- Эй! - растерянно завопил бывший следователь. - Я вам заплатил до конца месяца! - И сменил тон на просящий. - Вернитесь, мужики! Вы чего?
      Они, даже не оглянувшись, молча продолжали свой путь, пока не растворились в зарослях. Четверо хитников, совершенно убитые разыгравшейся у них на глазах трагедией, вытирали лица, влажные от пота, а, может, и от неожиданно выступивших слёз. Шубинские рэкетиры выглядели не лучше, до них наконец дошло, что двое подельников уже в могиле. Один Бык, тупо жевавший резинку, кажется, ничуть не был тронут тем, что натворил. То ли был абсолютным кретином, то ли законченным подонком. Только сейчас Ченшин понял, почему того прозвали Киборгом - бездушный, человекоподобный агрегат. Впрочем, сам он, насмотревшийся за годы работы в прокуратуре на всякие ужасы, запротоколировавший горы трупов - резаных, обугленных, расчлененных, разложившихся и прочих других, - привык ко всему. Чувства его притупились, если не атрофировались, и он испытывал сейчас только досаду от всего случившегося, больше всего злясь на тупого Володю, который довел ситуацию до столь гнусной развязки. Меньше всего ему сейчас хотелось самому попасть под следствие. И он прекрасно понимал, что охотнички бросили его по этой же причине. Ченшин подошел к хитникам.
      - Кто-нибудь из вас был там? - махнул рукой в сторону образовавшегося кулуара. - Могли они уцелеть?
      - Откуда нам знать? - зло откликнулся самый старший, уже лысеющий мужик. - Мы тут впервые. Похоже, всю выработку накрыло, до конца. Повернулся к своей бригаде. - Где инструмент? Пойдем посмотрим, что можно сделать. Если горизонтальная проходка, то в конце толща метров в пятнадцать, вон склон какой крутой.
      Но все попытки пробиться в штольню оказались тщетны. Старательские каёлки, пара тонких клиньев и молоток не годились для серьёзных горно-спасательных работ. Если верхние, выветренные породы, разрушившиеся под действием воды, мороза и времени, брались легко, то уже на глубине полуметра или чуть больше каёлка начинала со звоном отскакивать от массивных глыб. С одним из тагильских приключилась истерика.
      - Что я тёте Флюзе скажу? Где ейный Фаридка? Суки! Падлы! - он катался по земле, рыдая и колотя кулаками по просевшему дёрну. - Фарид! Кричи, гад, где ты там!
      * * *
      Голова звенела и раскалывалась от боли, как с тяжкого похмелья после банки гидролизного спирта. Если бы хоть чуть полегчало, на первый план вышла бы боль в спине или в ногах. Вообще все тело пронизывала боль. Во рту было горько, а желудок сжимали резкие спазмы. Но очнулся Вовец не от этого, а от удушья. Дышать было нечем, вместо воздуха плавал едкий дым. Он открыл глаза и увидел красные огоньки на черном фоне. Сел на холодный каменный пол, зажал руками рот и нос, зажмурил снова глаза, так их щипало дымом, и вспомнил огненный вал, катившийся по штольне. Содрогнулся, заново пережив весь ужас взрыва, и понял, что огоньки - это тлеющие деревяшки. Надо выползать из шахты наружу. Ничего не поделаешь, выкурили, как барсука из норы. Лучше сдаться Ченшину и посмотреть, как будет дальше развиваться ситуация, чем задыхаться под землей.
      Вокруг валялись клочья соломы, размётанные взрывной волной, но фонарь Вовец почти сразу нащупал. Его отбросило к стене и оборвало контактный провод. Вообще-то худо-бедно дышать можно, дым тянулся под купол, а не скапливался внизу, да и сырое, гниловатое дерево едва шаяло. Каждое резкое движение отзывалось взрывом боли в мозгу и сильным головокружением, поэтому Вовец старался двигаться неторопливо и плавно. Содрал зубами виниловую изоляцию с медной жилы, наощупь прикрутил к выводу батареи. Вспыхнул яркий луч света. Вовец растянул грязную резинку и нацепил фонарь на лоб, повесил на лямке через плечо блок батареек. Медленно ворочая головой, осмотрелся. Старый навес раскидало по досочке не хуже, чем гнилую солому. По всему полу валялись пироксилиновые шашки. И Вовец содрогнулся ещё раз, возблагодарив горных духов, что взрывчатка чудом не сдетонировала. Впрочем, ударная волна, вырвавшаяся из узкого коридора в обширный зал, просто разбежалась во все стороны и резко ослабла. Её давления уже не хватило, чтобы вызвать ещё один взрыв.
      Кашляя от горького дыма, Вовец побрел по залу, с трудом переступая через разбросанные доски и инструмент. Тлеющие деревяшки он просто затоптал, раздавил ногой и растер все красные огни до последнего уголька. При входе в штольню валялись большушие камни, а слева под стеной лежало недвижное тело. Вовец не стал его трогать, а сразу направился в коридор. Через два шага путь преградили огромные глыбы плотного пегматита, рухнувшие сверху. Вовец легонько побарабанил пальцами по завалу, на более сильные удары не стоило тратить силы. Тридцать погонных метров расчистки, необходимость ставить крепь через каждые сорок сантиметров, чтобы кровля снова не провалилась, миллион ударов кувалдой, чтобы расколоть глыбы на подъёмные куски... На это понадобятся недели и десять кубометров пиломатериалов.
      Вовец старался не думать о своем безвыходном положении. Это было тем более легко, что резкая головная боль и ломота во всем теле не позволяли думать вообще, только мучиться и стонать. И Вовец стонал, от этого становилось чуть легче, да и некого было стесняться. Сейчас бы он мог даже поплакать без всякого ущерба для чувства собственного достоинства и мужской гордости.
      Огромное подъёмное колесо опрокинулось и косо застряло в шахтном колодце. Его насквозь, как вязальная спица клубок шерсти, пронзила обугленная деревянная стойка. Вовец, пьяно качаясь на подламывающихся ногах, подошел ближе и ухватился за обод, почти повис, отдыхая. Повел головой, светя налобником. Луч желтого света выхватил мёртвое перекошенное лицо. Остекленевшие, широко раскрытые глаза отрешенно смотрели прямо на свет из темных провалившихся глазниц. Ленточка серого пластыря перекрутилась и прилипла ко лбу, открыв развороченную переносицу. Рот раскрыт, мелкие желтые зубы оскалены. Сейчас покойник ещё больше стал похож на кота, только дохлого. Ударной волной парня буквально вбило между толстыми спицами деревянного колеса, а выброшенное взрывом двухметровое бревно размозжило ему левый бок, разворотило, прошло насквозь и остановилось. Был он по пояс голым, курточку спортивного костюма, разодрав молнию, воздушная волна завернула на спину. Кровавые мясные лохмотья лежали на черном бревне, из них торчало плоское белое ребрышко, точнее, обломок его. Вовца от этакого натюрморта ещё больше затошнило.
      Он отвел луч налобника, постоял, мыча и постанывая, ожидая пока закончится рвотный позыв. В какой-то миг ему показалось, что он стонет не один, кто-то ему подвывает. Вначале подумал, что это шуточки головной боли и звона в ушах, но тут раздался такой крик, что Вовец даже испугался. Ну, не так чтобы по-настоящему, а не по себе сделалось. Еще бы: глубоко в горе, вход завален, дышать нечем, темнотища, трупы изувеченные, да ещё и орет кто-то диким голосом, а эхо подхватывает. Из-за этого эха и звона в ушах он не мог определить направления. Потом понял, что тот, который к колесу пришпилен, помалкивает, значит, надо посмотреть другого, возле штольни. Вовцу, когда он на него в первый раз мельком глянул, показалось, что парень изжарился, как поросенок в духовке, но сейчас он оказался живым, только чуть подпеченным. Очнулся и заорал, ожоги - штука очень болезненная, никому бы не посоветовал такого испытания.
      Вовец сел рядом, склонился над ним. Парень лежал на животе и плакал. Вовец осмотрел его спину и ноги. Синтетический спортивный костюм, униформа шпаны, сыграл дурную шутку со своим хозяином. Он расплавился от жара, правда, неравномерно. Местами ткань съёжилась, сделалась жесткой и хрупкой, кое-где сгорела, оставив дыры, а местами прилипла к коже, прикипела к ней. Вовец начал осторожно снимать клочки материала. Он ничего не говорил, не спрашивал, делая это скорее машинально, чем осознано, - увидел пострадавшего и начал оказывать помощь. А парень, заметив свет и поняв, что кто-то ему хочет помочь, прекратил кричать, только сопел и изредка постанывал. Выгоревшая ткань расползалась и ломалась, словно полиэтилен на морозе. Черные пятна прилипли только на лопатках, ягодицах и кое-где на ногах. Ситуация оказалась гораздо лучше, чем можно было ожидать. Вовец подцепил и осторожно потянул один такой пласт. Парень заскулил.
      - Ладно, - пробурчал Вовец, - не будешь лезть, куда не просят. Ты, что ли, вход подорвал, стервец?
      - Уй! - взвыл парнишка, это Вовец снял пригорелое вместе с кожей. Киборг, козел поганый, кинул сзади петарду. Я только выскочить успел.
      Лопатка без кожи была розовой и как бы шероховатой, на ней медленно проступали светлые капельки. Вовец подумал пару секунд и аккуратно наложил пласт на прежнее место, словно заплату, и разгладил, чуть прижав. Парень снова застонал.
      - Петарда, говоришь? - усмехнулся Вовец. - У вас в Тагиле все такие кретины или только бандиты? Это было четыреста граммов взрывчатки бризантного действия, понял? А твой безмозглый Киборг нас будет откапывать сам или спасателей вызовет?
      - А чего? - после некоторого молчания подал голос тагилец. - Завалило?
      Вовец решил на глупый вопрос не отвечать, даже думать на эту тему не хотелось, не то что говорить.
      - Кости целы? - и после унылого "угу" продолжил опрос: - Голова сильно болит? А звать тебя как?
      - Фарид, - тот глухо отозвался в пол, - затылок болит сильно, и лоб.
      - А задница? - Вовец не мог упустить случая маленько поёрничать. - Ты, Фаридик, теперь долго будешь кушать стоя, сплошной а-ля фуршет, так сказать, и спать придется на животике. Дома-то по-татарски разговариваете, что ли? Акцент чувствуется.
      - Ага, - зашевелился татарин, - я по-русски только в школе говорить стал, в деревне жили раньше. Уй! - он зашипел, втягивая воздух, сдерживая стон. - Спину жгёт. И холодно.
      - Если встать можешь, поднимайся. Сейчас посмотрю какую ни есть ветошку, прикроешься.
      Кроме инструмента, перед уходом они оставили в шахте грязную рабочую одежду и альпинистское снаряжение. Вовец всё это быстро отыскал. Выбрал брюки поцелее и почище, рубаху со спецовкой. На себя тоже куртку натянул, действительно, тут было прохладно. Заглянул в коробку с рабочей аптечкой, но в ней лежали только бинты, вата и прочие перевязочные средства, и никакой мази, годной при ожогах. Был ещё крем для рук в наполовину выдавленном тюбике. Этим жирным кремом он и смазал черные ожоги. С медицинской точки зрения, возможно, это было неправильно, но Вовец по собственному опыту знал, что жир облегчает, а то и вовсе снимает боль на обожженных местах, и всегда первым делом свои ожоги поливал растительным маслом, а потом уже искал какую-нибудь стрептомициновую мазь или другой подходящий антибиотик.
      После этого он прикрыл заблестевшие коросты слоями ваты и, где бинтом, где пластырем, закрепил. После этого разрешил одеться. Фариду действительно полегчало, и он прекратил подвывать. Вовец тоже стал чувствовать себя полегче, хоть голова и побаливала. Очевидно, ударная волна стукнула достаточно крепко, симптомы смахивали на сотрясение мозга. Оставалось надеяться, что оно не слишком опасно и головная боль скоро пройдет. Вовец нагрёб лопатой кучку соломы, уселся, чтобы спокойно поразмышлять. Рядом переминался Фарид, держась неестественно прямо, прогибая плечи, чтобы одежда на спине как можно меньше тревожила обожженные лопатки.
      - Присесть рядом не предлагаю, - начал Вовец, - даже если бы задница твоя уцелела, все равно бы не посадил. Ты сюда влез не для того, чтобы меня на сабантуй пригласить, а, небось, пришибить собирался. Верно говорю? Фарид в ответ пробормотал что-то невнятное, может, даже по-татарски. Скорее всего, конечно, я бы тебя пришиб, но это сейчас неважно. Самим нам отсюда не выцарапаться, вся надежда на спасателей. Если мои друзья оторвались от твоих, то они завтра-послезавтра вернутся меня искать. После этого заявят во все инстанции. И тогда многое будет зависеть от твоих корешей. Захотят они сознаться, что мы внутри горы, или заявят, что ничего не знают, не видали и не слыхали? Вопрос: не подохнем ли мы от голода и удушья до того, как нас откопают?
      Фарид понуро молчал. Он словно себя потерял, выпав из привычной обстановки, где каждый шаг, жест, слово должны были соответствовать определенному шаблону, где возникали только стандартные ситуации еды, выпивки, балдежа, дележа и прочего подобного. Всякий выход за рамки групповых устремлений и внутригрупповых иерархических отношений полностью исключался, и даже принятие решения, по праву принадлежавшее вышестоящей особи, сводилось к выбору одного из двух вариантов - сразу или потом.
      - В общем, - продолжил Вовец свои размышления вслух, - будем готовиться к долгому ожиданию. Первым делом надо прибрать твоего приятеля, о котором ты даже не вспомнил, а то завтра тут такой духан будет стоять, что сами удавимся. Потом колесо надо починить, наладить по уму. Без этого в шахту не спуститься. А не спустившись, воды не добудем, а без воды опять же сами удавимся. Что касается жратвы, то тут совсем дела плохи. Из растений только гнилая солома да деревяшки. А из живности, - Вовец задумался, - одни летучие мыши, да и те мелкие, не крупней обычных.
      - Я мышей есть не стану, - мрачно отозвался Фарид.
      - Дело хозяйское, - легко согласился Вовец, - была бы честь предложена. Так и быть, уступлю тебе половину своей соломы, а мне мясо нужно, я зверь хищный, одной соломой не наемся, её разве только на гарнир.
      - А Кучкин, может, ещё живой? - с надеждой спросил Фарид.
      - Сходи проверь, - предложил Вовец, - вон он, в колесо пристроился, покрутил головой, пытаясь высветить лучом налобника бездыханное тело. Но свет слишком рассеивался, не дотягивал. - Фонарь возьми, а то не увидишь ничего. Валяй, можешь попробовать откачать своего корифашку, искуственное дыхание сделать изо рта в рот, вдруг получится? А Кучкин - фамилия этого дурика?
      - Мы так звали, фамилия Кучкаров, - Фарид взял фонарь, неловко принялся цеплять на голову. - Я с ним в одной школе учился.
      - Такой же, поди, двоечник был, как и он? - Вовец не удержался, съязвил.
      - Не-е, больше тройки были, - парень его интонации не уловил, - зачем говоришь - двоечник? Четверки тоже были.
      - Лодыри, короче, - резюмировал Вовец, - лишь бы не трудиться, кантоваться без напряга от выпивки к опохмелке.
      - За три тысячи пусть лохи ишачат, - огрызнулся из темноты Фарид, он уже осторожно пошел к колесу, на ходу привыкая к свету со лба.
      - Конечно, - согласился Вовец, - зачем ишачить, если не за падло шакалить. Чем пробавлялись-то, деловые? Лотошников трясли?
      Ответом стал сдавленный вопль. Не то Фарид рыдал, не то блевал. Вернулся, хлюпая носом и сморкаясь, стянул с головы резинку с фонарем, протянул Вовцу, ничего не говоря. Тот напялил фонарь на лоб и поднялся.
      - А однокашник твой этот, Кучкин-Кучкаров, небось, согласился бы сейчас и за паршивую штуку всю жизнь ишачить, лишь бы она имелась, эта самая жизнь, как думаешь? - Но ответа не последовало, все то же хлюпанье. А был бы ты сейчас на работе, хоть грузчиком, хоть дворником, неважно, не думал бы, что жрать: мышей или солому. Тебе хоть сколько лет? Восемнадцать есть, или ещё голосовать не разрешают?
      - Уже шесть месяцев восемнадцать. А голосовать не пойду, мне никакого президента не надо. Кто бы в Кремле ни воровал...
      - Лишь бы вам не мешал, - закончил за него Вовец. - От армии, выходит, тоже закосил?
      - Я чо, лох? Пусть лохи с чеченами бодаются, а я не рогатый. Мне здесь хорошо.
      - Вижу, как тебе здесь хорошо.
      - Я хотел сказать, дома.
      - Судьбу, брат, не обманешь, она, тварь, мстительная. Кучкаров твой, Кучкин-Сучкин, небось, тоже косил от Чечни? Там ещё неизвестно, погнали бы его в Грозный или при кухне оставили, а тут вот он, лапти сушит. Ладно, хорош базарить, хватайся за бревёшко.
      - Не могу, - Фарид остановился, стараясь не смотреть на поблескивающий в луче фонаря оскал мертвого дружка, - я с ним сегодня пиво пил.
      - Значит, так, - Вовцу надоели все эти пустые разговоры, надо было ставить пацана на место, пока буреть не начал, - про ту жизнь забудь, чем быстрей, тем лучше. Сейчас я приказываю, ты выполняешь. Если не согласен, я отправляюсь на нижний горизонт, где вода, а ты сидишь здесь. Вопросы есть? - И тут же сам ответил: - И не должно быть. Короче, поворачиваешься спиной, бревно берешь под мышку и, как Ленин на коммунистическом субботнике, по команде - вперед. Давай, поехали.
      Фарид молча схватился за бревно и прогнулся, чтоб одежда спину не тёрла. Сосновая стойка сидела плотно, вытащили со второго рывка, татарин аж заскулил, так ему было больно напрягаться. После этого Вовец приказал ему взяться за левую руку мертвеца и опять по команде тащить. Сам Вовец взялся за правую, тяжелую и ещё тепловатую. Выдернули Кучкарова, поволокли на брюхе по каменному полу к стене, куча лиловых перекрученных кишок волоклась рядом, вытирая грязь, оставляя мокрую полосу. Фарида опять рвало, он плакал и сморкался, а потом завизжал.
      Вовец ему не мешал, занятый разглядыванием колеса, слушал в пол-уха мешанину из татарских слов и русского мата. Понял, что парнишка наконец сообразил, что шансов выбраться из каменного мешка нет, кругом горная толща, и никаким спасателям они на фиг не нужны. Поэтому помянул и собаку Киборга, и паскуду Колю, и дерьмовую тыщу баксов. Он даже дохлого однокашника Кучкарова попинал ногами, поглумился, так сказать, над трупом и поплевал на него. Вовец тем временем разобрался с подъёмником. Следовало его приподнять, закрепить и заменить переломленную стойку. Все эти манипуляции он мог и один совершить, пользуясь ломом как рычагом. Воспользовавшись в качестве топора плоским клювом обушка и широким долотом, отчекрыжил от нетолстого бревна кусок подходящего размера для замены стойки. Вместо гвоздей приспособил тонкий клин и пару длинных альпинистских крючьев. Позвал на помощь Фарида, но тот где-то шлялся в темноте, скребся по полу и не подошел. Вовец плюнул, взял лом, крякнул и выворотил колесо наверх, тем более, что только один край подъемника следовало приподнять. Подсунул кувалду, опустил, сделал ещё один подход, снова приподняв сантиметров на десять, и подсунул деревяшку. Таким макаром выровнял всё сооружение, оборвал сломанную стойку и прибил заготовленный обрубок. Только собрался покрутить колесо, как невдалеке вспыхнул огонек зажигалки. Фарид раскуривал сигарету.
      - Это ещё что? - закричал Вовец в ярости. - Кислород жечь? Убью, скотина!
      - А пошел ты! - заорал в ответ Фарид. - Дай покурить перед смертью, гад!
      Вовец вскипел, метнул килограммовый молоток, тот глухо ударил в стену. Огонек сигареты заметался в темноте. Вовец поймал лучом света перепуганного Фарида и с ломом на перевес кинулся к нему. Тому свет бил в глаза, и был виден только торчащий далеко вперед блестящий кончик стального стержня, отшлифованный работой.
      - Брось чинарик! - бушевал Вовец. - Проткну, как бутерброд, гнида!
      Красный огонек метеором чиркнул в темноте и рассыпался искрами, ударившись в пол. Фарид поспешно затоптал сигарету. Вовец со звоном вонзил ему под ноги лом, выбив из гранита ещё больший сноп искр. Отобрал зажигалку. Хотел дать по морде, но посмотрел на мокрое, замурзанное, перепачканное сажей и глиной лицо и расхотел. А парень вдруг упал на колени, схватился за лом, не давая Вовцу уйти, и, размазывая слёзы, сбиваясь с русского на татарский, принялся просить и умолять его спасти.
      - А ну, встать! - опять заорал Вовец. - Кодлой на одного - крутые, да девок лапать молодцы. А тут соплями давится, ублюдок. Заткнись, тебе сказал! Зашибу!
      Злился он не столько на этого бестолкового мальчишку с нищей рабочей окраины, сколько на безвыходную ситуацию, на собственное бессилье, на мрачную перспективу смерти от удушья. Вот и разрядился. И нисколько не жалел об этом. Не плакать же, в самом деле, как этот пацан. После яростного выплеска сразу полегчало. В конце концов грех жаловаться: жив остался после такого бэнца, все кости целы, даже ожогов не получил, руки-ноги и глаза тоже на месте. И целая шахта в распоряжении. Дымом и гарью пахнет, конечно, здорово, но глаза не ест. Возможно, дым через какие-то щели просачивается наружу, значит, и какое-то обновление воздуха будет происходить. Короче, надо судьбу благодарить, а не проклинать, могло быть и хуже: зажало бы в обвале и прессовало потихоньку, выдавливало душу, как сапожный крем из тюбика.
      Успокоившись, Вовец решил спуститься в колодец. Следовало посмотреть, сколько на дне собралось воды, подумать, как и во что её собрать. Фарид тоже успокоился, похоже, на него следовало кричать, командовать, управлять, короче. То, что он безропотно будет крутить подъёмное колесо, долбить камень и выполнять любые приказы, было ясно обоим. У одного имелась сила, у другого отсутствовала воля.
      Вовец распустил веревку, закрепив на каркасе подъемника, продел её через карабин на обвязке и привычно откинулся спиной в колодец, высветив налобником высокий поблескивающий потолок. Рядом в темноте беззвучно стоял Фарид. Вовец мог бы найти запасные лампочки для фонарика и подключить к батарейкам, их тут был ещё солидный запас, с полкоробки, но решил подержать парня в темноте наедине с мертвым подельником. Это окончательно сломает волю, покажет настоящую его цену и заставит подчиниться хозяину шахты. В экстремальных условиях, когда на карту поставлена жизнь, единственной формой правления может быть только неограниченная диктатура, иначе не выжить. А вот потом, когда опасность минует, надо переходить к безграничной демократии, чтобы освободить инициативу.
      Кроме нижнего горизонта с просачивающимися грунтовыми водами, Вовца интересовали ещё два штрека: косая щель, куда сбрасывали ил во время расчистки дна, и верхний штрек с летучими мышами. Обычную домовую мышь он бы съесть, пожалуй, не смог, хоть шоколадом залей, но летучие больше ассоциировались для него с птицами, а не с противными грызунами. А то, что вместо перьев у них рыжеватая шерстка, так даже удобнее - ощипывать не надо, только ободрать. Да и была давняя дружеская расположенность к этим удивительным созданиям, ещё с юности, когда нешуточно увлекался спелеологией, лазал по пещерам, где единственными живыми существами среди холода и известковой сырости были эти ночные летуны, ласково именуемые "мышки". И его дружеские чувства только окрепнут, если он употребит в пищу дюжину-другую этих подруг бродячей юности. Вот так Вовец морально готовил себя к борьбе за жизнь, пока скользил вниз по веревке, тем более, что эти мысли позволяли не думать о страховке, точнее, об отсутствии таковой. Не мог же он позволить держать страховочный конец какому-то деморализованному пацану - толку мало, только веревку запутает.
      Он достиг дна и вошел в знакомый слюдитовый забой. Зеленые искры кристаллов изумруда блестели из породы столь аппетитно, что у Вовца появилась дурная мысль: а может, лучше поработать, чем бездельничать в ожидании спасателей? У стены лежал инструмент: кайло, лопата, пара клиньев и кувалдочка. Это Серж оставил, хотел спуститься в последний раз и добыть кусок на удачу. Считается, что в самом последнем куске может оказаться лучшая находка. В выбоинах каменного пола собралось немного просочившейся сверху воды. На глазок - литра три. Накопилась тут за все дни работы в забое. Мало, конечно, водички проникает по тончайшим трещинам, но в дальних концах других штреков, где поверхность горы ближе, можно будет отыскать гораздо больше. Поскольку никакой посуды нет, собирать придется в полиэтиленовые мешки. Или просто брать соломину и тянуть, как коктейль в баре.
      Решив первый вопрос, о воде, Вовец полез вверх по стенке колодца. Поскольку шахту вырубали кайлами да клиньями, можно было лезть по уступчатой стенке почти как по лестнице. Конечно, до самого верха так взбираться замаешься, да и сорваться все-таки можно, поэтому он сделал схватывающий узел из куска тонкого репшнура, который всегда носил в комплекте с обвязкой, и привязался к веревке. Схватывающий узел, изобретенный ещё до войны одним умным австрийским альпинистом, легко скользит вверх по веревке, а вниз - затягивается. Только его надо постоянно передвигать выше. Бурча под нос, что давно завязал со скалолазаньем, да вот приходится, Вовец добрался до косой щели.
      Слюдяной ил, который они выгрузили сюда, когда очищали нижний горизонт, слегка подсох, сделался упругим, как резина. Это, наверное, из-за присутствия мельчайших частиц глины, связавших чешуйки слюды. Вовец ковырнул ил рантом ботинка. Ничего, внутри влажный, не сцементировался, копать можно. Значит, надо будет опустить сюда Фарида, дать лопату в руки, и пусть роет могилу другану. Здесь тот не будет вонять на всю шахту. Вовец возвратился к выходу из штрека и закричал вверх:
      - Фарид! Ты где-там? - и, услышав ответный крик, приказал: - Крути колесо!
      Звякнула цепь, пошла вверх. Вовец подтянул висящую в колодце веревку, пропустил с перехлестом через карабин на груди, перекинул через плечо и подхватил снизу рукой. Подождал, пока раскачивающаяся бадья поднимется до штрека, и поставил в неё ногу. Фарид, почувствовав, что вращать колесо стало труднее, остановился.
      - Колесо не отпускай! - крикнул Вовец. - Перехватывай руками, я поднимаюсь!
      По мере подъема он продергивал через карабин веревку, готовый в любое мгновение повиснуть на ней, если бадья начнет падать. Достигнув нужного горизонта, держась за веревку, прыгнул прямо в коридор.
      - Эй! - крикнул сверху Фарид, почувствовавший, что колесо снова крутится легко. - Что случилось?
      - Всё нормально! - отозвался Вовец. - Пока не крути! Я пойду штрек осмотрю!
      - Чего, чего? - не понял Фарид.
      - Штрек осмотрю и вернусь! - ещё раз громко пояснил Вовец.
      - Чего посмотришь? - не унимался напарник.
      Вовцу стало ясно, что парень попросту слово в первый раз услышал, вот и не понимает, о чем речь. Решил на этом диалог прекратить. Когда парень сам спустится в штрек, сразу поймет, что это такое. Освободился от веревки и направился в коридор. Опять подивился, насколько старые горщики тщательно выбирали жилу. Брали только богатую породу, а бедной лишний раз обушком не касались. Поэтому и ход такой извилистый, местами очень узкий, еле протиснешься.
      Он внимательно осматривал потолок, отыскивая летучих мышей. Вскоре нашел ту колонию, что обнаружил ещё во время первого спуска в колодец. Мышки висели группами штук по пять-семь, не очень плотно. Странно, что они проделали такой путь через входную штольню, зал, колодец, залетели в штрек, вместо того, чтобы повиснуть, скажем, на колесе. Ведь за деревяшку им цепляться куда легче, чем за камень. И тут Вовца пронзила догадка, он даже вспотел от такой мысли. Наклонил голову, бросив узкий луч на пол. Его покрывал слой засохшего помёта. Вовец опустился на корточки, привалившись спиной к холодной стене. Стянул с головы резинку с фонарем, вытер тыльной, чистой стороной ладони лоб. Опустил фонарь к полу, рассматривая его, и захохотал:
      - Господи! Сколько радости может доставить обычная куча дерьма!
      Поднялся, возвращая фонарь на место. Снял с потолка одну из спящих мышек, целиком уместившуюся в ладони, ощутил биение её крошечного сердца. Зверек проснулся и резко пискнул, пополз из кулака, царапая пальцы острыми, как иголки, коготками, остановился, раскрыв в беззвучном крике широкий рот.
      - Слышь, мышка? Клянусь никогда в жизни не есть летучих мышей! патетически воскликнул Вовец, породив гулкое эхо.
      Он был вполне искренен и готов пустить слезу радости. Даже чмокнул мышку промеж широких мягких ушей в рыжий гладкий затылочек, потом распрямил ладонь. Зверюшка, вихляя длинными локтями, быстро добралась до кончиков пальцев, поразевала беззвучный рот, зондируя округу ультразвуком, расправила кожистые крылья и бесшумно упорхнула. Десятки лет слетаются они на днёвки и зимовки в эту шахту, обжили надежный штрек с постоянной температурой и удобным потолком. Значит, есть отсюда выход на поверхность.
      Вовец торопливо пустился вперед по коридору. В луче фонаря мелькнула разбуженная им мышка, и он некоторое время на ходу наблюдал её стремительный и неровный полет, пока та не исчезла из вида. В прошлый раз он не достиг конца этого штрека, добравшись только до мокрой глины, растекшейся по полу. И как он сразу не вспомнил про эту глину? Ведь ясно же: в горный массив такое количество по тонким трещинам не просочится, должен быть прямой контакт с поверхностным почвенным слоем.
      Он бросился вперед по липкой глине, печатая рубчатые следы на гладкой поверхности, в радостном предчувствии скорого освобождения из каменной темницы. И наткнулся на завал. Массивные плиты, отвалившиеся от стен и потолка, хаотично громоздились, словно ледяные торосы, такие же холодные, гладкие и тяжелые. Вовец ткнулся лицом в треугольную щель между глыбами, как голодная лошадь в торбу с овсом, даже налобник заскрежетал, столкнувшись с камнем. Пьянящий, одуряющий, сумасшедший запах разогретой солнцем сосновой смолы, трав, цветов, листьев, муравейников, птичьих гнёзд - запах жизни дохнул в лицо. От него защипало глаза и запершило в горле, и Вовец не смог удержать слёз. Сколько можно строить из себя Железного Дровосека в конце-то концов?
      Потом Фарид ему сознался, что такой панический страх испытал всего раз в жизни, в раннем детстве, когда поздно вечером сидел дома один, а вокруг, за бревенчатыми стенами избы, бушевала жуткая гроза и хлестал град. Оконные стекла лопались и сыпались на пол, слепящий белый свет врывался в комнату, а гром бил сверху, как огромный молот. Ему показалось, что он остался один, все умерли, и его самого скоро убьет. Совсем уже в темноте пришли с сенокоса отец с матерью, переждавшие где-то бурю...
      Сегодня он пережил нечто подобное, если не хуже. Стоя в кромешном мраке, вцепившись в колесо, словно потерпевший кораблекрушение в спасательный круг, он вслушивался в невыносимую тишину, вздрагивая от холода, ужаса и саднящей боли в ожогах. В нескольких шагах от него лежал изуродованый труп приятеля и нагонял ещё больший страх. И ничто не мешало подумать о жизни, наоборот, ни о чем другом думать не удавалось. Наверное, перед лицом смерти у всех появляются такие мысли. Время, казалось, вообще остановилось, и Фарид успел тысячу раз раскаяться, что дружил не с теми, занимался не тем, обижал мать и сестренок. И тысячу раз обещал, что если удастся выбраться из этой могилы, начнет другую жизнь.