НАПАДЕНИЕ

 

 
      Петроградский январь 1919-го был промозглым и слякотный.
      Четверка коней на фронтоне Главного штаба рвалась сквозь туман. Над Дворцовой площадью провисло мокрое небо. У правого крыла Зимнего стоял оркестр - несколько продрогших солдат с помятыми трубами в крючковатых, покрасневших пальцах. Надувая щеки, они неслаженно, но старательно выводили: "Смело, товарищи, в ногу…"
      Над импровизированной дощатой трибуной трепетало кумачовое полотнище: "Все на борьбу с Красновым!" Держа равнение, вдоль трибуны шел полк петроградской милиции. Другие полки уже прошли, а этот, только что сформированный из петроградских милиционеров, вступил на площадь, чтобы сразу же после парада вслед за другими грузиться в эшелон и отправляться на Южный фронт. Зрители уже разошлись. Когда последняя рота свернула под арку Главного штаба, наперерез строю бросился мальчишка лет десяти.
      – Батя! - закричал он, срывая голос. - Ба-а-тя!!
      Милиционер с винтовкой, видимо, отец мальчишки, растерянно оглянулся, вышел из шеренги:
      – Витька… Ты зачем здесь? А мать? Мать-то больная я тебе настрого не велел уходить, настрого!
      – Нету больше матери. - Витька опустил голову и отвернулся. - Я уж думал, тебя не найду…
      – Как это нету? - не понял милиционер.
      – Умерла мать… Только ты ушел, она и умерла… - мальчишка заплакал.
      Шагали шеренги. Вот и последняя скрылась в глубине арки, а милиционер все стоял, не в силах осмыслить случившееся.
      – Ты иди, батя, - мальчишка вытер мокрое лицо рукавом. - Иди… А то отстанешь.
      – А ты? Ты как же? Мать бы надо похоронить…
      – Соседи похоронят… Обещали, - буднично сказал мальчишка. - Ты иди… Нельзя тебе…
      – Ну, ладно… - милиционер бросился догонять роту. Уже у самого Невского он оглянулся: сын все стоял под аркой - маленький, сгорбившийся, с поднятым воротником старенького пальто, в отцовском шлеме с синей милицейской звездой.
      На этом месте и увидел его Коля - он шел на службу по срочному вызову Сергеева. С недавнего времени управление уголовного розыска помещалось на Дворцовой…
      Коля прошел бы мимо, но, заметив, на голове у мальчишки милицейский шлем, остановился:
      – Ты чего здесь? Отца ждешь?
      – Отец ушел на фронт…
      – А мать?
      Мальчишка заплакал.
      Коля чуть-чуть подумал и сказал:
      – Идем со мной. У тебя отец милиционер?
      Парень кивнул.
      – А вы кто? - Он с любопытством посмотрел на Колю.
      – Я тоже милиционер. Как твой батька.
      Вошли в подъезд управления. В вестибюле Колю ждала Маруська. В черной кожаной куртке, с кобурой на правом боку, она была неузнаваема.
      – Торчу здесь с утра… - Она взяла Колю за руку, отвела к окну. - Тебя отправляют в Москву, и я считаю, что нам надо, наконец, поговорить.
      – А чего говорить, - Коля вздохнул. - Может, я и не вернусь. Хорошая ты, всегда тебе это говорил, а нет у меня к тебе того-этого… Ну, вот хочешь - обижайся, хочешь - пойми… Нету, и все! - Коля снял шапку и вытер пот со лба. Ну, слава богу… Наконец-то произнес то, что давно уже собирался сказать. Видел с самого начала - влюбилась, мучается, но что поделаешь, если ему нечего сказать в ответ.
      Маруська вздохнула:
      – Ну что ж… Пока - не судьба…
      – Как это - пока? - удивился Коля. - Я тебе вполне определенно говорю!
      – И я тебе вполне определенно говорю! - разозлилась Маруська. - Смотри мне в глаза и слушай: я тебя люблю, Коля. Как увидела тогда у Бушмакина, так и полюбила сразу. На всю жизнь. Но я так считаю: не может быть, чтобы один человек любил, а другой нет! Несправедливо это! И я уверена, что ты одумаешься и встанешь на правильный путь!
      – Да ты со мной, как с правонарушителем, - попытался пошутить Коля. - Ладно, Маруська… Не надо больше про это. Вот, парень, видишь? Как тебя зовут, парень?
      – Витька, - мальчишка не отводил глаз от ярко-желтой Маруськиной кобуры.
      – Мать у него умерла. А отец - он из наших, только что ушел на фронт. И больше никого нет. Никого?
      Витька молча кивнул.
      – Пусть он поживет у нас, пока я вернусь. Бушмакину я скажу.
      – На задании Бушмакин. Я сама ему скажу.
      – Ну и ладно, - согласился Коля. - А когда вернусь - решим, как быть.
      – Все решим? - Маруська с вызовом посмотрела на него.
      Коля глубоко вздохнул:
      – Тебе говорят: стрижено, а ты - брито. Витька! Марусю слушайся!
      – Мать похоронить надо, - строго сказал Витька.
      – Поедем, - кивнула Маруська. - Я с дежурства, сейчас свободна.
      …В кабинете Бушмакина Колю ждал Сергеев. За прошедший год он совсем не изменился, только седины прибавилось. Сергеев протянул Коле телеграмму:
      – Из Москвы. Только что в Сокольниках некий Кошельков совершил нападение на товарища Ленина. И вообще, у них там резкая активизация уголовной преступности… Аппарат малочисленный, Трепанов просит помочь.
      – Это кто?
      – Это мои боевой товарищ, в подполье вместе работали, - сказал Сергеев. - С руководством вопрос согласован, поезжай в Москву.
      – Думаете, я здесь самый умный? - спросил Коля.
      Сергеев внимательно посмотрел на него:
      – Шутку не принимаю. Но если ты хочешь знать мое мнение, - скажу: тобой лично раскрыто несколько крупных преступлений… два бандитских налета, два убийства с ограблением…
      – А всего тринадцать, - сказал Коля. - Несчастливое число, между прочим.
      – Ты не все сосчитал, - Сергеев тепло улыбнулся. - Ты лично задержал шесть особо опасных рецидивистов. В скобках замечу - вооруженных.
      – Троих, - упрямо сказал Коля. - Остальных мы задерживали вместе с Василием и Никитой.
      – Ну, хорошо, хорошо, - сдался Сергеев. - В общем, так: тебе объявляется благодарность в приказе. А это - от меня. Владей, - Сергеев протянул Коле кобуру с кольтом и две коробки патронов.
      – А вы? - растерялся Коля.
      – А я с сегодняшнего дня окончательно перехожу в губком партии. Мне теперь дамского браунинга вполне хватит… - Сергеев улыбнулся.
      – Ну что ж, - от волнения Коля не мог говорить. - Спасибо.
      Вечером Маруська, Витька, Вася и Никита едва впихнули Колю в переполненный вагон московского поезда.
      В конце этого же дня начальнику Московского уголовного розыска Трепанову позвонили из валютного отдела Госбанка. Срочно требовалась охрана для сопровождения спецгруза, который прибыл из бывшего зарубежного посольства царской России.
      – Что за груз? - спросил Трепанов.
      – Два банковских мешка с валютой, - объяснил заведующий отделом. - Около трех миллионов франков, долларов и фунтов стерлингов в крупных купюрах. Прошу выделить самых надежных товарищей…
      – Ненадежных не держим, - спокойно объяснил Трепанов. - А где ваша охрана?
      – Все в разгоне. Груз прибыл неожиданно.
      – А почему к чекистам не обращаетесь?
      – Обращался… У Петерса ни одного свободного человека.
      – А у нас, значит, дел меньше, - ревниво буркнул Трепанов. - Ладно, все понял, ждите.
      Он снял трубку внутреннего телефона, позвонил дежурному, спросил, кто свободен. Дежурный ответил, что свободных нет, но вот после операции собираются идти отдыхать Аникин, Гриценко и Денисов.
      – Пусть зайдут ко мне.
      В ожидании сотрудников Трепанов еще раз перечитал телеграмму из Петрограда: "Ваше распоряжение выехал Кондратьев".
      "Могли бы и поподробнее написать… - подумал Трепанов. - Да и побольше людей прислать. Тоже мне фигура - Кондратьев… Ладно, поглядим…"
      Вошли оперативники: худощавый Гриценко, нескладный Аникин - человек огромной физической силы, и Денисов - бывший преподаватель реального училища. Трепанов вспомнил, что у Денисова шестеро детей, и спросил:
      – Ну как жизнь? Как пацанва твоя?
      – Ничего, - застенчиво улыбнулся Денисов. - Прыгают…
      – Вот что, братки. На Брестский вокзал привезли около трех миллионов валюты. Будете сопровождать спецавтомобиль Госбанка. Какое у вас оружие?
      У Гриценко был малый маузер, у Аникина и Денисова - наганы.
      – Возьмете у дежурного раскладные маузеры. Надежнее для такого дела, да и солиднее, - решил Трепанов. - Запомните: ваше дело - охрана. Все остальное сделает шофер Госбанка, он же - экспедитор, Его фамилия - Бахарев.
      Гриценко, Аникин и Денисов вышли из подъезда МУРа. И тут же рядом притормозил большой черный "кадиллак" с ярко начищенным медным фонарем на капоте. За рулем сидел плотный, тщательно упакованный в кожу человек с маленькими щегольскими усиками. Заметив оперативников, спросил:
      – Аникин?
      – Денисов и Гриценко, - добавил Аникин. - А вы?
      – Бахарев. Попрошу документы.
      Он внимательно прочитал удостоверения и улыбнулся:
      – Один - рядом со мной. Двое - на заднее сиденье. На обратном пути мешки с валютой - рядом со мной. Вы все - на заднем сиденье. Останавливаться, выходить из автомобиля - запрещено. Нас могут задерживать для проверки только патрули ВЧК. Опознавательный знак патруля - сигнал красным фонариком.
      – Чего-то я про такой сигнал не слышал, - заметил Гриценко.
      – Вы многого не слыхали, товарищ, - жестко сказал Бахарев. - Я объясняю вам, чтобы не было неожиданностей и промахов, вот и все.
      – А что, разве так не видно - патруль это или кто? - удивился Аникин.
      – Ну, положим, наденут бандиты нечто вроде нашей формы - поди узнай, - сказал Денисов. - Видимо, есть договоренность о спецсигнализаций в таких случаях.
      – Совершенно верно, - подтвердил Бахарев. - Готовы? Тогда поехали.
      …Почтовый вагон стоял далеко от здания вокзала, в тупике. Начальник вагона заглянул в кабину автомобиля, спросил:
      – Охрана на месте?
      Убедившись, что все в порядке, разрешил грузить.
      Аникин с уважением посмотрел на два тощих мешка, спросил:
      – И вот здесь целых три миллиона?
      – Представьте себе, - сказал Бахарев. - Двинулись, товарищи. Прошу быть внимательными.
      …Выехали на 2-ю Брестскую, пересекли Садовую. В лобовое стекло бил мокрый снег, и Бахарев все время притормаживал: слепило. На пересечении Большой и Малой Бронных путь автомобилю преградили вооруженные люди.
      Мигнул красный фонарик.
      – Патруль ВЧК, - обернулся к своим пассажирам Бахарев.
      – Вижу, - Гриценко щелкнул крышкой кобуры. - Тормози…
      Старший патруля - среднего роста, в традиционной кожаной куртке, фуражке со звездочкой, с большими, немигающими глазами и огромным, как у лягушки ртом (это почему-то сразу же отметил Гриценко) поднял руку:
      – Стой! Документы!
      – Сначала - вы, - потребовал Гриценко.
      Остальные чекисты окружили автомобиль и молча ждали окончания проверки.
      Старший улыбнулся и протянул красную книжечку.
      – Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, - прочитал Гриценко. - А мы из МУРа, товарищ… Сопровождаем валюту в банк.
      – Много? - снова улыбнулся Плавский, пряча удостоверение в карман.
      – Сколько надо, столько и везем, - хмуро отозвался Бахарев.
      – Серьезный товарищ, - усмехнулся второй чекист - усатый, в низко надвинутой на лоб фуражке. И снова Гриценко машинально про себя отметил, что у этого чекиста на фуражке нет звездочки…
      – Ну-ка, паря, приоткрой стекло побольше, посмотрю, - сказал второй.
      Денисов, он сидел у дверцы, опустил боковое стекло. И в то же мгновение Бахарев обернулся и выстрелил в Гриценко и Аникина. А бандит в фуражке без звездочки почти одновременно застрелил Денисова.
      Трупы вышвырнули на мостовую.
      – Куда теперь? - спросил Бахарев.
      – Пока по щелям, - сказал бандит, осматривая мешки. Вскрыл один из них, высыпал на сиденье плотные пачки денег… - Пошел! - заорал он и тут же схватил Бахарева за плечо: - Постой…
      Он вышел из автомобиля, достал из бумажника визитную карточку: "Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе", улыбнулся каким-то своим мыслям и бросил карточку на грудь убитого Денисова.
      Автомобиль скрылся за снежной пеленой.
      Коля вошел в дежурную часть МУРа в тот момент, когда помощник начальника Никифоров - красивый, рослый парень лет двадцати двух, в офицерском френче с огромными накладными карманами, произносил траурную речь. Коля остановился на пороге и увидел три грубо сколоченных гроба, которые стояли на табуретках. Гробы были закрыты, и Коля сразу же подумал, что, наверное, лица погибших сильно изуродованы. На крышке каждого гроба лежала синяя форменная фуражка, в изголовье стоял почетный караул.
      – Злодейская рука преступного мира оборвала светлую жизнь наших боевых товарищей, - говорил между тем Никифоров. - Нет больше среди нас Аникина, Гриценко и Денисова. Возможно, что завтра мы вновь не досчитаемся кого-нибудь. Сломит ли это наш боевой дух, нашу веру в правоту общего дела? Нет, не сломит! Бандиты стреляли в Ленина, стреляли подло, из-за угла… Но разве сдался товарищ Ленин? Разве может сдаться революция? Никакой пощады преступному миру, все отдадим борьбе, а если понадобится, - и саму жизнь… - Никифоров надел фуражку и хрипло запел "Интернационал". Присутствующие подхватили. Коля пел вместе со всеми…
      – Ну что ж… - Никифоров опустил голову. - Выносите.
      Заметив Колю, он подошел к нему:
      – Тебе чего?
      Прочитав командировочное предписание, сказал:
      – Афиноген, разберись… - И выскочил из дежурки, давясь от рыданий.
      Дежурный Афиноген, длиннолицый, медлительный, проговорил:
      – Не обижайся на него… Гриценко лучший его друг был… А ты из Питера? Ну как у вас?
      – Как у вас, так и у нас, - сказал Коля хмуро, взглядом провожая гробы. - Мне куда?
      – А вон Трепанов пришел. Давай прямо к нему.
      Трепанов подошел к барьеру дежурки, сел и молча закурил.
      – Какие будут приказания, товарищ начальник? - спросил Афиноген.
      – Денисову - паек на месяц вперед, - сказал Трепанов. - Жене Денисова… - поправился он. - Шесть душ… Это понимать надо… - Увидев Колю, вздохнул и замотал головой, словно хотел стряхнуть что-то. - Вот так-то, Кондратьев… Такие, браток, тяжелые дела…
      – Здравствуйте, товарищ Трепанов… - Коля скрыл удивление. - Вы меня знаете?
      – Волосы густые, русые… Глаза светлые, нос - прямой… Мне тебя Сергеев в письме описал. Про "словесный портрет" слыхал?
      – Слыхал, - кивнул Коля. - Пользоваться пока не привык…
      Трепанов вынул из кармана три стреляных гильзы, положил на ладонь.
      – Это что? - спросил Коля.
      – Это? - Трепанов протянул ему гильзы. - Пули, которые вылетели из этих гильз, убили Гриценко и его товарищей. Обидно, черт возьми! Ведь придет же такое время, когда будет в нашем распоряжении техника! Сунешь такую гильзу в аппарат - и получай ответ: кто, что, почему и зачем…
      – Ну, это когда еще будет… - Коля внимательно осмотрел гильзы, две отложил, а последнюю показал Трепанову: - А пока, я думаю, мы и сами кое-что сможем… Глядите: гильза от малого маузера, так?
      – Так, - кивнул Трепанов.
      – След от бойка на капсюле видите?
      – Ну? - Трепанов не понимал.
      – Обычный след - круглая точка в середине капсюля, так?
      – Не обращал внимания, - Трепанов с уважением посмотрел на Колю. - Ну и что?
      – А то, что на этом капсюле след от бойка в виде загогулины и не по центру, а сбоку, - сказал Коля торжествующе. - А что это значит?
      – Ну и что же? - с недоверием спросил Трепанов.
      – А то, что боек у этого маузера погнут! Самый кончик жала.
      – Ну-у-у, - махнул рукой Трепанов. - Сказки рассказываешь!
      – Когда мы арестуем бандитов и изымем этот маузер, вы убедитесь сами, - Коля спрятал гильзы в карман.
      …Через пятнадцать минут в кабинете Трепанова началось совещание оперсостава. Докладывал сам Трепанов.
      – Машину Госбанка ограбил Кутьков, вот его визитная карточка. Убийство товарищей - тоже дело его рук. Как видите, подонок ведет себя самоуверенно и нагло. Он явно делает ставку на свой преступный опыт и нашу неумелость. Незрелость, если хотите…
      – Это правильно, - кивнул Афиноген. - Ребята потому и погибли, что опыта у них было маловато… Жалко ребят.
      – Значит, надо учиться! - жестко сказал Трепанов. - Мы не имеем права пасовать перед кутьковыми. Советская власть доверила нам охрану революционного порядка, и мы научимся его охранять, чего бы нам это ни стоило!
      – Война кругом, - тихо сказал Никифоров. - Дорог каждый рубль, а тут такие деньги потеряли.
      – Это точно, - поддержал Афиноген. - Сколько можно было купить оружия, патронов!
      – А я, ребята, честно сказать, о другом вдруг подумал, - задумчиво сказал Трепанов. - Кутьков напал на автомобиль. Убил людей. Забрал деньги, и все это видели собственными глазами некоторые граждане, между прочим, из окон своих квартир! Я с ними беседовал. Спрашиваю: "Почему не вмешались? Почему не помогли? Вы же не буржуи какие, вы - рабочие люди"! Один так даже литейщик с завода! Говорят: а что нам, больше всех надо? Обыватели, обидно за них! Мы поднимаем народ к новой жизни, а им - ничего не надо! Какая в связи с этим наша задача? Скажи ты, Кондратьев.
      – Объяснять людям надо, - сказал Коля. - Текущий момент и международную обстановку. Но на этом далеко не уедешь. Души человеческие переделывать надо!
      – Верно говоришь! - удовлетворенно кивнул Трепанов. - Верю я, что придет такое время, когда всем до всего будет дело и не станет равнодушных, выведутся, как моль! Ладно, отвлеклись… - Трепанов обвел сотрудников тяжелым взглядом: - Бандитов было четверо, главарь - Кутьков. Это нам известно по его прошлым делам, которые пока также остаются нераскрытыми. Так я вас спрашиваю: он что, неуловим, этот Кутьков?
      – Нет к нему подходов, - угрюмо сказал Никифоров. - Никак не можем выйти на его связи.
      – Не можем? - переспросил Трепанов. - Скажи лучше: "Не умеем"! У меня вот что. Машина Госбанка найдена в Черкизове. Шофера Бахарева нет. Труп его не обнаружен, на работу он не явился. Конечно, доказательств у нас пока ноль, но по всему выходит, что Бахарев с самого начала был соучастником Кутькова.
      – Факты какие? - спросил Коля.
      – А вот, - Трепанов взял со стола бумагу. - Начальник охраны Госбанка сообщил, что все шоферы у них специально проинструктированы о том, что останавливаться в пути во время перевозки Ценностей категорически запрещено!
      – А патрули? - спросил Афиноген.
      – А патрули не должны задерживать эти машины. Их всего три. Номера известны и чекистам, и нашим постовым милиционерам. По обстановке на месте происшествия, по следам на снегу видно, что несколько человек остановили автомобиль Бахарева! Причем Бахарев затормозил сам, а не потому, что улицу, скажем, перегородили… Я же говорил, свидетели видели из окон!
      – Имею предложение, - встал Никифоров. - Бахарева проверить по службе и дома. Беру на себя.
      – Добро, - кивнул Трепанов.
      – У меня на участке дом четырнадцать, по Неглинному, - сказал Афиноген. - В прошлом году наши преследовали Кутькова, загнали во двор этого дома, а там Кутьков исчез, как сквозь землю провалился! Я проверю еще раз, что там было, а?
      – Бери себе в помощь Кондратьева, - распорядился Трепанов. - Разрешаю десять минут покурить - и к делу…
      Вышли в дежурку. Афиноген сунул Коле ладонь лодочкой, сказал: - Держи пять. Афиноген Полюгаев… Из рабоче-крестьян.
      – Как это? - удивился Коля.
      – Отец - рабочий. Мать - крестьянка. В моем лице имеем результат соединения рабочих и крестьян, понял? - Афиноген рассмеялся. - А ты, я смотрю, к юмору не склонен…
      – К чему? - настороженно переспросил Коля.
      – К смеху, - объяснил Афиноген.
      – Кончай базар, - Никифоров затоптал окурок. - Пошли…
      – А как себя вести? - наивно спросил Афиноген.
      – Матом не ругаться, рук не распускать, - серьезно сказал Никифоров.
      – Иоанн-Златоуст! - с восторгом воскликнул Афиноген. - Суворов! - добавил он.
      – А при чем тут Суворов? - подозрительно спросил Никифоров.
      – Из уважения к вам!
      Афиноген говорил почтительно, серьезно, но Коля понял, что он посмеивается над суровым Никифоровым. Коле стало жалко Никифорова, и, чтобы его выручить и поддержать, Коля сказал:
      – Никифоров! А ты можешь научить меня правильным действиям при личном обыске?
      – Само собой! - обрадовался Никифоров. - Где у меня пистолет, найди!
      Коля начал его обыскивать, но ничего не нашел. Никифоров рассмеялся и резко выбросил вперед правую руку. Маленький черный браунинг послушно лег ему в ладонь.
      – Резинка в рукаве, - объяснил Никифоров. - А на резинке пистолет, запоминай, когда-нибудь пригодится. А кольт ты носи не в кобуре, а за поясом брюк. Афиноген, покажи!
      Афиноген лихо выдернул свой наган из-под пиджака.
      – Видал? - снова обрадовался Никифоров. - У нас, брат, оружие не для формы, а для отражения внезапного нападения или для задержания преступника. В кобурах пусть начальство носит.
      – Ну, я думаю, ваш Трепанов тоже не лыком шит, - с уважением сказал Коля. - Так что ты начальство не презирай.
      – Между прочим, Трепанов, - строго вставил Никифоров, - не начальство, а старшин товарищ, запомни. Он опытнее и умнее нас. Я так считаю, что это единственный… как его?
      – Критерий, - подсказал Афиноген.
      – Вот! - кивнул Никифоров. - Единственный… При назначении любого человека на должность начальника. А теперь - разошлись, Вы - в дом четырнадцать, а я - к Бахареву.
      Бахарев жил на Тверской-Ямской в старом двухэтажном доме с маленькими окнами и облупившейся штукатуркой.
      Никифоров пригласил двух понятых и сломал замок на дверях бахаревской комнаты.
      Это было унылое холостяцкое жилище. Пахло пылью, застарелым потом - в углу, на газете, лежало сваленное в кучу белье - и чем-то еще - неуловимым и мерзким… Никифоров нашел на подоконнике початую банку с фиксатуаром, понюхал и сморщился от отвращения.
      – Любили-с, - заметил один из понятых, сосед Бахарева по квартире. - Бывало-с из ванной по часу не выходили-с… Угрей все из носа давили. Или волосы и усики расчесывали и этой вот дрянью мазюкали-с.
      – К нему кто-нибудь приходил? - спросил Никифоров. - Женщины? Были пьянки? Эти… оргии?
      – Никак-с нет-с, - поклонился понятой. - Тихо-с жили-с.
      В гараже Госбанка все, к кому ни обращался Никифоров, недоуменно пожимали плечами. Нет, ничего предосудительного за Бахаревым не замечали. И более того: он был отзывчив, охотно давал деньги в долг, на женщин не заглядывался, спиртного в рот не брал… "Наша профессия не позволяет…", - объяснил Никифорову красноносый завгар, прикрывая рот ладошкой. Никифоров совсем уже было отчаялся и собрался уходить, но на всякий случай решил заглянуть в канцелярию управления делами - посмотреть личное дело Бахарева. Это дело все равно бы прислали в МУР - Трепанов его затребовал, но Никифорову хотелось хоть что-нибудь сделать самому, и он попросил у румяной сероглазой секретарши в старорежимных золотых сережках папку с личным делом шофера. Секретарша бросила на красавчика Никифорова многозначительный взгляд и небрежно швырнула папку на стол.
      – Все вы, мужчины, одинаковы, - сказала она томно.
      Никифоров перелистал папку. Дело как дело, обыкновеннейшая биография. Из рабочих, сочувствующий, был на фронте… Ну, что еще? Родители умерли, близких родственников нет.
      – А чем же мы одинаковы? - спросил Никифоров и закрыл папку. - Вас как звать-то?
      – Таня, - секретарша покраснела. - А тем, что он тоже липнул-липнул, да и сгинул, - она зло сверкнула глазами. - Вы извините, но я всегда говорила, что интеллигентной девушке такое быдло не пара, а он к тому же еще и лгун первостатейный!
      – И чего же товарищ Бахарев лично вам наврал? - лениво спросил Никифоров.
      – То-ва-а-рищ, - протянула она презрительно. - Знали бы вы, какой он товарищ. А наврал он то, что жениться обещал! - выкрикнула она.
      – Тише… - Никифоров оглянулся. - Можете отлучиться со мной на полчаса?
      – Смотря зачем… - Она игриво посмотрела на него и покраснела.
      – Не за этим, - Никифоров тоже покраснел и разозлился. - Просто здесь неудобно разговаривать!
      …На улице он подвел ее к извозчичьей пролетке, усадил и сам сел рядом.
      – К разговору нашему не прислушиваться! - приказал Никифоров извозчику.
      Поехали. Мягко цокали по заснеженной мостовой подковы. Таня зябко прижалась к Никифорову:
      – Хорошо-то как… Будто до революции…
      – Я вот тебе дам, - нахмурился Никифоров. - Настроение у тебя явно не то…
      – У Бахарева вашего то… - сказала она обидчиво. - Он ко мне полгода приставал, а я - от ворот поворот. Не пара он мне.
      – Ишь ты, - презрительно хмыкнул Никифоров. - Разборчивая.
      – Подумаешь, шоферюга… - Она пожала плечами. - Мне надо не играться, а жизнь устраивать. Ну, пригласил он меня в "Яр", для сближения. Выпили. Он шампанского достал. Разговорился. Ты, говорит, думаешь, я - рабочий? Я говорю: а кто же ты? Тогда он говорит: а если бы я был, скажем, дворянин? Ты бы вышла за меня окончательно? Я говорю: если деньги есть и ты меня можешь обеспечить по гроб жизни, - выйду! Тогда он подзывает из-за соседнего столика толстого и лысого дяденьку в пенсне и говорит: знакомься, Таня, это есть мой родной дядя, профессор императорского университета… Ну тот само собой ручку мне поцеловал, сказал, что я шарман и душка, и ушел.
      – А Бахарев? - от удивления Никифоров забыл закрыть рот.
      – А что Бахарев? - она наслаждалась растерянностью Никифорова. - Бахарев говорит: дядя все свое состояние мне завещал…
      – Так, - Никифоров тронул извозчика за плечо. - Давай, милый, в Гнездниковский, в МУР, а ты, Таня, иди на службу и жди нашего вызова и никуда, поняла? Ты нам можешь срочно понадобиться.
      Таня выпрыгнула из пролетки и долго смотрела вслед Никифорову. Очень ей понравился этот ладный, решительный парень…
      Она подумала, что идти на службу лучше всего проходными дворами - через Тверскую и Малую Дмитровку. Свернула в Георгиевский переулок, потом во двор, и тут ее окликнули. Таня обернулась и увидела двоих. Один был в бекеше, с маузером через плечо. На голове у него залихватски сидела кожаная фуражка с пятиконечной звездочкой. Это был Плавский, собственной персоной. Второй - усатый, в фуражке без звездочки - Кутьков.
      – Здравствуйте, Таня. Вы нам нужны.
      – Здравствуйте. А меня только что допрашивал ваш товарищ. Вы из ЧК?
      – И о чем же он вас допрашивал? - улыбнулся Плавский.
      – О Бахареве, - сказала Таня простодушно.
      – А вы? - заинтересованно спросил Плавский.
      – А я сказала, что Бахарев все врет и выдает себя за другого человека.
      – Мы все знаем, - Плавский взял Таню за руку. - Идемте… Мы вас проводим.
      Когда Никифоров вернулся в МУР, Трепанов принимал доклад Афиногена и Коли. Никифоров решил приберечь свою новость "на третье" и сел на стул, в углу кабинета.
      – Так вот, эта самая Овчинникова Пелагея, - продолжал Коля, - из квартиры номер четыре, хорошая тетка, своя в доску, революцию приняла всей душой. Она нам говорит: прихожу дней за двадцать до октябрьских событий в Столешников - невестке колечко купить, день ангела у невестки, ну и прямиком в магазин Комкова: там как раз на витрине такие колечки были… Захожу, магазин пустой, а у прилавка мой сосед с Комковым ругается… Жичигин, значит… Мой, кричит, магазин! Еще раз, орет, замечу, - в порошок сотру! Ну я было назад, да поздно, он меня увидел. Смутился, растерялся и шмыг на улицу! Я и про кольцо забыла! Вот, думаю, оказия… Небогатый вроде бы человек, профессор всего-навсего, а на тебе! Тайно, на подставное лицо, владеет ювелирным магазином!
      – Как это профессор? - подал голос Никифоров. - Какой профессор?
      – Императорского университета! - торжественно объявил Коля. - Кутьков, паразит, в этом же доме и скрылся. А у кого? Да ясное дело - у этого Жичигина, больше не у кого!
      – Ну, это еще проверить надо… - заметил Афиноген.
      Никифоров хлопнул ладонью по столу:
      – Шофер Бахарев связан с каким-то "профессором императорского университета"… Я прямо сейчас позвоню Тане!
      – Что же получается? - вскочил Коля.
      – А получается вот что, - подытожил Трепанов. - Если твой, Никифоров, профессор и этот Жичигин - одно и то же лицо, - похоже, связан этот Жичигин с Кутьковым.
      – Еще бы! - крикнул Никифоров. - Ведь Бахарев - прямая связь Кутькова! Это факт! Я сейчас позвоню Тане, можно?
      – Сейчас закончим - и звони, - сказал Трепанов. - Только пока все это не более чем предположение! Вот что, братки. Я займусь биографией Жичигина. Суть человека часто кроется в его прошлом, так меня учили.
      – Кто вас так учил? - спросил Коля.
      – Жизнь, - усмехнулся Трепанов. - В пятом году меня отдали под суд… Я тогда был матросом на миноносце "Стремительный", и старший унтер нашел у меня большевистскую прокламацию. Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом.