— Точно… — Коля сразу же вспомнил: человека в бекеше он видел в ресторане! А потом бандит был среди тех, кто преследовал его и Машу.

Протиснувшись сквозь толпу, Коля и Афиноген перешли на другую сторону. Бандита уже не было, а чекист стоял и, сняв фуражку, наблюдал за процессией.

— Мы из МУРа, товарищ, — Афиноген предъявил служебное удостоверение. — Кто этот человек, с которым вы только что говорили? Вы его знаете?

Чекист внимательно посмотрел на ребят:

— Нет, не знаю. А задавать подобные вопросы сотруднику Чрезвычайной комиссии нетактично. Поняли? Вот мое удостоверение.

— Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, — прочитал Коля вслух.

— Извините, — Афиноген отошел.

Коля помедлил, сверля Плавского взглядом, потом повернулся, чтобы уйти.

— Что так смотришь? — вслед спросил Плавский. — Не понравился?

— Угадал, — кивнул Коля. — Сотруднику ЧК не о чем разговаривать с бандитом!

— Мозги у тебя еще сырые, — лениво сказал Плавский. — Ты что же думаешь? Можно бороться с преступностью и не общаться с преступниками? Заходи ко мне на Лубянку, мы поспорим. Желаю… — Плавский юркнул в толпу и исчез. А Коля и Афиноген вернулись в МУР. Если бы только они могли знать, кого выпустили!..

Трепанов, выслушав их доклад, нахмурился и долго молчал. Потом сказал:

— Плохо, братки. Очень плохо.

— Вы, товарищ начальник, всегда за упокой! — обиделся Афиноген.

— Я тоже не понимаю, что мы такого сделали? — пожал плечами Коля.

— Вы упустили двух матерых волков, — сказал Трепанов, снимая трубку телефона. — Коммутатор ВЧК… Двадцать два — пятнадцать. Титыч? Трепанов здесь… Чего? Ну, извини, это ты, браток, на курорте. А мы, брат, — что надо. Вопрос имею, Плавский Борис на Лубянке работает? Нет? А ты не темнишь? Ну, извини. Будь. — Трепанов повесил трубку и посмотрел на ребят.

Коля все понял, но на всякий случай спросил:

— С кем это вы говорили?

— С начальником кадров ВЧК. Эх, браточки вы мои… Вам этот липовый Плавский лапшу на уши повесил, а вы и рады, работнички…

— Ну, попадется он мне! — Коля ударил кулаком по столу. — Я из того бандита не знаю что сделаю!

— Ждать, покуда он попадется, мы не имеем права, — сухо сказал Трепанов. — Мы обязаны искать их всех. И найти. Во что бы то ни стало найти, братки… А поэтому — так: хотя подставлять им теперь девушку крайне опасно, другого выхода у нас нет. И я скажу честно: идем мы на этот риск сознательно, понимаем, что пуля в любую минуту может настичь каждого из нас. Это дает нам право просить Машу не оставаться в стороне. И просить будешь ты, Коля. Уж извини, браток.

Маша выслушала Колины доводы молча. И так же молча собралась и уже одетая остановилась у дверей.

— Никак не пойму, — сказал Коля. — Сознательно вы теперь нам помогаете или какие другие причины есть?

— Другие! — отрезала Маша. — Мне почему-то казалось, что многословие — привилегия женщин.

Коля обиделся и до самого ресторана шел молча…

Узнав Марию, официант осклабился и завертел салфеткой, как пропеллером. Подвел гостей к столику, усадил и приготовился записывать заказ.

— Значит, так, — сказал официант многозначительно. — Имеем только для вас соль фрит, сивэ, вилеруа, правда, из убоя, свежих нет-с… Вино, само собой. Для барышни лично могу предложить «Мумм кордон вэр».

— Дай нам, милый, самовар и ситного полфунта, — сказал Коля.

— Как-с? — не понял официант. Он выглядел так, словно подавился вилкой. — Что же вы, мамзель, с таким быдлом вращаетесь? При вашей наружности…

— Ты, ласковый, побереги собственную, — улыбнулся Коля и согнул массивную вилку. Разогнул, подал официанту и сказал: — Голодные мы, поторопись.

— Момент-с, — официант умчался.

— Разговаривать нам с вами надо, — сказал Коля. — Я вижу, что не хочется, а надо.

— Поговорим, — кивнула она. — Зачем вы ищете Кутькова?

— Так он же людей убивает! — удивился Коля.

— А деньги, которые он награбил, — они вас разве не интересуют?

— Деньги, это не главное, — сказал Коля. Тон, которым разговаривала Мария, был яено агрессивный. — Но, конечно, мы обязаны найти и деньги тоже, чтобы вернуть их пострадавшим, — продолжал он.

— А эти пострадавшие — купцы, дворяне и прочая, так сказать, мерзость, — звенящим голосом сказала Маша. — И как же быть? По вашему одухотворенному лицу я вижу, что правды вы мне все равно не скажете. Ну, так я ее вам скажу! Найдете вы деньги Кутькова и поделите их между собой! По карманам рассуете! Сапоги хромовые купите, продажных женщин наймете! И упьетесь водкой! Вот и вся правда вашей революции…

Коля побелел и сжал кулаки. В эту минуту против него сидела не Маша Вентулова, несчастная, маленькая, истерзанная. Против него сидел враг, и Коля обязан был, не имел права не дать этому врагу должного отпора. «Ах ты, мать честная». Коля даже задохнулся от ярости. «Убить тебя мало за такие слова!» А как же быть с заданием? И Коля проглотил обиду, взял себя в руки, тихо сказал: — Странная вы. Тогда, в подъезде, вы были совсем другая.

— А вы забудьте про подъезд! Считайте, что вам сон приснился!

— А вам? — посмотрел на нее Коля.

— А на меня, как это говорят у вас в деревне, — придурь накатила! И никогда, слышите? Никогда в моем присутствии не смейте больше об этом вспоминать! — Она успокоилась и спросила уже почти нормальным голосом: — Вы мне не ответили. Куда денежки-то?

— Голодным, — ответил Коля. — Детям, старикам. Всем, кто умирает теперь по нетопленным углам. На оружие. Не хватает на фронте оружия… Что с вами?!

— Не оглядывайтесь! — Мария съежилась. — Там… Позади вас… Он был тогда… В квартире…

Подошел официант, поставил начищенный самовар. Коля посмотрел в его полированный бок и увидел искаженного, смешного, но несомненно реального Плавского. Не оборачиваясь, Коля вытащил платок и вытер лицо. Это был условный сигнал сотрудникам опергруппы.

— Разве здесь жарко? — удивленно спросил Плавский. — Или вы подаете кому-то условный сигнал? А в связи с чем, позвольте узнать? — Плавский явно насмехался. — Кстати: вы хотели зайти ко мне, я ждал. Позвольте узнать, что помешало?

— Руки вверх! — Коля рванул из-за пояса кольт.

Плавский сделал неуловимое движение и нанес Коле сокрушительный удар в челюсть. Коля опрокинулся на стол, сшиб самовар и посуду, Все это со звоном и грохотом покатилось по полу.

Сзади на Плавского навалились Никифоров, Афиноген и два милиционера. Плавский раскидал их и выхватил маузер. В этот момент его и ударил Коля. Ударил с разворота двумя сжатыми в рукопожатие ладонями. Плавский тяжело рухнул. На него надели наручники и увезли в МУР.

Трепанов стоял у окна и смотрел на колонну грузовиков. На переднем колыхалось красное полотнище: «Все на защиту революции!» Сквозь шум моторов слышалось дружное, уверенное пение: «Мы смело в бой пойдем за власть Советов». Трепанов отошел от окна, сел за стол. Напротив, на табуретке, привинченной к полу, сидел Плавский.

— Вот что, — сказал Трепанов. — Даже с такими, как вы, я считаю себя обязанным быть честным до конца. Нам нужен Кутьков. Но выдадите вы его или не выдадите, — шансов на жизнь у вас практически нет.

— Тогда какой же смысл мне его выдавать? — усмехнулся Плавский. — Впрочем, за откровенность — спасибо.

Трепанов не отводил взгляда от прищуренных глаз Плавского.

— Простой смысл. Если вы поможете задержать Кутькова, — суд примет это во внимание. И тогда кто знает. Какой-то мизерный шанс у вас все же может появиться.

— Какой суд? — Плавский сжал губы. — Вы что, идиотом меня считаете? У вас раз-два — и в дамки. Это первое. И второе: я вас ненавижу. Вашу Советскую власть я буду жечь, душить и вешать, покуда жив. А насчет Кутькова — он быдло, хам, но он ваш лютый враг, и я его не выдам. Расчета нет, това-арищ начальник, — почти пропел Плавский.

— Здесь записано, что вы происходите из мещан города Саратова, — продолжал Трепанов. — Однако у меня складывается впечатление, что ваш социальный корень в другом месте рос… Я ошибся?

— Не все ли вам равно, кого ставить к стенке? — вздохнул Плавский. — Ну — мещанин. Ну — дворянин. Камергер, наконец. Да вам-то что за дело?

— Вопрос второй: двенадцать постовых милиционеров — ваших рук дело? — Трепанов вплотную подошел к Плавскому. — Советую отвечать.

— Спросите у Кутькова, — насмешливо прищурился Плавский. — Бонжур, месье… — И тут же вскочил с криком: — Я! Я убил легавых! — Он сжал кулак: — Вот этой самой рукой!

Трепанов отошел от него, сел за стол. От волнения и ненависти у него прыгали губы и чувствовалось, что он не может с собой справиться.

— Вопрос третий, — Трепанов говорил совсем тихо, чтобы не сорваться на крик. — Назовите остальных ваших сообщников, места явок и сборищ, тайники с награбленным. Еще раз повторяю: в чистосердечном признании ваш маловероятный, но единственный шанс на жизнь. Деваться вам некуда.

— Некуда, — повторил Плавский. — Вот вы решили: раз я у вас в руках, значит, спекся Плавский. — Он схватил со стола карандаш и, ломая грифель, нарисовал на белой стене лодочку с веслами. — Некуда, — снова повторил он. И вдруг посмотрел на Трепанова так уверенно, с таким превосходством, что у того от предчувствия беды засосало под ложечкой и сам собой вырвался вопрос:

— Что это вы задумали, подследственный?

— Что? — Плавский тихо засмеялся. — А вот сяду в эту лодочку и уплыву от вас… Не понимаете? И не поймете никогда! А я уплыву.

Трепанов вызвал конвой и, когда Плавского увели, долго сидел, задумавшись. Зазвонил телефон. Секретарь Дзержинского спросил о ходе расследования. Трепанов ответил, что уверен в успехе, и, хотя он далеко не был уверен, ему почему-то сразу стало легче.

Вошел Никифоров, молча сел на стул. Потом в двери протиснулся Афиноген, следом Коля.

— Он лодочку нарисовал, — Трепанов показал на рисунок Плавского. Афиноген подошел к стене, вгляделся:

— Я одну книжку читал — про сумасшедшего. Так он все время деньги на бумаге рисовал и пытался их всучить людям. Псих этот Плавский.

— Сравнил, — протянул Никифоров. — Чудик… Никакой Плавский не псих — он ломает комедию, вот и все.

Коля промолчал.

— А ты? — спросил его Трепанов. — Почему молчишь?

— Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то.

— Чушь! — уверенно заявил Никифоров. — От нас не убежишь, дудки!

— Хвастаешь, — сказал Трепанов устало. — Всегда ты, Никифоров, хвастаешь.

Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания.

— Ну вот! — торжествующе сказал Никифоров. — Не выдержал, как все они не выдерживают. Кишка тонка оказалась.

— Преувеличиваешь, — заметил Афиноген. — Всегда ты, Никифоров, преувеличиваешь.

— Ты, — Никифоров, задохнулся от ярости. — Ты какое имеешь право, сопляк? За собой лучше смотри! Ничтожество этот Плавский, и вы сейчас в этом убедитесь!

— Доставить гада! — отдал приказ Трепанов и, посмотрев на ребят, добавил: — Прошу соблюдать особую осторожность!

— Осторожность — дело хорошее! — улыбнулся Никифоров. — Только Плавский сломался. Я в этом уверен.

Выводной открыл дверь камеры.

— Руки назад! — приказал он.

Двинулись по коридору. У тюремной машины — это был старенький «Рено» с кузовом — Плавского приняли еще четыре конвоира.

В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам.

— Что, взяли меня, взяли?! — срываясь на визг, заорал он.

Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз.

Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом.

Вернулись в кабинет.

— Прокололся я… — Никифоров виновато развел руками.

— Считаю необходимым проанализировать случившееся, — Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: — Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, — она дала.

— Не все, — сказал Коля. — У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее.

— Если бы ты был прав, — сказал Никифоров, — они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет?

— А ты не понял, — возразил Коля. — Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам!

— Что-то долго она их отдает, — улыбнулся Афиноген.

— Ну, тут ты, положим, не прав, — заметил Трепанов. — Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, — это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги?

Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее:

— Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать.

Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. «Их даже зовут одинаково…» — подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль.

А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз — от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике — все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, — о ужас! — крестьянину, представителю этой «взбесившейся черни».

Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю.

— Собственно, зачем вы явились? — спросила она надменно. Коля огорченно ответил:

— Дело есть, — он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения.

— Понятно, — сказала она с горьким упреком. — Дело, дело, дело. Куда нужно идти?

— Давайте просто пройдемся, — попросил Коля. — Не могу здесь, голова разболелась.

Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: «Все на защиту Петрограда!» Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам.

— У тебя такая физиономия, что даже противно! — сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то «ты», то «вы».

— Люди на фронт уходят, — сказал Коля с болью. — А я…

— А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, — насмешливо посоветовала Маша.

— Нельзя мне… — Коля не понял иронии. — Работа у меня.

— Какая работа? — спросила она с вызовом. — Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят?

— У нас в деревне так не говорят! — обиделся Коля. — Это тебя в Смольном таким словам научили.

— Замолчи лучше! — тихо и зло сказала она.

— Неужели Петроград сдадут, — Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно.

— Сдадут — не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное — каждый за целый мир решает, все в душу лезут…

— Хватит… — Он повернулся и зашагал прочь.

Маша испугалась.

— Коля! — крикнула она ему вслед. — Не сердись! Я больше не буду.

Коля остановился и подождал, пока она приблизилась.

— Я тебе вот что скажу, — Коля отвернулся. — Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, — говори, и я пошел.

— Значит, только приказ… — сказала она с горечью. — Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… — все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать!

— Маша… — пытался он ее остановить. — Перестань!

Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка.

— Ты же знаешь, как я… В общем, к тебе отношусь. Прости меня, я сказал, не подумав.

Маша вытерла слезы.

— Я тоже… Забудем это, хорошо? — Она помолчала и добавила: — Слушай. В тот вечер Кутьков пришел к Жичигину требовать свои деньги, а Жичигин не отдал. Они… убили его. Перерыли всю квартиру, ничего не нашли. Они мне сказали: и тебя убьем, если не отдашь деньги.

— А ты… на самом деле знала, где они? — напряженным голосом спросил Коля.

— У тебя даже голос сел, — сказала Маша грустно. — Не надо, Коля, а то я снова начну о тебе плохо думать. Пойми: я не знаю, как мне поступить.

— Ты все-таки скажи мне: эти деньги существуют?

Коля как ни старался, волнения скрыть не сумел.

— Идем, — Маша взяла его за руку.

…В гостиной Жичигиных она подошла к аквариуму:

— Под песком — второе дно. В нем тайник, — Маша вздохнула и села на диван. — Чего же ты ждешь?

Коля недоверчиво посмотрел на нее и пошел за ведром.

Когда выносил тридцатое по счету, вытер потный лоб, спросил:

— А ты, часом, не подшутила надо мной?

— Аквариум пятидесятиведерный. Носи, не сомневайся, Фома неверующий.

Обнажилось дно. Коля вынул нож, расковырял замазку. В тайнике лежал тщательно упакованный в клеенку пакет, а в нем — тугие пачки долларовых и фунтовых купюр.

— Из автомобиля Госбанка… Теперь все понятно… Кутьков часть денег Отдал на хранение Жичигину. Они, понимаешь, были сообщниками еще с дореволюционного времени… — Коля внимательно посмотрел на Машу, с недоумением спросил: — А ты-то откуда знаешь… про это?

— Мне сказал Жичигин, — Машу бил озноб.

— Интересно, — протянул Коля. — За что это он тебе такое доверие оказал?

— Он объяснился мне в любви и показал этот тайник, — сказала она равнодушно.

— За любовь — такую кучу денег?! — искренне изумился Коля. — Должно быть, твой Жичигин изрядный дурак!

— Любопытна я знать, а что такой человек, как ты, способен отдать за любовь? — насмешливо спросила Маша.

— Я? — Коля смутился, понял, что сморозил глупость. — Я в том смысле говорил, что любовь за деньги не купишь.

— Ошибаешься, дорогой… — холодно сказала Маша. — Купить можно все. В том числе и любовь продажных женщин. У тебя больше нет вопросов?

— Есть, — Коля нахмурился. — Ты думала, кому отдать деньги: нам или им?

Маша надменно улыбнулась:

— Ошибаешься. Как раз об этом я совсем не думала. Это для меня было решено. Ни вам, ни им.

— А кому же? — спросил он удивленно.

— Себе, — сказала Маша. — Что же ты молчишь?

— По-моему, тебе все равно, что я скажу. Тебе на мое мнение наплевать, — с досадой произнес Коля.

— Угадал, — сказала она холодно. — Деньги, наконец, у тебя. Ты блестяще добился своего. Теперь ты герой и можешь возвращаться в свой МУР. Наверное, там теперь все будут мурлыкать от восторга, — неловко скаламбурила Маша.

Коля положил пакет на стол, направился к дверям.

— Не понимаю, — вслед ему сказала Маша. — Что с тобой, Коля?

Коля остановился на пороге:

— Может, я до чего и не дошел — у меня образование против вашего — что у вас силы против моей. Но одно я понял: вы без этой дряни, — он кивнул в сторону пакета, — сроду не жили и впредь без нее жизни вам нет. — Коля хлопнул дверью и ушел.

Несколько мгновений Маша ошеломленно разглядывала пакет, а потом бросилась догонять Колю. «Что же я наделала! Что же я наделала», — тупо повторяла она, прыгая по лестнице через две ступеньки. Выскочила на улицу. Коля уже был далека, у поворота к бульвару.

— Коля! — закричала Маша. — Коля!!

Он повернулся, пошел ей навстречу.

— Прости меня, Коля! Прости!

— Ладно. Чего там, — улыбнулся он. — А я уж думал — все. Разошлись мы с тобой, как в море корабли.

— Не знаю, как ты, а я после этого никогда тебя не оставлю. Идем домой.

…Утром она согрела чай, принесла кусок хлеба. Долго смотрела, как он ест, потом сказала:

— Когда моя старшая сестра вышла замуж, муж увез ее в свадебное путешествие, в Италию. Они венчались в Исаакиевском соборе, а на свадьбе было полтысячи гостей. А я — как уличная девка.

— Глупая ты, — Коля притянул Машу к себе и стиснул так, что она вскрикнула. — Ты моя жена. А насчет путешествия и свадьбы не шибко огорчайся. Белых разобьем, кончится голод, холод. Устроим и мы себе свадьбу, друзей позовем. И в путешествие поедем.

— А венчаться ты, конечно, не пойдешь? — с упреком спросила она.

— А венчаться — нет, — твердо сказал Коля. — Это отрыжка старого быта, и нам с тобой не к лицу.

— Начальству своему все, конечно, доложишь?

— А как же? — удивился Коля. — Трепанов мне старший товарищ и брат, как я могу от него скрыть? Да и зачем?

— А он возьмет и запретит тебе на дворянке жениться.

— Запретит? — Коля почесал в затылке. — Не-е. Если бы он был дурак, дубина стоеросовая, — он запретил бы. А Трепанов — умней умного. Да если я тебя люблю, кто мне может запретить?

— Ну, наконец-то, — счастливо рассмеялась Маша. — А я уж думала: во веки веков не дождаться от тебя этих слов.

— Каких? — Коля непонимающе посмотрел на нее.

— Этих самых, — сказала Маша. — «Люблю тебя».

Трепанов долго рассматривал деньги:

— Это, конечно, хорошо, что она так поступила. Я тобой, браток, очень даже доволен. — Он внезапно взъерошил Коле волосы и засмеялся: — А ты востёр! Ох, востёр! Какую девку подцепил. Хвалю. И рад за тебя, браток. Любовь, — она, понимаешь, всегда любовь. Революции там, войны, смерть и разрушение, а все равно люди любят друг друга. И это, скажу тебе прямо, очень хорошо! Это по-нашему, по-большевистски! Мир переделываем. Для чего? Для любви! Для счастья! Ну вот, речь я произнес, извини.

Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал:

— Эта казна для Кутькова — дороже жизни. Он за ней придет, а мы его — цап-царап!

— Приде-ет… — протянул Афиноген. — Долго ждать придется.

— Зачем долго, — спокойно возразил Никифоров. — Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил!

— Поосторожнее насчет любви, — заметил Коля. — Противно слушать.

— Ой ли? — сощурился Никифоров. — А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует.

— Уймись, — оборвал Никифорова Трепанов. — Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит.

— Не знаю, как Маша, — вдруг сказал Коля. — А я ей запрещу участвовать в этом деле!

— Ты? — обомлел Никифоров. — Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест!

— Подожди, — поморщился Трепанов. — В чем дело, Коля? Объяснись.

— А чего объясняться, — уныло сказал Коля. — Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал?

— Я бы отца-мать не пожалел! — яростно крикнул Никифоров. — Революция требует — отдай! Кто не с нами — тот против нас!

— А вот тут тебя занесло, — усмехнулся Трепанов. — Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка.

Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли:

— Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность — спасибо скажем. Нет — тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать.

Коля решил отложить разговор с Машей. «Может, и не понадобится ее помощь, — утешал он себя. — Так чего зря нервы трепать».

На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:

— Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? — И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.

Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:

— Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.

— Прости, я не поняла, — ответила она крртким, невинным взглядом. — Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, — в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. — Мы ведь суп-ру-ги. А это значит — пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?

— Нет такого слова, — буркнул Коля. — Корова называется.

— Спасибо, дорогой, — улыбнулась Маша.

…На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все — Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят — они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.

— Марь Иванна, барышня! — крикнул Никифоров. — Не разбейте!

Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.

— Ее бы под водочку холодную, — пошутил кто-то.

Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.

— Заколотите, — приказал Трепанов.

Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:

— На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.

Маша смерила его презрительным взглядом.

— Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? — в тоне Маши была явная ирония.

— Да он пошутил, — вмешался Коля. — Ну скажи, что пошутил?

— Конечно, — мрачно пробурчал Никифоров. — Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.

Коля сжал кулаки.

— Не нужно, — тихо сказала Маша. — Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.

— Не дождетесь… — Никифоров ушел.

Афиноген, слыша все это, спросил:

— Что на него нашло? — и, покачав головой, добавил: — Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!

Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.

Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь — проверял, нет ли хвоста, — Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором. Потом по черной от вековой грязи лестнице спустился в подвал старинного трехэтажного дома, построенного, вероятно, задолго до наполеоновского нашествия, постучал в дубовую, обитую железными полосами дверь. Открыл толстый, с бульдожьими щеками человек лет шестидесяти.

— Здоров, Амир, — кивнул Никифоров. — Как она, ничего? — Имелась в виду, конечно, жизнь. Амир понял и ответил:

— Текёть, чего ей делается… Проходи, начальник. Чайку?

— Нет, спасибо, — засмеялся Никифоров. — А ты разве чай пьешь?

— На водку у меня денег нет, — развел руками Амир. — Завязал я, начальник. С твоей легкой руки завязал. Мне мать-покойница когда-то колыбельную пела. «Не ходи гулять, сынок, с блатными-ворами, в Сибирь-каторгу сошлют, скуют кандалами…» А тут ты подвернулся, — улыбнулся Амир. — Я и решил: дай, говорю себе, стану жить честно!

— Ну. Дай бог! — искренне сказал Никифоров. — Слыхал новость? Жичигина шлепнули… Кутьков со товарищи. — Никифоров внимательно посмотрел на Амира.

— Слыхал, — Амир подчеркнуто зевнул, давая понять, что ему эта тема неинтересна. Но Никифоров гнул свое:

— А деньги куда дел, случаем, не знаешь?

— Брось смеяться, начальник, — обиженно сказал Амир. — Уж не держишь ли ты на меня?

— Не-е… — сказал Никифоров. — Ну, коли ты не знаешь, я скажу: у Жичигина жила девка, вроде прислуги или как там… Полюбовницей жичигинской была… Марией зовут. Ей он все деньги отдал, а та в надежном месте спрятала. Все, Амир. Я пошел. — Никифоров встал.

— Слушай, Никифорыч, не первый день знакомы, — остановил его Амир. — Говори прямо, зачем пришел?

— Зачем пришел — уже сказал, — улыбнулся Никифоров. — Прощай.

— Не могу поверить… — растерялся Амир. — Я ведь завязал. Неужто ты меня на дело навести пришел?