1

ДО ПОЯВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ

Существует много различных причин, отчего человек начинает регулярно и в больших дозах употреблять алкоголь. Причины могут быть разные, а результат, как правило, один.

В 1973-м году мой партнер по работе был жизнерадостным выпивохой. В 1976-м он превратился в выпивоху с едва заметными сложностями в общении, а к лету 1979-го пальцы его уже сами тянулись к ручке двери, ведущей в алкоголизм. Как и многие пьющие регулярно, в трезвом виде это был человек обаятельный, если не сказать — утонченный, и достойный во всех отношениях. Он и сам о себе так думал. Оттого и пил. Ибо был убежден, что, выпив, сможет еще удачнее соответствовать представлению о себе как о достойнейшем и обаятельнейшем человеке. Конечно, поначалу у него получалось неплохо. Однако время шло, дозы все увеличивались, и спустя какое-то время едва уловимая погрешность программы — трещинка, возникшая неведомо когда, — разрослась и зазияла бездонной пропастью в общей схеме его жизни. Его достоинства и обаяние понесло вперед на таких скоростях, что он уже сам за ними не поспевал. Случай обычный. Но большинство людей ни за что не хочет считать «обычным случаем» собственную персону. А натуры утонченные — и подавно. В надежде снова найти в себе то, что уже потерял, он решил забрести еще глубже в алкогольный туман. С тех пор дела его шли только хуже.

Впрочем, днем, до захода солнца, он еще держался достойно. Уже несколько лет подряд я сознательно старался не встречаться с ним по вечерам, и поэтому, по крайней мере для меня, он еще оставался достойным человеком. Хотя я знал, что все его достоинства исчезают с наступлением темноты, как знал о том и он сам. В разговорах с ним мы ни разу не затрагивали этой темы, но оба знали, что каждый в курсе происходящего. Отношения наши по-прежнему оставались прекрасными. Но друзьями, как раньше, мы быть перестали.

Не могу сказать, что мы понимали друг друга на все сто процентов (дай Бог, чтобы хоть процентов на семьдесят), но это был мой лучший приятель студенческих лет. И мне было особенно горько наблюдать, как такой человек опускался все ниже, теряя достоинство прямо у меня на глазах. Хотя — может, с такой вот горечью к нам и приходит зрелость...

К моменту, когда я появился в конторе, он уже принял свою порцию виски. После одной порции, если ею ограничивался, он был еще в норме. Но в этом деле есть свой неизменный закон. Стоит начать с «одной», как вскоре как-то незаметно для себя переходишь и на «пару-тройку». Как только такое случится с ним, мне придется порвать с этой фирмой и искать другую работу. Стоя перед решеткой кондиционера, я просушивал взмокшее тело и отхлебывал приготовленный секретаршей холодный ячменный чай. Он молчал, я тоже не произносил ни звука. Пятна яркого полуденного света лежали фантастическими кляксами на линолеуме. За окном внизу, весь в зелени, раскинулся парк, крохотными точками на траве виднелись ленивые тела загорающих. Мой напарник сидел напротив меня и концом шариковой ручки ритмично тыкал в левую ладонь.

— Ты что, развелся? — заговорил он, наконец.

— Да уже три месяца! — ответил я, не отводя глаз от пейзажа в окне. Без темных очков болели глаза.

— Почему развелся?

— По личным причинам.

— Ну, это понятно, — произнес он терпеливо. — Ни разу не слышал о разводе не по личным причинам.

Я молчал. Вот уже много лет между нами было что-то вроде негласной договоренности: не касаться проблем личной жизни друг друга.

— Я не собираюсь ничего выпытывать, — пояснил он, как бы извиняясь, — Но все-таки мы с ней тоже были друзьями, и это меня несколько... шокировало. Я ведь думал — вы хорошо ладили...

— А мы всегда хорошо ладили. И разошлись без скандала.

Озадаченный, мой напарник замолчал, только шариковая ручка все щелкала, тыкаясь в его распахнутую ладонь. На нем была темно-голубая рубашка с черным галстуком, волосы сохраняли аккуратные следы расчески. Одеколон и лосьон, судя по запаху, из одного набора. На мне же — майка, на которой Снупи6обнимался с доской для виндсерфинга, старенькие, добела застиранные «ливайсы» и замызганные теннисные туфли. На любой посторонний взгляд, он смотрелся куда приличнее.

— Помнишь то время, когда мы работали вместе с ней, втроем?

— Прекрасно помню, — ответил я.

— Хорошее было время, — сказал мой напарник.

Я прошел от кондиционера в центр комнаты, плюхнулся на шведский диван небесно-голубого цвета, заколыхавшийся подо мной, как желе, вытянул из настольной сигаретницы для посетителей штуку «Пэл-Мэла» с фильтром и прикурил от массивной зажигалки.

— Ну и что?

— Пожалуй, мы тогда схватились за слишком много дел сразу...

— Это ты про объявления для журналов?

Мой напарник кивнул. Я вдруг ощутил к нему что-то вроде сочувствия: он, видно, порядком помучился перед тем, как начать такой разговор. Я взял со стола увесистую зажигалку, повернул винт и укоротил длину пламени.

— Я понимаю, что тебе неохота про все это говорить, — сказал я и положил зажигалку обратно на стол. — Но ты вспомни сам. С самого начала — не я принес эту работу, и не я предлагал ею заняться. Это ты ее нашел, и предложил ее всем тоже ты. Разве не так?

— Тогда была вынужденная ситуация, я не мог отказаться. И к тому же, у нас была куча свободного времени...

— Опять же, и деньги получились хорошие...

— Да, мы тогда прилично заработали. И в контору попросторнее перебрались, и людей смогли побольше нанять. Я вот машину себе заменил, квартиру купил новую, обоих детей в частный колледж отдал — тоже прилично стоило... Все-таки к тридцати уже лучше что-нибудь иметь за душой.

— Ну, ладно. Заработал — и заработал. Чего тут оправдываться?

— Да вовсе я не оправдываюсь! — ответил мой напарник. Сказав так, он подобрал брошенную на стол авторучку и несколько раз легонько потыкал ею в ладонь. — Только знаешь... Сейчас, как вспомню те времена — как-то даже не верится, что все действительно было. Все эти наши долги на двоих, переводы чего ни попадя, объявления на стенах метро...

— Ну, если ты чувствуешь, что давно не расклеивал объявлений — я и сейчас могу составить тебе компанию... Он поднял голову и посмотрел на меня.

— Эй, я же не шутки шучу...

— Я тоже, — ответил я.

Мы помолчали.

— Столько всего изменилось с тех пор, — произнес, наконец, мой напарник. — Скорость жизни, мысли людей... Вот, например, сейчас мы даже не знаем, сколько зарабатываем на самом деле! Приходит налоговый эксперт, сочиняет бумажки какие-то непонятные: «там вычитаем, тут погашаем, здесь у нас налог чрезвычайный» — и так без конца...

— Но это везде так!

— Да я понимаю. И даже понимаю, что без этого — никуда. Но раньше было все-таки... веселее.

— «Дольше живу — и все выше тени невидимых стен у моей тюрьмы...» — пробормотал я себе под нос.

— Это что такое?

— Так, ерунда, — сказал я. — Ну-ну, и что же?

— А то, что сейчас у нас — сплошное выколачивание денег. Мы просто эксплуататоры, кровососы — и ничего больше.

— Эксплуататоры? — удивившись, я посмотрел на него. Между нами было расстояние в пару метров; он сидел на стуле, и его голова находилась выше моей сантиметров на двадцать. За его головой висела картина. То было какая-то новая, не виданная мною ранее черно-белая литография, изображавшая рыбу с крыльями. Судя по морде, рыбе было не особенно радостно от наличия крыльев у себя на спине. Видимо, она плохо понимала, как ими пользоваться. — Кровососы?... — переспросил я, на этот раз самого себя.

— Они самые.

— Ну, и чью же кровь мы сосем?

— Да всех вокруг понемногу!

Кисти его рук находились как раз на уровне моего взгляда. Задрав ноги и скрестив их на спинке небесно-голубого дивана, я неотрывно следил за танцем ручки у него на ладони.

— Как бы там ни было, разве ты не видишь, что мы изменились?

— Все по-старому. Никто не менялся, и ничто не менялось...

— Ты что, на самом деле так думаешь?

— Да, я так думаю. Никакой эксплуатации не существует. Это все детские сказки.

Ты же, я надеюсь, не веришь, что дудками Армии Спасения можно и впрямь спасти белый свет? Не придумывай то, чего нет!...

— Ну, ладно — может, я напридумывал лишнего... — вроде как согласился он. — На прошлой неделе ты — вернее, мы оба — сочиняли текст рекламы про маргарин. Надо сказать, отменная получилась реклама. Отзывы были самые положительные. Но ты мне скажи: сколько раз за последние годы ты лично ел маргарин?

— Ни разу. Терпеть не могу маргарин.

— Вот и я ни разу. В этом-то все и дело! Раньше мы, по крайней мере, работали от чистого сердца, верили в то, что делали, за это и уважали себя. А сейчас? Засоряем мир всяким дерьмом — словами без сути и смысла...

— Маргарин, между прочим, — полезный для здоровья продукт. И жиры в нем — исключительно растительные, и холестерина до крайности мало. Старческие болезни от него не развиваются, а в последнее время, говорят, даже вкус стал совсем не плохой... И стоит дешево. И хранится долго...

— Вот и жри его сам!

Я откинулся вглубь дивана и медленно потянулся всем телом.

— Да не все ли равно? Едим мы с тобой этот маргарин или нет — в конечном счете, разницы-то никакой! Переводить дежурную белиберду или сочинять рекламную фальшивку про маргарин — по сути, одно и то же занятие! Да, мы засоряем мир бессмысленными словами. Ну, а где ты их видел — слова, имевшие смысл?... Брось ты, ей-Богу: не бывает ее, работы от чистого сердца. Нигде ты ее не найдешь. Это все равно, что пытаться дышать от чистого сердца или мочиться от чистого сердца в сортире!

— Все-таки раньше ты был как-то... невиннее.

— Возможно, — сказал я и затушил в тяжелой пепельнице сигарету. — «В одном невинном городишке один мясник невинный жил. Он на невинные котлетки невинных телочек рубил»... Конечно, если ты думаешь, что надираться виски с утра пораньше — занятие вполне невинное, то можешь продолжать сколько влезет! Тишина затопила комнату. В долгой паузе раздавалось лишь мерное клацанье авторучки о деревянный стол.

— Извини, — не выдержал я. — Я не хотел с тобой так разговаривать.

— Да все в порядке, — сказал мой напарник. — Может, здесь ты как раз и прав...

Звонко щелкнув, отключился перегревшийся кондиционер. Стоял тихий полдень. Такой тихий, что делалось жутко.

— Возьми себя в руки, — сказал я. — Ты посмотри, сколько всего мы уже добились — только своими силами! Никому не должны — и нам никто не должен... И уж, по крайней мере, в нашем деле больше здравого смысла, чем у этого сброда карьеристов, чья задница всегда прикрыта, а жизнь — от должности до должности, и которые ничего не умеют, кроме как разваливаться в креслах с самодовольными мордами...

— Мы же были друзьями, так ведь?...

— Мы и сейчас друзья, — сказал я. — Всю дорогу вместе прошли, друг за друга цепляясь.

— Мне так не хотелось, чтобы вы разводились.

— Знаю... — ответил я. — Но, может, все-таки объяснишь мне насчет овец?

Он кивнул, отправил ручку обратно в карандашницу, потер пальцами веки — и начал:

— Человек этот появился сегодня в 11 утра...

2

ПОЯВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ

Человек этот появился в 11 утра. В таких маленьких фирмах, как наша, время суток под названием «одиннадцать утра» бывает двух разновидностей. Либо это — капитальная запарка, либо — капитальное безделье; чего-то среднего не дано. Или мы бестолково суетимся и бегаем, в делах по самые уши, — или так же бестолково клюем носами и досматриваем утренние сны. Что же касается «дел средней важности», если такая штука вообще бывает, то их всегда очень удобно выполнить «как-нибудь после обеда».

Человек этот появился утром именно второй разновидности. Утру, случившемуся в тот день, можно смело ставить памятник Классического Безделья. Всю первую половину сентября мы вкалывали как ненормальные; но лишь только заказ был выполнен, жизнь в конторе остановилась. Трое, включая меня, взяли неиспользованные летние отпуска с опозданием на месяц; всем же остальным работы только и оставалось, что с утра до вечера затачивать карандаши. Мой напарник выскочил снять денег в банке; другой сотрудник убивал время, слушая свежие пластинки в демонстрационном зале музыкального магазина напротив; и только девочка-секретарша, оставшись одна в опустевшей конторе, изредка отвечала на телефонные звонки да листала «Прически осеннего стиля». Дверь в контору он отворил без единого звука — и так же беззвучно затворил ее за собой. При этом его бесшумные движения вовсе не выглядели нарочитыми. Напротив, все в нем казалось обычным и очень естественным. Настолько обычным и настолько естественным, что девочка-секретарша не сразу осознала сам факт его появления в конторе. Когда она поняла это, он уже стоял прямо перед ее столом и взирал на нее сверху вниз.

— Если это возможно, мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из начальства, — произнес человек. Сказано это было тоном, с каким смахивают перчаткой невидимую пыль со стола.

Девочка никак не могла сообразить, что, вообще говоря, происходит. Подняв голову, она уставилась на незнакомца. У того был слишком проницательный взгляд, чтобы оказаться заурядным клиентом. Для налогового эксперта он был слишком хорошо сложен, для полицейского — выглядел слишком интеллигентно. Никаких других профессий ей вспомнить не удавалось. Точно известие о какой-то неотвратимой беде, человек этот возник неизвестно откуда и стоял теперь прямо перед ее глазами.

— Их сейчас нет! — пролепетала секретарша, поспешно захлопнув журнал. — Обещали быть через полчаса...

— Я подожду, — мгновенно ответил он. Будто знал заранее, что ему скажут.

Лихорадочно пытаясь решить, не спросить ей хотя бы имя посетителя, секретарша вконец запуталась, отказалась от этой мысли и провела гостя в приемную. Человек опустился на небесно-голубой диван, положил ногу на ногу — и застыл как каменный, упершись взором в электронные часы на стене напротив. Через некоторое время она принесла ему ячменного чая, а он все сидел, не сдвинувшись ни на миллиметр.

— Прямо там, где сейчас сидишь ты, — сказал мой напарник. — Вот так же сидел себе, не меняя позы, и тридцать минут подряд сверлил глазами часы!... Я поизучал глазами изгибы дивана, на котором сидел, поднял взгляд к часам на стене и снова уставился на своего напарника.

Несмотря на жару, крайне редкую для конца сентября, гость наш был одет, что называется, «по всей форме». Из рукавов костюма — благородно-серых тонов, явно шитого в дорогом ателье — белоснежные манжеты выглядывали ровно на полтора сантиметра; безупречно подобранный галстук в изысканно-невнятную полоску был повязан с едва заметной асимметричностью; туфли из черного кордована блестели, как зеркала.

В свои тридцать пять — сорок лет при росте около ста семидесяти сантиметров этот человек не имел ни грамма лишнего веса. Узкие кисти рук без малейших морщин плавными линиями перетекали в длинные, много лет упражнявшиеся в гибкости пальцы и своим видом напоминали древнейшую форму биорастительности — два семейства извивающихся существ с общими грибницами-корневищами, в недрах которых и по сей день таились дремучие инстинкты самой первой жизни на Земле. Ногти, отшлифованные временем и кропотливой заботой, слагали на кончиках пальцев орнамент из безупречных по форме овалов. То были несомненно красивые и чем-то неуловимо странные руки. Вид этих рук заставлял подозревать, что владелец их — специалист какого-то очень узкого профиля, вот только какого именно — для всех оставалось загадкой.

В отличие от рук, лицо этого человека ничего особенного не рассказывало. Очень правильное лицо — простое и без выражения. Прямые, будто стесанные топором, линии надбровий и носа; ровная полоса сухих губ. Чуть темноватый, глубокий тон его кожи был совсем не похож на тот обычный загар, какой легко получают на пляжах и теннисных кортах. Разве только совсем чужое, неведомое солнце, припекая с небес над неизвестной землей, могло придать человеческой коже такой необычный оттенок.

Время ползло угрожающе медленно. Все эти тридцать минут были жестко-холодными и напряженными, точно болты в крепежной конструкции, что только и удерживает готовый вот-вот сорваться в небо гигантский цеппелин. И когда мой напарник, наконец, возвратился из банка, ему показалось, что воздух в конторе был страшно угрюм и тяжел. Как если бы всю мебель вокруг поприбивали гвоздями к полу.

— Я, разумеется, только хочу сказать, что мне так показалось...

— Ну, разумеется! — ответил я.

Одинокая секретарша на телефоне, сраженная столбняком, забилась в свой угол и подавала крайне мало признаков жизни. Сбитый с толку, мой напарник забрел в приемную, увидел там посетителя, автоматически представился, назвав свое имя и должность, и только тогда, наконец, гость нарушил позу истукана, извлек из нагрудного кармана тонкие сигареты, закурил и с озабоченно-хмурым видом выпустил в пространство перед собой узкую струю дыма. Воздух в комнате дрогнул и будто слегка разрядился.

— Времени в обрез. Так что перейдем сразу к делу, — негромко произнес посетитель. Сказав так, он вытащил из бумажника вычурную, чуть не режущую пальцы краями визитную карточку и с легким щелчком припечатал ее к столу. С карточки из особой, похожей на пластик бумаги неестественно-белого цвета глядели на мир черные, отпечатанные мелким шрифтом иероглифы имени и фамилии. Ни званий, ни должности, ни телефона — только эти четыре иероглифа. При одном взгляде на эту карточку начинали болеть глаза. Мой напарник перевернул визитку обратной стороной вверх, убедился в девственной белизне ее оборота, глянул еще раз на лицевую сторону — и поднял глаза на странного гостя.

— Вам знакомо это имя, не правда ли? — спросил тот.

— Да, знакомо.

Странный гость коротко кивнул, сместив подбородок вниз на несколько миллиметров.

Взгляд его при этом не дрогнул ни на мгновение.

— Сожгите ее.

— Сжечь?... — мой напарник, разинув рот, уставился на собеседника.

— Вот эту карточку. Прямо сейчас. Сожгите, пожалуйста, и выбросьте пепел, — слово за словом, будто строгая ножом, произнес посетитель. В абсолютной растерянности мой напарник взял со стола зажигалку, высек огонь и поднес язычок пламени к самому краю карточки. Взявшись пальцами за другой край, он подождал, пока та догорела до половины, затем опустил ее, пылающую, в большую хрустальную пепельницу посередине стола, и оба стали молча следить глазами за тем, как бумага медленно исчезала, превращаясь в белесый пепел. Когда карточка сгорела дотла, в комнате воцарилась глухая, свинцовая тишина, точно на поле боя после смертельной резни.

— Я нахожусь здесь как полномочный представитель всех интересов этого господина,

— нарушил паузу посетитель. — Иначе говоря, я хотел бы от вас понимания того обстоятельства, что все, о чем я сообщу, передается вам в соответствии с его личными волей и желаниями.

— Желаниями... — повторил мой напарник.

— «Желание» — наиболее красивое слово для обозначения принципиальной позиции субъекта по отношению к намеченной цели. Разумеется, — добавил незнакомец, — могут быть и другие выражения. Вы меня понимаете? Мой напарник попытался в уме перевести речь собеседника на человеческий язык.

— Понимаю...

— Как бы там ни было, мы не будем здесь рассуждать ни о понятиях с концепциями, ни о большой политике; разговор пойдет исключительно про бизнес. Слово «бизнес» этот человек произнес очень отчетливо, с явным американским акцентом: «бейзнесс». Как пить дать — предки-иностранцы где-нибудь во втором колене.

— Вы бизнесмен — и я бизнесмен. Если исходить из реальности, то ни о чем другом, кроме бизнеса, мы с вами и не должны говорить. А вопросами нереальной природы пусть займутся другие. Не так ли?

— Именно так, — ответил мой напарник.

— Наши же обязанности сводятся к тому, чтобы придавать нереальным категориям утонченно-привлекательный вид и вставлять их в жесткие рамки реальности... Люди зачастую сами бывают рады убежать в нереальное. А все потому, — и указательным пальцем правой руки гость погладил изумрудного цвета перстень на среднем пальце левой, — что им так кажется проще. В силу этого иногда получается, что нереальное уже вроде как вытесняет, выдавливает собой реальность. Однако, заметим: в нереальном мире нет места для бизнеса. Мы же, таким образом, представляем собой особую разновидность людей, чье появление влечет за собой проблемы и осложнения. Поэтому, — и, прервавшись, он снова погладил зеленый перстень, — если то, что я вам сейчас сообщу, вдруг потребует от вас принятия важных решений либо еще как-нибудь усложнит вашу жизнь, — то я просил бы заранее меня извинить.

Плохо соображая, о чем идет речь, мой напарник молчал.

— Итак, перейдем к реальным желаниям. Первое: мы желаем, чтобы вы немедленно остановили выпуск журнала с изготовленной вами рекламой страхового агентства П.

— Но, позвольте...

— Второе, — с силой оборвал незнакомец. — С работником, подготовившим эту страницу, мы желали бы непосредственно встретиться и поговорить. Посетитель извлек из нагрудного кармана пиджака белоснежный конверт, вынул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги и протянул моему собеседнику. Тот взял его и, развернув, пробежал глазами. Это была копия страницы с рекламой страхового агентства, сделанной, несомненно, в нашей конторе. Фотография — стандартный пейзаж Хоккайдо: снег, горы, овцы в долине да позаимствованные неведомо откуда строчки пастушьей песенки; ничего более.

— Таковы два наших желания. Собственно, насчет первого стоит сказать, что это решенное дело. А если быть совсем точным, то в русле этого желания уже принято соответствующее решение. И если имеют место какие-то сомнения, никто не мешает вам позвонить в издательство начальнику отдела рекламы.

— Да, действительно, — сказал мой напарник.

— Тем не менее, мы, со своей стороны, с легкостью можем представить серьезность того ущерба, который подобное затруднение может нанести фирме вашего масштаба. Слава Богу, мы — и вы знаете это — располагаем известного рода влиянием в данных кругах. И поэтому в случае, если наше второе желание окажется выполнимо и ваш сотрудник предоставит удовлетворяющую нас информацию, мы будем готовы с лихвой компенсировать все расходы по компенсации вашего ущерба. С лихвой, уверяю вас. Глубокая тишина затопила комнату.

— Если же мы не встретим у вас понимания в этом вопросе, — продолжал после паузы незнакомец, — вам прийдется сойти с дистанции. С этого дня и до скончания века в этом мире для вас не найдется свободного места. Снова — давящая тишина.

— У вас есть какие-нибудь вопросы?

— Если я вас правильно понимаю, проблема — в самой фотографии? — робко спросил мой напарник.

— Совершенно правильно, — подтвердил гость. Его постоянно шевелящиеся пальцы словно перебирали и отсортировывала слова перед тем, как он произносил их. — Совершенно правильно. Однако ничего сверх этого я вам объяснить не могу. Не располагаю для этого полномочиями.