Хмурый Бушмакин вывел Колю в коридор:

— Отца ее во время штурма Зимнего убили. Он у нас на заводе работал. Мать с ними не жила, в деревню уехала еще года три назад. А Маруська отцу помогала, незаметно на токаря выучилась… Ты ее не обижай, понял?

— То не думай, то не обижай, — Коля пожал плечами.

— Как тебе объяснить, — задумчиво сказал Бушмакин. — Один от наглости людям морды бьет, другой от беззащитности в бесстыдство ударяется. Вот это у нее и есть. Скромная она в жизни и, как бы это сказать, — ранимая очень, понял?

На следующее утро Коля проснулся затемно. За дверью, в коридоре, орала Маруська:

— Бушмакин, эй, Бушмакин!

— Ну чего тебе, язва? — проснулся Бушмакин. Посмотрел на Колю, развел руками: вот, мол, наказание.

— Я стирать иду! — снова крикнула Маруська. — Давайте белье!

— Да ладно, — лениво сказал Бушмакин. — Мы уж сами. Вот ванную топить будем, тогда и постираем…

— А чем топить-то, дяденька? — насмешливо спросила Маруська. — Не хотите — как хотите, я пошла.

— Погоди… — Бушмакин, заскрипев дверцей платяного шкафа, бросил на пол узел с бельем. — Коля тебе поможет, донесет. — Бушмакин потянулся. — Я пока встану, поесть приготовлю, ладно?

Прачечная помещалась во дворе, в одноэтажном флигеле и когда-то обслуживала проживавших в бело-зеленом доме иностранцев. Теперь женщины со всего квартала ходили в эту прачечную стирать.

По дороге Маруська рассказала Коле, что рядом с нею всегда становится княжна Щербатова, а чуть позади — горничная бывшего председателя совета министров Горемыкина. Щербатова учится стирать — не старый режим, теперь никого не поэксплуатируешь, а горничная — та больше рассказывает истории из жизни высшего общества.

Вошли в прачечную. Она была неожиданно пуста, и Маруська в растерянности остановилась на пороге.

— Эй, есть кто-нибудь? — крикнула она.

Из-за деревянной перегородки, где складывали стиральные доски, вышла красноносая старушка в бойкой не по возрасту шляпке, помахала рукой:

— Бонжур, Мария. А что за галант с тобой?

— Горничная горемыкинская, — шепнула Маруська Коле. — Да вот, исподнее принесла, бабушка Виолетта.

— Неси назад, — хихикнула Виолетта. — Воды горячей нет, и теперь не будет долго.

— А как же стирать?

— А вот свергнем большевиков, — сказала Виолетта, — и все возвернется в лучшем виде: консомэ, бордо, бордели и старые шептуны в правительство — вроде моего хозяина. Слышь, девка… Чернь по всему городу водку жрет. Склады разбивают и жрут до чертиков. Ты сидела бы лучше дома, а то, не ровен час… Хотя защитник у тебя что надо.

— А вы? — Маруська с сомнением посмотрела на Виолетту.

— А на меня теперь и черт не польстится, — засмеялась та. — Слышь, девка, а Щербатову-то, княжну, убили вчера.

— Как убили? — Маруська даже присела от неожиданности.

— Да так и убили — ломом по голове. Пьяные. Да еще надругались. Так-то вот, — вздохнула Виолетта.

Вернулись домой. Бушмакин выслушал сбивчивый рассказ Коли и Маруськи и начал торопливо натягивать пальто.

— Куда? — удивилась Маруська. — До смены целый час еще.

— Идемте, — сказал Бушмакин. — Раз такое дело — наше место — на заводе. Мало ли что.

…Рабочие стояли на внутреннем дворе плотной стеной. Посредине, взобравшись на канцелярский стол, размахивал руками Вася.

— Товарищи! — кричал он. — Второй день подряд завод стоит по причине отсутствия электрической энергии и из-за того, что не подвезли уголь. Что это значит? А это значит, что революция останется без патронов и орудий, товарищи! Предлагаю назначить проверку — кто именно виноват — и к стенке!

Рабочие дружно подняли руки. Потом на стол вскочил комиссар из Смольного — чернобородый, в потертой кожанке. И Коля сразу узнал Сергеева.

— Проверка, конечно, дело хорошее, — негромко сказал Сергеев. — Но это во вторую очередь. В городе громят винные склады, товарищи. Наиболее отсталая часть населения поддалась агитации врагов революции и в пьяном угаре занимается бандитизмом. Я хочу, чтобы вы поняли главное. Агенты недобитого самодержавия пытаются опоить солдат и рабочих, натравить пьяных друг на друга и в пьяной междоусобице нанести смертельный удар авангарду революции — Петроградской коммуне! Долой врагов и губителей народа!

— Дадим решительный и беспощадный отпор контрреволюционным бандам погромщиков! — что было мочи заорал Вася.

Толпа поддержала его возмущенными выкриками. Рабочие окружили Сергеева. Бушмакин и Коля подошли к нему вплотную. Он узнал их и улыбнулся. Потом развернул на столе план Петрограда:

— Вот Малая Нева. Вот здесь, у Биржевого моста, Ватный остров, а на нем — казенный винный склад номер два. Охрана поручается вашему заводу. Выступать немедленно.

— А оружие? — спросил Бушмакин.

— Вы считаете, что против обманутых людей нужно оружие? — удивился Сергеев.

…Построились в колонну. Так уж получилось, что впереди, рядом с Сергеевым, оказались и Коля с Бушмакиным. Молча вышли за ворота завода и направились к набережной Невы.

У Летнего сада колонну догнала Маруська. Через плечо у нее висела огромная санитарная сумка военного образца.

— Женщинам в таком деле места нет, — сказал Сергеев.

— А где женщинам есть место? — ехидно осведомилась Маруська. — В двуспальной кровати?

— Ну и язычок, — покрутил головой Сергеев.

— Она теперь не уйдет, — сказал Бушмакин. — Бесполезно.

Маруська пристроилась рядом с Колей и старалась шагать в ногу.

— Горемыкинская Виолетта дала, — она похлопала по сумке. — Шептуну старому, Горемыкину, еще когда он председателем был, такая сумка по должности полагалась. В коридоре на вешалке висела. Мало ли… А вдруг они себе бо-бо сделают? Не просто ведь шептун. Пред-се-да-тель совета министров…

Впереди, слева, открылся Ватный остров. Он сплошь был застроен одноэтажными, барачного типа складами. К острову вел утлый деревянный мост.

Сергеев остановил колонну. Вдалеке тускло маячил купол Исаакия, ближе виднелась Ростральная колонна. Слева, в Петропавловке, слегка дымили высокие трубы Монетного двора…

Коля вертел головой во все стороны и восхищенно цокал.

— Переполняют впечатления? — улыбнулся Сергеев. — Наш город красив…

— Я так мыслю, — подошел Бушмакин. — Все сосредоточиваемся на острове. Если что — мост аннулируем.

— Как?

— Выкатим на середину бочку спирта, подожжем и — покедова! — весело сказал Бушмакин.

— Складской скрылся! — подбежал Вася. Рядом с Васей — статный голубоглазый парень в порванной студенческой тужурке. — А это, — Вася весело улыбнулся, — Никита, сын нашего мастера.

— Вы что, студент? — с сомнением посмотрел на него Сергеев.

Никита оглядел свою форму, пожал плечами:

— Нет… Это я купил по случаю, чтобы утешить отца. Он, видите ли, мечтал, что я стану студентом. Ну и пришлось притворяться. Из человеколюбивых побуждений, так сказать. Год сходило, а перед самым двадцать пятым октября отец увидел меня на Сытном рынке — я дрова таскал — все понял и выгнал из дома.

— Как он? — спросил Сергеев у Бушмакина. — Ничего?

— Отец — колеблющийся, — сказал Бушмакин.

— А Никита — свой в доску! — вдруг заявил Вася. — Я за него ручаюсь!

— Ручаешься? — усмехнулся Бушмакин.

— Между прочим, напрасно смеетесь. Никита уже давно и прочно стоит за народное дело. Так, Никита?

— Подтверждаю, — кивнул Никита. — Я всем нутром за революцию!

— Он, когда выбивали юнкеров с телефонной станции, помогал большевикам, — сказал Вася. — Включал-выключал телефоны.

— Умеете? — спросил Сергеев.

— Сестра у меня там работала, — тихо сказал Никита. — Убили ее… Юнкера…

— Понятно… — кивнул Сергеев. — Ломайте замки, берите себе в помощь людей и катите сюда бочки со спиртом. — И ты, Коля, давай с ними.

Коля, Никита и Вася убежали. Бушмакин достал кисет, протянул Сергееву:

— Одалживайтесь.

Скрутили цигарки, закурили.

— Из каких будешь? — спросил Бушмакин. — С первой встречи стараюсь, а определить не могу! А у меня глаз на человека острый.

— Механик я, — сказал Сергеев. — Работал в Пулковской обсерватории, ремонтировал телескопы. Но это больше для прикрытия основной работы.

— А основная?

— Революция, — просто ответил Сергеев.

Прикатили бочки, вышибли днища. В ноздри ударил густой запах спирта. Вася потянул носом и шутовски закачался.

— Вот благостыня…

— Ты не вздумай, — нахмурился Бушмакин.

— Да что вы, — заулыбался Вася. — Я этих пьяниц во как насмотрелся. У нас все пили: отец, братья, соседи… Выпьют и посуду бьют, то друг другу морды. Я с тех пор пьяных ненавижу.

— Причины пьянства надо ликвидировать, — негромко сказал Сергеев. — Проклятые причины, из-за которых народ пьет без просыпу. Ну, дайте срок. Разберемся.

Коля увидел Маруську. Она стояла у воды и смотрела в сторону Петропавловки. Он подошел, встал рядом. Ему вдруг захотелось сказать какие-то хорошие слова, сделать что-нибудь эдакое, удивить, — а она бы обратила внимание, ласково посмотрела… Но слов не было, а сделать… не разбежаться же и не прыгнуть в ледяную воду.

— Слышь, Коля, — сказала вдруг Маруська. — Ты знаешь такое слово: «счастье»?

— Слыхали, — смутившись, ответил Коля. — Сказка такая есть — про горе-злосчастье.

— Так то про горе, дурачок… — Она засмеялась и провела ладонью по его щеке. — А счастье — это все наоборот, понял?

— Когда хлеба много, — сказал Коля. — Дом новый, корова и лошадь. И людей бить не надо. Противно людей бить.

— Про любовь забыл, — Маруська печально посмотрела на него и вздохнула. — Человек без любви, что дерево без листьев… Нету толка в таком человеке. А ты бы мог меня полюбить? Да не красней, я так, к примеру.

— К примеру мог бы, — выдавил Коля. — А к чему спрашиваешь?

— Идут! — закричал кто-то.

Коля оглянулся. Со стороны Александровского проспекта к мостику двигалась огромная толпа. Погромщики шли медленно, молча, была в их движении какая-то уверенная, не знающая пощады сила. Передние вышли к самой воде, задние напирали, толпа волновалась.

Коля посмотрел на своих. Рабочие замерли, многие, как заметил Коля, едва скрывали страх и растерянность.

Он всмотрелся в толпу. Кривые, пьяные улыбки, остановившиеся глаза — все было видно хорошо, отчетливо, потому что защитников острова и погромщиков разделяла только узкая полоска воды.

Несколько погромщиков попытались было взойти на мост, но их остановил окрик Сергеева:

— Стойте!

Погромщики остановились. Толпа подалась еще ближе. Все ждали, что скажет этот чернобородый комиссар.

— Граждане! — крикнул Сергеев. — Вы поддались на провокацию! Если вы нападете на этот склад, многие из вас погибнут. Подумайте, сколько сирот появится в ваших, да и в наших семьях, если вы не образумитесь! Я призываю вас мирно разойтись по домам!

Из толпы вышел человек, и Коля тотчас же узнал его: это был Сеня Милый. На затылке у него по-прежнему каким-то чудом держался неизменный котелок.

— Господа свободной России! — рявкнул Сеня, обращаясь к толпе. — Инородцы препятствуют нам взять то, что завоевано нашей кровью в результате революции! Какое же это правительство, господа, ежели оно русскому человеку выпить не дает!

Толпа ответила ревом. Сеня взмахнул рукой, и рев стих.

— Когда мы делали революцию, — орал Сеня, — инородцы сидели по щелям! А как сладкое делить — так русским шиш, а им пенки? Ишь, шпионы немецкие! Продали Россию!

— Бей гадов, спасай Россию! Смерть шпионам! Долой! — начали выкрикивать в толпе.

— Надо было оружие, — с отчаянием сказал Бушмакин. — Коля! Отступай!

Толпа рвалась к мосту. Коля легко отбросил первую волну нападавших, вторую. И третья волна разбилась о него, словно о волнорез. Перед мостом осталось лежать несколько человек, остальные швыряли камни и грязь, но не решались броситься в следующую атаку.

— А ну, подходи! — орал Коля. — Кому жизнь не дорога!

— Господа! — вопил в ответ Сеня. — Неужели вы испугались этого фраера? Давите его, гниду!

Толпа снова бросилась вперед. На этот раз натиск был настолько могучим, что Колю, Васю и Никиту выперли на середину моста — словно пробку протолкнули в горлышко бутылки…

— Поджигай! — отчаянно замахал руками Бушмакин.

— Поджигайте! — тревожно крикнул Сергеев.

Коля и Никита из последних сил сдерживали толпу. Вася опустился на колени и чиркал спичками. Они ломались одна за другой. Вася в отчаянии оглянулся. И тогда Сергеев бросился вперед, выхватил у Васи коробок и с первого раза, словно у собственной плиты на кухне, зажег спичку.

— Бегите, ребята, — негромко сказал он.

Он подождал, пока мимо проскочили Никита и Коля, и бросил спичку на мост. С ревом взвилось пламя. Давя друг друга, погромщики побежали с горящего моста, начали прыгать в воду. Одежда на Сергееве загорелась. Его повалили, стараясь сбить пламя. Наконец, это удалось, и Сергеев поднялся — грязный, закопченный, с обожженным лицом.

— Вроде пронесло, — с сомнением сказал Бушмакин.

— Не думаю, — Сергеев вытащил платок и начал вытирать лицо. Застонал, удивленно посмотрел на Бушмакина:

— Надо же… Не уберегся…

Подскочила Маруська, выдернула из сумки пакет с марлей, протянула Сергееву:

— Промокайте, только не нажимайте.

— Слезет кожа…

— Женщины облезлых еще крепче любят, — заявила Маруська.

— Кто про что, а вшивый про баню, тьфу! — рассердился Бушмакин. — Нашла время.

— Скучный вы человек, — вздохнула Маруська. — По-вашему, у любви дни и часы, что ли? Сегодня можно, а завтра — перерыв? Нешто любовь — это присутственное место?

— Да будет тебе, — отвернулся Бушмакин. — Дырка у меня в голове от твоей любви.

Сеня что-то орал на другом берегу.

— Пристрелить его к черту! — в сердцах сказал Бушмакин. — У тебя есть наган, чего ждешь?

— Я не призовой стрелок, — сказал Сергеев. — Могу попасть в другого человека.

— А этот все равно бандит! Туда ему и дорога!

— Я тебе так скажу, — Сергеев тяжело посмотрел на Бушмакина: — Ты в раж не входи и рассудка не теряй. Другой есть другой, понял? А стрелять мы имеем право только в тех, кто этого на самом деле заслуживает. А кто думает, что лес рубят — щепки летят, — тот последний контрик и враг всему нашему делу!

— Там запасу на всю жизнь! — орал Сеня. — Все наше. Только не дрейфь! Вперед, соколики-алкоголики!

Толпа приблизилась к воде. Осторожно, словно купальщики несколько человек попробовали ледяную воду — кто рукой, кто ногой и вдруг все разом, словно по неслышной команде, ринулись в воду. Затрещал молодой ледок…

— Это конец, — спокойно сказал Сергеев. — Все… Выстраивайтесь в цепь по всему берегу! — закричал он рабочим. — Держаться до последнего. Они нас все равно не пощадят!

— Пощады не давать! — словно в ответ крикнул Сеня. — Бей всех, потом разберемся!

Вода почернела от плывущих людей. Молча смотрели на них защитники острова. Рухнул, подняв тучу искр, сгоревший мост.

— Может, выкатить бочки, выбить днища — пусть спирт льется в воду, — вдруг сказал Коля. — И зажжем. Пусть горят, пьянь проклятая.

— Это мысль, — кивнул Сергеев. — Если вылить спирт вдоль всего берега — стена огня может их остановить!

И снова с ревом взвилось пламя — сплошная ослепительно-белая стена. Она скрыла нападавших, а когда последние сиреневые языки опали и лениво расползлись по воде, Коля увидел, что противоположный берег пуст.

— Варит у тебя тут, — Сергеев шутливо дотронулся до Колиной головы. — Не теряешься. Это, брат, первое дело в нашей профессии…

— В какой еще профессии? — ревниво вступил Бушмакин. — Одна у него теперь профессия — быть рабочим человеком.

— Хорошая профессия, — улыбнулся Сергеев. — Однако, товарищ Бушмакин, напомню вам, что мы с вами — партийцы. Стало быть, делаем не то, что нравится, а то, что партии нужно, согласны?

— Да ведь Коля пока беспартийный, — возразил Бушмакин.

— Пока, — подчеркнуто сказал Сергеев. — Ладно, разговор преждевременный.

— Что-то вы там задумали, — подозрительно прищурился Бушмакин. — В толк не возьму, что?

— Узнаете, — пообещал Сергеев.

Раненых в сопровождении Маруськи, Васи и Никиты отправили в Мариинку. У складов оставили вооруженную охрану во главе с Бушмакиным. Коля распрощался с Сергеевым и пошел домой — вечером ему предстояло сменить Бушмакина.

Вернулась из больницы Маруська. Разожгла на кухне примус и постучалась к Коле.

— Трое умерли, — сообщила она, усаживаясь на табурет. — Остальные через день будут дома. А знаешь, Коля, этот Никита очень хороший человек.

— Чем же это? — осведомился Коля.

— А тем, что грамотен, умен и с девушками умеет обращаться, не то что некоторые, — с вызовом сказала Маруська.

— И как это он обращается? — продолжал выспрашивать Коля.

— А так… — она покраснела. — Не твое дело!

— А тогда зачем рассказываешь? — удивился Коля. — И вообще, вали отседова, мне к Бушмакину пора.

— Коля, — сказала Маруська. — Давайте будем товарищами. Ты, я и Никита. Давай, а?

— А Василий — не в счет?

— Язвительный он больно… И на цыгана похож. А у нас цыгане лошадь однажды украли. Я их боюсь.

— Ну и дура, — заметил Коля. — Не кто цыган — тот вор, а кто вор, тот, понимаешь… — Коля запутался и зло закончил: — Отстань ты от меня за ради бога, банный лист!

— Коля, — продолжала Маруська. — Никита — это, конечно, охо-хо, но и ты тоже ничего. Я тебя провожу, а?

— Ну, проводи… — буркнул Коля.

…Они вышли к Фонтанке. Среди голых деревьев Летнего сада светлым пятном выделялся домик Петра. Плавно изгибался Прачечный мост, а чуть левее начиналась садовая решетка. Ритмично чередовались колонны серого камня и черные звенья ограды. Коля остановился, до глубины души растроганный и потрясенный этой удивительной, проникающей в самое сердце красотой. Отныне он будет приходить на это место: иногда — несколько раз в год, иногда — раз в несколько лет. Будет останавливаться и думать о прошлом, и о том самом первом мгновении, когда вдруг открылись ему Летний сад, Фонтанка и Нева… Только уже не будет рядом бесхитростной Маруськи и многих других — самых близких и самых настоящих своих друзей недосчитается в те минуты Коля Кондратьев…

В городе свирепствовали банды уголовников. Они делали свое черное дело, не считаясь с распоряжениями Военно-революционного комитета, несмотря на все старания немногочисленных еще сотрудников Комитета революционной охраны. Нужно было принимать решительные меры. Сергеева вызвали в Смольный…

Он пришел на несколько минут раньше срока и, чтобы не толкаться в коридорах, начал прогуливаться у входа, вызывая этим раздражение часового — матроса с винтовкой, на трехгранном штыке которой ветер трепал разноцветные флажки разовых пропусков.

— Эй, товарищ! — не выдержал, наконец, матрос. — Не положено! Пройдите!

— Уже прохожу, — улыбнулся Сергеев и, предъявив матросу пропуск, вошел в здание. В вестибюле его сразу же окликнул статный, с отменной выправкой человек в офицерской бекеше без погон:

— Степан Петрович? Что с головой?

Голова у Сергеева была перевязана — ожог оказался очень сильным.

— Ротмистр Кузьмичев? — с холодком спросил Сергеев, неприязненно оглядывая военного. — Честно говоря, не ожидал. Давно ли на платформе Советской власти?

— Чувствую, что вы предпочли бы видеть меня по ту сторону баррикад, — усмехнулся Кузьмичев.

— Нет, отчего же. Просто я не верю в вашу искренность. Тогда, в Пулкове, вы рассуждали очень определенно: чернь на одной стороне, люди с уздой в руках — на другой. Или что-нибудь переменилось?

Подошел сотрудник Смольного, сказал:

— Товарищ Сергеев, Петровский ждет.

— Иду… — Сергеев кивнул Кузьмичеву: — Не уверен, что мы с вами встретимся еще раз, поэтому — прощайте.

— До свидания, — улыбнулся Кузьмичев. — Вас вызывают по делу, которое и ко мне имеет отношение, так что встреча наша не за горами, товарищ Сергеев.

…Кабинет Петровского выглядел странно. Совсем недавно здесь помещался будуар классной дамы, в алькове стояла кровать красного дерева.

— Сергеев? — Петровский посмотрел на часы. — Вы опоздали на три минуты.

— Извините, я разговаривал с Кузьмичевым, — хмуро сказал Сергеев.

Петровский кивнул:

— Понимаю. Бывший уланский офицер не вызывает у вас доверия?

— Не вызывает, — подтвердил Сергеев.

— А Бонч-Бруевич?

— Это другое дело.

— А почему так? Молчите? Тогда я скажу: Бонча знает лично Владимир Ильич. А Кузьмичева? Почти никто. Вывод: в вас говорит классовая ограниченность. Какие основания у вас не верить Кузьмичеву?

— Его собственные речи, которые я лично слышал год назад, в Пулкове. Кузьмичев приезжал к своему дяде, профессору обсерватории, а я только что удачно отъюстировал оптическую систему и был в числе приглашенных на день ангела. Это факт.

— Прекрасный факт, — подтвердил Петровский. — Кузьмичев знал о ваших политических убеждениях?

— Нет.

— Вот видите. Почему же не предположить, что в разговоре он ориентировался на предполагаемый уровень собеседников? Теперь о цели вашего вызова. Нужно назначить комиссаров во все комиссариаты, и вы должны подобрать подходящих людей. Милиционеров, которые саботируют наши распоряжения, немедленно уволить.

— А кто будет работать? Уголовщина расцвела таким цветом, что…

— Знаю, — жестко прервал Петровский. — Все знаю. Мы расстреливаем бандитов, но их не становится меньше. Некоторые видят в этом признак нашей слабости. Чепуха! Только что я разговаривал с Владимиром Ильичем.

— Что сказал Ильич? — напряженно спросил Сергеев.

— Когда мы уничтожим голод, болезни и социальное неравенство, тогда исчезнет та питательная среда, та социальная среда, которая порождает преступления, — задумчиво сказал Петровский. — Это, дорогой мой, наисложнейший вопрос, архипроблема, и если вы знаете бодрячков-болтунов, которые готовы разделаться с этой проблемой за раз-два, — плюньте в их скверные и лживые, простите, лица. Эти люди — злейшие наши враги. Ибо они — неучи и тупицы.

Петровский подошел к стеллажу и снял с полки небольшую брошюру в мягкой обложке:

— «Государство и революция». Первое издание, получил лично от Владимира Ильича, — с гордостью сказал он. — Так вот, здесь четко сказано: революция даст гигантское развитие производительных сил, но… — Петровский спустил очки со лба и прочитал вслух: — Но как скоро пойдет это развитие дальше, как скоро дойдет оно… до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в «первую жизненную потребность», этого мы не знаем и знать не можем! Заметьте, молодой человек, — не можем! А это значит, что образование идеальной социальной среды — дело огромного труда многих поколений! Поэтому оставим маниловщину и будем трудиться во имя будущего…

— Я представляю себе так, что к охране порядка нужно привлечь рабочих, — сказал Сергеев.

— Правильно думаете, — кивнул Петровский. — По-ленински. Отряды вооруженной рабочей милиции — это раз. Сыскная милиция, в которой тоже должны быть преимущественно рабочие, — это два.

— Сыскная? — переспросил Сергеев. — Плохо… Мерзкие воспоминания…

— Ассоциации, вы хотите сказать, — улыбнулся Петровский. — А если, скажем, не сыскная, а уголовный розыск? Как?

— Неплохо, — кивнул Сергеев. — А тех, кто служил царю, бывших, одним словом, — их куда?

— Бывших? — Петровский задумался на мгновение. — А что? Разве они не обязаны поделиться с нами своими знаниями? Обязаны! Уверен, что найдутся и добровольцы. Вот на них в известном смысле и обопритесь вначале. Есть у вас человек, которого можно поставить во главе этого дела?

— Есть, — не задумываясь, ответил Сергеев. — Только вот чего я не знаю… Чем должен заниматься этот уголовный розыск?

— Искать преступников, — Петровский посмотрел из-под очков.

— А как?

— Вопрос серьезный. Думаю, что рано или поздно вы на него ответите. Только помните: чем раньше, тем лучше.

Сергеев пришел к Бушмакину поздно вечером. Коля, Маруська и Бушмакин сидели за столом и пили чай.

— Степан Петрович! — обрадовался Бушмакин. — Милости просим! Маруська, чашку гостю! Только не взыщите — хлеба нет. Съели.

— Разговор у меня к вам, — Сергеев сел за стол и пустил ложечку в коричневую, мутную жидкость — чай был морковный.

— Понятно, — кивнул Бушмакин. — А ну, молодежь, прогуляйтесь.

Коля и Маруська обиженно поплелись к дверям. Неожиданно Сергеев сказал:

— Разговор их тоже касается. Тут дело такое… Преступников мы, конечно, ловим… Но уж, честно сказать, только тех, которые сами попадаются. А вот при царе, если помните, была специальная организация — сыскная полиция.

— Помню, — кивнул Бушмакин. — На Гороховой помещалась.

— Так вот, сыскная полиция существовала для того, чтобы… как бы это объяснить… Ну, чтобы быть в курсе всех дел преступного мира и вовремя эти дела пресекать. Скажем, наметили воры магазин Елисеева обчистить, а там уже засада, ясно?

— Ясно-то ясно, — Бушмакин подозрительно всматривался в лицо Сергеева. — Только зачем вы это все нам излагаете?

— А затем, товарищ Бушмакин, — Сергеев не отвел взгляда, — что партия поручает вам организовать и возглавить петроградскую сыскную милицию — уголовный розыск.

— Мне?! — Бушмакин вскочил. — Мне?

Коля и Маруська восторженно переглянулись.

— Так это же… Это же здорово! — сказал Коля.

— Вы теперь вроде околоточного будете? — не выдержала ехидная Маруська. — С пузом?

— Шутки в сторону, — нахмурился Сергеев. — Прошу не ахать и не восклицать. Возьмите людей, кого сочтете нужным, и марш на Гороховую. Кто из старых работников захочет остаться, пусть работает. Кто не захочет — скатертью дорога! Запачканных контриков удалять безжалостно. Завтра с утра и начнете.

— Постойте, постойте… — Бушмакин никак не мог прийти в себя. — Что такое, скажем, шпиндель, вы знаете? А что такое аксиальная фреза?

Сергеев пожал плечами.

— А я этим всю жизнь занимаюсь! — крикнул Бушмакин. — Мое дело — токарный станок!

— А что такое дактилоскопия, вы знаете? — в свою очередь спросил Сергеев.

— Нет, — растерялся Бушмакин.

— Я тоже узнал это после первого ареста. А что касается всей жизни… Революция, Бушмакин. И наша жизнь нам больше не принадлежит.

Коля восхищенно смотрел на Сергеева.

— Я тоже хочу, — сказал он. — Только я в Питер приехал, сразу схлестнулся с этими гадами. И пошло и пошло. Я так понимаю: судьба у меня такая — им салазки загибать.

— Ну, насчет судьбы — это немарксистская точка зрения, — улыбнулся Сергеев. — А в остальном — возражений нет.

— И я не отстану! — решительно заявила Маруська. — Куда вы, — туда и я!

— Не женское это дело, — сказал Бушмакин.

Она нахально посмотрела на него:

— Вы же не захотели заниматься со мной женским делом?

— Тьфу! — в сердцах плюнул Бушмакин. — Ты ей слово, она тебе — десять!

— А что, — задумался Сергеев. — Может быть, Маруся не так уж неправа. Кем была женщина при царизме? Забавой? Рабой? А при Советской власти женщина во всем будет равна мужчине, это факт!

— Не равна, а гораздо выше! — уточнила Маруська.

— Согласен, — рассмеялся Сергеев. — Первая в мировой истории женщина-сыщик! Это же прекрасно, товарищи!

Заводской двор заполнили рабочие. Бушмакин взобрался на стол, и гул разом стих. После событий на Ватном острове Бушмакин пользовался непререкаемым авторитетом.

— Товарищи, — негромко начал Бушмакин. — В городе грабят и убивают. Уголовники распоясались. Даже у детей отбирают хлеб.

— Это мы знаем! — донеслось из толпы. — Ты говори, чего делать?

Толпа взорвалась криком, заголосила какая-то женщина:

— Нюра, Ню-юрочка, доченька!.. Убийцы проклятые…

— Бандиты зверствуют, — продолжал Бушмакин. — И мы будем беспощадны!

— Смерть уркам! — выкрикнул Вася. — Я предлагаю ловить их и организованно топить в Неве!

Бушмакин взмахнул рукой:

— Тихо! Мы не преступники. Мы не станем действовать против преступников ихними методами!

— А что же с ними делать? — не унимался Вася. — В зад их целовать, что ли?

Все захохотали.

— Нашему заводу, товарищи, доверили организовать уголовный розыск, — сказал Бушмакин. — А это значит, что прямо сейчас мы решим, кому поручим эту работу! Условия такие: честный, непьющий, в драках и скандалах не замечен, на платформе Советской власти стоит, как Александрийский столп!

— А столп этот — признак царизма! — крикнул Вася. — Я несогласный!

На стол поднялся Никита, сорвал с головы студенческую фуражку, прижал ее к груди.

— Товарищи! Василий мне хотя и друг, но говорит ерунду! Александрийский столп, товарищ Вася, воздвигнут в честь русских людей, которые одержали победу над Наполеоном, и весит этот столп ни много ни мало — тридцать тысяч пудов. Так что если кто с такой силой стоит на платформе Советской власти, — такому человеку можно верить!

Вася выслушал тираду друга с открытым ртом, а когда Никита под хохот, свист и аплодисменты слез со стола, сказал:

— Вроде голова у тебя моего размера, а помещается в ней в три раза больше. Это как же?

Вася вспрыгнул на стол и встал рядом с Бушмакиным.

— Есть предложение! — крикнул он. — Раз товарищ Бушмакин этому делу заводила, — ему первому и идти! Предлагаю голосовать мое предложение целиком, поскольку оно очень продуманное мною и совершенно безошибочное.

Все засмеялись, а Вася, нисколько не смущаясь, продолжал:

— Второй человек — это, конечно, я сам. Прошу не хихикать, это неприлично! Объяснять свои достоинства, я считаю, с моей стороны будет нескромно. Третий — мой корешок Никита. Свой ум он вам доказал, так что перехожу к четвертому… — Вася нашел глазами Колю, встретил его умоляющий взгляд: — Четвертый будет Коля! Известное дело, мой второй корешок Коля Кондратьев. Почему? А потому, что сила солому ломит, и вы все его видели в деле на Ватном острове. Я все сказал!

— Еще не все! — Маруська протиснулась к столу. — Пятый человек — это я! Можете хохотать, а вот вчера товарищ Сергеев так сказал: женщина-сыщик, говорит, — первая в мировой истории, — это, говорит, главное завоевание Октябрьской революции.