НЫРОК В КРОЛИЧЬЮ НОРКУ
      Ане становилось скучно сидеть без дела рядом с сестрой на травяном скате; раза два она заглянула в книжку, но в ней не было ни разговоров, ни картинок. “Что проку в книжке без картинок и без разговоров?” – подумала Аня.
      Она чувствовала себя глупой и сонной – такой был жаркий день. Только что принялась она рассуждать про себя, стоит ли встать, чтобы набрать ромашек и свить из них цепь, как вдруг, откуда ни возьмись, пробежал мимо нее Белый Кролик с розовыми глазами.
      В этом, конечно, ничего особенно замечательного не было; не удивилась Аня и тогда, когда услыхала, что Кролик бормочет себе под нос: “Боже мой, Боже мой, я наверняка опоздаю”. (Только потом, вспоминая, она заключила, что говорящий зверек – диковина, но в то время ей почему-то казалось это очень естественным.) Когда же Кролик так-таки и вытащил часы из жилетного кармана и, взглянув на них, поспешил дальше, тогда только у Ани блеснула мысль, что ей никогда не приходилось видеть, чтобы у кролика были часы и карман, куда бы их совать. Она вскочила, сгорая от любопытства, побежала за ним через поле и как раз успела заметить, как юркнул он в большую нору под шиповником.
      Аня мгновенно нырнула вслед за ним, не задумываясь над тем, как ей удастся вылезти опять на свет Божий.
      Нора сперва шла прямо в виде туннеля, а потом внезапно оборвалась вниз – так внезапно, что Аня не успела и ахнуть, как уже стоймя падала куда-то, словно попала в бездонный колодец.
      Да, колодец, должно быть, был очень глубок, или же падала она очень медленно: у нее по пути вполне хватало времени осмотреться и подумать о том, что может дальше случиться. Сперва она взглянула вниз, чтоб узнать, что ее ожидает, но глубина была беспросветная; тогда она посмотрела на стены колодца и заметила, что на них множество полок и полочек; тут и там висели на крючках географические карты и картинки. Она падала вниз так плавно, что успела мимоходом достать с одной из полок банку, на которой значилось: “Клубничное варенье” . Но, к великому ее сожалению, банка оказалась пустой. Ей не хотелось бросать ее, из боязни убить кого-нибудь внизу, и потому она ухитрилась поставить ее в один из открытых шкафчиков, мимо которых она падала.
      “Однако, – подумала Аня, – после такого испытания мне ни чуточки не покажется страшным полететь кувырком с лестницы! Как дома будут дивиться моей храбрости! Что лестница! Если бы я даже с крыши грохнулась, и тогда б я не пикнула! Это уже, конечно”.
      Вниз, вниз, вниз… Вечно ли будет падение? “Хотела бы я знать, сколько верст сделала я за это время, – сказала она громко. – Должно быть, я уже приближаюсь к центру земли. Это, значит, будет приблизительно шесть тысяч верст. Да, кажется, так… (Аня, видите ли, выучила несколько таких вещей в классной комнате, и хотя сейчас не очень кстати было высказывать свое знание, все же такого рода упражнение ей казалось полезным.)…Да, кажется, это верное расстояние, но вопрос в том, на какой широте или долготе я нахожусь?” (Аня не имела ни малейшего представления, что такое долгота и широта, но ей нравился пышный звук этих двух слов.)
      Немного погодя она опять принялась думать вслух: “А вдруг я провалюсь сквозь землю? Как забавно будет выйти на той стороне и очутиться среди людей, ходящих вниз головой! Антипатии, кажется”. (На этот раз она была рада, что некому слышать ее: последнее слово как-то не совсем верно звучало.)
      “Но мне придется спросить у них название их страны. Будьте добры, сударыня, сказать мне, куда я попала: в Австралию или в Новую Зеландию?” (Тут она попробовала присесть – на воздухе-то!) “Ах, за какую дурочку примут меня! Нет, лучше не спрашивать: может быть, я увижу это где-нибудь написанным”.
      Вниз, вниз, вниз… От нечего делать Аня вскоре опять заговорила: “Сегодня вечером Дина, верно, будет скучать без меня. (Дина была кошка.) Надеюсь, что во время чая не забудут налить ей молока в блюдце. Дина, милая, ах, если бы ты была здесь, со мной! Мышей в воздухе, пожалуй, нет, но зато ты могла бы поймать летучую мышь! Да вот едят ли кошки летучих мышей? Если нет, почему же они по крышам бродят?” Тут Аня стала впадать в дремоту и продолжала повторять сонно и смутно: “Кошки на крыше, летучие мыши…” А потом слова путались и выходило что-то несуразное: летучие кошки, мыши на крыше… Она чувствовала, что одолел ее сон, но только стало ей сниться, что гуляет она под руку с Диной и очень настойчиво спрашивает у нее: “Скажи мне, Дина, правду: ела ли ты когда-нибудь летучих мышей?” – как вдруг…
      Бух! Бух!
      Аня оказалась сидящей на куче хвороста и сухих листьев. Падение было окончено. Она ничуть не ушиблась и сразу же вскочила на ноги. Посмотрела вверх – там было все темно. Перед ней же был другой длинный проход, и в глубине его виднелась спина торопливо семенящего Кролика. Аня, вихрем сорвавшись, кинулась за ним и успела услышать, как он воскликнул на повороте: “Ох, мои ушки и усики, как поздно становится!” Она была совсем близко от него, но, обогнув угол, потеряла его из виду. Очутилась она в низкой зале, освещенной рядом ламп, висящих на потолке.
      Вокруг всей залы были многочисленные двери, но все оказались запертыми! И после того как Аня прошлась вдоль одной стороны и вернулась вдоль другой, пробуя каждую дверь, она вышла на середину залы, с грустью спрашивая себя, как же ей выбраться наружу.
      Внезапно она заметила перед собой столик на трех ножках, весь сделанный из толстого стекла. На нем ничего не было, кроме крошечного золотого ключика, и первой мыслью Ани было, что ключик этот подходит к одной из дверей, только что испробованных ею. Не тут-то было! Замки были слишком велики, ключик не отпирал. Но, обойдя залу во второй раз, она нашла низкую занавеску, которой не заметила раньше, а за этой занавеской оказалась крошечная дверь. Она всунула золотой ключик в замок – он как раз подходил!
      Аня отворила дверцу и увидела, что она ведет в узкий проход величиной с крысиную норку. Она встала на колени и, взглянув в глубину прохода, увидела в круглом просвете уголок чудеснейшего сада. Как потянуло ее туда из сумрачной залы, как захотелось ей там побродить между высоких нежных цветов и прохладных светлых фонтанов! – но и головы она не могла просунуть в дверь. “А если б и могла, – подумала бедная Аня, – то все равно без плеч далеко не уйдешь. Ах, как я бы хотела быть в состоянии складываться, как подзорная труба! Если бы я только знала, как начать, мне, пожалуй, удалось бы это”. Видите ли, случилось столько необычайного за последнее время, что Ане уже казалось, что на свете очень мало действительно невозможных вещей.
      Постояла она у дверцы, потопталась, да и вернулась к столику, смутно надеясь, что найдет на нем какой-нибудь другой ключ или, по крайней мере, книжку правил для людей, желающих складываться по примеру подзорной трубы; на этот раз она увидела на нем скляночку (которой раньше, конечно, не было, подумала Аня), и на бумажном ярлычке, привязанном к горлышку, были напечатаны красиво и крупно два слова: “ВЫПЕЙ МЕНЯ”.
      Очень легко сказать: “Выпей меня”, но умная Аня не собиралась действовать опрометчиво. “Посмотрю сперва, – сказала она, – есть ли на ней пометка “яд””. Она помнила, что читала некоторые милые рассказики о детях, которые пожирались дикими зверями, и с которыми случались всякие другие неприятности, – все только потому, что они не слушались дружеских советов и не соблюдали самых простых правил, как, например: если будешь держать слишком долго кочергу за раскаленный докрасна кончик, то обожжешь руку; если слишком глубоко воткнешь в палец нож, то может пойти кровь; и, наконец, если глотнешь из бутылочки, помеченной “яд”, то рано или поздно почувствуешь себя неважно.
      Но в данном случае на склянке никакого предостережения не было, и Аня решилась испробовать содержимое. И так как оно весьма ей понравилось (еще бы! это был какой-то смешанный вкус вишневого торта, сливочного мороженого, ананаса, жареной индейки, тянучек и горячих гренков с маслом), то склянка вскоре оказалась пуста.
      …
      “Вот странное чувство! – воскликнула Аня. – Должно быть, я захлопываюсь, как телескоп.”
      Действительно: она теперь была не выше десяти дюймов росту и вся она просияла при мысли, что при такой величине ей легко можно пройти в дверцу, ведущую в дивный сад. Но сперва нужно было посмотреть, перестала ли она уменьшаться: этот вопрос очень ее волновал. “Ведь это может кончиться тем, что я вовсе погасну, как свеча, – сказала Аня. – На что же я тогда буду похожа?” И она попробовала вообразить себе, как выглядит пламя, после того, как задуешь свечу. Никогда раньше она не обращала на это внимания.
      Через некоторое время, убедившись в том, что ничего больше с ней не происходит, она решила не медля отправиться в сад. Но, увы! Когда бедная Аня подошла к двери, она спохватилась, что забыла взять золотой ключик, а когда пошла за ним к стеклянному столику, то оказалось, что нет никакой возможности до него дотянуться: она видела его совершенно ясно, снизу, сквозь стекло, и попыталась даже вскарабкаться вверх по одной из ножек, но слишком было скользко; и уставшая от тщетных попыток, бедняжка свернулась в клубочек и заплакала.
      “Будет тебе плакать. Что толку в слезах? – довольно резко сказала Аня себе самой. – Советую тебе тотчас же перестать”. Советы, которые она себе давала, обычно были весьма добрые, хотя она редко следовала им. Иногда она бранила себя так строго, что слезы выступали на глазах, а раз, помнится, она попробовала выдрать себя за уши за то, что сплутовала, играя сама с собой в крокет. Странный этот ребенок очень любил представлять из себя двух людей. “Но это теперь ни к чему, – подумала бедная Аня. – Ведь от меня осталось так мало! На что я гожусь?…”
      Тут взгляд ее упал на какую-то стеклянную коробочку, лежащую под столом: она открыла ее и нашла в ней малюсенький пирожок, на котором изящный узор изюминок образовал два слова: “СЪЕШЬ МЕНЯ!”
      “Ну что же, и съем! – сказала Аня. – И если от этого я вырасту, то мне удастся достать ключ; если же я стану еще меньше, то смогу подлезть под дверь. Так или иначе, я буду в состоянии войти в сад. Будь что будет!”
      Она съела кусочек и стала спрашивать себя: “В какую сторону, в какую?” – и при этом ладонь прижимала к темени, чтобы почувствовать, по какому направлению будет расти голова; однако, к ее великому удивлению, ничего не случилось: она оставалась все того же роста. Впрочем, так обыкновенно и бывает, когда ешь пирожок, но она так привыкла на каждом шагу ждать одних только чудес, что жизнь уже казалась ей глупой и скучной, когда все шло своим порядком.
      Поэтому она принялась за пирожок, и вскоре он был уничтожен.
      …

       ПРОДОЛЖЕНИЕ
      “Чем дальнее, тем странше! – воскликнула Аня (она так оторопела, что на какое-то мгновенье разучилась говорить правильно). – Теперь я растягиваюсь, как длиннейшая подзорная труба, которая когда-либо существовала. Прощайте, ноги! – (Дело в том, что, поглядев вниз, на свои ноги, она увидела, что они все удаляются и удаляются, – вот-вот исчезнут.) – Бедные мои ножки, кто же теперь на вас будет натягивать чулки, родные? Уж, конечно, не я! Слишком велико расстояние между нами, чтобы я могла о вас заботиться; вы уж сами как-нибудь устройтесь. Все же я должна быть с ними ласкова, – добавила про себя Аня, – а то они, может быть, не станут ходить в ту сторону, в какую я хочу! Что бы такое придумать! Ах, вот что: я буду дарить им по паре сапог на Рождество”.
      И стала она мысленно рассуждать о том, как лучше осуществить этот замысел. “Сапоги придется отправить с курьером, – думала она. – Вот смешно-то! посылать подарки своим же ногам! И как дико будет выглядеть адрес:
      ГОСПОЖЕ ПРАВОЙ НОГЕ АНИНОЙ
      Город Коврик
      Паркетная губерния.
      “Однако какую я чушь говорю!”
      Тут голова ее стукнулась о потолок; тогда она схватила золотой ключик и побежала к двери, ведущей в сад.
      Бедная Аня! Всего только и могла она, что, лежа на боку, глядеть одним глазом в сад; пройти же было еще труднее, чем раньше. И, опустившись на поле, она снова заплакала.
      “Стыдно, стыдно! – вдруг воскликнула Аня. – Такая большая девочка (увы, это было слишком верно) – и плачет! Сейчас же перестань! Слышишь?” Но она все равно продолжала лить потоки слез, так что вскоре на полу посредине залы образовалось глубокое озеро.
      Вдруг она услыхала мягкий стук мелких шажков. И она поскорее вытерла глаза, чтобы разглядеть, кто идет. Это был Белый Кролик, очень нарядно одетый, с парой белых перчаток в одной руке и с большим веером в другой. Он семенил крайне торопливо и бормотал на ходу: “Ах, Герцогиня, Герцогиня! Как она будет зла, если я заставлю ее ждать!”
      Аня находилась в таком отчаянии, что готова была просить помощи у всякого: так что, когда Кролик приблизился, она тихо и робко обратилась к нему: “Будьте добры…” Кролик сильно вздрогнул, выронил перчатки и веер и улепетнул в темноту с величайшей поспешностью.
      Аня подняла и перчатки и веер и, так как в зале было очень жарко, стала обмахиваться все время, пока говорила:
      “Ах ты, Боже мой! Как сегодня все несуразно! Вчера все шло по обыкновению. Неужели же за ночь меня подменили? Позвольте: была ли я сама собой, когда утром встала? Мне как будто помнится, что я чувствовала себя чуть-чуть другой. Но если я не та же, тогда… тогда… кто же я, наконец? Это просто головоломка какая-то!” И Аня стала мысленно перебирать всех сверстниц своих, проверяя, не превратилась ли она в одну из них.
      “Я наверно знаю, что я не Ада, – рассуждала она. – У Ады волосы кончаются длинными кольчиками, а у меня кольчиков вовсе нет; я убеждена также, что я и не Ася, потому что я знаю всякую всячину, она же – ах, она так мало знает! Кроме того, она – она, а я – я. Боже мой, как это все сложно! Попробую-ка, знаю ли я все те вещи, которые я знала раньше. Ну, так вот: четырежды пять – двенадцать, а четырежды шесть – тринадцать, а четырежды семь – ах, я никогда не доберусь до двадцати! Впрочем, таблица умножения никакого значения не имеет. Попробую-ка географию. Лондон – столица Парижа, а Париж – столица Рима, а Рим… Нет, это все неверно, я чувствую. Пожалуй, я действительно превратилась в Асю! Попробую еще сказать стихотворение какое-нибудь. Как это было? “Не знает ни заботы, ни труда…” Кто не знает?”
      Аня подумала, сложила руки на коленях, словно урок отвечала, и стала читать наизусть, но голос ее звучал хрипло и странно, и слова были совсем не те:
 
Крокодилушка не знает
Ни заботы, ни труда.
Золотит его чешуйки
Быстротечная вода.
Милых рыбок ждет он в гости,
На брюшке средь камышей:
Лапки врозь, дугою хвостик,
И улыбка до ушей…
 
      “Я убеждена, что это не те слова, – сказала бедная Аня, и при этом глаза у нее снова наполнились слезами. – По-видимому, я правда превратилась в Асю, и мне придется жить с ее родителями в их душном домике, почти не иметь игрушек и столько, столько учиться! Нет уж, решено: если я – Ася, то останусь здесь, внизу! Пускай они тогда глядят сверху и говорят: “Вернись к нам, деточка!” Я только подниму голову и спрошу: “А кто я? Сперва скажите мне, кто я. И если мне понравится моя новая особа, я поднимусь к вам. А если не понравится, то буду оставаться здесь, внизу, пока не стану кем-нибудь другим”. Ах, Господи! – воскликнула Аня, разрыдавшись. – Как я все-таки хотела бы, чтобы они меня позвали! Я так устала быть одной!”
      Тут она посмотрела на свои руки и с удивлением заметила, что, разговаривая, надела одну из крошечных белых перчаток, оброненных Кроликом.
      “Как же мне удалось это сделать? – подумала она. – Вероятно, я опять стала уменьшаться”. Она подошла к столу, чтобы проверить рост свой по нему. Оказалось, что она уже ниже его и быстро продолжает таять. Тогда ей стало ясно, что причиной этому является веер в ее руке. Она поспешно бросила его. Еще мгновенье – и она бы исчезла совершенно!
      “Однако, едва-едва спаслась! – воскликнула Аня, очень испуганная внезапной переменой и вместе с тем довольная, что еще существует. – А теперь – в сад!” И она со всех ног бросилась к двери, но – увы! – дверца опять оказалась закрытой, а золотой ключик лежал на стеклянном столике, как раньше. “Все хуже и хуже! – подумало бедное дитя. – Я никогда еще не была такой маленькой, никогда! Как мне не везет!”
      При этих словах она поскользнулась, и в следующее мгновенье – бух! – Аня оказалась по горло в соленой воде. Ее первой мыслью было, что она каким-то образом попала в море. “В таком случае, – сказала она про себя, – я просто могу вернуться домой поездом. (Аня только раз в жизни побывала на берегу моря и пришла к общему выводу, что, какое бы приморское место ни посетить, все будет то же: вереница купальных будок, несколько детей с деревянными лопатами, строящих крепость из песка, дальше ряд одинаковых домов, где сдаются комнаты приезжающим, а за домами железнодорожная станция.) Впрочем, она скоро догадалась, что находится в луже тех обильных слез, которые она пролила, будучи великаншей.
      “Ах, если бы я не так много плакала! – сказала Аня, плавая туда и сюда в надежде найти сушу. – Я теперь буду за это наказана тем, вероятно, что утону в своих же слезах. Вот будет странно! Впрочем, все странно сегодня”.
      Тут она услыхала где-то вблизи барахтанье и поплыла по направлению плеска, чтобы узнать, в чем дело. Сперва показалось ей, что это тюлень или гиппопотам, но, вспомнив свой маленький рост, она поняла, что это просто мышь, угодившая в ту же лужу, как и она.
      “Стоит ли заговорить с мышью? – спросила себя Аня. – Судя по тому, что сегодня случается столько необычайного, я думаю, что, пожалуй, эта мышь говорить умеет. Во всяком случае, можно попробовать”. И она обратилась к ней: “О, Мышь, знаете ли Вы, как можно выбраться отсюда? Я очень устала плавать взад и вперед, о Мышь!” – (Ане казалось, что это верный способ обращения, когда говоришь с мышью; никогда не случалось ей делать это прежде, но она вспомнила, что видела в братниной латинской грамматике столбик слов: мышь, мыши, мыши, мышь, о мыши, о, мышь!)
      Мышь посмотрела на нее с некоторым любопытством и как будто моргнула одним глазком, но ничего не сказала.
      “Может быть, она не понимает по-русски, – подумала Аня. – Вероятно, это французская мышь, оставшаяся при отступлении Наполеона”, – (Аня хоть знала историю хорошо, но не совсем была тверда насчет давности разных происшествий.)
      – Ou est ma chatte? [Где моя кошка? (франц.)], – заговорила она опять, вспомнив предложение, которым начинался ее учебник французского языка. Мышь так и выпрыгнула из воды и, казалось, вся задрожала от страха.
      – Ах, простите меня, – залепетала Аня, боясь, что обидела бедного зверька. – Я совсем забыла, что вы не любите кошек.
      – Не люблю кошек! – завизжала Мышь надрывающимся голосом. – Хотела бы я знать, любили ли вы кошек, если б были на моем месте!
      – Как вам сказать? Пожалуй, нет, – успокоительным тоном ответила Аня. – Не сердитесь же, о Мышь! А все-таки я желала бы, – продолжала она как бы про себя, лениво плавая по луже, – ах, как я желала бы вас познакомить с нашей Диной: вы научились бы ценить кошек, увидя ее. Она такое милое, спокойное существо. Сидит она, бывало, у меня, мурлыкает, лапки облизывает, умывается… И вся она такая мягкая, так приятно нянчить ее. И она так превосходно ловит мышей… Ах, простите меня! – опять воскликнула Аня, ибо на этот раз Мышь вся ощетинилась, выражая несомненную обиду. – Мы не будем говорить о ней, если вам это неприятно.
      – Вот так-так – мы не будем!… – воскликнула Мышь, и дрожь пробежала по ее телу с кончиков усиков до кончика хвоста. – Как будто я первая заговорила об этом! Наша семья всегда ненавидела кошек. Гадкие, подлые, низкие существа! Не упоминайте о них больше!
      – Разумеется, не буду, – сказала Аня и поспешила переменить разговор. – А вы любите, ну, например, собак?
      Мышь не ответила, и Аня бойко продолжала:
      – В соседнем домике такой есть очаровательный песик, так мне хотелось бы вам показать его! Представьте себе: маленький яркоглазый фоксик, в шоколадных крапинках, с розовым брюшком, с острыми ушами! И если кинешь что-нибудь, он непременно принесет. Он служит и лапку подает и много всяких других штук знает – всего не вспомнишь. И принадлежит он, знаете, мельнику, и мельник говорит, что он его за тысячу рублей не отдаст, потому что он так ловко крыс убивает и… ах, Господи! Я, кажется, опять Вас обидела!
      Действительно, Мышь уплывала прочь так порывисто, что от нее во все стороны шла рябь по воде. Аня ласково принялась ее звать: “Мышь, милая! Вернитесь же, и мы не будем больше говорить ни о кошках, ни о собаках, раз вы не любите их”.
      Услыхав это, Мышь повернулась и медленно поплыла назад; лицо у нее было бледно (от негодования, подумала Аня), а голос тих и трепетен. “Выйдем на берег, – сказала Мышь, – и тогда я Вам расскажу мою повесть. И вы поймете, отчего я так ненавижу кошек и собак”.
      А выбраться было пора; в луже становилось уже тесно от всяких птиц и зверей, которые в нее попали: тут были и Утка, и Дронт, и Лори, и Орленок, и несколько других диковинных существ. Все они вереницей поплыли за Аней к суше.

       ИГРА В КУРАЛЕСЫ И ПОВЕСТЬ В ВИДЕ ХВОСТА
      Поистине странное общество собралось на берегу: у птиц волочились перья, у зверей слипалась шкура – все промокли насквозь, вид имели обиженный и чувствовали себя весьма неуютно.
      Первым делом, конечно, нужно было найти способ высохнуть. Они устроили совещание по этому вопросу, и через несколько минут Аня заметила – без всякого удивления – что беседует с ними так свободно, словно знала их всю жизнь. Она даже имела долгий спор с Лори, который под конец надулся и только повторял: “Я старше Вас и поэтому знаю лучше”, – а это Аня не могла допустить, но на вопрос, сколько же ему лет, Лори твердо отказался ответить, и тем разговор был исчерпан.
      Наконец, Мышь, которая, по-видимому, пользовалась общим почетом, крикнула: “Садитесь все и слушайте меня. Я вас живо высушу!” Все они тотчас же сели, образуя круг с Мышью посередине, и Аня не спускала с нее глаз, так как чувствовала, что получит сильный насморк, если сейчас не согреется.
      Мышь деловито прокашлялась:
      – Вот самая сухая вещь, которую я знаю. Прошу внимания! Утверждение в Киеве Владимира Мономаха мимо его старших родичей повело к падению родового единства в среде киевских князей. После смерти Мономаха Киев достался не братьям его, а сыновьям и обратился, таким образом, в семейную собственность Мономаховичей. После старшего сына Мономаха, очень способного князя Мстислава…
      – Ух! – тихо произнес Лори и при этом его всего передернуло.
      – Простите? – спросила Мышь, нахмурившись, но очень учтиво. – Вы, кажется, изволили что-то мне сказать?
      – Нет, нет, – поспешно забормотал Лори.
      – Мне, значит, показалось, – сказала Мышь. – Итак, я продолжаю: – очень способного князя Мстислава, в Киеве один за другим княжили его родные братья. Пока они жили дружно, их власть была крепка; когда же их отношения обострились…
      – В каком отношении? – перебила Утка.
      – В отношении их отношений, – ответила Мышь довольно сердито. – Ведь вы же знаете, что такое “отношенье”.
      – Я-то знаю, – сказала Утка. – Я частенько “отношу” своим детям червячка или лягушонка. Но вопрос в том, что такое отношенье князей?
      Мышь на вопрос этот не ответила и поспешно продолжала:
      – …обострились, то против них поднялись князья Ольговичи и не раз силою завладевали Киевом. Но Мономаховичи в свою очередь… Как вы себя чувствуете, моя милая? – обратилась она к Ане.
      – Насквозь промокшей, – уныло сказала Аня. – Ваши слова на меня, видно, не действуют.
      – В таком случае, – изрек Дронт, торжественно привстав, – я предлагаю объявить заседание закрытым, дабы принять более энергичные меры.
      – Говорите по-русски, – крикнул Орленок. – Я не знаю и половины всех этих длинных слов, а главное, я убежден, что и вы их не понимаете!
      И Орленок нагнул голову, скрывая улыбку. Слышно было, как некоторые другие птицы захихикали.
      – Я хотел сказать следующее, – проговорил Дронт обиженным голосом. – Лучший способ, чтобы высохнуть, – это игра в куралесы.
      – Что такое куралесы? – спросила Аня – не потому, что ей особенно хотелось это узнать, но потому, что Дронт остановился, как будто думая, что кто-нибудь должен заговорить, а между тем слушатели молчали.
      – Неужели Вы никогда не вертелись на куралесах? – сказал Дронт. – Впрочем, лучше всего показать игру эту на примере.
      (И так как вы, читатели, может быть в зимний день пожелали бы сами в нее сыграть, я расскажу вам, что Дронт устроил.)
      Сперва он наметил путь для бега в виде круга (“форма не имеет значения”, – сказал он при этом), а потом, а потом участники были расставлены тут и там на круговой черте. Все пускались бежать, когда хотели, и останавливались по своему усмотрению, так что нелегко было знать, когда кончается состязание. Однако после получаса бега, вполне осушившего всех, Дронт вдруг воскликнул: – Гонки окончены!
      И все столпились вокруг него, тяжело дыша и спрашивая:
      – Кто же выиграл?
      На такой вопрос Дронт не мог ответить, предварительно не подумав хорошенько. Он долго стоял неподвижно, приложив палец ко лбу (как великие писатели на портретах), пока другие безмолвно ждали. Наконец Дронт сказал:
      – Все выиграли и все должны получить призы.
      – Но кто будет призы раздавать? – спросил целый хор голосов.
      – Она, конечно, – сказал Дронт, ткнув пальцем на Аню. И все тесно ее обступили, смутно гудя и выкрикивая:
      – Призы, призы!
      Аня не знала, как ей быть. Она в отчаянии сунула руку в карман и вытащила коробку конфет, до которых соленая вода, к счастью, не добралась. Конфеты она и раздала в виде призов всем участникам. На долю каждого пришлось как раз по одной штуке.
      – Но она и сама, должна получить награду, – заметила Мышь.
      – Конечно, – ответил Дронт очень торжественно.
      – Что еще есть у Вас в карманах? – продолжал он, обернувшись к Ане.
      – Только наперсток, – сказала она с грустью.
      – Давайте-ка его сюда! – воскликнул Дронт.
      Тогда они все опять столпились вокруг нее, и напыщенный Дронт представил ее к награде:
      – Мы имеем честь просить вас принять сей изящный наперсток, – сказал он, и по окончании его короткой речи все стали рукоплескать.
      Это преподношение казалось Ане ужасной чепухой, но у всех был такой важный, сосредоточенный вид, что она не посмела рассмеяться. И так как она ничего не могла придумать, что сказать, она просто поклонилась и взяла из рук Дронта наперсток, стараясь выглядеть как можно торжественнее.
      Теперь надлежало съесть конфеты, что вызвало немало шума и волнения. Крупные птицы жаловались, что не могли разобрать вкуса конфеты, а те, которые были поменьше, давились, и приходилось хлопать их по спине. Наконец все было кончено, и они опять сели в кружок и попросили Мышь рассказать им еще что-нибудь.
      – Помните, Вы рассказ обещали, – сказала Аня. – Вы хотели объяснить, почему так ненавидите С. и К., – добавила она шепотом, полубоясь, что опять Мышь обидится.
      – Мой рассказ прост, печален и длинен, – со вздохом сказала Мышь, обращаясь к Ане.
      – Да, он, несомненно, очень длинный, – заметила Аня, которой послышалось не “прост”, а “хвост”. – Но почему вы его называете печальным?
      Она стала ломать себе голову, с недоумением глядя на хвост Мыши, и потому все, что стала та говорить, представлялось ей в таком виде:
 
В темной комнате,
с мышью остав-
шись вдвоем, хит-
рый пес объявил:
“Мы судиться пой-
дем! Я скучаю
сегодня: чем вре-
мя занять? Так
пойдем же: я
буду тебя об-
винять!” “Без
присяжных, – вос-
кликнула мышь, –
без судьи! Кто
же взвесит
тогда оправ-
данья мои?”
“И судью, и
присяжных
я сам заме-
ню”, – хитрый
пес объя-
вил. – “И
тебя
 
 
я каз-
 
 
ню!”
 
      – Вы не слушаете, – грозно сказала Мышь, взглянув на Аню. – О чем вы сейчас думаете?
      – Простите, – кротко пролепетала Аня, – Вы, кажется, дошли до пятого погиба?
      – Ничего подобного, никто не погиб! – не на шутку рассердилась Мышь. – Никто. Вот вы теперь меня спутали.
      – Ах, дайте я распутаю… Где узел? – воскликнула услужливо Аня, глядя на хвост Мыши.
      – Ничего вам не дам, – сказала та и, встав, стала уходить. – Вы меня оскорбляете тем, что говорите такую чушь!
      – Я не хотела! Простите меня, – жалобно протянула Аня. – Но вы так легко обижаетесь!
      Мышь только зарычала в ответ.
      – Ну, пожалуйста, вернитесь и доскажите ваш рассказ, – вслед ей крикнула Аня. И все остальные присоединились хором:
      – Да, пожалуйста!
      Но Мышь только покачала головой нетерпеливо и прибавила шагу.
      – Как жаль, что она не захотела остаться! – вздохнул Лори, как только Мышь скрылась из виду; и старая Рачиха воспользовалась случаем, чтобы сказать своей дочери:
      – Вот, милая, учись! Видишь, как дурно сердиться!
      – Закуси язык, мать, – огрызнулась та. – С тобой и устрица из себя выйдет.
      – Ах, если бы Дина была здесь, – громко воскликнула Аня, ни к кому в частности не обращаясь. – Дина живо притащила бы ее обратно!
      – Простите за нескромный вопрос, – сказал Лори, – но скажите, кто это – Дина?
      На это Аня ответила с радостью, так как всегда готова была говорить о своей любимице.
      – Дина – наша кошка. Как она чудно ловит мышей – я просто сказать вам не могу! Или вот еще – птичек. Птичка только сядет, а она ее мигом цап-царап!
      Эти слова произвели совершенно исключительное впечатление на окружающих. Некоторые из них тотчас же поспешили прочь. Дряхлая Сорока принялась очень тщательно закутываться, говоря: “Я, правда, должна бежать домой: ночной воздух очень вреден для моего горла”. А канарейка дрожащим голосом стала скликать своих детей: “Пойдемте, родные! Вам уже давно пора быть в постельке!” Так все они под разными предлогами удалились, и Аня вскоре осталась одна.