Под его ногами расстилался черный лес, такой манящий в эту первую летнюю ночь, но строго заповеданный ему. Повсеместно по-прежнему шли яростные бои с англичанами. Обойдя город кругом, Анн мог видеть огни их биваков, по-военному выстроенные рядами. Унылая замена традиционным праздничным кострам. Ни музыки, ни песен, ни смеха. Только хор лягушек звучал в ночи, да порой примешивался к нему собачий лай.

Анн напряг слух. Ему вдруг почудилось, что сквозь разноголосое тявканье донесся вой волка. Впечатление было недолгим. Наверняка он ослышался, но этого оказалось достаточно, чтобы к нему вернулся призрак Отсутствующей…

Боже, до чего же он любит Теодору! У него дрожали ноги, дыхания не хватало. Он видел ее – там, сидящей на зубце, как в Куссоне, когда она притворялась Альенорой Заморской. Слышал ее голос, шепчущий прямо в ухо: «Я – „волчья дама“, былая хозяйка Куссона. Я – Теодора. Двести лет я жду вас…»

Но Теодоры здесь нет, Теодора не придет, потому что кругом война. Где-то она сейчас? В каком лесу, в каком логове? Какой стае дарована благословенная радость принять ее? И надолго ли?.. В сердце Анна медленно поднялось отчаяние, и стало наполнять собой ночь…

В свете одного из английских костров угадывалась Уаза. Где-то там усадьба Лекюрель. Несколько дней назад Анн сражался в ее окрестностях и обнаружил, что она захвачена врагом. Что же стало с Сабиной? Неужели их с Изидором соединила смерть? Молодой человек снова вспомнил, как она принимала их обоих, когда они только-только приехали из армии. Вспомнил ее милую улыбку, которая их ослепила…

Две четы образовались тогда, для счастья и для несчастья. Год назад… Какая радость озаряла лицо Изидора, когда Анн встретил его 15 августа, близ Нонетты, в том несостоявшемся бою! Именно этот образ он должен сохранить, а не тот, другой, не белые губы, говорившие о Земле обетованной…

Об этой несостоявшейся битве, о бесконечном ожидании на жаре, в пыли, Анн сохранил и другое воспоминание: белый стяг, которым размахивали англичане, стяг с надписью: «Пусть только явится красотка»… Девственница тоже пропала. Где она, «красотка»? Где Жанна, добрая дочь Лотарингии, Лазурная Дева? Прекрасная эпопея закончилась в двух шагах отсюда. Что с ней будет, с этой девушкой, его ровесницей, в руках безжалостного врага?

Анн должен был признаться себе: впервые в жизни он остался в полном одиночестве. Валуа, дорогой его сердцу край, приютивший столько любви – он сам с Теодорой, Изидор с Сабиной, Франсуа с Розой де Флёрен, – превратился в бесплодную пустыню. Теодоры нет, Сабина исчезла, Изидор погиб, да и Франсуа, не ответивший на его письмо, наверняка тоже умер.

Если бы, по крайней мере, вокруг Анна были крестьяне Невиля, веселые и отважные товарищи, Филиппина со своим заразительным смехом, умный, авторитетный отец Сильвестр! Но нет, Анн сражается среди безвестных солдат, которые остались бы безразличны, если бы он погиб на их глазах…

На церкви Святого Иакова прозвонило полночь. Размышления Анна стали еще мучительней. Он осознал, что его жизнь попросту безысходна.

Сейчас он воюет, а потом – куда ему податься? В Невиль-о-Буа, что было бы естественнее всего? Никогда! Он почувствовал это еще в Сюлли-сюр-Луар: большая пустая постель и немые вопросы об отсутствующей супруге будут ему нестерпимы. В Орту? Конечно, общество Виргилио, открытые ими совместно чудеса латинской культуры представляли большой соблазн… Но сможет ли Анн существовать рядом с островом, рядом с Кастеллино, не умирая от тоски? И, разумеется, он не поедет ни в Вивре, ни в Куссон. Для чего? Для того чтобы увидеть, как новый владелец щеголяет его гербом?

Что же ему тогда остается? Крестовый поход или какая-нибудь авантюра в этом же роде? Но время крестовых походов, равно как и эпоха странствующих рыцарей, миновали, и Анн прекрасно знал это.

В сущности, нормальная жизнь для него закончилась утром в Страстную пятницу 1427 года, когда он заметил белый силуэт в водопаде Куссона. До этого он изучал латынь, греческий и военное дело. Был хорошим учеником, готовился стать превосходным рыцарем, который достойно занял бы свое место в роду Вивре… Всего этого никогда не случится.

Хотя он вроде бы достойно вышел из испытания, став Невилем вместо Вивре, но это всего лишь видимость. На самом деле он – только муж Теодоры. Взяв в жены «волчью даму», Анн дошел до предела своих мечтаний, но это же бесповоротно отдалило его от людей. Он не более чем муж Теодоры, а Теодоры здесь нет. Быть может, она ушла навсегда.

Анн спустился со стен Компьеня. Увы, вывод напрашивался сам собой: единственный путь для него – это смерть. Лучше всего найти доблестную гибель в бою, как Изидор. Его похоронят на невильском кладбище в доспехах, со щитом на груди – золотой цикламор на лазоревом поле, – и этим все будет сказано.

Мрачное желание Анна чуть не осуществилось. Несколько дней спустя состоялась обычная вылазка на берег Уазы, почти в том самом месте, где была захвачена Жанна. После нескольких стычек французы отступили, сохраняя боевой порядок, поскольку несчастье 24 мая их сделало осторожными. Анн уже возвращался в город, когда на него налетел сбоку какой-то вражеский рыцарь, на которого молодой человек поначалу не обратил внимания. Анн получил сильнейший удар по шлему, но был, по счастью, спасен другим рыцарем.

От этого удара у него в течение некоторого времени оставалась огромная шишка на лбу, но, что важнее, он сделал одно неприятное открытие: все произошло по его собственной вине! Впервые он проявил рассеянность в бою, и, если бы не чудесное вмешательство того рыцаря, его бы уже захватили в плен или убили. Затем Анн вынужден был признать: дело не исправилось. После Иоанновой ночи он сражался уже не так, как прежде. Утратив свой неотразимый напор, сир де Невиль стал неуверенным, иногда неточным, а порой даже неловким…

В противостоянии с англо-бургундцами последнее слово осталось за защитниками Компьеня. 28 октября пришедшее на подмогу войско маршала де Буссака освободило их. Но Анн по этому случаю попал в большую переделку. При подходе маршала жители города сделали вылазку, чтобы оказать ему поддержку, и в схватке один из противников своим боевым цепом выбил у Анна правый меч. Конь этого рыцаря почти в тот же момент был убит стрелой, но если бы не эта случайность, один Бог знает, что могло бы произойти! Вернувшись в город, Анн был обеспокоен сильнее, чем когда-либо…

Следуя принятому решению, он остался в Компьене, где нуждались в рыцарях. Устроился в доме у одного горожанина, среди спокойного семейства. Здесь ему немного полегчало. Но этот относительный душевный покой был нарушен известием об участи Жанны д'Арк. Как и другие, с задержкой на несколько недель, Анн следил за всеми этапами ее крестного пути.

Жан Люксембургский, командовавший англо-бургундскими войсками, осаждавшими Компьень, не слишком сетовал на вмешательство маршала де Буссака. Вынужденный снять осаду, он теперь мог посвятить все свое время гораздо более важному делу: судьбе важной пленницы.

Он перевел Жанну, заключенную неподалеку от Компьеня, сперва в Аррас, потом в Кротуа. Каждая новая темница была надежнее предыдущей.

Наибольшую расторопность с самого начала проявил епископ Кошон. Он собрал выкуп в десять тысяч ливров – сумма внушительная – и понуждал скорее принять ее. Но Жан Люксембургский решил не торопиться. Быть может, Карл VII, который еще никак не проявил себя, предложит больше. Однако король хранил молчание; он ни гроша не предложил за ту, что возложила на его голову корону. В конце концов, Жан Люксембургский решил заключить сделку с Кошоном и англичанами.

15 декабря 1430 года Пьер Кошон сполна выплатил десять тысяч ливров. Поскольку Жанна была захвачена в его епархии, Бедфорд решил, что ему и надлежит судить ее. Но так как Бове находился в руках французов, процесс предполагали перенести в Руан. Поэтому Жанну из Кротуа перевезли в столицу Нормандии.

Ее поместили в застенок, в очень суровые условия, и следствие началось. Оно длилось почти бесконечно. Строго говоря, обвинить Жанну было не в чем, и епископ со своими приспешниками ломал голову, под каким же предлогом ее осудить. Так прошла вся зима, а потом и весна, пока не измыслили, наконец, главный пункт обвинения: девушка носила мужское платье, что могло сойти за преступление в глазах инквизиции.

Эпилог этой истории поведал жителям Компьеня сам Реньо де Шартр. Жирный архиепископ Реймский действительно побывал на месте событий и охотно, если не сказать с удовольствием, сообщил новость. Это произошло во время мессы в честь праздника Тела Господня, которую отслужил сам архиепископ. 30 мая 1431 года Девственница была сожжена на площади Старого рынка в Руане, а пепел ее брошен в Сену, чтобы народ не превратил его в реликвию.

Он добавил потрясенной пастве:

– Если Жанна была захвачена, то лишь из-за собственного своеволия. Ее обуревала гордыня и страсть к богатым нарядам.

И продолжил в том же духе, говоря, что нельзя терять надежду, что скоро найдется кто-нибудь другой, кто заменит ее…

Возмущение, которое почувствовал Анн, сначала даже возобладало над болью. Как мог Карл VII допустить подобную гнусность? Так могли поступить дурные советники, но не сам король Франции! Никогда с начала времен не видывали столь чудовищной неблагодарности! И этому человеку он должен служить и дальше? Анн обязан сражаться за страну, но отныне будет делать это без радости, только из чувства долга.

А затем гнев уступил место печали. Анн стал думать, какой это ужас – быть сожженной заживо, погибнуть в языках пламени, пожирающих твое девятнадцатилетнее тело. Он преклонил колена и больше не слышал слов архиепископа, продолжавшего свои разглагольствования. Закрыв глаза, Анн де Невиль молился за несчастную Жанну-Деву…

Отправив Жанну на костер, англичане добились того, чего хотели. Если они при посредстве епископа Кошона и его подручных уготовили ей такую казнь, то не просто из жестокости. В самом деле, колдунью надлежало сжечь, иначе все впустую. Ведь даже заточенная пожизненно Девственница могла руководить войсками из темницы с помощью своего колдовства; даже казненная и погребенная в освященной земле, могла бы действовать просто силой своей души. Теперь же больше нечего было опасаться, ибо, как сказано в Писании, разрушение тела огнем окончательно уничтожает человеческое существо.

Но зато приходилось опасаться реакции французского народа, особенно в Париже. Поэтому англичане и их союзники бургундцы приняли величайшие меры предосторожности, прежде чем объявить новость в столице. И сделали это с большой помпой, призвав к себе на помощь высочайшие церковные власти.

4 июля 1431 года, в праздник Святого Мартена летнего, в аббатстве Сен-Мартен-де-Шан состоялось официальное обнародование приговора Жанне д'Арк. Произвел его сам Великий Инквизитор, доминиканец Граверан. Весь Париж собрался там, чтобы посмотреть и послушать, как он, в черно-белом одеянии, произносит свою ужасную речь.

– С полным правом эта колдунья была предана огню. Уже в тринадцать лет стала она рядиться в мужское платье. Отцу с матерью надлежало бы умертвить ее тогда, если бы сие не было грехом. Потому-то она и покинула их, одержимая духами преисподней, и жила с тех пор убийством христиан, питаясь огнем и кровию, вплоть до того дня, когда была сожжена. Ее демоны являлись ей в трех разных обличьях: святого Михаила, святой Екатерины и святой Маргариты.

Великий Инквизитор продолжал множить доказательства дьявольской природы Девы: к ней приносили детей, чтобы она воскрешала их, а в последнее Рождество она трижды получила причастие!

Стоя среди толпы, что теснилась на улице Сен-Мартен перед аббатством в этот душный июльский день, Рено Сент-Обен невольно бросал вокруг себя встревоженные взгляды. Он впервые вышел наружу с тех пор, как укрылся в обители Дочерей Божьих. Об этом просила его мать Мария-Магдалина, которая хотела узнать об участи Девственницы. Рено жил за монастырскими стенами уже более полутора лет, и англичане наверняка забыли про него, но все же приходилось быть осторожным.

Теперь Рено Сент-Обену исполнилось шестнадцать. Он по-прежнему походил на ангелочка, хотя выпавшие на его долю испытания уничтожили всю наивность его взгляда. У Дочерей Божьих он жил затворником, в отдельной келье, куда имела доступ только мать Мария-Магдалина. Порой мальчик задумывался: почему ради него она нарушила монастырский устав? Быть может, в память о Сидуане Флорантене, о котором настоятельница всегда вспоминала с теплотой? Если только не из-за того, что он – сын королевы…

В любом случае мать настоятельница была женщиной весьма ученой и с большим успехом наставляла его в вопросах веры. Скоро он станет священником и начнет совершать богослужения тайно, не покидая обители, а позже, когда англичане уйдут из Парижа, – в каком-нибудь приходе столицы.

Но когда же, наконец, англичане покинут столицу? Рено Сент-Обен возмущенно слушал Великого Инквизитора. Этот человек, говоривший так категорично, лгал. Хотя и носил всеми почитаемое одеяние святого Доминика. Епископ Кошон отправил на смерть неповинную, а ведь он посвящен в сан самим архиепископом во время священнейшей из церемоний! И в этот миг Рено Сент-Обен понял, что Церковь не свободна ни от одного из мирских пороков, ибо состоит только из людей, и его первой задачей будет вернуть ее на прямой путь.

Но народ? Что думает народ? Вокруг мальчика были пустые лица, лишенные всякого выражения, изредка слышались ничего не значащие слова. Неужели людям безразлична смерть героини? Рено решил, что они, скорее, попросту осторожны и держат свое мнение при себе; ведь сегодняшние побежденные вполне могли стать завтрашними победителями…

Речь закончилась. Образовался кортеж, направлявшийся к собору Богоматери, где должен был состояться благодарственный молебен. Рено Сент-Обен, не имевший ни малейшего желания присутствовать на нем, двинулся в сторону своей обители. Но чем дальше он отходил от места проповеди, тем больше в толпе развязывались языки. Люди изливали свой гнев, в их голосах звучали боль и ненависть к англичанам. Главной мишенью их нападок был регент. Меньше других сдерживались мальчишки, суля тому, кого они обзывали Бедфордом – Вонючим лордом, такую же участь, что постигла Жанну. Понемногу Рено начал улыбаться. В своей массе народ не был заражен ядом предательства. Избавление не за горами. Ему будет что рассказать матери Марии-Магдалине – и не одни только плохие новости…

Разумеется, во главе шествия настроение было совсем иным. Вслед за Бедфордом и Великим Инквизитором важно, с ханжеским видом, выступал Иоганнес Берзениус, только что прибывший из Руана. Выпятив брюхо вперед, еще более толстощекий и розовый, чем когда-либо, он явно считал себя героем дня. Заметив неподалеку от себя Адама, он поспешил приблизиться к нему, явно напрашиваясь на поздравления.

– Ну, сир Адам, как мы провернули это дельце? Ловко, а?

– Мастерски, сир Берзениус.

– Наконец-то, избавились от этой гнусной ведьмы! Дьявол проиграл партию.

Адам вежливо кивнул. Впрочем, он придерживался несколько иного мнения. В отличие от остальных он-то никогда не считал Девственницу пособницей дьявола. Скорее уж посланницей Бога. Но, честно говоря, это превосходно! Святая сожжена, а настоящая колдунья, Лилит – его собственная женушка, – живехонька! Мир перевернулся, как и подобает. Его мать была бы рада…

Адам искренне поблагодарил церковника, закудахтавшего от удовольствия, и перешел к другой теме.

– Куда вы теперь направляетесь?

– В особняк Порк-Эпик. Регент восстановил меня в должности. Кстати, смогли вы оказать мне ту услугу, о которой я просил?

– Увы, нет. Бедфорд не хочет, чтобы я оставлял парижский гарнизон.

– Досадно! Тем более что до нашего врага рукой подать. Он по-прежнему в Компьене.

– Вы уверены?

– Уверен. Я только что получил точный рапорт.

Достигнув паперти собора Богоматери, Берзениус оставил своего собеседника.

– Попробую уладить это, сир Адам…

Должно быть, старания, приложенные во время процесса над Жанной, добавили ему веса в глазах регента, поскольку по окончании церемонии тот сам подошел к нему. Адам был весьма раздражен, как и всегда, когда ему по должности приходилось присутствовать на богослужениях. Бедфорд же, напротив, был настроен благодушно.

– Сир де Сомбреном, сообщаю вам, что наше войско отправляется в Валуа. Цель – отбить Компьень. Не вы ли говорили мне, что хотели бы отправиться туда?

– Да, монсеньор.

– Парижские обыватели поутихли. Мы сами видели сегодня – они даже не шелохнулись. Так что поезжайте на разведку. Чем раньше, тем лучше.

– Благодарю, монсеньор!

На этом Бедфорд его оставил. Адам довольно ухмыльнулся. Погода стояла великолепная. Звон колоколов собора Богоматери, отмечавший смерть Жанны д'Арк, был ему даже приятен. Все складывается чудесно!

К концу июля стало очевидно, что в Валуа состоится большая битва. Французская армия, предупрежденная о приближении противника, сосредоточилась перед Компьенем и приготовилась к бою. Англо-бургундцы пока медлили, но рано или поздно должны были подойти.

Анн воспользовался этой отсрочкой, чтобы завернуть во Флёрен. Одиночество угнетало его все больше и больше, и он испытывал необоримое желание повидаться с Мартеном Белло, управителем замка, которому столько всего доверил. Тот выслушал молодого человека с таким участием! Уже несколько месяцев Анну было не с кем поговорить. Ему даже стало казаться, что, если так пойдет и дальше, он попросту сойдет с ума…

Что принесет завтрашний день? Этого Анн не знал. Хотя одно очевидно: бои будут становиться все более ожесточенными. После смерти Жанны англичане, чувствуя, что избавились, наконец, от своей напасти, наседали со всех сторон. Поговаривали, что в Кале высаживаются все новые и новые войска; никогда еще их не собиралось столько на земле Франции.

Анн был этим сильно обеспокоен. Он так и не вернул себе былого умения владеть оружием, а родина, как никогда, нуждалась в его руке.

Проезжая на Безотрадном через Компьенский лес под изменчивым небом, где грозовые облака чередовались с внезапными просветами, Анн задумался. Собственно, что он ищет во Флёрене? Неужели ему только хочется излить душу Мартену Белло? Или приблизиться к Вивре – той недостающей части самого себя, которой ему так не хватает?

Например, отыскать какой-нибудь новый след былой хозяйки замка, так любившей одного из Вивре: ее портрет, деталь одежды, письмо, написанное ее рукой… Как же выглядела принадлежавшая ей драгоценность? Анн попытался вспомнить брошь, приколотую к груди прадеда. Да, именно так: роза из золота, серебра и эмали, усыпанная алмазами и рубинами…

Вдруг Анн невольно вскрикнул и потянул Безотрадного за поводья. Посреди дороги, примерно в ста метрах впереди появился всадник. Он восседал на великолепном черном жеребце внушительных размеров. Доспехи незнакомца тоже были совершенно черны. Но самым необычным был шлем – широкий, круглый, увенчанный двумя загнутыми рогами; решетчатое, с вертикальными прутьями забрало в противоположность всему остальному было вызолочено.

Черный рыцарь! И если вид его еще мог обмануть, то герб не оставлял сомнений. На груди у него висел щит с перевернутыми цветами Вивре: «раскроенный на песок и пасти», черное над красным – хаос, одержавший верх над порядком, мрак над светом. Перед Анном был незаконный сын Франсуа де Вивре, Адам де Сомбреном, супруг Лилит, убийца его отца и деда!

Анн пустил Безотрадного шагом. Он знал, что рано или поздно должен будет схватиться с ним, но их встреча произошла в наихудший момент. Правда, его нынешний герб неизвестен противнику, и Анн мог бы попытаться избежать встречи. Но молодой человек отогнал недостойную мысль.

Впрочем, в любом случае было слишком поздно. Дикий рев послышался из-под решетчатого забрала, и торжествующий голос прокричал:

– Не прячься за гербом Невилей! Я знаю, что это ты, Анн де Вивре!

Выходит, ему известно! Тем лучше! Анн пожалел о своей мимолетной слабости. Он вспомнил о своей матери, об отце, о Франсуа и Изидоре, которые с высоты небес станут свидетелями их битвы. Следует явить себя достойным их! И Анн обратил к Богу короткую молитву.

Его противник остановился. Анн сделал то же самое. Расстояние между ними было как на турнире. Черный всадник отцепил от седла булаву. Она была огромна, и ее стальной цилиндр усажен гораздо более длинными, чем обычно, шипами. Чтобы орудовать таким снарядом, требовалась колоссальная сила…

– Готовься! Чего ждешь? Я убью тебя, как убил твоего отца и оруженосца!

– Моего оруженосца?

– Того, кто носил твой герб при осаде Парижа.

Анн, в свою очередь, вытянул из притороченных к седлу ножен оба меча. Так значит, черный рыцарь – вдобавок ко всему убийца Изидора? Анн должен победить его, во что бы то ни стало, во что бы то ни стало!

Безотрадный фыркал, словно понимая всю важность минуты. Анн сдержал коня. Противник не спеша оценивал его. Молодой человек поступил так же – и результат наблюдений отнюдь его не успокоил.

Ему никогда не нравилась булава. Сражаясь против этого оружия, Анн всегда испытывал наибольшие затруднения. Против меча или боевого цепа два его меча были необоримы, но булава подавляла своей мощью. Поединок превращался в простое испытание силы, где ловкость, главное достоинство Анна-бойца, значила гораздо меньше, чем при других обстоятельствах…

– Р-р-аа, Самаэль!

Рыцарь понесся на него, подняв свое ужасающее оружие. Анн тоже пустил Безотрадного в галоп, и, сколь бы невероятным это ни показалось, в те несколько мгновений, которые отделяли его от столкновения, успел еще задуматься: кричать ли ему: «Мой лев!»? Вообще-то он не имеет на это права, поскольку больше не Вивре, но ведь сейчас он сражается от имени всех Вивре… И он начал:

– Мой…

Но закончить не успел. Булава обрушилась на Анна с такой стремительностью, какой он и вообразить не мог. Инстинктивно он успел выставить ей навстречу оба своих меча, сложив их крест-накрест. Этим маневром юноша спас себе жизнь, зато остался безоружным. Раздался оглушительный металлический лязг, и в его руках остались одни обломки. Булава начисто снесла оба клинка с рукоятей.

Сам виноват! Отвлекся на мгновение, и это оказалось роковым…

С удивительной для его тяжеловесного сложения ловкостью черный всадник уже развернулся и вновь поскакал на своего молодого противника. Анн мысленно воззвал к Богу. Услышав торжествующий хохот из-под золоченого забрала, юноша понял, что погиб.

Нет, еще не погиб! Анн почувствовал, как внезапно его понесло вперед с такой быстротой, что он чуть не опрокинулся навзничь. Сам по себе, не понукаемый никем, Безотрадный рванул во весь опор, спасая своего хозяина от неминуемой гибели. Анн услышал за спиной яростный рев сира де Сомбренома, горячившего своего коня:

– Рр-раа, Самаэль!

Дорога была широкой и ровной, и Безотрадный летел по ней как птица, время от времени легко перепархивая через препятствия. Анн припал к его шее, чтобы избежать ветвей, хлещущих над головой. На этой скорости он не видел ничего. Что-то мелькало перед глазами в лучах света и тотчас же исчезало. Анн несся вперед – и это все, что он знал.

Однако какое-то время спустя молодой человек осознал и кое-что еще: противнику никак не удается его догнать. Адам перестал погонять черного жеребца, чей бешеный галоп слышался сквозь стук копыт Безотрадного. Анн почувствовал, как в нем зарождается слабая надежда. В этом бою он не будет победителем, но еще может не стать побежденным…

Адам действительно умолк. Сперва он понукал Самаэля криком, но потом понял, что это ни к чему. Самаэль сам по себе скакал вдогонку за белым конем. Никогда еще черный жеребец не мчался с такой скоростью, с таким задором, таким бешенством! Казалось, он делает это, не повинуясь своему хозяину, а ради себя самого. Словно оба коня, черный и белый, тоже узнали друг друга и вступили в собственное единоборство.

Как и Анн, Адам склонился к шее коня, изо всех сил сжимая в правой руке рукоять булавы. Нанести удар было невозможно. Даже если он подберется достаточно близко, ему придется поднять голову для прицела, рискуя налететь на какой-нибудь сук…

Адама охватило бешенство. Неужели добыча ускользнет? Пока они в лесу, он ничего не сможет сделать, а Анн де Вивре наверняка не настолько глуп, чтобы выехать в чистое поле!

Сквозь мельканье двух ветвей Анн заметил широкий просвет. Он домчался до опушки. В первый раз он тронул поводья, заставив Безотрадного свернуть; до этого момента конь сам выбирал дорогу. Животное повиновалось, и мгновением позже они оказались на краю какого-то поля.

Только тут Анн заметил, что идет дождь, хотя солнце светит по-прежнему. Мелкая морось была слишком легка, чтобы пробиться сквозь древесную листву. Беглец помчался вдоль кромки леса.

Поступая таким образом, он вовсе не сошел с ума. Анн прекрасно понимал, что, оставаясь в лесу, вполне мог уцелеть. Но знал он также и то, что французское войско где-то совсем неподалеку. И на открытом месте свои могут их заметить и прийти на подмогу. При этом Анн, разумеется, рисковал, но все же оставался шанс, что с помощью какого-нибудь подоспевшего французского рыцаря он выйдет победителем.

Однако с таким противником риск был огромен! Самаэль как будто оценил ситуацию: сейчас или никогда! Все силы черный конь вложил в скачку. Упав на шею Безотрадного, Анн уже видел рядом с собой черную конскую голову с пеной на ноздрях и взметнувшийся вверх стальной цилиндр. Удар пришелся в стальную наспинную пластину, но при такой быстроте не причинил вреда.

Поскольку горизонт был по-прежнему пуст, Анн решил опять свернуть в лес.

Адам не надеялся убить противника этим ударом, но хотя бы вышибить из седла. Он замахнулся снова – и только тут заметил дождь в лучах солнца. «Дьявольский дождь»! Вспомнились слова Лилит: «В день твоей смерти будет „дьявольский дождь“». Адам видел такое в первый раз с тех самых пор, как она предрекла ему погибель. И надо же – как раз когда он схватился со своим смертельным врагом!

Так что же, повернуть назад, прекратить преследование? Смешно! Адам никогда не верил в предсказания. Все это басни, выдуманные женщинами, чтобы размягчить сердца мужчин. Наоборот, его это лишь раззадорило. Надо доказать Лилит, что она ошиблась.

К тому же «дьявольский дождь» – благоприятный знак, подтверждение череды добрых вестей, главная из которых – смерть Девственницы. «Дьявольский дождь» – пламя костра Жанны. «Дьявольский дождь» – это кровь, которую Адам сейчас выпустит из жил Анна де Вивре!..

И хоть это было ни к чему, Адам снова крикнул:

– Р-р-аа, Самаэль!

Анн только что углубился в лес. Адам устремился вслед.

Эта часть леса не походила на ту, что они недавно покинули. Местность здесь была гораздо более пересеченной. Со своей обычной легкостью Безотрадный огибал большие валуны, перескакивал через те, что поменьше, но был вынужден замедлить бег, что могло доставить преимущество противнику.

Вдруг Анн заметил перед собой широкий и глубокий овраг. Он был шириной почти с речку Куссон. Сможет ли его конь перескочить через него после такой неистовой скачки? Безотрадный не оставил всаднику времени на раздумья: сам ускорил бег для разгона и понесся прямо к обрыву.

Адаму тоже не пришлось ничего решать. Самаэль повторил маневр белого коня и тоже изо всех сил помчался в сторону оврага.

Оба коня, без сомнения, не уступали друг другу по силе, но Адам был гораздо тяжелее – да еще и вооружен своей чудовищной булавой. Последнее обстоятельство и определило все дальнейшее.

Безотрадный сделал невероятный рывок и без труда перемахнул на другую сторону. В следующее мгновение Самаэль сделал то же самое. Перескочить-то через овраг он смог, но приземлился слишком близко к краю. Черный жеребец потерял равновесие на скалистом уступе, который стал скользким из-за дождя, громко заржал и завалился назад вместе с седоком.

Анн спешился и заглянул вниз. Великолепное животное налетело головой на скалу и погибло мгновенно. Адам лежал рядом, с открытым забралом. На лице у него была страшная рваная рана; видимо, он напоролся на свою шипастую булаву. Однако был еще жив. Анн видел, как тот приподнялся, качаясь, простонал: «Самаэль!..» – и рухнул на тело коня.

Анн обернулся к своему спасителю, тяжело храпевшему рядом. Молодой человек был слишком обессилен и взволнован, чтобы толком осознать случившееся. Лишь одно он знал твердо: только Безотрадный, и никто другой, стал победителем в этом поединке. Белый конь один победил черного рыцаря.

Давно ожидавшееся столкновение между французской и английской армиями состоялось вскоре. Обеими командовали лучшие полководцы: Ла Ир, Потон де Ксентрай и маршал де Буссак с одной стороны, Уорвик, Суффолк и Тэлбот – с другой. Но ни один из столь выдающихся военачальников не был главным действующим лицом этого дня; по воле Реньо де Шартра им оказался некий пастушок из Жеводана.

Анн только что прибыл и еще не отошел от волнения после своего поединка. Он не знал в точности, где находится, – без сомнения, где-то между Сан-Лисом и Компьенем, на широкой равнине близ Уазы.

Перед сражением войско собралось на мессу под открытым небом. Анн бы неприятно удивлен, увидев, что ее служит толстый архиепископ Реймский. Как и на празднике Тела Господня в Компьене, тот взял слово для проповеди.

Он и в этот раз говорил те же слова, продолжая обвинять Жанну во всем, что с нею случилось: дескать, она пала жертвой собственной гордыни, Бог покарал ее за кокетство и любовь к балам и богатым нарядам… Потом сменил тон и громогласно возвестил:

– Но Бог в своей доброте ниспослал вместо нее юного пастуха из Жеводана, из Мандской епархии, Гильома-Пастушка. Он стоит гораздо больше Жанны. Он здесь, среди нас, и поведет нас к победе!