Тюрьма в Губернском правлении называлась "временной", так как была тюрьмой предварительного заключения, в нее водворяли подследственных по сравнительно мелким делам. Общемосковской известностью во время своего существования и преданиями после ее ликвидации в 1860-е годы, дошедшими до наших дней, она обязана существовавшему при ней долговому, то есть такому, в котором содержались несостоятельные должники, отделению, называвшемуся в Москве "Ямой".
      О происхождении этого названия в литературе встречаются разные версии. В некоторых путеводителях можно прочитать, что тюрьму "в народе называли "ямой", так как она находилась в подвалах". Но свидетельства современников опровергают это утверждение: никто из них про подземные темницы не пишет. По другой версии, тюрьма получила свое название от того, что находилась в низине, на месте старинного "Львиного рва". Последний вариант объяснения более вероятен.
      Долговая тюрьма у Воскресенских ворот существовала с XVIII века и помещалась в одном из корпусов бывшего Монетного двора, построенных П.И.Гейденом, но выходящем не на Воскресенский проезд, а обращенном к реке Неглинной. Этот корпус был снесен в 1889 году, и на его месте построено здание Городской думы, которое позже занимал Музей В.И.Ленина.
      Благодаря этой тюрьме в русский язык вошло очень образное и глубокое выражение "долговая яма".
      По существовавшим тогда законам, несостоятельного должника водворяли в "яму" по заявлению кредитора и постановлению суда до уплаты долга, причем содержание арестанта должен был оплачивать заявитель.
      Английский путешественник Уильям Кокс посетил московскую долговую тюрьму в 1770-е годы. В своих записках он упоминает о нескольких поразивших его арестантах: о женщине, содержавшейся в тюрьме уже три месяца за неуплату долга в два рубля, о двух мальчиках, сидевших за долги их умершего отца.
      В середине XIX века обитателями "ямы" становятся почти исключительно купцы. Попадают они туда по воле своего же брата-купца.
      "Яма" много раз упоминается в пьесах А.Н.Островского из московской купеческой жизни как обычный и характерный штрих купеческого быта. О ней рассказывают и мемуаристы.
      "Для купцов существовало еще одно довольно оригинальное учреждение под названием "яма", куда сажали несостоятельных должников, - пишет в своих воспоминаниях московский купец И.А.Соловьев. - "Яма" находилась у Воскресенских ворот, в здании Губерн-ского правления. Там, во дворе, в одном из флигелей было отведено довольно большое и чистое помещение с окнами за железными решетками. Сюда и сажали неисправных должников. Это делалось просто. Купец не платил по векселю. Кредитор предъявлял к взысканию в коммерческий суд опротестованный вексель и притом вносил "кормовые деньги". Должника немедленно арестовывали и отправляли с городовым в "яму" "на высидку".
      Впрочем, бывало, что купец сам объявлял себя банкротом. "Случалось довольно нередко, - рассказывает в "Записках писателя" Н.Д.Телешов, происходивший из купеческой семьи и знавший купеческую жизнь, - когда купец, задолжав по векселям разным лицам солидную сумму, созывал своих кредиторов "на чашку чая", как тогда говорилось, раскрывал перед ними свои бухгалтерские книги и сообщал, что дела его крайне плохи и оплатить полным рублем свои долги он не в состоянии, а предлагает получить "по гривенничку за рубль", то есть вдесятеро меньше. Если кредиторы признавали несостоятельность как несчастье и верили в честность купца, то устраивали над его делами "администрацию", то есть опеку, а если видели, что дело это мошенническое, что купец, как говорилось тогда, "кафтан выворачивает", что деньги припрятаны, а собственный дом переведен заблаговременно на имя родни, то устраивали "конкурс", продавали остатки имущества с молотка, то есть с аукциона, а самого несостоятельного сажали в "яму" у Иверских ворот, пока тот не раскается и не выложит припрятанные капиталы".
      Получив решение о водворении должника в "яму", кредитор должен был объявить, где тот находится. Но и должник - не промах - пытался оттянуть наказание и прятался. М.И.Пыляев описывает процесс поисков скрывающегося должника и водворения его в "яму".
      "Искали его всюду, ездили в Угреши, к Троице. Искавшему предлагали сходить даже к Василию Блаженному к ранней, там его не застанет ли? Накрывали больше купца или на улице, или в пьяном виде у подруги сердца.
      Случалось так, что тот же квартальный надзиратель, который у купца пил и ел, препровождал его и в "яму". Шли они друг от друга на благородной дистанции - купец норовил не подпускать квартального к себе на пистолетный выстрел. (Для купца считалось бесчестием идти под конвоем полицейского. В.М.) Но у ворот "ямы" квартальный быстро настигал купца и здесь сдавал его вместе с предписанием".
      По праздникам купцы считали своим христианским долгом присылать обитателям "ямы" подаяние: съестное, одежду, обувь. Правда, все это бывало не лучшего качества, засохшее, лежалое, подпорченное. Известный булочник Филиппов был чуть ли не единственным исключением и гордился тем, что он, как рассказывает В.А.Гиляровский, "никогда не посылал завали арестантам, а всегда свежие калачи и сайки".
      Но наряду с благотворительностью кредитор не отказывал себе в удовольствии поиздеваться над посаженным им должником и унизить его.
      "Со стороны кредиторов были разные глумления над своими должниками, рассказывает в очерке "Яма" В.А.Гиляровский. - Вдруг кредитор перестает вносить кормовые. И тогда должника выпускают. Уйдет счастливый, радостный, поступит на место и только что начнет устраиваться, а жестокий кредитор снова вносит кормовые и получает от суда страшную бумагу, именуемую "поимочное свидетельство".
      И является поверенный кредитора с полицией к только что начинающему оживать должнику и ввергает его снова в "яму".
      А то представитель "конкурса", узнав об отлучке должника из долгового отделения (иногда тюремное начальство отпускало заключенного должника - в исключительных случаях по семейным обстоятельствам - на день-два. - В.М.), разыскивает его дома, врывается, иногда ночью, в семейную обстановку и на глазах жены и детей вместе с полицией сам везет его в долговое отделение. Ловили должников на улицах, в трактирах, в гостях, даже при выходе из церкви!"
      В 1867 году "Яму", вернее, долговое отделение, перевели за Калужскую заставу в один из корпусов купленной городом суконной фабрики Титова. Эту тюрьму москвичи называли "Титы". В 1879 году тюремное заключение как способ взимания долгов было вообще отменено.
      Средневековую идею "долговой ямы" восстанавливает нынешняя Федеральная служба налоговой полиции. Недавно об этом сообщила самая распространенная и тиражная газета нашей страны "Аргументы и факты". "Возможно, скоро в Москве вновь появятся долговые ямы, - сообщается в ее репортаже. - Дело в том, что столичное управление ФСНП решило заиметь собственные изоляторы временного содержания... Где будут располагаться такие изоляторы... пока неизвестно... Готов проект изолятора и его техническое обоснование. Что же касается финансирования, то оно, скорее всего, будет осуществляться из внебюджетных средств налоговой полиции, например, из процента от продажи имущества недоимщиков".
      Следующими за Губернским правлением по Воскресенскому проезду идут постройки собора Казанской иконы Божией Матери, или, как его обычно называют, Казанского собора. Шатровая колокольня собора и одноглавый храм под шлемовидным куполом сдвинуты вглубь по отношению к красной линии проезда, именно там в 1630-е годы, когда он был возведен, проходила граница площади.
      Казанский собор стоит на углу Красной площади и Никольской улицы. Он градостроительно и образно связывает улицу с площадью. Но эта связь гораздо глубже, чем просто удачное архитектурно-планировочное решение, она имеет значение смысловое и даже символическое. Собор объединяет улицу с площадью и в то же время служит переходом из стихии Красной площади в пространство улицы, поскольку это - совершенно разные категории. Сам собор и место, где он поставлен, занимали в старомосковской идеологии и мифологии важное место.
      Чудотворная икона Казанской Божией Матери в начале XVII века, в эпоху Смуты, по популярности была первой в ряду чудотворных московских и общероссийских икон. На ее помощь возлагали свои надежды москвичи в борьбе против польско-литовских оккупантов, захвативших столицу, и против русских бояр-предателей, служивших им. Особенно же усилилось почитание иконы, когда оккупанты были разбиты и изгнаны.
      С Казанской иконой Божией Матери все тогда связывали два известных всей России имени: патриарха Гермогена - духовного вождя сопротивления, замученного врагами в темнице, но отказавшегося с ними сотрудничать, и князя Дмитрия Пожарского - военного руководителя ополчения, доказавшего свою храбрость в боях, где он сражался в одних рядах с мужиками-ополченцами.
      Гермоген был священником приходской церкви в Казани, первым принял в свои руки, при обретении, эту чудотворную икону и поставил ее в своем храме.
      Обретение иконы произошло в 1579 году при следующих обстоятельствах. После большого пожара, опустошившего город, десятилетней девочке во сне явилась Богородица и указала, что под одним из сгоревших домов, в земле, лежит ее икона, и велела эту икону достать. Сон снился девочке трижды. Стали раскапывать пожарище, и там оказалась совершенно не пострадавшая от огня икона Божией Матери. Тогда же от этой иконы начались чудесные исцеления больных.
      В 1610 году, уже будучи Патриархом всея Руси, Гермоген выступил против польских оккупантов и против того, чтобы на русский престол был возведен польский король Сигизмунд III, в результате чего Россия теряла свою государственную самостоятельность. С кафедры кремлевского Успенского собора он публично запретил присягать Сигизмунду. В 1610-1611 годах Гермоген направляет грамоты в провинциальные русские города - Нижний Новгород, Владимир, Суздаль и другие с призывом ополчаться и идти в Москву "на литовских людей" и "изменников". Гермогена заключили в темницу в Чудовом монастыре, морили голодом, давая "на неделю сноп овса и мало воды". От него требовали, чтобы он отправил в ополчение иное послание, в котором было бы сказано, что он запрещает идти на Москву и повелевает разойтись. Гермоген отказался и из темницы благословил взять в ополчение войсковой святыней Казанскую икону Божией Матери.
      Когда везли чудотворную икону и достигли Ярославля, в тот же день в Ярославль вступило Нижегородское ополчение, руководимое Мининым и Пожарским. Это совпадение сочли благим предзнаменованием, и икона с отрядами ополчения двинулась в Москву.
      В августе 1612 года народное ополчение Минина и Пожарского подошло к Москве. Патриарх Гермоген в феврале скончался в темнице - его то ли уморили голодом, то ли убили, - но его призыв, его благословение воплотились в образе Казанской Божией Матери, которая вела ополченцев. Больше месяца ополчение сражалось под Москвой и на ее окраинах, продвигаясь к центру. Поляки держали оборону, защищенные могучими стенами Китай-города и Кремля.
      Накануне решительного штурма в отрядах ополчения отслужили перед Казанской иконой Божией Матери молебны. И 22 октября тот отряд, в котором находилась в этот день икона, овладел первой городской крепостной башней круглой башней Китай-города, расположенной между Ильинской и Никольской башнями. Так была взломана оборона врага. Три дня спустя вражеские отряды, отступившие и запершиеся в Кремле, капитулировали.
      "По совершении ж дела сего (освобождения Москвы. - В.М.), рассказывает участник боев князь С.И.Шаховской, - воеводы и властелины вкупе ж и весь народ московский воздаша хвалу Богу и Пречистыя Его Матери, и пред чудотворною иконою молебное пение возсылаху и уставиша праздник торжественный праздновати о таковой чудной дивной победе".
      В освобожденной Москве не было никого из правительства, кто мог бы взять власть в свои руки: русский престол был пуст, остатки боярской думы, предавшейся врагам, бежали из Москвы от расправы народа. Единственной властью в глазах москвичей фактически оказались руководители ополчения и, прежде всего, князь Дмитрий Пожарский. Он, Кузьма Минин и начальник казачьего ополчения князь Трубецкой по общему решению ополчения были объявлены правителями до выбора нового царя.
      После благодарственных молебнов в Успенском соборе Казанская икона Божией Матери вернулась в войско, и Пожарский поставил ее в своем приходском храме Введения на Лубянке.
      Избранному Земским собором царю Михаилу Федоровичу из боярского рода Романовых трудно было тягаться с князем Дмитрием Пожарским по известности и уважению в народе. В то время народ свое отношение к тому или иному современнику мерил по тому, как тот проявил себя в главнейшем событии эпохи - освободительной борьбе. Царь Михаил Федорович не был участником великой борьбы, но зато выражал особое почитание Казанской иконе Божией Матери. В летописи того времени сказано, что царь Михаил "возыме велию веру к оному образу". Видимо, этот шаг был подсказан ему отцом - патриархом Филаретом, умным и властным человеком, считавшимся соперником Бориса Годунова при избрании того на престол и насильно постриженным Годуновым в монахи.
      В 1620-е годы "меж Ильинских и Николаевских ворот" Китайгородской стены была поставлена церковь во имя образа Казанской Божией Матери. Москвичи называли ее Казанской церковью "У стены", и стояла она на том месте, где во время штурма была взломана оборона врага. Царь Михаил усердно посещал эту церковь, участвовал в крестных ходах, отпускал из казны на ее содержание такие же средства, как на кремлевский Верхоспасский собор. В большой пожар 25 апреля 1634 года Казанская церковь "У стены" сгорела, и по царскому повелению было начато строительство каменной церкви Казанской иконы Божией Матери на Красной площади.
      Новый храм возводился исключительно на средства царя. Существует предание, что его строителем был князь Дмитрий Пожарский, но в документах по его строительству, как пишут в книге "Казанский собор на Красной площади" (1993 год) Л.А.Беляев и Г.А.Павлович, "нет ни одного упоминания о князе Д.М.Пожарском - ни как о храмоздателе, ни как о вкладчике". Слава храмоздателя укрепляла авторитет царя, поэтому он, конечно, не желал делиться ею ни с кем. Когда это позволяла традиция, он заявлял о своем участии в строительстве храма, как, например, в надписях на пожертвованных колоколах. На одном из них обозначено, что это - семейный вклад: "Божиею милостию Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович, всея России самодержец, и его Боголюбивая Царица и Великая Княгиня Евдокия Лукиановна, и Благородные чада, Царевич Князь Иван Михайлович и Царевна и Великая Княжна Анна Михайловна, Царевна и Великая Княжна Татиана Михайловна и Царевна и Великая Княжна Ирина Михайловна сей колокол велели слить к церкве Новоявленного Образа Пречистыя Богородицы Казанския, лета 7145". (Образ Казанской Божией Матери, обретенный в 1579 году, по сравнению с другими чудотворными иконами, например Владимирской и Иверской, мог быть назван новоявленным.) Другой колокол был единоличным вкладом царя.
      Надписи на этих колоколах лишний раз подтверждают, что Казанская Богоматерь считалась в царской семье святой покровительницей новой династии и первого ее царя Михаила Федоровича. Царь Михаил имел полное право считать так, потому что его избрание было прямым следствием событий, освященных ее чудесным покровительством.
      Место для нового царского храма было выбрано очень удачное по многим соображениям. Скорее всего, примером для его избрания послужил храм Василий Блаженного - память победы над Казанским ханством и величия царя Ивана Грозного, поставленный вне стен Кремля на самой многолюдной площади города, на Великом Торге, для всенародного почитания и прославления святых, во имя которых он был сооружен, и храмоздателя.
      Совершенно логичным было решение храм новой династии строить также на главной площади.
      Архитектор, возводивший Казанский собор, Обросим Максимов - ученик строителя стен и башен Белого города Федора Коня - гениально разрешил поставленную перед ним задачу. Он не стал строить махину, превосходящую Василия Блаженного по размеру, не стал еще более усложнять формы храма и, главное, отказался от идеи прямого и открытого соперничества.
      Максимов поставил Казанский собор не в центре Торга, что представляется наиболее выигрышным местом для храма, но в дальнем от собора Василия Блаженного углу. Зритель не мог видеть их одновременно и сравнивать, а должен был рассматривать по отдельности. При таком осмотре каждый храм представал перед зрителем, раскрывая свои оригинальные черты, свою оригинальную красоту.
      У некоторых авторов, утверждающих, что Казанский собор поставили на пустом, незанятом постройками месте, в подтексте явно звучит намек: воткнули, мол, где нашелся пустырь. Однако это совсем не так: под царский храм очистили бы любой участок; дело в том, что Обросим Максимов, московский зодчий XVII века, был талантливым архитектором и замечательным градостроителем. Его градостроительное решение угла Красной площади и Никольской улицы так точно и выразительно, что вот уже более трех веков ни у кого не вызывает сомнения.
      Казанский собор был построен Максимовым в стиле так называемого "огненного храма", такие храмы начали строить лишь в последние годы XVI века. Известный историк архитектуры Г.Я.Мокеев считает, что зодчим этих храмов был Федор Конь. В Москве их было возведено всего три-четыре: Николы Явленного на Арбате, старый собор Донского монастыря (не сохранился), церковь Троицы в селе Хорошеве, может быть, еще какие-то, о которых не сохранилось сведений. Но надо отметить то обстоятельство, что ни на Большом Торге, ни в окрестных улицах и переулках ни одной подобной церкви не было.
      Поднятый на высоком фундаменте, новый Казанский собор возвышался над прилегающей к нему площадью Торга, рядами и постройками Никольской улицы. К его входу вела широкая лестница из белого камня. Эта лестница создавала впечатление общей устремленности храма ввысь. Лестница переходила в широкую открытую паперть-гульбище, охватывающую собор со стороны площади и Никольской улицы. Над гульбищем поднимались стены с белыми колоннами-капителями, делившими плоскость стен на три узкие полосы. По крыше храма шли два ряда крупных кокошников и между ними еще два ряда более мелких. А уже из этой массы кокошников поднимался белый столп барабана единственной главы храма с сияющим золотом куполом.
      За ряды декоративных кокошников такого вида церкви и получили название огненных. Кокошники представляли собой стилизованное изображение языков пламени и символизировали силы небесные, о которых говорится, что они "суть пламень небесный", а глава над ними символизировала Христа, престол которого они держали.
      Храм имел яркую окраску, детали его декора были красными и белыми.
      16 октября 1636 года собор был освящен патриархом Иоасафом. На освящении присутствовал князь с семьей, высшие вельможи, вокруг храма собралось великое множество народа.
      В собор был перенесен из Введенской церкви чудотворный образ Казанской Божией Матери.
      По преданию, чудотворную икону из Введенской церкви до нового собора нес князь Дмитрий Пожарский.
      Одновременно со строительством Казанского собора была перепланирована и благоустроена площадь перед ним.
      Площадь и Никольская улица до этого имели деревянные мостовые из круглых бревен, положенных поперек. Езда по ним сопровождалась тряской и, по отзывам современников, была мучительной. После постройки собора площадь была замощена тесаными бревнами, и теперь, как сказано в летописи, она стала "аки гладкий пол". Такой же "гладкий пол" был уложен от Воскресенских ворот до Лобного места. Замощенную улицу в XVI-XVII веках часто называли мостом. Мост на Торгу из тесаных бревен в народе стали называть Красным, т.е. красивым, хорошим, а затем и всю площадь - Красной. В документах название Красной площади начинает встречаться с 1660-х годов. Это означает, что к тому времени название стало общепризнанным.
      Казанский собор занял особое место среди московских храмов. Он пользовался исключительным вниманием царской семьи. Крестные ходы 8 июля в память явления Казанской иконы и 22 октября - в память освобождения Москвы происходили с особой торжественностью, в них обязательно принимали участие царь, царская семья, придворные и высшие вельможи. Порядок, чин, размещение участвующих в процессии подчинялись строгим правилам.
      Историк Г.П.Георгиевский в своей книге "Праздничные службы и церковные торжества в старой Москве" восстанавливает картину этого крестного хода в царствование Михаила Федоровича.
      "Крестный ход 22-го октября в то время отличался, - пишет он, необыкновенным великолепием по количеству участвующих в нем святынь и духовенства. Решительно вся Москва в этот день представляла собой одно священное шествие, в благодарную память о небесной помощи в тяжелую годину. Из дворца сам царь выходил с иконами придворных церквей, ему навстречу из Успенского собора шел патриарх, окруженный многочисленным духовенством и всеми святынями московских церквей. В этот ход поднимали обыкновенно и части мощей св. апостола Андрея Первозванного и св. Иоанна Златоуста. После молебна на Лобном месте и патриаршего осенения иконой Богоматери на четыре стороны начинался величественный крестный ход по всей Москве. Один из архиереев с частью святых икон и духовенства шел на стены Кремля и, обходя его кругом, у каждых ворот совершал водосвятие и чтение молитвы. Два архимандрита, сопровождавшие его, во все время хода кропили святой водой стены, один по правую, другой по левую сторону. Другой архиерей, также с частью св. икон и духовенства, шел по стенам Китай-города, совершая все то же, что и первый. Одновременно отправлялись крестные ходы, с протопопами во главе, для обхождения Белого и Земляного города. При этом Белый город одновременно обходили два протопопа: один от Москвы-реки до Тверской, а другой - от Тверской улицы до конца. На Земляной город патриарх отпускал одновременно четырех протопопов с крестными ходами: один из них шел от Москвы-реки до Яузы Александроневской (до больницы с церковью во имя Александра Невского, на Земляном валу в районе Казенных переулков. - В.М.), другой - от Воронцова поля до Тверских ворот, третий - от Тверских ворот до Крымского брода и четвертый - за Москвой-рекой.
      Сам патриарх вместе с царем шел служить обедню к празднику в Казанский собор. После обедни они с крестным ходом возвращались в Успенский собор чрез Никольские ворота. К этому времени должны были окончиться все крестные ходы и собраться у этих ворот. Патриарх читал здесь молитву и окроплял святой водой. Иногда отсюда с царем он всходил на Кремль и сам совершал крестный ход по стенам его. В Успенском соборе совершался отпуск святых икон и духовенства".
      Царский крестный ход в Казанский собор из Кремля и от него в Кремль, кроме церковного молитвенного значения, приобретал явный политический оттенок: размещение участников в процессии отражало существовавшее на это время положение при дворе того или иного вельможи.
      Участие царя в крестном ходе с Казанской иконой способствовало усилению, как говорили тогда, "народной любви" к нему. Поэтому наследовавший трон сын Михаила Федоровича царь Алексей Михайлович проявлял еще большее усердие в почитании чудотворного образа. Если Михаил Федорович иногда пропускал крестный ход 8 июля на так называемую Летнюю Казанскую и обязательно присутствовал только на обедне Зимней Казанской 22 октября, то Алексей Михайлович считал для себя обязательным присутствие, как отметила летопись, "неотступно у всех праздников". Кроме того, он стоял не только обедню, но и вечерню кануна и всенощную праздника.
      Сам Казанский собор, являясь фактически царским, придворным (в некоторых документах его называли "теремным", то есть домашним храмом), также находился под властным контролем государя, который использовал его для осуществления влияния на церковную жизнь, ставя туда своих священников.
      В Казанском соборе берет начало драма церковного раскола в России, роковое влияние которого на жизнь народа и страны сохраняется до нашего времени.
      В 1640-е годы при царе Алексее Михайловиче, выказывавшем интерес к просвещению и нововведениям во всех областях государственной и частной жизни, сложился кружок из нескольких кремлевских священников и молодых бояр, разделявших его стремление к преобразованиям. Они называли себя "ревнителями благочестия" и доказывали необходимость реформирования церковных служб, чтобы сделать их более понятными для народа и тем самым усилить влияние на него церкви, а также считали нужным принять некоторые законы, повышающие статус духовенства.
      В кружок "ревнителей благочестия" входили духовник царя Стефан Вонифатьев, ближний боярин Федор Ртищев, священник-ключарь Успенского собора Иван Неронов, талантливый проповедник и писатель протопоп Аввакум и другие. Для успешной проповеди своих взглядов им нужна была кафедра, и не было в Москве лучшей кафедры, чем Казанский собор. Формально назначение священника зависело от патриарха, и царь обращается к нему с ходатайством за Ивана Неронова, в котором, кроме прочего, содержится и оценка выгодного местоположения Казанского собора. "Да поставлен будет, - пишет царь о Неронове, - протопопом к церкви Пречистыя Богородицы Казанские, яже посреди царствующего града на Красной площади, того ради, яко та церковь посреди торжища стоит и мног народ по вся дни непрестанно в ней бывает, да слышаще учение его сладкое народ отвратят сердце своя от злых обычаев и навыкнут добрых дел".
      Неронов был назначен протопопом Казанского собора. Он ввел в практику проповеди - "речи с толкованием", к росписи храма добавил надписи - краткие изречения христианских истин - "поучительные словеса" и, как пишет современник, "мног народ прихождаху... в церковь отовсюду".
      Но в окружении царя Алексея Михайловича появился новый, более жесткий церковный реформатор - митрополит Новгородский Никон, ставший позже патриархом. Сначала он вошел в кружок "ревнителей благочестия", затем повел против его членов интриги. По его навету была осуществлена расправа над "ревнителями благочестия", они были изгнаны из Казанского собора, многие подверглись пыткам и казням. Все это описано в известном "Житии протопопа Аввакума, им самим написанном".
      Будучи публичной кафедрой духовной церковной реформы, Казанский собор также неоднократно становился местом публичной демонстрации гражданских политических акций.
      Подчеркнутым вниманием к святыням Казанского собора, частым посещением служб в нем пыталась найти поддержку народа в своих претензиях на власть царевна Софья Алексеевна.
      За иконой в Казанском соборе было обнаружено и прочитано народу "подметное письмо", послужившее началом стрелецкого бунта.
      У Казанского собора произошло событие, которое стало первым решительным шагом Петра I к трону. 8 июля 1687 года на Летнюю Казанскую состоялся традиционный крестный ход. Нести икону взяла царевна Софья, имевшая титул "правительницы" при малолетних братьях-царях, но пятнадцатилетний Петр, заявив, что он царь, потребовал от сестры передать икону ему, а самой покинуть процессию. Она отказалась, тогда Петр ушел с площади. Это было объявлением открытой борьбы, завершившейся свержением Софьи.
      Но было бы совершенно неправильно сводить роль Казанского собора к арене политических интриг и борьбе амбиций. Они захватывали сравнительно небольшой круг.
      Зато постоянной и всенародной оставалась память о том, что собор возведен в честь народной победы, и таким же непреходящим и всенародным было почитание его святыни - чудотворной иконы Казанской Божией Матери, хранительницы каждого человека и всей России. Об этом и молитва ей:
      "Со страхом, верою и любовью припадающе пред честною иконою Твоею, молим Тя: не отврати лица Твоего от прибегающих к Тебе, умоли, милосердная Мати, Сына Твоего и Бога нашего, Господа Иисуса Христа, да сохранит мирну страну нашу..."
      Широко расходились вести о чудесах, явленных иконой Казанской: исцелениях, исполнении желаний. Священники Казанского собора вели летопись этих чудес. В соборной библиотеке, среди прочих, хранилась рукопись "Сказание о чуде от иконы Казанской Божьей Матери", которая, кроме того что служит свидетельством о чуде, является выдающимся произведением древнерусской словесности, известном по курсам древнерусской литературы под названием "Повесть о Савве Грудцыне".
      "Повесть о Савве Грудцыне" написана в середине XVII века и современна событиям, в ней описанным.
      "Хощу убо вам, братие, - начинает рассказ неведомый автор повести, поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену и неизреченного удивления достойну, како человеколюбивый Бог долготерпелив, ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судьбами приводит ко спасению".
      Герой повести - личность историческая. "Торговые люди" Грудцыны-Усовы принадлежали к богатому купечеству, имели звание "лучших людей", они часто упоминаются в документах конца XVI-XVII веков. Действие повести происходит в первой половине XVII века, автор точен в описании исторических событий, правильно называет имена их участников - боярина Шеина, стольника Воронцова, боярина Стрешнева и других, указывает существовавшие в действительности адреса. Так, например, адрес места жительства Саввы в Москве "на Устретенке в Земляном городе в Зимине приказе в дому стрелецкого сотника именем Якова Шилова" подтверждается городскими переписями того времени: действительно, был на Сретенке дом сотника Шилова, действительно, размещался там полк, или, как его еще называли, приказ, стрелецкого головы Зимы Волкова.
      Так вот, на таком достоверном фоне разворачивается действие "предивной" повести.
      Сюжет повести таков. Савва влюбился в жену друга своего отца купца Бажена и возжелал ее. Страсть его была такова, что он подумал: "И егда бы кто от человек или сам диавол сотворил ми сие, еже бы паки совокупитеся мне с женою оною, аз бы послужил диаволу". И тут он увидел юношу, бегущего к нему (дело происходило в поле за городом) и махающего рукой: мол, подожди.
      Юноша заговорил с ним ласково, сказал, что знает его родню и готов ему во всем служить и помогать. Савва открыл ему свое желание. Юноша говорит ему: "Могу исполнить, что желаешь, если ты подпишешь, что отрекаешься от Христа и готов служить диаволу". Савва подписал.