Кочевники времени (№2) - Левиафан шагает по земле

— А чем могут быть вызваны эти задержки? — я отхлебнул отличного чая.

— О, немало причин, — он пожал плечами. — Бандиты взрывают железнодорожные пути. Крестьяне воруют рельсы и шпалы для своих хозяйственных нужд. Ну, и общая некомпетентность представителей железной дороги. Вероятно, именно последнее вызывает наибольшие трудности!

Эта некомпетентность не замедлила сказаться. Наш поезд должен был отправиться около полудня, однако уже перевалило за четыре часа пополудни, когда мы наконец покинули вокзал.

Но все мое нетерпение мгновенно улетучилось, как только мы выехали за город и моим глазам предстал совершенно новый ландшафт. В мягком свете китайского солнца поблескивали влагой обширные рисовые поля, то и дело рассекаемые низкими холмами, где притулилась деревушка. Именно здесь глазам представало истинное и неизменное богатство Китая: его рис. Колеблется ценность серебра; может погибнуть индустрия, охваченная общим кризисом мировой промышленности; расцветают и отцветают города и государства; приходят и уходят захватчики — но китайский рис и трудолюбивые крестьяне воистину бессмертны. Во всяком случае, тогда мне так казалось. Никогда прежде мне не доводилось видеть сельское хозяйство, развитое до таких масштабов. Во все направления на множество миль простирались поля, преимущественно зеленые и желтые; их разнообразили только низкие земляные валы и широкие серебристые ленты оросительных каналов. Надо всем этим тихо светилось необъятное туманное небо, на котором постоянно висело несколько бледных облачков.

Поезд трясся дальше, и хотя пейзаж за окном почти не менялся, он ни в коей мере не мог мне наскучить. Все время было на что посмотреть. Вот маленькая группа скудно одетых крестьян в широкополых соломенных шляпах, с косами; они приветливо машут поезду (я всегда махал им в ответ). Вот сампан «Сампан (кит, саньбань) — деревянное плоскодонное одномачтовое судно, передвигающееся с помощью весел и паруса.», медленно двигающийся по каналу. А вот и старый мост — мне он представляется великолепным произведением искусства, и тем не менее это самый обыкновенный мост на дороге, соединяющей два крошечных поселка.

То и дело я видел пагоды, маленькие городки, крепостные стены (порой в развалинах), с богато украшенными воротами, у которых по несколько крыш, расположенных ярусами одна над другой, — они считаются типичными для китайской архитектуры. Мы проезжали мимо домиков, украшенных зеленым и красным кирпичом, керамическими фигурками, бронзой и зеркальным стеклом, и некоторые из них как будто горели удивительным серебряным огнем.

Когда поезд, неожиданно дернувшись, останавливался (а это происходило с ним довольно-таки часто), у меня появлялась возможность разглядывать все это куда более внимательно и подробно, не упуская ни одной детали. На третий день, когда мы проделали чуть больше половины пути до Нанкина, я заметил важные перемены в поведении жителей поселков и деревень, мимо которых мы проезжали. Крестьяне теперь редко махали поезду; скорее они предпочитали поглядывать на нас пренебрежительно, если вообще не с откровенным недоверием.

Вскоре стало очевидно, что немалое число людей тут вовсе не дома. На улицах, мимо которых проходил наш поезд, я видел несколько кавалерийских отрядов, и как-то раз мне показалось, что я различаю пехоту, марширующую по рисовым полям. Кроме того, создавалось впечатление, будто здесь по большей части введено военное положение. Все чаще я видел, как люди в военной форме останавливают, допрашивают и обыскивают крестьян. У меня не оставалось ни малейших сомнений в том, что за право обладать этим регионом Китая идет настоящая война, поскольку я различил по меньшей мере три вида военных мундиров, относящихся к трем различным партиям, и в том числе — центрального правительства. До меня уже доходили слухи о мелких вождях, появившихся в последние годы и имеющих обыкновение присваивать себе всевозможные титулы, почести и привилегии. Каждый из них утверждал, что именно он представляет законность и порядок; каждый ни в какую не соглашался считаться обычным маленьким и жадным бандитом. Теперь же обстоятельства позволили мне своими глазами увидеть, что сообщения такого рода были чистой правдой.

Долгое путешествие в Нанкин, однако, протекало без происшествий; тем не менее мы покинули наш поезд с известным облегчением.

Нанкин — большой, на диво прекрасный город (хотя и его затронула общая разруха) и заслуживает более подробного описания, чем то, которое я собираюсь ему уделить. Это столица провинции Цзянсу, один из самых больших городов Китая (в некоторые исторические эпохи он даже становился столицей всей страны). Он лежит у подножия горной цепи, склоны которой густо заросли лесом. Дома террасами спускаются вниз, в долину. Нанкин стоит на берегах могучей реки Янцзыцзян «Янцзыцзян (Янцзы), Голубая река — 5800 км, самая длинная в Евразии; основной водный путь Китая.». Это один из самых древних и в то же время один из наиболее современных городов Китая. Расположение делает его идеальным торговым центром; он окружен плодороднейшими землями; в городе имеется целый ряд процветающих промышленных предприятий. Здешние финансовые воротилы знамениты своим богатством и властью. Кухня Нанкина имеет в стране наилучшую репутацию.

В противоположность укреплениям большинства других китайских городов, защитные валы Нанкина построены довольно беспорядочно и тянутся от реки к берегам озера Шуанву «Шуанву — озеро в Нанкине, радиусом в 16 км. Главным украшением озера считаются пять островов, соединенных друг с другом мостами и дамбами.». Корабельные доки и торговые площади расположены в западной части города, между валами и рекой. В Нанкине тоже можно увидеть своеобразное смешение древней традиционной китайской архитектуры — впечатляющие, сложные строения, украшенные искусной керамикой, и современных построек — одни довольно скучные, однообразные, другие, напротив, поистине являют собой чудеса строительной техники в стиле поздневикторианской готики, которая в Европе уже благополучно сходила на нет, уступая место изящному стилю модерн.

На реке царит оживленное движение: сампаны, джонки, пароходы, предназначенные для разнообразнейших целей — прогулочные, торговые, военные и так далее. В городе имеется конка; разбито бесчисленное количество садов, одни большие и пышные, другие — маленькие и скромные. Работает множество музеев, библиотек, школ и выставочных галерей; открыты консульства всех европейских держав; здесь повсюду встретишь комфортабельные отели, храмы, дворцы и широкие, обсаженные деревьями проспекты.

Я очень сожалел о том, что наше пребывание здесь не будет долгим, и пока мистер Лу устраивал свои дела, использовал каждую свободную минуту, чтобы осмотреть в этом городе как можно больше интересного. Кроме того, я коротко переговорил с британским консулом, рассказал ему о моих первых шагах в Китае, справился о Бастэйбле; а также заказал немного денег, попросив по телефону выслать их мне сюда.

Второй этап путешествия мы проделали па пароходе. Лошади пока что нам не требовались. Я уже начинал завидовать животным — они выглядели настолько довольными, что для меня это было удивительно. В трюме большого колесного парохода для них были подготовлены стойла, и они довольно охотно направились в свое тесное пристанище. Лу и я разместились в отдельных каютах, предназначенных для купцов, куда нам тотчас же принесли обед.

Пароход отчалил точно по расписанию, и вскоре могучая Янцзыцзян несла нас на своей груди в У чан, нашей следующей цели и месту отдыха. Я был немного огорчен тем обстоятельством, что нам приходится делать такой большой крюк.

Такой путь, заверил меня мистер Лу, — самый верный, ибо предлагает нам наибольшую вероятность достигнуть цели, поскольку эта часть Китая политически чрезвычайно нестабильна. Кроме того, он узнал, что, по слухам, генерал Чжан Шунь близко подошел к городу, и в окрестностях возможны тяжелые бои. Я уже успел приметить большое количество солдат и укрепленных позиций па центральных улицах города и охотно поверил Лу в том, что мы едва не оказались в эпицентре военных событий.

В любое другое время я бы предпочел остаться и стать свидетелем столкновения, но сейчас для меня было куда важнее напасть на след Бастэйбла. К тому же я не мог рисковать потерей такого знающего проводника и спутника, как Лу Кан-фон.

О генерале Чжан Шуне я уже слышал кое-что и считал его висельником чистейшей воды. Во всех областях провинции его бандиты оставляли после себя страшные опустошения; они грабили все, что ни попадалось под руку, сжигали дотла деревни, насиловали женщин.

Но вот уже Нанкин с его проблемами далеко… Временами начинало казаться, будто наш пароход — единственное транспортное средство на много миль кругом. По мере того как река становилась шире, нам встречалось все меньше и меньше кораблей. Колеса нашей старой развалюхи медленно, но верно толкали пароход с размеренностью и даже некоторой бодростью. Дым из трубы низко стелился над водой, порой глубокой и голубой, но чаще — мелкой и желтой. По обоим берегам простирались теперь холмы, и по многообразию оттенков зелени они оставляли далеко позади даже милые английские пейзажи. На самом деле я вспоминал об Англии тем больше, чем дольше смотрел на Китай. Единственное различие заключалось в масштабе. Если в Англии подобный пейзаж занял бы одну-две мили, в Китае он растянулся на добрых тридцать! Как и у меня на родине, в Китае возникало такое впечатление, будто земля возделывается здесь с начала времен, и ухаживают за ней осмотрительно, с уважением к естественному ее состоянию.

На третий день нашего путешествия вверх по реке случилось первое неприятное происшествие. Стоя на палубе, я любовался западным берегом, который был к нам ближе, и наслаждался моей первой трубкой за этот день, когда внезапно услышал громкий щелчок и в том направлении, откуда донесся звук, увидел белое облачко дыма. Всмотревшись повнимательнее, я разглядел семерых всадников с ружьями. Последовало еще несколько выстрелов, и я услышал, как что-то свистнуло в такелаже над моей головой. Я понял, что нас обстреливают, и торопливо побежал по палубе к рубке, чтобы предупредить капитана-голландца.

Старый шкипер Корпелиус улыбнулся мне, когда я рассказал ему о случившемся.

— Вам лучше оставаться внизу, мингер, — сказал он и запыхтел своей трубкой. Пот бежал по его широкому красному лицу — в душной рубке не было ни ветерка.

— Не выйти ли нам на середину реки? — осведомился я. — Ведь иначе мы подвергаем себя определенному риску.

— О да, мы подвергаем себя риску, нет сомнений, но на середине реки опасность куда страшнее. Течение — оно здесь очень сильное, сэр. Будем надеяться, что ничего серьезного не случится. В последнее время они все время в нас палят. Пароход для них все равно что военный транспорт.

— Кто эти люди? Не могли бы мы подать на них жалобу властям?

— Очень может так статься, что они-то как раз начальство и есть, мингер. — Корнелиус рассмеялся и хлопнул меня по плечу. — Не беспокойтесь, ладно?

Я последовал его совету. В конце концов, ничего другого мне и не оставалось. Вскоре опасность была позади.

В течение двух последующих дней ничего подобного с нами не повторялось. Один раз я видел, как горит целый поселок. Зловещее красное пламя разгоняло сумерки; густой черный дым тянулся над рекой, смешиваясь с дымом из нашей трубы. Охваченные паникой люди пытались пробраться к сампанам; другие кричали нам с берега и звали на помощь. Однако капитан не желал иметь с этим никакого дела и заявил, что будет самоубийством останавливаться, поскольку в подобном случае мы немедленно подвергнемся нападению. Ход его мыслей был мне понятен, но я жестоко терзался, ибо мы проходили достаточно близко, чтобы разглядеть искаженные от ужаса лица женщин и детей. Многие женщины стояли по пояс в воде, прижимали к себе детей и звали на помощь.

На следующее утро я увидел несколько кавалерийских соединений в мундирах центрального правительства. Они скакали так, словно сам дьявол преследовал их по пятам. За ними неслись их нерегулярные союзники — или преследователи, трудно было разобрать. Вечером мне довелось наблюдать, как по огромному мосту, перекинутому в самом узком месте реки, шестерка лошадей тянет полевую артиллерию. Воинское подразделение, очевидно, побывало в тяжелом бою, потому что солдаты были измождены, грязь налипла на колеса телег и приклады ружей и, судя по некоторым признакам, они израсходовали почти все свои боеприпасы (я видел только один ящик с патронами, остальные были, вероятно, брошены пустые). В красном сиянии заходящего солнца они выглядели так, словно только что возвратились прямо из ада.

Я был рад добраться наконец до Учана, однако следующий этап нашего путешествия вызывал у меня серьезное беспокойство, потому что теперь нам предстояло ехать на лошадях. Небольшой отрезок пути пролегал по берегу реки; затем нам надлежало свернуть и взять направление на Шансянь — покуда мы не сможем пересесть на поезд до Гуаншуй. Таково было наше первоначальное намерение. Но тут до наших ушей дошли слухи о том, что бандиты взорвали все железнодорожные пути на Гуаншуй.

Из трех близко расположенных друг к другу городов Учан — самый красивый; Хуайнин и Ханькоу постепенно приобретают расплывчато-европейский облик и все в большей степени становятся индустриальными центрами.

В Учане у нас так и не было настоящего отдыха. Было объявлено военное положение, и над городом висело мрачное настроение. Кроме того, зарядили дожди — тихая морось, которая каким-то таинственным способом ухитряется промочить всю одежду насквозь и выстудить тело до самых костей. Служащие, выскочившие из административных зданий порта при нашем прибытии, поспешно проглядели наши бумаги, перерыли наш багаж и тут же принялись подозревать в нас бандитов или революционеров. Лучшие отели были почти все оккупированы офицерами высших чинов, и в конце концов мы были вынуждены остановиться на не совсем чистом постоялом дворе неподалеку от порта. Но и здесь повсюду было предостаточно солдат, нарушавших ночную тишину пьяными воплями. Жаль мне города, который будут защищать подобные вояки!

Мистер Лу исчез очень рано утром и возвратился, когда я поглощал свой безвкусный завтрак из риса и какой-то рыбы, преподнесенный мне под многочисленные извинения нашего хозяина. Ничего другого не осталось, сказал он, солдаты слопали буквально все — и ни один ни гроша не заплатил.

Мистер Лу выглядел очень довольным: ему удалось найти места в ближайшем же поезде, покидающем У чан. Поезд был предназначен преимущественно для переброски солдат, но к нему присоединяют несколько грузовых вагонов. Если меня не пугает неудобство путешествия вместе с лошадьми и их всадниками, то мы можем отправляться немедленно.

Я с радостью дал согласие, мы собрали багаж и присоединились к нашим спутникам, которые ночевали под открытым небом на другом конце города, став лагерем и стреножив животных. Недовольные, с покрасневшими глазами, они переругивались между собой, седлая лошадей и навьючивая багаж на животных.

Не мешкая, направились мы к вокзалу, поскольку времени у нас действительно оставалось мало. Мистер Лу заявил, что военный транспорт, возможно, будет отправлен без опоздания — или даже раньше срока, как только там все будет готово. С военных станется.

Когда мы вошли на вокзал, поезд еще стоял. Это был самый мощный локомотив, какой я когда-либо видел. Выкрашенный бледно-голубым и оранжевым, этот зверь не известной мне породы извергал больше огня и дыма, чем дракон Зигфрида.

Мы втиснулись в грузовые вагоны; двери закрылись. Рывком поезд двинулся вперед, и страшно стало нам за наши жизни, когда он набрал скорость.

Позднее нам удалось немного приоткрыть раздвижную дверь, чтобы выглянуть наружу. Мы находились на высокогорье. Поезд змеился по самой прелестной местности, какую я когда-либо видел. Древние-предревние горы, нежная зелень деревьев — точь-в-точь картина китайского художника, которая представляется такой условной, покуда не увидишь переданный на полотне оригинал. Только тогда приходит понимание, что в Китае природа сама по себе уже условна, ибо эти земли заселены людьми так долго, что здесь даже пучка травы не найти, в какой бы отдаленной местности он ни рос, чтобы тот не испытал на себе в той или иной степени влияния человека. При этом ни здесь, ни в какой-либо другой части Китая первозданная природа ничуть не теряет своей выразительной силы; напротив, она становится еще выразительнее.

Мистер Лу наслаждался пейзажем вместе со мной; при этом на все мои восторженные восклицания он отвечал с доброжелательством старого владельца этих угодий.

— Я и раньше думал, что Китай мне понравится, — сказал я ему. — Но я более чем потрясен — я сражен наповал — и теперь навсегда проникся верой в красоту природы!

На это мистер Лу не ответил ничего, но вскорости вынул портсигар и предложил мне приятную турецкую сигарету, заметив попутно, что даже над нетронутой, казалось бы, природой нависла угроза того, что творит человек.

Я тотчас подумал о Бастэйбле и бомбе, отправившей моего знакомца назад, в его собственное время. Должен признаться, что бросил на мистера Лу острый взгляд и невольно спросил себя, не знает ли он о Бастэйбле больше, чем говорит. Однако он не стал продолжать свою мысль, и я решил приписать ее философскому настроению моего спутника.

Я кивнул и взял сигарету.

— Это так. Но все же надеюсь, что гражданская война не очень ей повредит, — сказал я и наклонился вперед, чтобы дать мистеру Кан-фону огонька. Поезд делал широкий поворот, и теперь открылся лес, стоявший в нежнейшей зелени. — Ведь я действительно оставлю свое сердце в Китае.

— К несчастью, — сухо заметил мистер Лу; однако настроение у него было хорошее, — к несчастью, вы не единственный европеец, которого притягивает наша страна. Но всегда ли нужно стремиться завладеть тем, что по душе, мистер Муркок?

— Я не считаю политику моего правительства в Китае правильной, — признался я ему. — Но, согласитесь, в тех частях Китая, которыми управляют британцы, больше правопорядка, чем в других. Китайский вопрос довольно запутан…

— Не было бы никакого китайского вопроса, мистер Муркок, — отозвался мистер Лу с легкой улыбкой, — если бы здесь не было японцев и европейцев. Кто нагнетает массовый импорт опиума в нашу страну? Кто ответственен за девальвацию национальной валюты? Эти трудности возникли не по внутриполитическим причинам.

— Вероятно. Но…

— Но я тоже могу ошибаться. Кто знает?

— Не сказать, чтобы маньчжуры тоже были безупречны, — заметил я и улыбнулся.

Он широко улыбнулся в ответ, отклонился назад к стене, взмахнул рукой, в которой держал сигарету, и оставил мой последний аргумент без ответа. Я решил считать этот изящный жест согласием с той мыслью, которую только что высказал.

Весь день поезд мчался с постоянной скоростью. Наступила ночь. Мы уснули, кто как мог, на трясущемся полу вагона, постоянно рискуя попасть под копыто оступившейся лошади. Незадолго до рассвета поезд, издав жуткий скрежет, внезапно остановился. Лошади испуганно шарахнулись, забили копытами, зафыркали, а наши люди повскакивали, хватаясь за винтовки.

Вслед за визгом тормозов наступила странная, гнетущая тишина. Издалека до нас доносились несколько голосов. Мы осторожно отодвинули дверь и попытались разглядеть в сумеречном свете, что же произошло.

— По крайней мере, пальбы не слышно, — спокойно заметил мистер Лу. — Стало быть, это не прямое нападение на поезд. Может быть, просто авария на путях.

Но он явно и сам был не вполне уверен в своем предположении. Мы вместе выбрались из вагона и отправились к локомотиву.

Огромная машина все еще выпускала гигантские белые облака пара, темные фигуры мельтешили в дыму. Из окон вагонов высовывались головы сонных солдат. В воздухе носились гневные вопросы; высказывались предположения по поводу причины остановки, одно другого неприятнее.

Мистер Лу отыскал офицера, который, по крайней мере, производил впечатление компетентного человека, и задал ему несколько кратких вопросов. Отвечая, тот то и дело пожимал плечами, разводил руками и указывал на север, в том направлении, куда мы ехали, в сторону иссеченных расселинами горных вершин.

Когда мистер Лу вновь присоединился ко мне, солнце уже всходило, посылая на землю свои первые робкие лучи.

— Рельсы впереди взорваны, — объяснил он. — Нам, считай, повезло, что машинист вовремя остановил поезд. Ехать дальше не представляется ни малейшей возможности. Локомотив придется отгонять назад, к ближайшему городу. У нас с вами выбор — либо возвращаться вместе с поездом и наслаждаться сомнительной безопасностью в обществе солдат, либо продолжать наше путешествие верхом.

Я тотчас же принял решение, поскольку множество промедлений и обходных путей, к которым нам до сих пор приходилось прибегать, постепенно вывели меня из терпения.

— Я бы предпочел поездку верхом, — сказал я мистеру Лу. — Самое время лошадям немного размяться!

На такой ответ он, скорее всего, и рассчитывал. Наградив меня быстрой улыбкой, он побежал к той части поезда, которую занимали наши люди, и там крикнул своим спутникам, чтобы те седлали верховых лошадей и грузили вьючных. Мне он между тем доверительно сказал следующее:

— Лично я думаю, что наши шансы значительно возрастут, если мы будем без солдат. Сейчас эту область контролирует военный диктатор, генерал Лю Фан. Он занят преимущественно тем, что уничтожает все боевые силы, какие только на него не бросают. Мне представляется, что он не станет обременять своим назойливым вниманием обыкновенный караван, особенно если с этим караваном путешествует европейский джентльмен. Лю Фан, насколько я понимаю, надеется найти в Европе союзников. Этот план, конечно, рухнет, что можно предсказать уже сейчас, — однако нам амбиции генерала только на пользу.

Итак, вскоре мы уже сидели в седлах и двигались по длинному склону прочь от засевшего в ловушке поезда. К полудню мы углубились в незаселенные области страны и шли теперь по долине вниз по течению реки. Долина была узкой, поросшей густым лесом, так что в конце концов нам пришлось спешиться и вести наших лошадей в поводу по замшелым камням. Между тем на нас обрушился довольно сильный дождь, земля стала скользкой, что еще больше замедлило наше продвижение. И в довершение неприятностей в сплошной мороси видимость не превышала нескольких футов. Поскольку я не выспался, стук каплей дождя по плотной листве над головой, оказывал на меня гипнотическое действие, я почти впал в транс и едва замечал даже собственную усталость. Мы почти не разговаривали. Пока выбрались из леса и смогли снова сесть в седло, приблизился вечер. До наступления темноты оставалось несколько часов. Рядом вздувалась река. Мы следовали ее течению из одной долины в другую, пока не оказались на относительно возвышенной местности, где смогли разбить лагерь и свериться с географическими картами, чтобы выяснить, как далеко мы зашли.

Я смотрел, как наши спутники разбивают палатку для Лу и меня; потом бросил взгляд на горы, высившиеся над нами, — и мне показалось, что вдали я замечаю человека, крадущегося за скалой. Я сообщил об этом мистеру Лу. Он охотно согласился с тем, что я действительно мог кого-то видеть.

— Ничего удивительного. Возможно, это только разведчик, который должен убедиться в том, что мы не являемся замаскированной под караван военной экспедицией. Он не станет нам докучать, я почти уверен.

В ту ночь я плохо спал и, должен признаться, в своей крайней усталости начал сожалеть о том, что ввязался в это приключение. Не закончится ли вся эта авантюра чудовищной резней? Не случится ли так, что под утро мой изуродованный труп останется плавать в луже крови среди разгромленного лагеря? В таком случае я буду не первым европейцем, который по глупости пустился в подобное путешествие и поплатился за это жизнью. Когда же я наконец заснул, меня терзали отвратительные сновидения, самые жуткие, какие я когда-либо видел. И все же я проснулся непостижимым образом отдохнувшим и даже успокоившимся. Постепенно я даже начал видеть свои шансы добраться до Долины Утренней Зари в весьма оптимистическом свете и с большим удовольствием проглотил какую-то сухомятку, которую нам подали на завтрак.

Мистер Лу решил, что обязан сказать мне то, что думает по поводу моей манеры держаться.

— Мы, китайцы, — заметил он, — гордимся своим стоицизмом, однако нам следовало бы поучиться у вас британскому его варианту!

— Это не стоицизм, — возразил я. — Просто настроение, я не могу этого объяснить.

— Вероятно, у вас чутье па удачу. Вот это было бы прекрасно, — он указал на скалистые горы, стискивающие наш лагерь с обеих сторон. — Сегодня ночью нас окружил довольно большой отряд. Мы угодили в котел.

— Они нападут на нас? — я огляделся по сторонам, однако не заметил и следа солдат.

— Я бы скорее предположил, что этот маневр — всего лишь мера предосторожности. Возможно, они все еще предполагают, что мы лазутчики или замаскированное воинское подразделение.

Теперь я заметил, что паши люди выказывают признаки беспокойства, пальцы их невольно ощупывают ружья и патронташи, они поглядывают на горы и перешептываются. Лу Кал-фон казался единственным, кто не тревожился вовсе; он велел навьючить лошадей; люди послушались, правда, поначалу попытавшись спорить. Только когда последний узел был привязан и мы уже хотели сесть на наших лошадей, показались солдаты.

В противоположность солдатам правительственных войск, эти были одеты чисто по-китайски: просторные рубахи и брюки черного, желтого, белого и красного цвета. На больших кругах спереди и сзади блузы имелись надписи китайскими иероглифами, которые, скорее всего, обозначали звание и полк. Некоторые носили маленькие шапочки, другие — широкополые соломенные шляпы. Все были чисто выбриты и дисциплинированны, и все вооружены современными карабинами немецкого производства. Они навели на нас ружья, прижимая их к бедру, вместо того, чтобы прижимать к плечу. Это доказывало, что они не собираются стрелять прямо в нас. Мистер Лу тотчас поднял руку и приказал своим людям не хвататься за оружие. Словно в ответ на это, из-за высокого густого кустарника показался всадник такой причудливой наружности, что мне почудилось, будто он специально нарядился в карнавальный костюм для какого-нибудь празднества.

Человек медленно приближался к нам на своем лохматом пони, спускаясь вниз по склону горы. Росту в нем, должно быть, было более ста восьмидесяти сантиметров. Он был широкоплеч и широкогруд. Его длинное бархатное одеяние было расшито по подолу изображениями морских волн и других китайских мотивов; поверх он набросил длинный шелковый плащ с роскошно вышитыми четырехугольниками на груди и спине. Просторные рукава, которые маньчжуры, когда их династия взошла на трон, насаждали среди китайцев, закрывали кисти его рук. Высокие сапоги; на шее — цепь из огромных желто-коричневых жемчужин, свисающая почти до талии; и в завершение всего — круглая, похожая на венчик шапочка с длинной красной кисточкой. На бедре — длинный меч, другого же оружия я не заметил. Всадник держал поводья одной рукой, другая покоилась на рукояти меча; каким-то образом ему удавалось сохранять при этом весьма впечатляющую осанку. С огромным чувством собственного достоинства он скакал вниз под гору, к тому месту, где мы стояли как вкопанные.

Когда он подъехал к нашему лагерю, остановил пони и смерил нас взглядом своих блестящих черных узких глаз, выражение его лица оставалось загадочным. Мистер Лу и я были удостоены особенно пронзительного взора. Покуда этот человек исследовал мою персону, я решил прервать молчание, слегка поклонился и сказал по-английски:

— Доброе утро, сэр. Я британский подданный и совершаю приватное путешествие с этими торговцами. Сожалею, если мы по неосмотрительности вторглись в области, где вы, вероятно, не желали бы видеть никаких путешественников…

Моя довольно сбивчивая речь была прервана. Роскошный всадник, фыркнув, обратился к мистеру Лу:

— Знаете, кто я такой? Знаете, где находитесь? Какие объяснения можете привести в оправдание свое? Мистер Лу низко поклонился, прежде чем отвечать.

— Я знаю, кто вы, почтеннейший, и смиренно прошу прощения за то, что вам пришлось утруждать себя инспекцией нашего каравана. Мы ехали по железной дороге, покуда вчера поезд не остановился перед препятствием и не вынужден был возвратиться в ближайший город. Мы решили продолжить наше путешествие…

— Мы видели, как вы покинули военный транспорт. Вы шпионы или нет?

— Ни в коем случае, о могущественный генерал Лю Фан. Этот транспорт был единственным средством передвижения, какое мы нашли. Мы купцы и направляемся по торговым делам в Шаньдун.

— Кто этот иноземец?

— Англичанин. Хочет написать книгу о нашей стране.

В ответ на эту поспешно выдуманную сказку в глазах Лю Фана мелькнула искра интереса. У него не было никакого повода полагать во мне нечто иное, кроме нейтрального наблюдателя (чем я в действительности и был), и, вероятно, он счел полезным выказать немного доброй воли по отношению к одному из европейцев, к чьей помощи он стремился.

— Скажите вашим людям, чтобы сложили оружие, — приказал он, и мистер Лу тотчас выполнил его требование. С мрачными взглядами люди сняли с плеч ружья и побросали их на землю.

— Какова цель вашего путешествия? — спросил меня генерал на не правильном французском. Я отвечал на том же языке:

— Я слышал об одной прекрасной долине в этих землях. Ее называют Долиной Утренней Зари, — я не видел никакого смысла в том, чтобы ходить вокруг да около, к тому же у меня, возможно, еще долгое время не будет другой возможности справиться о местонахождении моей цели.

Совершенно очевидно, это название было знакомо генералу Лю Фану, однако реакция его была своеобразной. Он наморщил лоб и бросил на меня в высшей степени подозрительный взгляд.

— Что вы там ищете?

— Ничего определенного, — ответил я. — Мои интересы касаются этого места единственно в географическом отношении.

Увидев его реакцию, я остерегался открывать ему большее.

Он, казалось, успокоился и для начала вполне удовлетворился моим ответом.

— Я бы отсоветовал вам посещать эту долину, — заметил он. — В этой области рыщет довольно много разбойников.