ПЯТЫЙ ОБЕЛИСК

 

 
      В мае 1937 года Николаю Кондратьеву было присвоено звание майора милиции, и он был назначен заместителем начальника Ленинградского уголовного розыска.
      Утром Колю вызвал Бушмакин и дал прочитать приказ.
      – А вы? - невольно вырвалось у Коли.
      Бушмакин обнял его:
      – Помнишь, как мы встретились? Думал ли ты, что придешь вот к этому. Майор, на такой должности. А не зря я тратил на тебя время, ох не зря! - пошутил Бушмакин. - Что касается твоего покорного слуги… - Бушмакин улыбнулся и развел руками: - Тебе сколь минуло?
      – Тридцать шесть, как из ружья.
      – А мне шестьдесят пять. Это, мил друг, уже не из ружья. Это - из пушки. Пора на заслуженный отдых. Теперь уж вы, молодые, попрыгайте.
      – Виктор сегодня вечером уезжает, - сказал Коля. - И мой сорванец - туда же. Ни сладу, ни ладу. Я ему говорю: в шестнадцать лет на войну не ходят! А он мне: "Гайдар в шестнадцать лет полком командовал!"
      Бушмакин внимательно посмотрел на Колю:
      – Гайдар Гайдаром, а ты-то сам намного старше был, когда мы посольство на Екатерининском защищали? Тебе же всего семнадцать было…
      – То революция. Время другое.
      – У молодых оно всегда другое, - грустно сказал Бушмакин. - В Испанию Виктор собрался?
      Коля молча кивнул.
      Вечером собрались на Фонтанке, у Кондратьевых. Маленькая комната не привыкла к такому наплыву гостей, рассохшийся паркет жалобно скрипел, под потолком густо завихрялся табачный дым. Маша, Маруська и Тая хлопотали у стола и без конца бегали из комнаты в кухню и обратно. Муж Таи, Ганушкин, любой разговор сводил к своему заводу: балтийцы только что выполнили важный правительственный заказ и удостоились поздравительной телеграммы ЦК. По этому поводу Ганушкин успел основательно "напоздравляться" и никому не давал рта открыть.
      Чтобы остановить его, Маша поставила новую, только что купленую пластинку - это было танго "Брызги шампанского".
      – Кавалеры, приглашайте дам! - крикнула она.
      Подошел Коля, поклонился.
      – Позвольте?
      Маша положила ему руку на плечо, улыбнулась:
      – Ты уже почти совсем ком иль фо, милый…
      – Почему почти? - обиделся Коля.
      – У тебя поклон не поставлен, - пошутила Маша. - Продолжай тренироваться, и ты превзойдешь Дугласа Фербенкса! А Витя какой? Ты взгляни!
      На Викторе ладно сидел отменно сшитый костюм. Рубашка с галстуком и модные ботинки совершенно преобразили его. Он словно сошел с рекламной картинки. С ним танцевала яркая, очень красивая девица лет двадцати.
      – Кто такая? - ревниво спросила Маша.
      – Эксперт. Из НТО. Катей звать.
      – Красива… слишком, - скептически поджала губы Маша.
      – А Витька? - поправил Коля. - Он, по-твоему, урод?
      – Глупо! - рассердилась Маша. - Она излишне красива! Такая женщина всегда на виду! Она его не дождется, уплывет, вот что я хотела сказать!
      – Ты же не уплыла? - заметил Коля. - А ведь ты куда красивее. - Он посмотрел на жену влюбленно и горячо, словно было ему не под сорок, а только восемнадцать, как тогда, в Москве.
      – Я - другое дело, - безапелляционно заявила Маша.
      – И она тоже, - серьезно сказал Коля. - Лишь бы вернулся.
      Подошла Маруська, пряча тревогу, сказала:
      – Мой-то каков? Нарком иностранных дел! - И, сдерживая слезы, добавила: - Боюсь я, миленькие. Там ведь стреляют не так, как здесь.
      – Там легче, - сказал Коля. - Мы выходим один на один с бандитами. Другой раз - и нож в спину можем получить. А там товарищи и слева и справа. И враг перед тобой. И все ясно.
      Бушмакин поднял рюмку, встал:
      – Два слова скажу. Здесь все свои, все привыкли хранить секрет, как зеницу ока. Поэтому говорю открыто: ты, Витя, наш боевой оперативный работник, наша, можно сказать, гордость. Ты едешь помочь рабочим Испанской республики. Не знаю, что тебя ждет, но уверен: ты всегда будешь достоин и своей профессии, и своей Родины, которая доверила тебе такое дело.
      С улицы донесся гудок автомобиля. Генка выглянул в окно, бросился к Виктору:
      – Воюй, Витя. А я за тобой очень скоро, это уж будь спок!
      – Я вот покажу тебе "будь спок", - заметила Маша.
      – Не удержишь, мать, - серьезно сказал Генка. - Когда надо, отцы и матери - не указ.
      Все вышли на улицу.
      Виктор обнял Маруську, Машу, Генку, распрощался со своей девушкой и подошел к Коле.
      – Тебе одно скажу, Николай. - Виктор с трудом сдерживал волнение. - Ты ни разу не пожалел, что подобрал меня тогда, на Дворцовой?
      – Что ты, Витька, - Коля даже рукой махнул. - О чем ты говоришь…
      – А нынче и вовсе не пожалеешь. Я знаю, куда и на что иду. Я это делаю потому, что все люди, по моему разумению, должны для справедливого дела отдать все! И я должен…
      …Автомобиль свернул на улицу Белинского и скрылся. Коля долго смотрел ему вслед, потом подошел к Бушмакину:
      – Пойдем, батя, посидим.
      – Нет, мне пора. - Бушмакин надел кепку. - Знаешь, мы тут прощались, и я все думал: вчера это было. А жизнь-то уже прошла - как один день пролетела. Ребят-то хоть наших помнишь? Васю, Григория, Никиту? Смотри, Николай. Про это никогда забывать не смей. Иди, я сам доберусь, у тебя завтра дела.
      Бушмакин ушел. Коля облокотился на чугунный парапет, задумался. По воде шла легкая рябь, светлые дорожки фонарей подрагивали на черной, стекловидной поверхности. Откуда-то издалека, с залива, порыв ветра донес печальный пароходный гудок. "Переживает старик, - подумал Коля о Бушмакине. - Трудно вот так, сразу, уйти от привычных забот, от напряженного ритма розыскной службы. Надо будет ему какую-нибудь работенку подыскать. Чтобы по силам и чтобы не расставаться нам всем".
      Потянуло холодком. У "Анны пророчицы" слабо ударил колокол. Коля вынул часы - подарок наркома: они, как назло, стояли. Коля оглянулся. Неподалеку, у парапета, темнел силуэт человека.
      – Товарищ! - крикнул Коля. - Который час?
      Человек шагнул было навстречу Коле, но тут же повернулся и торопливо начал уходить. Коля пожал плечами и вернулся домой.
      На следующее утро Коля подошел к дверям бушмакинского кабинета в тот момент, когда комендант снимал табличку "Бушмакин И. А." и вешал другую: "Кондратьев Н. Ф.".
      – Здравия желаю, товарищ начальник! - улыбнулся комендант. - Поздравляю со вступлением в должность!
      – Спасибо, - буркнул Коля и вошел в кабинет. Эти бесконечные улыбки и поздравления начинали утомлять. Казалось, что они неискренни, вымучены. И он, Коля, совсем их не заслужил. Занял чужое место, выжил достойного человека, вот и все. Коля осмотрелся: все здесь было привычно, но сегодня виделось словно в первый раз: литографированные портреты Ленина и Сталина, деревянные "венские" стулья, вытертые до блеска, тяжелый сейф с замочной скважиной в виде головы льва. Коля сел за стол, переложил бумаги, зачем-то переставил стакан с карандашами. Подумал и вернул предметы на прежние места.
      Без стука вошел сотрудник в армейской форме без знаков различия - толстый, похожий на циркового борца - начальник службы БХСС майор Фомичев.
      – Привет руководству! - Он добродушно-снисходительно пожал Коле руку. - Надеюсь, теперь УГРО и БХСС будут сотрудничать, так сказать, плотно? Бушмакин не совсем понимал, мне кажется, важность плотности? А?
      – Все останется, как при Бушмакине, - хмуро бросил Коля. - Если ты имеешь в виду, что раскрытые по вашей линии дела мы будем вам дарить для палочек в отчете, - ты ошибся.
      – Тогда и мы вам ничего дарить не будем, - пожал плечами Фомичев. - Задумайся.
      – Много БХСС раскрыло краж со взломом? Задержало грабителей? - насмешливо спросил Коля. - Вы этим не хотите заниматься. А вот мы передали вам в январе группу расхитителей с ликеро-водочного!
      – Будет считаться-то, - поморщился Фомичев. - Нам нечего делить, задачи, цели - общие.
      – И я так думаю, - сказал Коля. - Только давайте впредь жар вместе загребать. Ребята у тебя что надо, главное - меньше гонора.
      – Ладно. - Фомичев открыл дверь и постучал ногтем по табличке: "Кондратьев Эн-Эф"… Звучит! - И ушел.
      Зазвонил телефон. Колю вызывал заместитель начальника управления Кузьмичев. Год назад его снова перевели в Управление ленинградской милиции.
      …Он сидел за старинным столом, уставленным множеством телефонов. Хорошо сшитая форма со знаками различия "инспектора милиции" скрывала оформившееся брюшко.
      – Поздравляю. - Кузьмичев протянул руку, вяло ответил на пожатие и продолжал: - Садитесь, курите.
      – Я не курю. Спасибо.
      Кузьмичев смотрел на него внимательно, изучающе. Коля не отводил взгляда.
      – Сколько лет мы с вами работаем? - неожиданно спросил Кузьмичев.
      – С декабря семнадцатого года.
      – Немалый срок. Думаю, вполне достаточный, чтобы узнать друг друга.
      – Согласен с вами.
      – Значит, я вам - ясен и понятен, - улыбнулся Кузьмичев. - А вот вы мне, признаться, нет. Назначением довольны?
      – Доволен, но считаю, что товарищ Бушмакин вполне еще мог работать.
      – Это не мы решаем, - внушительно сказал Кузьмичев. - Давайте договоримся сразу: уголовный розыск - это мое детище, я им занимаюсь с первых дней. Вы - мой подчиненный. И у нас будет совет да любовь. Устраивает такая программа?
      – Почему вы об этом говорите? - спокойно спросил Коля.
      – Потому что вы - бушмакинец. Не скрою, при вашем назначении я был одним из колеблющихся. Почему? Отвечу. Бушмакин был отличным работником, но у него отсутствовала гибкость, которой должен обладать руководитель. "Да-да, нет-нет, а что сверх того, - это от лукавого"…
      – Вы что, евангелие знаете? - удивился Коля.
      – Я? - обомлел Кузьмичев. - Да вы что?
      – Так ведь это слова из "Нагорной проповеди".
      Кузьмичев внимательно посмотрел на Колю:
      – Вижу, что библию читаете вы, а не я.
      – Когда расследовали дело монахов Свято-Троицкой лавры, - прочитал. Необходимость была.
      – Думается, что нам с вами другие книжки надо читать, - мягко сказал Кузьмичев. - Я закончу свою мысль: Бушмакин не обладал гибкостью, плохо ладил с людьми. Например, со службой БХСС. Я уверен, что вы свои отношения с товарищем Фомичевым построите иначе.
      – Я уже говорил с Фомичевым. И ему свое мнение высказал.
      – Вот и прекрасно, - обрадовался Кузьмичев. - Я знал, что мы договоримся!
      – Может быть, вы меня не поняли? Я ведь буду отстаивать свое мнение так же, как это делал Бушмакин. И покрывать липу Фомичева не стану так же, как не стал бы Бушмакин.
      – Хорошо, - кивнул Кузьмичев. - Я вас понял. - Он улыбнулся и продолжал: - Учтите, мы будем вас критиковать. Разумеется, только в том случае, если вы объективно окажетесь неправы. Теперь о главном. - Он взял со стола тоненькую папку. - Мы намерены поручить вашему аппарату вот это дело. Ознакомьтесь. - Он протянул папку Коле.
      В папке лежало несколько листов линованной бумаги: рапорт постового милиционера, протокол осмотра места происшествия, заявление. Из документов было видно, что накануне вечером на Большой Садовой улице, у ресторана "Каир", ударом ножа в голову был убит инженер Слайковский Анатолий Осипович. Среди бумаг была фотография: лежащий на асфальте человек, в голове около уха - черная от запекшейся крови рана…
      – Местное отделение сработало на "ять"! - удовлетворенно сказал Кузьмичев. - По горячим следам они задержали некоего Егора Родькина. Тип уголовный, отбывал срок за кражу, вернулся недавно. Да вы взгляните, там все есть!
      – Разрешите идти? - Коля встал.
      – Дело ясное, но я прошу вас досконально проверить задержанного, поработать с ним, и как только будет получено признание, - передать дело следователю прокуратуры, - напутствовал Кузьмичев.
      – Какой срок расследования?
      – По закону, - улыбнулся Кузьмичев. - Сколько отпускает вам УПК, столько и работайте. Об одном хочу предупредить, Кондратьев. Погибший - крупный инженер, активист, ударник производства. Одним словом, известный, уважаемый человек. Мне звонят из обкома каждые два часа. Короче: мы обязаны найти и обезвредить убийцу любого гражданина, но здесь случай особый. К тому же речь идет о нашей профессиональной чести, товарищ майор милиции. Прошу помнить об этом.
      – Я запомню, товарищ инспектор милиции.
      На следующий день, получив у секретаря зарегистрированное дело, Коля поехал к Родькину, в КПЗ.
      Пока милиционер ходил за арестованным, Коля еще раз прочитал все бумаги. Он с удивлением обнаружил среди них собственноручно написанное Родькиным заявление - так называемое "признание": "Я, Родькин Егор Иванович, 1915 года рождения, чистосердечно сознаюсь в том, что хотел ограбить неизвестного мне гражданина, оказавшегося по фамилии Слайковский, а так как этот Слайковский оказал мне сопротивление, я его ударил ножом в голову, и получилось так, что я его убил. Я его убивать не хотел, это вышло все случайно, за что прошу меня простить. К сему Е. Родькин".
      "Интересно, - подумал Коля. - Кузьмичев мне эту бумагу не читал и в папке ее вроде не было. Мистика какая-то. И самое главное, раз есть признание, почему он спихнул дело мне? Почему сразу не направил в прокуратуру?"
      Привели Родькина. Коля посмотрел на него и подумал: "Не очень приятное лицо. Глаза прячет. Ногти обгрызены. Противный парень".
      Коля отпустил конвойного и, подождав, пока тот уйдет, сказал:
      – Садитесь, гражданин Родькин. Мне поручено разобраться в вашем деле. Моя фамилия Кондратьев.
      Родькин кивнул:
      – Слыхал про вас… Правильный, говорят, вы мент… Да мне это без надобности. - Он отвернулся и зевнул.
      – Расскажите о себе.
      Родькин усмехнулся:
      – Чего зря время тратить, гражданин начальник? У вас про меня все написано сто раз! Родился, крестился, кусался, попался.
      – А вы все равно расскажите.
      – Ну, коли сами настаиваете. - Родькин почесал в затылке. - Семья моя пропащая, мать померла от разных болезней, а отца ухайдакали по пьяному делу. Братьев - сестер нет, тети - дяди от меня, как от чумного, отреклись. Ну, чего там еще? Тяжелое детство, голодные дни. Босоногий, несчастный мальчонка не нашел ни в ком сочувствия и сбился с круга. В лагере, после первой кражи, пытались перековать, да шиш с маслом вышел.
      – Послушай, - улыбнулся Коля, - зачем ты все это врешь?
      Родькин перестал улыбаться.
      – А вы зачем в отца родного играете? Вы кто? Мент. А я? Вор. Ваше дело - топить меня, вам ведь это приказали? Ну и топите, не мудрите. И нечего тут тю-тю-тю, да сю-сю-сю разводить! Я не баклан, начальник.
      – А почему ты решил, что мне приказали тебя утопить?
      Родькин отвел глаза:
      – Ничего я не решил. Сорвалось с языка глупое слово, вы уж простите.
      – Так… - Коля встал, начал надевать плащ и спросил, как бы между прочим, без нажима, так, словно заранее знал ответ: - Ты убил инженера Слайковского?
      – Я убил инженера Слайковского, - тихо сказал Родькин. - Еще вопросы будут?
      Коля отправил Родькина в КПЗ и уехал на Дворцовую.
      Вечером он пошел на Большую Садовую: перед тем, как передать дело в прокуратуру, захотелось самому взглянуть на место происшествия. Когда выходил из кабинета, тренькнул внутренний телефон. Звонил Кузьмичев.
      – Как? - коротко спросил он, и Коля так же коротко ответил:
      – Отправлю завтра.
      – Молодцом, - сдержанно похвалил Кузьмичев и повесил трубку.
      …Наступали белые ночи, и белесый, размытый сумрак плыл по ленинградским улицам. Коля вышел к Гостиному. Слева вспыхивала то красным, то желтым огнем витиеватая надпись: "Каир". Здесь произошла трагедия - на этом асфальте, перед этими окнами. Наверное, опрошены далеко не все, кто был прямым или косвенным свидетелем убийства Слайковского. Этих людей предстоит еще найти. И со многими из них начнутся, как и всегда в таких случаях, долгие, изматывающие поединки. Как цепко держится прошлое в психологии людей, как властно распоряжается их поступками. Восемнадцать лет назад Трепанов мечтал, что в недалеком будущем человеческие души станут иными. Поторопился Трепанов. Все торопились тогда. У жизни свои законы, на них можно влиять, но их нельзя отменить.
      Коля вошел в ресторан. Посетителей было немного. У гардероба величественно возвышался могучий швейцар - под стать Коле, правда, немного оплывший, но все еще молодой и красивый.
      – А-а, - заулыбался он, увидев Колю. - Товарищ начальник. Душевно рады, проходите. Как раз получены парниковые огурчики.
      – Откуда вы меня знаете? - спросил Коля.
      – Профессиональный глаз, - гордо сообщил швейцар. - В прошлый четверг была в "Ленинградской правде" фотография: лучшие люди нашей милиции. Не изволили забыть? Я вижу, у вас дело. Пройдем ко мне?
      – Можно и здесь, - сказал Коля. - Инженера убили в ваше дежурство?
      – Точно так-с, - кивнул швейцар. - Я заступил ровно в девять вечера, как раз джаз ударил. Он у нас всегда одним и тем же начинает - "Кис оф файер", если знаете… Тут дверь нараспашку, и влетает растрепанный Родькин.
      – Вы его знаете? - перебил Коля.
      – А кто его, прощелыгу, не знает? - удивился швейцар. - К нам публика самая разная ходит, таких, как Родькин, - пруд пруди. Чуть у них удача - карман вырезали или кошелек "нашли", - сразу к нам. А Родькин что? Был вор, вернулся из лагеря - сковырнулся по новой. Ни копья нет, жить негде. Конечно, он снова на преступление пошел.
      – А по существу?
      – Я и говорю, - швейцар разгорячился от воспоминаний. - Влетает, глаза - девять на двенадцать, рот - арбузом. Орет: "Человека убили!" - "Кто убил?" - это я ему, а он: "Убили, вот этим ножом убили!" и как грохнется оземь, забился, затрясся, ровно в падучей. Я гляжу, у него в руке и в самом деле нож!
      Коля вынул из кармана три финки, но не показал их швейцару, потому что к зеркалу подошел чернявый официант с тщательно зализанным пробором и, поправляя усики, сказал:
      – Там оппились… Выкинуть надо.
      – Иди, я провожу гражданина и займусь, - сказал швейцар.
      – Какая из них? - Коля положил на стойку все три финки.
      – Эта. - Швейцар указал на ту, что лежала в середине - у нее была характерная ручка из кабаньего копыта. - Я ее на всю жизнь запомнил.
      – Спасибо, - Коля попрощался и ушел. На улице он несколько секунд постоял в раздумье, потом решительно свернул в подворотню и вошел во двор. Здесь находился служебный вход в ресторан. Коля набросил плащ на руку и, миновав несколько коридоров, оказался в зале. Было шумно, бегали официанты, оркестр исполнял веселый фокстрот.
      – В верхнем нельзя! - подошел к Коле метрдотель. - Прошу пройти и раздеться.
      – Извините, - смущенно сказал Коля. - Мне сказали - приятель мой здесь буянит, его выкинуть хотят. Позвольте, я его без скандала заберу?
      "Метр" изумленно посмотрел на Колю, спросил, подозрительно прищурившись:
      – Гражданин, вы, случайно, не больны? Какой буян, о чем вы говорите? У нас, слава богу, второй вечер тихо!
      – Спасибо, значит, мне наврали.
      На улице, в ожидании трамвая, Коля все время мысленно возвращался к чернявому официанту: зачем ему понадобилось сочинять небылицу про пьяного буяна?
      …От цирка Чинезелли Коля пошел пешком. Недалеко от своего дома, у парапета он увидел незнакомого человека - тот стоял и явно ждал, когда Коля к нему подойдет. "Тот самый, - вспомнил Коля. - В прошлый раз он почему-то убежал". Коля приблизился. У незнакомца было болезненное лицо, оно старило его. Потертый костюм, стоптанные, давно не чищенные ботинки. "Ему на самом деле тридцати нет, - подумал Коля. - А на вид все пятьдесят".
      – Вы меня ждали и в прошлый раз, - сказал Коля. - Но убежали. Что случилось?
      Мужчина старался справиться с волнением и не мог. У него дрожали руки.
      – Вы, верно, знаете о деле Родькина? - спросил он наконец.
      – Документы. - Коля протянул руку.
      Мужчина начал торопливо рыться в карманах. Вытащил паспорт, протянул Коле.
      – Соловьев Василий Иванович, - прочитал Коля вслух. - Чайковского, десять, квартира семь. Где работаете?
      – На заводе "Точмехприбор", - торопливо сказал Соловьев. - Вместе… вместе со… Слайковским… - Фамилию он произнес почти давясь.
      – Что же вы мне хотите рассказать? - Коля вернул паспорт. - Говорите.
      – Я… я хочу сознаться… - с трудом сказал Соловьев. - Нет… Я не это… Другое… Я вот что… Вы только не перебивайте! - вдруг истерично выкрикнул он. - Я и Родькин хотели Слайковского ограбить! Слайковский на днях получил десять тысяч. Приняли его усовершенствование. Мы в одном КБ. Я все знаю. Когда я понял, что ему светит такой куш, я сразу же договорился с Родькиным, это еще месяц назад было…
      – Почему вы рискнули связаться именно с Родькиным? - спросил Коля. - Вы его знаете?
      – Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется…
      – Вы судились раньше?
      – Нет. - Соловьев замотал головой. - Я, как в песенке поется: "с детства был испорченный ребенок". Шалил с блатными, их жизнь знаю…
      – Короче, - перебил Коля. - Главное?