Владимир Набоков
      Русская река
      Каждый помнит какую-то русскую реку, но бессильно запнется, едва говорить о ней станет: даны человеку лишь одни человечьи слова.
      А ведь реки - как души - все разные... Нужно, чтоб соседу поведать о них, знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный, изумрудную речь водяных...
      Но у каждого в сердце, где клад заковала кочевая стальная тоска, отзывается внятно, что сердцу, бывало, напевала родная река...
      Для странников верных качнул я дыханьем души эти качели слогов равномерных в бессонной тиши... Повсюду, в мороз и на зное, встретишь странников этих, несущих, как чудо, как бремя страстное, родину...
      Сам я - бездомный - как-то ночью стоял на мосту, в городе мглистом, огромном, и глядел в маслянистую темноту, - рядом с тенью случайно-любимой, стройной, как черное пламя, да только с глазами безнадежно-чужими...
      Я молчал, и спросила она на своем языке: "Ты меня уж забыл?" - и не в силах я был объяснить, что я - там, далеко, на реке илистой, тинистой, с именем милым, с именем что камышовая тишь... Это словно из ямочки в глине черно-синий выстрелит стриж и вдоль по-сердцу носится с криком своим изумленным: вий-вий...
      Это было в раю...
      Это было в России.
      Вот гладкая лодка плывет в тихоструйную юность мою: мимо леса, полного иволог, солнца, прохлады грибной, мимо леса, где березовый ствол чуть сквозит белизной стройной в буйном бархате хвойном, мимо красных, крутых берегов, парчовых островков, мимо плавных полянок сырых, в скабиозах и лютиках...
      Раз! - и тугие уключины звякают - раз! - и весло на весу проливает огнистые слезы в зеленую тень. Чу! - в прибрежном лесу кто-то легко зааукал... Дремлет цветущая влага - подковы листьев плавучих, фарфоровый купол цветка водяного... Как мне запомнилась эта река узорная, узкая!.. Вечереет... (И как объяснить, что значило русское: "вечереет"?)
      Стрекоза, - бирюзовая нить, два крыла слюдяных, - замерла на перилах купальни... Солнце в черемухах... Колокол дальний... Тучки румяные, русые... Червячка из чехла выжмешь, за усики вытянешь, и - на крючок. Ждешь. Клюет.
      Сладко дрогнет леса, и блеснет, шлепнет о мокрые доски голубая плотва, головастый бычок или хариус жесткий...
      А когда мне удить надоест, - на деревянный навес взберусь (...Русь!..) и оттуда беззвучно ныряю в отраженный закат... ослепленный, плыву наугад, ширяю, навзничь ложусь, - и не ведаю, где я, - в небесах, на воде ли? Мошкара надо мною качается, вверх и вниз, вверх и вниз, без конца...
      Вечер кончается. Осторожно сдираю с лица липкую травку... В щиколотку щиплет малявка: сладок мне рыбий слепой поцелуй. В лиловеющей зыби - узел огненных струй; и плыву я, горю, глотаю зарю вечеровую.
      А теперь, в бесприютном краю, уж давно не снимая котомки, качаю-ловлю я, качаю-ловлю строки о русской речонке, строки, как отблески солнца, бессвязные...
      Ведь реки - как души - все разные... Нужно, чтоб соседу поведать о них, знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный, изумрудную речь водяных...
      Но у каждого в сердце, где клад заковала кочевая стальная тоска, отзывается внятно, что сердцу, бывало, напевала родная река...
      Впервые: "Наш мир" (Берлин), 14 сентября 1924 г.