Ворошиловский стрелок

Мюлькиянц Александр
Ворошиловский стрелок

      Мюлькиянц Александр Вазгенович
      Ворошиловский стрелок
      В пятницу 8 апреля 1981 года ровно в 14 часов 15 минут семья Федора Константиновича, как всегда села обедать.
      Федор Константинович Бородин - генерал-майор в отставке, артиллерист, ветеран Великой Отечественной войны. Он был из военной семьи потомственных артиллеристов. Прадед Бородина в войну 1812 года служил поручиком в артиллерии у генерала Багратиона и участвовал в Бородинском сражении. А отец - Константин Иванович Бородин в годы революции 1917 года служил командиром артиллерийского дивизиона у Михаила Фрунзе и погиб в 1920 году при штурме Перекопа. Оба портрета прадеда и отца, примерно в одном возрасте, похожие как братья-близнецы, висели в одинаковых рамках на стене у балконной двери. Жила семья Бородиных на пятом этаже в четырехкомнатной квартире престижного сталинского дома, построенного для высшего комсостава в 1955 году. Обедали они в большой комнате, выходящей на улицу маршала Бирюзова. Федор Константинович сидел на своем традиционном месте напротив окна. Во-первых, он очень любил свет, во-вторых, в окно ему была видна мачта с флагом воинской части, где он служил командиром в семидесятые годы, и в-третьих - напротив через дорогу стоял дом с мемориальной доской маршалу Бирюзову, в дивизии которого он воевал в 1943 году.
      Только они сели за стол, как что-то треснуло в окне. Маленькая юркая супруга генерала Марья Михайловна мгновенно вскочила и подбежала к окну.
      - Федя! У нас разбили стекло.
      Федор Константинович, неторопливо став из-за стола, подошел к окну. Да, действительно, в стекле наружной рамы оказалась небольшая дырка. Он, аккуратно отклеил бумагу, отворил внутреннюю раму и увидел на подоконнике между створками пулю.
      Осторожно взял ее в руки, это была настоящая пуля от пистолета Макарова.
      Кто стрелял? Зачем стреляли? И самое главное, почему не было слышно выстрела?
      Жена и сорокалетняя дочь не на шутку всполошились; внук был еще в школе.
      Федор Константинович подошел к балконной двери, решительно открыл ее и вышел на балкон. В комнату мгновенно ворвался уличный гул, слившийся с музыкальной телепередачей. На улице было все как обычно, никаких явных изменений: шумный поток машин, сытые пешеходы выползали из гастронома, а у винного отдела после обеденного перерыва выстроилась небольшая очередь за водкой.
      Никаких демонстраций протеста или тем более вооруженных бандформирований; все всем довольны; почти всех все устраивает.
      Генерал решил вызвать милицию. Молниеносно прибывший наряд, внимательно осмотрев пулю и простреленное стекло, обнаружил на улице прямо под окном Федора Константиновича еще четыре пули того же калибра. Правоохранители всполошились не на шутку. Для восьмидесятых годов это было просто ЧП, очень уж неординарный случай. Милиция буквально сбилась с ног.
      Звонки к генералу от начальника 32-го отделения поступали ежечасно, с подробным отчетом о проделанной работе:
      * у дома поставлен милицейский пост;
      * ведутся розыскные работы, уже напали на след;
      * схвачено трое подозреваемых;
      * двое из них лица кавказской национальности;
      * один уже почти признался.
      По двору дома 3 пронесся слух о том, что на дядю Федю ночью покушались бандиты и якобы была даже слышна перестрелка.
      На следующий день, в субботу - тишина, никаких новостей, ни с улицы, ни из милиции. В воскресенье тоже - полный штиль. В понедельник выстрел раздался с опозданием на час, прямо после обеда, когда Федор Константинович прилег на диван отдохнуть. Ему спросонок даже померещилось, что прозвучал настоящий выстрел. Встревоженный генерал, поднявшись с дивана подошел к окну. На этот раз двойное стекло другой рамы было прострелено насквозь. Марья Михайловна минут через десять первая нашла пулю на полу под столом. Федор Константинович, взяв пулю в руки, подошел к окну, зорким взглядом артиллериста пристально посмотрев прострел, воскликнул:
      - Маша! Это стреляли на с улицы!
      - Как? А откуда же? С крыши что ли?
      - Нет, с балкона или окна, находящегося на одной высоте с нашим.
      - Федя! Где же, по твоему, этот балкон?
      - Напротив, через улицу, восьмиэтажное здание видишь? Так вот, с одного из балконов пятого этажа этого дома. Маша, ты пожалуйста только не спорь, траекторию полета снарядов мы изучали еще до войны на первом курсе училища. Обрати внимание, если бы стреляли с улицы снизу, то отверстие в стекле первой, уличной рамы, должно было быть намного ниже второго, которое ближе к комнате. А у нас прострелы находятся на одной горизонтальной прямой.
      Генерал тут же позвонил в отделение, рассказав об очередном обстреле и о своей новой версии.
      Милиция оперативно проверив три квартиры пятого этажа дома 4, где жили в основном большие чины военнослужащих, без особых усилий вышла на след и вычислила нужный ей балкон.
      12 апреля в День космонавтики домой с работы я пришел навеселе и чуть раньше обычного. Почти узаконенные совковые застолья в отделах всех предприятий нашей великой державы никто не решался отменять.
      Захожу в комнату к сыну. У окна против свет стоит очаровательная рыжая пампушка, лет тридцати, в роскошном зеленом костюме, цвета ее искрящихся глаз. Весь контур ее головы буквально сверкал на солнце, образуя некое подобие нимба. От женщины исходило ласковое золотое тепло весеннего дня.
      Признаюсь, рыжая женщина - моя слабость! С детства обожал рыжих девчонок: в школе - Эрну Еганян, в институте - Раю Гайдаеву, затем - Искру Белубекову и т.д. Почему-то их все били и дразнили, а я боготворил и по возможности опекал.
      Мой девятилетний сын Артем сидит за своим письменным столом, нагло вытянув ноги, лицом к очаровашке. Его по-видимому внезапно застукали с поличным. Как в криминальной телевизионной хронике, на полу аккуратно разложены все улики: три рогатки, четыре коробки с пулями разного калибра и какие-то два листочка со списками имен. Сам сын в прекрасном настроении, ни капли смущения, а когда наши взгляды случайно встретились, он мне даже успел подмигнуть, мол "не горюй!" К моему приходу допрос подозреваемого, по-видимому, был завершен.
      Вначале, увидав пампушку я подумал, что это новый классный руководитель Артема, затем мне показалось, что это наш старый начальник ЖЭКа. Я терялся в догадках. Почувствовав мое нервозно-игриво праздничное настроение, рыженькая умница, решив разом развеять все мои иллюзии, вытащив удостоверение красного цвета, четко отрапортовала: старший инспектор по делам несовершеннолетних капитан 32-го отделения милиции Степанова Валерия Сергеевна.
      Я с детства так боялся слова "милиция", что после ее представления в глазах у меня потускнело и я напрочь перестал воспринимать цвет. Как будто во мне выключили какую-то кнопку и мне как по телевизору представилась довоенная кинохроника в черно-белом изображении: зеленый костюм ее полинял и превратился в мрачно-серый. Святое свечение вокруг головы мгновенно исчезло, а волосы по цвет стали мне напоминать ржавчину на днище старых "жигулей".
      Искорки из ее глаз куда-то исчезли.
      Такое впечатление, что из открытого окна, готовясь к очередной съемке опытный милицейский фотограф-криминалист, искусно варьируя освещением, проделывал все эти фокусы.
      Моя первая реакция на ее красное удостоверение по трезвой оценке была весьма сомнительной.
      Придя в себя от зрительных галлюцинаций, я незамедлительно достаю из внутреннего кармана свое такое же красное удостоверение члена Союза Архитекторов и не моргнув глазом отчеканиваю: "Главный архитектор лесопарковой зоны Москвы Мюлькиянц Александр Вазгенович".
      - Очень приятно! мягко ответила она и почему-то покраснев как рак попятилась назад.
      Сын мой едва сдерживал смех; такого развития событий он не ожидал, но его это больше, чем устраивало. Меня стало заносить еще дальше; последняя лишняя бутылка, распитая за праздничным столом давала о себе знать.
      - Скажите, товарищ капитан! А табельное оружие у вас при себе?
      Она ничего не ответила, но лицо ее покрылось багровыми пятнами, а все веснушки, как по команде, мгновенно исчезли.
      Сын мой, улучив момент тоже исчез из комнаты и тем самым выручил нас всех. Как выяснилось, он не просто вышел, а убежал во двор играть в футбол. Своей несерьезностью я разрушал все планы капитана, вдребезги разбил ее спектакль, вместе с декорацией: пройдя по комнате, я случайно ногой задел две коробочки с пульками и они буквально разлетелись по всему полу, угодив даже под диван. А главное, обвиняемый сбежал в неизвестном направлении.
      Я понимал, что веду себя по-хамски, тем более с женщиной, но она для меня перестала быть таковой тут же после предъявления красного документа.
      Я даже мысленно представил ее в тускло-сером галифе, грязных сапогах, стоящую на пыльном перекрестке в Чертанове, с черно-белой дубинкой в руке. Было страшно обидно, что не успела мне какая-то женщина понравиться, что бывает крайне редко, как она тут же оказалась милиционером.
      Я чувствовал, что мое хамское поведение с милицией рикошетом отразится на степени наказания сына, но меня остановить практически было невозможно. Это мог сделать только я сам, причем ценой невероятных усилий. Я прекрасно понимал, что во всем виноват мой сын и вообще давно пора привыкнуть к его ежегодным сюрпризам - подаркам к моему дню рождения. И тем не менее, на прощанье я нанес Валерии Сергеевне еще один сокрушительный удар:
      - Товарищ капитан! Очевидно вас уже представили к получению очередного звания майора или даже к правительственной награде за оперативное обезвреживание столь опасного преступника?
      Я сам себя не узнавал.
      На что она ответила:
      - Товарищ Мюлькиянц! Мы обязательно сообщим о случившимся в администрацию вашего предприятия. "Как хорошо, что я не член партии!" - подумал я, но не произнес вслух, это уже большой сдвиг. Значит я начал думать, начал соображать, мозг заработал интенсивней, хмель стал выходить...
      - Александр Вазгенович! Мне необходимо забрать все улики с собой в отделение.
      Я сделал реверанс, собирая с пола все боеприпасы, аккуратно упаковал их в целлофановый пакет и бережно передал капитану. Перед самым ее уходом я с идиотской усмешкой спросил:
      - Скажите, милейшая Валерия Сергеевна! Как по-вашему, а конфискация имущества нам не грозит?
      При этом я заглянул в комнату с новым финским гарнитуром.
      Ответила она пронзительно, с легким дрожанием нижней челюсти:
      - Если вы, главный архитектор лесопарковой зоны, хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю Вам официально, что если вы осмелитесь в другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя. Она резко повернулась и вышла вон, забрав с собою все боеприпасы.
      От ее прощальных слов я отрезвел окончательно, причем вдруг заново стал ясно чувствовать цвет; в глазах у меня аж позеленело. Мне померещилось, что я забрел далеко в незнакомый дремучий лес.
      Есть в Мытищах стрельбище "Динамо", это в лесу, прямо рядом с нашей дачей. Стрельбы там проходят почти каждый день, а чаще в воскресенье. Естественно, во время стрельбы из посторонних никого близко к территории не подпускают. но как только заканчивается сеанс, со всей округи сбегаются пацаны и непонятно каким образом как мышки просачиваются на территорию собирать на пули. У моего сына была целая коллекция пуль, эдакий мини-музей боевой славы: от автомата Калашникова, карабина Симонова, пистолета Макарова, винтовки Мосина и проч.
      Естественно, сама идея бить стекла - порочная, но стреляя, мой сорванец и не подозревал в чью квартиру он попадет, просто именно эти два окна были ему очень удобны, они расположены прямо напротив нашего балкона. Интересно, а почему же не было стрельбы ни в субботу, ни в воскресенье? Был взят своеобразный двухдневный тайм-аут, потому что у девятилетнего снайпера кончились пули и он в субботу после школьных занятий срочно выехал на стрельбище в Мытищи за боеприпасами на всю неделю. Как выяснилось три ближайшие школы Ворошиловского района всеми пулями снабжал именно мой сын. Он их менял на жвачки, маленькие коллекционные автомобили, плакаты с рок-музыкантами, шариковые ручки и т.д.
      Наша квартира превратилась в нечто, напоминающее теперешний пункт обмена валюты. Особенно в последнее время к нам в дом стала ходить целая армия школьников со второго по пятый класс, а телефон просто разрывался от звонков, как в Смольном. Никакого подозрения у нас в семье это не вызывало, наоборот, нам где-то даже было приятно, что у нас растет такой дружелюбный и общительный сын. И вот, во что это все вылилось: стрельба, обыск, милиция... А милиция долго не заставила себя ждать.
      События развивались молниеносно. Буквально в тот же день получаю повестку: "Просьба, завтра, 13 апреля 1981 года (самое смешное, что это день моего рождения) явиться в 32-ое отделение милиции Ворошиловского района г.Москвы, 2 этаж, детская комната, старший инспектор капитан Степанова Валерия Сергеевна. Дело в том, что меня в мои сорок семь лет, первый раз в жизни вызывали в милицию, и я так нервничал и так был напряжен, что даже приблизительно не представлял как мне себя там нужно вести. Казалось, что меня арестовывают, причем на длительный срок, и я даже предусмотрительно подумал о смене чистого белья и сухом пайке. С другой стороны, это очень даже пикантно, день своего рождения провести в детской комнате милиции.
      Поднимаюсь на второй этаж, капитан представила мне пострадавшего, генерала Бородина. Федор Константинович без особого уважения протянул мне руку. Он был в военной форме и при всех орденах. Первое впечатление: ему хотелось, чтобы весь мир был морально затянут в мундир и держался по стойке "смирно".
      Генерал, глядя в упор, строго по-венному, обратился ко мне, буквально отчеканивая каждую фразу:
      - В вашей квартире у сына обнаружен склад пуль, которые он, не без корысти, нелегально распространял среди сверстников. Ведь это длилось не день и не два, это продолжалось месяцами. И я никогда не поверю, что вы, родители, всего этого не замечали. Я считаю, что и школа и милиция должны самым серьезнейшим образом оценить это событие. И виновники должны понести самое тяжелейшее наказание: родители - за халатность, а сын - за стрельбу из рогатки и распространение боеприпасов. Ведь именно с такого опасного возраста начинается созревание наемных убийц.
      И генерал слегка улыбнулся, с таким выражением, как будто говорил: "Вы имеете полное право мне не верить, и даже мне совершенно все равно, верите ли вы или нет, но вы не имеете права мне это".
      Я, сначала неохотно, но затем все более и более оживляясь начал излагать всю предысторию появления в доме автоматных и пистолетных пулек. Мое оправдание выглядело примерно, как бездарная контрольная работа по литературе весьма посредственного пятиклашки. Я взвешивал буквально каждое слово, прекрасно понимая, что Федор Константинович - человек, которому побоишься солгать; он своим насторожившимся, как бы из темноты, нацелившимся взором стрелка, следил за каждой моей попыткой уклониться от правды. В его лице чувствовалось упорство и строгости всей натуры; это был не славный седой старичок, ставший в старости кротким и обходительным, это был твердый, неумолимый человек, который никогда не согласен обманываться. К тому же свои эмоции он умел сдерживать. неприятное впечатление от моего оправдания, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по лицу генерала и исчезло. Он не высказал ни малейшего интереса к моему рассказу как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, два раза неожиданно прервал меня. У него был вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других.
      Сухо попрощавшись, он вышел из кабинета.
      Оставшись наедине с капитаном и придя в себя от напряженной встречи с сильной личностью, я стал извиняться за свое вчерашнее хамское поведение. Лицо Валерии Сергеевны нахмурилось, губы ее дернулись и слегка задрожали, но она ничего не ответила. Только сейчас я обратил внимание, что милицейская форма ей страшно шла, не знаю кто мог ей посоветовать идти работать в милицию, если только близкая подруга. Неожиданно мягким голосом, она вдруг произнесла:
      - Товарищ Мюлькиянц! Картина милиции ясна. Единственное, хотелось бы еще раз уточнить, откуда все-таки у вашего сына пули от боевых патронов, и главное - в таком количестве?
      Я повторил:
      - Пули у Артема действительно со стрельбища "Динамо" в Мытищах, их там просто не успевают собирать и любой желающий может набрать хоть мешок, а то и два.
      - Хорошо, мы сегодня же это проверим!
      Родители, в вашем лице, будут оштрафованы на пятьдесят рублей, кроме того, вы в кратчайший срок обязаны вставить разбитые стекла пострадавшим. А сына вашего, по настоянию товарища Бородин, мы поставим на учет в детскую комнату милиции.
      - И все? - ляпнул я.
      - А вам этого мало?
      - Нет, вполне достаточно! Просто, можно ли прямо сейчас внести пятьдесят рублей, я как раз вчера получил аванс?
      - Штрафы у нас обычно вносят в кассу.
      Я облегченно вздохнув и вежливо распрощавшись, умчался на работу.
      На следующий же день, в четверг, я был вызван в школу.
      Без пяти минут девять я был уже там. Дежурный проводил меня не второй этаж в кабинет завуча. Тут же под конвоем ввели моего сына. Конвоиры - классный руководитель и физрук по сигналу завуча немедленно удалились.
      Завуч Каренина Анна Митрофановна, полная женщина неопределенного возраста, сидела за столом очень важная и хмурая. Ровно в девять отворилась дверь и вошел генерал Бородин. Сегодня он был в штатском. На нем был новый черного цвета импортный костюм, судя по крою и пуговицам, похоже, югославский, купленный где-то году в семидесятом в военторге на Калининском. Приталенный пиджак с широченными простроченными бортами и вздернутыми плечами, а брюки были расклешены книзу. Галстук на нем был зеленого цвета, явно завязанный женой. тем не менее, костюм сидел на Федоре Константиновиче безукоризненно. Чувствовалось, что носит он его аккуратно уже лет десять и только по крупным праздникам.
      Завуч заметно оживилась, встала, подала ему руку, предложив сесть.
      - Теперь, я думаю, можно начинать процесс!
      Сказала она, с улыбкой молодой кокетки, которая когда-то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее изможденному лицу. Она, видимо, забыла свои годы, пуская в ход, по привычке, все старинные женские средства.
      Итак, начался спектакль...
      Нас с генералом посадили в старые красные кресла - по-видимому, последний подарок спонсоров-курчатовцев.
      Сын мой стоял навытяжку у письменного стола. А завуч стала ходить по кабинету с обвинительной речью,- так по-видимому было предусмотрено сценарием и отрепетировано дома. При движении она слегка походила на курицу, у которой подрезали крылья и которая все же пытается летать. Исходный же пункт движения как будто находится чуть ниже поясницы. Она была среднего роста и средней интеллигентности, в меру вежлива и весьма корректна. Словом, весь букет тех качеств, которые в ее возрасте и в ее среде ценились на вес золота. Завуч была и неплохим режиссером: просто диву даешься, как она сумела обыграть весь эпизод. Сперва Анна Каренина подала его прочувствованным контральто, потом с чарующей улыбкой, словно оценила со стороны, затем снова повторила с небольшими вариациями, наделив нарочитой значительностью. Подобно актрисе, когда она чувствует, что уже покорила зрительный зал, и теперь уделяет главное внимание нам, зрителям первого ряда.
      У меня сложилось впечатление, что завуч дома законспектировала свою речь, потому что она периодически заглядывала, проходя мимо меня, в какую-то шпаргалку, лежавшую у нее на столе.
      Я, дав себе дома клятву молчать, с большим трудом сдерживался от пререканий. Пока Анна Каренина в своем спектакле готовилась к броску под поезд, я украдкой с интересом поглядывал на генерала. Это был красивый мужчина лет семидесяти пяти, с правильными, пожалуй чересчур уж правильными, чертами лица. Преклонный возраст обычно смывает у большинства людей основные черты индивидуальности и сглаживает их. В выражении же его лица, в движениях, в походке, несмотря на возраст, не было заметно и тени усталости или лени. Чувствовалось - это мужественный человек. Громадные серые глаза смело смотрели из-под черных ресниц. Линии рта были замечательно тонко изогнуты, а в середине верхняя губа опускалась на крепкую нижнюю острым клином; и все вместе, а, особенно, в соединении с твердым умным взглядом составляло впечатление такое, что нельзя было этого лица не заметить.
      Я просто был поражен его выдержкой. За все время встречи генерал не проронил ни единого слова, по-видимому тоже дав себя клятву. Зато вся богатейшая палитра эмоций отражалась на его благороднейшим лице. В этом человеке поистине было нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность, словно он был частью одного из тех сложных приборов, которые регистрируют подземные толчки где-то за десятки тысяч километров.
      А завуча Каренину остановить было невозможно:
      - Если бы не многолетний боевой опыт и интуиция артиллериста генерала Бородина, то, по-видимому, милиция до сих пор безуспешно искала бы снайпера, а ты, Артем, продолжал бы свои дикие эксперименты.
      Лицо Федора Константиновича несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом как волна пробежала по его лицу и разгладила морщины.
      Анна Митрофановна продолжала, перейдя, как мне показалось, к последнему действию.
      - Главное это правильно оценить степень вины вашего сына. Вы знаете в чье окно он попал? Это один из самых заслуженных людей Ворошиловского района. Федор Константинович Бородин, гвардии генерал, ветеран Великой Отечественной войны, имеет девятнадцать правительственных наград и т.д.
      Мне было понятно все, кроме одного. Сын мой действительно виноват и неоспоримо должен быть наказан, но какое имеет значение должность и звание пострадавшего. А если бы он был ефрейтором без единого значка или вообще просто рядовым гражданским человеком: гинекологом, например, или трубочистом? Мера наказания уменьшилась бы? Она даже пригрозила выгнать Артем из школы. Тут я фыркнул... поперхнулся... из глаз ручьем потекли слезы... выхватил из кармана носовой платок... и якобы закашлялся. Обалдевшая завуч схватилась за графин с водой и стала наливать мне в стакан. У нее при этом так дрожали руки, что стакан вот-вот мог разбиться. Я знаком ее успокоил, извинился, и еле придя в себя, заставил себя расслабиться.
      Что же произошло?
      А на меня просто напал смех, я вспомнил, как всегда, не вовремя старый одесский анекдот: "После родительского собрания Семен Маркович сокрушался:
      - Выгнать из школы моего Шлему только за то, что он разбил стекло! И ладно бы, если большое, лобовое в директорской "Волге". А то ведь совсем маленькое в учительских очках!"
      Завуч, взглянула на часы и торопливо продолжила:
      - Внук Федора Константиновича, пятиклассник Игорь Бородин - гордость нашей школы, круглый отличник, висит на школьной Доске Почета, занимается сразу в трех кружках. Мечтает стать артиллеристом. А ты, Артем, только позоришь нашу школу!
      У меня промелькнуло скромное желание опустить наконец Каренину на рельсы.
      Тут раздался резкий звонок, по-видимому, на очередной урок. Завуч была просто счастлива, что своим выступлением четко уложилась в намеченный регламент. "Все, спектакль окончен!" извещал весь ее вид. Она залпом выпила стакан воды, предназначенный мне, извинилась перед нами, попрощавшись с генералом за руку, и упорхнула своей куриной походкой на урок, прихватив с собой Артема.
      В коридоре, оставшись наконец без Карениной, Федор Константинович весьма деликатно вручил мне свою визитную карточку, заявив, что я в любое удобное для меня время могу зайти к ним для замера окон, что я и сделал буквально на следующий день - в пятницу.
      А в субботу, 16 апреля, в день рождения моей супруги, я вместе с ней и с четырьмя стеклами подмышкой явился к генералу выполнять свои обязательства. Наш стрелок наотрез отказался участвовать в важном мероприятии. Он пообещал после школы руководить операцией с нашего балкона.
      Федор Константинович и его супруга встретили нас в адидасовских спортивных костюмах. Самое смешное, что и мы, не договариваясь, явились тоже в спортивных нарядах. Такое впечатление, что намечался не ремонт стекол, а межквартальная товарищеская встреча по вольной борьбе. Генерал очень изменился за эти два дня. Появилась какая-то растерянность и неловкость в движениях, неуверенность походки, как после тяжелого сердечного приступа. На лице едва заметный налет грусти и разочарования. С ним явно что-то произошло, его прямо будто подменили. Все в его фигуре, начиная от усталого взгляда до тихого мерного шага, представляло резкую противоположность с его маленькой оживленной женой. Марья Михайловна очень приветливо предложила снять нам свои куртки и помогла даже отнести стекла в столовую. Федор Константинович категорически был против участия моей жены в недостойной стекольной работе и Марья Михайловна гостеприимно пригласила ее на кухню пить чай.
      Мы рьяно принялись за дело. Первый час проработали молча, причем так быстро и слажено, будто мы лет двадцать прослужили стекольщиками в одной передовой бригаде. После перекура генерал заговорил. Я бы не сказал, что у нас была уж очень оживленная беседа и тем не менее, отрывки мудрых изречений Федора Константиновича надолго запали мне в душу.
      - Я уже десять лет, как демобилизовался из армии и в основном провожу время в семье. За последние годы я стал замкнутым и более чувствительным и это объяснимо. Как благодаря постоянному пребыванию дома наше тело становится восприимчивым к внешним влияниям, что заболевает от малейшего холодного ветерка, точно так же при постоянной замкнутости и одиночестве душа наша приобретает такую чувствительность, что незначительные случаи, слова, даже, пожалуй, одна игра чужой физиономии способны обеспокоить или оскорбить нас.
      - Федор Константинович! Скажите, а какая литература вам сейчас по духу? Я заметил, что у вас великолепная библиотека, полные собрания сочинений Толстого, Ницше, Шопенгауэра.
      - Философами XIX столетия увлекся я сравнительно недавно, а вообще очень люблю Чехова. В молодые годы сам писал небольшие рассказы, но так и не удалось, к сожалению, их напечатать. Война перечеркнула все наши планы. Сейчас надеюсь кое-что отредактировать и дописать. В пожилом возрасте нет лучшего утешения, чем сознание того, что мы мечты своей юности воплотили в творения, не стареющие вместе с нами.
      Артур Шопенгауэр писал, что нашу жизнь можно сравнить с вышиванием, в которой каждому в течение первой половины своего века приходится видеть лицевую сторону, а в течение второй - изнанку: последняя не столь красива, зато поучительнее, так как позволяет видеть связь всех нитей...
      - Скажите, а с друзьями вы часто общаетесь?
      - На фронте у меня было два настоящих друга, которых я, к сожалению, потерял. Это были истинно бескорыстные друзья. Мы прошли вместе почти всю войну. После ее окончания у меня тоже были друзья и я их тоже потерял, но без сожаления; я просто перестал с ними общаться. Опыт научил меня, что самое целесообразное - как можно быстрее избавляться от людей, которые изображают тех, кем они не являются.
      Как вместо серебра - бумажные деньги, так на месте истинного уважения и истинной дружбы на свете циркулируют их внешние проявления.
      Во всяком случае, я больше доверяю виляющему хвосту честной собаки, чем сотне всяких заявлений и ужимок. Истинная дружба предполагает сильное, чисто объективное и вполне бескорыстное участие в радости и горе другого человека, а это участие предвидит действительное отождествление себя с другом! Это настолько идет вразрез в эмоциями человеческой природы, что само существование истинной дружбы вообще вызывает у меня большое сомнение.
      - Вы меня насторожили и даже расстроили своими неоспоримыми доводами. А я пока, невзирая ни на что, продолжаю слепо верить в истинную дружбу.
      - Запомните, что ваш собеседник может быть полностью неправ. Но он так не думает. Не осуждайте его, а постарайтесь его понять. Только мудрые и терпимые люди пытаются это сделать. Всегда есть причина, почему другой человек думает и поступает именно так, а не иначе. Выявите эту секретную причину - и у вас будет ключ к его действиям, а, возможно, и к его личности. Мне кажется я вас утомил своим беспросветным пессимизмом. Вы уж меня извините; это явление возрастное, вам еще предстоит вкусить это.
      - Напротив, ваш пессимизм мне, невзирая на возраст, очень близок по духу.
      - Мне так порою не хватает тепла и сочувствия от близких, а главное внимательного собеседника. Помню в шестидесятые годы, несмотря на большую занятость на работе, я обычно дважды в день звонил матери по телефону, вплоть до самой ее смерти. Вы думаете, у меня каждый раз были для нее потрясающие новости? Нет, смысл этих небольших знаков внимания состоит в том, что они показывают родному человеку, которого вы любите, что вы думаете о нем, хотите сделать ему приятное и что его счастье и благополучие очень дороги и близки вашему сердцу.
      Открою вам небольшой секрет; что семьдесят пять процентов людей, с которыми мы с вами встречаемся, жаждут сочувствия и уважения. Дайте им его, и они вас полюбят.
      - Скажите, Федор Константинович! А какое впечатление на вас произвела уважаемая Анна Митрофановна?
      - Так жестко, как завуч Каренина обращается с детьми и подчиненными можно командовать взводом или ротой. А это же подростки, к ним нужен особый подход.
      С другой стороны мы дали нашим детям и внукам слишком много свободы. А свобода, к сожалению, равно благосклонна к дурному и хорошему. Под ее лучами одинаково быстро расцветают и гладиолусы и марихуана.
      - Мне очень интересно было бы знать ваше мнение: стоит ли вообще сожалеть о каких-то упущенных в прошлом возможностях и есть ли смысл мечтать или скажем проявлять беспокойство по поводу нашего грядущего будущего?
      - Александр Вазгенович! Я знаю, что в этом отношении мало могу сказать нового.
      Груз будущего, прибавленный к грузу прошлого, который вы взваливаете на себя в настоящем, заставляет спотыкаться на пути даже самых сильных людей.