Самскард

      -- Вы издалека, должно быть.-- Женщина скромно опустила глаза.-- Подать святой воды из Ганга? Вы устали, я принесу вам молока и фруктов.
      Пранешачария покрылся потом с головы до ног. Женщина, без сомнения, из касты малера. Живет одна. Зачем Путта привел меня сюда? И молчит, как в рот воды набрал. Трещал, не умолкая, всю дорогу, а тут замолк. Пранешачарии вдруг показалось, будто он чувствует затылком чей-то взгляд. Два глаза уставились в спину. Я ничем не защищен от пристальных, заглядывающих в меня глаз. Он сдержал сильное желание оглянуться. Кто знает, что скажут ему эти глаза? Кто знает, что произойдет, когда две пары глаз взглянут одна в другую? Удлиненные темные глаза. Коса, черной змеей скользящая через грудь. Девушка, гнущаяся на бамбуковом шесте. Шпоры. Крылья. Клювы. Перья. Приношение налитой груди в лесной темноте. Белли. Груди цвета земли. Немигающий взгляд, который все увидит, перед которым он обнажен. Взгляд в затылок. Сзади. Птица застывает под взглядом черной змеи. От ужаса.
      Пранешачария оглянулся. Так. Темные глаза украдкой смотрели на него. Руки держали тарелку. Она стояла на пороге. Шаг назад, и полумрак дома скрыл ее. Прозвенели браслеты--она снова появилась на свету. Все успокоилось. Ожидание ворохнулось в его теле, прокладывая себе путь. Она наклонилась, ставя перед ним тарелку. Сари сползло с груди. Грудь, туго обтянутая блузкой. Просящий взгляд из-под тяжелых век. Живой огонь в его груди, но уже без ощущения обнаженности под взглядом. Теперь он сам весь превратился в эти глаза, "То есть ты". Все есть ты.
      -- Откуда господин пожаловал?--спросила женщина.
      И перевела взгляд на Ачарию. На его пылающую сущность.
      -- Он сам из Кундапуры,-- не дал ему ответить Путта.-- С Шинаппой знаком,-- приврал он-- Делами храма занимается.
      Еще вранье.
      -- На храм приехал собирать.
      Еще.
      Путта делал из него совсем другого человека. Встреча с незнакомыми всегда приводит к появлению нового облика, иной личности.
      ...Я столькими людьми перебывал за один день, что сам перестал понимать, кто я. Что же, пусть все идет своим чередом...
      Пранешачария сидел и ждал.
      ...Заклеванный петух Клюющий петух. Шпоры. Сталь на ногах. Вопль Бхагирати. Будто сама жизнь вопила. Потом она упала на спину, совершенно неподвижная. Мертвая. Погребальный костер, в нем горит Бхагирати, алтарь моего избранничества. Не стало Бхагирати, и я оказался между мирами. Заблудшая душа. Принимаю облик, который мне придают чужие взгляды. Теперь душа льнет к одному из миров, и я перестаю быть бесплотным духом. Кажется...
      Стараясь не смотреть ему в лицо, Падмавати отошла и села на приступку у дверей.
      Пранешачарию снова томило чувство обнаженности - теперь она уселась так, что может вволю разглядывать его. Набравшись храбрости, он поднял голову. Сердце болезненно стучало.
      Падмавати вскочила на ноги, вынесла поднос с бетелем. Путта приготовил себе бетель, заложил за щеку и заговорил с полным ртом:
      -- Я встретил Ачарию на дороге. Разговорились, он мне и говорит: я в Кундапуру. А я сразу сказал: куда спешить? Здесь заночуем, а утром отправимся прямо в Тиртхахалли и поймаем автобус. Так лучше, верно ведь?
      -- Конечно,-- с некоторым смущением поддержала Падмавати.-- Переночуете у меня, а завтра пойдете дальше.
      Пранешачария от слов женщины весь сразу обмяк. В ушах загудело, ладони покрылись липким потом.
      ...Только не сегодня. Завтра. Сегодня я еще не готов. Откуда я мог знать, что придется принимать решение сегодня? И вообще мне нельзя, мне ничего нельзя. Только что жену схоронил, еще не прошел очищение. Мертвым телом Наранаппы еще не занялся. Я им все сейчас расскажу. Нужно рассказать всю правду. Нужно встать и уйти. Исчезнуть.
      И не двинулся с места. Сидел. Неподвижный предмет под изучающим взглядом Падмавати.
      -- Значит, договорились,--заключил Путта.--А пока пускай сходит в храм и поест как следует. Он целый день не ел -- Он повернулся к Падмавати.--Сегодня представление будет. Пойдешь смотреть?
      -- Да нет. Схожу вечером в храм и сразу же вернусь. Буду вас дома ждать.
      Пранешачария молча сидел между Путтой и Падмавати и ничем, совсем ничем не выказывал своего отношения к происходящему.
      -- Тогда пошли,-- сказал Путта.
      Ачария поднялся на ноги и посмотрел на Падмавати.
      Длинные волосы; видно, она недавно их вымыла, даже маслом еще не успела смазать. Крутые бедра, полная грудь. Высокая. Глаза искрятся Ожидает. Спокойная, свежая после купания. Дышит ровно и глубоко -- грудь поднимается и опускается. Соски сразу отвердеют, если дотронуться до них в темноте. Запах раздавленной травы. Летучие колесницы светлячков. Огни. Огонь. Языки огня лижут хворост, дотрагиваются до мертвых рук, до мертвых ног. Костер шипит, брызгает искрами. Огонь все выше. Тело Наранаппы в ожидании огня. Несожженное тело. Как он сидел в тот день на веранде, кальяном булькал. Тело на бамбуковых носилках, прогнувшихся вниз под его тяжестью. Мудрый Яджнавалкья спрашивал: "Любовь, к кому любовь? Любовь к жене есть любовь к себе. И любовь к богу есть любовь к себе". Докопаться до корня. Все равно найти. Все равно выстоять.
      Он посмотрел на женщину. Она была прекрасна, и он восхитился ее красотой.
      А мудрый Вьяса, который написал потом "Махабхарату", родился в глиняном горшке. Сразу и родился святым аскетом с горшком для подаяния.
      Ачария сделал шаг.
      -- Так вечером я жду вас,-- сказала женщина.
      ... Бог Марути ушел от ответа. Друг Махабала бросил меня. Недруг Наранаппа одержал надо мной верх. Брахмины обезумели при виде золота. Чандри дождалась меня в темноте, получила что хотела, пошла своей дорогой. Бхагирати дико закричала и умерла.
      Путта положил руку на его плечо и придержал на обочине мокрого поля
      -- Ну, что скажете?-- спросил он-- Как задумал, так и вышло Вы только в голову не берите. Она же не шлюха какая-нибудь. Низкорожденного близко к себе не подпустит Брахмина и то не всякого примет. Деньги тут ни при чем. Что ей деньги? Видели, какой у нее сад? О таких женщинах в старину мудрые люди стихи сочиняли. А я-то, я-то струсил, что вы меня выдадите! Ну, когда я привирать начал Понравилась она вам, верно? Путта такой человек -- для друга все сделает. На все ради дружбы пойдет.
      Он потрепал Ачарию по плечу.
      Мимо мокрого поля, через изгородь, по хлипкому бамбуковому мостику, переулком--обратно в гудение и кипение ярмарки Густая толпа окружала храмовую колесницу, и такая же толпа толклась у лавки с разноцветной шипучкой. Народ сбегался посмотреть на человека с ученой обезьянкой, на разносчика детских игрушек, на торговцев воздушными шариками. Внезапно над праздничным гомоном поднялся демонический голос, резкий голос злого духа. Деревенский глашатай. Глашатай выкрикивал под барабанную дробь:
      -- Чума! Чума! Чума! В Шивамоге чума! Страшная болезнь черной богини Мари. Кому в Шивамогу-- делайте прививки в Тиртхахалли! Приказ! Приказ! Приказ! Приказ для всех! Прививки! Чума!
      Люди с любопытством слушали глашатая и пили шипучку. Хохотали над ужимками ученой обезьянки. Бородатый лекарь бойко торговал пилюлями, нахваливая их силу на всех языках:
      -- Одна ана, одна ана, одна ана! От живота, от головы, от ушей, от артрита, радикулита, от чесотки, от парши! Для беременных, для детей, от тифа, диабета! Одна ана, одна ана! Пилюли из Кералы, освященные в храме!
      Его перебивал владелец "бомбейского ящика":
      -- Веселые девушки из Бомбея! Смотрите, девушки из Бомбея!
      Акробат съехал по веревке, протянутой от высокого дерева к колышку в земле, стукнул босыми пятками и поклонился Мужчина дал подзатыльник мальчишке, клянчившему воздушный шарик Мальчишка громко разревелся. В кофейне завели музыку. В мусульманской лавке выставляли новые подносы ядовито окрашенных сластей. Протяжный говор крестьян и их жен, неумолчное чтение санскритских двустиший у колесницы, пререкания брахминов.
      И среди всего этого он должен сделать выбор. Здесь Сейчас. Какой выбор? Зачеркнуть четверть века жизни, полной суровых ограничений, и стать жителем вот этого мира? Нет, нет. Прежде всего похороны Наранаппы. Все другие решения -- потом. Сегодня Гаруда, Лакшман и другие брахмины должны уже вернуться в аграхару после беседы с гуру. Ну а если гуру сказал "нет"! Что тогда делать? Опять метания, опять все сначала.
      Пранешачария остановился у храма. Слепой нищий монотонно тянул гимн: "Как мне служить тебе, создатель? Чем угождать тебе, создатель?"
      Путта бросил медяк в тарелочку перед слепцом, и в тот же миг к ним быстро пополз другой нищий, безрукий и безногий, жалобно вопя:
      -- Ни рук, ни ног, как я наказан! Ни рук, ни ног! Прокаженный с воем простерся перед ними, беспомощно дергая остатками конечностей, показывая теместа, где были пальцы, отгрызенные проказой. Полусгнившее тело прокаженного вызвало в мыслях Пранешачарии образ разлагающегося без сожжения тела Наранаппы. Путта подал прокаженному милостыню, но к ним со всех сторон сползлись новые нищие, изуродованные, искалеченные.
      -- Пойдем отсюда,-- выдохнул Ачария.
      -- Идите в храм, вам давно пора поесть,-- напомнил Путта.
      -- Пойдем вместе,-- позвал Ачария.
      Его внезапно охватил ужас при мысли о том, как он войдет в трапезную и брахмины, сидящие длинными рядами, увидят, что он пришел один, никем не сопровождаемый. Ни разу в жизни он так не боялся быть один.
      Я не могу без Путты, подумал он растерянно.
      -- Да что это вы? Как это--вместе? Я же не брахмин, я малера.
      -- Какая разница, пойдем.
      -- Шутки шутите?-- изумился Путта.-- Да у меня тут полно знакомых. А так я бы рискнул. Подумаешь! Вы тоже, наверно, слышали про мальчишку из касты ювелиров, который всем мозги задурил и жил себе в монастыре? А я малера, мы даже священные шнуры носим, как у брахминов. Ну вообще-то это я так, болтаю. На самом деле кишка у меня тонка с брахминами есть. Нет уж, вы идите себе, а я вас где-нибудь здесь подожду.
      Нищие вопили что было сил, и Пранешачария чувствовал, как сдают его нервы. Он повернулся и будто через туман пошел в храм.
      Все четыре веранды, окружавшие храм, были превращены в трапезные с длинными рядами аккуратно разложенных свежих банановых листьев. Перед каждым листом сидел жаждущий угощения брахмин. У Пранешачарии заныло сердце. А вдруг меня опознают?--тосковал он. Бежать отсюда. Бежать. Только ноги почему-то словно прилипли к полу.
      Что я делаю?-- думал Пранешачария. Какую низость готовлюсь совершить? Я осквернен прикосновением к мертвому телу. Я еще не совершил обряд очищения и, зная это, собираюсь разделить трапезу с брахминами? Я нечист и собираюсь осквернить других?
      Все они убеждены, что скверна не даст колеснице стронуться с места. Разделив с ними трапезу, я сделаю вещь не менее мерзкую, чем Наранаппа, съевший священных рыб, чтобы подорвать устои брахминства. Меня могут узнать... Какой будет скандал: Пранешачария не успел предать огню тело жены, а уже явился на храмовой праздник. Колесница не двинется, праздник не состоится. Тысячи глаз уставятся на меня!
      -- Сюда, сюда, здесь есть место!--позвал чей-то голос.
      Пранешачария вздрогнул. Вгляделся.
      Незнакомый брахмин, сидевший с краю, указывал на свободное место рядом с собой. Что делать? Великий боже, что мне делать?
      -- Вы что, не слышите?
      Брахмин засмеялся и потянул Пранешачарию за руку.
      -- Вот же место. Я его для вас и занял. Видите, даже стакан на лист поставил. А то пришлось бы вам ждать, пока следующую группу не усадят.
      Ачария сел на указанное место. Его голова шла кругом.
      Стараясь взять себя в руки и успокоиться, он начал сосредоточенно размышлять.
      ...Создатель, в чем причина моих страхов? Может быть, это я перерождаюсь в муках, становлюсь другим? Может быть, страх отпустит, если я этой ночью лягу в постель с Падмавати? Может быть, я осмелею, если уйду к Чандри? Чего же стоят решения, которые я поминутно меняю? Или я не в силах стать другим и обречен на призрачную жизнь в вечной нерешительности? Ах, как жаль, что рядом нет Путты! Встать и уйти? А что подумает сидящий рядом брахмин?
      Храмовой служка пошел вдоль рядов, окропляя святой водой каждый лист. За ним следовал другой--он зачерпывал половником рис, сваренный в молоке, и раскладывал его по листьям. Замыкали шествие два плотных брахмина. Покрикивая: "Дорогу, дорогу!", они раздавали пряный рис, чечевицу, огурцы.
      Появление каждого нового человека вызывало новый приступ страха. А вдруг этот меня узнает? Или вон тот? Что мне тогда делать?
      Брахмин, занявший место для Пранешачарии, рослый, очень смуглый, выглядел довольно свирепо. Смарта -- судя по горизонтальным сандаловым мазкам на лбу. Он сразу внушил робость Ачарии, которая усилилась, когда сосед начал расспрашивать его:
      -- Откуда сами будете?
      -- Я здешний.
      -- А откуда именно? Не с гор?
      -- Кундапура.
      -- Из вишнуитов?
      -- Вишнуит.
      -- Приятно встретиться. Счастливый случай. У нас молоденькая девушка, и мы ей ищем жениха. Год- другой--и девушка достигнет зрелости. Мы люди неиспорченные и девушкам заранее подыскиваем пару. Жених нам нужен. Может, есть кто на примете среди ваших? Великую услугу отцу окажете, если поможете пристроить дочь! Пойдемте после трапезы к нам. Посмотрите на гороскоп невесты. У нас и заночуете.
      Пранешачария подставил служке мисочку для соуса, и ему показалось, будто служка всматривается в его лицо.
      Чуть-чуть помедлив, тот двинулся дальше вдоль ряда.
      -- Согласен,--сказал Пранешачария, чтобы закончить разговор.
      Узнал его служка или не узнал? Угольный кастовый знак на лбу--он мадхва, так что очень может быть, он видел где-нибудь Пранешачарию... Встать и уйти теперь поздно, он уже наполнил ладони водой из Ганга и проглотил ее во имя бога.
      Пранешачария смешал соус с дымящимся рисом. Сколько дней он не ел горячего?
      ...Всеведущий боже, пронеси эту беду! Сделай так, чтобы никто меня сегодня не узнал. Я не могу решиться и сказать себе: вот это и есть мой собственный выбор! Что бы я ни делал, каждый мой поступок затрагивает других. После того, что случилось, я должен был сам предать огню тело Наранаппы. Но разве мог я схоронить его в одиночку? Мне нужны были еще трое, хотя бы для того, чтоб вынести покойника. Значит, нужно было позвать еще трех брахминов. Значит, еще три человека были бы вовлечены в решение, которое принял я один. Вот что терзает меня. Я, я целовал Чандри, никто об этом не подозревает, но мой поступок повлиял на ход жизни всей аграхары...
      Снова приблизился служка, возглашая:
      -- Соус, кому добавить соуса...
      Он остановился рядом с Ачарией.
      -- Еще соуса?
      Ачария пугливо поднял глаза.
      -- Я вас вроде где-то видел,--пробормотал служка.
      -- Возможно.
      Слава богу, служку окликнули из другого ряда, и он заторопился на зов. Но все равно его глаза вспоминают меня, посылают мой образ в мозг, мозг старается соединить образ с именем. Пускай я даже ушел бы к Чандри, в любую минуту меня могут остановить и спросить: ты кто такой, откуда родом, какая секта? Пока я не отделаюсь от своего брахминства, мне не избавиться от пут. Но, перестав быть брахмином, я стану обитателем чужого мне жестокого мира, где дерутся петухи. Куда мне деться? Как выйти из призрачного существования между мирами?
      Сидевший рядом брахмин разворчался:
      -- У них на этот раз не соус, а водичка... Да не ешьте вы его! Еще много перемен подадут.
      Вернулся давешний служка, таща горшок овощного кари.
      -- Не вспомню, где вас видел,--сказал он, останавли- ваясь перед Пранешачарией.--Не в монастыре? Меня по праздникам приглашают на кухне помогать, и в дни больших молений тоже. Наша аграхара за рекой. Я как раз позавчера работал в монастыре и прямо оттуда--в этот храм.
      Служка спохватился и заспешил дальше, покрикивая:
      -- Кари, кари, кари!
      Теперь было просто необходимо встать и уйти, но ноги не слушались Ачарию. Брахмин снова заговорил с ним:
      -- Кстати, наша девочка прекрасно готовит. И очень послушная. Так хотелось бы выдать ее замуж в достойную семью, где живы родители, где хозяйством заправляет свекровь.
      ...Один у меня способ избавиться от страха-- совершить обряд по Наранаппе. Я обязан предстать перед глазами брахминов той самой аграхары, в которой я вырос и стал уважаемым человеком. Я обязан призвать Гаруду и Лакшмана и открыто объявить: "Вот что произошло. И вот что я решил. Я отказываюсь от уважения, которым вы меня окружили. Я вернулся, чтобы все вам рассказать..." Пока я это не сделаю, страх, как собака, будет преследовать меня. Я не смогу освободиться. Ну а что потом?.. Жизнь аграхары пошла кувырком, когда Наранаппа выловил храмовых рыб. А после моих признаний кувырком пойдет жизнь каждого брахмина. Какое уж тут благочестие! Значит, что я им скажу? "Я прелюбодействовал с Чандри. Я испытал отвращение к собственной жене. Я пил кофе в базарной кофейне. Я ходил на петушиный бой. Я вожделел Падмавати. Ос- кверненный прикосновением к мертвому телу, я пересту- пил порог храма и разделил трапезу с брахминами. Я даже звал с собою человека из другой касты. Вот что я делал. Это истина. Не откровенное признание проступ- ков, не раскаяние. Не покаяние. Просто истина. Моя истина. Истина моей души. А раз так, я должен сделать выбор. Я ухожу от вас".
      -- Если потребуется, мы и хорошее приданое дадим. Сами знаете, какие нынче времена: если девушка не светленькая, очень трудно подыскать ей жениха. Зайдете к нам, посмотрите девушку. Смуглая она, это верно, но зато какие глазки, носик! И отменный гороскоп--во всем будет удача и ей самой, и семье, в которую она войдет.
      Брахмин говорил, не переставая есть.
      ...Но пока я не расскажу всю правду аграхаре и пока не схороню Наранаппу, не отступится страх от меня. Если я решусь тайком жить с Чандри, это не будет настоящим выбором, а всего лишь решением, подсказанным страхом. Я должен сделать окончательный выбор. Никакой половинчатости. Но какая это мука--выбирать! Уйти потихоньку--значит всю жизнь бояться разоблачения, прятаться от посторонних глаз. Все рассказать значит искалечить чужие жизни, жизни тех, чья вера в меня укрепляла мое благочестие. Вправе ли я делать выбор, который касается не только меня? Как мне больно и как страшно! Великий боже, освободи меня от муки выбора! Пусть все решится само собой, помимо моей воли, как тогда, в лесу! И пусть решится сразу -- закрыть глаза и открыть их уже другим человеком... Наранаппа, и ты прошел через эти терзания? Махабала, и ты через них прошел?
      Служка, разносивший соус, опять явился, теперь с корзиной фруктов.
      Сидящий рядом брахмин не дал ему положить фрукты на банановый лист, а взял их левой рукой и отложил в сторону. Служка остановился перед Пранешачарией.
      -- Что с моей памятью! Вы же Пранешачария из Дурвасапуры, теперь я вас узнал. Как же так, великий пандит -- и сидит за такой скромной трапезой? В доме ростовщика сейчас большое угощение, туда отдельно пригласили всех больших людей. Вы без кастового знака, я потому сначала не узнал вас. А вы сами даже слова не сказали. Побегу скажу, что вы здесь, а то попадет мне, что я ученого человека с краю усадил! Я сейчас, вы подождите!
      Служка убежал, бросив свою корзину.
      Пранешачария поспешно налил на ладонь святой воды, запил трапезу, как требовал обряд, и встал,
      -- Куда же вы?-- крикнул вслед ему сосед.-- Сейчас сладкий рис подадут!
      Он не оглянулся. Выбежал из храма, даже не вымыв руки. Скорей, скорей, подальше от людских глаз!
      -- Святой человек!-- раздался сзади голос Путты.
      Пранешачария не остановился, но Путта легко нагнал его.
      -- Что с вами! Зову-зову, а вы бежите, как будто вам по-большому приспичило.-- Путта засмеялся.
      Пранешачария придержал шаг и с отвращением посмотрел на перепачканные едой пальцы.
      -- Ну! Значит, и впрямь схватило, раз вы даже руки не помыли!--удивился Путта.-- Со мной тоже так бывало... Пошли за пруд, там и сделаете свои дела.
      По дороге к пруду Путта объявил:
      -- Я, значит, что решил: поеду с вами в Кундапуру. Я раньше не хотел вам говорить: жена забрала детей, и они все уже с месяц у ее родителей живут. Ни разу мне не написала. Надо мне потолковать с ней и увезти их домой. Вы уважаемый человек, вы должны сделать мне доброе дело. Объясните вы моей жене, что к чему, вас она послушается. Вы... Такой вы человек, что я за один день на всю жизнь подружился с вами. И еще хочу сказать, святой человек. Я не болтун. Матерью клянусь, я никому не проболтаюсь, что вы у Падмавати на ночь оставались. А что смеялся я сейчас, так не обижайтесь. Я стою смотрю, как обезьянки пляшут, а тут вы бежите. Ну смешно мне стало. А вообще, за обедом живот схватит, еще не так побежишь. Я подумал, вам приспичило, вот и засмеялся.
      Пранешачария спустился к воде и тщательно вымыл руки. Путта стоял поодаль, повернувшись спиной к нему. Когда Пранешачария вернулся, Путта спросил:
      -- Уже? Так быстро?
      -- Послушай, Путта...
      Пранешачария поднял голову. Долгий вечер летнего дня. Багрянец западного горизонта. Белые птицы длинными чередами возвращаются к гнездам. Внизу у самой кромки воды похлопывает крыльями аист. Подходит время зажигать лампы. Сколько миновало дней с той поры, как зажигали лампы в аграхаре, мычало стадо, пыля с выгона... Коров и телят разбирали по дворам... Доили... Ставили немножко парного молока перед изображениями богов... Дымка заволакивает отчетливые контуры холмов на западе, будто мир растворяется во сне. Быстро меркнут краски, пустеет небо. Летний день сменяется ночью новолуния. Скоро покажется краешек луны, как край серебряной чаши, наклоненной над статуей бога, когда омывают ее освященной водой в начале моления. Долины между холмов заполнит тишина. Пройдет вечернее моление, погаснут факелы у храма, смолкнет ярмарочный шум. Потом застучат барабаны, созывая зрителей на театральное представление.
      ...Если я прямо сейчас выйду в дорогу, то в полночь буду в аграхаре, далеко от этого мира. Меня встретят глаза перепуганных брахминов, я буду стоять как голый под их взглядами; и я, старейшина аграхары, в полночь стану новым человеком. Может быть, когда языки пламени запляшут вокруг мертвого тела Наранаппы, мне станет чуть полегче? А когда я начну рассказывать о том, что произошло со мной, в моих словах не должно быть ни грусти, ни раскаяния. Иначе мне не избавиться от раздвоенности, не отыскать единства в противоречиях. И нужно будет найти Махабалу. Я скажу ему: только то, что мы лепим в себе своей собственной свободной волей, принадлежит бесспорно нам. Еще я спрошу у него: если это так, то неужели в тебе больше не осталось стремления к совершенствованию?..
      "Южный ветер летит с гор, поросших сандалом, и под лаской его чуть трепещет листва",--снова запело в его душе, и она переполнилась нежностью.
      Пранешачария положил руку на плечо Путты и слегка привлек его к себе.
      -- Что я собирался тебе сказать?
      -- Ачария!-- Путта не помнил себя от радости.-- Ачария, когда я встретил вас, вы так сурово отвечали мне, что я думал, нам никогда не сдружиться!
      -- Послушай меня, Путта. Ты знаешь, почему я так выбежал из храма? Мне нужно сию минуту отправляться в Дурвасапуру.
      -- Как можно, Ачария? Вас же Падмавати там ожидает! Она уже, наверно, постель помягче постелила, курительные палочки зажгла, в волосы цветы воткнула. Что я ей скажу, если вернусь без вас? Я понимаю, срочные дела, но можно ведь переночевать здесь, а все остальное -- завтра. Падмавати меня проклянет, если один приду!
      Путта так тянул Пранешачарию за собой, что Пранешачария испугался: он не уверен в твердости решения, он может дрогнуть, поддаться. Нужно поскорей отделаться от Путты.
      -- Нельзя, Путта. Ну хочешь, я скажу тебе всю правду? Я не говорил тебе, чтобы ты не огорчился...
      Пранешачария чуть-чуть заколебался, прежде чем соврать.
      -- Брат у меня при смерти. В Дурвасапуре. Я только сейчас узнал об этом, в храме. В любую минуту он может...
      -- Ну, раз такое дело,--разочарованно вздохнул Путта.
      -- Когда теперь приведется встретиться, Путта? А Падмавати передай -- я к ней зайду на обратном пути в Кундапуру. Вот и все. Так я пойду?
      Путта что-то обдумывал.
      -- Путта!
      -- Как я могу отпустить вас одного? Вам ночью через лес идти. Я с вами.
      Пранешачария был озадачен -- он не мог избавиться от Путты никаким способом.
      -- Но мне неудобно, ты все время меняешь свои планы из-за меня,-- слабо воспротивился он.
      Путта стоял на своем.
      -- Что тут неудобного! У меня свои дела в Дурвасапуре есть. В Париджатапуре мой двоюродный брат живет. В Париджатапуре я с одним человеком познакомился, может, знаете -- Наранаппа такой. Подружился с ним не хуже, чем вот с вами. Видите, хорошо, что вспомнил! Ну, Наранаппу каждый знает. Он же все имущество спустил из-за женщин. Прямо погибель для него женщины эти. Не может устоять, и все! Бывают такие люди. Но это все между нами, Ачария, ладно? Если вы с ним знакомы, вы ему лучше про Падмавати, как она вас приглашала, вы это ему ничего не рассказывайте. Дело вот какое -- что мне от вас таиться, верно? Я когда с Наранаппой встретился, он прямо как пиявка прилип: познакомь его с Падмавати, и все! Я такими вещами не занимаюсь, я человек серьезный. Но сами понимаете, раз просит брахмин, что поделаешь? А Падмавати он не понравился, она мне потом сказала, что пьет он сильно. Больше его не приводи, сказала. Но это я все так, к слову. Вы уж никому не проговоритесь. А начал я совсем о другом. Я сам из деревни за Тиртхахалли, я уже говорил вам, нет? У Наранаппы там есть участок. Сейчас там ничего нет, никто за участком не присматривал, вот он и пришел в запустение. Уж и не знаю, когда Наранаппа в последний раз хоть что-то с этого участка получил. Раз мы с ним в хороших отношениях, он вряд ли мне откажет, верно? Я хочу ему предложить: пускай сдаст мне участок, я на нем поработаю, все приведу в порядок, а Наранаппа с участка деньги начнет получать. Поэтому я предлагаю, Ачария, давайте с вами пойду. И вы не в одиночку ночью через лес пойдете, и я дело сделаю.
      Сердце Пранешачарии громко стучало.
      ...Сказать, что Наранаппа умер? Сказать правду о моей раздвоенности?
      Но как не хотелось бы поднять ураган в этой бесхитростной душе! А если он действительно пойдет в Дурвасапуру, тогда нельзя будет не сказать. К тому же Пранешачарии вдруг стало жалко расставаться с Путтой.
      Как я предстану один перед брахминами? Сначала попробую открыться Путте, негаданному ближайшему другу на сегодня. Смогу я ему в глаза посмотреть или нет? Так, может, легче будет...
      Небо совсем опустело, ни облачка не осталось на нем От храма плыли звуки гонгов и молитвенных раковин. Пора.
      -- Тогда пошли,--обратился он к Путте.
      В эту самую минуту рядом с ними загремела по дороге крытая фура.
      -- Эй! Эй!-- завопил Путта, бросаясь наперерез.
      Фура заскрипела и остановилась. Выглянул человек в золотом тюрбане со знаком секты смарта на лбу.
      -- Чего надо?
      -- Не через Агумбе поедете?-- спросил Путта.
      -- Х-ха,-- качнулся тюрбан.
      -- Нас двоих не захватите? Нам в Дурвасапуру.
      -- Только одного могу подвезти.
      -- Садитесь вы, святой человек!-- заспешил Путта.
      -- Нет, нет! Пешком пойдем, но вместе.
      -- Да что вы, в такую даль пешком пойдете! Садитесь, а я к вам завтра подойду.
      Человек в тюрбане проявлял признаки нетерпения:
      -- Едете или нет? Одного беру. Почти до самой Дурвасапуры довезу. Побыстрей решайте!
      Путта почти втолкнул Пранешачарию в фуру.
      Пранешачарии осталось только подчиниться.
      Фура двинулась.
      -- До завтра!-- крикнул Путта.
      -- Хорошо,-- ответил Пранешачария.
      Четыре-пять часов в пути.
      Что потом?
      Небо густо осыпано звездами. Краешком чашилуна. Ярко сияют Семь Мудрецов. Неожиданный взрыв барабанного боя. Мелькают факельные огни. Шумно дышат буйволы, поднимаясь на взгорок, тренькают бубенцы на их шеях.
      Он проведет еще несколько часов в пути.
      А потом?
      Пранешачария замер в напряженном ожидании.