— Василий Иванович, батенька! — умоляюще сложил руки доктор. — Ну не заставляйте меня применять насилие. Ложитесь на коечку и снимайте порточки. Вколем вам успокоительное, поспите, отдохнете…'

— Это что, психушка? — догадался я. — Ничего себе — отдых! Вы что, намекаете на то, что я свихнулся?

— А как же, батенька! — закатил глаза доктор. — Вас сюда в тяжелейшем состоянии привезли. Провалы в памяти, болезненный бред о каких-то оборотнях, кикиморах, русалках, домовых и прочей нечисти, вспышки немотивированного гнева… И все это, конечно, на фоне белой горячки. К тому же из истории вашей болезни я узнал, что вы уже наблюдались у военного психиатра — лет десять тому назад. Сами пришли на обследование с жалобами на навязчивые кошмарные сны про какого-то чернобородого шарманщика…

— Опять шарманщик! И Анка тогда говорила… Не знаю никакого шарманщика! Я вообще музыку не люблю!

— Батенька, ваше здоровье принадлежит революции! Вашей геройской дивизии, вашим боевым товарищам и всей Желтой армии в целом! Ну не упрямьтесь! Ребята, помогите товарищу комдиву лечь на животик…

— Назад! Руки прочь от моей желтой коммунистической попки! Доктор, пойми, это, может быть, вашего Чапаева лечить надо, а меня не трогайте! Я ведь не он!.. — прокричал я и понял, что совершенно напрасно развязал язык.

— Простите, а вы что же, не Чапаев? — с нездоровым каким-то интересом осведомился доктор.

— В некоторым смысле… нет. Доктор страшно оживился:

— И кто же?

— Я скажу, а вы меня в отделение для буйных?

— Вы и так в отделении для буйных.

— Ну бес я, —безнадежно признался я.-Адольф меня зовут. Не верите?.. Уберите шприц!!!

— У-у… — сузил глаза доктор. — Положение гораздо серьезнее, чем я думал. Диагноз усложняется еще и раздвоением личности. Великолепно! — внезапно воскликнул он и вкусно причмокнул на меня языком, словно я был тортом. — Вы, Василий Иванович, редкостный пациент! Я на вашем случае научный труд напишу и в Лейпциг поеду на международную конференцию психиатров. Ребята, уложите больного…

— Сам больной! — гордо кричал я, пока санитары укомплектовывали меня на койке. — Клистирная трубка! Что это за агрегат? — углядел я большой металлический шприц, неотвратимо приближающийся ко мне с тыла. — Вы что, никогда не слышали об одноразовых… Аи!

— Уже все, батенька… — ласково кивнул мне доктор. — Ребята, отпустите Василия Ивановича. Он теперь смирным будет..

Санитары отошли в сторону. Я хотел тут же вскочить, но голова моя закружилась так сильно, что я только приподнялся… и сразу рухнул обратно.

— Ну-с, теперь с вами, — щебетал доктор, с двумя шприцами в обеих руках приближаясь к моему соседу по палате. — Вы… как, простите, вас сегодня величать?

— Галиной, — с достоинством ответил лысый мужичок. — Как и вчера. Разве вы забыли?

— Нет-нет, помню… И как у нас дела, ба… то есть матушка?

— Хорошо, — проговорил этот Галина и вдруг зарделся. — Очень хорошо, доктор… Можете меня поздравить.

— Это с чем же?

Галина прошептал на ухо доктору несколько слова. Тот удивленно хихикнул. И переспросил:

— Правда?

— Никаких сомнений, — смущенно ответил Галина и, задрав рубаху, нежно погладил себя по объемистому брюшку. — Скоро можно ожидать пополнения…

— Как быстро у вас все. Еще вчера ничего подобного не наблюдалось. И кто же у нас папочка?.. Хм… — Он подозрительно глянул в мою сторону.

Я возмущенно фыркнул и отвернулся к стене. Доктор, мурлыча песенку, приговаривал:

— Вот теперь укольчик — р-раз! И еще один — два. Отлично, Галина. Поправляйтесь. И вам, уважаемый Василий Иванович, желаю того же… Ну-с, до вечернего обхода позвольте откланяться…

Дверь за ним закрылась. Я подождал немного, пока голова перестала кружиться, и сел на койке. Галина лежал на спине, безмятежно улыбаясь, смотрел в потолок.

— Эй! — позвал я. — Парень… Можно к тебе обратиться?

— Я не парень! — обиделся Галина. — Я женщина! Притом беременная.

— Ну хорошо, пускай так, — проговорил я, проглотив рвущееся наружу «псих ненормальный», — скажи, давно я здесь?

— Дня два… Или три. Точно не помню.

Дня два. Это значит, Василия Ивановича привезли сюда прямиком со станции Гром. То есть после моего сольного хореографического выступления перед батальоном синяков. Бедный комдив! Он-то, в отличие от меня, не понимает, в чем дело. Ему-то ни про какие пророчества и Кристаллы Перемещения не рассказывали. А может быть, он и в самом деле того?.. Тронулся умом? Хорошо бы так! Отрапортую Черному Барону, что герой из параллельного мира теперь не представляет для него опасности, да и… Вряд ли, правда, он мне поверит. С пророчествами шутки плохо.

Ну сейчас не об этом думать надо. А о том, как мне отсюда выбраться. Я ведь не псих все-таки! Следовательно, препараты, которые мне колют, могут на меня оказать обратное действие. Знаю я этих психиатров и их способы лечения…

— Эй! — снова обратился я к соседу. — Уважаемая Галина. Я бы хотел м-м… Скажем… А на прогулки вас… то есть нас… выпускают?

— Прогулки нам не полагаются, — вздохнул Галина. — Мы с вами — самые тяжелые больные во всей больнице, — не без гордости добавил он. — И охраняют нас соответственно.

Отличные новости…

— У меня, например, — продолжал Галина, — сложное расслоение личности, отягощенное склерозом. Заметили, что мне два укола делают, а не один? Вот! Один — успокаивающий, как и вам, а второй — для поддержки памяти. А то я все свои мании забываю. Знаете, как неприятно! Сегодня я, допустим, Наполеон, а завтра — ба-бах! — приступ склероза. Я напрочь забываю про Наполеона и становлюсь великим князем Потемкиным. Доктор не успевает диагнозы править. Это очень неудобно… Я ведь забыл совсем, кто я такой на самом деле… Ну кем был, до того как… заболел… Но — могу похвастаться — с тех пор как я стала Галиной, уже два дня прошло, а это для меня рекорд! Два дня быть одной и той же личностью! Я даже забеременеть успела!

— Здорово… — похвалил я. — Только, как бы там ваш доктор ни косился, я к этому обстоятельству совершенно непричастен. Возможно, сам Чапаев и мог бы что-либо прояснить, но я не он!

— Да вы не нервничайте! — успокоил меня Галина. — Я верю, верю… Вы бес Адольф, правильно? Не нервничайте, вам вредно. В конце концов вас вылечат. И меня вылечат. А, кстати говоря, беременной женщиной быть очень даже приятно. Вы не представляете, какой это восторг, чувствовать под сердцем биение жизни крошечного существа. Почти так же великолепно, как тогда, когда я был а Джеком-Потрошителем. Ко мне в то время с таким почтением относились. Санитары обходили сторонкой, электросудорожную терапию отменили, чтобы не перевозбуждать меня, доктора разговаривали ве-эжливо… Лучшими яствами кормили. Правда, приходилось есть руками, потому что не давали вилки и ножи… Ой! — Он вдруг схватился за живот.

— В чем дело?

— Толкается… — покраснев, проговорил Галина. — Маленькой ножкой тук-тук…

— Тьфу, псих!

— От психа слышу!

Некоторое время я лежал, тупо глядя на дверь. Вот уж попал так попал. Когда еще Черному Барону придет в голову вытащить меня обратно? Да меня здесь так залечат, что последние мозги вылетят!

На этой мысли я вынужден был прерваться, потому что дверь в палату приоткрылась. «Сейчас на электросудорожную терапию потащат! Буду защищаться!» — мелькнуло у меня в голове.

Лицо человека в белом халате, шагнувшего в палату, с первого взгляда показалось мне очень знакомым, прямо-таки родным. И в следующую минуту я уже подскочил, узнав окончательно.

— Петька!

— Тише. Василий Иваныч! Не ори, пожалуйста, товарищ комдив!

— Молчу, молчу… Как я рад тебя видеть! Понимаешь, меня тут за психа держат! Ты уж черкни письмецо в ставку Главнокомандующего, а то и самому Троцкому. Мол, залечат легендарного комдива!

— Василий Иваныч! Тише!

Глухо бряцая шпорами, выглядывавшими из-под халата, Петька прокрался к моей койке, хмуро глянул в сторону Галины и присел рядом со мной.

— Вот, — сказал он, опуская мне в руки холщовую торбочку. — Как ты и просил…

— Спасибо. А что тут? Апельсины и йогурты?

— Василий Иваныч! Опять у тебя эти самые… провалы?

Я открыл торбочку. На дне ее поблескивали напильники.

— Согласно вашему плану побега… — едва слышно промычал Петька, косясь на прислушивавшегося Галину.

Мой план побега! Молодец я! То есть Василий Иваныч Чапаев молодец! Футы, я уж думал, что придется припухать здесь до тех пор, пока Черный Барон не соизволит…

— Анка на своей тачанке уже ждет, — шептал мне на ухо Петька. — Дежурного санитара я, как вы советовали, подпоил, он дрыхнет во дворе под телегой. Доктор укатил домой обедать, охрана в картишки режется. Я как посетитель в корпус к тифозным прошел, меня пропустили, потом по черному ходу сюда пробрался. Все пока что гладко идет! Василий Иваныч, торопись! — И Петька шлепнул на койку какой-то сверток. — Переодевайся быстрее!

В свертке оказался полный комплект военной формы. Ликуя, я свалился с койки, стащил с себя больничное белье…

— Аи! — прикрываясь ладонью, запищал Галина. — Мужлан усатый! Как вам не стыдно обнажаться перед женщиной!

— Это что такое? — вытаращился Петька.

— Не обращай внимания, — пропыхтел я, натягивая галифе, — обыкновенный сумасшедший. Беременный к тому же. Та-ак… А где моя шашка?

— С оружием сюда не пускают, — покачал головой мой ординарец. — Придется скрытно уходить. Понятно, что тебе так непривычно. Тебе бы — эх! Ух! Руби! Коли!.. Твой знаменитый ход конем!

— Что еще за ход конем?

— Василий Иваныч, не пугай меня… Это твой излюбленный стратегический прием! Сначала — ураганный удар конницей! И молниеносное обманное отступление! Враг, погнавшись за неуловимым эскадроном, попадает в западню! И тогда — пулеметы! Шашки… Но погоди, товарищ комдив! Нам бы только отсюда выбраться, а потом все по-старому пойдет! Анка по тебе как скучает! Бойцы слезы льют! А Ого-нькову я все-таки жбан набью, очкастой скотине!

— За что? — поинтересовался я, нахлобучивая папаху.

— Как — за что? А кто тебя сюда упек? Этот бумагомарака и упек! Мол, не полагается, чтобы желтый командир наяву бредил… Надо ему нервишки подлечить! Ух, зараза ученая!

— Ладно, — сказал я. — Потом разберемся. Пошли.

— Стойте!

Мы с Петькой одновременно обернулись. Это Галина, поднявшийся с койки, крикнул. Петька, оскалившись, пошел на него, но мой беременный сосед проворно подскочил к кнопке возле двери.

— Только троньте! — воинственно раздувая ноздри, предупредил он.

— Слушай, гермафродит пузатый! — зашипел я. — Чего ты пристал? Лежи себе и лежи! Вынашивай чадо. А мы тихонько уйдем.

— И я с вами!

— Ну уж нет!

— И я с вами! — упрямо повторил Галина. — Мне нравится беременной быть! А эти доктора своими уколами и процедурами меня заставят разнервничаться и забыть манию! Стану каким-нибудь ханом Батыем или — еще того хуже — Котом в сапогах! Думаете, приятно сырую рыбу жрать и за мышами гоняться с моим пузом? Я лучше с вами убегу, подамся на волю, в лесочке где-нибудь построю себе шалашик, рожу, ребеночка воспитывать буду… Человека хорошего найду и замуж выйду…

— О, идио-от! — застонал Петька, хватаясь за голову. — Что теперь делать, товарищ комдив?

— Без паники! — сам отчаянно паникуя, воскликнул я. — Галина, убери палец с кнопки!

— Не уберу!

— Так, та-а-ак… Короче, поступаем следующим образом — берем эту мамочку с собой.

— Василий Иваныч!

— Хочешь, чтобы он санитаров позвал?

— И позову! И позову!

— Н-нет… не хочу санитаров.

— Тогда выполняй команду боевого комдива! Галина, расслабься. Идешь с нами!

— Ура!

Втроем мы прокрались по длинному, тускло освещенному коридору, спустились по темной лестнице черного хода. У выхода во двор нам пришлось затаиться — два дюжих санитара, усевшись на носилки, решили перекурить именно у той самой двери, через которую пролегал путь на свободу. Через дверные щели пробивались густые желтые лучи летнего солнца, откуда-то снаружи доносилось щебетание птичек и лошадиное ржание.

Петька, пережидая, нервно дребезжал шпорами. Я выдергивал себе волоски из усов. А дрожащий Галина спустя минуту ожидания жалобно ойкнул:

— У меня от волнения воды отошли!

— Это не воды… — принюхавшись, прохрипел Петька. — Это другое… Но тоже от волнения. Крепись, псих! А то своими руками придушу!

— Тихо! Они, кажется, уходят… Мы выбрались из корпуса.

— Теперь скорее вон до той поленницы! — махнул рукой Петька.

До поленницы нам удалось добраться удачно — никто нас не заметил. В темном закутке между каменной стеной и высокой дровяной пирамидой мы оказались в относительной безопасности. Н-да… суровая больница! Окружена каменными стенами, сверху утыканными железными заостренными штырями, лишь кое-где в стене светлеют маленькие оконца — зарешеченные. Одно из окон приходилось как раз в том промежутке, скрытом от двора поленницей. Отлично рассчитано! Вот тут-то нам и понадобятся напильники.

Пока мы с Петькой, обливаясь потом, пилили решетку, Галина, ежесекундно предупреждая нас не поворачиваться, выжимал мокрые подштанники. Наконец прутья поддались. Окошко на свободу!

— Вперед! — приказал я. — Где там нас Анка с тачанкой ждет?

— А я почем знаю? — пожал плечами Петька. — Эту часть плана ты с Анкой и прорабатывал, когда она тебя посещала. Я отвечаю только за то, чтобы санитара подпоить, напильники пронести и помочь тебе до стены добраться. Ты что, Василий Иваныч, не помнишь, где с Анкой договорился встретиться? Может, не надо было тебе бежать? Может, тебе все-таки долечиться следует?

— Но-но! Вот поколют тебе уколы, как мне, посмотрим, как ты соображать будешь, — выкрутился я. — Лезем через окошко, а дальше…

Поодиночке мы выбрались из окошка, с огромным трудом вытащили за собой, как Винни-Пуха из норы Кролика, Галину. И оказались на глухой, тупиковой улочке. Заборы, заборы… покосившиеся плетни. Где-то квохтали куры, старушечий голос дребезжал:

— Цыпа, цыпа…

— И где Анка? — удивленно спросил, посмотрев вправо-влево, Петька.

— Здесь… — наугад ответил я. — Где-то… рядом… То есть, подальше. Не возле больницы же ей стоять! Это подозрительно будет. Кстати, ты точно не знаешь, где мы с ней договорились встретиться?

Петька тревожно глянул на меня.

— Это я так — на всякий случай, — отговорился я. — Ну пошли скорее, чего ждать!

— Быстрее, а то хватятся! И поймают! — пискнул Галина.

— Да не каркай ты, ворона! — рявкнул на него Петька.

— Не кричите на меня! Я от криков впадаю в беспокойство! У меня тогда склероз обостряется!

— Сам заткнись!

— Василий Иваныч, а чего он обзывается?

— Ворона! Ворона! Ворона! — Ой!

Галина вдруг схватился за голову и зашатался.

— Не на-адо… — простонал он. — Только не это… — I И рухнул навзничь.

— Чего это он? — изумленно пробормотал Петька.

— У него, понимаешь, сложное расслоение личности, — объяснил я, сам удивленный внезапной переменой в поведении своего соседа по палате. — Он постоянно забывает свой диагноз.

— Кар-р?

Галина приподнялся с земли. Помахивая рукавами рубахи словно крыльями, искоса посмотрел на нас, наклонился, склевал с земли какую-то былинку и печально повторил:

— Кар-р…

— Ну так и есть… — скривился я. — Зачем ты на него кричал? Зачем называл его вороной! Вот теперь, пожалуйста, получите!

— Кого?

— Ворону!

— Е-мое… На хрена мы его с собой взяли? И что теперь с ним с таким делать? Слышь, ты… птичка… — обратился он к преобразившемуся Галине. — Лети-ка обратно в больничку!

Не удовлетворившись словесным оформлением приказа, ординарец развернул Галину к стене и посредством пинка придал ему ускорение.

— Кар! Кар! Кар-р! — запротестовал Галина. — Ка-а-а-ар-р-р!

— Да не трогай его! — зашипел я, оттаскивая Петьку от несчастного сумасшедшего. — Пусть тащится за нами!

— Попалит он нас! Местные тут же в больницу нажалуются, по нашим следам вышлют санитаров! И Анки еще нигде не видно…

— Будем делать вид, что он не с нами, — приказал я. — Вперед!

И мы побежали по улице. «Если я — это Чапаев, а Чапаев — это я, — размышлял я по дороге, — значит, я все-таки должен помнить, где мы с Анкой договорились встретиться. Ну где-то в подсознании должно остаться это воспоминание… Итак, попытаемся сосредоточиться и припомнить…»

Однако сосредоточиться у меня не получалось. Как быстро мы ни бежали, Галина, размахивая «крыльями», не отставал. На нас уже, понятное дело, оглядывались случайные прохожие; еще и потому оглядывались, что «ворона», мчась за нами, не забывала время от времени оглушительно каркать и поминутно гадить; причем делала это совершенно по-птичьи — мизерными порциями и в самых неподходящих местах.

А мне не осталось ничего, кроме как принять мудрое решение: задумав отдаться во власть подсознанию, я закрыл глаза и бежал вслепую. Правда, когда я в третий раз протаранил уличный фонарь, понял, что такой способ не подходит.

— Петька! — простонал я, потирая лоб. — Меняем план. Выбираемся из города без Анки.

— Василий Иваныч! — закричал Петька, отбиваясь от Галины, который возомнил себя не простой вороной, а ученой и отчаянно стремился усесться ему на плечо. — Опять провалы? Забыл, что ли? В городе комендантский час! Впускают и выпускают только по пропускам! А тачанку Анки проверять не будут, на то и рассчитано. Тебя же здесь каждая собака знает! Город гордится тем, что у них на излечении находится легендарный комдив! Патруль накроет! Санитаров вызовут! Снова в психушку упекут! Слыхал, что Огоньков говорит? Твое здоровье принадлежит революции!

— Город большой?

— Этот-то? Порядочный.

Я огляделся. Надо было что-то придумать. Где нам искать Анку? Как мне, дьяволово семя, вспомнить, место встречи? Как зарыться в подсознание? Мой взгляд неожиданно наткнулся на вывеску через дорогу. Трактир! И тут — не знаю, каким образом, — но в голове моей первый раз за долгую жизнь родилась мысль: надо напиться! Вначале я испугался неожиданного этого импульса, а потом пришло и объяснение — именно таким способом мое сознание уступит место подсознанию!

— Туда! — указал я.

— Не время сейчас, Василий Иванович! Ой, не время! Я тебя знаю, тебе бы только первую рюмку тяпнуть, а потом такое начнется!

— Кар-р!

— Заткнись ты, кобыла сивая!

— Иго-го!

— Надо скрыться с улицы! — воскликнул я. — Народ же собирается! А этот ненормальный снова переменил диагноз — он уже роет копытом землю и ржет!

— Иго-го! — Не надо в трактир, Василий Иваныч, родненький! Ведь от города камня на камне не останется! Вообще-то я не пью. На службе употреблять категорически запрещено. А дома, в родной преисподней, как-то не принято глушить скуку спиртным. Ну пару чашек адского пунша для расслабона — и все. Не больше. А здесь…

Что-то странное происходило со мной. Как только я сделал первый шаг к трактиру, меня потащило вперед со страшной силой, будто прицепленного к мощному паровому двигателю. Какое бегство! Какая Анка! Мне сейчас больше всего на свете захотелось выпить один за другим пять шкаликов, потом набить кому-нибудь морду, потом опять выпить… Подсознание успешно пробудилось, но то место, где мы договорились встретиться с Анкой, я не вспомнил. Зато ясно представилось, как ослепительно приятно сейчас будет опрокинуть стопку, закусить куском селедки или вареной бараньей печенкой с хреном, выпить еше стопку, похлебать солянки, и еще стопку… А у трактирщика, наверное, аппетитная морда с налитыми щеками, по которым так и тянет врезать кулаком. А песни! Как хорошо сейчас затянуть что-нибудь печальное и чтобы кто-нибудь сидел рядом, подпевал, отбивая такт пивной кружкой по столу и заливаясь слезами… А потом — непременная драка в увеличенном масштабе. Поднять бунт… Захватить мосты, почту и телеграф… И, конечно, поквитаться с паскудным доктором. Как он посмел, жидкий анализ, мне уколы в пятую точку прописывать?!

Приступ мгновенного страха скрутил меня. Началось! Моя бесовская личность уже сливается с личностью бесноватого комдива! Адские пределы! Мама дорогая! Родная бабушка Наина Карповна! Помогите! Я бес, а не человек, и все человеческое мне чуждо! Я бес! Бес!

— Василий Иваныч! — Петька сам чуть не заплакал, когда увидел, как я самоотверженно борюсь с самим собой перед дверью трактира. Как таскаю себя за грудки и луплю по бокам, как правая моя рука уже открывает дверь, а левая отцепляет пальцы правой от дверной ручки.

Полный бедлам! А тут еще и Галина прыгает вокруг, ржет, игогокает и требует, чтобы его немедленно взнуздали. Лягает Петьку и, за неимением хвоста, хлещет его подолом рубашки.

— Отстань, собака страшная! — истерически выкрикнул мой ординарец.

— Иго-го… Ой! Гав!

— Я бес! — заорал я и с такой силой двинул себя кулаком по макушке, что упал.

Наваждение исчезло. Я снова стал самим собой. Ну относительно, конечно… От греха подальше я отполз, загребая руками, от трактира как от опасной, засасывающей воронки. Стараясь не смотреть на собравшуюся гогочущую толпу, поднялся на ноги. Петька, который от позора не знал куда и деваться, завернулся в белый больничный халат. Только Галина, обретший новую манию, деловито обнюхивал стенку трактира и уже поднимал заднюю лапу… то есть ногу…

И тут меня осенило! Ручаюсь, что комдив Чапаев до такого не додумался бы. Он, безусловно, выбрался бы из тяжкой этой ситуации, но — оставив за собой пепелище вместо города и зияющую воронку вместо больницы. Ну на то он человек. А я бес! Хитрющее создание Тьмы!

— Напильники кто готовил? — рявкнул я на Петьку.

— Ан… Анка.

— Давай их сюда! Галина, к ноге! Нюхай! Готово? Ищи!

Галина, подпрыгивая на четвереньках, покрутился на одном месте и зарычал. Толпа подалась назад и закопошилась сама в себе. Впрочем, не Галинын рык напугал их…

— Санитары! — крикнул кто-то из зевак, пускаясь наутек.

Я обернулся. Десяток отборных санитаров — один другого объемнее — врезались в толпу, как тренированный кулак в боксерскую грушу. Началась сумятица. Я выдернул из людского месива Петьку, поискал глазами Галину.

Мой сосед по палате оказался исправной ищейкой. Даже в такой суматохе он не растерялся и, отгавкиваясь от невольно преграждавших ему путь, резво затрусил вдоль по улице.

Толпа зевак немного задержала санитаров. Именно это обстоятельство и позволило нам уйти. Бежали мы быстро. Скорости передвижение не особенно помег шало даже то, что Галина по дороге облаивал все проезжавшие мимо телеги и пару раз загонял на дерево уличных котов.

— Тупик! — выкрикнул Петька, притормаживая. Улицу прямо по курсу и впрямь перегораживал высокий забор. Я оглянулся — санитары, углядев, что мы попали в западню, издавая радостные вопли, удвоили скорость.

— Плохая собака! — заорал Петька на Галину. — Ты куда нас завел?

— Гав?

— Козел ты последний, а не собака, понял?

— Гав? Ой… Ме-э-э…

— Не ори на него! Уж лучше пусть собакой будет, чем…

— Буду орать! Галина, псих несчастный, превратись немедленно в танк! В броненосец «Потемкин»! В пулемет!

— Петька, ты сам с ума спятил?

— А что? Он, гад такой, завел нас в тупик, как теперь от санитаров отбиваться будем? Вот пусть сам и отбивается, козел! У меня даже шашки нет.

— Ме-э-э…

— Есть напильники, — вякнул я, и тогда забор, преграждавший нам путь, разлетелся вдребезги! Галинино истошное мемеканье заглушило мощное ржание, а нам навстречу на тачанке, запряженной тройкой вороных жеребцов, выкатила Анка.

— Запрыгивай, Василий Иваныч! — пригласила она. — Петька, давай! А что это с вами за козел?

Галина, счастливый до упора оттого, что его правильно опознали, мемекнул и вмиг запрыгнул на тачанку. Мы с Петькой последовали его примеру. И очень правильно сделали. Потому что тачанка, не сбавляя хода, разметала санитаров и рванула в обратную сторону.

— Брезентом прикройтесь! — обернувшись, крикнула Анка.

— А если на выезде из города остановят? — поинтересовался я.

— Меня?! — расхохоталась Анка.

— Молодец, парень! — похлопал Петька по спине Галину. — Может, ворона из тебя никудышная, но ищейка получилась что надо! Прямо этот самый… Шерлок Холмс, во!

— Вы на самом деле так считаете, Ватсон?.. — неожиданно проскрипел Галина.

— Давайте ему уши завяжем? — на полном серьезе предложил я. — У меня уже в голове мутится от его бесконечных перевоплощений.

— Брезент! — напомнила Анка. — Подъезжаем к пропускному пункту!

— Мировой парень! — все никак не мог успокоиться Петька, отчаянно настукивая по спине Галине. — Спас нас! Спас! Во какой парень! Анка! Принимай нового бойца в дивизию!

— А что он может? — обернулась Анка и оглядела неказистую, пузатую фигуру лысого Галины. — Стреляет метко? Шашкой рубится?

— Он все может! — заявил Петька. — Хоть бодаться, хоть кусаться, хоть гадить противнику на голову!

— Универсальный солдат! — поддакнул я. — Хотя, конечно, нехорошо, товарищ Петька, эксплуатировать сумасшествие бедного больного…

— Законы военного времени обязывают!

— Эх, и развернемся мы! — гикнув и подстегнув вожжами жеребцов, воскликнула Анка. — Впереди станция Макун, синяками занятая! А этот Огоньков-Фурманов очкастый, которого временным комдивом назначили, вместо строевых учений бойцов политграмотой мучает! Брезент! Брезент!

Я накинул на Петьку и Галину брезент, закутался сам. Темнота, пахнущая лошадиным потом, покрыла меня. Почему-то стало трудно дышать. В карманчике подштанников что-то завибрировало. Что-то! Да ведь это не что иное, как… булыжник дурацкий! Напомнил о себе! Не мог включиться, когда мы чуть в руки санитаров не попались! Ой, как тачанку трясет! Как ржут кони! Как грохочут копытами! Дощатое дно подо мной подпрыгивает, подпрыгивает… И проваливается!

Вихри преисподней, меня же сейчас колесами раз-да…