Позже водой из этого русла пользовались для орошения земель. Переделка русел под арыки требовала большого труда. Известный русский востоковед В. В. Бартольд в своей работе «К истории орошения Туркестана» пишет: «В 1846 году сотник (юзбаши) Мухаммед Эмин по поручению хана Мухаммед Эмина построил на старом русле плотину, провёл воду и устроил сад на расстоянии полдня пути к югу от Старого Ургенча. В 1847 году туда явился сам хан, убедился в том, что местность годна для земледелия, велел расширить и удлинить канал; для этих работ были призваны люди из каракалпаков»[7].

Так на примере изучения мёртвых русел Пишкенского района возникли мысли об их связях с современными каналами Хорезма, об использовании человеком древних русел в целях орошения пустынных и сухих территорий в низовьях Амударьи.

Для исследования истории хозяйства большую помощь оказывает изучение терминов. Когда я бродил по узкому древнему руслу Кангадарьи и осматривал его прихотливые извилины, мне показалось справедливым, что местные жители назвали эту мёртвую долину дарьей, то есть рекой. Ещё на глазах человека здесь текла живительная вода. Но что такое «канга»? Это слово нередко встречается в названиях рек Азии. Тем более оно показалось мне интересным и унесло мои мысли в другие, далёкие от Каракумов места.

Названия рек очень древни, многие из них древнее современных языков, они своими корнями уходят в далёкое прошлое. И в данном случае в названии сухого русла Кангадарьи мы видим подтверждение тому, что это русло было полно воды при человеке, а не только в геологическом прошлом. Многоводные реки текли в Северных Каракумах, в тех местах, где мы работали и где мы пили солёную воду из единственного и глубокого колодца.

Я прочитал у С. П. Толстова, под руководством которого проводились длительные и детальные археологические раскопки в древней дельте Амударьи: «…под именем Кангюй, тождественным с Кангхой Авесты, скрывается Хорезм. Самый термин „капгха“, связанный с иранской (и общеиндоевропейской) основой „кан“, откуда узбекское и таджикское „кап“ —канал, да и само слово „канал“ может быть переведено как „страна арыков“ или „страна протоков“, дельта; характерно, что дельта Гильменда в Сеистане носит название Ниян-и-Канг; на юго-западе Хорезма крайний к югу проток Сарыкамышской древней дельты Амударьи носит до сих пор имя Кангадарьи, а смежная с ним возвышенность — имя Кангагыра»[8] К этому следует добавить, что не только «канал», но и наше «канава», латинское canalis, немецкое капа! (пролив, канава), английское canal и т. д. связаны с тем же термином. И термин «канг» тогда означал просто «река», «проток». С тех пор советские археологи, применив аэрофотосъёмку, увидели в Сарыкамышской впадине и в древней дельте Амударьи громадную и разветвлённую сеть древних ирригационных сооружений, ныне сухих и мёртвых. Они питали водой городища, следы которых ясно видны и сегодня, и большие площади орошаемого земледелия. Об этом можно прочитать также в недавно вышедшей книге Б. В. Андрианова[9]. Интересное открытие удалось сделать нам в том году в районе каракумского «белого пятна». Из сообщения Н. А. Димо мы знали, что недалеко от Пишке, у небольшой возвышенности Ишек-Анкренкыр, имеются глубокие сухие котловины. Однако подробных сведений о них в литературе не было. Мы решили обследовать и нанести их на карту.

Ушли в маршрут небольшим караваном. Скоро верблюды шагали по плоской возвышенности Ишек-Анкренкыра. Туркмены мне объясняли, что такое название переводится: «Плато— осел завопил». Смешное и малоправдоподобное географическое имя. В нём мало географического смысла.

Поверхность этого плато однообразна. Равнина, местами покрытая песком, кусты саксаула, полынь. Кое-кто, сидя на верблюдах, поклёвывал носом. Солнце, хотя и осеннее, грело достаточно, слепило глаза. В таких случаях чёрные очки помогали нам. Когда их надевали, сразу становилось легче. Шире, без напряжения обозревался горизонт.

Через три часа подошли к большому обрыву — чинку. Под ногами раскинулась громадная впадина. Вот она, Акчакая. Обследование показало, что дно её лежит на 22 метра ниже уровня океана. Ночью определили координаты — широту и долготу. Часто отсчитывали показания барометров и кипятили для контроля гипсотермометр. Здесь нам очень важно было как можно меньше ошибиться в определении высот. На следующий день увидели ещё одну впадину, пограндиознее первой — глубже, больше. Обрыв плато Ишек-Анкренкыра красивыми ступенями амфитеатром оконтуривает впадину. Ширина её оказалась километров шесть. Когда спустились на её дно и стали наблюдать за поведением барометра, мы не поверили своим глазам: стрелка указывала высоту минус 100 метров, то есть мы находились на 100 метров ниже уровня моря. Такой уровень на суше встречается очень редко. Я не поверил барометру, но скоро убедился, что он не обманывает. Другие высотомеры показывали примерно те же величины. Когда же в Ленинграде я произвёл окончательные подсчёты, то оказалось, что дно южной впадины лежит на 92 метра ниже уровня океана[10]. Это значит, что по глубине она занимает второе место в Советском Союзе. Ниже Акчакаи располагается только впадина Карагие на Мангышлаке, лежащая в непосредственной близости от Каспийского моря. Этот большой солончак расположен на высоте минус 132 метра. А между тем ещё совсем недавно считалось, что самая низкая точка в СССР — дно Саракамышской котловины, лежащее на уровне минус 45 метров.

Мы выяснили размеры и положение Акчакаи. Я снимал её на карту, и постепенно очертания изогнутого контура Акчакаи ложились на жёлтый лист миллиметровой бумаги. Нам впервые удалось установить и глубину впадины, она оказалась равной 200 метрам.

На плоском дне Акчакаи можно увидеть обширные такыры, пухлые солончаки, но всюду сухо; сюда, во впадину, не текут реки, здесь нет ручьёв, нет даже колодцев. В других климатических условиях эти впадины, конечно, заполнились бы водой и здесь можно было бы слушать плеск озёрных волн и смотреть, как бризы гонят по поверхности воды белые барашки.

Ярко окрашенные горные породы обнажаются в обрыве Акчакаи. Зелёные, белые, красные, розовые глины, известняки, мергели образуют хорошо прослеживаемые ленты. В светлых глинах нижнего горизонта геолог нашёл зубы акул.

Когда наш караван уходил из района Ишек-Анкренкыра, съёмка была закончена, положение впадин определено, высоты выяснены. Мы долго отыскивали место подъёма, но потом нашли его по специально уложенным каменным столбикам — оюкам, указателям дорог. Верблюды тяжело сопели, останавливались, отдыхали. По крутому склону мы поднялись на 200 метров. Перед нами опять знакомая картина — ровное плато Ишек-Анкренкыра. Несколько дней, проведённых во впадинах Акчакаи, не прошли даром, все сотрудники были довольны результатами, каждый нашёл много нового, не известного ранее науке.

Покинув базу, где мы провели более двух недель, экспедиция вышла на большую караванную дорогу по направлению к Ташаузу — областному городу Туркменской ССР. Ещё не доходя километров 100 до первых поселений Хорезмского оазиса, мы увидели развалины башен, крепостей, водоёмов, оросительных систем, целых поселений. Это были передовые форпосты некогда могущественного Хорезмского государства.

Перед глазами путника один за другим проходят эти свидетели былого величия древнего Хорезма: одинокая башня Зенгибаба на вершине белого 40-метрового обрыва, развалины Гяуркала, Шахсенем, Кызылчакала, Аиртам, Даудан — чем ближе к оазису, тем их больше.

Наша экспедиция расположилась на ночлег у стен ещё сохранившейся крепости Шахсенем.

Толстые и высокие стены поражали своими размерами. Внутри крепости — два плаца, приподнятые на несколько метров над окружающей равниной. В одном месте хорошо сохранился водоём. Кругом прекрасно видны остатки крепостного рва. Вблизи — следы древнего арыка Черменьяб, орошавшего когда-то этот край и сухие глинистые равнины, местами покрытые массами барханных песков.

Вечером после обильного обеда мы сидели под стенами развалин у костра. Свет луны заливал всю равнину. В золотом освещении погасли звезды на небе, а на земле все видимые предметы приобрели какие-то новые и часто непонятные очертания. Куст казался притаившимся человеком, барханная гряда — домом. Мы в экспедициях всегда ждали полнолуния. Ночные переходы или дежурства проходили веселей, и лунная ночь не казалась длинной.

Но лунный свет обманчив. Один старый и опытный геолог рассказывал мне, как его помощник погиб, поверив ночному освещению. Дело было на полуострове Мангышлак лет 50 назад. На Мангышлаке высятся пустынные размытые дождевыми водами и поросшие редкой кустарниковой растительностью горы. Ливневые воды вырыли здесь узкие ущелья с круто падающими бортами. Местами горы отвесно обрываются, образуя пропасти в десятки метров глубиной. В таких обрывах обнажаются белые, кремовые и другие пестроокрашенные горные породы. Как-то помощник геолога задержался, описывая геологическое обнажение. Он возвращался к лагерю ночью. Светила полная луна, и молодой геолог шёл быстро, хорошо различая предметы. На какой-то миг ему показалось, что нечто белесое и большое преградило ему путь. «Видимо, выходит на поверхность пласт светлых мергелей», — подумал он и смело шагнул вперёд. Отчаянный крик разрезал тишину светлой ночи. А через секунду всё стихло. Он сорвался в пропасть и разбился о камни, поверив золотистому обманчивому свету луны. В путешествиях по незнакомым местам нельзя верить лунному освещению.

Пока варилась в котле гречневая каша, мы играли в шахматы и пили чай. Я всегда удивлялся, сколько чаю может выпить человек после трудового дня, проведённого в пути. Это очень приятно — пить зелёный чай и думать, наклонившись над клетками шахматной доски, открывающей тысячи вариантов для очередных ходов. Проигравший одну партию должен был по приезде в Хорезм купить один килограмм винограда. Так в итоге складывались пуды, которые, конечно, шли в общий котёл экспедиции.

«Голод что не заставит съесть. Сытость что не заставит рассказать!» — говорит туркменская пословица. И в эту ночь старый проводник, когда-то пасший в окрестных местах стада баранов, долго рассказывал нам древнюю легенду о крепости Шахсенем.

Прекрасная дочь богатого вельможи по имени Шахсенем любит бедного бахши — певца и музыканта. Для испытания его верности посылает она своего возлюбленного скитаться семь лет по свету. Семь лет путешествует бахши, не забывая своей любимой.

За это время отец Шахсенем решает выдать её замуж за своего старого друга, старика богача. Сопротивление дочери бесполезно. Свадьба. Но странник не опаздывает, он появляется на торжестве. Своим чудным голосом и игрой, полными чувства и любви, очаровывает всех. В этой крепости долгие годы жила Шахсенем со своим любимым.

Мы поразились, что вся эта история как две капли воды похожа на трогательную легенду, рассказанную Лермонтовым в сказке «Ашик-Кериб». Видимо, сюжет Шахсенем часто повторяется у народов Востока.

Остатки Шахсенема и других крепостей по каналу Черменьяб (о котором шла речь выше) говорят о том, как кипуча была здесь жизнь, как многочисленно было население, в каком расцвете было некогда в этой пустыне земледелие. Цветущ был древний Хорезм, и далеко за пределы Средней Азии распространилась слава о его величии.

Исторические судьбы Хорезма с полнотой и убедительностью выяснены археологическими экспедициями под руководством профессора С. П. Толстова[11]. Он приводит свидетельство Якута, арабского учёного географа и путешественника, посетившего Хорезм незадолго до монгольского нашествия:

«Не думаю, чтобы в мире были где-нибудь обширные земли шире хорезмийских и более заселённые, притом что жители приучены к„трудной жизни и довольству немногим. Большинство селений Хорезма — города, имеющие рынки, жизненные припасы и лавки. Как редкость, бывают селения, в которых нет рынка. Все это при общей безопасности и полной безмятежности… Не думаю, чтобы в мире был город, подобный главному городу Хорезма по обилию богатства и величине столицы, большому количеству населения и близости к добру и исполнению религиозных предписаний и веры“[12].

По мнению Толстова, ирригационные сооружения великого Хорезма особенно ярко заметны на канале Черменьяб, проложенном в XII веке до крепости Шахсенем, вокруг развалин которой простиралась «обширная сельскохозяйственная область с обильными памятниками того времени».

Значит, Шахсенем была большим оживлённым оазисом с шумным городом-крепостью, с базаром. Этот оазис находился далеко к югу от основных земель Хорезма, его зелёные поля примыкали к Каракумской пустыне. Там, где были поля и сады, стала пустыня; там, где журчала вода, остались лишь сухие русла; там, где голубели озера, белеют солончаки.

Пустыня увеличила свои границы, она грозила сухими ветрами горам и оазисам.

Так скорбит туркменский поэт Махтум-Кули о наступлении пустыни[13].

Развалины Шахсенем — свидетель былого расцвета великого Хорезма, его поражения и упадка.

Но вот наконец долгожданный зелёный Хорезм.

Большой трудный маршрут остался позади, окончился и летний зной Каракумов.

Однообразные пески уступили место зелёным плантациям хлопка, стройным тополям, многочисленным арыкам, полным пресной воды. Окончился тяжёлый и трудный путь. В течение многих дней мы отвыкли видеть что-либо кроме песчаных гряд да жалкой сухой растительности. Зелёные рощи, тронутые осенней желтизной, высокие стебли джугары, посевы хлопчатника, открывшего свои коробочки, проса, риса разнообразили и оживляли дорогу. Разбросанные по оазису одинокие дома туркмен и узбеков проглядывались сквозь зелень деревьев.

После двухмесячного пребывания в Каракумах мы попали в богатую и цветущую страну. Долго не видя ни людей, ни сочно-зелёного цвета растений, мы радовались каждому человеку, работающему в поле, дереву, быстрому арыку.

Стоял октябрь, лучший месяц в году, когда ласковое солнце не ослепляет избытком света, не угнетает излишним зноем. Ночи были прохладные и бодрящие. В эту пору нескончаемые поля полны плодов. Хлопок уже созрел и убирается говорливыми смеющимися туркменками. На дорожных столбах укреплены ящики. Каждого увидевшего на дороге волокно хлопка, унесённое ветром, колхозники просят положить его как находку в ящик. С кустов снимают тяжёлые кисти такого крупного винограда, какой можно увидеть только в Средней Азии. Холодные, покрытые нетронутым дымчатым налётом кисти заполняют корзины!

Смотреть не насмотреться на зелёный горизонт полей, на труд человеческий, на богатые плоды этого труда!

Бодро идёт караван. Мы приветствуем колхозников, работающих на полях. Сотрудники экспедиции спешат, предвкушая близкую возможность получить газеты и письма. Кони, верные наши друзья и помощники, отвыкшие в пустыне от шума, пугливо шарахаются и храпят при виде арбы, проплывающей на двух огромных колёсах, или услышав скрипение чигиря и плеск поднимаемой этим примитивным сооружением воды. Лошади боятся всего: мостика через канаву, трактора, шума мельницы, но больше всего автомобиля. Быстро идущих машин они не переносят.

Случилось так, что радость наша была омрачена. Одному из наших коней, солидному пегому жеребцу, машина сломала заднюю ногу. Вожак в песках, признанный авторитет в табуне, этот конь стоял теперь на трёх ногах и смотрел на нас понимающими и покорными глазами. Понюхает руки, пошевелит губами, попросит хлеба и глубоко-глубоко вздохнёт.

Последние два дня жизни коня были мучительны. Пока мы составляли акты, записывали показания свидетелей, он стоял под навесом чайханы, понурив голову, не желая ни есть, ни пить. К исходу третьего дня боль в ноге заставила животное лечь на землю и положить голову на сырую глину. Так не стало коня, который ещё совсем недавно верно служил мне. В долгом пути я полюбил этого пугливого, но преданного помощника.

Из Хорезма маршрут нашего отряда опять лежал через Каракумы, на этот раз по прямой линии от Хивы до Мары. На всём пути от Хивы до марыйских скотоводческих ферм, на расстоянии 500 километров, мы пользовались водой только в двух пунктах. Эти пункты были колодцами; последний был расположен в местности, которая изобиловала дикими свиньями. Мы заметили их свежие следы. Здесь, как и в первой половине маршрута до Хивы, мы не встретили ни одного человека.

Благодаря холодной осенней погоде, пасмурному ноябрьскому небу наши животные чувствовали себя хорошо, несмотря на то что на переходе Хорезм — Тезеказан поить верблюдов пришлось только на шестые сутки.

Маршрут меридионально пересекал пустыню по старой дороге Мары — Хива. Этой дорогой и воспользовалась наша экспедиция. Мы придерживались следов, оставленных несколькими автомашинами, прошедшими здесь года два, а может быть, пять лет назад. Колея машин была видна до оазиса Мары, где перекрылась многочисленными следами овец и верблюдов. В неподвижных песках, закреплённых растительностью, следы сохраняются хорошо. Они очень устойчивы, так как их не заносит песчинками во время ветров и не смывают дождевые воды.

По вечерам у палатки мы обсуждали события минувшего дня, делились радостями и огорчениями. Гравиметристы не могли поймать радиосигналы времени из Бордо, но отлично принимали Москву. У астронома разошлись цапфы универсального инструмента, и весь вечер ушёл на их регулировку. Горячо спорили о происхождении грядовых песков, о роли ветра в формировании рельефа пустынь.

Рабочих-туркмен, людей песков, очень интересовала жизнь большого города — движение трамваев, поездов, строительство многоэтажных домов, фабрик и заводов. Каких размеров Москва? Объясняем, что нужно 100 таких городов, как Мары, чтобы получилась одна Москва. Это трудно представить, так как сразу возникает пространственное сравнение, размеры площади города, а не количество жителей.

Быть может, этот очерк последний, имеющий право носить название «„Белые пятна“ Центральных Каракумов». Работами наших и многих других экспедиций последних лет «белые пятна» покрылись на карте разными красками. Всюду в пустыне побывали экспедиционные работники. Десяток лет ушёл на изучение песков Средней Азии. Собран большой фактический материал, помогающий полнее использовать природные ресурсы пустыни.

Недаром колхозы Кизыл-Арвата, Казанджика, Мары, Теджена и других районов Туркмении всё дальше и дальше уходят в Каракумы, на лучшие и нетронутые пастбища, создавая там в центральных пустынных районах скотоводческие колхозные фермы. Горнодобывающая промышленность также развилась в Каракумах. Ирригационные сооружения расширили земли оазисов и сократили бесплодные земли пустынь. Достаточно вспомнить Каракумский канал, который по своим масштабам является гигантским сооружением, разрешающим проблему воды и орошения на огромных площадях Туркмении.

Перед научно-исследовательскими работниками и инженерами ещё и теперь стоят почётные задачи по орошению безводных пространств, полному освоению пустыни для нужд быстрорастущих потребностей промышленности, колхозного животноводства и все расширяющегося хлопкового хозяйства Средней Азии. Это большая и благодарная работа, и тот, кто принимает в ней участие, должен чувствовать себя гордым и счастливым. А мы, географы, горды и счастливы тем, что в процветание края вложена и наша скромная лепта.

Окончив маршрут и попав в густонаселённую часть Туркмении, в Мары, мы пересели на автомашины и покатили к центру республики — Ашхабаду. Ехали днём и ночью. Слева высился суровый и сухой хребет Копетдаг, по ту сторону которого начинался каменистый Иран; справа от нас уходили к горизонту столь знакомые нам каракумские пески.

Быстро шли машины по хорошему шоссе. Ночью, ослеплённые ярким светом фар автомобилей, то и дело испуганно замирали небольшие стада грациозных джейранов. Как зачарованные, не отрываясь, смотрели на свет озадаченные газели. Резкий гудок машины заставлял их стремительно уходить во мглу, под прикрытие ночи.