— Откуда я знаю? У меня пока нет никого на примете.

Хозяйка и Юкиэ-сан пустились в обсуждение матримониальных проблем, и вдруг Тонко, которая очень внимательно слушала их, выпалила:

— Я тоже хочу замуж!

Юкиэ— сан была ошеломлена. Хозяйка же с улыбкой осведомилась:

— За кого ты хочешь выйти?

— Знаешь, мама… Говоря по правде, я хочу выйти за Храм Павших Воинов. Но мне очень не хотелось бы ходить через мост Суйдо, а тогда придется… Просто не знаю, как быть.

Ни хозяйка, ни Юкиэ-сан не осмелились комментировать этот блестящий ответ и только рассмеялись. Тут к Тонко обратилась Сунко:

— Ты тоже влюблена в этот храм, сестричка? Я ужасно люблю его. Давай выйдем за него вместе. Хорошо? Не хочешь? Ну и пожалуйста. Я возьму рикшу и поеду туда одна.

— Мыска тозе поедет, — объявила младшая. Итак, малышка тоже решила выйти замуж за храм. Это было бы большим облегчением для хозяина, если бы вся троица вышла замуж за храм.

В это время у парадного входа остановилась коляска, и послышался бодрый голос хозяина. Хозяин вернулся из управления Нихондзуцуми. Он взял у рикши большой сверток и передал служанке, а сам торжественно проследовал в столовую. Поздоровавшись с Юкиэ-сан, он поставил возле знаменитой хибати предмет, похожий на графин. Это был, конечно, не графин, но и не ваза для цветов. Не знаю, как назвать эту странную фаянсовую посудину.

— Какой странный графин, — заметила Юкиэ-сан, осматривая незнакомый предмет. — Вам дали его в полиции?

Дядя сказал хвастливым тоном:

— Хорош, правда?

— Хорош? Этот графин? Не думаю. Зачем вам эта масленка?

— Какая масленка? У тебя нет никакого вкуса.

— Так что же это?

— Ваза для цветов.

— Да какая же это ваза? Горлышко слишком узкое, а корпус слишком толстый…

— Вот интересно! Никакого вкуса у людей. Ты не лучше тетки, — сказал хозяин, поднимая вазу и любуясь ею.

— Ну еще бы, откуда у меня вкус! Я ведь не сумела бы получить в полиции масленку, правда, тетя?

Но тете было не до этого. Она поспешно разбирала возвращенные вещи.

— Просто удивительно! Какие теперь пошли аккуратные грабители! Все выстирано и вычищено, глядите!

— Кто тебе сказал, что в полиции дают масленки? Просто мне было скучно дожидаться там, я решил немного прогуляться и возле управления нашел эту штуку. Тебе-то, конечно, невдомек, а ведь это антикварная ценность!

— Наверное, слишком антикварная. А где вы гуляли, дядя?

— Где? Да по району Нихондзуцуми. И по Иосивара проходил. Место очень оживленное. А ты видела тамошние железные ворота? Поди не видала?

— Разумеется, не видала. Зачем это я пойду в Иосивара? Там живут женщины подлой профессии. Но как вы, дядя, будучи преподавателем, осмелились бродить по таким местам? Вы меня просто удивляете. Ведь так, тетя?

— Да-да, так. Но здесь, кажется, не все вещи. Они вам все вернули?

— Не вернули только дикие бататы. Сказали явиться к девяти, а ждать заставили до одиннадцати. Безобразие. Вот почему японская полиция никуда не годится!

— Японская полиция не годится! — презрительно сказала племянница. — А гулять по Иосивара годится? Вот погодите, если об этом узнают в гимназии, вас уволят. Правда, тетя?

— Да, возможно. Слушайте, здесь нет подкладки от моего оби. А я-то смотрю, чего здесь недостает?

— Подумаешь, подкладка… Вот у меня пропали драгоценные полдня, меня три часа заставили ждать!

Хозяин переоделся в кимоно, сел, прислонившись к хибати, и принялся разглядывать масленку. Хозяйка тоже успокоилась и стала убирать вещи в шкаф.

— Тетя, оказывается, эта штука — антикварная ценность! Правда, она безобразна? Вы ее в Иосивара купили? Ай-яй-яй…

— Что «ай-яй-яй»? Не понимаешь ничего, а берешься судить!

— За такой посудиной нечего ехать в Иосивара. Их везде полно.

— В том-то и дело, что нигде нет. Такую вещь найти нелегко…

— Какой вы, дядя, все-таки идол.

— Как ты смеешь так говорить со старшим? Какой скверный язык стал у нынешних гимназисток! Не мешало бы тебе прочитать «Правила приличия для женщин».

— Дядя, вот вам не нравится страхование. А что хуже — гимназистки или страхование?

— Страхование необходимо, страхуются все, кто думает о будущем. Так что страхование мне не может не нравиться. А вот гимназистки ни на что не годны.

— Ну и пусть не годны. Подумаешь, сами-то вы не застраховались!

— А я собираюсь застраховаться со следующего месяца.

— Обязательно?

— Обязательно.

— Не стоит, дядя. Лучше на эти деньги что-нибудь купить. Правда, тетя?

Тетя усмехнулась, а хозяин нахмурился.

— Ты так говоришь, потому что думаешь, будто можно жить сто или двести лет. Но вот подрастешь да поумнеешь, тогда и поймешь, что страхование жизни необходимо. Я обязательно застрахуюсь со следующего месяца.

— Да? Ну, что же делать. Пусть будет так. Правда, может быть, лучше страховаться, чем покупать мне зонтики. Вы мне тогда этот зонтик прямо навязали. Я вам говорила, что не надо.

— Что, он тебе совсем не нужен?

— А зачем мне зонтик?

— Тогда верни его мне. Как раз Тонко просила зонтик. Отдадим ей. Он у тебя с собой?

— Это уж слишком, дядя. Сами навязали мне подарок, а теперь требуете его обратно.

— Да ты же говоришь, что он тебе не нужен. Вот я и прошу вернуть. Ничего в этом нет особенного.

— Он мне действительно не нужен, но все равно, это уже слишком.

— Вот бестолковая! Что тут особенного? Ты говоришь, что зонтик тебе не нужен, вот я и прошу тебя вернуть его мне.

— Но ведь…

— Что «но ведь»?

— Но ведь так никуда не годится!

— Фу, до чего глупа! Долбишь одно и то же.

— Вы, дядя, тоже все одно и то же долбите.

— А что мне делать, если ты одно и то же повторяешь? Ты же сказала, что он тебе не нужен?

— Сказала. И он мне действительно не нужен. Но возвращать его вам я не хочу.

— Поразительно. Ну что с тобой делать? Какое упрямство и тупость! Вам в гимназии логику преподают?

— Ах, оставьте, пожалуйста! Ну и пусть я необразованная. Можете говорить, что хотите. «Верни!» Даже от чужих такого не услышишь! Поучитесь немного у Дурня Такэ!

— Что? У кого поучиться?

— Я говорю, будьте хоть немного прямым и честным!

— Ты глупа и упряма вдобавок, потому и проваливаешься на экзаменах.

— Ну и что же, что проваливаюсь? Я вас не прошу платить за мое учение.

Юкиэ больше не в силах была сдерживать переполнявшие ее чувства. Она замолчала, и обильные слезы хлынули на ее сиреневую юбку. Хозяин смотрел то на юбку, то на склоненное лицо Юкиэ, словно раздумывая над психологическим источником ее слез. В это время в столовую заглянула О-Сан и, выставив свои красные руки, объявила:

— Гость пожаловал.

— Кто? — осведомился хозяин.

— Гимназист, — ответила О-Сан, искоса поглядывая на плачущую Юкиэ.

Хозяин встал и направился в гостиную. Я осторожно последовал за ним — мне необходимо было изучать людей и собирать нужный материал. Изучать человека следует в те моменты, когда он волнуется. Только тогда изучение приносит желаемые результаты. В обычной обстановке люди все обыкновенные, ни слушать, ни смотреть на них не интересно. Но когда человек волнуется, в нем, обыкновенном человеке, под влиянием каких-то таинственных сил, проявляются какие-то странные, необыкновенные, диковинные, удивительные качества. Одним словом, возникают явления, весьма поучительные для нас, кошек. К явлениям такого порядка относится, несомненно, и горючая слеза, пролитая Юкиэ-сан. Пока Юкиэ-сан разговаривала с хозяйкой, в ней нельзя было даже заподозрить столь необычные свойства. Но едва вернулся хозяин и поставил свою масленку возле хибати, она внезапно — словно дохлого дракона ошпарили из кипящего котла — проявила неведомые свойства своего характера, необычайно странные, необычайно диковинные, необычайно удивительные, о наличии которых до той поры невозможно было догадаться. Впрочем, эти прекрасные свойства характера обычны для всех женщин. К сожалению, они не так легко проявляются. То есть, вообще-то, проявляются постоянно, но далеко не так свободно и не с такой силой, как в данном случае. Мне удалось быть свидетелем этого представления только потому, что на свете живет вот такой чудак, с макушкой набекрень, мой хозяин, который и меня, случается, гладит против шерсти. Я не сомневаюсь, что люди чувствуют себя как на сцене всюду, где появляется мой хозяин. И только благодаря хозяину у меня есть возможность приобрести достаточный опыт в отношении людей, хотя век кошки и короток. Счастливая судьба! Интересно все-таки, кто же наш гость?

А гость был гимназистом лет семнадцати, чуть моложе или чуть старше Юкиэ-сан. У него была огромная синяя голова, остриженная под машинку, и картофелеобразный нос. В общем, ничего достопримечательного в его внешности не было, если не считать громадного черепа. Череп, даже голый, был необычайно велик, а если бы на нем росли такие волосы, как у хозяина, он бы привлекал к себе всеобщее внимание. Хозяин считает, что такие головы не приспособлены к восприятию наук. Возможно, так оно и есть, но на первый взгляд подобная голова, похожая на голову Наполеона, производит ошеломляющее впечатление. Как и все другие гимназисты, наш гость был одет в кимоно с короткими рукавами. Белья под кимоно не было. Говорят, что это очень изящно — надевать кимоно прямо на голое тело и ходить босиком. Но этот юнец имел очень вульгарный облик. Может быть, виной были босые ноги: на циновках отчетливо выделялись три грязных следа. У гостя был смущенный вид. Нет ничего удивительного в том, что смущенный человек сидит тихо, но этому смущенному виду совершенно не соответствовала громадная нахальная голова. Нахалу, который гордится тем, что не здоровается с преподавателем, тяжело, конечно, высидеть в позе нормального человека хотя бы полчаса. Но со стороны выглядит очень смешно, когда подобный тип делает вид, будто он от рождения образец благопристойности и оплот нравственности. Любопытно, как это они, такие наглые и развязные на гимнастических площадках и в классах, способны сдерживать себя при других обстоятельствах? Эта мысль возбуждала во мне насмешливую жалость к нашему гостю. И как бы ни был глуп и бестолков хозяин, он начинает казаться человеком значительным, когда сталкивается лицом к лицу с таким учеником. Вероятно, и хозяин сознает это. Есть поговорка, что пылинки, скопившись, образуют горы. Ученики, собравшись вместе, представляют собой силу, которой нельзя пренебрегать. Они способны на остракизм и на стачку. На мой взгляд это нечто вроде храбрости пьяного труса. Дикие выходки стада учеников можно рассматривать как результат временного безумия, наступившего вследствие опьянения сознанием своего численного превосходства. В противном случае разве посмел бы такой вот типчик, который сидит сейчас, забившись в угол, презирать своего преподавателя? Разве посмел бы он выкидывать дурацкие шутки?

Хозяин пододвинул к гостю дзабутон и предложил сесть на него. Но господин Тыквоголовый не двинулся с места, он словно окаменел. Было странно видеть за безучастным ко всему дзабутоном безмолвную громадную голову. Дзабутон предназначен для сидения. Хозяйка купила его не для того, чтобы им любовались. Сидеть на циновке рядом с дзабутоном — это оскорбление для дзабутона, а следовательно, и для его хозяина. А господин Тыквоголовый вовсе не питал к дзабутону никаких враждебных чувств. Попросту говоря, он с младенческих лет ни разу не сидел по-человечески. Ноги его уже начали ныть от претерпеваемых ими мук, но он упорно отказывался от дзабутона, несмотря на то что дзабутон оказывался из-за этого в дурацком положении и несмотря на то что дзабутон был предложен самим хозяином. Ах, какой стеснительный этот господин Тыквоголовый! Лучше бы он стеснялся тогда, когда таких, как он, собирается целое стадо. Пусть бы стеснялся в гимназии. Пусть бы стеснялся в пансионе. Нет, он стесняется там, где это совсем не нужно. А там, где нужно стесняться, он хулиганит. Скверный Тыквоголовый бонза…

Фусума тихо раздвинулись, и Юкиэ-сан почтительно подала бонзе чашку чая. Во всякое другое время бонза не упустил бы случая сказать по этому поводу какую-нибудь гадость, но сейчас при виде цветущей девицы, которая церемонно, по всем правилам школы Огасавара, изученным в гимназии, протянула ему чашку, он растерялся окончательно. Юкиэ-сан хихикнула и снова неслышно удалилась. Видимо, при одинаковом возрасте женщины более развиты, нежели мужчины. Юкиэ-сан гораздо смелее бонзы. И ее хихиканье было особенно выразительно после только что пролитых горючих слез.

После того как Юкиэ ушла, обе стороны некоторое время сидели молча. Наконец хозяин решил, что это уже похоже на самосозерцание с целью совершенствования духа, и раскрыл рот:

— Как бишь тебя?

— Фуруи.

— Фуруи? Ага. Фуруи. А дальше? Имя?

— Фуруи Буэмон.

— Фуруи Буэмон… Угу… Да, имя довольно длинное. Несовременное имя. Старинное имя. Ты, кажется, в четвертом классе?

— Нет.

— В третьем классе?

— Нет. Я во втором классе.

— Во втором «А»?

— Нет, «Б».

— «Б»? Значит, ты в моей группе? — удивленно сказал хозяин.

Если говорить по правде, эта гигантская голова с первых же дней своего появления в гимназии поразила воображение хозяина. Иногда он даже видел ее во сне. Но дурак хозяин был не в состоянии установить связь между этой примечательной головой и старинным именем, а тем более между головой, старинным именем и группой «Б» второго класса. И, постигнув наконец, что эта чудовищная голова, снившаяся ему по ночам, принадлежит ученику класса, в котором он, хозяин, является наставником, он мысленно захлопал в ладоши от восторга. Однако ему все еще было невдомек, для чего этот Тыквоголовый парень, да еще со старинным именем, да еще ученик его класса, явился к нему. Еще не было случая, чтобы ученики наносили визиты своему не пользовавшемуся популярностью учителю хотя бы по случаю Нового года. Фуруи Буэмон был поистине редким гостем. Хозяин не знал, как себя повести, потому что не знал, чем он обязан этому визиту. «Пришел развлечься? Вряд ли, за этим ко мне не ходят. Пришел сообщить о том, что меня уволили? Нет, тогда он держался бы развязно. И тем более не может быть, чтобы он пришел попросить моего совета о том, как следует жить». Нет, хозяин никак не мог додуматься, зачем явился Фуруи Буэмон. Впрочем, если судить по виду Фуруи Буэмона, то ему самому было неясно, зачем он пришел. Наконец, отчаявшись, хозяин спросил официальным тоном:

— Ты в гости пришел?

— Нет.

— Значит, по делу?

— Да.

— По школьному вопросу?

— Да. Хотел немного поговорить.

— Угу. Так о чем? Говори же.

Но Буэмон-кун молчал, опустив очи долу. Вообще-то Буэмон-кун был весьма болтлив, хотя и учился во втором классе. Его мозг, не в пример голове, был недоразвит, и по болтливости этот ученик занимал в группе «Б» первое место. Именно он поставил хозяина в тупик, потребовав перевода на японский язык слова «Колумб». Да, видимо, была какая-то серьезная причина тому, что сей разговорчивый господин молчал и только ерзал на месте, как принцесса-заика. И причина эта заключалась не только в стеснении. Хозяину это тоже начало казаться странным.

— Если у тебя есть что сказать, говори скорее.

— Мне как-то неловко говорить…

— Неловко говорить? — хозяин заглянул в лицо Буэмон-куна, но тот продолжал смотреть вниз, и определить выражение его лица было трудно. Тогда хозяин попробовал изменить тон и сказал ласково: — Говори, не стесняясь. Нас никто не слышит, а я никому не скажу.

— Можно рассказывать? — Буэмон-кун все еще колебался.

— Можно, наверное, — решил хозяин.

— Ну, тогда я расскажу, — вздохнул Тыквоголовый и, подняв голову, тупо посмотрел на хозяина. Глаза у него совершенно треугольные. Хозяин надул щеки и выпустил в сторону дым «Асахи».

— Знаете… Такое дело получилось, не знаю, как теперь быть.

— А что случилось?

— Как что случилось? Я в большом затруднении и пришел к вам…

— Так что же тебя затрудняет?

— Я не хотел этого делать, но Хамада пристал: одолжи, говорит, да одолжи…

— Хамада — это Хамада Хэйскэ?

— Да.

— Так что, ты одолжил этому Хамада деньги в уплату за пансион?

— Нет, я одолжил ему не деньги.

— А что же?

— Свое имя одолжил.

— А для чего Хамада понадобилось твое имя?

— Он отправил любовное письмо.

— Что отправил?

— Я ему говорю, чем одалживать свое имя, я лучше опущу письмо в почтовый ящик…

— Ничего не понимаю. Кто и что сделал?

— Было отправлено любовное письмо.

— Любовное письмо? Кому?

— Да я же говорю, что неловко рассказывать об этом.

— Ну ладно, значит, ты отправил какой-то женщине любовное письмо.

— Нет, не я.

— Хамада?

— И не Хамада.

— Так кто же отправил?

— Этого я не знаю.

— Ничего не пойму. Что же, никто ничего не отправлял?

— Там только мое имя.

— Что значит «там только мое имя»? Ничего не понимаю. О чем ты говоришь? Рассказывай все по порядку. Кому было адресовано письмо?

— Барышне Канэда.

— Это дочь коммерсанта Канэда?

— Да.

— А что значит «имя одолжил»?

— Видите ли, эта девица модничает и нос задирает, вот ей и отправили любовное письмо… Хамада сказал, что без подписи нельзя. Я ему говорю: подпишись своим именем. А он говорит: это неинтересно. Лучше, говорит, пусть будет подписано Фуруи Буэмон. Вот так я и одолжил свое имя.

— Ты что, знаешь эту девушку?

— Нет, не знаю. Даже не видел никогда.

— Какая наглость! Посылать любовное письмо человеку, которого не знаешь! Зачем же вы это сделали?

— Все говорили, что она хвастает и нос задирает, вот и решили подшутить над нею.

— Натворили вы дел. Значит, отправили за твоей подписью?

— Да. Письмо написал Хамада, я одолжил имя, а Эндо ночью отправил.

— Значит, вы втроем сговорились?

— Да. Но потом я испугался. Вдруг все раскроется и меня исключат? Я так беспокоюсь, что уже несколько ночей не сплю. В голове словно туман стоит.

— Черт знает, какую глупость вы выдумали. Что же, так прямо и подписали — «ученик второго класса гимназии „Буммэй“ Фуруи Буэмон»?

— Нет, про гимназию не писали.

— Хорошо хоть, что догадались. Этого бы только не хватало! Тогда бы речь шла о чести гимназии «Буммэй».

— Как вы думаете, меня исключат?

— Как тебе сказать…

— Сэнсэй, у меня очень строгий отец. Да еще у меня мачеха. Если меня исключат, мне плохо придется. Неужели исключат?

— Вот я и говорю, что нельзя делать такие штуки.

— Я и не хотел, да вот так получилось… Нельзя ли постараться, чтобы меня не исключили?

Буэмон говорил слезливым голосом. Давно уже за фусума фыркают хозяйка и Юкиэ-сан, а хозяин все тянет с важным видом: «Не знаю… Вот уж не знаю, как с тобой быть…» Страшно интересно.

Я сказал — «интересно». Возможно, вы спросите: почему? Вопрос резонный. Величайшая цель жизни как человека, так и животного, — это познание самого себя. Если бы люди оказались способными познать самих себя, они были бы достойны большего уважения, чем кот. И тогда я немедленно прекратил бы писать всю эту ерунду. Но человек никогда не познает свое «Я», как никогда не увидит собственных ушей. Вот почему за разъяснениями по поводу своего «Я» люди обращаются к обычно презираемым котам. Конечно, человек делает вид, что ему все известно, и просто чего-то не хватает. Он расхаживает по земле с величественным видом, называя себя венцом творения. Меня разбирает смех, когда я гляжу на него. Вот он и таскается по свету, сгибаясь под тяжестью этого самого венца творения, и спрашивает у всех встречных, где его уши. И не думайте, что он когда-нибудь откажется от этого венца. Будет таскать его до самой смерти. Впрочем, при всем этом он может считаться даже симпатичным, если только довольствуется тем, что он дурак.

Рассказывая о Буэмон-куне, о хозяине, о хозяйке и о Юкиэ-сан, я сказал «страшно интересно» не потому, что получилось такое совпадение, и не потому, что это совпадение касается столь пикантного предмета. Нет, меня заинтересовала реакция всех этих людей на описываемые события. Начнем с хозяина. Он относится к происшествию довольно прохладно. Его не особенно волнует строгость папаши Буэмон-куна и отношения между Буэмон-куном и его мачехой. Да он и не должен волноваться. Ведь между исключением Буэмон-куна и увольнением хозяина громадная разница. Вот если бы исключили всех учеников из всех гимназий, тогда другое дело. Тогда преподавателю не на что было бы жить. Но изменения в судьбе одного только Буэмон-куна, как бы велики они ни были, на судьбе хозяина не отразятся. А раз так, то с какой стати хозяин будет волноваться из-за Буэмон-куна? Хмуриться, сморкаться, вздыхать по поводу неприятностей постороннего человека совсем не в характере хозяина. Никто не поверит, что человек такое добросердечное существо. Только в качестве налога за свое появление на свет он иногда ради приличия пускает слезу и строит сочувственную мину. Это сплошной обман. Хотя, по правде говоря, для того, чтобы корчить сочувственные мины, требуется определенное искусство. Тех, кто обладает искусством такого обмана в наибольшей степени, называют «совестью человечества» и очень ценят. Поэтому самые подозрительные люди — это те, кого ценят другие. Присмотритесь к такому типу, и вы сразу все поймете. В этом смысле хозяин относится к неискусным. Поэтому его не ценят. И он, естественно, не прячет свое равнодушие, а выставляет его напоказ. Стоит поглядеть, как он повторяет Буэмон-куну: «Не знаю, не знаю, как с тобой быть…» Но было бы непростительной несправедливостью презирать такого праведника, как мой хозяин, из-за его равнодушия. Равнодушие — природное качество человека, и тот, кто не прячет свое равнодушие, честный человек. Не следует переоценивать людей и ожидать от хозяина в данном случае сочувствия к Буэмон-куну. Ожидать в этом взбаламученном мире от честности большего, чем равнодушие, все равно что ждать, когда верные рыцари старинных фантастических романов начнут гарцевать на улицах под вашими окнами.

Теперь о женщинах, что хихикают в столовой. Их привлекает главным образом смехотворность всей истории. Происшествие с любовным письмом, которое не дает спать по ночам Буэмон-куну, представляется им исполненным радостной благодати, словно голос Будды. Попробуем разобраться в этом, и мы увидим, что их веселит скверное положение, в которое попал Буэмон-кун. Спросите этих женщин: «Почему у вас вызывает смех человек в скверном положении?» И они вам ответят, что вы дурак. Или скажут, что вы задали этот вопрос с целью оскорбить их женское достоинство. Возможно, они и в самом деле будут считать себя оскорбленными. Но правда и то, что они рады посмеяться над человеком, попавшим в беду. Нечего ожидать, что женщина предупредит вас: «Сейчас я буду оскорблять свое женское достоинство, но вы помалкивайте и не задавайте дурацких вопросов». Это все равно как если бы вор заявил: «Я сейчас буду грабить, но не смейте говорить мне, что это безнравственно. Этим вы опозорите и оскорбите меня». Женщины умны. Их рассуждения не лишены логики. Так что если тебе пришлось родиться человеком, будь любезен оставаться спокойным, когда тебя будут топтать ногами, пинать и всячески поносить. Более того, оплевав и обгадив тебя, над тобой еще будут посмеиваться. А если ты не способен оставаться спокойным в таком положении, держись подальше от существ, именуемых умными женщинами. Возможно, Буэмон-кун, совершивший без всякой задней мысли непристойный поступок и теперь совершенно подавленный, скажет, что нехорошо смеяться, когда ему так плохо. Но такие слова исторгнет у него лишь юношеская наивность. Тот, кто не терпит, чтобы его оскорбляли, именуется человеком, лишенным выдержки. Если он не желает, чтобы его оскорбляли, пусть ведет себя скромно.

Наконец о Буэмон-куне. Он — воплощение беспокойства. Его гигантская голова готова взорваться от переполняющего ее беспокойства, как голова Наполеона разрывалась от тщеславия. Его картофелеобразный нос подергивается — беспокойство овладело всеми лицевыми мускулами. Это бессознательный рефлекс: словно заглотив чудовищную конфету, он третий день чувствует в животе какой-то ком, от которого никак не может избавиться. Охваченный отчаянием, он уцепился за мысль, что его может выручить преподаватель, облеченный властью классного наставника. Вот почему он принес в наш дом с повинной свою гигантскую голову. Он уже забыл, что в гимназии постоянно изводил этого преподавателя и подстрекал других. Он, кажется, уверен, что наставник, невзирая ни на что, обязан принять в нем участие. Должен сказать, что мыслит он весьма примитивно. Хозяин стал его наставником не по своему желанию, а по приказу директора. Это такая же должность, как котелок дяди Мэйтэя. Одно название, и больше ничего. А с одним названием далеко не уедешь. Если бы название могло принести какую-нибудь пользу, то Юкиэ-сан послала бы на смотрины вместо себя одно свое имя. Буэмон-кун не только самонадеян, но еще и переоценивает натуру человеческую, полагая, что посторонние обязаны ему помогать. И он, наверное, никак не ожидал, что над ним будут смеяться. Можно не сомневаться, что в доме своего наставника Буэмон-кун познал великую истину о человеке. Теперь постепенно он будет превращаться в настоящего человека. Он будет смеяться, когда другие попадут в беду, он останется равнодушным к переживаниям посторонних. Мир переполнится буэмон-кунами. Мир переполнится такими, как Канэда-сан и его супруга. От всей души желаю Буэмон-куну как можно скорее познать себя и стать настоящим человеком. Иначе, как бы он ни раскаивался, как бы ни алкал вернуться на стезю добродетели, ему не добиться таких успехов, каких добился господин Канэда. Более того, общество еще отринет его. А это уже посерьезнее, чем исключение из гимназии.

Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.

— Сэнсэй.

Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: «Не знаю, как с тобой быть…» Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:

— Входи же.

— У вас, кажется, гость, — все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.

— Ничего, заходи.

— Я, собственно, пришел за вами…

— Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.

— На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.

— На какую там еще прогулку? Да входи же ты.

— Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.

— На что это тебе? Иди сюда.

Кангэцу— кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.

— Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?

— Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.

— Еще чего!

— Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, становится жутко.

— Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.

— Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.

— А зачем все это ощущать?

— А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!

— Так уж и заревут по твоему приказанию?

— Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими… [150]

— Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?

— Кажется, так говорят, когда бывает страшно.

— Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?

— И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.

— Да, это ужасно страшно.

— Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.

— Право, не знаю, стоит ли… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.

Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:

— Сэнсэй, как же мне быть?

Кангэцу— кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.

Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.

— Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.

— Что вы! Я не хочу.

— Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.

— Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».

— Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.

— А я вот не хочу! — сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.

— Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.

— Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.

— Ну вот, что ты сделала? — сказала хозяйка.

— Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.

Кангэцу— кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор: