I

Я знавал когда-то Жака Д., одного из ярких представителей подлинной богемы, он был скульптором и подавал большие надежды. Но осуществить их он так и не успел — ему помешала жестокая нужда. Он умер от истощения в марте 1844 года в больнице Сен-Луи, на койке № 14 палаты Сент-Виктуар.

Я познакомился с Жаком в больнице, где сам пролежал долгое время. Как я уже сказал, у Жака был незаурядный талант, и тем не менее он не страдал самомнением. Я общался с ним в течение двух месяцев, и хотя он чувствовал, как смерть все крепче сжимает его в своих объятьях, я ни разу не слыхал от него ни жалоб, ни сетований, которые так смешны и нелепы в устах непризнанного художника. Он скончался без всякой «позы», и только лицо его исказилось предсмертной судорогой. Когда я вспоминаю о его смерти, в памяти всплывает самая жестокая сцена, какую мне когда-либо приходилось видеть в мрачной галерее человеческих страданий. Узнав о печальном событии, отец Жака приехал за телом и долго препирался из-за тридцати шести франков, которые с него требовала администрация больницы. Он торговался и в церкви, притом так упорно, что ему скинули шесть франков. Когда стали укладывать тело в гроб, санитар снял с него больничную простыню и попросил у товарища покойного денег, чтобы купить саван. У бедняги не оказалось ни гроша, поэтому он обратился за деньгами к отцу умершего. Старик пришел в ярость и завопил, чтобы его оставили в покое.

Молодая монахиня, присутствовавшая при этом ужасном разговоре, взглянула на покойника, и у нее вырвались простодушные ласковые слова:

— Но ведь нельзя же, сударь, похоронить его так. Сейчас лютые холода! Дайте бедняжке хоть сорочку, чтобы он не предстал перед господом богом совсем нагим.

Отец выдал товарищу сына пять франков на рубашку, но посоветовал обратиться к старьевщику, торгующему подержанным бельем.

— Дешевле будет, — сказал он.

Впоследствии мне объяснили, чем была вызвана такая жестокость, — оказывается, отец был возмущен, что Жак избрал артистическое поприще, и гнев его не утих даже у гроба сына.

Однако я отвлекся от Франсины и ее муфты. Возвращаюсь к своей теме: мадемуазель Франсина была первой и единственной любовницей Жака, — ведь когда отец собирался похоронить его голым, ему исполнилось только двадцать три года. Об их любви рассказал мне сам Жак, когда он был номер 14, а я номер 16 в палате Сент-Виктуар, где было несладко умирать!

Подождите, читатель! Прежде чем приступить к этой истории, — из которой вышла бы прекрасная повесть, если бы я мог передать ее так, как мне рассказывал мой друг, — позвольте мне выкурить трубочку, эту старую глиняную трубку подарил мне Жак в тот день, когда доктор запретил ему курить. Все же по ночам, если сиделка дремала, Жак брал у меня трубку и выпрашивал щепотку табаку: ведь больному так тоскливо лежать ночью в огромной палате, когда никак не удается уснуть.

— Я затянусь только два-три разочка, — говорил он, и я не препятствовал ему, а сестра общины св. Женевьевы, видимо, не замечала табачного запаха, когда делала обход. Милая сестра! Какая вы были добрая! И какой прекрасной вы нам казались, когда приходили окропить нас святой водой! Мы замечали вас еще издали, вы тихо шли под темными сводами, в белых покрывалах, — они ниспадали красивыми складками, и наш друг Жак всегда любовался ими! О милая сестра, вы были Беатриче этого ада! Вы так ласково утешали нас, что мы жаловались нарочно, ради того, чтобы услышать от вас слова утешения… Если бы мой друг Жак не умер, — а умер он в день, когда шел снег, — он вылепил бы прелестную мадонну для вашей кельи, — добрая сестра общины св. Женевьевы!

Читатель. Ну, а как же насчет муфты? Я что-то ее не вижу!

Другой читатель. А мадемуазель Франсина? Куда же она делась?

Первый читатель. История не из веселых.

Второй читатель. Посмотрим, чем кончится.

Простите, господа. Трубка Жака отвлекла меня от темы. А впрочем, я и не обязался смешить вас. Жизнь богемы далеко уж не так весела.

Жак и Франсина встретились в апреле в доме на улице Тур-д'Овернь, где они одновременно поселились.

Прошла неделя, но скульптор и девушка еще не познакомились, хотя соседские отношения завязываются сами собой, когда живешь на одной площадке. Молодые люди еще не обменялись ни единым словом, но уже знали друг друга. Франсине было известно, что ее сосед — горемыка художник, а Жак проведал, что его молоденькая соседка — портниха и что она ушла из семьи, спасаясь от злобной мачехи. Чтобы свести концы с концами, девушка соблюдала неслыханную бережливость, а так как она еще не изведала никаких удовольствий, то и не стремилась к ним. Вот при каких обстоятельствах произошло то, что неизбежно случается, когда двое молодых существ разделены одной лишь перегородкой. Как-то апрельским вечером Жак вернулся домой, еле волоча ноги от усталости, с утра голодный и бесконечно печальный, им владела та смутная грусть, которая возникает без определенной причины и нападает на человека в любом месте, в любое время, сковывая душу как паралич, и это особенно знакомо обездоленным, одиноким людям. Жаку стало душно в его тесной каморке, он распахнул окно, чтобы подышать свежим воздухом. Был прекрасный вечер, заходящее солнце заливало монмартрские холмы печальным светом, который их фантастически преображал. Жак задумчиво стоял у окна, слушая хор птичьих голосов, звучавших в тишине весеннего вечера, и тоска его все усиливалась. Мимо пролетел ворон, громко каркая. Жаку вспомнились времена, когда ворон приносил хлеб в пещеру Илье-пророку, и бедняга пришел к выводу, что теперь вороны уже не так милосердны. Потом, не находя себе места, он затворил окно, задернул занавеску и зажег смоляную свечу, привезенную им из Шартрезского монастыря, — ему не на что было купить масла для лампы. Чувствуя, что ему не справиться с тоской, он набил трубку и собрался закурить.

— К счастью, у меня еще достаточно табака, и я не буду видеть пистолета, — прошептал он.

Значит, уж очень тоскливо было в тот вечер моему другу Жаку, если он подумал, что надо скрыть от глаз пистолет. В тяжелые минуты жизни он прибегал к своеобразному средству, это было его последнее утешение. Вот в чем оно состояло: Жак слегка смачивал табак опием, закуривал трубку и курил до тех пор, пока клубы дыма не начинали застилать все предметы, находившиеся в комнатке, а главное — пистолет, висевший на стене. Для этого требовалось выкурить трубок десять. К тому времени, когда пистолет совсем исчезал из виду, табачный дым и опий почти всегда оказывали на Жака благодатное действие — он погружался в сновидения и тоска покидала его.

Но в тот вечер он выкурил весь имевшийся у него табак, клубы дыма совсем скрыли пистолет, а Жаку было все так же невыразимо грустно. Зато мадемуазель Франсина в тот день вернулась домой в особенно жизнерадостном настроении, и веселость ее не имела никаких оснований, как и грусть Жака: то была радость, ниспосланная небом, радость, какую господь бог вселяет в добрые сердца. Итак, мадемуазель Франсина находилась в прекрасном расположении духа и, поднимаясь по лестнице, что-то напевала. Но стоило ей только отворить дверь в свою комнату, как сквозной ветер загасил ее свечу.

— Ах, какая досада! — воскликнула девушка. — Придется спуститься вниз и опять карабкаться на шестой этаж.

Но тут она заметила полоску света под дверью Жака, лень и любопытство внушили ей мысль попросить огонька у соседа.

«Такие пустячные услуги соседи постоянно оказывают друг другу, — подумала она, — тут нет ничего зазорного».

Она легонько постучалась к Жаку, он отворил и был несколько удивлен столь поздним посещением. Но стоило девушке переступить порог его комнаты, как она задохнулась от густого дыма и, не успев сказать ни слова, без чувств упала на стул, подсвечник и ключ выпали у нее из рук. Была полночь, весь дом спал. Жак решил, что звать на помощь нельзя, это скомпрометирует соседку. Он распахнул окно, чтобы впустить свежего воздуха, и побрызгал водой на лицо девушки, она открыла глаза и понемногу стала оживать. Минут через пять Франсина совсем пришла в себя, сообщила художнику, что именно ее к нему привело, и стала извиняться.

— Теперь мне лучше, — добавила она, — я пойду к себе.

И она уже отворила дверь, как вдруг спохватилась, что не только забыла зажечь свечу, но и оставила у Жака ключ.

— Вот бестолковая! — воскликнула она, зажигая свечку. — Зашла к вам попросить огня, а ухожу без света!

Но тут сквознячок, потянувший через приотворенное окно и дверь, снова загасил свечу, и молодые люди очутились в полной темноте.

— Как нарочно! — сказала Франсина. — Простите, что я наделала вам столько хлопот. Но будьте добры, зажгите огонь, я отыщу свой ключ.

— Конечно, конечно, мадемуазель, — ответил Жак и стал ощупью искать спички.

Он сразу же нашел их. Но тут ему в голову пришла лукавая мысль. Он сунул спички в карман и воскликнул:

— Вот еще напасть! Ни одной спички не осталось, я зажег последнюю, когда пришел домой.

«Не поверит», — подумал он.

— Как же быть? Как же быть? — всполошилась Франсина. — У себя-то я могу побыть без света, у меня комната небольшая, в ней не заблудишься. Но без ключа не обойтись. Сделайте милость, сударь, помогите мне найти ключ, он где-нибудь тут на полу.

— Что ж, мадемуазель, поищем, — ответил Жак.

И они в потемках принялись искать, молодыми людьми руководил, видимо, один и тот же инстинкт — руки их встречались раз десять в минуту. Оба оказались на редкость неловкими и так и не нашли ключа.

— Ко мне в окно ярко светит луна, но сейчас она в облаках, — сказал Жак. — Подождем немного, станет посветлее, и легче будет искать.

В ожидании луны молодые люди разговорились. Беседа в темноте, в тесной комнатке, в весеннюю ночь! Беседа, сначала легкомысленная и незначительная, становится все задушевнее. Вы сами знаете, читатель, к чему это приводит… Слова становятся все туманнее, все больше недомолвок, голос звучит все тише, речь прерывается вздохами… Руки встречаются и договаривают мысль, которая от сердца передается устам и… О, молодые пары, поройтесь в своих воспоминаниях, и вы увидите, как это произошло. Вспомните, молодой человек, и вы, молодая женщина, идущие сейчас под руку, что два дня назад вы еще не знали друг друга. Наконец луна сбросила свое покрывало, и яркий свет залил каморку, мадемуазель Франсина слегка вскрикнула, очнувшись от мечтаний.

— Что с вами? — спросил Жак, обнимая ее.

— Ничего, — прошептала Франсина. — Мне показалось, будто кто-то стучится.

И незаметно для Жака она ногой подтолкнула под шкаф только что замеченный ею ключ. И зачем только он нашелся!

Первый читатель. Во всяком случае, такую историю я не дам читать своей дочери.

Второй читатель. Я до сих пор еще не видел ни одной пушинки с муфты мадемуазель Франсины, да и о самой девушке не знаю, беленькая ли она или черненькая и как сложена.

Терпение, читатели, терпение! Я обещал вам муфту и в конце концов преподнесу вам ее, как мой друг преподнес ее своей бедной подружке Франсине, которая стала его любовницей, о чем несколькими строками выше выразительно говорит многоточие. Франсина была беленькая. Беленькая и веселая — а это встречается не так уж часто. До двадцати лет она не ведала любви, но, смутно предчувствуя свой близкий конец, сознавала, что медлить не следует, если она хочет с ней познакомиться. Она повстречала Жака и влюбилась в него. Их связь продолжалась полгода. Они увлеклись друг другом весной, а разлучились осенью. У Франсины была чахотка, она знала об этом, знал и ее друг. Недели через две после их встречи Жаку сообщил об этом его товарищ, врач.

— Она уйдет от нас, как только пожелтеют листья, — добавил он.

Франсина слышала эти слова и увидела, в какое отчаяние повергли они ее друга.

— Что нам до желтых листьев? — говорила она, и в улыбке ее светилась искренняя любовь. — Что нам до осени? Сейчас лето, и листва зеленая, надо пользоваться этим, дорогой мой… Когда ты заметишь, что я собираюсь уйти из жизни, обними меня покрепче, поцелуй и запрети уходить. Ты ведь знаешь — я послушная, я и останусь.

И прелестное создание в течение пяти месяцев с песней и улыбкой на устах шло по тяжкой стезе богемы. А Жак охотно поддавался самообману. Его приятель не раз говорил ему:

— Франсине хуже. За ней нужен уход.

Тогда Жак бегал по всему Парижу, чтобы раздобыть денег на лекарство, но Франсина и слышать не хотела о лекарствах и выбрасывала их за окно. По ночам, когда ее бил кашель, она потихоньку выходила на лестницу, чтобы Жак не слышал.

Однажды они вдвоем поехали за город, и Жак увидел дерево с чуть пожелтевшей листвой. Он с тоской взглянул на Франсину, которая, задумавшись, медленно шла рядом с ним.

Она заметила, что Жак побледнел, и поняла его мысль.

— Какой ты глупыш, — сказала она, целуя его, — ведь сейчас только июль. До октября еще целых три месяца. Если мы будем любить друг друга, как теперь, днем и ночью, мы удвоим срок, который нам дано прожить вместе. Наконец, если мне станет хуже, когда пожелтеют листья, мы переселимся куда-нибудь в сосновый лес — ведь сосны не желтеют.

В октябре Франсина слегла. Товарищ Жака лечил ее… Комнатка, в которой они жили, помещалась на самом верхнем этаже и выходила во двор, где росло одно-единственное дерево. С каждым днем ветви его все больше оголялись. Жак занавесил было окно, чтобы больная не видела дерева, но Франсина потребовала, чтобы занавеску сняли.

— Любимый мой, — говорила она Жаку, — я дам тебе в сто раз больше поцелуев, чем на дереве листьев…— И добавляла: — К тому же, мне гораздо лучше… Скоро я начну выходить. Но тогда уже будет холодно, мне не хочется, чтобы у меня были красные руки, — купи мне, пожалуйста, муфту.

И больная все время только и мечтала, что о муфте.

В канун дня всех святых Франсина заметила, что Жак как-то особенно печален, ей захотелось подбодрить его, и, чтобы доказать, что ей лучше, она встала.

Как раз в это время к ним пришел доктор, он заставил ее лечь.

— Жак, — шепнул он товарищу, — мужайся! Все кончено, Франсина скоро умрет.

Жак залился слезами.

— Теперь можешь давать ей все, чего она захочет, — добавил доктор. — Надежды больше нет.

Франсина с первого же взгляда догадалась, что сказал доктор.

— Не слушай его, — вскричала она, протягивая к Жаку руки, — не слушай! Он говорит неправду. Завтра мы с тобой поедем куда-нибудь… завтра день всех святых. Будет холодно, сходи купи мне муфту… Очень прошу тебя, я боюсь отморозить руки…

Жак собрался было уйти вместе с товарищем, но Франсина задержала врача.

— Сходи за муфтой, — попросила она Жака, — выбери какую-нибудь получше, чтобы мне ее подольше носить.

А когда Жак ушел, она сказала врачу:

— Да, доктор, я скоро умру, и я это знаю… Но пока я еще жива, дайте мне что-нибудь такое, что вернуло бы мне силы на одну только ночь. Прошу вас, помогите мне стать опять красивой на одну только ночь! А потом пусть все кончится, раз господу не угодно, чтобы я еще пожила…

Врач старался как-нибудь утешить ее, но вот в комнату ворвался холодный ветер и швырнул на постель больной желтый листок, сорванный с дерева во дворе.

Франсина отдернула полог и увидела совершенно обнаженные ветки.

— Последний! — прошептала она и спрятала листок под подушку.

— До завтрего вы не умрете, — сказал доктор. — Впереди еще целая ночь.

— Какое счастье! — воскликнула девушка. — Зимняя ночь… Долгая!

Жак вернулся. Он принес муфту.

— Что за прелесть! — воскликнула Франсина. — Я возьму ее, когда пойду гулять.

Ночь она провела с Жаком.

На другой день, в праздник всех святых, когда раздался полуденный благовест, началась агония, и тело Франсины стало содрогаться от озноба.