Глава 14

«Сопка Ручьева»

Прошла неделя. Однажды вечером Варя сообщила сестре, что завтра Костю будут принимать в комсомол и школьный комитет приглашает Марину на заседание.

– И тебя и Сергея… Обязательно приходите!

Марина ответила, что на завтра у нее куча всяких дел по колхозу, но потом быстро повязала свое «крыло жар-птицы» и накинула на плечи ватник.

– До Ручьевых, сестричка? Надолго? – с улыбкой спросила Варя.

– Нет, я быстренько. С Сергеем надо согласовать… может, выступить на комитете придется.

– И я с тобой! – сказала Варя.

Она быстро оделась, и сестры, окунувшись в дождливую темь, с деловым видом зашлепали по лужам.

Появление сестер Балашовых привело мужское население дома Ручьевых в сильное замешательство.

Сергей, только что вернувшийся с поля, кинулся в чуланчик переодеваться. Костя заметался по комнате, запихивая под кровать грязные сапоги, собирая разбросанную одежду. Он чуть не споткнулся о Кольку, который лежал на полу и раздувал самовар.

– Варюша, смотри! – вскрикнула Марина. – Они еще только печку топят. А ну-ка, засучивай рукава!

Она сбросила ватник, размотала полушалок и принялась за хозяйство: помешала кочергой в печке, подкинула хворосту, одни чугунки поставила поближе к огню, другие – подальше.

Не отставала от сестры и Варя: убрала со стола посуду, замела пол, потом, схватив сапог, принялась раздувать самовар. И самовар вскоре зашумел, огонь в печке разгорелся, в чугунках забулькало, запело.

Вошел Сергей.

– Зачем это? – сказал он. – Мы уж сами как-нибудь!

Марина, раскрасневшаяся от печки, досадливо отмахнулась. Затем, посмотрев на Костю, сказала:

– А ты знаешь, Сережа, какой у твоего брата день завтра? В комсомол принимают.

– Да-да. – спохватился Сергей. – Ты почему, Костя, не напомнил?.. Ну-ка, давайте отметим такое событие…

Не прошло получаса, и стол был накрыт.

– Милости прошу, дорогие хозяева! – с шутливым поклоном пригласила всех Марина.

– Гостям почет! Садитесь и вы с нами, – сказал Сергей и выразительно посмотрел на Костю и Кольку.

Те поняли брата и с рыцарской стойкостью замерли у стены, дожидаясь, пока Марина с Варей с церемонным видом не сели за стол.

– Сережа! – вдруг вспомнил Колька. – У нас же мед есть… Полная банка.

– Раз такое дело… все на стол мечи! – кивнул Сергей.

Не успели братья Ручьевы и сестры Балашовы приняться за ужин, как на пороге появился Федор Семенович. Он был в брезентовом дождевике и с фонарем «летучая мышь» в руках – верный признак того, что наступили темные, ненастные вечера.

– Добрый вечер честной компании! – поздоровался учитель. – По какому же это случаю пир на весь мир?

Сергей поднялся ему навстречу:

– Как же это вы кстати, Федор Семенович! Садитесь с нами… Костю завтра в комсомол принимают.

Он принял от учителя мокрый дождевик, подвернул огонь в фонаре и невольно подивился чутью, которое всегда вовремя приводит Федора Семеновича в дом к людям: в дни ли большого горя или радости, в час ли раздумья или сборов в дальнюю дорогу. Или, может, из дома на «школьной горе» учителю все хорошо видно и он знает, у кого жизнь идет сбивчиво, трудно, а у кого течет плавно и ровно, словно полноводная река?..

Федор Семенович сказал, что ужинать не будет. но горячего чаю выпьет с удовольствием, и присел к столу.

– Это правильно, что собрались! В комсомол один раз вступают… Событие на всю жизнь. – Учитель оглядел собравшихся за столом. – Что ж, Сережа, надо будет брату в напутствие доброе слово сказать.

Сергей задумчиво посмотрел на Костю:

– Что ж тебе сказать, братец? Шагай! Рад за тебя. Сейчас комсомол… потом партия… Вся жизнь у тебя впереди. И живи ты честно, открыто, смело… Я вот сколько лет в комсомоле состоял и горжусь этим. И будь я в твоих годах, опять бы в комсомол записался. Минуты не раздумывал бы. Был бы наш отец жив, и он бы порадовался. Ведь отец как говорил; «Жизнь, она как река большая. Один на сухом месте отсиживается, в кусточках; другой у бережка барахтается, в осоке да в типе, боится, как бы не унесло, а третий на самую стремнину выгребает…»

– Правильные слова… Я их ребятам часто напоминаю! – подхватил слова Сергея учитель. – Сам-то Григорий Васильевич всегда на стремнину выходил, на главное течение. И вам так жить завещал… Я с ним на фронте встретился, в одном взводе служил. Довелось как-то нашей роте одну сопку атаковать перед Днепром. Трудная сопка! Восемь раз мы в атаку бросались, восемь раз откатывались. А на девятый вырвался вперед наш сержант-коммунист, ваш отец, Григорий Ручьев. В руке – красный флаг. «Ура, кричит, за Родину, вперед!» Добежал до вершины и упал. А красный флаг не выпустил – горит он, полощется… Тут мы и ринулись в штыковую, выбили немца из траншеи… Потом похоронили вашего отца на этой же земле, где он погиб, а сопку так и назвали: «Сопка Ручьева».

Учитель умолк.

Костя давно отодвинул чашку с чаем и не мигая смотрел на учителя.

– Федор Семенович, – тихо спросила Варя, – а сейчас эта сопка как называется?

– Сказать трудно, но думаю, что именем Ручьева. У нас таких людей долго помнят.

…Посидев с часок у Ручьевых, Федор Семенович поднялся и стал прощаться: спешил в Почаево с докладом. Все поднялись и вышли его проводить.

На улице стояла кромешная тьма. Ветер налетал резкими порывами, то и дело менял свое направление и обдавал прохожих дождем не сверху, а откуда-то сбоку или снизу. Тревожно скрипели стволы деревьев; голые ветви то замирали в молчании, то с яростью хотели размести нависшую над землей дождевую хмарь. Но раздавался слабый треск, падало несколько обломившихся веток, и деревья замирали до нового порыва ветра.

– Наделает ветер беды! – сказал учитель, обращаясь к Сергею. – Надо бы людей в сад послать, подпорки под яблони поставить.

– Это верно, – согласился Сергей.

Учитель поднял капюшон дождевика, покрыл полой «летучую мышь» и скрылся в темноте.

– Сережа, а ты помнишь свое сочинение про дождевик и фонарь? – спросила Марина.

– Какое сочинение? – заинтересовался Костя.

– Это еще в пятом классе было. Нам тогда тему дали: «Осень». Сергей и написал. Я, кажется, до сих пор помню. «Появились первые признаки осени: поля опустели, деревья сбросили листья, журавли улетели на юг, Федор Семенович стал появляться по вечерам в дождевике и с „летучей мышью“ в руках. Дождь льет как из ведра, везде грязь по колени, а Федор Семенович каждый вечер бывает в колхозе и никогда не опаздывает на собрания…» Так вместо осени и накатал твой братец две страницы про учителя… – со смехом закончила Марина.

– Будет тебе! – остановил ее Сергей. – Все и забыли давно… Пойдем-ка сад проверим.

Марина и Сергей ушли.

Костя потянул Варю обратно в избу: хотелось еще поговорить о завтрашнем дне.

– Нет-нет, – заспешила девочка, – мне домой нужно.

Костя обиделся:

– Можно подумать, что тебе у нас тоска смертная.

Варя принялась уверять, что это неправда, и даже согласилась вернуться в дом. Но разговор явно не клеился.

Ветер на улице крепчал, в рамах звенели стекла. Костя начал было рассказывать о недавно прочитанной научно-фантастической повести про путешествие в глубь Земли. Варя отвечала вяло, зато в разговор рьяно ввязался Колька и всецело взял автора повести под свою защиту.

Но тут Костя заметил, что Варя подошла к двери.

– Я все:таки пойду… Уже поздно.

– Погоди, я сейчас фонарь зажгу, провожу тебя… Костя побежал в чулан за фонарем. Но Варя не стала дожидаться и поспешно вышла на улицу.

На сердце было тяжело. Ведь завтра решающий день – ребята станут комсомольцами. А вместе с ними и Витя Кораблев. Он будет ходить веселый, оживленный, все будут поздравлять его, и только одна Варя не сможет пожать мальчику руку и порадоваться вместе со всеми. А потом соберется общее комсомольское собрание.

Варя вдруг представила себя сидящей на этом собрании. Как же она должна себя вести? Голосовать за Витю, как и все остальные?.. Но поступить так – значит признать, что он достоин доверия товарищей. А ведь что неправда! Варя не может признать этого, не может… Выходит, что нельзя ей больше молчать!

Эта мысль так поразила девочку, что она невольно остановилась посреди улицы. Что же делать?

Порыв ветра обдал Варю колючими брызгами дождя, охладил разгоряченное лицо… Нет, она должна еще раз попытаться поговорить с Витей! Он поймет, должен понять…

У Кораблевых в окнах горел огонь. Варя заглянула через рябое от струек дождя стекло. За столом, обложившись учебниками, сидели Витя и Катя Прахова.

Варя осторожно постучала. Витя поднялся, прижался к стеклу и, узнав девочку, выбежал на крыльцо.

– Входи, входи! – радушно пригласил он. – А мы с Катей только что вспоминали о тебе.

– Постоим здесь… Я на минутку всего! – Варя, хоронясь от дождя, прижалась к стене дома.

– Слушай, – зашептал Витя, – давай опять вместе заниматься. Тебе же трудно одной. Я знаю…

– Спросить тебя хочу, – перебила его девочка: – ты помнишь, какой день завтра?

– У меня память не отшибло.

– Ты подумал, о чем на комитете рассказать? Про Спиридонове озеро не забыл?

– А-а… все про то же!.. Не надоело еще тебе?

– И у меня память не отшибло.

– Насчет худой лодки – это комсомольцев не касается. – сказал Витя. – Дело частное. Да и вообще ты о комитете не беспокойся: все пройдет без сучка, без задоринки.

– Вот ты как думаешь?

– Уверен.

– А я вот не уверена! – вырвалось у Вари, и она отскочила от стены. – И за такого, как ты сейчас, я руку на собрании не подниму… Так и знай!

«Ну что же, проживем как-нибудь и без твоего голоса», – хотел было ответить Витя, но, услышав из темноты чавканье грязи, понял, что Варя убежала, и, растерянный, вернулся в избу.

Через несколько минут оттуда вышла Катя и, как слепая, вытянув вперед руки, побрела к своему дому.

У холодной, скользкой изгороди палисадника она натолкнулась на Варю и испуганно вскрикнула.

– Это я, я… – Девочка схватила ее за руки.

– Да ну тебя, Варька! – обиделась Катя. – Перепугала насмерть… И вечер испортила.

– Чем испортила?

– Так хорошо занимались с Витей, почти всю алгебру повторили, а тут тебя и принесло… Витя книжки в сторону: «Уходи, говорит, спать хочу». А он еще мне цветы медовыми красками обещал нарисовать! Что ты ему наговорила такое?

– А ты бы спросила его.

– Разве он скажет! – вздохнула Катя. – Я и сама не понимаю, почему он меня заниматься позвал… И чего ты, Варька, придираешься к нему, выдумываешь всякое?

Струйки дождя давно пробрались Варе за воротник, и сейчас девочку трепала мелкая, противная дрожь.

Может, и впрямь она все выдумывает и незачем ей относиться к Вите так придирчиво и несправедливо? Может, и в самом деле послушать Катю, подойти завтра утром и протянуть мальчику руку: «Мир, Витя, мир! Пусть все будет по-старому!»

Глава 15

Сочинение

В перемену перед последним уроком Костя заметил из окна класса Клавдию Львовну, выходящую из бокового флигеля.

– Несет, наши грехи несет! – возвестил он и кивнул Васе Новоселову: – Встречай!

Вася выбежал на школьное крыльцо.

Клавдия Львовна обычно носила тетради учеников, которых у нее всегда набиралось очень много, в большой коленкоровой сумке.

«Не тетради тянут, а ошибки. И что вам стоит пограмотнее писать! – шутливо говорила учительница ребятам. – И вам приятно, и мне легче ваши тетради носить».

Еще в конце прошлой недели Клавдия Львовна дала восьмому классу сочинение на тему «Мой любимый герой». Это было первое большое сочинение в новом учебном году, всем хотелось завоевать в глазах учительницы доброе имя, и класс трудился на славу.

Варя сделала три черновых наброска сочинения, измазала чернилами все пальцы и хотя сидела недалеко от открытой форточки, но к концу урока лицо ее пылало как маков цвет.

Костя писал не спеша, сосредоточенно, часто оборачивался назад и видел Пашу, который тоскливо грыз ногти. Тогда Костя принимался кивать приятелю головой, словно хотел сказать: «Будь же смелее, не робей!»

Четыре дня судьба сочинений была неизвестна, но вот сейчас Вася, встретив Клавдию Львовну на школьном крыльце, принял у нее из рук сумку с тетрадями.

– Сегодня совсем легкая ноша, – сказал он.

– Погоди, погоди! – погрозила учительница. – Вот как распакуем да взвесим… оно и потянет.

Прозвенел звонок. Вася торжественно внес сумку в класс, вынул из нее тетради восьмого класса, положил на стол и, сожалея, что больше нечего делать, направился к своей парте.

Клавдия Львовна легко вошла вслед за Васей. Рядом со столом стоял удобный, покойный стул, но учительница не села: то, что ей хотелось сказать сегодня детям, лучше было произнести стоя.

– Друзья мои! В школе сегодня большой и радостный день. Многие из вас станут комсомольцами… От души приветствую вас!

– Спасибо, Клавдия Львовна! – раздались голоса.

Учительница положила руку на стопку тетрадей:

– Я сегодня с большим удовольствием несла ваши тетради… Не думайте, что с грамматикой у вас уже полный лад и согласие. Ошибок еще много, и я об этом скажу. И все же мне легко и радостно за вас. Вы написали хорошие сочинения и написали от всего сердца. В них чистые мысли, ясный, уверенный голос. Вы знаете, чего хотите, к чему стремитесь. И я верю, что вы достигнете своей цели.

Клавдия Львовна перевела дыхание, улыбнулась и наконец опустилась на стул.

– А теперь приступим! – сказала она и взяла первую тетрадь.

Шеи восьмиклассников сразу приобрели удивительную способность вытягиваться.

Учительница открывала одну тетрадь за другой, для памяти мельком пробегала написанное и давала оценку. Хорошее сочинение получилось у Вари Балашовой. Костя Ручьев – весь в этих двух страничках, скупых, рубленых фразах: порывистый, увлекающийся, правдивый. Но почерк, почерк ужасный! Строчки лезут куда-то в поднебесье, буквы скачут, шатаются, и учительнице пришлось разбирать Костины иероглифы чуть не в лупу. Придется Ручьеву, как видно, начать писать в косую линейку палочки и кружочки… Довольна Клавдия Львовна и Пашей Кивачевым: сочинение немногословное, но фразы твердые, обстоятельные, слова живые, свои. Чувствуется, что Паша потрудился. Жалко вот, что он не в ладу с падежами и наречиями…

Учительница откладывала одну тетрадь за другой. Алеша Прахов, глаза которого, казалось, могли видеть невидимое, держал руку за спиной и каждому передавал на пальцах полученную отметку: пять, четыре, три…

Дошла очередь и до него самого.

– Написано много. Больше чем следует! – вздохнув, сказала Клавдия Львовна. – Но явно чувствуется «чужеземное» влияние. Ни одной своей мысли. Все перепутано. Но зато ошибки свои, неповторимые… И их хватило бы на два сочинения!

Сначала Алеша показал классу четыре пальца, но потом, решив, видимо, до конца быть правдивым, поджал один из них, и ребята поняли, что в тетради поставлена тройка.

Стопка тетрадей быстро уменьшалась.

Витя Кораблев заметно стал проявлять признаки беспокойства.

Наконец учительница открыла последнюю тетрадь:

– Но больше всего меня порадовала работа Вити Кораблева. Он, может быть, полнее и глубже всех выразил то, к чему вы так стремитесь. Послушайте, какие хорошие слова написал Витя. – Клавдия Львовна вновь поднялась со стула и прочла: – «В золотую пору юности, когда жизнь бьет ключом и полна счастья и радости, каждый из нас должен воспитывать в себе лучшие черты характера, которыми наделены любимые герои советской молодежи. И ничего, что жизнь грудна и терниста. В трудностях развиваются настоящий характер, несгибаемая воля, стойкость и мужество. Так не упусти же дорогого времени, закаляй себя в годы молодости на всю жизнь, чтобы в будущем смело выдержать любые испытания, честно и достойно послужить своему народу, своей Родине!»

В классе стало очень тихо. Даже слышно было, как поскрипывала на ветру открытая форточка. Все головы повернулись к Вите: что там ни говори, а Кораблев умеет писать сочинения!

Витя сидел серьезный, одеревеневший, не сводил глаз с учительницы и немного боялся, как бы довольная улыбка не появилась прежде времени на его лице.

Только Варя почему-то беспокойно заерзала за партой да Костя неопределенно хмыкнул.

А учительница читала и читала о молодом человеке нашего времени, на которого так бы хотел походить восьмиклассник Витя Кораблев, о человеке твердом в слове и деле, смелом и мужественном, настойчивом и трудолюбивом, и глаза ее теплели, голос становился звонче, словно учительница в этот час сама помолодела.

– «…Больше всего я ценю в человеке такие чувства и душевные качества, – продолжала читать Клавдия Львовна, – как умение всегда и во всем выполнять свой долг, ставить общественное выше личного, быть правдивым и честным перед товарищами, уметь держать слово, не бояться никаких трудностей…» – Учительница удовлетворенно закрыла тетрадь. – Достаточно и этого.

– Клавдия Львовна, но это же неправда все!.. – тихо и почти испуганно проговорила Варя.

– То есть как «неправда»? – не поняла учительница. – Разве все вы не подпишитесь под этими словами?

– Я не про слова… я про Витю. – Девочка поднялась, лицо ее пошло пятнами. – Он… он совсем так не думает…

Клавдия Львовна удивленно посмотрела на нее:

– В чем дело, Варя? У Вити отличное сочинение; продуманное, обоснованное.

Варя, чувствуя, что лишается последней опоры, заговорила совсем невпопад, горячо, сбивчиво:

– Вы его спросите, Клавдия Львовна… спросите!.. Это же не Витины слова, чужие все…

Учительница перевела взгляд на Витю. Мальчик чуть побледнел и, откинув назад волосы, встал из-за парты:

– Балашова думает, что я списал свое сочинение! Интересно, у кого? У Балашовой, Ручьева? Может быть, у Прахова?

При упоминании Алешиной фамилии в классе дружно засмеялись.

Клавдия Львовна недовольно махнула рукой: о списывании не может быть и речи.

– Не понимаю, Варя, – покачала головой учительница, – что это за выпад против товарища? И где – в классе, на уроке! Вы что, не поладили друг с другом?

Варя молчала.

– И, кроме того, Витю сегодня будут принимать в комсомол… Значит, товарищи доверяют ему.

– А может, его не следует принимать! – вновь вырвалось у девочки.

«Это уж ни на что не похоже!» – готова была с досадой сказать Клавдия Львовна, но, взглянув на Варю, смолчала.

Девочка побледнела; вся подавшись вперед, она крепко вцепилась руками в крышку парты.

Учительница покачала головой: значит, случилось что-то неладное.

– Сядь, Варя! Успокойся. После урока ты нам обо всем расскажешь. – И Клавдия Львовна попросила класс достать учебники.

Глава 16

Разговор по душам

Урок продолжался. Он был словно река, которая, побурлив на камнях, вновь потекла мирно и ровно, хотя в глубине этой реки все еще шли и сталкивались друг с другом беспокойные течения. Приятели Кораблева хмуро посматривали на Варю, Девочки перешептывались и поглядывали на Витю. Тот обхватил голову руками и, казалось, ничего не слышал.

Варя сидела, ни на кого не глядя. Кто-то легонько толкнул ее в бок и вложил в руку записку.

«Головы не вешать! – прочла она. – Мы за тебя целиком и полностью. Полный вперед!»

Подписи не было, но записка была написана теми самыми иероглифами, о которых совсем недавно упоминала Клавдия Львовна.

Варя чуть улыбнулась и спрятала записку в карман.

Наконец прозвенел звонок. В класс вбежал дежурный по школе и сообщил Клавдии Львовне, что ее срочно вызывают в учительскую.

– Я сию минуту! Вы меня подождите, – сказала учительница ребятам и вышла.

Все вскочили и окружили Варю. Только беленькие, тихие, как мышки, сестры Половинкины, про которых говорили, что у них время на школу «отвешено, как в аптеке, тютелька в тютельку», собрав книжки, шагнули к двери.

Но Алеша, большой любитель всяких шумных классных собраний, раскинув руки, загоредил выход и торжественно заявил:

– Только через мой труп!.. – Потом постучал по доске и возвестил: – Новгородское вече считаю открытым.

Но на него никто не обратил внимания. Первым в атаку на Варю пошел Сема Ушков:

– Постыдилась бы! Если между вами с Витей черная кошка проскочила, так зачем же счеты на уроке сводить? Только Клавдию Львовну расстроила…

Ушкова дружно поддержали:

– Правильно!.. Совесть надо иметь!

– Просто безобразие!

– Идите в сад с Кораблевым и шпыняйте друг друга…

– Ребята! – почти горестно воскликнула Варя. – Да разве ж я из-за себя! Как вы не понимаете?..

– Ты много о себе понимаешь! – протолкался к Варе взъерошенный Сема Ушков. – Самокритику на всех наводишь, а сама какова? Кораблев с тобой за одной партой сидеть не хочет – вот и яришься на него, выдумываешь страсти-мордасти!

Варя, словно ее сбили с ног запрещенным приемом, растерянно оглянулась и схватила подруг за руки:

– Девочки!.. Что ж это, девочки?

Косте показалось, что сейчас, как и тогда в саду, у Вари из глаз брызнут слезы. Он протолкался через толпу ребят и шагнул к Ушкову.

– Ты… ты что сказал? Повтори при всех!

– А может, без заступника обойдемся? – попятился Ушков.

– А… а я говорю: повтори!

– Ручей, оставь! – крикнул Митя Епифанцев и постучал кулаком о парту. – Да что мы, в самом деле, как кумушки у колодца! Поговорим организованно. Кто будет председателем?

– Давай ты, Митя! – сказала Катя Прахова.

Митя не заставил себя ждать, встал к учительскому столу и объявил:

– Тогда тихо, граждане! Классное собрание считаю открытым… Эй, Кораблев! Ты куда?