Хранить его трудно * давить на вино нельзя. Остаётся сушить. Поэтому в Турфане издавна делают изюм. Для этого строят специальные домики-сушильни, стены которых испещрены отверстиями, через которые свободно проникают сухие ветры окружающих пустынь. Внутри сушильни стоят деревянные жерди с частыми крестовинами — многоярусные вешалки. На них развешивают виноград. Когда ягоды высыхают, они отрываются от кисти и падают на земляной пол, гладко обмазанный глиной. Пройдёт немного времени — и с пола соберут готовый сладкий зеленоватый изюм.

Потом его просеют через крупное решето, выберут крошечные плодоножки, попавшие вместе с ягодой, провеют. Ветер унесёт пыль. Обычно это делают в ноябре. На полотнищах лежат кучи просеянных и провеянных ягод. И тут же их ссыпают в аккуратные белые мешки. В каждом 25 килограммов. Для того чтобы получить такое количество сухой ягоды, перерабатывают 100 килограммов винограда.

В ноябре солнца в Турфанской впадине ещё много. Трудно смотреть против слепящих лучей. Ноябрь яркий и тёплый, но может случиться, декабрь или январь окажутся суровыми. Ясной зелёной ночью грянет мороз, температура опустится до минус 15 или 20 градусов. Турфанская впадина находится в Центральной Азии, среди пустынь. Климат здесь резко континентальный: летом очень жарко, а зимой очень холодно. Погибнет тогда виноградная лоза, вымерзнет куст, привыкший к теплу. Особенно боятся холода нежные бескосточковые изюмные сорта. Чтобы защитить растение от морозов, в октябре — ноябре садоводы пригибают к земле тонкие ветви винограда и засыпают их почвой. Получаются большие плоские бугры. Теперь даже сильные морозы не страшны кустам. В таких домиках-землянках они проживут до весны. Весной виноградные кусты освободят от земли, они увидят белый свет, согреются под тёплыми лучами солнца и зацветут мелким цветом.

Турфанская впадина бедна водой. Её не хватает на орошение садов, полей, плантаций хлопчатника. Веками боролись турфанские крестьяне с пустыней, веками с великим трудом изыскивали воду и подводили её к полям.

В Западном Китае в некоторых районах крестьяне строят кяризы — подземные водосборочные галереи.

Кругом пустыня, а кяризная пресная вода несёт жизнь. В Турфанской впадине за несколько столетий построено около 1150 кяризов. Длина некоторых из них 20—30 километров, высота в среднем около полутора метров, ширина — метр и меньше. Если сложить протяжение самого большого кяриза и длину всех его шахт, получится внушительная цифра — 25—40 километров. Считают, что длина всех кяризов в одном только Турфанском оазисе достигает 2500 километров!

Задумаемся над этими цифрами. За ними можно увидеть огромный труд нескольких поколений крестьян. Один учёный сравнил строительство кяризов с возведением Великой китайской стены. Великая китайская стена — это музейная достопримечательность. Её воспевают в стихах, изображают на изящных гравюрах, фотографируют. Но кому она теперь нужна и какая польза от неё человеку, создавшему это гигантское сооружение? А кяризы в Турфанской впадине столетиями несли жизнь в пустыню. Они орошают 65—70% всех поливных земель. И чудесный виноград, и сочные фрукты, и тонковолокнистый хлопок, и рис, и пшеницу, и арахис получают крестьяне, поливая землю кяризной водой. А ведь мало кто знает о большом, но скромном труде турфанских кяризных дел мастеров, имена которых не сохранились для потомков.

Чем ближе к центру Турфанской впадины, тем меньше селений, чаще белеют на почве солончаки. Самый центр котловины — солончак, озеро Боджанте. Когда река Алгой приносит сюда много воды, возникает мелкое горько-солёное озерко. Затем оно высыхает и превращается в топкий и вязкий солончак. Известный исследователь Центральной Азии В. И. Роборовский, первым достигший озера, пишет

О нём так: «Берега, его совершенно плоские, окружены солончаками, и трудно определить, где, собственно, кончаются солончаки и начинается водное пространство. Это озеро — самое низкое место впадины»[91].

Топкие солончаки пугают и человека и животного. Родилась легенда, что в них живут нечистые духи, ненасытные джинны; они увлекают людей и умерщвляют их в топкой бездне. Поэтому озеро называется Боджантекуль. Боджа — страшное мифическое существо, злой джинн.

Маршруты экспедиции по Восточному Тянь-Шаню

У Турфанской впадины высятся вечно снежные вершины Богдоулы: одна из них поднимается на 5445 метров над уровнем океана. Почему же рядом оказались одна из высочайших гор Тянь-Шаня и глубочайшая впадина Центральной Азии? Учёные установили, что такое соседство не случайно. Обычно при вздымании гор у их подножия образуются глубокие прогибы в земной коре. Так в непосредственной близости от гор возникают впадины, глубина которых измеряется сотнями метров или даже километрами. Но такие впадины не всегда заметны на поверхности. Если климат влажный, текут обильные реки, они разрушают горные породы, переносят их вниз и затопляют ими впадины. В таких случаях их можно обнаружить только бурением или специальными геофизическими исследованиями.

А в Турфанскую впадину сносилось мало рыхлого материала; здесь очень сухо. Так сохранилось это чудо природы — самое жаркое место в Китае, самая низкая земля в Центральной Азии.

Из Урумчи мы выехали ясным утром. Через час достигли передовых хребтов Тянь-Шаня. Дальше ведёт новая горная дорога, проложенная в глубокой речной долине. Она доступна для автомашин только летом, когда высокий перевал освобождается от снега.

Над Тянь-Шанем сгустились тучи. Обычная картина: над равниной солнце, ни облачка, небо бездонное, сине-голубое, а в горах погода хмурится, грозит дождём, а может быть, и снегопадом. Свежеет,

Долина превращается в ущелье, глубокое, крутосклонное. Появляются первые деревца тяньшанской ели. Вгрызаясь в дно, река течёт поперёк хребта узким потоком. Тесно в каменной трубе. Идёт бесконечная борьба между горами и водой. Все стремительнее несётся поток, все глубже ущелье.

Дорога жмётся к отвесным склонам. Другого пути нет. Слева пропасть. Чтобы проложить узкую дорогу, рабочие взрывали скалы. Я видел, как они работали. В отдельных местах подрывники не смогли забраться на отвесные утёсы, тогда они поднялись в обход по склону выше таких утёсов. Спускались по верёвкам, бурили шурфы, закладывали взрывчатку.

Часами висели рабочие между небом и землей, но добивались своего: утёсы летели в пропасть, в яростные объятия протестующей реки.

Впереди большой подъем. До перевала далеко. Но ущелье становится шире, река течёт спокойнее. Исчезают деревья, только кустарники лепятся по скалам. На этом участке дорожникам было куда легче. Дорога свободно умещается вдоль реки.

Поднимаемся все выше, все ближе перевал через водораздельный хребет Тянь-Шаня. Холодно, надеваем ватники, шубы: совсем рядом ледники и вечные снега. Даже кустарники пропали. Низкотравные альпийские луга с маленькой осочкой кобрезией покрывают долину.

Из ледника спешит холодная струя. Ручей огибает небольшой холм, загородивший долинку. Это молодая морена. Когда-то ледник спускался ниже, он сносил много камней и откладывал их у своего окончания. Так образовалась морена, как говорят географы, конечная. Она указывает на границу ледника. Затем ледник стаял, отступил и создал новую, уже современную морену у своей нынешней границы.

Водораздельный хребет. Висячие ледники нашлёпками покрывают крутые склоны. Как они держатся? Почему не сорвутся массивными лавинами? Потому что лёд и плотный снег вязкие и задерживаются даже в маленьких ложбинках. На северном затенённом склоне гор в укрытие между скалистыми гребнями ветер навевает много снега. Здесь он дольше сохраняется, и ледник здесь спускается низко.

Тоненькой светлой лентой течёт ручей. Возникает он в леднике, а смерть находит в Джунгарской пустыне, окаймляющей Тянь-Шань с севера.

Наконец и перевал. Барометр показывает 4000 метров. В узком гребне строители вырыли ворота — узкую и глубокую выемку. К ней справа подходит шоссе. Сплошные россыпи камней — курумы. Пятна снега. Дорога петляет по крутому склону среди скал и глыб. Россыпи сползают обычно весной после холодной зимы, когда тает скрепляющий их лёд. Курумы приходят в движение и могут засыпать тракт толстым покровом камней. Высокогорные дороги требуют постоянного внимания: то завалит их снежная лавина, то бурный поток снесёт мосты, то ливень размоет полотно, то обильный снегопад завалит все подходы к перевалу — ни пройти, ни проехать.

По традиции путешественников всех времён и народов на перевале надо постоять, осмотреться. Трудный подъём позади, можно отдохнуть и по старинному обычаю поклониться горным духам, чтобы они были милостивы. Шофёры остановили машины, заглушили уставшие моторы. Мы бродили по гребню хребта, нужно было кое-что записать в полевые дневники, сделать несколько снимков.

Холодно, ветрено. Лето, а похоже на позднюю осень с её обычными невзгодами, мокрым снегом, сыростью. Ходить трудно, дыхание учащается, кто-то жалуется на головокружение. Сказывается четырехкилометровая высота, а может быть, и возраст некоторых из нас.

И всё же трудно оторваться от пёстрой картины могучих гор, сверкающих заснеженных вершин, мрачных чёрных россыпей, ледниковых пятен и светлых лент ручьёв, сбегающих в долины.

Перевалили на южный склон Тянь-Шаня. В широкой долине белеют монгольские юрты. Это заготовительный пункт. Кипы шерсти, перетянутые волосяными верёвками, уложены на земле и покрыты брезентом. Больше всего белой овечьей шерсти: овцы у монголов чаще белые, но черноголовые. Шерсть отсюда доставляют за тысячи километров на текстильные предприятия Шанхая и Тяньцзиня.

Экспедиция отправилась в горы на автомашинах для исследования высокогорных впадин Большой и Малый Юлдус. Они славятся как прекрасные пастбища. В 1876 году, будучи на Юлдусе, Пржевальский записал в дневнике: «Место прекрасное, прохладное, кормное; только жить господам и скотине». Юлдус по-киргизски и казахски значит «звезда». Почему этим впадинам местные жители дали такое название? Потому ли, что здесь ближе к звёздам, чем на подгорных равнинах, потому ли, что речки, озерки, болотца блестели под солнечными лучами, как звезды на небе? Может быть, народ окрестил эти котловины Тянь-Шаня таким поэтическим именем за их прекрасные пастбища. Ведь говорят же ласково в русском языке: «звёздочка моя».

В 1957 году на Юлдус была проложена автомобильная дорога. Пока она оканчивается тупиком в посёлке Баинбулак — «столице» юлдусских кочевий, а в ближайшем будущем перевалит через водораздельный хребет Тянь-Шаня и подойдёт к городу Кульдже в долине Или. По этой дороге мы долго поднимались в горы узким и извилистым ущельем, пересекающим южный склон Тянь-Шаня.

Чистая горная река шумела в тесном русле, окаймлённом тополями и вязами. Вода, сбегая с камня на камень, кипела барашками.

Выехали на сырт — широкую, открытую и пологую высокогорную долину. Как-то незаметно уже под вечер подошли к перевалу Котель, само название которого по-монгольски значит «плоский, удобный перевал». Конечно, как и всюду в Центральной Азии в таких местах, здесь высилось обо — каменная пирамида, сложенная суеверными путниками в честь горных духов.

За перевалом начиналась долина Малого Юлдуса. Лунная ночь застала нас у небольшой студёной речки. Облака плыли над заснеженными пиками, застилали небесный свод. Всё казалось холодным: и белые горы, и вода в реке, и сырые горные луга, и тёмные облака, и лунные блики, скользившие меж ними, и какое-то насторожённое молчание ночи.

Утром мы увидели широкую долину Юлдуса, её привольные пастбища. По плоской долине, извиваясь, неторопливо бежала речка. Только холмы и сглаженные увалы, окаймляющие долину на далёком горизонте, напоминали о том, что мы находимся высоко в горах.

Нам навстречу шли большие табуны лошадей. Их гнали на восток. Лошади Юлдуса славятся на весь Китай: они крепкие, широкогрудые, рослые, неутомимы в работе. Специально выученные верховые иноходцы цедятся в три-четыре раза дороже, чем простой конь. На иноходце можно в день покрыть расстояние в 100километров и не почувствовать усталости. Мне рассказывали, как выбирают лучших лошадей: всадник в руке держит пиалу, налитую до краёв водой, и если на быстром беге вода не расплещется, то конь заслуживает самой высокой оценки. Лошадей на Юлдус пригнали с Волги калмыки. Это было в XVIII веке, когда они пришли на Тянь-Шань и осели в горах и котловинах.

На Юлдусе много яков. Як — житель гор. Он любит прохладную погоду, альпийские пастбища. Здесь ему привольно. Животное даёт крепкий волос для верёвок, толстую кожу, очень жирное молоко. Мясо вкусное, но жестковатое.

Вид уяка грозный. Мохнатый, с высоким горбом, короткими ногами, крепкой маленькой головой. Як никогда не мычит, а, будучи возбуждён, хрюкает подобно свинье. Обычно як медлителен. Но иногда он бегает, высоко подняв хвост. Это животное удивительно любопытно. Если як увидит что-то незнакомое, он не поленится пробежать несколько километров, чтобы самому поближе посмотреть, что это такое. Сколько раз я смеялся, когда наблюдал, как стадо животных с задранными хвостами с топотом мчится вскачь навстречу автомашине. Вот они все ближе, ближе… и сразу же, как по команде, останавливаются поодаль, насторожённо нюхают воздух и ждут: что же будет дальше? Затем медленно, разочарованно расходятся восвояси.

Родина этих животных — Тибет. Только там сохранились дикие яки. Но домашние встречаются теперь повсюду в Средней и Центральной Азии, где горы высоки: в хребтах Наньшаня, Каракорума и Гималаев, в Монголии, в Советском Союзе на Алтае, Памире и Тянь-Шане. Мне рассказали, что на Юлдус яков пригнали из Тибета всего лет 60—70 назад. Долго шли стада. Нужно было избегать равнин, особенно летом, когда жара настолько изнуряет животных, что они гибнут. Горными тропами с частыми и длительными остановками для отдыха и кормёжки вели пастухи скот к цели — к юлдусским пастбищам.

Яки прекрасно ходят по узким каменистым дорогам, не боятся высоты, холода и снега. Вьючный и верховой як — незаменимое транспортное животное в высокогорных странах. Не случайно путешественники в своих отчётах посвящали ему много хороших строк. Медленно движется животное вдоль пропасти, но спокоен седок. Он уверен в яке. Куда спешить? Скорость три километра в час. На Востоке говорят: «Хороший человек не торопится». Времени много, чтобы осмотреться вокруг, записать виденное, кое-что вспомнить, пофилософствовать на тему о стремительности жизни в нашу беспокойную эпоху, когда пассажирские самолёты летают со скоростью до тысячи километров в час.

Хозяева голдусских пастбищ — монголы. Они искусные скотоводы, веками их предки кочевали по просторам Центральной Азии. Язык тянь-шаньских монголов отличается от языка монголов-халхасцев — жителей Монгольской Народной Республики. Но зато наши волжские калмыки легко поймут юлдусских кочевников.

Летом монголы ставят свои юрты на юлдусских равнинах. Сюда приезжают и монахи — ламы. Их монастыри размещаются тоже в больших белых юртах. Придёт зима — скотоводы угонят стада в боковые ущелья, где меньше ветра, но есть топливо. Это зимние пастбища. И вслед за народом уйдут ламы: ведь они живут за его счёт.

Фетровая европейская шляпа у монголов не выходит из моды. Она — щегольской наряд и мечта каждого мужчины и каждой женщины. Монголы вообще постоянны в своих вкусах. Наряды, причёски, украшения, покрой одежды очень устойчивы. Это упрощает и облегчает жизнь. Право же, нельзя отказать юлдусским скотоводам в здравом, смысле.

Нас всюду с интересом осматривали. Не часто русские бывают на Юлдусе, и любопытно, какие они.

В августе 1958 года мы приехали в посёлок Баинбулак — центр юлдусских кочевий. Несколько глинобитных домиков, 25—30 юрт. Когда-то здесь была ставка монгольского хана. Над посёлком круто высится гора-останец и обязательное обо, воздвигнутое богобоязненными ламами. Только что заработала радиостанция, открылось почтовое отделение. Я видел, как к дому поселковой администрации прикрепили первый почтовый ящик, а стену разукрасили разноцветными плакатами с надписями на трёх языках: китайском, уйгурском и монгольском. Плакаты учили, как отправлять письма и писать адреса.

С удовольствием смотрел я на ребятишек, которые носили кирпичи. Нужно было перенести тысячи кирпичей с берега реки, где их изготовляли, к месту строительства школы-интерната. Расстояние порядочное — около километра. Школьники шли один за другим с грузом на груди или в полах халатиков. Мелькали красные пионерские галстуки. Так продолжалось до полудня. Дул сильный западный ветёр. Он принёс тучи и холод, пошёл дождь, почва разбухла, идти с тяжёлыми кирпичами было нелегко. Ребятишки забыли даже баскетбол — любимую игру. Столбы с кольцами маячат в сторонке — сегодня не до игры.

Всадники-монголы часто приезжали из кочевий для закупок в маленькой лавочке, а то и просто погостить, поглазеть. Почти на всех лошадях мягкие казачьи седла, изредка встречаются высокие, с лукой и массивными серебряными бляхами, возвышающиеся над лошадью, как кресло. Верховые монголы не расставались со своими нагайками.

5 августа мы стояли на Большом Юлдусе. Ещё ночью сквозь сон услышал я, как капли дождя ударили по полотнищу палатки. Пройдёт, подумалось мне: здесь, на больших высотах, это обычное явление. И тут же уснул под мелкую дробь дождя. Но я ошибся. Утро оказалось хмурое, низко ползли туманы, горы исчезли. Казалось, что мы на севере дальнем. Вокруг мокрые зелёные луга. Туманы и дожди. Нет конца этому обложному ненастью, этой сырости. Ямы залило водой, гербарий и пробные укосы трав мокнут, гниют. Весь день мы не выходили из палаток и начали работать только к вечеру, когда сквозь тучи пробились косые лучи солнца и миллиарды алмазов вспыхнули на мокрых былинках.

Несколько дней мы работали в котловинах, выясняя их происхождение. Как в Малом, так и в Большом Юлдусе в недалёком геологическом прошлом были озера. Затем они исчезли и остались либо заболоченные кочковатые мочажины, либо тонкоотмученные пепельно-серые и белесоватые илы. В обрывах они легко разрушаются и рыхлыми глыбами сползают вниз.

Мы нашли раковины пресноводных моллюсков-озерников, что окончательно подтвердило озёрное происхождение этих осадков, покрывающих некоторые участки юлдусских впадин.

С гор до окраин котловин спускались ледники. Они выносили много камня, щебня, земли и откладывали их в виде морен. А реки покрыли дно котловин мощной толщей рыхлых наносов, сгладили его. Теперь эта наносная толща служит аккумулятором пресных вод, которые стекают в котловины и, частично просачиваясь в галечник, гравий и песок, образуют поток грунтовых вод. Этот поток у выхода из котловины Большой Юлдус вырывается на поверхность и рождает многоводную реку Хайдык.

Здесь гидротехники предполагают построить плотину и гидростанцию и затопить юлдусские впадины. Узнав об этом, забеспокоились скотоводы. Затопить Юлдус, а пастбища? Таких ведь больше нет в горах Тянь-Шаня. Но волнения оказались напрасными: наша экспедиция установила, что затоплена будет лишь самая низкая часть Юлдуса, где одни мочажины, болотца с жёсткими осоками и нет хороших пастбищ. Скот пасут на более высоких местах, покрытых степной растительностью.

Из Баинбулака на лошадях отправились к хребту Нарат, разделяющему бассейны Лобнора и Балхаша. На север от него воды текут в реку Или, на юг — в Хайдык, Кончедарью и озеро Лобнор.

Долго вьючили караван. Как всегда перед большой дорогой, вьюки не ложились, как нужно, сбрую приходилось подгонять. В начале пути шли медленно: не выработался ещё ритм караванного движения.

Всадники вырвались вперёд и поднимались к ущелью, заполненному валунами и щебнем. Становилось всё холоднее. Пятна снега на бурых скалах спускались к самой тропе. Скоро лошади пошли по мокрому ноздреватому снегу. В стороне, среди каменных россыпей, голубело озеро. Этот мрачный ландшафт говорил о древнеледниковом происхождении ущелья. На север, к долине реки Цанмы, тропа круто падала. Проклятый камень мешал идти. Лошади садились на задние ноги, скользили. Мы спешились и вели коней за поводья.

Наступил вечер, а отставший караван так и не пришёл. Стемнело. Остановились на зелёной высокой террасе, развели костёр, отпустили уставших коней попастись. Не дождавшись каравана, легли спать без ужина и чая, укутавшись во все тёплые вещи, притороченные к сёдлам.

Ночь выдалась звёздная, холодная и, конечно, длинная. Часто просыпались, грелись у костра и слушали горную тишину: может быть, с опозданием, но придёт караван? Но он не появился и утром. Голодные, пошли вниз, где рассчитывали встретить юрты казахов и купить у них молока, а то и барана.

Северный склон хребта Нарат, как и следовало ожидать, богат растительностью. Ведь сторона, обращённая на север, меньше нагревается, а значит, лучше сохраняет влагу. Пышные высокотравные альпийские луга пестрели жёлтыми цветами тролиуса, создавшего сплошной ковёр; оранжевым цветом выделялись эригороны, похожие на наши ноготки, выше всех поднимали свои стебли зобники с крупными резными листьями и фиолетовыми цветами; сквозь луговую зелень выглядывали светло-сиреневые цветы гераниума. Здесь мы встретили и аконитум, высокий, стройный стебель которого несёт скромные синие цветы. Это наш старый знакомый — иссык-кульский корешок, известный своей ядовитостью.

Северные склоны Тянь-Шаня в этих местах обычно покрыты лесом, правда, он растёт не сплошным покровом, а рощами, в наиболее затенённых участках гор, где больше выпадает осадков.

Но леса, к нашему удивлению, мы не обнаружили, только в нескольких местах были видны редкие тяньшанские ели. В этих местах и северный склон не лесной, а луговой и степной.

Увидев нас без вьючных лошадей, казахи недоумевали. «Куда едете, что делаете, чего ищете? Золото? Где палатки, где казан и чайник? Нет? Ай-ай-ай! Садись, чай будем пить!» И скоро в большом котле появился чай — дымящийся напиток с молоком, а на небольшой скатерти — сухой сыр. Не без труда завязалась беседа. Казахи не понимали по-китайски, наши спутники — по-казахски. Переводчики знали русский, но не знали казахского. Пришлось мне мобилизовать свои скромные познания, приобретённые в прошлых экспедициях. Впрочем, разговор был простой, большого умения не требовалось.

Вечером в широкой долине Цанмы, у речки, заросшей ивами, варили баранину. Это была первая, не считая скромного кусочка сыра, пища для всего нашего отряда за 36 часов работы и пути. От барана скоро остались рожки да ножки. И когда заканчивался этот необычный ужин, раздался топот скачущей лошади и появился начальник каравана. Оказывается, караван смог выйти из Баинбулака только во второй половине дня. Шли медленно, на подъёмах сползали седла, падали вьюки. К ночи уставшие люди и кони добрались до перевала. Начальник не рискнул спуститься в долину Цанмы. Тропа там круто ныряет вниз. Утром он решил, что мы всё равно должны вернуться на базу в Баинбулак, ж повернул обратно. Но на базе рассудили иначе. Если отряд работает, то ему нужны палатки, спальные мешки, продовольствие, и опять отправили караван искать нас.

Из долины Цанмы налегке вышли в горы, отделяющие её от долины Кунгеса — одного из верховьев реки Или. Ехать было недалеко, и пологий подъём вскоре привёл нас к перевалу. Уже приближаясь к нему, мы увидели верхушки стройных елей. С перевала открылась глубокая и широкая долина Кунгеса. Долина открыта на запад, сюда свободно проникают ветры, приносящие влагу. Поэтому здесь богатая растительность.

Крутой горный склон густо зарос чудесным лесом. Чего только нет в этом необыкновенном чёрном лесу! Ели поднимают узкие кроны на высоту 30—40 метров, в подлеске много рябины, шиповника, смородины, папоротника. Пышные травы покрывают землю, на которой преют опавшие листья. Под этим лесным пологом — своя бурная жизнь, скрытая от равнодушного взора. Там царство насекомых, червей, моллюсков.

В обратный путь шли в том же порядке. Впереди научные сотрудники верхом на лошадях, позади караван, на этот раз снарядившийся сразу вслед за нами. Казахи Цанмы сердечно прощались с экспедицией и радовались хорошей погоде: «Смотрите, какой день, сколько солнца! В горах нет туч, перевал открыт». Действительно, утро было чудесное, солнечные лучи нагревали горные луга, ночная сырость испарялась на глазах, звенели насекомые. Казалось, кончились дожди, стало тепло, и мы наконец сможем отогреться и обсушиться. Но, увы, уже на подъёме низкие лохматые тучи впереди закрыли дорогу на перевал. Становилось всё холоднее и влажнее. Вскоре по плащам забарабанил дождь, перешедший в дикий ливень. Навстречу дул резкий ветер, сильные косые струи дождя хлестали по лицу. Лошади поворачивались против ветра и понуро стояли, свесив головы. С гривы и хвоста струилась вода. Тропа размокла, и, если бы не камни, идти было бы невозможно. Меж камней бежал грязный ручеёк. Молнии извивались совсем рядом, гром мощными раскатами оглушал лошадей, они испуганно шарахались в сторону и нервно прижимали уши.

В довершение всего свалилась бетонная стена града, каждая градинка величиной с горошину. Он нещадно бил людей и животных. Град застревал в гривах коней. У перевала стало так холодно, что окоченели руки и ноги, пальцы не держали поводьев. Одежда промокла, и я с дрожью почувствовал, как холодная крупная капля воды покатилась по плечам, по спине и растеклась мокрым пятном, а за первой каплей уже сбегала вторая, третья…

8 нашем отряде были две молодые женщины-ботаники. Они впервые попали в экспедицию. Все им было в новость в пустынях Тарима и в горах Тянь-Шаня. К тому же никогда раньше им не приходилось ездить верхом на лошадях. Но женщины не отставали от мужчин и терпеливо переносили и голод и холод. Только при обратном подъёме на перевал спросили: «Почему ветер дует всегда в лицо?» «Действительно, — ответил я шутя, — ветер всегда дует в лицо, особенно когда едешь в кузове грузовой машины. Такое уж его неприятное свойство».

За перевалом стало тихо. Ночью в горах выпал свежий снег. Он одел склоны чистым покрывалом — праздничным светлым нарядом.

9 августа попрощались с Баинбулаком. Бритый лама, сидя верхом на лошади, равнодушно смотрел на наши последние сборы…

Дожди основательно промочили грунтовую дорогу. Приходилось трудно, машины буксовали, и мы дружно толкали их то вперёд, то назад. Особенно измучились на подъёме, где мостили дорогу булыжником, собирали его по склонам гор и укладывали в колею. Колеса вдавливали камни в грязь, и мы снова устилали ими дорогу.

В минуты отдыха разводим большой костёр и устанавливаем небольшой чайник. Это заслуженный чайник, прошедший через годы странствий со своим хозяином В. А. Носиным, большим любителем чая и кофе. В самых неожиданных местах, в самых трудных ситуациях появляется закопчённый сосуд, где-то находятся веточки, какие-то палочки, сухой навоз, и вскоре пламя лижет чайник.

Чай по пиалам разливает сам Владимир Александрович; он выясняет, какой чай заваривать: обычный чёрный, как его в Китае называют хунча, красный или зелёный с ароматными лепестками белых, точно восковых, цветов тропического вечнозелёного жасмина. Этот сорт, молихуача (жасминово-цветочный чай), очень популярен на востоке и не сдабривается сахаром.

Горячий чай — прекрасный напиток в путешествии. Когда холодно, он согревает, когда очень жарко — охлаждает.

Отдохнув, вновь берёмся за работу — вытаскивать машину из грязи.

«Звезды» Тянь-Шаня — Большой и Малый Юлдус — остались позади. Мы спустились к берегам большого пресного озера Баграшкёль. В него впадает та самая река Хайдык-Гол, которая собирает воды в горах Юлдусов.

Широкая многоводная река Хайдык-Гол. Плоские берега, заросшие софорой, чием, тростником. Баграшкёль — единственное большое пресное озеро в Восточном Тянь-Шане. С его поверхности ежегодно испаряется около полутора кубических километров хорошей воды. А в ней нуждаются земледельцы.

Нужно изолировать Баграшкёль от реки, заставить течь её, минуя озеро. Тогда оно высохнет, и человек сможет полностью использовать запасы Хайдык-Гола. Но как это сделать? Наша экспедиция должна была дать ответ на этот вопрос. Предстояло изучить озеро и реку. Рыбачья плоскодонная шлюпка на неделю стала домом для небольшого отряда. Плывём медленно. Лодка тяжела. Кроме людей набралось немало груза: тент, спальные мешки, пологи от комаров, продукты.

Наши гребцы — рыбаки с озера. Они хорошо знают все рукава реки, её дельту и тростниковое мелководье, где бесконечные протоки и открытые плёсы между густыми зарослями создают запутанный водный лабиринт.

Весла у рыбаков длинные, тяжёлые и требуют сноровки. Я пытался грести, но, надо признаться, получалось плохо, да и выдохся быстро с непривычки. Любопытно, как работали гребцы. Левое весло в правой руке, правое — в левой. Весла скрещиваются на груди. Они оканчиваются рукоятками в виде крестовин. Гребцы отталкивают весла от себя, и они мелко погружаются в воду. Так можно грести часто и не уставать.

К вечеру лодка подошла к рыбачьему стану на берегу тихой дельтовой протоки и притулилась рядом с парусными баркасами.

Здесь все построено из тростника: рыбачьи хижины, засолочный сарай, навесы для сушки рыбы, скамейки, лежанки. Пучки тростника, связанные его же стеблями, образуют стены. На них укладывается несколько жердей, а потом опять настилают тростник. И топят тростником. Только столбы для сушки сетей ивовые.

Бесконечные высокие заросли, тьма комаров, море тростника. Сырья здесь достаточно для хорошей бумажной фабрики.

Ночь провели под дырявым навесом. Пахло сыростью и солью, точно мы находились у берега моря или плыли на рыболовном судне.

Рыбаки ловят рыбу не только летом, но и зимой подо льдом. Однако вывезти рыбу не просто. Автомобиль по дельте не пройдёт: много протоков, болот, разве только когда мороз покроет это царство воды ледяной корой. Да и города, где нужна рыба, далеко — в 300—400 километрах. Летом сохранить свежую рыбу трудно. Вот и приходится её засаливать в круглых деревянных чанах. Засолив, потом её долго сушат. Рыба превращается в твёрдую солёную корку, и есть её невозможно. В одном готовом к отправке штабеле такого товара тысячи османов и маринок.

К осени вода в реках и протоках спадает. На арбах с высокими колёсами высушенную рыбу везут в ближайший городок Карашар. Здесь её перемалывают в порошок и в мешках увозят в Урумчи. Порошок охотно покупают птицеводческие фермы и свиноводческие хозяйства.