— Тронулась Москва, — вздохнул шофер. — К тому идет, что сдавать будем, товарищ полковник?

Коля пожал плечами:

— Какая сорока принесла тебе эту весть, Горохов? В городе трудно с водой и продовольствием, возможны интенсивные бомбежки. Лишние люди в такое время — помеха.

— Ну-ну. Дай бог. Однако у меня мнение другое.

— А ты держи его при себе. Сам не паникуй и другим нервы не трепи.

«Что скажет Щербаков? — думал Коля, невольно задерживая взгляд на движущейся толпе. — Хорошо, если бы сказал он то же самое, что и я Горохову».

…В подъезде МГК чекист из комендатуры проверял документы. Поднимаясь по лестнице, Коля обратил внимание, что вместе с ним идут еще десятка полтора людей в полувоенной одежде и в форме войск внутренней охраны НКВД. В кабинете Щербакова было тесно. По предыдущим визитам Коля знал, что здесь всегда большое скопление людей, но сегодня и в самом деле яблоку негде было упасть. Из соседней комнаты вышел Щербаков, гул разом смолк. Все напряженно ждали. Видно было, что Щербаков, всегда спокойный, невозмутимый, на этот раз с трудом сдерживает волнение.

— Товарищи, — сказал он негромко. — На фронте создалась такая ситуация, что угроза немецкого вторжения на окраины Москвы стала достаточно реальной. — Он жестом оборвал начавшийся шум и продолжал: — Оборона Москвы — дело решенное, товарищи. Москвы мы им не сдадим. Но положение чрезвычайное, и оно потребовало от нас принятия чрезвычайных мер. — Он замолчал, обводя взглядом собравшихся. На этот раз все напряженно молчали. — Только что товарищ Сталин подписал постановление ГКО о введении на территории Москвы и пригородов осадного положения, — тихо закончил Щербаков.

Молчание затягивалось. Щербаков понял, что людям, даже таким крепким и таким проверенным, какие собрались сейчас в его кабинете, — им тоже нужно дать время на то, чтобы осмыслить, пережить случившееся и вновь обрести спокойствие и уверенность в своих силах.

— Товарищи! — Щербаков снял очки и начал медленно протирать их платком. — Мы собрали сюда наш актив, тех, кому мы безусловно доверяем, отнюдь не для одной только информации, это вы понимаете. Начальнику гарнизона уже поручено превратить каждую улицу, каждый дом в неприступную крепость. Для этого создаются три рубежа обороны: по окружной железной дороге, по Садовому кольцу и по кольцу «А».

— Неужто и до «А» дойдет? — уронил кто-то.

— Нет, не дойдет, — спокойно сказал Щербаков, — если мы немедленно приступим к работе. Военные закончат приготовления к двадцать четвертому октября. На вас, директоров заводов, секретарей парткомов и командиров внутренних войск и милиции, возлагается иная задача. Случаи проникновения в Москву вражеской агентуры участились. Это естественно: Москва — прифронтовой город. Агенты сеют панику, уничтожают линии связи, пытаются вредить на фабриках и заводах. Обычных мер теперь недостаточно. Это постановление, — Щербаков поднял и показал текст, отпечатанный типографским способом, — предусматривает, что охрана строжайшего порядка отныне возлагается на вас, товарищи. На вверенные вам подразделения внутренних войск, милиции и добровольческие рабочие отряды. Прошу внимания, — Щербаков поднес текст постановления к глазам и, подслеповато щурясь, прочитал будничным глуховатым голосом: — «Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, — расстреливать на месте». Прошу получить в соседней комнате соответствующие удостоверения и разойтись по местам.

Коля вышел в коридор. Все столпились у входа в кабинет с табличкой «Клычков Б. М.». Входили по одному. Подошла и Колина очередь.

— Садись, — Клычков кивнул на стул и открыл журнал учета. — Распишись. Здесь и здесь. Это постановление ГКО — уже знаешь. А это, — он протянул Коле бланк, и Коля заметил, что сверху в самом начале текста, от руки вписана его фамилия. — Это удостоверение ГКО, полковник. Оно вручает тебе полную власть над всеми гражданами СССР и иностранцами, которые находятся в порученном тебе районе.

Клычков подождал, пока Коля прочитал текст постановления ГКО и удостоверение, и добавил, не отводя от Коли немигающих, болезненно прищуренных глаз:

— Ты, конечно, не слабонервный, но на всякий случай разъясняю: любого, застигнутого на месте преступления мародера, провокатора, шпиона или бандита ставить к стенке немедленно. Никаких фиглей-миглей, полковник. Полная власть, я это подчеркиваю. Впредь до особого распоряжения, — Клычков улыбнулся. — Ты теперь нечто вроде единоличного диктатора, что ли. — Он перестал улыбаться и строго добавил: — Только эту диктатуру тебе партия вручила временно. Об этом ни на секунду не забывай.

Коля спустился вниз. Горохов заботливо вытирал капот «эмки» и, увидев Колю, обрадованно крикнул:

— Здесь я, Николай Федорович. Ну как? Насчет Москвы!

— Будем драться, — хмуро бросил Коля. — Ты свои сомнения оставь, Горохов.

— Есть! — Горохов повеселел, лихо вырулил к Пассажу. — О жене вашей и о сыне слыхать что-нибудь?

— Ничего не слыхать, — Коля совсем помрачнел. — Ничего. Виктор забегал три дня назад. Он ведь здесь, под Москвой.

— Талантливый оперативник, — с уважением сказал Горохов. — Все так говорят, — он улыбнулся. — А что, Николай Федорович, — догоняет вас Виктор Алексеич. Уже подполковник, а?

— Эх, Горохов! — вздохнул Коля. — Пусть хоть комиссар! Лишь бы живой остался.

— Что верно, то, как говорится, факт, — в свою очередь вздохнул Горохов.

Во дворе управления стояли грузовики. Сотрудники грузили архив и делопроизводство. Работали молча, передавая друг другу пачки бумаг, словно ведра во время пожара. Мимо, по Петровке, прошагала колонна ополчения — пожилые, наспех экипированные люди, без выправки, без уверенного, твердого шага кадровых красноармейцев. Лица у всех были замкнутые и суровые, многие бойцы шли еще без оружия.

— Всем не хватает, — подошел к Коле Рудаков. — Какой от таких солдат толк на фронте? Что они умеют?

Коля тяжело посмотрел на Олега:

— Ненавидеть умеют. Остальному — научатся. Когда отправите машины, постройте людей, — Коля замолчал и прислушался. — Что слышите, Рудаков?

— Ничего, товарищ полковник, — удивился Олег и вдруг догадался, о чем спрашивает Коля. Стояла тишина. Тягостная, жуткая тишина — такая бывает в тихие, пасмурные дни на кладбищах.

— Шел сегодня в управление, — тихо сказал Олег. — Смотрю, документы жгут. Прямо на улице, в цинковых корытах. — Олег повел плечом, тоскливо посмотрел на Колю: — Страшно это, товарищ полковник. Хотите ругайте, хотите бейте. Пепел летит, лица у всех — покойницкие.

— Возьми себя в руки, — так же тихо ответил Коля. — Нервы нам еще пригодятся, Олег. Потому что самые главные трудности, скажем так, они еще впереди.

Олег скомандовал, все построились. Коля медленно прошелся вдоль строя, вглядываясь в знакомые, много раз виденные лица своих товарищей. Сегодня они были совсем другими, эти лица. Напряженные, осунувшиеся, тревожные. Коля вдруг поймал себя на мысли, что некоторых он просто не узнает. «Не помню? — почти испугался Коля. — Чепуха какая. Нет! Просто они стали другими. За двадцать четыре часа стали совсем другими. А ведь они еще не знают ни о решении ГКО, ни о своей роли в выполнении этого решения. В конце концов, если уж называть вещи своими именами, не слишком приятная им работа предстоит, ох не слишком. Фронт — это недосягаемая мечта в сравнении с тем, что придется делать здесь. И все же выбрали именно их — проверенных, до конца преданных Советской власти, — без оглядки, без вопросов, сомнений, выбрали тех, на кого всегда опиралась страна в трудные свои минуты: коммунистов и рабочих. И это доверие, эту надежду нельзя не оправдать».

— Смирно! — крикнул Олег. — Товарищ полковник! Отряд сотрудников вверенного вам управления построен!

— Вольно! — Коля остановился у правого фланга. — Москве грозит серьезная опасность, товарищи. Речь идет о жизни и смерти нашей столицы. Так вот: для того, чтобы обеспечить тыл города, в ночь на двадцатое вводится осадное положение. Охрана строжайшего порядка на участке от Петровки до Сретенки и от Садового до Бульварного кольца поручена нам. Это приказ Государственного Комитета Обороны, приказ нашей партии, приказ лично товарища Сталина. Рядом с нами будут действовать внутренние войска НКВД и добровольческие рабочие отряды. Задача: не допустить никаких акций со стороны фашистской агентуры, провокаторов и прочих пособников врага. Тех, кто призывает население к беспорядкам, а также мародеров, бандитов и грабителей, взятых с поличным, властью, данной мне Родиной, приказываю уничтожать на месте! Прочих преступников и нарушителей порядка задерживать и передавать судам военного трибунала. — Коля обвел строй глазами и продолжал: — Это нелегкое дело, товарищи. Тех, кто не уверен в себе, в своих нервах и выдержке, прошу сказать об этом прямо.

Все молчали.

— Хорошо. Сейчас мы получим на складе внутренних войск оружие и приступим к несению службы. Рудаков, ведите отряд.

Сотрудники перестроились в колонну и двинулись к Бульварному кольцу. Коля шагал в конце колонны. Когда свернули на Петровский бульвар, у тумбы с выцветшими, рваными афишами Коля увидел женщину. Она стояла спиной, лица, естественно, не было видно, но во всей ее фигуре было что-то неуловимо знакомое, настолько, что замерло сердце и ноги сами собой понесли в ее сторону.

— Куда вы, товарищ полковник? — тревожно крикнул Олег.

— Маша, — негромко позвал Коля и остановился.

Она оглянулась, это была совсем незнакомая, лет тридцати пяти женщина. На Колю удивленно глянули серые невыразительные глаза, и, внутренне холодея от вдруг резанувшего отчаяния, Коля сказал виновато:

— Простите. Я обознался.

Он догнал отряд. Последним в шеренге шел Михаил Воронцов. Он понимающе посмотрел и молча вздохнул.

— До сих пор ни слова, — сказал Коля. — У меня такое чувство, что ни Гены, ни Маши моей в живых больше нет.

Автоматы выдавал старшина-сверхсрочник в новенькой гимнастерке. Снимая очередного «Дегтярева» со стеллажа, он произносил одну и ту же фразу:

— Владей осторожно…

— Ты бы их протер, подготовил, — пробурчал Олег. — Они нам не для парада нужны.

Старшина смерил Олега насмешливым взглядом:

— Ты, капитан, как ребенок. Вон ящик в углу, бери ветошь и шуруй.

Олег послушно направился к ящику.

— Каждому по два диска, — сказал старшина. — Разъясняю, нянек здесь нет, берите сами. И времени — в обрез.

— Ты что, торопишься куда-нибудь? — спросил Воронцов.

— Тороплюсь, — кивнул старшина. — И вы времени не теряйте на лишние вопросы.

— На Казанский фронт он торопится, — зло сказал пожилой лейтенант, затянутый в скрипящие ремни. — Я весь в масле изгадился. Хозяйственничек. Огурцами тебе в лавке торговать.

Старшина неторопливо и тщательно вытер руки марлей, подошел к лейтенанту:

— Повтори…

Отводя испуганный взгляд от бешеных глаз старшины, лейтенант прикрикнул, хорохорясь:

— Как разговариваете со средним командиром, товарищ старшина!

— Я тебе не товарищ, — медленно сказал старшина. — Твои товарищи в КПЗ сидят, а тебе, подонок, эта форма досталась по ошибке. — Старшина бросил масляную паклю на сверкающие сапоги лейтенанта, сплюнул и отошел.

— Под трибунал подведу! — завопил лейтенант и подбежал к Коле. — Товарищ полковник, я требую его арестовать!

— Вы лучше подумайте, как службу нести станете, — тихо сказал Коля. — Сил у нас для этого не слишком много, к сожалению.

Лейтенант замолчал. Снова все построились. Теперь шеренги выглядели внушительно и строго: через плечо каждого висел автомат, на ремнях — подсумки с дисками. Милиционеры. Их служба всегда считалась нелегкой и опасной. Но разве то, что предстояло им теперь, могло идти хоть в какое-нибудь сравнение с мирным довоенным прошлым, в котором давно уже перестали стрелять на улицах, а смерть человека из рядового события превратилась в чрезвычайное происшествие?

…Ударила неслаженная дробь шагов. Равняясь на ходу, отряд потянулся к воротам. Когда последние выходили на улицу, опустевший двор пересек старшина. Через плечо у него висел «ППД», на ремне — подсумок с дисками. Старшина догнал колонну и присоединился к последней шеренге.

…Шли по Бульварному кольцу. Над городом по-прежнему висела странная, пугающая тишина, но теперь ее то и дело прерывала отчетливая артиллерийская канонада. Шагающие прислушивались. Пожилой лейтенант сказал:

— Это наши. По звуку слышу.

— Артиллерист, — презрительно хмыкнул Воронцов. — А если немцы?

— А ты панику не сей, — прищурился лейтенант. — За это знаешь, что бывает?

— Навязался ты на нашу голову, — вздохнул Воронцов. — Ладно. Поглядим, каков ты в деле будешь. Языком все горазды.

Ветер швырнул навстречу кучу бумаг. Ровные, аккуратно нарезанные квадратики взвились над колонной. Олег подобрал один, прочитал и опрометью бросился к Коле:

— Читайте.

Это была немецкая листовка. «Москвичи! Германская армия стоит на пороге вашего города, — вслух прочитал Коля. — В полевые бинокли мы видим окна ваших квартир. Сохраняйте спокойствие! Не позволяйте евреям и комиссарам уничтожать запасы продовольствия, коммуникации и электросеть. Помните, что все это будет безвозмездно передано вам германским командованием!»

Коля оглянулся. Сотрудники уже собирали листовки в огромную кучу посреди тротуара.

— Сжечь, — приказал Коля. — Осмотрим переулок.

Коля, Олег и Воронцов свернули в боковую улочку. Она была совершенно пуста. Здесь тоже попадались листовки. Их начали было собирать, но порыв ветра вынес из подворотни еще добрую сотню, и Коля сказал:

— Прекратите. Потом.

Зашли в подъезд и сразу же столкнулись с перепуганной девушкой лет восемнадцати. Она стояла у лифта, под лампочкой и читала листовку. Заметив Колю и его спутников, она неловко спрятала листовку за спину.

— Давайте, — Коля протянул руку.

— Возьмите, — она отдала листовку. — Боитесь, что мы узнаем правду?

— Кто это мы? — повысил голос Олег.

— Подождите, — прервал его Коля. — О какой правде речь?

— О Москве. — Она сдерживала рыдание. — Не могу… не могу я.

— Москву не сдадим, — сказал Коля. — Об этом вы должны говорить всем, если вы советский человек. Идите.

Она кивнула и попятилась к лестнице.

— А «мы»? — шепотом сказал Олег. — Может, их целая группа?

— Рудаков, — неприязненно произнес Коля. — Я настоятельно советую вам не копать на пустом месте. Вы меня поняли?

— Так точно, — Олег отвел глаза в сторону.

Они вышли во двор. Это был типичный московский двор-колодец. Многоэтажные стены уходили в небо, оставляя где-то вверху маленький серый квадрат. Глубокая и длинная подворотня вела в следующий двор. Коля остановился и прислушался. Откуда-то доносился взволнованный голос. Ускорили шаг. С каждой секундой голос становился все более и более отчетливым.

— Спокойно сидите по квартирам и ждите, — услышал Коля. — Немцы никого не тронут.

У подъезда стояло человек десять. Один из них, в пальто с бобровым воротником, в пыжиковой шапке, в золотых очках говорил громко и возбужденно:

— Вы, Сергей Ионыч, кто? Нарком? Вы — бухгалтер! Зачем же вам, беспартийному, спокойному человеку бросать угол, нажитое и уходить в неизвестность? Пусть комиссары боятся! А нам немцы, эти культурнейшие, милейшие люди, поверьте, совсем не опасны! Но мы должны заслужить их доброе отношение, а для этого нужно вредить большевикам! Например, неплохо будет, если каждый из вас…

— Руки вверх! — спокойно приказал Коля, обнажая пистолет. — Перепишите присутствующих, — повернулся он к Воронцову.

Все бросились врассыпную. Два человека схватили провокатора под руки:

— Хотели до конца его, шкуру, выслушать. Вы, товарищ полковник, не сомневайтесь, здесь не все слабонервные.

— Понятно, — протянул очкастый. — Хотите отыграться на мне? А что изменится? Немцы будут здесь через час!

— Выполняйте приказ, — сказал Коля.

Олег и Воронцов взяли очкастого под руки и отвели к помойке, которая приткнулась у глухой стены соседнего дома. Очкастый еще не понимал, не догадывался, что сейчас должно произойти, и только сверлил Колю и его спутников полным ненависти взглядом.

— Документы, — подошел к нему Коля.

— Нате, — очкастый швырнул бумажник на асфальт, к ногам Коли. Тот наклонился, подобрал бумажник и вынул из него потертый паспорт в кожаной обложке. В паспорте лежало командировочное удостоверение.

— Мальков Евсей Иванович, — вслух прочитал Коля. — Техник-дантист 2-й стоматологической поликлиники, направляется в Ташкент для получения материалов на протезирование раненых красноармейцев.

— И с каких это пор в Ташкенте больше цемента для зубов, чем в Москве? — удивился Воронцов.

— Не ваше дело! — бешено рявкнул Мальков. — Уж вам-то немцы кишки выпустят!

— Объявляю вам, — негромко сказал Коля, — что согласно постановлению ГКО вы, как провокатор, только что призывавший к нарушению порядка, будете расстреляны. Выполняйте. — Коля посмотрел на Олега. Тот снял автомат с плеча и передернул затвор.

— Не-е-е-ет! — Мальков бросился навстречу Олегу, но короткая автоматная очередь отбросила его к стене.

Коля повернулся к свидетелям:

— Утром его подберет специальная машина. Вас прошу проследить, чтобы к нему никто не подходил.

…Отряд шел по Сретенке. Смеркалось. Над городом повисли аэростаты воздушного заграждения.

— Я позвоню и сразу догоню. — Коля зашел в будку телефона-автомата, набрал номер. Ответил женский голос.

— Нина? — спросил Коля.

— Это вы, Николай Федорович? — обрадовалась Нина. — Витя не звонил? Не заходил?

— Витя на фронте, девочка. Около Москвы один из самых тяжелых фронтов. У тебя все в порядке?

— Да, Николай Федорович. Я сейчас на строительство укреплений уезжаю, так вы, если что, Вите передайте. Ладно?

— Все будет, как надо. Счастливо тебе, — Коля повесил трубку.

У Витьки, конечно же, были неприятности из-за этой девушки. В кадрах узнали немедленно. Витьку вызвали, обвинили в «неразборчивых связях». «Либо она, либо органы, — сказал Витьке начальник кадров. — Выбирайте». «Уже выбрал, — спокойно сказал Витька. — Она…» Коле стоило огромного труда все уладить. Пришлось обращаться к Никифорову. Тот помог, но оговорился: «Я, Кондратьев, твою любовь к подобным авантюрам с девятнадцатого года помню. У тебя и сыновья такие же. Ты уверен, что эта Нина Хвылина, дочь матерого преступника, — порядочный человек и пара твоему Виктору?»

— Уверен, — ответил Коля и хмуро добавил: — А ты, между прочим, и в Маше сомневался, Никифоров.

— Ладно, — примирительно отозвался Никифоров. — Тебе, как и раньше, ничего нельзя сказать. Я позвоню в кадры. Лучше, если она вообще сменит фамилию.

— К тому идет, — улыбнулся Коля.

А теперь Витька на фронте. Нина уезжала тоже почти на фронт. «Обидно вообще-то, — думал Коля. — Стольких нервоз стоила всем эта любовь, что теперь они обязаны, не имеют права не встретиться!»

Коля догнал колонну, когда она уже заворачивала в боковую улицу. Впереди, у подъезда старинного «доходного» дома притормозил «пикап». Шофер в штатском выскочил из кабины и скрылся в дверях. Коля ускорил шаг. Он уже подходил к подъезду, когда навстречу ему снова вышел шофер, а следом за ним старик лет семидесяти с большим чемоданом в руках. Старик бросил чемодан в кузов автомобиля, сказал просительно:

— Две минуты, голубчик. Все же я не могу один. Пойду, еще раз попробую, может, и уговорю, а?

— Ладно. — Шофер посмотрел на часы. — Две минуты можно.

— Чья машина? — Коля подошел к кабине.

— Машиностроительный завод, товарищ полковник, — выскочил из кабины шофер. — Вы не сомневайтесь. Это вот папаша нашего директора. — Он кивнул в сторону старика. — А мамаша внизу сидят, кучервяжутся, не хотят эвакуироваться.

— Кочевряжутся — вы хотели сказать, — поправил Коля. — Документы, пожалуйста.

Шофер предъявил путевой лист, старик — разрешение на выезд.

— У меня все честно, товарищ полковник, я не крыса какая-нибудь. Прошу вас, — вдруг сказал он умоляюще, — зайдемте к нам, уговорим жену! Ей семьдесят четвертый год пошел, она должна, должна уехать! А вас она наверняка послушает.

— Хорошо. Идемте.

В подъезде старик вынул из кармана ключ очень сложной формы и, перехватив Колин взгляд, сказал:

— Нас обокрали в прошлом году. Так я придумал такой замок, что его ни один вор не откроет!

— Вы слесарь?

Старик гордо поднял голову:

— Я — мастер! — Он сразу съежился, сник и добавил просительно: — Вы уж с Аней моей порезче, она женщина неприступная.

Они вошли в комнату, старик сказал фальшивым голосом:

— Аня, вот и товарищ полковник из милиции требует — надо ехать.

Коля увидел статную старуху с высокой прической. Она сидела за столом прямая, как палка.

— Милиция? — спросила она равнодушно. — Когда у нас случались скандалы, соседи всегда вызывали милицию — очень уж им хотелось нас опозорить. А милиция ни разу не приехала! Наверное, у нее были более важные дела? — Она посмотрела на Колю выцветшими глазами и усмехнулась: — У вас, я полагаю, тоже есть более важные дела?

Коля невольно улыбнулся:

— Вы задерживаете машину.

— Нет. Егор пусть едет, а я остаюсь.

— Однако… Аня, — робко начал старик, но она прервала его:

— Ты, Егор, — мастер. Твое место на заводе, рядом с сыном!

— До свидания, — Коля направился к дверям.

— Бог защитит нас и здесь, — тихо сказала старуха. — Москва не падет.

Коля вышел из подъезда. «Пикап» еще стоял — шофер не посмел уехать.

— Подвези, — попросил Коля и сел в кабину. Выскочил из дома старик:

— Я с вами, подождите!

— Чемодан-то оставьте, — посоветовал шофер.

— Ничего, там белье, на заводе, пригодится.

Когда поравнялись с отрядом, Коля спрыгнул с подножки:

— Счастливо вам.

— Спасибо, товарищ полковник.

Грузовик уехал.

На дверях чернела вывеска: «Клуб пионеротряда „Всадники революции“. Коля толкнул дверь и вошел в темный большой зал с низким потолком, нащупал выключатель — загорелась маленькая тусклая лампочка. Она высветила большой черный рояль в углу, бюст Ленина на высоком постаменте и развернутое пионерское знамя над ним. Вокруг висели транспаранты: „Все для фронта, все для победы“, „Пионер, чем ты помог фронту?“ Коля сел на скамейку. Совсем недавно здесь звенели ребячьи голоса, кипела жизнь. Теперь все мертво.

Громыхнула дверь, вошел Олег. Следом протиснулся Воронцов. Он увидел рояль, подошел к нему, нежно провел пальцами по клавиатуре и, перехватив любопытный Колин взгляд, покраснел:

— Мама мечтала сделать из меня пианиста. Я ведь музыкальную школу кончил. — Он пожал плечами и смущенно закончил: — А вышел милиционер. Вообще-то у нас семья простая, рабочая, но родители очень любят искусство, музыку. Странно, правда?

— Пока — достаточно редко, — согласился Коля. — Но не странно, а закономерно. Придет время, у нас любой рабочий в музыке и в живописи, к примеру, будет разбираться как в собственном станке, и даже лучше! Я вообще в этих вопросах оптимист, и знаете почему? Потому что сам был вахлак вахлаком, можете поверить. А сейчас по-французски со словарем читаю, и если бы не война — заканчивал второй курс военно-юридической академии. Сыграй что-нибудь.

Миша сел к роялю. Зазвучала «Осенняя песня» Чайковского. Тихая, печальная мелодия расплескалась по темному залу. Коля закрыл глаза. Он думал о Маше, о Генке, думал о том, что город, в котором остались самые близкие ему люди, вот уже два месяца в руках у немцев и надежды больше никакой нет. Он гнал от себя эту страшную мысль, он всегда ее гнал, но теперь она властно овладела его сознанием, его мозгом, и он перестал ей сопротивляться.

…В клубе оставили дежурных и конвой — на тот случай, если будут задержанные. Коля разделил отряд на три группы. Все они должны были патрулировать свои участки до утра. Шли по затемненной улице. Стояла беспокойная тишина, то и дело ее прерывали хлопки далеких и близких выстрелов. Шли молча, последним шагал старшина со склада. По низкому, темному небу скользили лучи прожекторов. Воронцов догнал Олега, нерешительно потянул за рукав:

— Олег, у меня к тебе просьба. Если что-нибудь случится, передай это письмо. Адрес я написал. Понимаешь, я не хочу, чтобы ей официально сообщили. Это очень больно, я знаю. А так, по-товарищески, — легче.

Олег подозрительно посмотрел на Воронцова:

— Что это ты отходную читаешь? Какая причина?

— Смеяться не будешь? — робко спросил Воронцов.

— Валяй, — великодушно махнул рукой Олег.

— Я… чувствую, — тихо сказал Воронцов.

— Что чувствую? — не понял Олег.

— Передай письмо, а?

— Он псих, ей-богу, — разозлился Олег. — Ты что, уже убит? Ты лучше скажи: кто это «она»? Что-то я от тебя раньше ничего об этом не слыхал?

На дорогу выбежала пожилая женщина, бросилась к Коле:

— Немец наверху! Живой!

— Какой немец?

— У меня белье на чердаке, — взволнованно частила женщина. — Пришла снимать — вижу, человек по радио передает что-то. Вы не сомневайтесь, у меня сын радиолюбитель, я все понимаю. На фронте сын.

Когда поднялись на чердак, женщина остановилась перед окованной железом дверью, опасливо покосилась на Колю:

— Дальше вы уж сами…

Коля толкнул дверь, влетел на чердак, крикнул:

— Выходите!

В ответ плеснуло белое пламя, раскатисто громыхнул пистолетный выстрел. Старшина дал длинную очередь. Потом загрохотало железо на крыше.

— Он наверх выскочил, — сказал старшина. — Нужно с разных люков вылезти, тогда мы его окружим.

— Действуйте, — согласился Коля.

Дом был высокий, с покатой крышей, удержаться на ней было очень трудно.

— Вот он, — старшина вытянул руку, и Коля увидел коренастого человека в штатском. Человек стоял у самого края крыши, в руке он держал небольшой фибровый чемодан.

— Рация, — сказал Олег. — Что будем делать?

— Возьмем живым, — ответил Коля. — Сдавайтесь! — крикнул он радисту. — Бросьте оружие!

Радист поднял пистолет на уровень глаз и, тщательно выцеливая Колю и остальных, начал стрелять. От дымовой трубы полетели осколки кирпича. Старшина высунул было голову, но пуля с визгом прочертила по штукатурке, и старшина с уважением сказал:

— Умеет… Снять его, товарищ полковник?

— Семь, восемь… — считал Коля. — Все. Вторая обойма.

— А у него их, может, полный карман, — сказал старшина.

Радист молчал. Коля вышел из-за трубы.

— Куда вы денетесь? Ко мне! — прикрикнул он.

— Что мы с ним панькаемся, — сказал Олег. — Все равно к стенке.

— Все равно, — согласился Коля. — Но прежде он может дать важные показания.

— Сейчас сработаем, — вдруг сказал старшина и скрылся в чердачном окне. Через минуту он вернулся с бельевой веревкой в руках. Сделал скользящую петлю и направился к радисту. — Я его, как певчую птичку, изловлю. Пацаном я их с утра до вечера ловил.

— То птичку, — протянул Олег. — А это — коршун!

Старшина начал раскручивать веревку. Радист посмотрел вниз, перешагнул через низенький парапет и… исчез. Ни крика, ни звука падения. Коля и Олег переглянулись.

— Остатки рации немедленно сдать в НКВД. Шифры и документы, если при нем есть, — тоже, — распорядился Коля.

…Дробь шагов рассыпалась неровно и тревожно. Миша догнал Колю, пошел рядом. Был он молчалив и сосредоточен.

— Миша, — Коля улыбнулся, — ты знаешь, чем в данный момент я отличаюсь от тебя?

— Нет, — Воронцов удивленно посмотрел. — Чем же?

— Меня тоже осаждают дурные мысли. Только я старше и опытнее тебя, и я понимаю, что эти мысли надо гнать. Иначе плохо будет.

— Я гоню.

— К утру, если все будет спокойно, я отпущу тебя на пару часов. Мать, наверное, сама не своя?

— Она умерла неделю назад. В больнице, — спокойно сказал Воронцов. — Отец — на фронте. Спасибо, Николай Федорович. Мне некуда идти. — Он пристально посмотрел на Колю. — Вы в приметы, в сны верите?

— Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Как мама умерла, я все время один и тот же сон вижу. Хоть на минуту засну и сразу вижу. Будто стою я на улице, а из нашего подъезда выходит мама. И на руках мальчишку несет. Я к ней подхожу, спрашиваю, кто это, мама? А она смотрит на меня и говорит: это ты Миша. Разве не узнаешь? — Воронцов зябко повел плечами. — Глупый сон, правда?

Коля промолчал. Он почему-то сразу вспомнил тот день, когда погибли в Грели родители, вспомнил сон, который рассказала мать. Что ответить Воронцову? Что это просто реакция утомленного мозга? Популярно и наукообразно доказать парню, что все ерунда? Только вот как это у Шекспира? «Есть много, друг Горацио, на свете».

— Товарищ полковник! — К Коле подбежал сотрудник с пистолетом в руке. — Там, за углом, скорее!

Побежали. Уже на подходе услышали звон стекла, треск досок. Группа человек в десять разбивала витрину продовольственного магазина. Из дверей выскакивали, озираясь, первые добытчики с мешками. Бойцы окружили их, и грабители остановились, замерли, испуганно поглядывая на наведенное оружие.

— Так, — Коля обвел их взглядом. — Все положить на место.

Одна из женщин подошла вплотную:

— Моей матери восемьдесят лет, есть ей надо? Немцы на окраине, кому бережешь? На фронт надо идти, полковник. А не здесь с бабами воевать. — Она презрительно швырнула мешок с продуктами под ноги Коле.

— Воронцов, — позвал Коля. — Разыщите доски и немедленно заколотите витрину!

— Есть! — Миша ушел. Коля посмотрел на женщину, поднял мешок.

— В госпиталях — раненые, — сказал он. — Дети в детских домах. Может быть, более справедливо все это отдать им, а не пользоваться трудной минутой и грабить?

— А ну вас, — женщина вырвала мешок из рук Коли и направилась к дверям магазина. Остальные потянулись за ней. Один из мужчин сказал:

— Нет у вас такого права — отнимать. Я рабочий, и государство у нас рабочее. И все в нем — мое! Пришла пора — отдай, не греши! Если немец заберет — лучше будет?

— Немец не заберет, — сказал Коля. — Москву не сдадим.

— Сдадим не сдадим — где жратву взять? — гнул свое мужчина.