— Мог, — едва не ляпнул я, но вовремя опомнился. Я и не понимал еще — повезло мне или нет. В том, что мой клиент Черный Барон живехонек, сомневаться не приходилось. Но где его искать?!

— Помогите… — придушенно прохрипел кто-то.

Карася рядом со мной уже не было. Он суетился вокруг закатанного в аккуратный колобок приятеля, приговаривая:

— Сейчас, братишка, потерпи… Сейчас мы тебя в порядок приведем. Сейчас… Не мычи! Не мычи, говорю, а лучше подскажи, где у тебя здесь рука, а где нога. Эка скрючило бедолагу…

Комиссар товарищ Огоньков стоял у двери, бледненький, синенький и колеблющийся, словно пламя зажигалки. Он то закрывал, то открывал глаза: наверное, не в силах решить — рухнуть в обморок сейчас или немного погодя.

Вокруг нас загудело, точно самопроизвольно включился где-то в недрах громадного дома гигантский трансформатор. Карась все еще возился с покалеченным Сашкой, товарищ Огоньков балансировал на пороге сознания и бессознания, а я уже все понял.

— Вниз! — гаркнул я, первым показывая пример. Дверные створки заклинило. Чтобы комиссар не мешал мне, я просто подхватил его под мышку и несколькими сильными ударами ноги вышиб обе створки. Что-то хрустнуло, дверь с дверным косяком рухнула на пол, открыв проход. Я выбежал в чащобу колонн, повернулся — Карась, отчаявшись привести приятеля в порядок, спешил из кабинета. Сашку он катил перед собой как свернутый матрас.

— Пустите, товарищ, — пискнул комиссар.

Я поставил его на ноги. Товарищ Огоньков немедленно шлепнулся на задницу, тяжело дыша, сжимая обеими руками бесполезный маузер.

— Бежим! — толкнул я его.

— Прекратите панику, — слабо вякнул он. — Именем революции… Комиссару не пристало спасаться бегством непонятно от чего…

Карась притормозил возле нас, приткнул Сашку к колонне, чтобы тот случайно куда-нибудь не укатился. Кажется, этот детина, привыкший к морским штормам, не особенно и был напуган.

— Шквал надвигается? — прислушавшись к нарастающему гудению, осведомился он.

— Еще какой! — крикнул я. — Скорее!

Да что же они возятся? Ну люди, ну ограниченные создания.. .Да. впрочем, откуда им знать о такой штуке, как система самоуничтожения колдовского жилища? Мне и самому это открылось только на курсах повышения квалификации — незамедлительно после того, как колдун навсегда покидает свои владения, все подведомственное ему хозяйство должно вспыхнуть и сгореть в пламени так, чтобы ни малейшего следа не осталось.

— Вниз! Вниз! — еще раз крикнул я.

Карась кивнул, поплевал на руки и, уверенно петляя между колоннами, быстро побежал дальше. Сашка резво катился впереди. Мне приходилось волочь за собой товарища Огонькова. У комиссара, судя по всему, вследствие чрезвычайного волнения отказали ноги. Такая вот открылась у юного организма революционера досадная физиологическая особенность. К чести комиссара надо добавить, что, устав колотить кулаками по бессильным коленям, он не разрыдался и не стал умолять о помощи, а принялся уговаривать оставить его здесь как ненужный балласт и спасаться самим:

— Товарищ Адольф! Товарищ матрос! Всем вместе не уйти! Зачем вам погибать? Вы еще отплатите мировой буржуазии за гибель комиссара Огонькова. Сбросьте меня с корабля современности и бегите налегке…

Кабинет уже пылал. Трещали и рушились книжные полки. Объятые пламенем фолианты, словно бабочки-исполины, порхали между огненных языков. Огонь шел дальше, стлался по паркетным полам как желто-багровая поземка, облизывал мраморные колонны (колонны чернели, обугливались и кренились, хотя по всем законам физики и просто здравого смысла поддаваться горению вроде бы не должны).

«Это хорошо, — подумал я, поднимая комиссара на вытянутых руках над головой, чтобы ноги его не путались в моих и не мешали бежать, — это хорошо, что барон превратил Сашку в шар, а не, скажем, в куб или треугольник. Шар — фигура наиболее транспортабельная из всех, что я знаю. И еще хорошо, что я молодой и здоровый бес, а не какой-то там человек. Мне по силам пятерых товарищей комиссаров из огня вынести, не то что одного худенького…»

Лестница с третьего на второй этаж была пуста. Пролетом ниже все еще копошились перепуганные мужички, один за другим повторяя:

— Что же это такое? Сколько добра ни за грош гибнет! — но, когда на них вполне откровенно дохнуло жаром, позабыв о своей природной хозяйственности, прыснули наружу.

Третий этаж рухнул с оглушительным треском. Опоры второго дрогнули и заскрежетали… И, конечно, рухнули тоже. В общем, когда мы вылетели из входных дверей на мостовую, дом Черного Барона прямо как карточный домик — вот уж тут не уйти от банального сравнения, точнее не скажешь — сложился и обрушился под землю. В подвал то есть. Мне осталось только пожалеть несчастных тамошних обитателей. А впрочем, что им сделается-то? Нежить и есть нежить. Закоптятся немного, оклемаются и вылезут на поверхность. Будут шляться по ночам, пугать суеверных граждан. А скорее всего — попросту найдут себе новое место жительства. Мало ли в Петрограде старинных домов с просторными подвалами?

Я опустил товарища Огонькова в сугроб. Но, послушавшись его шепота:

— Прислоните меня к столбу, что ли, неудобно перед товарищами, — передислоцировал комиссара к ближайшему фонарному столбу.

Петро Карась, отбежав на безопасное расстояние, так и не остановился, потому что шарообразный его приятель, повинуясь инерционному ускорению (на трех десятиметровых крутых лестницах набирал разгон!), мчался вдоль по мостовой, тараня встречных. Теперь бегущий вприпрыжку Карась, за которым развевались полы длинного колдовского балахона, напоминал чудаковатого ученого, гонящегося за унесенной ветром шляпой. Правда, шляпа выглядела великоватой, да и выражения, употребляемые матросом с целью притормозить Сашкино движение, вряд ли могли принадлежать ученому. Разве что филологу-фольклористу. Чего стоило одно только:

— Через три кнехта якорину в ноздрю, ставрида позорная!..

Когда Карась скрылся из поля моего зрения, я обернулся к комиссару. Товарищ Огоньков усиленно растирал себе ляжки. Очевидно, этот процесс оказывал на его нижние конечности вполне живительный эффект. Комиссар уже слегка притоптывал, будто на тонком льду пробовал танцевать гопак.

Я похлопал себя по карманам. Достал пачку «Мальборо», сунул в рот сигарету. Какой-то босяк (их множество бродило вокруг пепелиша, не успевших как следует прошерстить баронские хоромы) услужливо поднес мне неуклюжую зажигалку, сработанную из винтовочного патрона, и, конечно, тут же попросил папироску. Получив «мальборину», он с благоговейным изумлением оглядел желтый крапчатый фильтр, уважительно проговорил:

— Аглицкие… — и, не решившись закурить, спрятал сигарету за пазуху, очевидно рассчитывая обменять заморский сувенир на курево попроще.

Так… Или, как говорят здесь, так-с… Надо немного успокоиться, разобрать подробно сегодняшние события, подытожить и сделать какой-нибудь вывод.

Перво-наперво: VIP-клиент от меня ускользнул. Это печально, но факт. Второе: он все-таки жив, а это, как ни крути, большой плюс. Третье: он не успел огласить мне свое желание, то есть не успел выдать фронт работ. Минус. Еще один минус — Черный Барон, скорее всего, не знает, явился ли я по его вызову или нет. Ну, вернее, явиться-то я должен в любом случае, служба есть служба; но откуда ему известно — оказавшись в такой кутерьме, не спасовал ли я, не сбежал ли от греха подальше обратно в контору? Рассчитывает ли барон все еще на мою помощь или вообще уже ни на что не рассчитывает? Забился куда-нибудь в уголок этой громадной страны и пережидает тяжкие времена… Нет, нет… Не похоже это что-то на Черного Барона. Я его совсем не знаю, но судя по рассказам Огонькова…

Но что же мне делать дальше? Как и где искать барона Рудольфа Марка Опель… как его там? Черного Барона, в общем? И стоит ли искать? Вдруг его желанием было обезопаситься от ветра перемен, и только? Но слишком поздно он меня вызвал. Опоздал. И я опоздал. На какую-то паршивую минуту…

Я несколько раз глубоко затянулся. Нет, вряд ли. Не может быть. Очень уж простое такое желание. Чего тут сложного? Выторговать у здешних властей для барона теплое местечко для меня никакого труда не составило бы. Да и барон сам мог это сделать. Почему не сделал? Ну, наверное, занятый более важными делами, не обратил внимания на силу ветра… этого самого ветра перемен. Для чего-то другого Рудольфу Марку понадобились услуги конторы. Для чего другого? А бес его знает… Нет, к сожалению, бес не знает. И я — не знаю, и никакой другой бес. Знал бы кто из наших — уж сообщил бы по дружбе. Так что же делать? Прочесывать перевернутую с ног на голову Россию? В этой каше, заваренной тем самым… который чернильницами питается… так просто не разберешься. Да-а, дела… Влип я.

Есть, правда, запасной вариант. Просто вернуться в контору, покаяться, сказав, что не справился. Но такой вариант я отбрасывал сразу.

Огненные псы чистилища! Еще чего!

За долгие годы безупречной службы (ну почти безупречной, на гауптвахте мне разок пришлось посидеть) начальство доверило бесу Адольфу VIP-клиента, а бес Адольф прилетает обратно несолоно хлебавши. И ежу понятно, что никакого доверия от начальства в ближайшие лет сто-двести мне ждать не придется.

А как же карьера?

Работа у нас, у бесов, рутинная. Люди, вознамерившиеся продать душу за исполнение желания, обычно такую ерунду желают… Вот недавно я вернулся из очередной командировки, провел в которой всего-то два дня. Легионер Диомед возжелал увеличения ежемесячного жалованья на шесть сестерциев и чтобы непременно эти сестерции вычитались из жалованья легионера Кироса. Пять минут ушло на то, чтобы нахимичить пертурбации несчастных шести сестерциев в тамошней канцелярии, а все остальное время я выслушивал, какая легионер Кирос редкостная сволочь, как он жульничает в кости, не платит долги и что изо рта у него разит, словно у фракийского раба…

А предыдущая командировка? Еще смешнее. Нодар из Тбилиси поспорил с Гурамом из Варазисхеви, что его, Нодара, ишак умеет подавать тапочки и играть в нарды. Пришлось на полдня превращаться в ишака. Нодар получил свою тонну абрикосов, а я получил задокументированное свидетельство о передаче бедовой грузинской души конторе в вечное пользование. Вот они — ежедневные суровые трудовые будни рядового беса, оперативного сотрудника отдела кадров. Кадры, кадры… Такие кадры, как Диомед или Нодар, высоко не ценятся. Другое дело Черный Барон. Но на подобные задания отправляются лишь сотрудники, облеченные высоким доверием начальства. Мне крупно повезло уже в том, что я получил возможность доказать свой профессионализм — и что же? Где, спрашивается, клиент?

Да, дела… Вот уж точно — не вернусь в контору, пока не разыщу Рудольфа Марка, не выясню, чего он там возжелал, и не выполню все его прихоти. Со щитом вернусь — вот так вот!

Только… Где мне искать Черного Барона?

Последние слова я невольно произнес вслух. Комиссар товарищ Огоньков, уже вполне пришедший в себя, услышал мое высказывание и, оторвавшись от разговора (он стыдил прибарахлившихся красноармейцев), ответил:

— «Где», «где»… На юге, конечно.

Я так изумился, что у меня окурок изо рта выпал:

— А ты откуда знаешь?

— А чего тут знать? Вся белая сволочь недобитая на юге. Из центра России мы их уже выдавили, как прыщ. Дай только срок, сбросим в Черное море…

— Ну белая сволочь белой сволочью… — протянул я, боясь верить удаче.-А барон-то…

— А что — барон? Ему новый порядок поперек горла стоит, это уж точно. Такие, как он, все на юг подались. Больше им нигде места не осталось.

Логично вообще-то… Я обрадовался. Вот и направление дальнейших поисков известно! Примерное, правда, но все же… Обрадовался я! И хлопнул по плечу Огонькова в благодарность за благую весть. Товарищ комиссар только кивнул мне. Он был занят. Он распекал проштрафившихся подчиненных.

— Мы с товарищем Адольфом, рискуя жизнью, ликвидировали барона, а вы по его загашникам шарились? — неистовствовал Огоньков. — Так-то вы понимаете задачи революции?

Бойцы, уныло понурив голову, теребили дорогой, с голубоватым благородным отливом, мех новоприобретенных шуб. А Огоньков раскраснелся. На щеках его, покрытых юношеским пушком, пылал оправдывающий фамилию румянец:

— В то время как наша молодая республика задыхается в тисках голода и нищеты, а со всех сторон света злобно щелкает зубами империалистическая кодла. вы безропотно отдали себя на съедение мелкобуржуазным предрассудкам! Под суд пойдете! Запомните! Накорми голодного! Отдай нищему! Все для народа!

— А мы не народ?! — взорвался вдруг один из красноармейцев. — Мы тоже народ! Значит, нас кормить надо и нам все отдавать! Не пойму я вас, говорунов! Жил впроголодь мальчишкой при лавке, приказчики за ухи драли. А как революция пришла — обрадовался! Ну, думал, поживу… И что же?! Хозяину по шее надавал, лавку его пропил, чуть не судили ревтрибуналом! Мол, народное достояние разбазариваю! Ладно. Послали ликвидировать неграмотность, мужики ребра переломали, винтовку отняли, так и не успел ни одного неграмотного ликвидировать. И опять едва под суд не попал, за то что приказ неправильно понял! Ладно. Шубку какую-то паршивую, линючую, синюю нацепил с барского плеча — и снова не так?! Снова под суд? Да пропади оно все пропадом! И декреты ваши, и шубы вонючие! Пошли, Вася, отсюда. К махновцам подадимся! Или к Сеньке Бубновому Валету! У них все по справедливости и никакого суда. Да! Подавитесь своими шубами!

Оба красноармейца, словно по команде, рванули с плеч шубы. Добротные застежки выдержали первый натиск. А второго не последовало. Неожиданно успокоившись, бойцы закинули за спины винтовки и, вразнобой шагая, отбыли в неизвестном направлении. Шага через три они затянули какую-то варварскую песню:

Славься, отечество наше свободное!

Будь ты проклят, царский ро-о-од! Пусть мы разутые, пусть голодные,

Мы вам покажем, где зад, а где пере-од!

Мы вас вилами, мы вас лопата-ами!

Были горбатыми, станем богаты-ыми!..

— Ах контр-ры! — просипел комиссар, кинувшись следом за дезертирами. — Пули на вас не жалко… — Он выхватил маузер, но разряженное оружие в который уже раз напрочь отказалось стрелять. — Ах так?.. Да я и голыми руками…

Я едва успел удержать его. Взбунтовавшиеся красноармейцы — здоровенные лбы — точно накостыляли бы щуплому товарищу Огонькову.

— Не бесись, — посоветовал я. — Чего ты? Лучше скажи, как мне быстрее в южном направлении уехать.

— Вот сволочи… — отдуваясь, проговорил комиссар. И тряхнул патлатой головой. — Так вы, товарищ, Адольф, решили уезжать? Барона искать? В городе[цел непочатый край. Уезжаете?

— А как же, — подтвердил я. — Сердце горит наподдать гаду. Чуть не сжег нас.

— Из города уехать сложно, — уже успокоившись, ответил Огоньков. — Только если добровольцем запишешься.

— Добровольцем? Запишусь, — пообещал я. — А где записывают?

— Да прямо на вокзале и записывают. Постой-ка, товарищ…

Он минуту напряженно раздумывал, покусывая губы. Потом вдруг принялся шарить по карманам. Достал какую-то бумаженцию и яростно ее порвал в клочки.

— Тьфу на вас! — высказался он. — И на мандат ваш… С таким народом только новое общество строить. Большой город развращает даже лучшие умы, не говоря уж о… К черту! Поеду в южные степи простым честным бойцом. На юг! Драться, а не митинговать! Вот мое призвание! Погоди, товарищ Адольф! — закричал он, хотя я никуда еще не думал уходить. — И я с тобой!

Честно говоря, попутчику я обрадовался. Всегда приятнее в обществе путешествовать, чем в одиночку. К тому же этот комиссар товарищ Огоньков мне понравился. Я вообще от многих бесов-коллег отличаюсь редкостным человеколюбием. Такой уж меня характер, ничего с ним не поделаешь. И начальство по этой причине опасается мне доверять. А зря. Чего плохого в том, что я вытащил из огня комиссара? Я ему помог, он мне подсказал. Другой бес оставил бы товарища Огонькова в огне — и теперь мыкался бы по городу…

— Поехали! — кивнул я. — А ты не знаешь еще — зимнее обмундирование добровольцам выдают? Холодно, понимаешь, в футболке и джинсиках… Февраль на дворе.

— Не знаю насчет обмундирования, — ответил Огоньков. — Пошли на вокзал, там и спросим.

— Во сколько отбывает поезд? — спросил еще я.

— Ни во сколько. То есть, они постоянно отбывают. Один за другим. Фронту требуется подкрепление.

В добровольческом штабе работа кипела вовсю. Оказывается, погибнуть во славу народа жаждало едва ли не все население Петрограда. Правда, получив винтовку и хлебный паек, многие, вместо того чтобы идти к перронам, направлялись прямиком к стихийному рынку, где оружие легко и свободно обменивалось на самогон, но таких предприимчивых товарищей за углом перехватывал красноармейский патруль и под конвоем препровождал к охраняемому составу, откуда уже никуда потенциальным воякам вырваться было нельзя. Стон и скулеж вился над составом. Хитроумная система набора армии меня восхитила. А товарищ Огоньков только хмурился и ворчал:

— Сознательности, сознательности не хватает! Не без труда мы пробились к штабу. Седоусый рабочий с красным бантом на тужурке сидел за грубо сколоченным столом и, страдальчески морщась, скрипел пером так, что чернильные брызги летели во все стороны. Когда уставала рука ворочать явно непривычным инструментом, он кричал на угрюмого пар-нишу, ведавшего выдачей оружия.

— Ты кто есть такой? — кричал седоусый. — Ты заведующий или портянка перепревшая? Сколько раз можно повторять: найди мне какого-нибудь грамотного сукина сына, чтобы секретарил. Сил моих больше нет. Как твоя фамилия? — переключался он на очередного кандидата в добровольцы.

— Желобковы мы, — басил кандидат.

— Пиши вот тута подпись.

Кандидат принимал перо и выводил на серой, разграфленной бумаге жирный крестик.

— Неграмотный? — зверел секретарь.

— Неграмотный…

— Чтоб вас всех… — ворчал седоусый, ставя в графе «фамилия» такой же крестик. — Кладбище получается у какое-то, а не документ. Эй ты, орясина! — повернулся он опять к угрюмому заведующему. — Когда новый секретарь будет?

Парниша достал откуда-то из-за спины большой лист картона, окунул палец в чернила, нацарапал на картоне что-то и предъявил седоусому. «Иди к чорту!» — крупно написано было на листе.

— Так пускай он будет вместо тебя секретарем, — предложил Огоньков, подходя к столу (я стоял в очереди сразу за товарищем комиссаром). — Пускай он пишет, а ты винтовки выдавай. Слышишь меня, товарищ?

— Я-то слышу, — проворчал седоусый, — а он не слышит. Глухонемой. Мы уж пробовали, но все равно ничего не получилось. Ему орут: «Иванов», а он царапает: «Канцелербоген». А ты, товарищ, грамоте разумеешь? Пойдешь вместо меня, а?

Товарищ Огоньков только покрутил головой и ничего не ответил. Я тоже смолчал. У меня губы посинели и не разжимались, я замерз как собака, пока мы шли к вокзалу. Холодно, чтоб у меня хвост отвалился, холодно! В одной футболочке-то. А я к такому климату не привык. У меня на родине гораздо теплее. Представляете, раскаленная лава вокруг, костерки пылают через каждые два шага, а на костерках котлы… Водичка кипит, грешники булькают, лавровым листом и перцем пахнет аппетитно. А здесь? Промозглый ветер, свинцовое небо и раскисший снег вперемешку с грязью под ногами. Можно было, конечно, наколдовать себе потихоньку какую-нибудь кацавейку, но Огоньков же… Лучше мне пока не выделяться среди остальных, а то слишком много вопросов у окружающих возникнет. К тому же здесь, как я успел уже выяснить, из всей чертовщины в почете только один призрак, и тот иностранец-бродяга.

Записавшись, мы получили по винтовке, пригоршне патронов и хлебной пайке с ладонь размером, а на выходе, удачно миновав патруль (Огоньков гордо показал красноармейцам какую-то бумажку), отошли в сторонку.

Меня опять затрясло. Ну холодно же, недра преисподней, ужас как холодно! Рога ломит, копыта индевеют, хвост под тонкой джинсовой тканью дрожит! А тут еще и стемнело, и ветер подул…

— У меня тут несколько ордеров завалялось, — сочувственно посмотрев на меня, сказал Огоньков, — можно, пока время есть, зайти в несколько комитетов, глядишь, и выдадут тебе шинельку какую-нибудь. Я б тебе свою тужурку отдал, но у меня под ней ничего нет…

— А наличные, — прохрипел я, лязгая зубами, — наличные у тебя есть?

Комиссар развел руками, вздохнул и раскрыл уже рот, чтобы отрицательно ответить… Но не успел. На территорию с воплями:

— Где тут винтари с хлебушком дают? — хлынула толпа расхристанных матросов, и нас закрутило в люд-ком водовороте. Водоворот, слегка помяв, выкинул меня как раз в районе рынка. Куда запропастился комиссар, я не заметил. Мне вдруг так тоскливо стало, так одиноко… еще глубже вонзился в теплолюбивое мое тело холод. И я решил плюнуть на конспирацию и проговорить заклинание. В конце концов, не замерзать же мне?! Сейчас наколдую себе телогрейку… Или лучше дубленку. Или нет — шубу, теплую, до пят чтобы… Или — еще лучше — аляску, пуховик, излюбленный всеми полярниками.

Воображение пошло вразнос. Я уже поднял руки для воспроизведения необходимых пассов.

…И еще горячий самовар. И калорифер. И валенки. И мангал, где пылает под решеткой пламя и трещат, роняя капли сока на раскаленные угли, здоровенные куски мяса… И горячую блондинку. Нет, горячую брюнетку… Для ровного счета — двух блондинок и двух брюнеток…

Адская погибель, как же холодно мне! И руки трясутся — нормальных пассов не сделаешь. Замерзшие в ледышки губы не то что заклинания — «мама» выговорить не смогут. Мне бы сейчас какой-нибудь вспомогательный артефакт вроде Жезла Желаний… в просторечии называемого волшебной палочкой. Намного проще все было бы. Но наша контора давным-давно все когда-либо созданные Жезлы заактировала, под идентификационные номера подвела и к использованию запретила. Чтобы служба медом не казалась. А то чего проще — вызывает клиент, говорит: то-то и то-то хочу. Ты взмахнул Жезлом: пожалуйста, получите!

— Взмахнул, вот гляди — и пожалуйста!

Фраза, эхом отозвавшаяся на мои мысли, заставила меня обернуться. Первое, что я увидел, был длиннополый халат, расписанный знаками зодиака.

— Эгей! — обрадовался облаченный в халат балтиец Карась. — Какие люди! Привет, братишка гражданин начальник! Как дела?

— Х-х-х… — только и смог выговорить я.

— Неважно, другими словами, — расшифровал Карась, снимая халат с себя и накидывая на мои плечи.

— Вообще-то я хотел сказать — холодно, — закутавшись поплотнее, выдохнул я. — Но так намного лучше. Спасибо. А ты что же, на Южный фронт?

— Ага. Вот провианту на дорогу запасаю. — И, кивнув, он повернулся к темнолицему какому-то типу в заплатанном полушубке:

— Пять фунтов ситного, не меньше!

— Три, — упрямо мотнул головой тип.

Я поежился в просторном халате. Нагретая горячим матросским телом ткань меня прямо-таки спасла. Хороший все-таки человек этот Карась… Интересно, а где его дружок?..

— А Сашку я потерял, — ответил на мой вопрос Петро. — Бежал за ним, понимаешь, через весь город, а он на Марсовом поле под броневик закатился…

— Раздавили?!

— Какое там! Застрял. И броневик ни туда ни сюда, и Сашку никак не выковырять даже под угрозой маузера…

— Морячок, а морячок! — подергал Карася за рукав бушлата тип. — Ты соображай быстрее, а то мне некогда. Три фунта за финтифлюшку, идет?

— Да почему три! — темпераментно воскликнул Карась. — Вонючка сухопутная… Ты посмотри, какая зажигалка! Небось заморская! Небось в мирное время я б ее продал и целый год не работал! Вот! Искра пошла, видишь? Три фунта — скажешь тоже… Четыре с половиной — и никаких!

Я только сейчас обратил внимание на то, что в руках у матроса выточенная из черного камня змейка, завитая в спираль вокруг закоптелого цилиндрика. Псы чистилища! Это же Пламенный Жезл! Это же Карась у Черного Барона, что ли, из кабинета?.. И я-то этот

Жезл лишь на картинке в учебнике видел, на курсах повышения квалификации. С помощью подобной штуки сарацинский воевода Абу Аль-Убад крестоносцев гонял, как тараканов. Или наоборот — сам улепетывал от угрозы попасть в свои мусульманские кущи посредством поджаривания. Не помню, не важно. Главное, что Жезл — мощнейшее оружие, которое в умелых руках способно обратить в бегство многотысячные армии…

— Соображать надо! — горячился тем временем Карась, потрясая Жезлом (из пасти змейки то и дело вырывался сноп желтых искр). — Ценная же вещь! Гляди!

— Не надо! — закричал я. Но матрос, бормоча:

— Как же она, стерва, включается? — постучал по Жезлу ногтем, попробовал его на зуб и, наконец, с силой треснул о колено.

Оказывается, и в неумелых руках Пламенный Жезл — все равно Пламенный Жезл, а не какая-нибудь китайская шутиха. Когда я выбрался из сугроба и рукавами халата кое-как стер с лица копоть, территория рынка уже опустела и разгладилась, словно под огромным утюгом. Спекулянты-мешочники растворились в переполошенной испуганными вскриками ночи. На углу, накрытые ярким световым конусом уличного фонаря, встревоженно топтали грязный снег патрульные красноармейцы. Очевидно, опасаясь повторного взрыва, они к месту происшествия приближаться не спешили, а ограничивались только покрикиваньем в темноту:

— Которые тут бонбами швыряются — покажитесь!..

Соседний сугроб закряхтел и развалился.

— Вот так шандарахнуло! — выбравшись из сугроба на четвереньках, восторженно проговорил Карась. — Е-мое, прямо как с «Авроры» по Зимнему…

— Ты живой? — удивился я.

— Живой, — отряхивая с бушлата снег и грязь, подтвердил матрос — Только бескозырка слетела. Вот так зажигалочка, клянусь Нептуном… Такой зажигалочкой только мировой пожар и разжигать, на горе всем буржуям… Е-мое… А где этот, в полушубке?

Наклонившись, матрос поискал вокруг себя и огорченно вздохнул:

— Ну вот, потроха акульи… Ни бескозырки, ни зажигалки, ни ситного на дорогу… Невезуха какая…

— Ничего себе невезуха! — возмутился я, припоминая, как после бесцеремонного удара о коленку Жезл вспыхнул, вырвался из рук матроса; протестующе задрожал, на мгновение повиснув в воздухе, а потом из раздувшегося змеиного горла с ужасающим шипением выстрелила в мутно-серое беззвездное небо струя пламени… Жив ведь остался после всего этого товарищ Карась, отделался только потерянной бескозыркой и безвозвратно канувшими вместе со спекулянтом тремя фунтами ситного!

— Четырьмя с половиной! — поправил Карась, прервав мой гневный монолог.

Протяжный паровозный гудок заглушил короткую фразу, в которую я емко уместил все, что в данный момент о балтийце Петре Карасе думал.

— Состав отправляется! — ахнул матрос — А я еще винтарь не получал. И пайку! А ты сейчас едешь, да?

— Сейчас.

— М-да… — кашлянул Карась и выразительно посмотрел на халат. Я нерешительно взялся за поясные тесемки.

— Да не, не в этом смысле, — замахал руками Петро, — носи на здоровье. Я к тому, что в этом, братишка, халате еще столько безделушек баронских осталось… Тебе-то хорошо — ты на армейское довольствие поступил, а мне что же — ложись да умирай? Выворачивай карманы, товарищ, и беги, а то на поезд опоздаешь. А я еще задержусь. С утра на Сенную прогуляюсь, выменяю финтифлюшки на хороший винтарь да на хлебушек. На вокзале разве ж торговля? Шкуру содрать готовы. На Сенной мне за эту зажигалку четверть самогона отдали бы, не меньше…

Приговаривая таким образом, Карась неторопливо опустошал мои карманы… вернее, карманы халата Черного Барона. А я стоял открыв рот и разведя руки. Оторопел я, глядя на то, что появлялось из халата, расписанного знаками зодиака. Вот перекочевала из кармана баронского халата в карман матросского бушлата колода карт Таро, совсем еще новенькая, лишь кое-где запачканная черным воском; кинжал, выточенный из клыка бенгальского тигра-людоеда, в ратном деле непригодный, предназначенный исключительно для ритуального умерщвления девственницы; золотой неразменный наполеондор, судя по внешнему виду, изготовленный самим Калиостро…

Это было похоже на практикум по прикладному колдовству, у нас в конторе такой совсем недавно проводили в рамках обязательного инструктажа.

…Карманный толкователь снов по Мерлину в переплете из кожи арапского невольника; тростниковая дудочка для вызова болотных духов…

— Петро! — застонал я. — Ну зачем тебе все это? Отдай! Погоди! Сложи все обратно!

— Как это — обратно? — не понял балтиец. — Ты чего, братишка? Это мои финтифлюшки, честно награбленные. Барон пользовался, теперь я попользуюсь.

— Пользоваться?!

Ну как я мог ему объяснить, что пользоваться этими вещами смертельно опасно, и к тому же строжайше запрещено? Я-то себе простенького заклинаньица пожадовал. Дотерпел до того, что едва в снеговика не превратился, а до последнего не решался наколдовать ни тулупчика, ни полушубочка, ни поганого шарфа, не говоря уж о варежках. Думаете, просто так бес оперативный сотрудник обязан соблюдать конспирацию, находясь на задании? Нас перед каждой очередной командировкой инструктируют: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Не выделяться! Преисподняя, конечно, влиятельная фирма, но и в конкурирующей организации не дураки служат. Они ведь для себя кадры готовят и всегда норовят из-под носа клиента утащить. Почему-то у них высшим пилотажем считается задание бесу сорвать. Так что чем старательнее конспирируешься, тем больше вероятности выполнить задание без лишних хлопот. Еще неизвестно, как с использованием Пламенного Жезла дело обойдется, и обойдется ли вообще. Это ж такой колоссальный выброс энергии! Засекут вот его вражеские датчики, пустят по моему следу своего специалиста…

Прогудел второй паровозный гудок. Вокзальная площадь зашумела. Мимо нас то и дело торопливо топали целыми компаниями — то добровольцы, то красноармейцы. А я боролся с балтийцем Карасем! На нас уже кое-кто подозрительно оглядывался, между прочим. А партия революционных матросов-человек полета, не меньше, — вразвалочку следовавшая к перрону, заинтересованно замедлила шаги. Не тратя времени на бесполезные уговоры, я схватил Карася за руки. Явно не ожидая с моей стороны такого коварства, он окаменел на минуту, и этого мне хватило на то, чтобы пустить повторную экспроприацию полным ходом. Дудочка, толкователь и кинжал уже вернулись в карманы халата, но тут рыцарь революции опомнился.