Витька долго раздумывал, как выполнить поручение Коли, и решил начать не с архива и бумаг, а с дочери Ровского — Нины. Витька написал ей записку. Он писал, что ему кое-что известно о смерти Юры, и он желал бы рассказать об этом.

Встреча состоялась утром на Марсовом поле, на остановке трамвая. Девушка приехала на три минуты раньше условленного срока, и Витька отметил про себя, что ей, вероятно, очень интересна и важна эта встреча.

— Здравствуйте, — подошел он к ней. — Это я вам написал.

Она смерила его холодно-безразличным взглядом.

— Вы? Хорошо, говорите.

— Пройдемся? — предложил Витька.

Она пожала плечами, но послушно двинулась за ним.

— Я из УГРО. Вот мое служебное удостоверение. Вызывать к нам не хотелось, вот и написал записку. А на самом деле ничегошеньки я не знаю, — признался Витька. — Не сердитесь и расскажите, что вы знаете, ладно?

Она покачала головой:

— О чем рассказывать. Юру не вернуть, а убийцы… Бог их накажет.

— Бог накажет, если мы их ему представим, — без улыбки сказал Витька. — Я вижу, вы девушка хорошая, а я вас долго не задержу. Вот скажите, почему ваш Юра на заводе значился Николаем?

Она недоуменно взглянула на Витьку:

— Ей-богу, не знаю. Недоразумение, вероятно. Он — Юра. Юра Томич.

— Как это Томич, когда он — Куликов? — опешил Витька.

— Возможно, — сказала она безразличным голосом. — Только ни для меня, ни для Юры это уже ничего не прибавит и не убавит.

— Ладно, это наше дело, — сказал Витька. — А как вы с ним познакомились?

— На Сенном рынке. В прошлом году. Я по развалу книжному бродила, хотела комплект «Нивы» купить — за любой год, со скуки полистать. А он искал Лермонтова — какое-то редкое издание.

— Культурный сторож, этот ваш Юра, — заметил Витька. — Простой вахтер, а поди ж ты. Впрочем, это хорошо.

— Умер вахтером, а был… — она махнула рукой. — Это ни о чем не говорит — вахтер, князь, царь. Что в голове — это важно. Вы на Сытном рынке бываете?

— Редко. А что? — заинтересовался Витька.

— Сходите, поглядите, — посоветовала Нина. — Весной там княгиня Ширинская-Шихматова редиской торгует. Сама, между прочим, выращивает.

— А кем он… был? — осторожно спросил Витька.

— До революции? — уточнила она. — Юнкером Константиновского училища. — Она помолчала, видно было, что ей очень хочется сказать что-то еще, но она не решается. Витька заметил это.

— Давайте на откровенность, — улыбнулся он. — Вы на нашу встречу раньше на три минуты пришли. Я вижу, у вас наболело, недоговариваете вы. А зря.

— Вы думаете? — Она заколебалась. — Не знаю, не знаю.

— Я вам помогу, — сказал Витька и показал фото Длинного. — Знаете его?

Она скользнула взглядом по фотографии:

— Да, он к Юре иногда захаживал. Они служили вместе, Юра мне говорил.

— Когда, где?

— Не знаю. — Она виновато развела руками.

— Этот Длинный — тоже офицер? — осторожно спросил Витька.

— Право, не знаю. Если бы это был друг Юры, а то так, знакомый. Зачем мне знать? Извините, я должна идти.

Витька удержал ее за руку.

— Не пожалеть бы нам всем потом, — он заглянул ей в глаза. — Скажите, не томите себя. Вам легче станет.

Она заколебалась, но тут же вырвала свою руку из Витькиной:

— Прощайте…

Подошел трамвай. Нина побежала, прыгнула на подножку. Набирая ход, трамвай двинулся к Инженерному замку. Витька помахал Нине рукой и ушел. На человека в длинной кавалерийской шинели, который вскочил в первый вагон того же самого трамвая, Витька не обратил ни малейшего внимания. То ли издали не узнал, то ли просто не заметил.

А это был Длинный…

Накануне встречи Витьки и Нины Коля просидел в отделе всю ночь напролет — анализировал результаты экспертизы, изучал — в который уже раз — показания свидетелей. Поэтому утром он позволил себе поспать не до шести, как обычно, а до восьми. Когда проснулся, Маша собирала Генку в школу, кормила его завтраком.

— Локти на стол не ставь, — выговаривала она Генке. — Не шмыгай носом, горе мое. И в кого только ты такой уродился!

— В отца, — Генка хитро покосился на диван. — Он тоже сопит и чавкает, когда ест.

— Ну и брешешь, — Коля сел на диване и потянулся. — Сопеть я, может, и соплю, но это только когда у меня насморк. А чавкать… Это, брат, извини, ты придумал.

— Это факт! — обиделся Генка.

— Все! — прикрикнула Маша. — Коля, вставай, я ухожу.

Уже второй год Маша преподавала в соседней школе французский язык. Коля тоже пытался выучить язык — взялся за английский, но одолеть не смог и бросил. Маша никогда не упускала случая напомнить ему об этом. Вот и на этот раз она насмешливо посмотрела на мужа:

— Я тебе Конан-Дойля принесла. Шерлок Холмс… Полностью. — И, заметив, как радостно вспыхнули глаза Коли, добавила: — На английском. Ты ведь вот-вот осилишь?

— Да ну тебя, — в сердцах сказал Коля. — Дай срок, я и французский осилю! Времени сейчас нет.

— А его никогда не будет. Ты этого еще не понял?

— Преступность пойдет на убыль, — не слишком уверенно сказал Коля, — тогда я и наверстаю.

— А ты уверен, что она пойдет на убыль? — спросила Маша. — Я вот думаю: пока будет разрыв между уровнем жизни отдельных людей — будут и преступления. Всегда кто-то захочет иметь больше. И попытаться добыть это большее нечестным путем.

— Сложный вопрос, — сказал Коля. — Может, ты в чем-то и права. Но главное, я считаю, царизм оставил нам родимые пятна. В них все дело.

— А когда умрут носители родимых пятен, тогда чем ты будешь объяснять преступность?

— А она тогда будет? — спросил Коля.

— Не знаю. — Маша улыбнулась. — Разошлись, мужчины. До вечера.

…Коля встретился с Витькой у входа в управление.

— Что узнал?

— Есть кое-что. — Витька пропустил Колю вперед и добавил с плохо скрытой гордостью: — Недаром время терял.

— Расскажешь.

Когда вошли в кабинет, Коля позвонил Маруське, попросил зайти.

— Вот мои выводы, — Маруська раскрыла папку и протянула Коле лист бумаги, исписанный мелким, убористым почерком. — Обращаю твое внимание, что на гимнастерке Куликова — пороховой нагар!

— Неужели наган Иванова бьет так сильно? — удивился Витька. — Ведь метров с семи стрелял Иванов!

— Не стрелял, — оборвала его Маруська.

— А… а кто же? — оторопело спросил Витька.

Коля положил рапорт Маруськи на стол.

— Тот, кто стоял рядом с Куликовым. — Коля подошел к Витьке, добавил: — Помнишь, мы говорили о том, что мог быть пятый человек? Так вот, он был! Он застрелил Куликова в упор — оттого и нагар на гимнастерку Куликова попал. Он же, вероятно, и деньги украл.

— Кто же это? — недоверчиво спросил Витька.

Коля и Маруська рассмеялись.

— Знать бы, — сказала Маруська. — Но есть в твоем вопросе, так сказать, два подвопроса, сынок. Как преступник попал в запертую комнату? Почему его впустили? Замки-то целы.

— Может быть, это был свой человек? — загорячился Витька. — Его все знали, потому и впустили.

Коля с интересом взглянул на Витьку:

— А что? Есть резон. Как версия — годится. Значит, так: некто, назовем его Свой, сразу же после кассира Евстигнеева и вахтеров вошел в помещение кассы. Его не испугались, пустили.

— И прямо с порога он начал садить из нагана! — подхватил Витька.

— Подожди. — Маруська развернула план места происшествия. — Вот как были расположены трупы. О чем это говорит? Я написала в рапорте: о том, что Свой стрелял только в Куликова.

Витька схватил план:

— Точно! Куликов — его сообщник, я понял, мать! Куликов убил Евстигнеева и Анисимова, а неизвестный, «свой», одним словом, видит — дело сделано, деньги — вот они, зачем еще с одним человеком делиться? И шлепнул Куликова за милую душу!

— Молодец! — сдержанно похвалил Коля. — Я думаю, так оно и было. Считаем факт установленным: убийство совершил фигурант, которого мы в дальнейшем обозначаем кличкой Свой. Предположим, что деньги унес именно он. Каким образом? Ты, Маруся?

Маруська мучительно раздумывала о чем-то.

— Понимаете… Куликов запросто уложил двоих людей, хорошо ему знакомых. А мог ли он? Способен ли был? Что мы в сущности о нем знаем, чтобы быть уверенными: мог? Что это — он и никто другой! Витя, ты говорил с дочерью Ровского? Как она характеризует Куликова? И вообще, что ты узнал?

— Куликов Николай на самом деле Юрий Томич, — ответил Витька.

— Так-так… — заинтересованно сказал Коля. — Я ожидал нечто в таком смысле. Кто он по образованию, вообще давай подробности!

— Я так понял, что он окончил Константиновское училище, значит — офицер, — сказал Витька. — Но дочь Ровского, Нина, толком ничего не знает. А мать права. Томич этот — человек образованный, на Сенном развале первое издание Лермонтова искал. На бандита не очень похоже. Они Лермонтова редко читают.

— Значит, ты тоже сомневаешься, что Куликов убийца? — спросил Коля.

— Сомнительно, — кивнул Витька. — Одно против: Томич встречался с Длинным, Нина опознала фотографию. Я вижу — она чего-то недоговаривает, ну, пристал к ней, а она — молчок. А жаль.

Несколько секунд Коля молча смотрел на Витьку, едва сдерживая вдруг подступившую ярость. «Мальчишка, сопляк! — в сердцах думал он. — Не понимает, что натворил! Не надо ему доверять, черт возьми! — И тут же пришла другая мысль. — А как не доверять? Разве можно все успеть самому? В сущности, кто виноват, что парень не сориентировался? Учили плохо, вот и результат».

— Что же ты наделал, Витя! — с укором посмотрела на сына Маруська.

— Немедленно поезжай к ней и привези ее сюда, — холодно сказал Коля.

— Так она на Васильевском живет, — возразил Витька. — Пока туда, пока сюда — скоро не получится. Трамвай — не аэроплан.

Коля рассмеялся:

— Ладно, не прибедняйся. Машину возьми. Дай бог, чтобы все обошлось. А на будущее учти: о таких вещах в первую очередь докладывать надо. Иди.

Витька опрометью скатился по лестнице, выбежал на площадь. «Форд» УГРО стоял у тротуара, усатый шофер в огромных очках-консервах возился с мотором.

— Давай! — Витька прыгнул на переднее сиденье.

Шофер вытер руки промасленной тряпкой, свысока посмотрел на Витьку:

— А куда? Давать-то, говорю, куда? — Он не скрывал насмешки, и от этого Витьке стало очень обидно.

— На Васильевский, — сдерживая закипающее раздражение, сказал Витька.

— Он большой… — Шофер поправил очки. — Адрес знаешь?

И тут Витька совсем оконфузился. На память он адреса не помнил, пришлось лезть в карман, доставать записную книжку.

Шофер с улыбочкой наблюдал:

— Бывало, по сорока адресам дуем, и ни разу никто даже не заглянет в эту самую книжечку, — сказал шофер. — Вот были люди. А вы молодые, вам бы не в УГРО служить, а мороженым торговать!

— Отговорил? — спросил Витька бешено. — Тогда — поехали. Соловьевский переулок!

Автомобиль миновал Дворцовый мост и помчался по набережной — мимо Биржи, Академии наук и университета. То и дело гундосил клаксон.

— Давай сирену, — попросил Витька.

Шофер потянул поводок, взвыла сирена.

— Мальчишки, — покрутил головой шофер. — Цацки-пецки вам нужны, все играетесь.

У обелиска «Румянцева победа» свернули направо и въехали в Соловьевский переулок. Это была мрачная, низкорослая, безнадежная трущоба. Облезлые дома с окошечками, заплывшими грязью, редкие прохожие.

— Бывают же улицы, — усмехнулся шофер. — Я бы на такой ни за какие деньги жить не стал! — Он нажал клаксон, сиплый всплеск гудка эхом отлетел от осыпающихся стен. — Вон впереди девица чешет, не твоя ли?

Это и в самом деле была Нина, и Витька очень обрадовался, что все так удачно получилось.

— Нина! — закричал он, вскочив с сиденья. — Нина, подождите, это снова я!

Девушка оглянулась и остановилась.

— Это я! — Витька так обрадовался, что замахал обеими руками. — Вот здорово! А мне, знаете, из-за вас попало! — Витька продолжал кричать, наверное, от избытка радости.

Автомобиль поравнялся с Ниной, Витька выпрыгнул, и в это самое мгновение, сливаясь в один, хлопнули два выстрела — словно две бутылки шампанского открыли.

— Маузер… — машинально проговорил шофер.

Нина удивленно посмотрела на Витьку и медленно опустилась на тротуар.

— В больницу! Гони! — Витька рванулся в подворотню, на ходу взводя курок своего нагана.

— Осторожнее! — крикнул шофер вслед. Он подхватил обмякшее тело девушки, уложил на заднее сиденье.

Витька мчался под сводами арок. Проходные дворы уходили куда-то вглубь.

— Стой! — Витька увидел убегающего человека и неторопливо, словно в тире, взял его на мушку. Медленно потянул спусковой крючок и… в сердцах опустил наган. Нельзя! Стрелять нельзя! Мертвый не скажет ничего.

Человек уходил. Гулко звучали шаги, эхом отлетая от низких сводов. Витька летел изо всех сил — догнать, только догнать. На ходу вытащил свисток, засвистел: «На помощь!»

Неизвестный остановился и, не целясь, с поворота выстрелил. Пуля сбила с Витьки меховую шапку. Он даже присел от неожиданности, но стрелять в ответ все равно не стал. Подворотни мелькали одна за другой. Вот и последняя. Бандит оглянулся, снова выстрелил. Его темный силуэт отчетливо маячил под последней аркой. За ней начиналась вторая линия Васильевского острова. Преступника отделяло от улицы всего несколько шагов.

«Если он сделает эти шаги, то уйдет, — в отчаянии подумал Витька. — В толпе я его не возьму. Что же делать, что делать?» Витька поднял наган, повел стволом, ловя на мушку прыгающие ноги бандита. «А если кто из прохожих? Мне будет тюрьма, — усмехнулся Витька. — Ладно. Была не была». Он потянул спусковой крючок. Выстрела не услышал. Только увидел, как бандит подпрыгнул и начал медленно заваливаться. Его тут же окружили прохожие. Витька подбежал к убитому. Тот лежал лицом вверх. Это был Длинный. Витька сунул наган за пояс, яростно засвистел в милицейский свисток. Прибежал перепуганный милиционер.

— Охраняй, — устало сказал Витька. — Сейчас за ним приедут. И горько добавил: — Где же ты был, друг? Обсвистелся я…

— Товарищ начальник! — милиционер старательно прижимал ладонь к козырьку фуражки. — Не слыхал ничего! Детьми клянусь!

Витька махнул рукой и ушел.

Все складывалось как нельзя хуже. Нина могла о многом рассказать, но она умерла, не приходя в сознание, по дороге в больницу. Можно было рассчитывать на крупицы информации от Длинного — хотел того бандит или не хотел, хоть что-нибудь он обронил бы на допросах. Но Длинный тоже был мертв — пуля из Витькиного нагана ударила слишком точно.

Коля приказал вызвать на допрос отца Нины, бухгалтера Ровского. Тот явился незамедлительно — корректный, отутюженный, в хрустящих накрахмаленных манжетах, внешне — типичный интеллигент старого закала. Коля пригласил старика сесть, и, пока тот раздевался и устраивался в кресле, — незаметно присмотрелся к нему.

Умное, открытое лицо. Спокойный взгляд, только глаза покраснели, наверное, от слез. В правой руке — смятый мокрый платок.

Витька и Маруська устроились у окна.

— Колю не уберегли, — горестно вздохнул Ровский. — Теперь вот и Нину… мою… — он издал горлом всхлипывающий звук, и Витька сразу же подал ему стакан с водой. Ровский отхлебнул и благодарно посмотрел на Витьку. — Тронут. Признаться, раньше я думал о молодых людях вашей профессии несколько иначе. Рад, что ошибался. — Он снова всхлипнул, сдерживая рыдания: — Горе… Какое горе отворило мои двери…

— Примите наше искреннее сочувствие, — сказал Коля. — Но я прошу, чтобы вы поняли и нас. Мы обязаны найти деньги и убийц. Поэтому я должен продолжать свои вопросы, вы уж извините. У каждого из нас есть свой долг.

— Спрашивайте.

— Скажите, — Коля вышел из-за стола и сел напротив Ровского. — Вашу дочь убили… неожиданно для вас? Вам понятен вопрос?

Ровский горько усмехнулся:

— Область предчувствий и мистики вас, наверное, не интересует. Но поверьте, я знал, что Нину убьют.

— Как это так? — не выдержал Витька. — Кто вам сказал?

— Никто, — обернулся Ровский. — Я же предварил вас: мистика. Умер Куликов. Они любили друг друга, и я ощутил какую-то тоску. Я подумал, что беда никогда не приходит одна. Я не могу объяснить, но я ждал со дня на день, что Нину убьют.

— Вы должны были сообщить о своих подозрениях нам! — заявил Витька. — Факты были?

— Нет. — Ровский покачал головой. — Тоска была. И боль.

— Куликова на самом деле Юрой звали, — сказал Коля. — И он был не Куликов, а Томич.

— Что? — переспросил Розский. — Какая разница, товарищ следователь. Его больше нет. И ее больше нет. Фамилии и имена нужны живым.

— А вы знали об этом? — спросила Маруська.

— Нет. Я даже затрудняюсь вам объяснить, зачем это нужно было… Коле…

— В прошлом Юра был офицером, — заметил Витька.

— А я — бухгалтером, у Ивана Пермитина служил, у врага… — тихо сказал Ровский. — На этом самом заводе. Ну и что?

— В самом деле, ну и что? — сказал Коля. — Дело не в том. Меня интересует другое. Юра был знаком с этим вот человеком. — Коля протянул Ровскому фотографию Длинного. — Кстати, вы его никогда раньше не встречали?

Ровский долго доставал очки и еще дольше устраивал их на переносице. Посмотрел на фотографию:

— Нет, никогда. Я не знаю этого человека. А что такое? Он имеет отношение к событиям?

— Именно он убил Нину.

Ровский скомкал платок:

— Я надеюсь, суд воздаст ему по заслугам. Его расстреляют?

— Он уже получил свое. Он погиб в перестрелке с нашим работником.

— И все-таки, почему убили вашу дочь? — снова вмешался Витька. — Может, она что знала? И могла выдать преступников?

— Если бы я мог ответить, — тихо сказал Ровский. — Если бы я только мог! Но я слабый, больной старик, увы! И я верю, что более молодые и сильные — вы, во всем разберетесь. Вы простите меня, мне плохо, я лучше пойду.

— Вас отвезут домой на машине, — сказал Коля. — Спасибо вам, до встречи.

— Вы вызовете меня еще? — Ровский с трудом встал.

— Скорее всего, да. До свидания.

Ровский ушел. Коля долго сидел в мрачной задумчивости и молчал.

— Вот что, братцы, — наконец сказал он, — пока все глухо. Тебя, Витя, попрошу найти в архиве послужной список Томича, установить последнее место его службы и поискать среди его бывших сослуживцев интересующих нас людей.

— Понял.

— Давайте еще раз изучим материалы дела, — продолжал Коля. — Я прошу каждую свободную минуту вчитываться и вдумываться. Может быть, что-нибудь и углядим. Братцы, я совсем выдохся, пойду минут сорок пройдусь. Маруся, ты останешься за меня!

На набережной Фонтанки ветер накрутил десятки снежных сугробов. Прохожие опасливо обходили их, а мальчишки с разбегу налетали и барахтались в снегу — с визгом и криками. Коля остановился на своем любимом месте — у чугунного парапета напротив Сергиевской. Теперь она называлась улицей Чайковского. Летний сад, Фонтанка и Нева… Лед был в торосах, местами выступала вода. Она тут же замерзала, превращаясь в стекловидные зеленоватые оконца.

Семнадцать лет назад «псковской» Колька Кондратьев приехал в неведомый, шумный Петроград, наполненный черными бушлатами революционных матросов. Приехал искать счастья и доли, едва не попал под расстрел, но по вечному закону жизни плохое сменилось хорошим, и встретился Коле рабочий человек, большевик Бушмакин, и все сразу стало на свои места. Ясный путь впереди и главный закон революции — «кто был ничем, тот станет всем» — в действии. Сколько же воды в самом прямом смысле унесли с тех пор Фонтанка и Нева. Скольких друзей скрыла земля петроградских кладбищ. «Говорят, человек должен быть счастлив, — думал Коля. — А я? Счастлив ли я? Несмотря на все ошибки, утраты, недостатки и нехватки нашей трудной жизни, да, я счастлив! Потому что у меня есть дело, за которое я готов отдать жизнь, у меня единомышленники-товарищи, которые в трудную минуту станут моим самым твердым плечом, у меня есть любовь — навсегда, до березки… Я — счастлив!»

…Дома был только Генка. Он поступил в авиамодельный кружок и старательно мастерил первый в своей жизни планер.

— Слушай, сын, — Коля с нескрываемым восхищением осмотрел ладно сделанный фюзеляж. — Ты молодец!

— Меня уже хвалили, — без излишней скромности заявил Генка.

— А меня в твоем возрасте били, — грустно сказал Коля. — И нещадно. Придет пьяный отец — и по шеям. Да ладно об этом. Тебе, брат, тринадцать уже. Кем станешь? Конструктором самолетов?

— Авиация нынче — первое дело, — сказал Генка и сел рядом с Колей. — Нет, батя, я по другой линии пойду.

— По какой же, интересно? — оживился Коля.

Генка помолчал немного:

— Окончу школу, в армии отслужу и потом пойду учиться на оперативного работника. Ты этому делу жизнь посвятил.

— Ну уж и посвятил, — растроганно сказал Коля.

— Так мама говорит. — Генка прижался к отцу. — А она всегда говорит правду. Ты посвятил, и я посвящу. Ты не удивляйся, батя. Ты мне отец, а Мария Ивановна — мать, но моих первых кто порешил? Я не забыл, батя. — Генка заплакал.

Коля прижал его к себе, гладил по голове, по щекам.

— Ты что, брат, да что же ты. Перестань, мы с тобой земляки. Псковские мы, не положено нам такое.

— Хуже нет, кто других убивает, — сквозь слезы сказал Генка. — Я должен их всех поймать! Я их поймаю, увидишь.

Пришла Маша, крикнула с порога:

— Мужчины! Рыцари! Где вы? Женщина сгибается под тяжестью двух сумок!

— Что купила? — Коля отнес сумки на кухню.

— Да так, всяко-разно, — улыбнулась Маша. — Мы с Таей в очереди за картошкой стояли, вот купили по десять кило. Она еще в кооператив пошла, за подсолнечным маслом. А что у тебя, муженек?

— Худо, — вздохнул Коля. — Нашли ниточку, а она возьми и порвись. Убили дочь бухгалтера. Помнишь, я тебе рассказывал?

— Мне теперь только и остается, что твои рассказы слушать. Николай, у тебя нет ощущения, что мы начинаем жить как-то не так?

— Нет, — удивленно сказал Коля. — А почему ты об этом говоришь?

— Было когда-то хорошее время. Была я тебе боевой подругой. И делили мы все пополам, дорогой муженек: и хлеб, и сахар, и пули. Слава богу, хоть Генка у нас есть.

— Сотрудником УГРО хочет стать, — с гордостью сообщил Коля.

Маша кивнула и улыбнулась:

— Я знаю, Коля. Никогда бы не подумала, что мой сын захочет стать милиционером, а я буду этому радоваться. Он приходит из школы, рассказывает, как ребята дразнят его за то, что отец — милиционер. А он дает отпор, веришь — агитирует их за милицию! У них в классе уже человек десять хотят у вас работать. Надо их к вам на экскурсию сводить.

— Не детское это зрелище, — вздохнул Коля. — А вообще-то, веди! Я, знаешь, о чем подумал? При государе-императоре такое было невозможно. Дети тогда о чем угодно могли мечтать, только не о службе в полиции! Значит, мы резко отличаемся от них, и это хорошо. Это очень приближает последний день…

— Какой еще последний день?

— А тот самый, — улыбнулся Коля, — в который мы выпустим из домзака последнего жулика.

В кабинете было душно — комендант расщедрился и натопил печку докрасна. Коля открыл окно, в комнату ворвался свежий, морозный воздух. Вечерняя Дворцовая площадь переливалась огнями фонарей, гуляли парочки.

— А что, братцы, — задумчиво сказал Коля, — гуляют люди. Вечер — а они гуляют и ничего не боятся. Гордитесь! Это ваша заслуга. — Коля повесил пальто на вешалку и пригладил волосы. — Изучаете?

— Есть одно несоответствие. — Маруська подняла голову от бумаг. — Мы с Витей все проверили и сопоставили.

— Что именно? — Коля начал перелистывать дело.

— Проверяй, — сказала Маруська. — За убитым вахтером Ивановым числится наган номер сто восемьдесят три двести пятнадцать. А фактически при нем обнаружен сто тринадцать пятьсот шестнадцать. Нашел?

— Нашел, — кивнул Коля. — Это кто же усмотрел? Ты, Витя?

— Я. — Витька не скрывал гордости. — В постовой ведомости значится один номер, а фактически — другой! А этого другого у них на заводе никогда и не было! Вот поглядите, я привез ведомости со времен Ивана Пермитина, хозяина.

— А может, твой Куликов и в самом деле хороший человек, — проговорил Коля. — Интерес к первому изданию Лермонтова и убийство двух человек плохо вяжутся.

— Бывают и исключения, — заметила Маруська. — Помнишь, в прошлом году на Владимирском взяли карманника? Студент третьего курса технологического!

— Ну и что? — Коля пожал плечами. — Это исключение, редкость. Вы же знаете: мир преступника не выходит за пределы бутылки. У всех у них узкие, тупые лбы. Но вот я думаю: если не Куликов, то кто? Свой? Он в полном смысле этого слова должен быть своим, товарищи! Его все знают, никто не опасается. Он заходит в кассу, когда там никого еще нет. У него два нагана. Один — куликовский, номер четыреста двадцать один восемьсот, второй — посторонний, номер сто тринадцать пятьсот шестнадцать. Из куликовского он убивает Анисимова, Евстигнеева и Иванова , а из постороннего — Куликова! Затем сует этот посторонний в руку мертвого Иванова, а куликовский — Куликову. А настоящий наган Иванова и тот, что заранее подсунул Куликову, уносит и уничтожает, и тогда получается, что всех убил Куликов, а Куликова подстрелил Иванов! Если я прав, Куликов сном-духом ни в чем не виноват. Кстати, эта версия объясняет, почему в руках Иванова оказался наган сто тринадцать пятьсот шестнадцать.

— Имею вопрос, — сказал Витька. — А как, по-вашему, удалось Своему заполучить наган Куликова? Выходит, он его заменил другим наганом, чтобы Куликов не обнаружил пропажи? По-вашему, тот, кто это сделал, — не вызывал у Куликова ни малейших подозрений? Он что, вместе с ним жил? А куда он дел деньги? Как их вынес? Слабо, товарищ начальник!

— Тут вот ведь какое дело, — вступила в разговор Маруська. — Ты, Коля, забываешь, что зайти в кассу никто не мог. Свидетель Анохин как говорит? Стучал в кассу без пяти два, — кроме Тихоныча никого не было. А без одной минуты два уже стояла очередь и преступнику, если по-твоему считать, деться было некуда!

— Четыре минуты… — вдруг сказал Витька.

— Ты про что? — Коля с интересом посмотрел на разгорячившегося парня.

— Про то, что от без пяти два до без одной минуты два — ровно четыре минуты прошло. В этот промежуток у кассы никого не было, а если преступник — мастер, то… — Витька развел руками: сами, мол, понимаете.

— Верно, — оживился Коля. — У него были в запасе четыре минуты. Это не так уж и мало! А потом вы учтите, что Анохин с Тихонычем через окошечко разговаривал. А может, в эту минуту убийца уже в кассе сидел, только Тихонычу он опять-таки своим человеком казался?

— А может, Тихоныч тоже был с ними в сговоре? — вскочил Витька и покраснел. — Не-е… Чепуха. Сморозил я.

— Нужно все проверить в натуре, — сказала Маруська. — Я предлагаю провести эксперимент. Сыграем спектакль. Все сделаем, как тогда.

На следующий день всех участников недавних заводских событий собрали в кабинете заместителя директора. Коля объяснил, что будет проведен следственный эксперимент, поэтому, находясь на месте происшествия, все должны делать по возможности то же самое, что делали в день ограбления кассы.

— От точности ваших поступков будет зависеть раскрытие преступления, — Коля несколько преувеличил значение эксперимента, но сделал это умышленно, чтобы вызвать у свидетелей энтузиазм. Все разошлись. Анохин повел Колю в кассу.

Лестница и коридор были пусты, и Анохин заметил по пути, что именно так оно и было в прошлый раз.

— Начали… — Коля посмотрел на часы.

Анохин постучал в дверь кассы. Открылось окошечко.

— Чего тебе? — спросил Витька. Он играл роль кассира Тихоныча.

— Я… — растерялся Анохин. — Понимаете… А, была — не была! — Анохин махнул рукой и затараторил: — Тихоныч, войди и положение, деньги — во как нужны! Будет зарплата?

— Вали в цех, — сказал Витька. — Объявят — придешь. У нас ни для кого исключений нет.

— Тихоныч… — Анохин вошел во вкус и роль играл очень правдоподобно. — Чего тебе стоит? Ты только намекни, а уж я догадаюсь!

Коля смотрел на часы.

— Я все тебе сказал.

Витька захлопнул окошечко кассы.

— По времени — сходится, — заметил Коля. — Ладно. А теперь скажи, видел кого-нибудь в кассе? В момент разговора?

— И тогда не видел, и теперь, — сказал Анохин.

— Пойдем.

По коридору навстречу им уже шли три человека — «Евстигнеев» и два «вахтера».

— Я с ними только поздоровался, — сказал Анохин. — Привет, ребята! Увидел денежный мешок, понял, что зарплата все же будет, и побежал в цех объявить! На все ушло минуты четыре. Потом я вернулся — уже стояла очередь.

Вышли во двор. К кассе быстро приближался бухгалтер Ровский. Как всегда, он был тщательно одет.

— Я шел именно так, — на ходу объявил он Коле. — Ни быстрее, ни медленнее.

Ровский скрылся в подъезде, и тут же к кассе побежали рабочие и служащие завода. Через несколько секунд выстроилась огромная очередь.

— Когда я вернулся, все так и было, — подтвердил Анохин.

К Коле подошел пожилой рабочий — первый в очереди.

— Все так, товарищ начальник, — сказал он. — Бежал по двору — никого! Вошел в вестибюль — слышу, по лестнице кто-то чапает. Ну, думаю, опять товарищ Ровский. И на этот раз я его не обошел! Я вам знаете что скажу! Три года получаю здесь жалованье — случая не помню, чтобы Ровский первым не оказался! Подхожу к кассе — на тебе! Он!

Ровский стоял у кассы. Он улыбнулся Коле, поздоровался с рабочим.

— Все свободны, — сказал Коля. — Если ни у кого нет никаких заявлений или сообщений, — можно разойтись.

Коля вошел в кассу. Кроме Витьки, здесь были несколько работников заводской охраны и Маруська.

— Почему не стреляли? — спросил Коля. — Я же четко сказал: холостыми, пять раз.

— Сделали ровно пять выстрелов. — Витька показал барабан нагана. — Составили протокол. Ничего не слышно, вот и все. — Витька подвинул Коле листок с протоколом, Коля расписался.

Все разошлись.

— По-моему, мы еще больше затемнили картину, — сказала Маруська. — Получается так, что никто, абсолютно никто в кассу проникнуть не мог!