— Я согласна с тобой, — сказала Маша. — Этого не может быть. Я бы знала об этом. — Она отвернулась. Обманывать не хотелось, но она не считала себя вправе раскрыть Тане то, что не пожелал раскрыть ей сам Генка.

— Слава богу, — вздохнула Таня. — Я очень, очень беспокоилась об этом. Но раз вы говорите… Я вам верю.

— Таня, — вдруг решилась Маша. — Допустим на секунду, что его оставили. Нет-нет, я только предполагаю. Да, это очень опасно. Но город пуст. Гена работает здесь всего месяц. Его никто не знает!

Таня покачала головой:

— Его знает мой отец. Знает и ненавидит. И выдаст его при первой возможности, — Таня снова зарыдала.

— Перестань, девочка. Не нужно, — Маша ласково провела ладонью по ее волосам. — Если ты уверена, что твой отец предатель, не плакать нужно.

— А что же? — Таня достала платок, начала вытирать слезы.

— Подумай сама. Только не слишком долго. Потому что времени нам с тобой отпущено очень мало.

Человек, о котором несколько часов назад начальник РОМ рассказал Генке как об «опаснейшем преступнике, приговоренном военным трибуналом за шпионаж», сидел в подвале, в одном из домов главной улицы города. Он понимал, что в суматохе отступления его вряд ли станут искать, а если и станут, то значительных сил все равно выделить не смогут. Но, избавившись от прямой и непосредственной угрозы смерти, он не хотел рисковать даже в самой малой степени. «Береженого и бог бережет», — повторял он про себя, изредка выглядывая в грязное подвальное окошко. Он видел, как уходили горожане, увидел и последний ЗИС-5, на котором промчалась команда саперов. Их военную профессию он определил по нескольким ящикам тола и моткам бикфордова шнура, который висел у двух красноармейцев через плечо. Улица опустела. И тогда, переждав для верности еще полчаса, он выбрался из подвала и уверенно зашагал в сторону городского рынка. Нужный ему дом находился там.

Он поднялся по скрипучей деревянной лестнице и в полутьме крыльца с удовольствием отыскал глазами блестящую черную вывеску с золотыми буквами: «Врач Попов А. А. Прием больных ежедневно, кроме воскресенья, с 11 до 18».

Дверь открыл сам доктор — маленький, щупленький человек с тщательно подстриженной щеточкой усов под горбатым носом. В руке доктор держал веник.

— Простите! — Он подслеповато посмотрел на неожиданного посетителя. — Приема нет.

— Алексей Александрович?

— Да. А вы, простите?

— Я Мелентьев Виктор Ильич. У меня, вероятно, воспаление среднего уха, страшная резь.

Попов всмотрелся в лицо Мелентьева и отошел в сторону:

— Пройдите.

Они вошли в кабинет. Это был обычный докторский кабинет с неизбежным зеркалом над диваном, белым шкафчиком с хирургическим инструментом и картиной в простенке: розовощекая Диана похищала бледного и худосочного Эндимиона.

— Хорошая картина, — заметил Мелентьев.

— Дрянь, — сказал Попов. — Плохая копия. Какими судьбами, коллега?

— Неисповедимыми. Пять часов назад я находился в камере смертников, нас везли для исполнения приговора. Вы что, не оповещены о моем провале?

— Оповещен. Но не мог же я пристрелить вас прямо на пороге своего дома? Тихо! — Он повел дулом пистолета. — Сядьте. Каким образом вы здесь? И сколько чекистов снаружи?

Мелентьев вздохнул и покачал головой:

— У вас профессиональный психоз, коллега. Если я не выдал вас на следствии, какой мне резон это делать теперь? И о каких, собственно, чекистах вы изволите толковать? В городе вот-вот появятся немцы!

Попов опустил пистолет, тыльной стороной ладони вытер пот, обильно выступивший на лбу:

— Вы правы. У меня просто сдают нервы. Простите меня.

— Пустое. Какие у вас планы, доктор?

— Будем работать. Подумайте о форме легализации, о прикрытии. Несколько дней можете прожить у меня. В суматохе это незаметно.

Мелентьев улыбнулся:

— Если я правильно понял, работать мы будем отнюдь не на немцев?

— Вы правильно поняли.

— Забавно. — Мелентьев рассмеялся. — Советы хотели меня шлепнуть, а я буду им помогать? Я — дворянин, белый офицер, идейный борец?

— Что поделаешь! — Доктор пожал плечами: — Вы интеллигентный человек. Вы же знаете: в политике вчерашний враг — лучший друг сегодня. Мы, англичане, всегда это понимали лучше других.

— Так вы… — протянул Мелентьев. — Теперь понятно.

— Ну и слава богу, — улыбнулся доктор. — Куда вы? Выходить небезопасно.

— Вместе со мной бежал Семен Бойко, бандит, — сказал Мелентьев. — Судя по всему, теперь он займет значительное положение. Контакт с ним пригодится нам с вами.

— По-моему, это неразумно, — заметил Попов. — Впрочем, он все равно вас знает. Хорошо. Можете встретиться. Если почувствуете, что он опасен, ликвидируйте. Вы спаслись вдвоем?

— Была еще одна женщина. Но она не в счет. Так… Пустая бабенка.

— Когда у вас встреча с Бойко? И где?

— У него дома. Через полчаса.

— Возьмите, — Попов передал Мелентьеву пистолет. — Успеха вам.

Семен Бойко и Клавдия Боровкова — «пустая бабенка», как назвал ее Мелентьев, отсиживались в квартире, которую жильцы оставили совсем недавно: на кухонной плите еще попыхивал паром горячий чайник.

Бойко выжидал, пока последние беженцы и последние красноармейцы покинут улицу.

Он выглянул в окно:

— Все. Можем двигаться.

Взяв автомат, он надел серый макинтош начальника конвоя — на груди багровой кляксой расплылось пятно крови.

Шли, прижимаясь к стенам домов. Прятаться было не от кого, но въевшаяся в плоть и кровь привычка «зека» «не маячить» делала свое дело и помимо воли заставляла идти крадучись…

Семен шел впереди. Длинный макинтош заплетался у него в ногах, мешал, и Семен каждую минуту раздраженно отбрасывал то правую, то левую полу.

— Ты сними его, — посоветовала Клавдия.

— Ну и дура, — сказал он злобно. — В такой одеже я неприметен, пойми, если ума нет.

— Как знаешь, — кивнула она с тупой покорностью. — Я же как лучше хотела.

Он оглянулся:

— Все спросить тебя хотел — ты чего натворила? За что тебя к стенке-то?

— За глупость, — она поежилась. — Мужик мой сидит. За кражу. Ну, тесть приперся, выпили. День воскресный, пошли за солеными огурцами на базар. А там ко мне мильтон привязался, начал в отделение тащить. Ну, я и выступила с речью. Немцы, говорю, придут — они вам кишки выпустят. Ну и всяко-разно. Толпа собралась. Меня в НКВД. И привет.

— Ясно. Ну, радуйся, Клаша. Просьбу твою о немцах, считай, судьба удовлетворила, — Семен остановился у парадного схода красивого четырехэтажного дома, окинул взглядом окна. Кое-где видны были цветы в горшках. В верхнем окне справа ветер трепал зеленые бархатные портьеры. Семен поддел ногой детское пальто, которое валялось на пороге подъезда, и сказал, повернувшись к Клавдии:

— Квартира богатая, зайдем.

Она поняла, зачем он зовет ее, и сказала просительно:

— Так ведь полчаса назад уже… заходили, Сеня. Может, хватит?

— Цыц! — прикрикнул он. — Два месяца без бабы. Понимать должна! — Он шагнул через порог, поправляя на ходу автомат, и вдруг остановился в раздумье: — Ладно. Сначала родных навестим.

— Твоих родителей? — переспросила она. — Так они ждут позже, я же тебе говорила. Сам же время назначал!

— Не родителей!.. — усмехнулся он. — Крестных. Вали за мной.

Они свернули в боковой переулок и через минуту вышли на улицу Сталина.

Электростанция была взорвана. Водопровод — тоже. Когда начальник РОМ захотел напиться, кран жалобно зашипел, два раза булькнул и безнадежно смолк. Телефон тоже не работал.

Начальник вскрыл тщательно замаскированный в стене сейф, сказал дежурному:

— Ставлю на двадцать один ноль-ноль. Ты готов?

Дежурный кивнул:

— Они будут здесь с минуты на минуту.

— Надо, чтобы всосались, сволочи. По кабинетам разбрелись, — сказал начальник. — Обжились. В двадцать один ноль-ноль самое время. — Он закрыл сейф, поправил отклеившийся уголок обоев. — Разнесет их за милую душу, — добавил он с удовлетворением.

Дежурный снаряжал обойму своего «ТТ». Патроны с сухим лязганьем исчезали под срезом. Дежурный передернул затвор, щелкнул предохранителем, сказал:

— Можем идти, — и спрятал пистолет в боковой карман.

Начальник обвел взглядом пустые стены. На тех местах, где еще вчера висели портреты, темнели прямоугольники невыцветших обоев. В углу стоял эмалированный таз, доверху наполненный обгоревшими бумагами. Начальник пошевелил золу палкой, и зола, еще хранившая форму сгоревших листов, рассыпалась в прах.

Дежурный взял со стола автомат, щелкнул затвором и перебросил ремень через плечо:

— Присядем?

Начальник улыбнулся в ответ:

— На счастье? Давай.

Они не успели сесть. Из-за приоткрытой створки входных дверей стеганула автоматная очередь. Падая, дежурный машинально сорвал трубку бесполезного уже телефона и крикнул:

— Немцы!

Начальник словно сломался пополам и без стона вытянулся на полу.

Сквозь туман гаснущего зрения дежурный увидел, как из-за отодвинувшейся створки высунулась белобрысая голова, а чуть ниже, из-под серого, мышиного цвета плаща дуло автомата. Это был Семен Бойко.

— Не-емцы, — хрипло повторил дежурный и дал очередь по дверям. Пули прошили филенку от пола до потолка, Клавдия вскрикнула. Семен сморщился и, слегка оскалив ослепительно белые зубы, повел дулом автомата, словно кончиком поливного шланга. Пули аккуратно вспороли пол, пройдя сквозь тело дежурного дымными вспышками.

— Жива? — равнодушно спросил Семен. Оглядел Клавдию с головы до ног и, заметив, что из левого плеча обильно течет кровь, добавил с сожалением: — Лучше бы тебя сразу убило. На кой ты теперь? Все равно не баба.

Клавдия завыла. Трупы, кровь на полу. На ее лице отразились страх и растерянность.

— Не надо бы этого, Сеня, — сквозь слезы сказала она.

— А они нас? — снова оскалился он. — Молчи лучше, а то и тебя туда же отправлю!

Он подошел к убитым, перевернул их ногой и, брезгливо морщась, забрал «ТТ» у начальника и автомат у дежурного, шагнул к окну и тщательно вытер кровь на оружии портьерой.

Стенные часы ударили пять раз. Семен выстрелил. Пуля пробила маятник. Часы поперхнулись и смолкли.

Он вышел на улицу. Клавдия сидела на ступеньках крыльца и, зажимая раненое плечо, стонала.

— Куда же теперь, Сеня? — спросила она.

— Куда хочешь, — сказал он равнодушно. — Считай, что я тебя списал ввиду полного износа.

Таня ушла домой растерянная. В голове был полный сумбур. «В самом деле, — думала она, — отец может выдать Гену. Запросто. Увидит случайно на улице, окликнет первого попавшегося немца, и все. Отец…» Она не искала оправдания тому, что уже задумала совершить. Не вспоминала обиды, побои, оскорбления, мать, умершую много лет назад «от горя», как однажды выразился сам отец. Таня решила про себя: если отец захочет выдать Гену, она его убьет. Вот так, просто — возьмет и убьет.

— Ты ничего сама не решай, — сказала ей Маша. — Особенно сгоряча. Приходи ко мне, обсудим вместе.

«А чего обсуждать? — спрашивала себя Таня. — Это только мое дело. И нечего мне вмешивать в него Генкину мать».

Она вышла на Коммунистическую улицу. Эта дорога была самой короткой.

Она шла задумавшись и поэтому не обращала внимания ни на вдруг вспыхнувшую совсем неподалеку стрельбу, ни на Бойко, который вот уже целых три минуты почти наступал ей на пятки. Клавдия плелась чуть поодаль.

Наконец, Бойко остановился на мгновение, что-то решая, потом тихо окликнул:

— Девушка!

Таня вздрогнула и остановилась. Он подошел к ней и властным, привычным жестом притянул к себе.

— Хорошенькая, — он похабно улыбнулся, отыскивая глазами подходящее место для того, что задумал совершить. Заметив у забора брошенную кем-то повозку с домашним скарбом, приказал:

— Иди. Туда.

— Что вам нужно? — одними губами спросила Таня.

Он снова улыбнулся, и по этой жадной улыбке она поняла все.

— Не вздумай удирать, — сказал он назидательно и повел дулом автомата.

Таня поняла, что нужно бежать, но у нее не было сил. Она вдруг почувствовала слабость — ошеломляющую и болезненную. Она почувствовала, что не может сопротивляться, не может даже кричать. Она послушно повернулась, направилась к повозке. Он шел позади, на ходу снимая плащ. Около повозки бандит бросил плащ на землю и снова повел дулом автомата.

— Давай, не тяни.

— Не тронь ее, — зло прищурилась Клавдия.

— Цыц, — тихо сказал он. — Дырка будет. Встань вон там, стерва.

— Не тронь! — Клавдия бросилась на него с кулаками.

— Ах, ты, — он дал очередь. Клавдия отскочила. — Это предупреждение. Еще раз помешаешь, покойницей будешь. Понятно объяснил?

— Понятно, — кивнула она. — А теперь меня послушай, Сеня. Ты меня еще вспомнишь, Сеня. Сегодня вспомнишь. — Она повернулась и побрела, опираясь здоровой рукой о стену дома.

Таня бросилась бежать. Бойко оглянулся, поднял автомат, начал выцеливать прыгающую на кончике мушки фигурку. Потом скосил глаза на расстеленный плащ и облизнул пересохшие губы. В несколько прыжков он настиг Таню и наотмашь ударил ее прикладом автомата по голове. Остановился над распростертым телом — чувствовалось, что колеблется: пристрелить или взять с собой? Потом взвалил Таню на спину и зашагал в сторону своего дома.

А по главной улице уже оживленно двигалась немецкая техника, брели солдаты. Распаренные дневным зноем, они вяло вышагивали в ротных колоннах, с любопытством оглядывая дома, распахнутые окна, брошенную утварь.

Отец Тани вышел к зданию бывшего райотдела милиции в тот момент, когда два солдата прибивали над входом добротно сделанную вывеску: «Фельдкомендатура». «Заранее заготовили, стервецы, — с уважением подумал Егор. — Выходит, они еще когда знали, что будут здесь. Вот это, я понимаю, планирование!» — Он визгливо захохотал, довольный вдруг возникшей аналогией, и подошел к дверям:

— Мне начальника. Офицера мне, понятно, дурак? — обратился он к солдату-часовому.

Тот кивнул и заливисто свистнул в металлический свисток, который висел у него на шее. Сразу же появился затянутый в ремень офицер, спросил на чистейшем русском языке:

— Тебе чего? Документы!

— Желаю помочь, — сказал Егор, протягивая паспорт. — Ерохины мы. Из купцов, понимаете?

Они вошли в дежурную часть. Трупы начальника милиции и дежурного уже убрали, полы были чисто вымыты. По лестнице взад и вперед сновали немцы в мышиного цвета форме. Они перетаскивали мебель, оружие.

— Садись, — предложил офицер Егору и сел напротив. — Говори.

— Вот, — Егор протянул ученическую тетрадь. — Здесь список всех деповских коммунистов — кто остался, и вообще — активистов разных и евреев. Они пили нашу кровь, — не слишком уверенно закончил Егор, натолкнувшись на холодный, изучающий взгляд офицера. — Адреса там, в конце, — торопливо добавил он.

Офицер просмотрел список, потом резко и отрывисто скомандовал. Немцы построились, их было человек пятнадцать. Старший — с нашивками фельдфебеля, взял тетрадь, негромко сказал что-то солдатам. Грохоча сапогами, они выбежали из дежурки. Офицер проводил их взглядом.

— Они поехали, а ты погости у нас!

— Я забыл сказать, там, на обложке, я еще один адрес написал, — заволновался Егор. — Здесь жена одного знатного гепеушника живет, Кондратьева Мария Ивановна. Ваш унтер-офицер небось и не обратит внимания, его бы надо догнать! Предупредить!

— Не надо, — успокоил офицер. — Шульц очень добросовестный и аккуратный работник. Он прочтет этот адрес. А ты пока посиди здесь, — немец открыл двери «КПЗ», — не обижайся. Сам понимаешь, время военное…

Он закрыл дверь на засов и сверил свои часы со стенными: те уже шли. Было девятнадцать часов тридцать минут.

Сестра Семена Бойко зашла в комнату, когда на улицах города уже установилось относительное затишье, долго смотрела, как Генка листает старый «Огонек», потом остановила его, придержав за руку:

— После почитаете. Разговор есть.

— Ну, говори. — Генка закрыл журнал.

— Вам лучше уйти, — сказала она с усилием. — Не хочу брать греха на душу.

— А ты и не бери, — сказал Генка, вглядываясь в ее лицо и пытаясь понять и взвесить, как она поведет себя, и не обречена ли его затея с самого начала на провал. — Я так считаю, что ты должна мне помочь, а не им.

— Брат он мне, — сказала она с мукой. — Вы это поймите.

— Чего же не понять. — Генка пожал плечами. — Вы тоже поймите: смысл жизни не в том, кто брат, а кто сват.

— А в чем? — издевательски спросила она. — В том, что не подмажешь — не поедешь? На этом вся жизнь построена? Вот что я вам скажу: если не хотите так рано помереть, уходите. Я про вас ни слова никому. Если же хоть мизинцем шевельнете, чтобы Сене навредить, я за себя не отвечаю. Все у меня.

— Я не уйду. У тебя свое понимание долга и совести, у меня — свое.

— Как знаешь.

Со двора послышался скрип гравия. Шура выглянула в окно и тихо вскрикнула: впереди шел Семен. Он нес Таню, за ним двигался Мелентьев…

«Черт, — мысленно выругался Генка. — Несет кого-то, подлец. Нельзя в него стрелять». — Он опустил пистолет и тут же почувствовал, как в спину ему уперлись сдвоенные стволы охотничьего ружья.

— Брось свою штуку, — приказала Шура. — Я тебя честно предупредила. Не шевелись! — крикнула она, когда Генка начал поворачивать голову. — Разожми ладони, а то выстрелю!

Генка мог бы подстрелить ее: пистолет был на боевом взводе, патрон — в патроннике, только спусковой крючок нажать. Но он не нажал. Он подумал, что почти наверняка убьет ее, а права на это, несмотря ни на что, у него нет.

«Хлюпик вы, Геннадий Николаевич, — горько подумал он о себе. — Сентиментальный хлюпик, это уж совсем теперь ясно, и погибнете вы через эту свою гнусную черту, как пить дать погибнете». Пистолет упал на пол с глухим стуком.

— Отойди! — скомандовала Шура. Она шагнула вперед, подобрала пистолет. — Сядь! Вот там! — Она ткнула дулом ружья в сторону кровати. Генка послушно сел.

— Лучше бы ты убил меня, — с ненавистью сказала Шура. — Я же вижу: на совесть мою надавить хочешь… А я не пионерка! Сам виноват, сам!

Генка промолчал. В комнату вошел Семен, кивнул Шуре, спросил, улыбаясь:

— Чего вооружилась?

— Это из милиции, — ровным голосом сказала Шура. — Ему приказали тебя убить.

— Иди ты, — изумился Бойко. Он подошел вплотную к Генке, спросил, вглядываясь: — Зовут-то как? Кого поминать? — И добавил, покрутив головой: — Жестокие вы люди, милиционеры. Человек, можно сказать, второй раз родился, а вы? Иди в залу.

Генка отвернулся.

— Не пойдешь — здесь убью, — равнодушно сказал Семен. — Вот прямо сейчас и убью. — Он вынул «ТТ». — Вот видишь? — Улыбаясь, он направил ствол в голову Генке и начал давить на спусковой крючок. Курок медленно пополз вверх. — Не переборщи, милый, — Семен продолжал улыбаться. — Бах — и нет тебя. А так — с нами посидишь, выпьешь, закусишь напоследок. И я лично стрелять в тебя не стану — слово Сени! Я тебя немцам сдам, пусть они что хотят, то с тобой и делают, правда, Шура?

— Сволочь ты все же, Сенька, — сказала она.

— А что же мне после стольких переживаний делать? — со слезой в голосе спросил Бойко. — Надорвата у меня душа, а кто виноват? Вот такие, как он, всю нашу жизнь поломали — отравили…

Генка вошел в «залу». Родителей Бойко не было. На диване под зеркалом сидела Таня.

— Гена, — сказала она, и губы у нее задрожали. — Гена.

Он рванулся к ней, но Мелентьев выставил ногу, и Генка рухнул на пол, вытянувшись во весь рост.

— В чем дело? — Мелентьев посмотрел на Семена. — Кто это?

— Из уголовки. Нас разыскивает. Кто он тебе? — обратился к Тане Семен.

Таня опустилась на пол рядом с Генкой и, поддерживая его голову, говорила, всхлипывая:

— Гена. Очнись, Гена.

— Кто он тебе? — Семен ударил Таню ногой, она вскрикнула. Генка пришел в себя, попытался встать. Мелентьев помог ему и тоже спросил:

— Вы знаете эту девушку?

Генка нашел взглядом Шуру и молча покачал головой.

— Он все равно ничего не скажет, — заметил Мелентьев. — Выведи его во двор и сразу возвращайся назад. Дело есть.

— Я его немцам сдам! — сказал Семен. — Сами посудите: такой человек — им подарок, а нам — выгода.

— Делай, что говорю, — повысил голос Мелентьев.

— Ладно, — Семен толкнул Генку к дверям. — Не хочешь говорить — так умрешь. — Он передернул затвор автомата.

— Нет! Нет!!! — Таня с криком повисла у Генки на плече. — Не троньте, не троньте его!

— Перестань, — тихо сказал Генка. — Кого просишь? Молчи.

Он повернулся к Семену, сказал с усмешкой:

— А ты, Бойко, круглый дурак. Сотоварищ твой — английский шпион, он наверняка будет работать против немцев, понял? И тебя заложит, уж ты не сомневайся.

Семен взглянул на Мелентьева и отскочил в угол комнаты.

— А ну, подойди к менту, — приказал он Мелентьеву.

— Семен, — растерялся тот. — Ты чего? Он все врет!

— Я по твоей роже вижу, как он врет! — яростно заорал Семен. — Все вы тут собрались Сеню извести! Только хрен вам! Сеня первый вас и продаст и купит!

— Ты болван, — тихо и зло сказал Мелентьев. — Сколько тебе заплатят немцы? И чем? Оккупационными марками? Золото можешь получить, подумай, дурак! Не сделай глупости!

— Где твоя Англия, а где немцы? Я что, слепой совсем?

Вошли супруги Бойко.

— Мать! — крикнул Семен. — Давай, тащи хлеб-соль! Отец! Волоки чистое полотенце!

— Как скажешь, Сенечка, — послушно кивнула мать.

— Шурка! — продолжал Семен. — Немцы войдут — ты им хлеб-соль поднесешь. А я за тобой следом — этих двоих. — Он покосился на Мелентьева и Генку. — То-то выйдет славный подарочек! — Он даже потер ладони от удовольствия. — Молодец, Семен! Голова! Шурка! Держи автомат! С этих двоих глаз не спускай! А я сейчас. Переоденусь. — Он вышел в соседнюю комнату.

Шура взяла автомат. С каждой минутой она все больше и больше мрачнела.

— А вы лихо превратили меня в своего союзника, — шепнул Генке Мелентьев. — Профессионально.

— Вы мне не союзник, — с отвращением сказал Генка. — Вы обыкновенный подонок. Грязная свинья.

— Не ругайтесь, молодой человек, — вздохнул Мелентьев. — Мне Советскую власть любить не за что. Я просто подумал: если из всех щелей вылезли теперь такие, как Семен, — что же такое немцы? И их новый порядок? Какая страшная ночь наступает, какая ночь.

— Вы же якшались с ним, — не утерпел Генка.

— Да, — кивнул Мелентьев. — Ради дела можно якшаться с кем угодно. Вы этого не поняли и провалились. Глупо. Наши страны — союзники, а мы с вами — враги.

— Бесполезный разговор, — буркнул Генка.

— Что же будет, Гена? — тихо спросила Таня.

— Умрем, милая барышня, — вздохнул Мелентьев. — Это, как я догадываюсь, ваш жених? Не давите ему на психику, иначе он наделает глупостей.

Вернулся Семен. На нем был новый шевиотовый костюм и красная рубашка с синим галстуком. Он выглянул в окно, прислушался.

— Не идут немцы-то. Мать! Давай на улицу. Как увидишь германцев, зови в дом. Поняла?

— Как скажешь, Сенечка, — послушно кивнула мать. — Идем, отец.

Старший Бойко вышел из комнаты вслед за ней.

Семен осмотрелся. Таня сидела на полу, в ногах у Генки.

— Встань, — приказал ей Семен.

Она испуганно посмотрела на Генку и медленно поднялась.

— Пойдешь со мной, — сказал Семен и похабно улыбнулся: — В спальню пойдешь. — Он скосил глаза на Генку и Мелентьева. Те молчали.

— Не тронь ее, — вдруг сказала Шура.

— Ты еще? — удивился Семен. — Отойди, — он взял Таню за руку.

Неожиданно и очень сильно Шура ударила его в переносицу. Он отшатнулся и тут же бросился на нее с яростным воплем. Загрохотал автомат. Очередь прошла над головой Семена, рассыпалось зеркало на стене. Семен присел, и в то же мгновение на него навалились с обеих сторон Генка и Мелентьев. Шура стояла с автоматом в руке и спокойно смотрела, как связывают брючным ремнем руки ее брата.

— Спасибо, — сказал Генка. Он отпихнул связанного Семена, встал и посмотрел на Мелентьева:

— Что же теперь?

Мелентьев не успел ответить. Из-за дверей, из-за окон ударили автоматы. Пули методично вспарывали стены, мебель. Вскрикнул и упал Мелентьев — пули прошили его от левого плеча до правого. Таня побежала к выходу и тоже упала. Шура выстрелила, за стеной кто-то яростно закричал, но в следующий миг Шура уже лежала на полу лицом вниз. На ее спине, на белом крепдешине кофточки медленно расплывались багровые кляксы.

Все это произошло в доли секунды. Но Генка успел подхватить автомат. Он бил короткими очередями по дверям, по окнам — всюду, где хотя бы на мгновение появлялся серо-зеленый немецкий мундир.

А связанный Семен Бойко лежал на полу. Но в эти минуты Семену еще не суждено было умереть. Генка забыл о нем в горячке боя.

Потом с потолка посыпалась штукатурка — пули пересекли его по диагонали, оставив след в виде множества черных точек. Это кто-то из немцев догадался влезть на чердак и выстрелить сквозь потолок.

Гаснущим взглядом Генка обвел комнату. «Вот и все», — подумал он и удивился, что нет в нем ни сожаления, ни горечи. Все отошло куда-то и вдруг исчезло совсем.

Немцы ворвались в комнату. Офицер подошел к дивану, увидел торчащие ноги Семена.

— Встать! — приказал он по-русски.

Семен поднялся, сказал, радостно улыбаясь:

— Вот, связали меня, сами можете видеть. Они — враги! А я — друг! От расстрела я убежал, от большевистского, можете поверить?

Офицер слушал внимательно и дружелюбно:

— Тебя отведут в комендатуру. Если не лжешь — будешь доволен.

— О-о! — захлебнулся Семен. — Мы с вами таких дел понаделаем! Таких дел.

Солдаты вывели его на крыльцо и, встав по бокам, повели. Когда повернули на соседнюю улицу, где-то совсем рядом слабо хлопнул пистолетный выстрел. Семен схватился за грудь, крикнул:

— Клавка, сволочь, нашла-таки, — и повалился на конвоира. Тот отскочил и, прижав автомат к животу, дал очередь. Тут же негромко ударил второй выстрел, и конвоир рухнул рядом с Бойко.

Второй солдат выжидал. Он держал автомат наизготове, выцеливая неясную человеческую фигуру на противоположной стороне улицы.

Фигура приблизилась. И тогда солдат отчетливо увидел женщину с пистолетом в руке.

— Хальт! — истерично выкрикнул он. — Хальт!

Женщина начала поднимать пистолет, и немец дал длинную очередь. Женщину словно переломило.

Солдат подошел к ней, ткнул дулом автомата в обмякшее тело.

Клавдия захрипела, и тогда он пристрелил ее одиночным выстрелом.

Трупы окружили немецкие солдаты. Рассматривая убитых, они возбужденно галдели, наверное, обсуждали случившееся. Кто-то из них попытался вытащить из руки Клавдии пистолет и не смог.

Офицер что-то приказал, солдаты построились и, подняв трупы на плечи, двинулись в сторону комендатуры. Когда до нее оставалось метров сто, тяжело загрохотало, к светлому вечернему небу поднялся столб ослепительно белого пламени, и здание комендатуры рассыпалось, словно было сложено из детских кубиков.

Сюрприз начальника милиции сработал вовремя.

Взрывная волна отбросила немцев. Когда офицер подбежал к сорвавшимся с петель дверям, он увидел труп Ерохина.

Взрыв на улице Сталина спас Машу. Шульц повернул обратно, не дойдя до ее дверей всего несколько шагов.

А спустя час Маша уже стояла перед одноэтажным домиком на окраине города, найдя его по адресу, который сообщил Генка «на самый крайний случай». Это была явка городского подполья.

Домик стоял на холме, город остался далеко внизу. Он был молчалив сейчас, этот город. Он присматривался. Но он уже сказал свое первое слово. И это веское слово объявило фашистам беспощадную, непримиримую войну. Не на жизнь, а на смерть.