Я рассказала профессору все, что знала по поводу злосчастной рукописи и писем Ле Пеллетье, включая историю про безумных немцев, которую я вытрясла вчера из Димочки. Мне ужасно повезло, что Татьяны не оказалось дома и ее отпрыск смог рассказать мне все, что произошло в доме на Шпалерной.
      – 34 -
      – Да, занятная история… Вот и все, что я могу сказать, – вздохнул Вениамин Георгиевич. – вы не будете против, если я закурю?
      – Да что вы, конечно же, нет.
      Ничего себе – а Минздрав еще о чем-то предупреждает! Дожил до 98 лет и все курит…
      – А вы будете курить?
      – С удовольствием, – смалодушничала я.
      – Все это конечно, очень интересно… – профессор рассеянно наблюдал за тем, как клубы дыма проплывали над абажуром. – Непонятно одно: почему книга оказалась в Москве? Это первое. Если, разумеется, она действительно в Москве на данный момент. И второе: как так получилось, что никто о ней не слышал с сороковых годов? Если бы она попала в руки к сведущему человеку, то следы ее вряд ли затерялись бы.
      Он снова затянулся. Я боялась нарушать молчание и нервно прижимала к себе "не ту" Библию.
      – Если бы ее владельцем стал ученый, – продолжал рассуждать профессор, – то, вне всякого сомнения, он бы попытался ее издать. Хотя я знаю и таких, которые годами все собираются и собираются издать книгу, но то одно, то другое, руки не доходят… Может быть, дело в том, что у нас на сегодняшний день очень мало кельтологов, а раньше было и того меньше? Но любой индоевропеист заинтересовался бы такой редкой вещью. Будь она у кого-то из моих коллег в Москве или Ленинграде, я бы наверняка об этом знал. Если бы она попала к какому-нибудь дельцу за границей, он бы продал ее – один только год издания мог бы навести его на мысль о прибыли. Но тогда бы об этой сделке было известно на Западе, и этим немцам нечего было бы здесь делать. Если бы книга попала к какому-нибудь любителю легких денег у нас, он бы продал ее за границу незаконно в советское время или вполне законно – сейчас. Хотя сомневаюсь, что сейчас все сделки законные… Вы уж извините, в коммерции я не особенно разбираюсь. Удивительно одно: почему ее не ищут бретонцы? Это же их национальное достояние!
      – Они сами об этой истории ничего не знают. Я посылала запрос по электронной почте: они вообще не слышали о том, что ее когда-то кто-то находил.
      – Интересно, интересно… – Вениамин Георгиевич задумчиво затянулся. – Я полагаю, что книга каким-то случайным образом попала к человеку, который совершенно не имеет представления об ее ценности. Это не ученый, не делец, и вообще, скорее всего, какой-нибудь не самый образованный человек. Вы знаете, когда были тяжелые времена, и этой квартиры у меня еще не было, я жил с мамой, братьями и сестрой в коммунальной квартире. И у нас там были соседи, простая рабочая семья. Очень милые люди, надо сказать, но абсолютно необразованные. Кровати у них не было, и в комнате стоял узкий такой топчан. Представляете себе, что это такое? Просто доски, на них – матрац, а вместо ножек, какие бывают у обычной кровати – четыре стопки томов Брокгауза и Эфрона. От бывших хозяев квартиры осталась неплохая библиотека. Сами хозяева бежали за границу в семнадцатом году, а книги, естественно, оставили. И мои соседи использовали эти книги так, как считали нужным. Наверное, просто не подозревали том, что от книг могла быть какая-то иная польза. Меня это, конечно, тогда шокировало, но сейчас я понимаю, что люди не ведали что творили, вот и все. Не спать же им было на полу: по полу мыши бегали! Возможно, что и ваша многострадальная рукопись сейчас используется как подставка или что-нибудь в этом роде.
      – Надеюсь, что нет… Хорошо еще, что нашлись девочки, которые этим заинтересовались, догадались переснять.
      – Мне думается, кроме этих студенток вам никто не поможет… – он стряхнул пепел и пристально посмотрел на меня, – Да, скажите, а кто дал Вам мой телефон? Ваш звонок меня очень удивил, потому что я прошу всех, кто меня знает, ни под каким видом не сообщать мои координаты кому бы то ни было. Близких родственников у меня нет, и квартира после моей смерти достанется государству. И мне уже много раз звонили всякие мошенники, которые хотели взять меня под опеку для того, чтобы получить эту жилплощадь после моей смерти. Я таким людям не доверяю и, честно говоря, опасаюсь их…
      – Мне ваш телефон дал Владимир Черемис.
      – Это имя мне ничего не говорит. А кто это?
      – Мой старый друг, бывший однокурсник…
      – Тогда это не он. Я так понимаю, Владимир примерно ваш ровесник, а этот был совсем молодой. Почти мальчишка. Хиленький такой, рыжий, на лисенка похож. Я изредка выхожу подышать свежим воздухом он тут, видимо, прогуливается. И каждый раз здоровается, спрашивает, не надо ли помочь. А поскольку тимуровские отряды уже не существуют, – он сухо рассмеялся, – то я предполагаю, что желание помочь было отнюдь не бескорыстным. Что-то он уж больно назойливый. Ну да ладно, а то еще подумаете, что у меня мания преследования. – Он снова рассмеялся.
      Перед тем, как уйти от профессора, я положила на стол под абажур обещанные шестьсот рублей. Я сделала это по возможности незаметно, пока аккуратный хозяин относил на кухню поднос с чашками. Больше всего я боялась, что Вениамин Георгиевич начнет говорить "Что вы, что вы!" или "Зачем же, не надо!". Но он сдержанно поблагодарил меня.
      Как истинный джентльмен, профессор подал мне пальто в прихожей, а на прощание сказал:
      – Если Вас не затруднит, держите меня в курсе этой истории. Помочь вряд ли чем смогу, но мне и самому любопытно, где же отыщется рукопись.
      Я вышла из странной обманчивой высотки, прошла через слабо освещенный двор. Книгу – хоть и не ту! – я бережно прижимала к себе, хотя она вполне бы поместилась в моей сумочке. Сейчас спущусь в метро, а там по дороге домой и почитаю…
      – Маргарита!
      – Ой, господи!
      В следующую секунду я лежала на мокром тротуаре, по которому бежала мутная дождевая вода. Какой-то пожилой мужчина склонился надо мной:
      – Вы не ушиблись? Он помог мне подняться.
      – Ничего страшного, испачкалась только…
      – До чего дошла эта молодежь, – процедил он сквозь зубы, и посмотрел в темноту…
      Мне было неудобно привлекать к себе внимание, и я быстро зашагала в сторону метро. Я попыталась вытереть пальто его платком, но только размазала грязь еще больше.
      Только спустившись в метро и окунувшись в людской поток, я начала соображать, что же произошло. Итак, я пересекла двор, вышла на улицу, и уже подходила к станции, как меня окликнул Рыжик. Я даже не успела удивиться тому, что он прождал-таки меня здесь, как вдруг он толкнул меня так, что я упала. Конечно, я выронила сумку и книгу… Сумка ему была, по-видимому, не нужна, но книга… Я точно помню, что когда я раскинула руки от неожиданности, он выхватил у меня Библию и побежал. Я попробовала себе представить это со стороны… Возмутительно! Никто даже не пытался его остановить, поймать… А я то-то хороша! Молча шлепнулась на тротуар, и все. Надо было кричать… А что положено кричать в таких ситуациях? "Держи вора!"? "Караул, ограбили!"? Глупо! Даже сейчас не сообразишь, а это все так быстро случилось. И ведь я даже не знаю, кто он. Пойти в милицию? И что я им расскажу? "Он меня толкнул и книжку отнял"? Детский сад! Да, вот еще что непонятно, а зачем ему нужна эта книга? Неужели он тоже ищет? Бред. Нет, не совсем. Если он хотел просто ограбить меня, то почему он не взял сумку с кошельком и документами?
      Стоя боком к неоткрывающимся дверям вагона, так чтобы не видно было испачканной полы пальто, я думала о моем безымянном и вероломном поклоннике. Кстати, не он ли подкарауливал профессора Матвеева на прогулках? "Рыжий, на лисенка похож". Или я что-то выдумываю? Хотя… Вообще для чего он за мной столько времени ходил и маргаритками завлекал? Ничего не понимаю… Приеду домой, позвоню Вениамину Георгиевичу. Может быть, к нему совсем другой человек приставал?
      Дома я и вовсе сникла и даже разревелась. Мне было обидно. Меня обманули. Не то, чтобы я поверила, что Рыжик влюблен в меня без памяти, но то, что он сделал, все равно было подлостью, особенно если учесть тот факт, что у меня только одно демисезонное пальто. Послезавтра мне идти в МГУ на семинар по германистике, а что я надену? Зимний пуховик разве что… Сейчас бы сесть за стол, посмотреть, как бретонцы перевели Новый завет в 20 веке, а и смотреть уже нечего. Села бы баба за стол, да стол за ворота ушел.
      За окном моросил нудный дождь, наверное, более удручающего антуража для такого неудачного вечера и придумать было нельзя. Я долго слонялась по квартире, пошла на кухню, выпила стакан ряженки, включила телевизор, посмотрела рекламу пива, выключила телевизор, включила радио. Послушала радио, снова началась реклама. Я выключила радио, открыла холодильник, закрыла его, хотя это было единственное место, где рекламу не передавали. Поискала сигареты. Не нашла. Решила позвонить Вениамину Георгиевичу.
      К телефону никто не подходил. Я ждала достаточно долго, но трубку никто так не поднял. В тишине что-то мягко потрескивало, и с каждым щелчком я вздрагивала: наверное, это он неторопливо снимает трубку с рычага… Нет, опять помехи! Я перезвонила через полчаса. Тот же результат. Вряд ли он вышел погулять в такую-то погоду. Набрала ему еще через четверть часа – та же история. Мне стало зябко и беспокойно. Что-то случилось с профессором? И это как-то связано с моим визитом? Но я ничего плохого сделать ему не могла… А Рыжик? Куда он побежал после того, как сбил меня с ног?
      Когда стало ясно, что успокоиться я не смогу, осталось одно: позвонить на мобильник Володе. Домой названивать я не решалась, хотя знала, что уж ко мне-то его супруга не станет ревновать. Но все равно я считала, что звонить домой женатому мужчине неприлично.
      – Ритулик-красотулик! – завопил Володька вместо приветствия. – рад слышать тебя, свет моих очей, но я сейчас жутко занят.
      – Володя, я не задержу. У меня только один вопрос: кто дал тебе телефон Матвеева?
      Володька растревожился и перестал балагурить. Неужели у меня был такой трагический тон?
      – Что случилось? Рита, ты… у тебя все нормально?
      – Относительно. У меня украли Библию.
      – Ой, ё! Ту самую?
      – Нет, не ту, но сейчас это не важно. Я боюсь, что… Не могу дозвониться до Вениамина Георгиевича. Мне надо срочно знать, кто тебе дал его телефон!
      – А черт его знает. Уже не помню.
      – Володя, ну пожалуйста, вспомни, напрягись! Это сейчас очень важно! Если с Вениамином Георгиевичем что-то случится, это будет на моей совести.
      – Рита, я постараюсь узнать, – Володя начинал нервничать, – а сейчас извини, ну никак не могу… В общем, пока, да связи!
      И гудки…
      – 35 -
      Пальто пришлось сдать в химчистку, и мне не оставалось ничего, кроме как надеть зимний пуховик и в нем поехать на Воробьевы горы. В пуховике было жарковато, особенно в метро, и я с большим удовольствием избавилась от него в гардеробе первого Гуманитарного корпуса. Поднимаясь по лестнице по направлению к суровым охранникам, проверявшим пропуска и студенческие, я встретила Александру, филолога-германиста. Саша иногда залезала в ирландщину, и даже опубликовала пару статей по поводу особенностей глагольных форм в современном английском на территории Северной Ирландии. Не могу сказать, что я очень ей обрадовалась: после вчерашних происшествий у меня сердце было не на месте и мне не особенно хотелось с кем-то вести светскую беседу, тем более с ней. Но не делать же вид, что я ее не замечаю!
      – А, Рита, привет! Ты тоже на семинар? Вот и отлично. Я как раз хотела с тобой поговорить. В Институте Языкознания будут чтения памяти Ярцевой, сборник делают. Ты будешь участвовать?
      Я покачала головой:
      – Я же этнограф, не лингвист…
      – Да брось ты, неужели ты не напишешь ничего филологического? Нет, ты напишешь, я знаю! Кстати, я совсем забыла тебе сказать, что твоя статья…Ээээ… Что с тобой, Рита?
      В холле прямо передо мной, на столе, застеленном выцветшим красным сукном, стоял огромный портрет Вениамина Георгиевича в траурной рамке. Перед портретом – вазочка с четырьмя поникшими гвоздичками, скорбно склонившими головы. Профессор глядел на меня с фотографии грустно и слегка иронично. Будто бы добродушно упрекал меня в том, что я наделала: "Что же это вы, деточка! Я от вас такого не ожидал…Да, не ожидал!" А что я натворила-то? Я же не хотела! Я совсем не хотела, чтобы он умирал! Я звонила ему, никто не отвечал, вот я и перестала звонить. Да еще придумывала себе весь вечер совершенно бессовестные обманные объяснения: может, на линии неполадки, может, у него отключили телефон или еще что. Хотя я чувствовала, что не в этом дело.
      Я подошла поближе, чтобы прочитать некролог. Да, так и есть, он умер позавчера, именно в тот день, когда я была у него. Значит, это произошло вечером… Но как это связано с моим визитом? Наверное, если бы я была виновата, ко мне давно пришла бы милиция… Стоп, в чем я виновата? Ни в чем. Даже если я как-то причастна к его смерти, то… но почему я так уверена, что причастна?
      – Рита! Рита! – Александра трясла меня за рукав. – Да что с тобой? Что ты так на Матвеевский портрет уставилась? Ну да, наука понесла тяжелую утрату… Или он тебе родственник?
      – Саша, мне надо срочно с тобой поговорить.
      То, что я выбрала не лучшую собеседницу, было ясно как день. Но если бы я удерживала в себе все свои мысли и чувства, то, наверное, сошла бы с ума на месте. Мы стали в пролете между этажами. Александра протянула мне сигарету. Я затянулась и слегка успокоилась. Ровно настолько, чтобы говорить членораздельно.
      – А чего тут непонятного? – дернула изящными плечиками Александра, на удивление бесстрастно выслушав мой рассказ.- Это же просто черт.
      – Что – просто черт? – Мне было легче уже от того, что говорливая Александра выслушала меня, не перебив ни разу. Поэтому я считала своим долгом выслушать ее парадоксально бестолковые – как всегда! – выводы. И по возможности в них вникнуть. Даже взбалмошная Саша могла иногда сказать что-нибудь дельное.
      – Этот Рыжик твой. Ты ирландские сказки и былички читала?
      – Читала. Но какая связь?
      – Еще? – она протянула мне очередную сигарету.
      Отказаться в такой ситуации было невозможно.
      – Так вот, если там кому встречается молодой человек приятной наружности – а ты именно так о нем говорила! – да еще рыжий, то добра не жди. Это точно сам дьявол. Я помню, Таня Михайлова об этом много писала, у нее была статья…
      – Саша, я тебя умоляю! Это был совершенно реальный человек, насчет приятной наружности – дело вкуса.
      – Но он же был рыжий!
      – Рыжий. Ну и что?
      – Значит, дьявол. И это очень хорошо согласуется. Кому еще нужна была Библия? Ты ж сама говорила, что кто-то там из-за нее в каком-то году совершил сделку с дьяволом.
      – Саша, я говорю не о филологических ассоциациях! Пойми, человек умер!
      – Вениамин Георгиевич? Так ему лет-то… Дай Бог нам столько прожить.
      – Но когда я была у него, он был абсолютно здоров!
      – Ну и что? – она снова жеманно пожала плечами. – У меня дед так бегал-бегал до восьмидесяти шести лет, здоровее нас был. А потом раз – сердце. И все. Нет деда. А за два дня до того ему бабка скандал устроила, за то, что он ей с тридцатилетней теткой изменял. А ты говоришь!..
      – Я не про то говорю. Из-за этой книжной истории уже один человек умер в Питере. И у него ограбили квартиру.
      – А у Матвеева ограбили?
      – Не знаю.
      – Ну вот видишь.
      – Да ничего я не вижу!
      – Ну хорошо, а кто тогда твой Рыжик по-твоему? Если не черт, то кто?
      – Какой-нибудь охотник за антиквариатом. Димка, Татьянин сын мне рассказывал, что там, в Питере народ охотится за Библией, чтобы продать ее на Запад. И покупателя нашли. Ой, не знаю… Что им стоит сесть на поезд да в Москву приехать? Наверное, Рыжик один из них…Вениамин Георгиевич его не пустил на порог, а потом он как-то узнал, что я интересуюсь книгой. Может быть, он выведал телефон Матвеева и каким-то образом подкинул его Володьке. Иначе не сходится.
      – Все-то ты рационализируешь… Ой, смотри, Тамара Борисовна идет! Давай у нее спросим?
      – Что спросим?
      – Здравствуйте, девочки! – Тамара Борисовна Шварц, крупная дама и крупный ученый, медленно спускалась по лестнице, умудряясь одновременно поправлять шиньон, кивать мчащимся мимо студиозусам, и пробегать глазами настенные надписи.
      – Надо же, что современные юные филологи пишут! – она кивнула на любовно вычерченное черным маркером слово "фаллос", – Вот что значит образование! В наше времена на стенах писали несколько иное слово… Риточка, а что это с вами такое? У вас горе? Она стала около меня, тяжело дыша, так что старомодное жабо на ее груди то поднималось, топорщась рюшами, то опадало.
      – Тамара Борисовна, у Риты обострение комплекса вины. Она считает, что Матвеев из-за нее умер, – с детской непосредственностью заявила Александра. Меня всегда раздражало ее поведение в стиле "анфан террибль", но сейчас это было кстати: сама бы я объяснить ничего не смогла.
      – Да что это вы, Риточка, выдумываете? Если уж кого винить или подозревать, то меня, я же его умершим обнаружила!
      – Вы?! – я снова заволновалась да звона в ушах. – Расскажите, как это было?
      – Ну как… Я ведь тесно с ним общалась, была в некотором роде его ученицей, вернее одной из учениц. А сейчас я собираю материал для учебника, который будет называться "История лингвистических учений двадцатого века" или что-то в этом роде. И я приходила к Вениамину Георгиевичу каждую неделю, мы с ним беседовали, он мне советы давал.
      – А он не жаловался на здоровье? – робко спросила я. Все-таки мне хотелось найти себе оправдание.
      – Нет, нет, нет! – она энергично замотала головой, отчего только что поправленный шиньон снова сполз набок. – Вениамин Георгиевич никогда не жаловался. У него была очень тяжелая жизнь, как у многих людей его поколения, но он привык переносить все трудности молча. Конечно, он выглядел усталым, но в его возрасте это простительно. Особенно если учесть, что он до последнего дня работал. Кто теперь будет разбирать его архив – неизвестно…
      – А когда Вы пришли к нему позавчера… – я робко попыталась вернуть ее к интересующей меня теме.
      – Когда я пришла к нему… Это было вечером, часов в девять. У меня поздно заканчивается пара здесь, поэтому мы и назначали наши встречи на такое время. Так вот. Я пришла, смотрю – дверь его квартиры не закрыта. Но не открыта нараспашку, а прикрыта и не заперта.
      Она задумалась, по-видимому припоминая детали. Я тоже призадумалась: точно помню, что профессор плотно закрыл за мной дверь, помню даже щелчок цепочки. Значит, за время, прошедшее после моего ухода (а ушла я примерно в шесть, самое позднее – полседьмого) и девятью часами, когда на площадке появилась Тамара Борисовна, кто-то успел побывать в его квартире. И уйти, не закрыв дверь.
      – И я помню, что удивилась, – продолжала Шварц, – Ведь он никогда заранее не открывал мне дверь. Обычно я звонила, он еще спрашивал "Кто?", и только потом открывал. Долго открывал, у него там замки, защелки на цепях… А тут не заперто! Но я не придала этому особенного значения. Я открыла дверь, вошла в прихожую, громко сказала "здравствуйте", чтобы он услышал, если он в дальней комнате. Мне никто не ответил. Вот тогда я уже забеспокоилась. Я вошла в гостиную, где у него библиотека. Вы, Риточка, были там, представляете себе… И вот там он лежал на ковре посреди комнаты. Просто лежал, как будто заснул прямо на полу. Я испугалась, подумала: человеку плохо, надо помочь. Попыталась окликнуть его, помочь встать, взяла за плечо, и поняла, что уже все… Тут же вызвала скорую, они приехали через пятнадцать минут. Констатировали смерть. Только на этих словах добродушное лицо Тамары Борисовны помрачнело.
      – А от чего наступила смерть, не сказали? – спросила Александра.
      – Сердечная недостаточность. Они не стали его особенно осматривать, да и, по-моему, диагноз поставили только для того, чтобы что-нибудь в своих бумажках написать. И так все ясно: возраст…
      – А милицию вызывали? – робко спросила я.
      Тамара Борисовна кивнула.
      – Да, врачи вызвали. Он ведь один жил, ближайших родственников нет, о дальних неизвестно… У него же вся родня погибла в тридцатые годы, может быть, вы знаете эту историю. Хотя вряд ли, он не любил об этом говорить. Поскольку смерть наступила от естественных причин, они формально это констатировали… Квартиру, кажется, собирались опечатывать, но меня эти подробности уже не касались.
      – А вы уверены, что смерть была естественной?
      – Рит, ну ему же почти сто лет было! – фыркнула Александра.
      Но я не унималась.
      – Хорошо, допустим, ни врачи, ни милиция ничего странного не заметили… А вы, Тамара Борисовна? Вас ничего не насторожило?
      – Рита, а почему вы так волнуетесь? – строго спросила Тамара Борисовна, снова поправляя шиньон.
      Я смутилась. Не рассказывать же ей про Сашину чертовщину? Шварц убежденная материалистка. Не поймет. Да я и сама в эти бесовские штучки не верю.
      – Но ведь получается, что я была последней, кто видел его живым…
      – Ага, – хихикнула Александра, – и ты, конечно, уже готова сама себя обвинить в его смерти, пойти в милицию и сдаться. Можешь идти: тебе никто не поверит, и в тюрьму не посадят. У тебя на лбу написано, что ты таракана прихлопнуть не можешь! А если случайно раздавишь – ночь потом спать не будешь: обрыдаешься.
      – Нет, я не о том! – Кажется, даже, несмотря на мою природную беззлобность, я начинала сердиться. Впрочем, редкий человек мог долго выдержать общение с "душечкой Сашечкой", как называли ее за глаза. – Тамара Борисовна, Вам ничего не бросилось в глаза непривычного? Может быть, в комнате был беспорядок? Может быть, книги на полу валялись?
      – Вы не заметили следов борьбы, обломков холодного оружия и дырок от пуль на стенах? – иронически подпела мне Алекандра.
      Но Тамара Борисовна пропустила ее ехидную реплику мимо ушей и ответила серьезно:
      – Нет, ничего особенного. Сейчас постараюсь еще раз представить себе всю обстановку комнаты… Никакого беспорядка, он всегда был предельно аккуратен. Книги на столе лежали ровной стопкой, так всегда бывало, когда он работал. Вы помните этот роскошный письменный стол, "бюро", как он его называл… С одной стороны стопка книг, с другой – поднос с чаем, две чашки.
      – Поднос с чаем? Две чашки?! – почти вскрикнула я.
      – Да… – удивленно прошептала Тамара Борисовна. – А что в этом удивительного? Каждый раз, когда кто-нибудь приходил к нему, он заваривал чай, приносил с кухни поднос. Целая чайная церемония. Он вам ведь тоже чай приносил?
      – Да, приносил, а перед тем, как я ушла, унес поднос с чашками на кухню. Я точно помню! Если Вы пришли, а поднос с чашками уже стол на столе, то либо он приготовил чай заранее…
      – Нет, нет, заранее он никогда не готовил! – возмутилась Тамара Борисовна. – Он всегда приносил свежезаваренный чай уже после того, как гость придет с улицы, настроиться на помещение. Он человек другого времени, другой эпохи. Тогда жили неторопливо, а не как сейчас… – она едва увернулась от шустрого студента, который с фантастической скоростью взбежал вверх по лестнице.
      – То есть, если поднос с чашками стоял на столе до вашего прихода, значит, у Вениамина Георгиевича были гости до того как пришли вы и после того, как ушла я.
      – Может быть, но утверждать не берусь, – задумчиво произнесла Шварц.
      Некоторые время мы втроем стояли молча. Вспомнился рассказ Димочки о том, как отца его питерского друга кто-то отравил водкой… И там искали ту самую Библию, и здесь…
      – Тамара Борисовна, вы сказали, что он лежал на ковре как будто спал. Или видно было, что человек перед смертью мучился? Может быть поза какая-то неестественная? Цвет лица необычный? Я не знаю, что там бывает при отравлении?
      – Помилуйте, какое отравление?! – рюшечки на груди ученой дамы заходили ходуном от негодования. – Риточка, вы фантазируете! Он выглядел так, как будто прилег отдохнуть. Если бы у него хватило сил сделать пару шагов и лечь на диване, то казалось бы, что он просто устал и прикорнул.
      – Но ведь когда я уходила, он совершенно не выглядел усталым. Вряд ли я могла так его утомить. Я еще поразилась, какой он бодрый.
      – Знаете что, Риточка, – с материнской нежностью в голосе произнесла Тамара Борисовна, – Выбросьте эту историю из головы. Вы ни в чем не виноваты. В определенном возрасте смерть, увы, дело естественное. Он прожил долгую жизнь и сделал столько, что, не побоюсь сказать этого, скорбь тут не совсем уместна. Ну, все, девочки, мне еще надо на заседание кафедры поспеть. Всего доброго!
      Мы откланялись.
      – Хватит тут стоять, – толкнула меня в бок Александра, – На семинар уже опаздываем. Скорее бы лифты уж починили!
      Действительно, взбираться на десятый этаж, где проходил семинар, было не особенно приятно. Но зато я могла слегка переварить услышанное, изредка отвлекаясь на щебетание Александры.
      Итак, я почти уверена, что дело нечисто. Не в том мистическом смысле, в каком понимала эту историю душечка Сашечка.. Я была уверена, что Матвеева убили. Да, бывает так, что внешне здоровый старик умирает от внезапной остановки сердца. Но… Кто-то приходил к нему. И этот кто-то не оказал помощи, не вызвал "скорую"… Или Вениамину Георгиевичу стало плохо после ухода гостя? Но тогда бы дверь была заперта. А так получается, что человек увидел, что профессор мертв (или по крайней мере, видел, что тому стало плохо) и преспокойненько ушел. Дверь, насколько я понимаю, не захлопывается, только закрывается изнутри. Вот она и была прикрыта. Внешне все пристойно: почти столетний старец тихо-мирно скончался, как будто заснул… Или его усыпили? Много ли надо снотворного такому старому человеку? Не знаю, правда, есть ли снотворное, которое подсыпают в чай? Бывают успокоительные сиропы, которые в добавляют в питье. Это не то. Есть бальзамы, которые пьют с чаем. Мог человек прийти с бальзамом как с угощением, я ведь пришла с печеньем? Э, да при желании много чего придумать можно!
      И тот питерский алкоголик тоже вроде бы сам по себе умер: сколько их травится поддельной водкой? Ни там, ни тут не подкопаешься. Но и там и тут искали одно и тоже. И не нашли.
      Кто это мог быть? Рыжик? Нет. Его Вениамин Георгиевич и на порог бы не пустил, а уж чай с ним пить точно не стал бы. Он мог пустить к себе только человека из нашей, академической среды. А кто к нему мог прийти? Тамара Борисовна не знает… Я тоже.
      – 36 -
      На этот раз я не постеснялась позвонить Володе домой. И, конечно же, к телефону подошла жена…
      – Маргарита, добрый вечер! Я все напоминаю Вовке, чтобы он вам перезвонил, но у него в одно ухо влетает, сами знаете… Сейчас я его позову.
      И через некоторое время издалека послышалось:
      – Вовка! Ну, оторвись ты, наконец, от своего интернета! Сил моих больше нет это видеть! Тебя Маргарита к телефону… Мог бы и побыстрее! Неудобно, человек ждет.
      Я вздохнула, собираясь с мыслями. Опять эта дрожь в коленках!
      – Але, Рита, здравствуй!
      Ага! Как с домашнего телефона, никаких "Ритулек-красотулек!"… Впрочем, не до того сейчас. По возможности сухо и четко я изложила Володе все, что произошло на Красных Воротах и то, что узнала в первом Гуме на лестнице. И свои соображения заодно.
      – Рита, бросай это все к чертям собачьим! Сейчас же! Немедленно! – Голос у Володи странно изменился.
      – Но как бросать? А книга?
      – Какая книга? Ты понимаешь, в какую историю ты ввязалась? Вернее, я тебя ввязал… Если и там и там – убийства, то кто знает, чем дело продолжится? Тебе еще повезло, что тот Рыжий тебя не грохнул, а только в лужу толкнул.
      – Ты тоже думаешь, что это убийства?
      – А ты – нет?
      – Я – да…
      – Вот именно! Убийства и ограбления!
      – Только одно ограбление…
      – Почему одно? Никто ведь не знает, что было у старика в доме кроме книг. Может и какие-то ценные штучки пропали. Ты же говоришь, что там тоже старинные вещи были и все такое?
      – Ну в общем да… Наверное… Но там никаких следов грабежа. Везде порядок, по крайней мере, Тамара Борисовна так сказала.
      – Так правильно! Преступник не торопился, времени у него было до фига и больше. Да и потом, если это был кто-то, кто часто приходил к Матвееву, то наверняка этот кто-то знал, где какие хорошие вещи лежат. Хотя бы примерно. Он и взял тихонько и аккуратно, так чтобы никто не заметил. А в Питере торопились, потому что знали, что мог вернуться хозяин квартиры или гости. Да и потом там всегда можно было свалить вину на каких-нибудь анонимных алкоголиков… В общем так, Рита, обещай мне, что ты с сегодняшнего дня прекращаешь заниматься всей это ерундой и думаешь только о себе.
      – Я не могу этого обещать.
      Откуда у меня взялась уверенность в том, что я найду книгу, даже если это и правда опасная затея, не знаю сама. Наверное, я не принимала всерьез то, что говорил Володя, а может, мне хотелось, чтобы он еще поволновался за меня.
      – Ритка, пойми, ты живешь одна, дверь в твоей хрущобной квартирке картонная. Вышибут ее изящным движением плеча и заявятся к тебе.
      – Не бойся, я с ними водку пить не буду. И чай тоже. Кстати, ты заметил, что они убили одного больного человека, и другого – совсем старого? И там и там вроде как причина смерти легко объясняется. Моя смерть будет смотреться не так естественно.
      – А тебе это будет очень важно на том свете?! – почти заорал Володя.
      – Нет, но им будет важно. Их арестуют. И ты скажешь милиции, что…
      – Делать мне больше нечего! Рита, мне будет гораздо приятнее, если ты останешься в живых. К черту их с этой книгой!
      – Да, кстати, как ты относишься к мистической стороне этой истории?
      – Рита, будь умницей, а? Твой юмор мне всегда нравился, но сейчас все-таки давай поговорим серьезно. Я вообще считаю, что тебе надо плюнуть на всю эту заварушку. Еще лучше будет, если ты какое-то время поживешь у друзей. Ведь этот рыжий прекрасно знает, где ты обитаешь. А там, глядишь, все устаканится, вернешься к себе. Да хоть у нас живи…
      – А лягушек кто кормить будет?
      – Вот ведь, ёпэрэсэтэ! Твой героизм меня сражает наповал. То, что лягушки сдохнут, это, конечно трагедия. Но… – он тяжко вздохнул, видимо, делая нечеловеческое усилие для того, чтобы объяснить мне очевидное: – Если тебя убьют, их вообще никто никогда кормить не будет. Они по-любому сдохнут.