Чтобы в случае нужды обмениваться волшебными дарами, приятели заключили союз, дав слово никогда не разлучаться друг с другом и сообща пользоваться предоставленными благами. В то же время каждый из них превозносил свою вещь как лучшую из лучших, пока мудрый Саррон не доказал, что его кожаный палец обладает всеми достоинствами остальных подарков.
      – В домах кутил, – утверждал он, – для меня открыты кухни и погреба. К тому же, я могу наслаждаться преимуществом комнатной мухи и, не опасаясь запретов, есть из одной тарелки с королём. Я могу также опустошать денежные ящики богачей и даже овладеть сокровищами Индостана, если не поленюсь совершить туда путешествие.
      За разговорами, они не заметили, как дошли до Асторги, где король Гарсиа, повелитель Супрарбии, держал двор, с тех пор как обручился с принцессой Ураккой Арагонской, известной своей красотой и кокетством. Королева была самой яркой звездой блестящего двора. На ней, казалось, можно было увидеть всё, что изобрело тщеславие женщин для своего собственного украшения.
      В пустынных Пиренеях желания и помыслы трёх странников не отличались большой притязательностью, – их вполне удовлетворяли дары салфетки. Как только на пути попадалось подходящее тенистое дерево, они тут же располагались под ним и обедали. Самое малое, шесть обедов в день бывало у них, а лакомств, каких им довелось отведать за своим столом, и вовсе не счесть. Но стоило путникам оказаться в королевской столице, как в их душах вдруг пробудилось неудержимое желание, – воспользовавшись чудесными дарами колдуньи, вознестись из простолюдин прямо в дворяне.
      На свою беду приятели увидели королеву Уракку, чья красота обворожила их, и решили попытать у неё счастья, которое, как им казалось, они заслужили за все испытания в пещере колдуньи. И тогда в оруженосцах проснулась гложущая их сердца ревность, разорвавшая узы былой дружбы, а так как трём счастливцам вообще трудно жить под одной крышей, то однажды распался их единый союз, и, расставаясь, друзья поклялись друг другу только в одном – не выдавать их общую тайну.
      Желая опередить соперников, Андиол немедля пустил в ход карманный монетный станок. Закрывшись в уединённой каморке, он без устали переворачивал медный пфенниг. Изготовив достаточный запас золотых монет, Андиол нарядился знатным рыцарем, стал показываться при дворе, определился на службу и скоро неумеренной роскошью и расточительством привлёк внимание всей Асторги.
      Любопытные интересовались его происхождением, но он предпочитал об этом помалкивать, предоставляя умникам самим строить всевозможные догадки. Однако не препятствовал слухам, производившим его в незаконнорожденного отпрыска Карла Великого. Сам он появился при дворе под именем Хильдерик, что означает «Сын Любви».
      Со свойственной ей проницательностью, королева с удовольствием обнаружила новый спутник, втянутый в орбиту её волшебной красоты, и не упустила случая испытать на нём свою притягательную силу.
      Друг Андиол, которому в высших сферах любви всё было ново, плавал в потоках захватившего его эфира, как мыльный пузырь.
      Кокетство прекрасной Уракки объяснялось не только её темпераментом или желанием, из гордости, нанизывать сердца влюблённых на нить собственного тщеславия, лишь бы пощеголять этим ослепительным и, может быть, обладающим в глазах дам известными достоинствами гарнитуром. Главную роль в её любовных интригах играло корыстное желание грабить своих паладинов и злобное удовольствие их же потом высмеивать. Она владела троном, но стремилась иметь всё, чему люди придают значение, хотя и не всегда знала, зачем ей это нужно. Уракка награждала благосклонностью только за высшую цену, какую только мог ей предложить обольщённый рыцарь. Но, как только влюблённый безумец оказывался ограбленным, он с презрением получал отставку. Об этих жертвах несчастной любви, которым сладость наслаждения отравляла горечь раскаяния, шла молва по всему королевству Супрарбии и, несмотря на это, не было недостатка в назойливых глупцах, как моль слетающихся к губительному огню, чтобы в его пламени найти свою гибель.
      Едва хищная королева почуяла, что Андиол богат как Крез , она тут же решила поступить с ним, как с апельсином, который сначала полностью очищают от кожуры, а потом наслаждаются его сладкой сердцевиной.
      Легенды о знатном происхождении рыцаря, его безудержное расточительство придавали ему такой вес и авторитет при дворе, что даже самый зоркий глаз не разглядел бы под этим блестящим покровом простого щитоносца. Правда, некоторые его дюжие манеры не раз выдавали в нём прежнего простолюдина, но эти отступления от светского поведения расценивались при дворе как проявление оригинальности и вольнодумства.
      Андиолу удалось занять первое место среди фаворитов королевы и, чтобы утвердиться на нём, он не жалел ни труда, ни денег: ежедневно устраивал великолепные праздники, турниры, роскошные пиры. Он ловил рыбку в золотые сети и готов был, как расточитель Гелиогабал , катать королеву по озеру с розовой водой и лавандовой эссенцией, если бы только ей, будь она знакома с римской историей, пришла в голову такая остроумная мысль.
      Между тем у королевы не было недостатка в подобных идеях. Однажды во время охоты, устроенной новым фаворитом, она выразила желание превратить весь лес в парк с гротами, рыбными прудами, водопадами, фонтанами, облицованными дорогим мрамором купальнями, дворцами и беседками с колоннадами. На следующий день тысячи рук приступили к выполнению грандиозного плана королевы, стараясь, по возможности, превзойти его. Если бы это продолжалось и дальше, то, пожалуй, заново было бы перестроено всё королевство. Где высилась гора, там Уракка хотела видеть равнину, где пахал земледелец, желала удить рыбу, а где плавали гондолы, мечтала кататься на каруселях.
      Медный пфенниг так же без устали производил золотые монеты, как изобретательная дама проматывала их. Единственным её устремлением было разорить упорного расточителя и отделаться от него.
      В то время как Андиол вёл блестящую жизнь при дворе, ленивый Амарин откармливался дарами салфетки. Но зависть и ревность скоро отбили у него вкус к изысканным блюдам. «Разве не был я таким же оруженосцем рыцаря Роланда, как и Андиол, – этот заносчивый кутила? – думал он про себя. – И разве мать-колдунья не так же согревалась в моих объятиях? Всё же несправедливо распределила она свои дары. Ему всё, мне – ничего. Я терплю нужду в изобилии, у меня нет хорошей рубахи на теле и ни одного геллера в кошельке, а он живёт роскошнее, чем принц, блистает при дворе и пользуется благосклонностью прекрасной Уракки.»
      Нехотя, он взял салфетку, сунул её в карман и пошёл прогуляться на рыночную площадь. В это время там как раз публично секли придворного повара короля, который так плохо приготовил обед, что у монарха сильно расстроился желудок. Узнав об этом, Амарин очень удивился. Он подумал про себя, что в стране, где так строго наказывают провинившихся поваров, им, наверное, и платить должны хорошо. Не долго думая, он отправился в дворцовую кухню и, выдав себя за приезжего повара, который ищет работу, взялся через час приготовить пробный обед на любой вкус.
      Кухонный департамент при дворе короля Асторги, как ему и положено, считался одним из важнейших. Он более других влиял на благополучие государства, так как хорошее, или дурное настроение правителя и его министров зависит, большей частью, от хорошего, или плохого пищеварения, а оно, в свою очередь, как всем известно, от кулинарных способностей повара. И своим приговором мудрейший из монархов заставил на деле убедиться, что свирепый лев не так страшен, как рассерженный король. Вот почему к выбору придворного повара надо подходить осторожнее, чем к выбору министра.
      Амарин, внешность которого не внушала доверия, ибо он выглядел настоящим бродягой, должен был употребить всё своё красноречие, вернее, бахвальство, чтобы его предпочли другим кандидатам на эту должность. Только безудержная самоуверенность и смелость, с какой он говорил о своём искусстве, побудили управителя дать ему приготовить на пробу фаршированного поросёнка – блюдо, которое не всегда удавалось даже самым искусным поварам.
      Когда Амарин потребовал необходимые ему продукты, то обнаружил такое невежество, что вся кухонная челядь не могла удержаться от смеха. Но кандидат в повара ничуть не смутился. Он заперся в кухне, разжёг для виду большой огонь в печи, потом тихонько расстелил салфетку и, как обычно, произнёс несколько заветных слов. Тотчас же перед ним появилось вкусное жаркое в красивом старинном блюде из майолики. Амарин аккуратно поставил его на серебряный поднос и передал старшему приёмщику для пробы. Тот с недоверием взял немного на язык, дабы не повредить испорченным блюдом свои нежные вкусовые органы, и, к немалому удивлению присутствующих, нашёл его превосходным и достойным королевского стола.
      Король был нездоров и не обнаруживал большого аппетита, но, едва он уловил исходивший из кухни чудесный запах жаркого, как взор его прояснился, морщинки на лбу разгладились и на горизонте снова обозначилась хорошая погода. Монарх пожелал отведать кушанье, опустошил одну тарелку, за ней другую и съел бы, наверное, всего молочного поросёнка, если бы не приступ нежности к супруге, побудивший его послать ей остатки. Благодаря хорошему обеду, настроение короля поднялось, и, выйдя из-за стола, его величество были настолько веселы, что соизволили работать с министрами, и даже сами пожелали приняться за щекотливые дела, отложенные в долгий ящик. Виновник такой счастливой перемены не был забыт. Искусного повара нарядили в роскошное платье и привели к королевскому трону. Отдавая должное таланту Амарина, король назначил его первым придворным поваром и присвоил ему звание капитана.
      Очень скоро слава обладателя чудесной салфетки достигла апогея. Любимые блюда римских сарданапалов , к которым скупой Цопф и воздержанный Кюрас причисляют древних властителей мира, известных необузданным расточительством и непомерным обжорством, приведшим, по их мнению, к упадку и разорению Римскую Империю, – огромные торты, посыпанные самородными золотыми зёрнами; паштеты из павлиньих глаз, в наши дни не соблазнившие бы и самых тонких гурманов; фрикасе из петушиных гребешков, глаз карпа и рыбьих губ, из-за которого, по старому преданию, одна голландская графиня промотала своё графство, – все они не выдерживали никакого сравнения с диковинными блюдами новоявленного Апиция .
      В торжественные дни, или когда он находил нужным пощекотать королевское нёбо чем-нибудь изысканным, Амарин подавал вместе самые редкие кушанья всех трёх известных тогда частей света . Благодаря своим заслугам, он быстро продвигался по службе: стал управителем кухни и наконец мажордомом.
      Такой блестящий метеор на кухонном горизонте чрезвычайно обеспокоил королеву. До сих пор её влияние на короля было неограниченным, и она помыкала им, как хотела. Теперь же неожиданно появившийся фаворит мог поколебать её позиции.
      Вольный образ жизни супруги не был тайной для доброго короля Гарсиа, но он был настолько вял и флегматичен, что предпочитал не замечать её увлечений и не нарушать домашний мир. Если же порой им овладевало дурное настроение, то хитрая Уракка умело пользовалась его слабостью ко всему вкусному. Она была весьма изобретательна и остроумна в приготовлении всевозможных рагу и кашек, так удивительно влиявших на настроение короля, будто их готовили на воде из реки Леты . Но с тех пор, как салфетка Амарина произвела кухонную революцию, её искусство лишилось былой славы. Она пробовала соревноваться с мажордомом, но всякий раз терпела поражение: её блюда оставались нетронутыми и становились добычей слуг и прихлебателей. Изобретательность королевы в приготовлении изысканных блюд истощилась, в то время как мастерство Амарина мог превзойти только он сам. Это печальное обстоятельство привело королеву Уракку к решению завоевать сердце нового фаворита короля и заставить его служить ей. Она пригласила Амарина к себе. В совершенстве владея искусством обольщения, Уракка легко добилась от него всего, что ей было нужно.
      На предстоящий день рождения короля Амарин обещал ей приготовить обед, который превзойдёт всё, что когда-либо удовлетворяло человеческому вкусу. Какую награду он себе выторговал за это, легче угадать, чем рассказать. Как бы то ни было, всякий раз, когда королева загребала жар руками мажордома, король и его приближённые присуждали ей победу.
      И Андиол, и Амарин играли при дворе короля Асторги видную роль. Как и многие счастливые выскочки, они были преисполнены необузданной гордости и высокомерия. После разлуки судьба опять свела их так близко, что они ели из одной миски, пили из одного кубка, и оба пользовались расположением прекрасной королевы Уракки, но, помня уговор, делали вид, что совсем не знают друг друга и ничем не обнаруживали прежней дружбы. Занятые своими делами, они совсем упустили из виду мудрого Саррона. А тот, благодаря перчаточному пальцу, до сих пор соблюдал строжайшее инкогнито, наслаждаясь преимуществами своего положения, которое, хотя и не бросалось в глаза, но, тем не менее, удовлетворяло все его желания.
      Красота Уракки произвела на Саррона такое же впечатление, как и на его товарищей. Желания и помыслы были у него те же, а так как их исполнение не требовало с его стороны никаких усилий, то в любви к королеве он добился большого преимущества перед соперниками, прежде чем они догадались об этом.
      С тех пор как оруженосцы простились, незримый Саррон витал вблизи обоих приятелей, не забывая при этом пользоваться благами, которые предоставляли ему стол Амарина и карман Андиола. Он незаметно наполнял желудок остатками стола первого и кошелёк избытком монет второго. Отныне главной его заботой стало, облачившись в романтическое платье, в час любовных свиданий прокрасться в покои прекрасной королевы.
      Надев нежно-розовые панталоны и нарядившись в небесно-голубой атлас, Саррон надушился с головы до ног и в образе аркадского пастушка, воспользовавшись своим чудесным даром, в час сиесты прошел незамеченным в спальню Уракки. Вид спящей красавицы в прелестном пеньюаре так воспламенил его, что он не мог удержаться и запечатлел на её пурпуровых губках горячий поцелуй, разбудив его звуком придворную даму, на обязанности которой было обмахивать свою повелительницу опахалом из павлиньих перьев и отпугивать снующих в воздухе насекомых.
      Крепкий поцелуй пробудил королеву от сладкого сна. Открыв глаза, она спросила с кокетливым смущением, кто в комнате, и как он смеет целовать её в губы. Придворная дама опять задвигала опахалом, будто и не прекращала этого занятия, и стала уверять, что в комнате никого из посторонних нет, а её величество просто обманывает сладкий сон. Однако королева была уверена в своих ощущениях и велела камеристке расспросить стражу.
      Едва та, повинуясь приказу, удалилась, как опахало задвигалось само по себе, овевая королеву прохладой и обдавая запахом амбры и ароматом цветов. Это необычайное явление привело королеву в ужас. Она вскочила со своего ложа и бросилась было бежать, но какая-то невидимая сила удержала её, и чей-то голос прошептал:
      – Прекраснейшая смертная, не бойтесь, вы находитесь под покровительством могущественного короля фей Демогоргона. Ваша красота привлекла меня из высших слоёв эфира в гнетущую атмосферу земли. Я спустился сюда, чтобы поклоняться вам.
      В это время в комнату вошла придворная дама. Она хотела рассказать, как обстоят дела с поручением королевы, но была тотчас же отослана обратно, ибо её присутствие при такой таинственной аудиенции было излишним.
      Прекрасная Уракка, необычайно польщённая неожиданным признанием неземного поклонника, пустила в ход всё своё кокетство, надеясь блеском соблазнительной красоты ослепить властителя фей и одержать важную для себя победу. Она разыгрывала то скромное смущение, то зарождающуюся страсть. Сначала противилась пожатию невидимой руки, потом последовал томный вздох и сдержанный стон; её полная грудь то поднималась, то опускалась, и только очаровательные чёрные глаза оставались безучастными, ибо повелитель фей был невидим. Уракка так искусно играла задуманную роль, что сэру Демогоргону пришлось проявить большое мужество, чтобы с честью выдержать роль эфирного короля. Интимная нежность влюблённой пары росла с каждой минутой. Королева сожалела только, что у её эфирного обожателя нет телесной оболочки, – осязаемому миру она отдавала предпочтение перед духовным.
      – Разве вы не признались мне, могущественный повелитель эфира, – сказала она, – что вас пленила телесная красота смертной? Но что должно привязать моё сердце к вам? Любовь без чувственности кажется мне невозможной.
      Король фей не знал, что на это ответить. Хотя платоническая любовь и имела распространение в воздушных сферах, и здесь вполне можно было бы сослаться на неё, но ему не были знакомы ни Платон, ни его система. Поэтому он взялся за дело с другого конца.
      – Да будет вам известно, прекрасная королева, – сказал он, – что в моей власти принять телесную оболочку и предстать перед вами в человеческом облике, но это унизительно для моего достоинства.
      Однако прекрасная Уракка так просила его, что влюблённый король фей не смог устоять и согласился выполнить её желание, правда, кажется, не очень охотно.
      Фантазия королевы рисовала ей прекрасный образ. Но какой же контраст оказался между идеалом и оригиналом! Вопреки ожиданиям, она увидела перед собой простую будничную физиономию, не выражающую ни гениальности, ни высокой чувственности. Мнимый король фей в платье аркадского пастушка имел вид настоящего фламандского крестьянина, будто сошедшего с полотна Ван-Дейка.
      Королева, как могла, скрыла своё удивление, но про себя подумала, что гордый дух, по-видимому, решил её слегка наказать за назойливое желание увидеть его во плоти, и что в другой раз он, несомненно, явится перед ней в образе Адониса .
      Итак, первым свиданием оба остались, в общем, довольны. Условились о новых встречах, которыми мудрый Саррон не преминул воспользоваться, и объятия очаровательной красавицы были ему наградой за приключение в пещере колдуньи.
      Если бы Саррон не обладал волшебным даром в любую минуту становиться незаметным для чужих глаз, возможно, он был бы более счастлив. Не видимый никем, он следовал за своей дамой словно её тень, и у него не было недостатка в открытиях, которые не доставили бы удовольствия ни одному любовнику. Саррон узнал, что услужливая королева оказывает благосклонность и повару, и камергеру с такой же готовностью, как и ему, королю фей. Он почувствовал в сердце мучительную ревность к своим бывшим боевым товарищам и стал ломать голову над тем, как устранить соперников. Вскоре ему представился случай выместить злобу на глупце Амарине.
      На званом обеде, устроенном королевой для своего супруга и всего двора, на стол подали закрытое крышкой блюдо, специально для которого король Гарсиа приберегал аппетит. Хотя оно и было приготовлено волшебной салфеткой, но выдавалось за произведение королевы. Главный повар заверил, что на сей раз поварское искусство её величества настолько затмило его собственное, что он, дабы не рисковать репутацией, оставляет за собой только приготовление обычных блюд. Эти льстивые слова понравились королеве, и она наградила можордома нежным и многозначительным взглядом, который был как острый нож в сердце незримо наблюдавшего за ними Саррона.
      – Хорошо же! – недовольно пробормотал он. – Вам ничего не достанется.