– Не гневайтесь, великодержавная госпожа, если моя ничтожная красота обеспокоила ваш двор. Я не виновата в этом. Разве где-либо существует запрет, не позволяющий придворным открыто смотреть на девушек? Могла ли я воспрепятствовать этому? Но я вовсе не подавала им надежд и не обещала никому из них моё сердце. Оно пока ещё принадлежит только мне, и я могу свободно распоряжаться им по своему усмотрению. Я прошу вас, пощадите вашу покорную служанку и не навязывайте ей, по принуждению или приказанию, противного её сердцу супруга.
      – Твои слова брошены на ветер, – ответила королева. – Своими увёртками тебе не изменить моего решения. Я прекрасно знаю, что твои базиликовые глаза источают сладкий любовный яд, поражающий сердца моих придворных. Тебе придётся искупить вину и самой носить оковы, какие ты налагала на своих поклонников. Я не успокоюсь до тех пор, пока не выдам тебя замуж.
      Убедившись в серьёзности намерений Её величества, смирившаяся Лукреция не стала больше возражать, чтобы не разгневать её ещё сильнее, но ей пришла в голову хитрость, с помощью которой можно было попытаться ускользнуть от карающей королевской руки.
      – Милостивая повелительница, – обратилась она к королеве, – ваше приказание для меня – одиннадцатая заповедь , и я должна так же неукоснительно следовать ей, как и остальным десяти. Я повинуюсь вашей воле, только прошу вас, освободите меня от необходимости выбирать между двумя претендентами. Я уважаю их обоих и не хочу кого-нибудь из них огорчить. Поэтому позвольте мне поставить им одно условие, и я сочетаюсь браком с тем, кто его выполнит первым. Если же оба претендента не захотят заслужить моей руки, как царской награды, и не выполнят это условие, то обещайте мне честным королевским словом, что тогда я буду свободна.
      Королева, довольная покорностью хитрой Лукреции, дала согласие разрешить ей ещё немного подразнить своих поклонников и испытать их стойкость, чтобы победная добыча досталась лучшему из них, и подтвердила его честным королевским словом.
      – Но скажи, какой ценой должен храбрейший из двух женихов заслужить твоё сердце? – поинтересовалась она.
      Девушка, улыбаясь, ответила:
      – Пусть каждый из них избавится от несовершенства своей фигуры, – это и будет моей ценой. Посмотрим, как им это удастся. Я не обменяюсь кольцами с женихом, если он не будет прям как свеча и строен как ель. Своим королевским честным словом вы заверили меня, что ни кривой, ни горбатый не будут сопровождать меня к венцу, и что мой жених должен быть без порока.
      – Ах ты коварная змея! – воскликнула разгневанная королева. – Убирайся прочь с моих глаз! Ты обманом выманила у меня честное королевское слово, которое, дав однажды, я уже не смею взять назад, – и она с негодованием отвернулась, недовольная тем, что Лукреция перехитрила её и в этой игре ей пришлось уступить.
      Этот случай убедил королеву, что она не наделена талантом посредницы в любовных делах, но владелице трона вполне можно было обойтись и без него.
      Оба претендента были извещены о неудачном результате переговоров. Графа Ульриха глубоко опечалило это известие. Особенно его оскорбило, что гордая Лукреция, словно в насмешку, упрекнула его за телесный недостаток, который он совсем не замечал, тем более, что никто при дворе не напоминал ему о нём.
      – Разве не могла дерзкая девушка, – вопрошал он, – найти более деликатный предлог, чтобы честно отказать мне, после того как дочиста разорила меня? Разве не за тем поставила она невыполнимое условие, чтобы больнее ужалить меня? Разве я заслужил, чтобы меня отталкивали ногой, как надоедливого пса?
      Полный стыда и отчаяния, граф покинул двор, не попрощавшись ни с кем, словно посол в предчувствии скорого нарушения мира, и в этом внезапном исчезновении надменного графа политические умники усмотрели предстоящую суровую месть.
      Но Лукрецию всё это мало беспокоило. С гордым спокойствием, как паук, затаившийся в центре воздушной паутины, в надежде, что скоро опять какая-нибудь порхающая муха попадёт в расставленные им сети, ожидала она очередную жертву.
      Граф Рупрехт Горбатый придерживался морали пословицы: «Обжёгшееся дитя боится огня». Он выбрался из сетей прежде, чем положил на хранение в шкатулку Лукреции своё графство, и она дала ему упорхнуть, не ощипав его крыльев.
      Вообще-то корыстолюбие не было свойственно юной фрейлине. Да оно и не могло быть у неё в цветущую весну её жизни, особенно, если вспомнить о наличии у неё солидного запаса золотых яиц. Лукреции доставляли радость не сами сокровища графа, а его готовность приносить их в жертву ради неё. Поэтому ей было нестерпимо обидно выносить ежедневные слухи и упрёки королевы, будто она разорила графа. Лукреция решила избавиться от несправедливо приобретённой маммоны, но так, чтобы этот поступок льстил её самолюбию и принёс ей добрую славу.
      На Раммельской горе, близ Гослара, она учредила монастырь для благородных девиц и выделила такую большую сумму на его содержание, с какой мог сравниться только богатый вклад мадам Ментенон и короля Людовика на женский монастырь Сен-Сир, – духовный элизиум в пору их увлечения религией. Таким памятником благочестия даже Лаиса без труда могла бы завоевать право быть причисленной к лику святых. Щедрую учредительницу превозносили, как образец добродетели и кротости. В глазах света Лукреция снова выглядела чистой и безупречной. Сама королева простила ей дурную шутку над её любимцем, хотя и догадывалась, что на монастырь благочестивая разбойница употребила награбленную добычу.
      Желая как-то возместить потери разорившегося графа, королева, от имени короля, заготовила дарственную грамоту, которую собиралась послать ему, как только станет известно его местопребывание.
      А тем временем граф Ульрих ехал через горы и долины, проклиная обманчивую любовь. Потеряв всякую надежду обрести когда-нибудь своё счастье, он вдруг почувствовал непреодолимую скуку и пресыщенность земной жизнью и, ради спасения души, решил, присоединившись к избранникам вселенной, совершить паломничество к Святому Гробу Господню, а, по возвращении оттуда, скрыться от мира в стенах монастыря. Но, прежде чем граф перешёл границу германского отечества, ему пришлось ещё раз выдержать тяжёлый бой с демоном Амуром, который никак не хотел оставлять его в покое и мучил словно одержимый.
      Как ни старался Ульрих забыть Лукрецию, образ гордой красавицы вновь и вновь будил и разжигал его фантазию и всюду следовал за ним по пятам. Разум приказывал Воле ненавидеть неблагодарную, но строптивая подданная восставала против своего повелителя и отказывала ему в повиновении. Разлука, с каждым шагом удаляющая Ульриха от любимой, подливала каплю за каплей масла в пламя любви, не давая ему угаснуть. Прекрасная змея, завладев мыслями рыцаря, казалось, сопровождала его на всём пути печального странствия. Не раз стоял он перед искушением повернуть обратно к египетским котлам с мясом и искать спасение души не на Земле обетованной, а в Госларе. С сердцем, истерзанным жестокой борьбой между миром и Небом, продолжал граф Ульрих своё путешествие, подобно кораблю, плывущему под парусами против ветра.
      В таком мучительном состоянии, он бродил в Тирольских горах и почти достиг итальянской границы, недалеко от Ровередо, когда, не встретив пристанища, где можно было бы переночевать, обнаружил, что заблудился в лесу. Граф привязал коня к дереву, а сам, утомлённый не столько трудностями пути, сколько душевной борьбой, прилёг на траву. Утешитель в несчастии, – золотой сон, – скоро сомкнул ему веки и позволил на некоторое время забыть все беды. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука, холодная, как рука смерти, коснулась его и начала сильно трясти. Пробудившись от глубокого сна, граф Ульрих увидел склонившуюся над ним тощую старуху, светившую ему в лицо фонарём. От такого неожиданного зрелища мороз пробежал у него по коже. Ему почудилось, что перед ним призрак. Однако мужество не совсем покинуло графа. Он овладел собой и спросил:
      – Кто ты, и почему осмелилась нарушить мой покой?
      – Я зеленщица синьоры Дотторены, из Падуи. Она живёт недалеко отсюда в своём загородном доме. Синьора послала меня поискать травы и корни, обладающие большой силой, если их собрать в полночный час. Я случайно натолкнулась на вас и приняла за убитого. Чтобы узнать живы ли вы, я вас так сильно и трясла.
      Пока старуха говорила, граф совсем пришёл в себя от первого испуга.
      – А далеко ли отсюда жилище твоей хозяйки? – спросил он.
      – Её дом там, в ближайшей лощине. Я как раз туда иду. Если хотите, можете у неё переночевать, она не откажет вам. Но остерегайтесь оскорбить гостеприимство синьоры Дотторены. У неё прелестная дочь. Своими искрящимися глазами она зажигает сердца мужчин. Мать охраняет девственность синьорины Угеллы, как святыню, и если только заметит, что нескромный гость слишком глубоко заглядывает ей в глаза, тотчас же завораживает его. Она могущественная женщина; ей подвластны силы природы и невидимые духи подлунного мира.
      Рыцарь без особого внимания слушал зеленщицу. Ему хотелось только поскорее добраться до уютной постели, где можно было бы хорошо отдохнуть, а остальное его мало заботило. Не мешкая, он взнуздал коня и приготовился следовать за тощей проводницей. Та повела его через заросли кустарника вниз, в живописную долину, по которой протекала быстрая горная речка. По дороге, обсаженной высокими вязами, усталый пилигрим, ведя в поводу коня, достиг калитки сада. Освещённый восходящей луной дом даже издали казался очень красивым.
      Старуха открыла калитку, и путник попал в прекрасный сад. Журчащие струи фонтанов освежали душный вечерний воздух. На террасе прогуливались дамы, наслаждаясь приятной прохладой и любуясь луной, особенно приветливой в эту безоблачную летнюю ночь. Зеленщица увидела среди них синьору Дотторену и представила ей приезжего гостя, которого хозяйка дома, догадавшись по вооружению, что это не простой воин, очень любезно встретила. Она провела его в дом и велела слугам принести ужин и освежающие напитки. Во время ужина, при ярком свете восковых свечей, граф имел возможность со всеми удобствами разглядеть синьору и её общество.
      Это была женщина среднего возраста и благородной внешности. В её карих глазах угадывались ум и достоинство, а тонкие итальянские губы изящно приоткрывались, когда она что-нибудь говорила своим приятным мелодичным голосом. Дочь синьоры Дотторены, Угелла, являла собой образец совершенной красоты, какую только могла вообразить пылкая фантазия художника. Нежность была во всей её фигуре, а томный взор, как солнечный луч из облаков, пронизывал любую броню, под которой бьётся чувствительное сердце. Свита обеих дам состояла из трёх девушек, подобных грациозным нимфам, окружающим целомудренную Диану на полотне кисти Рафаэля.
      Ни один смертный, кроме, разве что, сира Джона Бункеля, – удачливого искателя женщин, открывавшего за каждой отвесной скалой, в каньонах и пещерах гинекей прелестных девушек, – не испытывал такого блаженства, как граф Ульрих Клеттенбергский, так неожиданно переместившийся из своего ночного уединения в незнакомой глуши в место удовольствий, будто специально выбранного для него богами любви. Он почти не верил в волшебство, и всё же, – ночь, одиночество, появление старухи и деревенский дворец, – во всём этом, казалось, было что-то сверхъестественное.
      Сначала Ульрих с недоверием присоединился к обществу прелестных дам, но впоследствии, не заметив ничего колдовского в синьоре Дотторене и других обитательницах прекрасной виллы, в душе извинился перед ними за своё подозрение. Он не находил у них никакого другого искусства, кроме искусства любви, – все они владели им с необычайным талантом. Оказанный графу дружеский приём наполнил его душу благоговением перед любезной хозяйкой и её прелестной свитой. Но приятель Амур, как видно, занимавший в этом храме председательствующее место, не имел здесь над ним никакой власти.
      Граф Ульрих втайне сравнивал окружающих его молодых красавиц со стройной неприступной Лукрецией, и его сердце всякий раз склонялось в пользу последней. Насладившись превосходным отдыхом, он хотел чуть свет распроститься со всеми и продолжить путешествие, но хозяйка дома так любезно просила его остаться, а синьорина Угелла просьбу не отказать матери в этой любезности сопроводила таким неотразимым взглядом, что ему пришлось покориться.
      Время проходило в разнообразных развлечениях и удовольствиях, в которых гость охотно принимал участие. Пировали, гуляли, шутили, вели приятные беседы и всюду граф, тонкий знаток придворного этикета, имел возможность показать себя с выгодной стороны. Вечером был дан маленький концерт. Все дамы оказались очень искусными музыкантшами, а их итальянские голоса совсем обворожили его, немецкого дилетанта. Иногда, под аккомпанемент арфы и флейт, открывался маленький бал, и тогда граф Ульрих старался показать своё искусство в танцах.
      Его общество нравилось дамам, так же как и их общество ему, а так как светские развлечения в маленьких кружках всегда лучше сближают людей и быстрей развязывают их языки, чем тягостный шум многолюдных ассамблей, и больше располагают к взаимному доверию и искренности, то задушевные беседы хозяйки и её гостя, – а беседовали они между собой не на банальные темы о погоде, модах или политических делах, – становились с каждым днём увлекательнее и откровеннее.
      Однажды утром, прогуливаясь после завтрака со своим гостем в саду, синьора привела его в уединённую беседку. С первого же знакомства она заметила у чужестранца какую-то тайную печаль, нисколько не уменьшившуюся за время его пребывания в её прелестном маленьком храме. Как ни была умна и рассудительна синьора Дотторена, она всё-таки была женщиной и имела свойственную её полу склонность к любопытству. И хотя, по достоверному свидетельству зеленщицы, ей были подвластны все невидимые духи в подлунном мире, они до сих пор ничего не открыли ей о приезжем незнакомце. Синьора не знала, кто он, откуда пришёл и куда направляется, а всё это ей очень хотелось знать.
      Итак, хозяйка решила воспользоваться случаем и как следует обо всём расспросить гостя. Заметив это, граф Ульрих охотно и с исторической точностью рассказал о себе всё, не утаив и о коварстве гордой Лукреции.
      Доверчивость графа тронула синьору Дотторену, и она ответила такой же чистосердечностью, открыв ему свою семейную историю. Граф узнал, что синьора происходит из знатного дворянского рода в Падуе и, рано оставшись сиротой, по настоянию своих опекунов, принуждена была выйти замуж за богатого врача преклонного возраста, много знающего о тайнах природы. Муж умер в результате неудачной попытки омоложения, впоследствии лучше удавшейся загадочному графу Калиостро , которому, если верить преданию, она помогла достигнуть несторовского возраста, – дотянуть до трёхсот лет, после чего он испустил дух.
      Когда умер муж, синьора Дотторена оказалась наследницей большого состояния и оставшихся после него сочинений. Вторичное замужество её совсем не прельщало, и она проводила вдовство в одиночестве, изучая оставшиеся записи мужа, из которых ей удалось узнать много необычного о скрытых силах природы. Кроме того, синьора овладела искусством врачевания и на этом поприще приобрела такую славу, что высшая школа в её родном городе присудила ей звание доктора и предоставила кафедру.
      Главным объектом исследований мудрой женщины всегда была естественная магия, поэтому многие принимали её за волшебницу. Лето она проводила обычно вместе с дочерью и её подругами в этом прелестном загородном доме, купленном в изобиловавших альпийскими травами тирольских горах, а зиму в Падуе, читая там лекции о тайнах природы. Для всех молодых людей мужского пола её городской дом был закрыт, за исключением зала, открытого для слушателей – питомцев Гиппократа. Но в деревне, напротив, желанным был каждый гость, не нарушающий покой её дома.
      Синьора снова вернулась к рассказу графа о его несчастной любви и, казалось, приняла живое участие в судьбе молодого человека. Особенно её удивило, что неблагодарная всё ещё пользуется неизменной любовью у отвергнутого рыцаря.
      – Дорогой граф, – сказала она, – вам не легко помочь, ибо вы предпочитаете горечь любви сладости мести – услады для отвергнутых. Если бы вы могли ненавидеть жестокую, то легко можно было бы найти способ подвергнуть её позору и насмешкам и воздать вдвойне за причинённую вам несправедливость. Я умею приготовлять лимонный порошок, обладающий свойством разжигать пламя горячей любви к тому, от кого будет принят бокал с любовным напитком. Стоит только надменной пригубить этот бокал и отведать его содержимое, как тотчас же в её сердце зажжётся любовь к вам. И если тогда вы её так же презрительно оттолкнёте, как это сделала с вами она, и ваши уши будут глухи к её любовным излияниям, а её вздохи и слёзы вызовут у вас только усмешку, то вы были бы отомщены в глазах германского двора и всего мира. Но если вы не укротите свою страсть, а напротив, несмотря на учинённую вам дерзость, позволите искре любви разгореться бурным пламенем и вознамеритесь вступить в нерушимый союз с сиреной, то получите в жёны фурию, которая в ярости поразит ваше сердце змеиным жалом, ибо, когда действие порошка прекратится, останется ненависть и злоба, и угасшая страсть опять превратится в мёртвую золу. Настоящей любви, являющей собой сладкое единение двух, согревающих друг друга созвучных душ, не нужен никакой лимонный порошок. Поэтому всякий раз, как только вы заметите, что пламенная любовь превратилась в холодную супружескую, то можете быть уверены, – не взаимная симпатия, а лимонный порошок соединил эту любящую пару. Он находит большой сбыт в вашем отечестве и не меньший по ту сторону Альп.
      Граф Ульрих немного подумал и ответил:
      – Месть сладка, но ещё слаще любовь, неумолимо сковавшая меня. В душе я глубоко чувствую оскорбительную заносчивость девушки, но не могу ненавидеть её. Мне хочется бежать от неё, как от ужалившей меня змеи. Но мстить? Нет! Простить, а не мстить я хочу за причинённую мне боль. До конца моих дней я сохраню её образ в своём сердце.
      Итальянка заметила, что чувствительность её народа совсем иного свойства, чем у немцев. По обычаю её страны, оскорбление не прощается. Однако её тронуло добродушие графа, и она посоветовала ему, с его любвеобильным сердцем, оставить бесполезное паломничество к Святому Гробу, поспешить через тирольские горы обратно к себе на родину и пасть к ногам повелительницы своего сердца, чтобы опять продолжать терпеть её жестокое обращение и насмешки. Как ни хорош был этот добрый совет, граф Ульрих не торопился отказываться от раз принятого решения, на что умная женщина только улыбнулась и не сказала ни слова.
      Через несколько дней граф попросил разрешения у приветливой хозяйки и прекрасных обитательниц дома отправиться в путь и на этот раз не встретил препятствий со стороны синьоры, предоставившей ему полную свободу.
      Накануне дня отъезда все дамы были очень веселы, и даже синьора, обычно сохраняющая достоинство и серьёзность, выразила на этот раз желание на прощание станцевать с гостем сарабанду. Граф был очень польщён и старался изо всех сил наилучшим образом показать своё искусство, чем так понравился дамам, что они попросили повторить танец ещё и ещё раз, пока оба танцора не устали, а у графа не выступил на лбу пот.
      После танца, ловкая танцорка провела его в отдельный кабинет, будто бы освежиться, и закрыла за собой дверь. Ни слова не говоря, она набросила на него накидку, чего граф никак не ожидал от почтенной особы. Возражать он не стал, ибо не имел никакого представления, как следует себя держать в подобных случаях, – ведь ничего подобного прежде в дамских покоях с ним не случалось.
      Воспользовавшись моментом, синьора Дотторена схватила Ульриха за плечо и ловко стала поворачивать его из стороны в сторону. Затем что-то вытащила из-под накидки и бросила в ящик комода, который тут же заперла. Вся эта операция заняла всего несколько секунд, после чего дочь Эскулапа подвела терпеливого пациента к зеркалу и сказала:
      – Посмотрите, благородный граф, – условие, поставленное вам надменной Лукрецией и служившее преградой на пути к обладанию её сердцем, выполнено. Моя рука устранила маленький порок вашего тела. Теперь вы стройны как ель и прямы как свеча. Оставьте вашу грусть и смело отправляйтесь в Гослар, ибо у гордой девушки нет больше повода продолжать обманывать вас.
      Граф Ульрих долго, в безмолвном удивлении разглядывал в зеркале своё отражение. Изумление и радость охватили его в не меньшей степени, чем незадолго до этого смущение. Он опустился на колено и со словами благодарности схватил благодетельную руку своей избавительницы.
      Синьора снова ввела его в зал, в общество дам. Синьорина Угелла и её подруги, увидев молодого красивого мужчину, у которого от прежнего изъяна в фигуре не осталось и следа, радостно захлопали в ладоши.
      В томительном ожидании часа, когда он сможет вновь отправиться в обратный путь, граф Ульрих всю ночь не сомкнул глаз. Для него не существовало больше никаких святых мест. Все мысли и чувства были устремлены только к Гослару. Дождавшись наконец утра, граф попрощался с синьорой Доттореной и её обществом и, полный радужных надежд, торопя рыцарскими шпорами коня, рысью поскакал в Гослар.
      Страстное желание снова дышать одним воздухом с Лукрецией, жить с ней под одной крышей, обедать за одним столом и отдыхать в тени одного дерева не оставило ему времени вспомнить о поучительном девизе короля Августа: «Тише едешь – дальше будешь!». Когда он спускался вниз по гористой улице Бриксена, его Россинант поскользнулся, и, падая с коня, рыцарь ударился о камень и сломал руку.
      Эта задержка в пути сильно огорчила графа. Он опасался, что в его отсутствие, Лукреция может уступить своё сердце другому, более счастливому завоевателю. На всякий случай Ульрих написал письмо высокой повелительнице – королеве, в котором, подробно описав своё приключение, упомянул также и о случившемся с ним несчастье, присовокупив свою смиренную просьбу: никому об этом не говорить до его возвращения. Письмо срочно было отправлено с верховым гонцом в Гослар.
      Но Её величеству не свойственно было хранить чужие секреты. Любая тайна давила на её сердце, как тесный ботинок на мозоль. Поэтому на ближайшем же приёме, во дворце, она сообщила содержание полученной депеши придворным, и когда первый камергер, льстец и угодник Лукреции, подверг это извести сомнению, королева, дабы подтвердить истинность своего сообщения, показала ему оригинал species facti ad statum legendi . Благодаря этому, реляция попала также и в руки графа Рупрехта, и он тотчас же стал сам с собой держать совет: не целесообразно ли ему таким же образом выполнить условие прекрасной Лукреции и постараться опередить своего соперника.
      Он высчитал, сколько примерно времени у графа Ульриха займёт лечение сломанной руки, и пришёл к выводу, что если поторопиться, то путь от Гослара до Реверадо и обратно, включая мимолётный визит к синьоре Дотторене и исцеление, может окончиться раньше, чем хирург в Бриксене отпустит своего пациента.
      Задумано – сделано! Граф Рупрехт сел на своего скакуна и пустился в путь со скоростью перелётной птицы, когда она осенью снимается с насиженных мест и летит в дальние тёплые края.
      Не стоило большого труда, по расспросам окрестных жителей, отыскать местопребывание известной в тех краях целительницы. За отсутствием зеленщицы, графу пришлось самому представиться синьоре под вымышленным именем странствующего рыцаря.
      Ему был оказан такой же любезный приём, как и его предшественнику. Но очень скоро скромных обитательниц дома стали раздражать развязные манеры нового гостя, его высокомерие и самоуверенный, не терпящий возражения тон человека, чьё положение придворного ставит его выше других и даёт право требовать к нему повышенного внимания.
      Уже несколько раз по вечерам, после музыкальных концертов, устраивались маленькие балы. Граф Рупрехт всё надеялся, что синьора пригласит его танцевать, но та, как видно, не находила больше удовольствия в танцах, всегда оставаясь лишь безучастной зрительницей. Не жалея сил, он старался добиться её расположения, по своему ухаживая за ней, однако его приторная лесть и учтивые комплименты встречали холодную вежливость и только.
      Зато счастливая звезда графа, похоже, могла взойти на другом небосводе. Взгляд юной Угеллы ободрил его и побудил следовать правилу, которое, как он предполагал, заключалось в том, чтобы охотиться за каждым скрывающим пару томных глаз покрывалом, подобно тому, как пиратское судно охотится за каждым, оказавшемся в поле зрения команды, парусом.
      Хотя фигура графа и не отличалась особой привлекательностью, он был всё же единственным мужчиной в этом обществе, и так как его все равно не с кем было сравнивать, то донна Угелла, чтобы не умереть от скуки, не придала значения его телесному недостатку.
      Граф Рупрехт не мог устоять перед пленительной красотой девушки. Он принадлежал к тем легкомысленным мужчинам, что за крупицу настоящего наслаждения готовы отдать все свои надежды на будущее счастье, а потому сразу же забыл надменную Лукрецию и объявил своей дамой прелестную Угеллу.
      Зоркая хозяйка скоро заметила, что Клодиус нарушает святость домашнего очага, и это в высшей степени возмутило её. Она решила прекратить игру в самом начале, а нарушителя традиций её дома наказать.
      Однажды вечером, во время бала, синьора вдруг неожиданно пригласила паладина девушки на танец. Какова же была его радость, когда он, уже почти не надеясь на такую честь, вдруг почувствовал, что наконец-то настал час избавления от неприятной ноши.
      Во время танца, выделывая одно за другим виртуозные танцевальные па, граф изо всех сил старался показать, как он ловок (не в пример искусному танцору, своенравному Вестрису , отказавшемуся танцевать с прекрасной королевой лилий и, тем не менее, избежавшему бастонад, которых за свою бестактность, без сомнения, заслужил).
      По окончании сарабанды, синьора подала своему партнёру, точно так же как и его предшественнику, знак – следовать за ней в находящийся по соседству с залом кабинет. Полный радостных надежд, граф Рупрехт направился вслед за ней. Как и графу Ульриху, она набросила ему на плечи кожаную накидку и этот, не совсем подобающий почтенной даме поступок, ничуть не смутил его. Напротив, он даже сам пришёл на помощь её деятельной руке.
      Синьора Дотторена открыла ларь, вынула из выдвижного ящика что-то похожее на пышный омлет и быстро сунула это ему за пазуху.
      – Дерзкий, за нарушение закона гостеприимства, ты заслужил наказание. Свейся в клубок и катись, как шар! – сказала она, открыв при этом флакон и брызнув в лицо графа наркотической эссенцией, от которой он, одурманенный, опустился на софу.
      Когда граф Рупрехт снова пришёл в себя, его окружала сплошная египетская тьма. Стояла мёртвая тишина. Восковые свечи не излучали привычного света. Вокруг было пусто и безлюдно. Но вот, кто-то зашевелился за дверью; она распахнулась, и в комнату вошла тощая старуха с фонарём, которым она посветила ему в лицо. Он сразу же признал в ней зеленщицу синьоры Дотторены, о которой упоминал граф Ульрих в депеше. Поднявшись с софы и увидев, каким солидным приростом его наградили ещё и спереди, горбун пришёл в отчаяние и в ярости набросился на бедную матрону:
      – Говори, старое чудовитще, где твоя госпожа, гнусная колдунья, или я задушу тебя здесь, на этом месте. Этим мечом я должен отомстить ей за учинённое надо мной злодейство.
      – Дорогой господин, – отвечала старуха, – не гневайтесь на ничтожную служанку, не принимавшую никакого участия в поношении, содеянном над вами. Синьоры здесь больше нет. Она выехала отсюда вместе со всей свитой, как только вышла из этого кабинета. Не вздумайте разыскивать её, чтобы с вами не случилось что-нибудь худшее. Да вам едва ли удалось бы её найти. Синьора сострадательная женщина. Может так случиться, что она забудет ваш проступок, и тогда, по истечении трёх лет, если вы навестите эти места и госпожа убедится в вашей смиренности, она выпрямит всё, что когда-то сделала кривым, так что вы сможете проскользнуть хоть сквозь обручальное кольцо.
      Тяжело навьюченный носильщик, после того как его желчь перестала бушевать, послушался совета старой зеленщицы, с помощью слуг сел в седло и ранним утром отправился к себе на родину, где и скрывался до тех пор, пока не подошёл назначенный срок свидания с синьорой Доттореной.
      Между тем граф Ульрих выздоровел и с триумфом въехал в Гослар, уверенный в том, что высокая покровительница наилучшим образом оберегала перед гордой Лукрецией его права.
      Когда он подъехал ко двору, чтобы вновь предстать перед королевой, было такое стечение народа, пожелавшего собственными глазами убедиться в чудесной перемене, по слухам, случившейся с графом Ульрихом, что чёрное посольство короля Абиссинии не могло бы, пожалуй, вызвать большего любопытства почтенных горожан. Королева встретила рыцаря со всей благосклонностью и подвела к нему Лукрецию, убранную, как подобает невесте. Он вполне заслужил эту рыцарскую награду, выполнив такое щекотливое и, казалось, невыполнимое условие. Уста девушки произнесли слова согласия на союз с графом, и в пылу первого восторга, тот не поинтересовался, совпало ли это признание с желанием её сердца. Ещё меньше граф Ульрих думал о том, где достать приличествующие его званию средства на содержание будущей супруги, а также о том, какое обеспечение указать ей в брачном контракте на случай его смерти. Он не мало смутился, когда королева, усердно покровительствующая этому сватовству и со своей стороны назначившая приданое Лукреции, спросила его, какое встречное приданое собирается он прописать невесте.
      Граф Ульрих признался, что у него нет ничего, кроме рыцарского меча, который он обратит против врагов короля и добудет им себе славу и награду.
      Невесту спросили, удовлетворится ли она таким призрачным обеспечением. Граф уже начал было опасаться, не воспользуется ли она новым предлогом, чтобы опять ускользнуть от него, но, со времени его возвращения, отношение Лукреции к верному Амадизу заметно изменилось.
      – Я не отрицаю, благородный граф, что поставила вам тяжёлое условие для испытания вашей любви, – сказала она. – Но раз уж вы не отказались от него и даже невозможное сделали возможным, то я отдаю вам себя, не подвергая вас новым испытаниям. Я не принесу вам в приданое ничего, кроме моего сердца да небольшого наследства матери, если она когда-нибудь благословит этот мир. Зато и от вас я не потребую ничего, кроме вашего сердца, которое вы мне уже обещали.