— Ерунду мелешь, — хмуро сказал Коля. — Служба революции — не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие — осетрину копченую…

— Чего это ты? — удивился Афиноген.

— То… — Коля вздохнул. — Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое?

В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки.

— Отрыжка царизма проклятая! — выругался Афиноген. — В мешок их, а, Никифорыч?

Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников:

— Почтение блюстителям, — гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. — Желаете взять смехача на характер?

На тротуар вылетел раздетый догола парень. Он стыдливо прикрывался ладонями.

— Предлагает побеседовать с этим типом, — перевел Афиноген Коле воровской жаргон. — Они его якобы раздели…

— Как это якобы? — Коля рванул из-за пояса брюк кольт.

— Тихо… — Афиноген отвел руку Коли, спросил: — Слышь, Дуся, я тебя считал шутником. А ты так, фрайер с конфетной фабрики…

— Одевайся, Кныш, нечего дурака валять, — сказал Никифоров.

Голый юркнул в подворотню, раздался хохот.

— Молоток, кум, — сказал Дуся. — Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись!

— Дела ждете? — спросил Никифоров.

— Фу, начальник, — сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. — Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента!

— Кутьков со своими троих оперативников убил, — тихо произнес Никифоров. — Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки — валите по домам…

Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться.

— Спасибо, что стукнул, начальник, — сказал Дуся. — Мы честные щипачи, с мокрушниками суп не варим… — Он дотронулся двумя пальцами до козырька своей кепочки и ушел.

— Пожалел? — спросил Коля у Никифорова.

— Нет, — сказал Никифоров. — Не их я пожалел. Они ушли — так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще — перевоспитывать, понял?

— Кто его знает… — Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. — Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке!

— Не знаю… — Афиноген пожал плечами: — Нас, милый, и на сто засад не хватит. А ежели делать, как учит твой Кузьмичев, — тысячу засад надо делать… Он кто такой, этот Кузьмичев?

— Есть там… один, — Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. — Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну.

— Тю! — махнул рукой Афиноген. — Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал — завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется!

— Слушай, — Коля с уважением посмотрел на Афиногена. — Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот — бывший студент, — а ты — из рабоче-крестьян, а?

— Книжки читай — и ты будешь знать, — сказал Никифоров. — Вот, к примеру, что это за дом? — Никифоров показал на витиевато украшенное здание. — Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген?

— Проектировать, — сказал Афиноген.

— Во! — кивнул Никифоров. — Хочешь, нарисую тебе собственный дом в три этажа с ванной и этим… унитазом?

— Ему не надо. У них в деревне избы. Зачем ему твой коттедж? — засмеялся Афиноген.

— Правильно, коттедж, — согласился Никифоров. — Но ты, Афиноген, неправ. Придет время, и у каждого будет коттедж, ванна и этот… унитаз… А вообще-то, братцы, не это в жизни главное.

Чуть в стороне горел костер. Группа парней и девушек разбирала мерзлую мостовую. Афиноген помахал им рукой, спросил:

— Привет… Чего это вы? Трудповинность отбываете? Буржуазные дети, что ли?

— Сам ты оттуда… — девушка откинула с потного лба прядь волос. — Берите лопаты да помогайте! Сытые, больно хорошо выглядите… Здесь, между прочим, детей рожают, — она кивнула на кирпичное здание с надписью «Больница». — А водопровод лопнул.

— Оно, конечно, — кивнул Никифоров. — Только у нас, девушка, своя работа.

— Вижу… — Она окинула его презрительным взглядом. — По улицам шляться — вот твоя работа.

— Шустрая ты, — улыбнулся Афииоген. — Ладно, бывай.

Из парадного с воплем выскочила пожилая женщина. Срывая голос, она выкрикивала только одно слово:

— Убили! Уби-и-или!!!

Афиноген выдернул из-за пояса наган:

— Кого убили? Где?!

Женщина остановилась, посмотрела на Афиногена дикими глазами.

— Да вы не пугайтесь, — успокоил Коля. — Мы из МУРа…

Девушка, оставив работу, подошла вплотную к Коле и Афиногену:

— Извините, ребята. Не то о вас подумала… Женщина, да вы успокойтесь! Объясните толком, что, где?

— Там… — она вытянула руку в сторону подъезда. — Там…

— За мной! — Никифоров побежал.

Влетели в парадное. В углу, на батарее парового отопления, висел человек. Никифоров подошел ближе и тихо вскрикнул: это была Таня.

— Чего же она, — убито сказал Никифоров.

— Да не сама она, — поморщился Коля и снял с груди Тани визитную карточку, приколотую булавкой: «Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе», — прочитал он вслух.

— Виноват я, — горько прошептал Никифоров. — Не надо было ее отпускать… Ох, не надо!

— Наступает нам на пятки Берендей, — сказал Афииоген. — Крепко наступает.

Маша Вентулова, восемнадцатилетняя выпускница Смольного института, дочь отставного полковника, сгинувшего где-то на фронтах гражданской войны, в дом профессора Жичигина попала случайно. Осенью 18-го она решила пробиться в Новороссийск к родственникам отца. Маша уехала из Петрограда голодная, раздетая, с узелком в руках. В Москве, на Петроградском вокзале, к ней привязались блатные — хотели отобрать узелок и изнасиловать. Откуда-то появился высокий старик лет 60, с эспаньолкой, в шапке-боярке, с тростью в руках, что-то сказал блатным, и те исчезли, словно их никогда и не было… Спаситель представился, назвался профессором Московского императорского университета Аристархом Николаевичем Жичигиным, «бывшим, к сожалению…», — добавил он с грустной усмешкой. Выяснилось, что жене Жичигина Галине Николаевне, даме в возрасте, давно хотелось обзавестить девушкой-компаньонкой, другом семьи, утешительницей в дни печали… «Вас сам бог послал, Машенька… — со слезами на глазах сказал Жичигин. — Наша встреча не случайна, она предопределена». Маша по молодости и отсутствию жизненного опыта мистическую тираду Жичигина пропустила мимо ушей и сразу согласилась. Приехав в дом и увидев солидную, со вкусом обставленную квартиру профессора, познакомившись с Галиной Николаевной, Маша прониклась к чете Жичигиных доверием и уважением, а самое главное, — горячая благодарность переполняла Машу. Она была готова сделать для Жичигиных буквально все! Но ее ни о чем не просили. И, больше того, сразу же приняли как равную. Вместе обедали, завтракали, ужинали.

У Маши была своя комната. Иногда Галина Николаевна просила ее почитать вслух книгу или сыграть на рояле Лунную сонату Бетховена. Маша охотно играла, и Галина Николаевна тихо плакала, вытирая слезы кружевным платочком. «А я терпеть не могу Бетховена, — заметил как-то профессор. — По-моему, эта музыка чересчур воздействует на совесть…» Маша удивилась, но вопросов задавать не стала. Мало ли кто и как воспринимает музыку… Однако с нового, 1919 года Жичигин резко переменился. Он стал раздражительным, все чаще по поводу и без повода вступал в пререкания с женой, а однажды Маша услышала, как профессор обругал ее площадными словами. Маша вспылила, наговорила ему кучу дерзостей, а он в ответ неловко обнял ее, ничего не ожидавшую, и поцеловал в губы. Маша убежала и долго рыдала у себя в комнате. С тех пор и началось… Не проходило дня и даже часа, чтобы Аристарх Николаевич не пытался поймать ее в коридоре, обнять. Маша совсем было решила уйти от Жичигина, но однажды вечером, укладывая в баул несложные свои пожитки, вдруг задумалась: куда? Куда она, одинокая, слабая, запуганная, уйдет?

Маша вышла в гостиную, села к роялю. Не игралось, и Маша просто сидела, опустив тяжелую голову на ладони. Горели свечи. Неслышно подкрался Жичигин, нежно погладил по голове. Маша вскрикнула, вскочила.

— Тише… — Аристарх приложил палец к губам… — Жена в ванной, я не хочу, чтобы она слышала…

— Я стану кричать! — сказала Маша. — Уходите!

— Сначала выслушайте… — Аристарх Николаевич дрожал, на лбу у него выступили мелкие капельки пота. — Я — ваша судьба, Маша… Что вы одна в этом мире? Без средств, без защиты?

Маша хотела убежать, но он схватил ее за руку:

— Вот, вот здесь, смотри!

Он подтащил ее к аквариуму, сказал, задыхаясь:

— Ты думаешь, это так, рыбки… Не-ет! Здесь второе дно. Под песком! Никто и никогда не догадается!

Маша невольно посмотрела на аквариум, и ободренный Жичигин продолжал:

— Здесь миллион! В английских фунтах! Он твой, Маша! Я старый селадон и дурак, мне стыдно, я сед, я немощен, но я люблю тебя, люблю, ну что же я могу с этим поделать… — он истерически зарыдал, а Маша ошеломленно смотрела на него, пораженная этим признанием.

— … Мы уедем… — шептал Аристарх Николаевич, — далеко, за границу, в Монте-Карло… Подальше от этой вонючей страны с ее пьянством, горлопанством и революциями! Мы купим виллу…

— Откуда у вас эти деньги? — вдруг спросила Маша. — Она не хотела спрашивать. Ни ее воспитание, ни убеждения не позволяли ей задавать такой вопрос, но сумма была так огромна, а Жичигин всегда был так подчеркнуто скромен в средствах и высказываниях о деньгах, что любопытство пересилило, и Маша спросила.

— Я мог бы вам наврать, — сказал Аристарх Николаевич трагическим голосом. — Но я слишком верю вам и слишком вас люблю. Эти деньги, правда, с моего ведома, спрятал здесь один… человек… Он — подлец, каких свет не видывал. Взяв их, мы не ограбим его, Маша… Мы только восстановим справедливость!

— Вы жалкий и подлый человечишка! — сказала Маша.

— К тому же еще — негодяй и клятвопреступник! — из-за портьеры вышла Галина Николаевна и отвесила Жичигину довольно увесистую пощечину. Аристарх Николаевич закрыл лицо руками и застонал — то ли от того, что все планы лопнули, как мыльный пузырь, то ли от бессильной ярости.

Кто-то позвонил в дверь. Галина Николаевна ушла в коридор и тут же возвратилась с низкорослым мужчиной в барашковой шапке.

— Вот, к тебе господин, — сказала Галина Николаевна.

— Кутьков, — осклабился Берендей. — Здравствуйте, барышня, — поздоровался он с Машей. — А у меня к тебе разговор, Аристарх.

— Галя… — страдальчески сморщился Аристарх. — И вы, Маша… Оставьте нас…

— Зачем же, — Берендей отодвинул стул и сел. — У нас, Аристарх, ни от кого секретов нет… Знаешь, зачем пришел?

— Помилуй бог! — Жичигин взмахнул руками. — Даже не догадываюсь!

— Представь же меня дамам, — сказал Кутьков. — Будь вежлив.

— Это, — Аристарх поджал губы. — Это — знакомый… Он работал… В общем, мы знакомы по университету.

— Наоборот все, — поправил его Кутьков. — Профессором был я, а он — студентом… Но это — особый разговор. А сейчас, Аристарх, гони мои деньги.

Маша перехватила отчаянный взгляд профессора и вздрогнула. Она сразу же все поняла. Между тем Жичигин сцепил пальцы и нервно ерзал на стуле.

— Не тяни за ширинку, профессор, — добродушно улыбнулся Кутьков. — Мне некогда.

— Ничего не знаю, — сказал Жичигин. — Ни-че-го!

— Последнее слово? — Кутьков улыбался. — А?

— Последнее! — крикнул Жичигин.

Хлопнул маузер. Жичигин подпрыгнул на стуле и, хватая ртом воздух, сполз на пол. Из коридора вышел Плавский, следом за ним в комнату ворвалось несколько бандитов.

— Я его с каторги знаю, — зевнул Кутьков. — Кремень человек. Коли сразу не сказал — баста! Бывало, принесу в магазин кольца — назовет цену и все! Хоть стой, хоть падай… Так что, Галя… Будем говорить?

— Но я вас не знаю! — почему-то шепотом сказала жена Жичигина. — Я ничего не знаю…

— Ничего? — переспросил Кутьков и кивнул Плавскому.

Тот поднял маузер. Галина Николаевна прижала руки к груди и в ужасе смотрела на черный глазок ствола.

— Не смейте! — крикнула Маша. — Бандиты! — Она рванулась к Плавскому, один из членов шайки схватил ее за руки.

— Куда торопишься? — сочувственно осведомился Кутьков. — Не торопись, твоя очередь скоро…

И снова хлопнул маузер. Жичигина упала рядом с мужем. Маша закрыла глаза и обвисла на руках у бандита.

— Давай, — Кутьков кивнул Плавскому.

— Бить? Может, займешься? — спросил Плавский. — Красивенькая… Повезло тебе, мурло твое рябое!

— Ладно, — Кутьков махнул рукой. — Веди в ванну…

Плавский схватил Машу за косу и уволок в ванну. Кутьков шел следом, на ходу расстегивая пиджак. В ванне он сбросил сапоги и рубашку. Маша пришла в себя. Плавский, заметив это, сказал:

— Поспеши, девка… Где деньги?

— Не знаю, — упрямо сжала губы Маша.

Из комнат донесся грохот. Бандиты ломали шкафы, вскрывали пол, били посуду — искали тайник с деньгами.

— Подумай, — Плавский выглянул в дверь, крикнул: — Часы стенные проверьте! — Послышался жалобный звон, и тут же раздался треск — кто-то сломал футляр, в который были заключены часы. Плавский вновь обратился к Маше: — Ты, по всему видно, дворянка, так вот, слушай… Мы взяли деньги у этой власти. Они нужны нам для борьбы с ней, поняла? Что у тебя общего с Советами? Отец, небось, офицер? Или генерал?

— Хватит, — сказал Кутьков, стягивая исподнюю рубашку. — Поговорили… Уйди. И не забудь там… Брось на трупы мою визитку…

Плавский послал Маше воздушный поцелуй и вышел из ванной.

— Приятных минут, — крикнул он из-за дверей.

— Я вам все равно ничего не скажу. — Маша с ненавистью посмотрела на Кутькова. — Зря, между прочим, разделись… Вы уродливы…

Он ударил Машу по щеке, но она резко, изо всей силы провела ногтями по его лицу. Брызнула кровь. Кутьков взвыл и толкнул Машу к стене. Она ударилась о край ванны и рухнула на пол.

Кутьков бросился на нее, стараясь разорвать платье. Посыпались пуговицы. Маша сопротивлялась из последних сил. Кутьков хрипел, дыша ей в лицо крепким водочным перегаром.

— Говори, стервь, скажешь — отпущу, слово уркагана! А промолчишь — изуродую так, что потом никому не нужна будешь!

Маша задыхалась. Свет в глазах померк.

Она уже не слышала, как вбежал в ванную Плавский, не почувствовала, как отпустил ее Кутьков, не увидела, как спустя две минуты после бегства бандитов в квартиру вломились Никифоров, Афиноген и Коля…

— Что мы имеем? — спросил Трепанов. — Имеем визитную карточку Берендея — раз, имеем ее — два, имеем ее — три! А что это значит? Это значит, что убиты трое наших, убита секретарша из банка по имени Таня. И убиты Жичигины. Зачем это понадобилось Кутькову? Рассуждаем: наших убил, чтобы завладеть валютой. Таню убил, чтобы она не выдала его связь с Жичигиным. Жичигиных убил… Вопрос первый: зачем или почему Берендеи убил Жичигиных? Никифоров, что ты думаешь?

— Не поделили чего-нибудь, — буркнул Никифоров.

— А ты, Кондратьев?

— Что могут не поделить бандиты, — сказал Коля. — Деньги, я считаю…

— Правильно, — поддержал Афиноген.

— Согласен, — кивнул Трепанов. — Вопрос в том, что за деньги и вообще… А может, тут есть связь со спецавтомобилем? Ладно… Девушка успокоилась?

— Так точно, — сказал Афиноген. — Дожидается в дежурке. Позвать?

— Сейчас позовешь… Я еще вот что хотел вам сказать, братки. Связь Кутькова и Жичигина очевидна… И вот почему… — Трепанов вынул из сейфа несколько папок с делами, раскрыл одну из них. — Читать вслух не буду — кому интересно — потом ознакомится… Скажу одно: по архивам сыскной полиции Аристарх Николаевич Жичигин проходит как Пузырев Модест Семенович, мещанин города Житомира. В девятьсот шестом году он был исключен с четвертого курса юридического факультета в Петербурге. В тысяча девятьсот девятом году в Житомире Пузырев-Жичигин убил ювелира и был приговорен к двадцати годам каторжных работ. В тысяча девятьсот десятом году бежал с этапа вместе с мокрушником Бессоновым, он же Берендей Кутьков… Вот вам и конец ниточки…

— Начало, если по правде, — заметил Коля и вынул из кармана две стреляные гильзы. — Опять, — улыбнулся он Трепанову. — Капсюль разбит не по центру, имеется загогулина… Тот же самый маузер, товарищ Трепанов.

— Храни, — серьезно сказал Трепанов. — Арестуем владельца — предъявим ему счет… Афиноген, приведи сюда девушку.

Вошла Маша. Она уже успела прийти в себя, и только черные круги под глазами напоминали о недавнем.

— Здравствуйте, — сказал Трепанов, приглядываясь. — Садитесь…

Маша молча села. Вокруг стояли какие-то люди в гимнастерках и кожаных куртках, и все они были на одно лицо, как много раз повторенная фотография.

— Вы находитесь в Уголовном розыске города Москвы, — объяснил Трепанов. — Наша задача — отыскать убийц. Вы помните их приметы?

— Нет, — сказала Маша. — Но даже если и помнила бы — не сказала.

— Почему? — неприязненно спросил Никифоров.

— А кто меня защитит? Вы, что ли? Бандиты могут вернуться в любую минуту.

— А хоть бы и мы! — вызывающе сказал Никифоров.

— Стой, так не пойдет! — вмешался Трепанов. — Вы, барышня, насколько я понял, не доверяете нам?

— А почему я должна вам доверять? — Маша пожала плечами.

— Да нам Советская власть доверяет, а вы… — взорвался Никифоров.

— А я — нет, — спокойно подтвердила Маша. — Если угодно, я могу объяснить…

— Интересно, — протянул Афиноген.

Коля молчал. Девушка была очень красивая. Он был настолько поражен ее красотой, что потерял дар речи. Он только смотрел и смотрел на нее, почти не вникая в суть произносимых ею слов, и все время повторял про себя: «Надо же, какая… Ведь это надо же…»

— … Вот и посудите, что у нас с вами общего, — закончила между тем Маша, — и могу ли я вам верить.

— Во всяком случае, честно, — с уважением сказал Трепанов. — Но это все — в сторону. Мы обязаны, понимаете, не имеем права не договориться с вами! И мы вас убедим, вот увидите… А-то, что вы из дворян… Эка беда… Теперь всем нам в одном государстве жить и новую жизнь строить. Главное, надо честно отказаться от прошлого… Нет к прошлому возврата, барышня, все!

— Помочь нам — ваш революционный долг! — заявил Никифоров. — И я рад, что вы это, наконец, начинаете понимать…

— Боже, какую чушь вы несете, — вздохнула Маша. — Я вам черное, вы мне — белое! Вы извините, господа. Я не хотела вас обидеть. Но говорить нам больше не о чем. Позвольте мне уйти?

— Вас проводит наш товарищ, — сказал Трепанов. — Скажите, барышня, а почему вы так уверены, что бандиты вернутся?

— Не знаю, — Маша отвела глаза в сторону. — Но меня это уже не касается. Жичигиных нет, я уеду, и пусть все кончится, как дурной сон…

— Нет, — Трепанов встал. — Вы будете жить у Жичигиных. Это раз. Комнат много, так что найдется место и нашему товарищу, — это два. Он будет вас охранять, — это три, и ждать, пока вы вспомните приметы налетчиков, — это четыре… Побудьте пока в коридоре, вас проводят.

Маша вышла. Трепанов несколько мгновений молчал — думал о чем-то, потом сказал:

— Приметы приметами, а суть в другом… Когда она сказала, что банда вернется, я ей в глаза смотрел… Она, братки, уверена, она ничуть не сомневается, что бандиты вновь придут… И вот это нам нужно! Это — главное… Правда, больше, чем одного человека, я в засаду дать не могу, нас всего ничего… — он обвел комнату рукой и улыбнулся. — Но мы ведь, братки, одним махом семерых побивахом, а? Кто пойдет?

— Только не я, — хмуро сказал Никифоров. — Она явная контра, а с контрой у меня разговор короткий… — Он похлопал себя по кобуре.

— Я бы пошел, — Афиноген почесал затылок. — Да вы же сами мне велели отчет писать. О проделанной работе…

— Я? — удивился Трепанов. — Когда это? Что-то я запамятовал.

— Я пойду, — вдруг сказал Коля, мучительно покраснел и отвернулся, чтобы скрыть смущение, но Трепанов сделал вид, что ничего не заметил.

— Хорошо, иди, — сказал он. — На всякий случай возьми второй револьвер…

До квартиры Жичигиных добрались без приключений. Маша шла впереди, Коля — в нескольких шагах позади.

Поднялись по лестнице. Маша открыла дверь.

Трупы уже увезли, в квартире был наведен относительный порядок… Коля с интересом осматривал мебель и полки с книгами. Подошел к аквариуму. Рыбки плавали у самой поверхности и жадно хватали воду…

— Жрать просят, — сказал Коля, развязывая узелок. — Нате, миленькие, разговляйтесь. — Он покрошил в аквариум хлеба. — Чайник у вас есть? — спросил он у Маши.

— На кухне, — сказала она и ушла в свою комнату.

Коля разжег плиту, поставил чайник. Нарезал маленькими кусочками хлеб, наколол сахар. Открыл буфет, нашел чистую салфетку, постелил на стол. Засвистел чайник, и Коля заварил чай.

— Барышня! — крикнул он. — Чашки-ложки у вас где?

Маша выглянула из-за дверей, внимательно посмотрела на него:

— В буфете… Вы из деревни приехали?

— Из Питера. А вообще из Грели мы… На Псковщине это…

— А в Питер вы в лакеи, конечно, приезжали поступать? — улыбнулась Маша. — В слуги к барам, — добавила она, видя, что Коля не понял слова «лакеи».

— С чего вы взяли? — обиделся Коля. — Мы сроду никому слугами не были… Вы лучше чашки достаньте. И ложки. И давайте чай пить.

— Давайте, — согласилась она. — А вы зря обиделись. Из вас на самом деле вышел бы отменный лакей. Если бы вы пришли к нам — я бы уговорила папа принять вас на службу. У вас прекрасные внешние данные.

— Да будет изгиляться-то, — рассердился Коля. — Давайте чай пить.

— А вы мне станете прислуживать? — надменно спросила Маша. О, как она ненавидела его в эту минуту! Как она ненавидела всех этих революционеров, самоуверенных, наглых, с заранее готовым ответом на любой вопрос, с постоянной усмешкой превосходства на губах, с этим вечным желанием похлопать всех и каждого по плечу или выпустить из нагана все пули в лицо «классового врага»… «Какое страшное время… — думала Маша. — Какие страшные люди…»

А Коля смотрел на нее и думал о том, что вот встретилась раз в жизни такая красота, да и та — «чуждый элемент», и нет у них ничего общего и во веки веков не будет, потому что метет яростный ветер революции сухие дворянские листья и нет такой силы в мире, которая могла бы преградить путь этому ветру, да и зачем? Ведь тот, кто работает для вечности, должен быть выше личного…

Коля остыл и с грустной усмешкой посмотрел на Машу:

— Вы голодная, я вижу… Чем меня шпынять — лучше ешьте… С голодухи и черный хлеб — пряник… А вы, чай, кроме пряников, ничего не ели?

— Узок мир муравья, — сказала Маша и взяла чашку. — Ладно, бог с вами…

Коля бухнул ей огромный кусок сахара и подвинул хлеб:

— Ешьте. Зачем дуться, как мышь на крупу…

Сначала робко, а потом с плохо скрываемой жадностью Маша стала есть. Коля удовлетворенно улыбнулся и тоже принялся за еду.

— Я вот смотрю, книг у вас много. Интересное что-нибудь читаете?

— Вы помолчите, пока не проглотили, а то подавитесь, — сказала Маша. — Сейчас я читаю «Опасные связи» Шодерло де Лакло.

— Это про контрреволюцию?

— Неужели вы всерьез думаете, что завоюете мир? — спросила она с презрением.

Коля понял, что сморозил глупость.

— Я, кроме псалтыря, ни одной книжки не прочел. А вы прочли много. Только у вашего класса все позади. Ваш класс уже больше ничего не прочитает. А я прочитаю и Шодерло, и сто тысяч других книг! И то пойму, чего до меня никто понять не смог, до самой сути докопаюсь!

— Дай бог нашему теляти волка поймати, — сказала Маша с усмешкой, но Коле послышалось в ее голосе скрытое уважение.

— Ничего. Мы псковские, мы — поймаем…

На смену Коле пришел Афиноген. Он скромно устроился на кухне у плиты. Вынул из кармана словарь русского языка и углубился в чтение.

Маша заперлась в своей комнате. Она перелистывала страницу за страницей и вдруг поймала себя на мысли, что не понимает прочитанного. Виконт де Вальмон и маркиза де Мартейль не занимали ее. Она думала о случившемся, но не гибель Жичигиных волновала ее. Она жалела несчастную Галину Николаевну, с некоторой долей злорадства вспоминала Аристарха Николаевича — так ему и надо, старому лицемеру и подлецу, получил свое, но все это было уже в прошлом и с каждым мгновением это прошлое отступало все дальше и дальше, и какое в сущности было ей дело до двух совершенно чужих ей, даже враждебно к ней настроенных людей? Разве потерпела бы покойная Галина Николаевна ее, Машу, после того, как застигла супруга чуть ли не у ног девчонки, подобранной на улице из милости! Какое ей дело до чужих… Нет ей никакого дела до чужих, но ведь она думает о них снова! Об этих «хамах» из уголовного розыска. Один ушел — совершеннейший моветон и быдло, второй пришел — за обложкой словаря прячет духовную нищету, а вообще-то, все они одним миром мазаны, — и те, и эти… Что Кутьков, то и дубина-начальник из полиции или как ее там? Им бы всем убить, ограбить, изнасиловать. И чего он там сидит, этот болван со словарем?

Маша вышла из комнаты, раздраженно хлопнула дверью.

— Послушайте, как как вас там… — Она вытянула руку и пошевелила пальцами. — Вы все на одно лицо, я вас путаю…

Афиноген закрыл словарь и встал:

— Здравствуйте еще раз, Маша… Меня зовут Афиноген.

— Я не разрешала называть себя по имени! — возмутилась она.

— Ради бога, — сморщился Афиноген. — Простите, гражданка Вентулова. — И Афиноген снова углубился в словарь.

Разговора не получилось… Маша раздраженно прошлась по кухне взад-вперед. Афиноген читал. Маша взяла чайник и швырнула его на пол. Афиноген поднял голову, удивленно посмотрел и пожал плечами. По полу растеклась огромная лужа — чайник был полон воды. Маша подождала несколько секунд и сказала:

— Раз уж вы здесь — давайте поговорим. Собственно, что вам от меня нужно?

— Начальник вам объяснил, — сухо сказал Афиноген. — Вы должны опознать преступников.

— Я никому и ничего не должна. — Маша подошла к Афиногену вплотную. — Между прочим, я тоже объяснила вашему, этому, что «опознать» никого не могу. Не помню! И хватит об этом. Слушайте, а почему вы пошли служить в полицию?

— Смена власти не означает исчезновения преступности, — объяснил, Афиноген. — Маркс учит, что…

— А мне безразлично, чему учит и кто учит, — перебила Маша. — Меня учили шить, готовить, быть женой и матерью. У Маркса про это не написано?

— Написано. Маркс учит, что в свое время женщина станет свободным человеком. Как и мужчина.

— Значит, я была несвободна? — с иронией спросила Маша. — А вы меня освободили?

— Да. Вы это скоро поймете.

— Уже поняла. У нас было имение — его сожгли. Был дом — его разграбили. Были родственники — их убили. Убили за то, что отец, дед, прадед — все, до двадцатого колена, верой и правдой служили России! Нас от всего освободили. Спасибо вам, освободители…

— А у меня был отец, — сказал Афиноген, — его забили насмерть в полицейском участке. Он заступился за соседского мальчишку, над которым издевался околоточный… И мать была… Она в тот же вечер, что и отец, умерла, — не пережила… Братья были… Вчера письмо получил — младший, Володька, погиб на Южном фронте… Один я теперь… Так что же? Чей счет крупнее! Мои деды и прадеды на вас испокон веку спину гнули и умирали от голода и побоев. А я, между прочим, на вас не бросаюсь, Маша. А что во время революции обидели вас… Плохо это. Но неизбежно. Простите тех, кто от вековой озлобленности и темноты уничтожил ваш дом. Я бы этого не сделал.

Маша повернулась и молча ушла.

Вечером следующего дня Коля получил письмо из Петрограда.

«Милый Коля, — писала Маруська, — пришло печальное известие. Витин папа геройски погиб на Южном фронте. Мы с Витей долго плакали, хотя я и сознаю, что при моей должности мне это не положено. Но ведь я, Коленька, — обыкновенная женщина, баба, попросту сказать, и что же мне делать, если случилось такое горе. Витя теперь сирота, никого у него не осталось, но я ему твердо сказала, что мы, то есть я и ты, — его не оставим никогда и будет он нам вместо родного сына… Я, правда, понимаю, что взяла на себя слишком много, но я, Коля, все равно тебя люблю больше жизни. И верю, что все у нас с тобой будет хорошо. Ребята велели тебе передать привет. Васю подранили третьего дня. Брали мы на Охте крупную банду. Вася ходит с перевязанной рукой, а так все ничего. Никите объявили благодарность, а Бушмакин никак не дает мне стирать свое белье, ну и плевать, раз он такой гордый… Целую тебя, Коля, несчетно раз, и Витя тоже, ждем тебя с нетерпением…»

Коля положил письмо на стол, задумался. Жалко Витьку… А что Маруська пообещала, что она и Коля станут Витьке родителями, — правильно! Коля снова перечитал то место, где Маруська объяснялась в любви. «Надо же, — усмехнулся он. — Влюбилась Маруська не на шутку… А я? А я — нет, — сказал он вслух. — Боевая девка и своя по всем статьям, а не бьется мое сердечко, как это случается всякий раз, лишь только вспомнится классово чуждая девчонка с маленьким курносым носом… Предатель я… — думал Коля. — Неизвестно почему отказываюсь от своего счастья. Ну спроси себя честно: может такая вот дворянка полюбить такого вот мужика? Да ни в жизнь! Скорее кот собаку полюбит… Несчастный я человек», — решил Коля и направился в кабинет Трепанова.

Тот листал папку со сводками происшествий.

— А-а… мученик, — улыбнулся он Коле. — Жалею тебя, парень, но твой черед идти, ничего не поделаешь. Афиноген ругается на чем свет стоит. Никогда, говорит, больше к ней не пойду… А ты?

— Прикажете — пойду, — угрюмо сказал Коля.