В 1476 году великий князь Московский Иван III сделал решительный шаг: объявил ханскому послу, что отныне и навсегда Русь отказывается подчиняться приказам и распоряжениям хана и прекращает платить дань Орде. Три года спустя хан Большой Орды Ахмат прислал в Москву посольство с грозной грамотой-баисой, называвшейся также басмой, в которой, величая себя, унижал московского князя и требовал полной выплаты дани за все недоимочные годы, за невыплату же грозил наказанием.
      Иван III, вместо того чтобы выслушать послание хана, стоя на коленях, как того требовал установленный татарами обычай, разорвал басму, бросил на пол и растоптал. Послов, кроме одного, приказал умертвить, а оставленного отпустил в Орду, сказав: "Спеши объявить хану виденное тобою; что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое".
      На дерзкий вызов Ивана III хан Ахмат в гневе воскликнул: "Так вот как поступает раб наш князь Московский!" - и объявил сбор большого похода на Русь. Всем подвластным ему ханам и владетельным князьям он приказал идти вместе с ним. Кроме того, он заключил союз с Польшей и Литвой, что они также начнут войну против Москвы, и союзники договорились о времени и месте встречи армий.
      В середине лета татарское войско двинулось в поход.
      Получив известие о приближающемся войске Ахмата, Иван III отправил русские полки занять позиции по Оке - на обычном пути, которым татары приходили на Русь. Однако Ахмат не пошел обычным путем татарских вторжений, а вышел западнее главных русских сил к реке Угре - притоку Оки, где должна была состояться встреча с литовцами. Татары пытались с ходу форсировать Угру. Русские сторожевые отряды вступили с ними в бой. Четыре дня шли бои за переправу, татары отступили и встали лагерем.
      Между тем к Угре подтянулись основные русские силы и также встали лагерем.
      Каждый день шли мелкие стычки, возникала перестрелка, но ни одна из армий не начинала сражения.
      Татары ожидали подкреплений: войск литовского князя и польского короля. Иван III знал об этом. Напряжение нарастало. Среди русских воевод нашлись два близких к великому князю боярина - его любимцы Ошер и Григорий Мамон, которые не верили в победу русских. "Сии, - пишет Карамзин, - как сказано в летописи, тучные вельможи любили свое имение, жен и детей гораздо более отечества и не преставали шептать государю, что лучше искать мира". Эти воеводы готовы были подчиниться игу Орды. Дрогнул и великий князь. Он оставил войско и вернулся в Москву.
      Совсем другое настроение царило в войске. Воины называли этих бояр "предателями отечества", да и Ивана III упрекали, что он "бежит прочь бою с татарами". Сами же они готовы были сражаться насмерть. Сын московского князя Иоанн отказался подчиниться приказу отца и ехать за ним в Москву. "Умру здесь, а за отцом не пойду", - сказал он.
      Священники в московских храмах служили перед чудотворными иконами, и особенно перед Владимирской иконой Божией Матери, молебны. Архиепископ ростовский Вассиан, известный проповедник, обратился к Ивану III с посланием, в котором укорял князя: "Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь бою с татарами не поставивши и не бившись с ними; зачем боишься смерти? Не бессмертный ты человек, смертный; а без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю: дай мне, старику, войско в руки, увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами!" От стыда не решившись въехать в Москву, где все были согласны с упреками архиепископа, Иван III пожил две недели в Красном селе - и возвратился на Угру.
      Наступила осень. Русские и татарские войска стояли на берегах Угры друг против друга. Татары никак не могли преодолеть реку, защищаемую русскими отрядами. Ахмат сказал: "Даст Бог зиму на вас: когда все реки станут, то много дорог будет на Русь".
      26 октября Угра замерзла. Иван III приказал воеводам отойти к Боровску, к более удобному месту для сражения, и приготовиться к битве. Но вдруг - 7 ноября - войско Ахмата поднялось и ушло, как сто лет назад ушло войско Тамерлана.
      Иван III вернулся в Москву. Его встречали как победителя, но летописец-современник сказал тогда: "Да не похвалятся легкомысленные страхом их оружия. Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас ныне Россию".
      Историки выдвигают несколько версий неожиданного ухода Ахмата: начавшиеся морозы, слухи об усилившемся войске московского князя, недостаток провианта, неприход отрядов литовцев и польского короля, но ни по отдельности, ни все вместе взятые они не были достаточной причиной прекращения крупномасштабной и успешно начатой военной кампании.
      В тогдашней Москве все были убеждены, что это опять явила свое заступничество Пресвятая Богородица, а Угру, которая стала непреодолимым пределом для вражеского войска, называли "поясом Богоматери".
      Иван III в память и благодарность чудесного спасения Москвы от хана Ахмата решил воздвигнуть в Сретенском монастыре каменную церковь. Строили ее псковские мастера. Это был характерный для псковской архитектуры однокупольный храм на мощном основании. В феврале 1481 года, на праздник Сретения Господня, в Москве получили известие, что ханом Тюменских улусов Иваком убит хан Ахмат, а с ним перестала существовать и Большая Орда, поэтому новый храм был освящен во имя Сретения Господня и в память радостной вести.
      Н.М.Карамзин, заканчивая свое повествование о стоянии на Угре, неожиданном бегстве Ахмата, такой же неожиданной смерти его и разрушении одного из главных враждебных Руси государств - Большой Орды, подводит итог этих событий:
      "Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами, как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства. Народ веселился; а митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига монголов: ибо здесь конец нашему рабству".
      После того как прекратила свое существование Большая Орда и Россия перестала быть ее данницей, с Крымским и Казанским ханствами были заключены договоры о дружбе. Крымский и казанский ханы не требовали дани, но вымогали "поминки", то есть якобы обещанные им дары, причем ханские приближенные советовали русским послам не скупиться: "А не захочешь царю (так они называли хана. - В.М.) дать добром, ведь царь у тебя силою возьмет все, что захочет". Крымские татары совершали грабительские набеги на окраинные русские села, и на требования прекратить их крымский хан Магмет-Гирей отвечал: "Хотя я с братом своим великим князем буду в дружбе и братстве, людей своих мне не унять". Однако татары в своих набегах не шли далее пограничных районов, и Москва не видела под своими стенами татарского войска почти полвека.
      Но весной 1521 года крымский хан Магмет-Гирей, свергнув промосковского хана в Казани и поставив на его место своего брата, тем самым усилился, призвал ногаев, и они общим войском двинулись грабить владения своего "друга и брата" - московского князя.
      Поход Магмет-Гирея был настолько неожиданен для Москвы, что о нем узнали лишь тогда, когда татары вошли в русские пределы. Великий князь Василий Иванович послал навстречу им на Оку два отряда - один под началом князя Дмитрия Бельского, другой - великокняжеского брата Андрея Ивановича. Татары разбили их и рассеялись по всему пространству от Коломны до Москвы, грабя и за-хватывая полон. Великий князь выехал в Волок, куда назначили собраться войску со всех земель. Москвичи и жители ближайших сел бросились в Кремль, под защиту крепостных стен, на городских улицах образовались заторы от телег, в воротах поднялась давка. Кремль наполнился людьми, теснота была ужасная, стояла жара, воды не хватало, еще дня три-четыре - и начнется неминуемая беда осадной "тесноты" - заразные болезни и мор.
      А татары окружили Москву. Горели вокруг села и деревни, враги сожгли Николо-Угрешский монастырь, разграбили княжье село Остров, в великокняжеском дворце на Воробьевых горах пили мед из великокняжеских погребов и смотрели на кремлевские церкви и хоромы.
      В Кремле, ожидая штурма, люди в отчаянии повторяли: "Бог оставил нас!" Воины готовились к обороне, но всем было ясно, что силы слишком неравны. Митрополит Варлаам призывал молиться и надеяться на Бога.
      За несколько дней до того, как татары подошли к Москве, московский юродивый Василий Блаженный день и ночь молился на паперти кремлевского Успенского собора; ему было откровение, что только заступничеством Божией Матери "ради Ее чудотворные иконы" может быть спасена Москва. В один из дней молящиеся в соборе услышали шум и увидели, как икона Владимирской Богоматери сдвинулась со своего места, и послышался глас, возвестивший, что по грехам и беззакониям жителей она уходит из города. Василий Блаженный, обливаясь слезами, продолжал молиться, а москвичи ожидали страшной беды.
      Но на вторую ночь осадного сидения по Москве разнеслась утешительная весть.
      Одной монахине Вознесенского монастыря в эту ночь было чудесное видение. Она увидела Успенский собор, его двери были закрыты, и вдруг сквозь закрытые двери вышли наружу, на площадь, святые митрополиты московские Петр и Алексий и вынесли чудотворный образ Владимирской Божией Матери. У Спасских ворот их встретили преподобные Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский. Преподобные спросили святителей, куда и почему они уходят. Те ответили, что уходят, потому что московские люди забыли заповеди Господни. Упали преподобные пред образом Божией Матери, стали молить Владычицу не оставлять город, не обрекать на погибель свой народ. Они умолили Пресвятую Заступницу. Монахиня видела, что святители повернули обратно, так же, сквозь закрытую дверь, вошли в собор и установили Владимирскую икону Божией Матери на ее место в соборном иконостасе.
      Несмотря на ночное время, собор наполнился людьми, все горячо молились.
      Наутро войско хана Магмет-Гирея отступило от Москвы.
      Татарские воины, как рассказывается в летописи, получили приказ перед штурмом города выжечь ближние посады, но, подъехав к стенам Москвы, увидели неизвестно откуда взявшееся летящее по воздуху и окружающее город бесчисленное войско. Они поскакали к хану и сказали ему о том, что увидели. Магмет-Гирей, не поверив, послал других воинов, но и те, "видеша того сугубейшее воинство русское", вернулись с теми же словами. "И третие посла некоего от ближних уведати истину... И [третий] прибеже и вопия: О, царю! что коснеши? побегнем! Грядут на нас безмерное множество войска от Москвы..." "И побегоша", - заключает свой рассказ летописец.
      В память этого события 21 мая стал проводиться ежегодный крестный ход с Владимирской иконой Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь.
      Эти три события, три чудесных спасения Москвы от неминуемого, казалось бы, разорения и гибели, стали главными доказательствами и источниками веры москвичей в то, что Божия Матерь приняла Москву под свой Покров. Эта вера настолько проникла в народное сознание, что даже в подвергнувший всё сомнению скептический XX век в глубинах души осталась незыблемой.
      В 1918 году в Кремль въехало Советское правительство. Кремль был закрыт для посещения, прекратилась служба в кремлевских соборах. Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора в качестве исторического экспоната передали в Исторический музей. Икона была отреставрирована и выставлена в экспозиции музея. Впервые за многие столетия людям открылась живопись иконы, о ней заговорили как о произведении гениального художника.
      Но, став экспонатом музея, сначала Исторического, а с 1930 года Третьяковской галереи, она оставалась для верующих иконой, чудотворным образом.
      В середине 1920-х годов Максимилиан Волошин пишет стихотворение "Владимирская Богоматерь". Думая о страшной судьбе современной России, о трагедиях, разыгрывающихся вокруг, о беззащитности людей перед темной силой революционного насилия, поэт и в музейном облике чудотворного образа видит знак, что Божия Матерь не лишила Москву и Русь своего Покрова. Он увидел его в том, что, изъятая из церкви, раскрытая реставраторами от вековых записей и оклада и выставленная для народного обозрения в зале Исторического музея, она "явила подлинный свой лик".
      Но слепой народ в годину гнева
      Отдал сам ключи своих твердынь,
      И ушла Предстательница-Дева
      Из своих поруганных святынь.
      А когда кумашные помосты
      Подняли перед церквами крик,
      Из-под риз и набожной коросты
      Ты явила подлинный свой Лик.
      Светлый Лик Премудрости-Софии,
      Заскорузлый в скаредной Москве,
      А в грядущем - Лик самой России
      Вопреки наветам и молве.
      Не дрожит от бронзового гуда
      Древний Кремль, и не цветут цветы:
      Нет в мирах слепительнее чуда
      Откровенья вечной красоты!
      Советская атеистическая пропаганда, ставя под сомнение вообще возможность "чудес", совершаемых чудотворными иконами, для "разоблачения" Владимирской иконы Богоматери приводила неопровержимый, по ее мнению, исторический факт: сдачу Москвы в 1812 году Наполеону.
      26 августа 1812 года - в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году - состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. "Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, - описывает этот день журнал "Наука и религия" в статье 1984 года, - и в Успенском соборе, где пребывала "чудотворная": "Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!.." Но устрашающий сон не приснился Бонапарту".
      Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому всё должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер. Уже многие современники почувствовали эту иррациональность свершающегося, что нашло отражение в их мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высший разум и высшая общая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.
      Присутствие в событиях сентября-октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л.Н.Толстой в романе "Война и мир".
      В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:
      "Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противоположную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
      - Господи, создатель мой! Внял Ты молитве нашей... - дрожащим голосом сказал он, сложив руки. - Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! - и он заплакал".
      Народное понимание событий Бородин-ской битвы и оставления без боя Москвы гениально и точно сформулировал М.Ю.Лермонтов, выросший среди тех, кто сражался на редутах Бородина и шел по улицам оставляемой Москвы:
      Не будь на то Господня воля,
      Не отдали б Москвы!
      Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался в даль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны.) Наполеон метался между московскими дорогами, как бы ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной - по разоренной, - по которой и пришел в Москву.
      В 1856 году бельгийский журналист Л.Гейсманс, после путешествия по России, опубликовал в журнале "Le Nord" очерк, в котором утверждает, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Этот эпизод предания продолжает ряд аналогичных видений татарским завоевателям.
      В настоящее время чудотворная Владимирская икона Божией Матери из музейного зала Третьяковской галереи перенесена в старинный храм Святителя Николая в Толмачах. Построенный в XVII веке, в 1929 году закрытый и переданный галерее под складское помещение, в начале 1990-х годов он был реставрирован, и в 1993 году в нем возобновлены богослужения.
      Никола в Толмачах, являясь действующим храмом, сохраняет и музейный статус. В нем хранятся две великие православные святыни: Владимирская икона Божией Матери и Святая Троица преподобного Андрея Рублева.
      СРЕТЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
      История московского Сретенского монастыря и его прихода насчитывает шесть веков, и во все времена общероссийские заботы и общероссийская судьба не обходили его. В то же время в сонме российских монастырей московский Сретенский имеет свое лицо. Следовало бы рассказать о его внутренней истории, о монашествующих, о прихожанах, и особенно о том нравственном влиянии, которое исходило от него благодаря событию и обстоятельствам его основания и его ключевом местоположении на Троицкой дороге... Но мои познания и силы не позволяют этого сделать в нужной полноте, поэтому я вынужден ограничиться лишь несколькими штрихами и эпизодами...
      Сретенский монастырь, хотя и пользовался известностью и почитанием в народе, никогда не был ни обширен, ни особенно богат. Он не имел ни земель, ни деревень, ни угодий и промыслов и "кормился дорогой", то есть от обслуживания проезжающих и паломников, кроме того, средства поступали как пожертвования от прихожан и других жертвователей. Такие доходы поступали нерегулярно и, как правило, предназначались на строительство и украшение храмов. Конечно, получаемые доходы позволяли немногочисленной братии жить в относительном достатке, но по сравнению со средствами монастырей-феодалов, имевших земли и крестьян, его достатки могли почесться почти нищетой. "Наш монастырь весьма скуден", - писал в челобитной 1737 года иеромонах Сретенского монастыря Иаков.
      Ансамбль монастыря создавался в течение шести веков.
      Деревянный собор Сретения иконы Владимирской Богоматери (называвшийся также Владимирским и Сретенским) простоял до 1670-х годов, когда по указу царя Федора Алексеевича был построен на его месте большой пятиглавый каменный собор, стоящий поныне. Тогда же была сооружена и надвратная колокольня, cтроились каменные монастырские кельи с южной и западной сторон монастырских владений. В конце ХVIII века иждивением богатых прихожан бояр князей Прозоровских возводится храм святого Николая Чудотворца, в него как придел была включена церковь Сретения Господня, построенная Иваном III в ХV веке. В ХVIII-ХIХ веках в храмах обновлялась роспись; так, в 1706 году Владимирский собор был расписан костромскими иконописцами на средства боярина стрелецкого полковника С.Ф.Грибоедова, предка автора комедии "Горе от ума". Ремонтировались старые постройки, возводились новые: дом для церковно-приходской школы, хозяйственные помещения, сараи.
      Главными святынями Сретенского монастыря были мощи преподобной Марии Египетской, иконы "древнего письма" - Владимирской Божией Матери (копия; подлинник находился в Успенском соборе), Сретения Владимирской иконы, святой Марии Египетской, Святителя Николая, Алексия человека Божия, образа Толгской иконы Богоматери и Богоматери "Всех Скорбящих Радости".
      Достопримечательностью монастыря являлся также большой резной крест-распятие работы резчика ХVIII века Г.С.Шумаева. Этот крест, по замыслу автора, призван языком скульптуры выразить основные понятия христианского учения и представляет собой сложную многофигурную композицию.
      Большую роль в религиозной жизни Москвы играли ежегодные общемосковские крестные ходы из Успенского собора в Сретенский монастырь в честь Владимирской иконы Божией Матери и в память чудесного спасения Москвы от нашествия врагов. В этих крестных ходах принимали участие высшие духовные иерархи, в том числе патриархи и высшие государственные чины.
      О значении, которое придавалось общемосковским крестным ходам в дореволюционные времена, рассказывает в своем труде "Праздничные службы и церковные торжества в старой Москве" (1896 г.) историк Г.П.Георгиевский.
      "Государи московские издревле заботились о благочинии крестных ходов. Для этого еще царем Алексеем Михайловичем приказано было на время крестных ходов не производить торговли, снимать шапки, отнюдь не сидеть на лошадях и вообще вести себя скромно и благоговейно, присутственные же места в дни крестных ходов закрывать. Императрица Елисавета Петровна назначила вычет месячного содержания из жалованья тех чиновников, которые, быв назначенными, не явились сопутствовать крестному ходу. В царствование же Екатерины Великой закрытие присутственных мест в дни крестных ходов в Москве было заменено обязательным назначением от каждого присутственного места "только некоторых персон в церемонию", для сопутствия крестному ходу...
      Священники во время крестных ходов при патриархах покрывали голову скуфьей. В 1703 году подтверждено было, чтобы "непременно в крестных ходах они надевали на голову скуфьи, а в руках держали лестовку (шнурок с узелками. - В.М.) или четки, творя молитву тайную в устах своих непрестанно".
      В настоящем столетии, после митрополита Платона, приснопамятный святитель московский Филарет проявил особые заботы о благолепии московских крестных ходов. Плоды его забот об этом - на глазах у всех москвичей".
      Напомним, что это было написано в 1896 году.
      Среди прихожан и вкладчиков Сретенского монастыря значатся фамилии, известные в истории России: цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич, царица Мария Ильинична Милославская, князья Хованские, Мосальские, Вадбольские, Прозоровские, дворяне Голохвастовы, Грибоедовы, Воейковы, Бахметевы, Гончаровы, купцы Милютины, Милюковы, Лухмановы.
      Отметим еще несколько весьма значительных исторических эпизодов, свидетелем которых стал Сретенский монастырь.
      В ноябре 1552 года царь Иван IV, еще не называемый ни Грозным, ни Мучителем, возвращаясь с полками после победы над Казанским ханством, остановился у Сретенского монастыря.
      Казань была последним ханством, совершавшим еще набеги на Москву, последним остатком Орды и живым напоминанием о татарском иге. Завоевание Казани ставило последнюю точку в истории многовековой зависимости. Поэтому москвичи встречали Ивана IV восторженными кликами: "Многая лета царю благочестивому, избавителю христианскому!" Навстречу царю вынесли чудотворные иконы. Митрополит Макарий, окруженный епископами, благословил царя и произнес приветственное слово, в котором сравнил его с Владимиром Святым, Дмитрием Донским и Александром Невским. Царь приложился к иконам, благодарил Бога за дарованную победу, священников - за неустанные молитвы о воинстве.
      Затем царь снял воинские доспехи, надел царские одежды - на голову Мономахову шапку, на плечи бармы, на грудь крест - и со всем крестным ходом пошел в Кремль, в Успенский собор, пешком.
      Следующий эпизод связан не с защитой Москвы и России от внешнего врага, но с важным этапом в социальной борьбе трудящихся России за свои права - осознанием того, что социальная справедливость может быть достигнута лишь политическим путем и политическими гарантиями. Этот эпизод относится к середине ХVII века.
      1 июня 1648 года царь Алексей Михайлович возвращался из очередного богомольного похода в Троице-Сергиеву лавру. Москвичи, по обычаю, встречали царский поезд за городом, у Сретенского монастыря. Но на этот раз встреча оказалась совсем не такой, как всегда: кроме хлеба-соли встречавшие намеревались вручить государю челобитную от всего московского люда.
      Разоряемые постоянно повышающимися налогами, последним из которых стало повышение цены на соль, доведенные до последней черты, за которой уже теряла цену даже сама жизнь, люди связывали с этой челобитной свое спасение.
      Виновниками своих несчастий народ считал ближайшее окружение царя: боярина Б.И.Морозова - начальника приказа Большой казны, именно он ведал введением налогов и сбором недоимок, окольничего П.Т.Траханиотова начальника Пушкарского приказа, уменьшившего жалованье войску, судью Земского приказа, управляющего Москвой Л.С.Плещеева и еще нескольких чиновников. Все они, кроме принадлежности к высшей администрации, были связаны между собой родством и свойством.
      Развитие событий при встрече у Сретенского монастыря описал шведский дипломат в донесении своему правительству:
      "Простой народ, по местному обычаю, вышел навстречу из города на некоторое расстояние с хлебом и солью, с пожеланием всякого благополучия, просил принять это и бил челом о Плещееве. Однако его не только не выслушали, но даже стрельцы отогнали его плетьми. По приказанию Морозова, который начальствовал над стрельцами государевым именем, 16 человек из числа челобитчиков были посажены в тюрьму. Тогда остальные хотели бить челом относительно Плещеева супруге его царского величества, которая следовала за ним приблизительно через полчаса, причем за ней пешком шел Морозов. Но челобитье не было принято, и просившие были разогнаны стрельцами, как и раньше. Крайне возмущенный этим, народ схватился за камни и палки и стал бросать их в стрельцов, так что отчасти пострадали и получили раны лица, сопровождавшие супругу его царского величества... При этом неожиданном смятении супруга его царского величества спросила Морозова, отчего происходит такое смятение и возмущение, почему народ отваживается на подобные поступки и что в данном случае нужно сделать, чтобы возмутившиеся успокоились. Морозов отвечал, что это - вопиющее преступление и дерзость, что молодцов целыми толпами следует повесить".
      На следующий день, 2 июня, был назначен крестный ход с иконой Владимирской Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь с участием высшего духовенства и царя. Этот ежегодный крестный ход в память о чудесном избавлении Москвы от нашествия Магмет-Гирея должен был происходить 21 мая, но его отложили до возвращения царя с богомолья, и таким образом на этот раз его проводили в нарушение традиции в другой день.
      Утром крестный ход проследовал в Сретенский монастырь.
      Пока в монастыре шла служба, в городе начались волнения.
      "В это время бесчисленное множество простого народа, - рассказывает в своем "Описании путешествия в Московию" голштинский дипломат Адам Олеарий, - собралось на большой рыночной площади (имеется в виду Красная площадь. - В.М.) и на всех углах, по которым шла процессия. Когда после богослужения его царское величество поехал обратно, простой народ насильно прорвался к нему, схватил лошадь его царского величества за уздцы, просил о выслушании, жаловался и громко кричал о Плещееве и его несправедливостях, не переставая упрашивал сместить его и назначить на его место честного, добросовестного человека, так как в противном случае народу придется погибать. Его царское величество, испуганный этим неожиданным обращением к нему и такими жалобными просьбами всего народа, любезно заговорил с ним, предлагая успокоиться и обещая рассмотреть эти дело и дать народу удовлетворение. Народ, успокоенный этим милостивым согласием, благодарил его царское величество и желал ему доброго здравия и долгой жизни; после этого его царское величество поехал дальше".
      Шведский дипломат поясняет, какое удовлетворение было дано народу: были освобождены из тюрьмы брошенные туда накануне челобитчики, и царь предложил им изложить свои требования письменно, на что ему было отвечено, что "это уже сделано".
      Этот же дипломат рассказывает, что произошло после отъезда царя: "Бояре, окружавшие особу его царского величества, заполучив в свои руки челобитные, не только разорвали их в клочки, но и швырнули эти клочки в лицо подателям и ругали народ язвительными словами; да и некоторых велели своим холопам или крепостным слугам немилосердно побить, а иных заточить в темницу, что сделало народ весьма нетерпеливым и до чрезвычайности ожесточило против бояр".
      Народ двинулся вслед за крестным ходом в Кремль. Боярин Морозов приказал стрельцам гнать народ из Кремля, но стрельцы отказались ему подчиниться, сказав, что они присягали служить его царскому величеству, а не ворам и изменникам, и присоединились к восставшим.
      Народ, заполнивший Кремль, обступил царский дворец, люди требовали решения своих жалоб, требовали, чтобы к ним вышел царь. Алексей Михайлович обещал разобраться во всем, приказал арестовать и казнить Плещеева. Но толпа потребовала, чтобы ей сейчас же выдали ненавистного начальника Москвы, опасаясь, что он убежит, как убежали и скрылись Морозов, Траханиотов и другие. Ударили в набат. Плещеева убили тут же на площади, ринулись искать остальных. Разгромили в Кремле двор боярина Морозова. "Различные найденные ими вещи, - рассказывает свидетель-иностранец, - они порубили в куски топорами и саблями: все золотые и серебряные изделия расплющили, драгоценный жемчуг и другие каменья истолкли в порошок, потоптали ногами, пошвыряли за окно, не позволяя никому что-либо унести с собою, крича во все горло: "То наша кровь!"
      Так начался знаменитый Соляной бунт, охвативший всю Москву и перекинувшийся в другие города, поскольку причины, вызвавшие его, касались не только Москвы, но и всей России.