Мы ходили к нему вовсе не потому, что верили в его спиритические способности. Я лично не питал к этому интереса, а у Кумико стремление к сверхъестественному было куда меньшим, чем у ее родителей и брата. Будучи немного суеверной, она приходила в расстройство от плохих предсказаний, но сама в такие дела не влезала.

На наших встречах с Хондой настаивал отец Кумико. Вернее, таким было условие, которое он поставил, прежде чем дать согласие на наш брак. Условие довольно странное, но мы с ним согласились, чтобы избежать ненужных проблем. Откровенно говоря, мы с Кумико не думали, что будет легко добиться согласия ее родителей. Отец Кумико был госчиновником. Младший сын в небогатой семье фермера из Ниигаты, он со стипендией был зачислен в Токийский университет, с отличием окончил его и устроился на престижную работу в министерство транспорта. На мой взгляд, само по себе это замечательно. Но, как часто бывает с людьми, прошедшими такой путь, он оказался человеком высокомерным и самодовольным. Привыкнув приказывать, он ни капли не сомневался в ценностях того мира, к которому принадлежал. Иерархия значила для него все. Он легко склонялся перед любым начальством и без малейших колебаний давил тех, кто был ниже его по чину. Ни я, ни Кумико не верили, что такой человек примет женихом своей дочери двадцатичетырехлетнего студента без гроша в кармане, без положения и приличного происхождения, который не может похвастаться особыми достижениями в учебе и почти не имеет перспектив. Если родители откажут, мы все равно собирались пожениться и жить сами по себе, не общаясь с ними. Мы были молоды, любили друг друга и считали, что и без денег, и без родителей будем счастливы.

Тем не менее я направился в дом Кумико просить ее руки. Встретили меня более чем прохладно. Такое чувство, будто одновременно распахнулись двери всех холодильников в мире. Тогда я работал в юридической фирме. Меня спросили, собираюсь ли я сдавать экзамен в коллегию адвокатов. Я сказал, что собираюсь. Я и в самом деле тогда еще думал поднапрячься и попробовать силы на экзамене, хотя у меня и оставались большие сомнения. Однако по моим баллам в университете легко было догадаться, сколь мало шансов я имел. Короче говоря, выходило, что их дочери я не пара.

Но в конце концов родители Кумико пусть неохотно, но благословили нас. Это действительно было похоже на чудо, и обязаны мы были именно Хонде-сан. Услышав, что я за человек, он решительно заявил, что если они хотят выдать свою дочь замуж, лучшего жениха, чем я, не найти. И уж коли Кумико остановила на мне свой выбор, они ни в коем случае не должны противиться этому, иначе всех ждут ужасные последствия. Родители Кумико тогда всецело доверяли Хонде и не посмели ему перечить: ничего не оставалось, как признать меня мужем их дочери.

Однако я так и остался для них чужаком, незваным гостем. Первое время после свадьбы мы с Кумико два раза в месяц в обязательном порядке приходили к ним на семейные обеды. Без преувеличения тошнотворные мероприятия — нечто среднее между бессмысленным смирением плоти и жестокой пыткой. Весь обед меня не покидало чувство, что стол, за которым мы сидим, по длине не уступит платформе на вокзале Синдзюку. Они ели и разговаривали о чем-то на одном конце стола, я же пребывал от них в бесконечном далеке. Спустя год после свадьбы у нас с отцом Кумико случился такой ожесточенный спор, что мы перестали встречаться вообще. Наконец я смог вздохнуть с огромным облегчением. Ничто так не изматывает человека, как бессмысленные и бесполезные усилия.

Некоторое время после свадьбы я изо всех сил старался поддерживать нормальные отношения с семьей жены. Ежемесячные встречи с Хондой-сан, несомненно, были наименее болезненным звеном в череде этих усилий.

Все связанные с Хондой расходы оплачивал отец Кумико. Нам надо было раз в месяц только посещать дом Хонды-сан в Мэгуро [9], захватив большую бутылку сакэ, слушать его рассказы и возвращаться к себе. Все очень просто.

Хонда-сан нам сразу понравился. Если не трогать его невыносимую привычку из-за глухоты включать телевизор на полную громкость, он был очень славный старик. Хонда любил выпить, и наше появление с бутылкой сакэ встречал лучезарной улыбкой.

Мы всегда приходили к нему до обеда. И летом, и зимой он встречал нас, сидя в гостиной, опустив ноги в углубление для котацу [10]. Зимой для тепла он накрывал ноги и очаг с горячими углями одеялом, летом же в одеяле и углях нужды не было. Он считался очень известным прорицателем, но жил весьма скромно, можно даже сказать — отшельником. Дом был маленький, с крошечной прихожей, где одному человеку едва хватало места, чтобы снять или надеть ботинки. Циновки на полу протерлись, трещины на оконных стеклах заклеены липкой лентой. Напротив дома располагалась авторемонтная мастерская, откуда все время раздавались какие-то душераздирающие крики. Хонда-сан носил нечто среднее между ночным халатом и рабочей курткой. На вид одеяние было довольно нестиранным. Он жил один, каждый день к нему приходила женщина убирать и готовить. Но по неизвестным мне причинам стирать свое кимоно Хонда-сан ей не разрешал. Его впалые щеки неизменно покрывала короткая седая щетина.

Из обстановки дома Хонды-сан примечательным был только невероятных размеров цветной телевизор, постоянно включенный на канал «Эн-эйч-кей» [11]. То ли Хонда-сан питал особую любовь к программам «Эн-эйч-кей», то ли не желал утруждать себя переключением каналов, то ли это был особенный телевизор, который принимал только «Эн-эйч-кей», — ответа на этот вопрос я так и не получил.

Когда мы приходили, Хонда-сан всегда сидел лицом к телевизору, который занимал место в токонома [12], перебирая на крышке котацу палочки для гадания, а «Эн-эйч-кей» без отдыха и на предельной громкости транслировала кулинарные шоу, наставления по бонсай [13], новости, политические дебаты…

— Эти законы, сынок, — занятие не для тебя, — сказал как-то Хонда-сан, обращаясь ко мне. Впрочем, по его виду можно было подумать, что он говорит с кем-то, кто стоит у меня за спиной метрах в двадцати.

— Что вы говорите?

— Да-да. В конечном счете закон управляет всем в этом мире. Здесь тень есть тень, свет есть свет. Инь — это инь, а ян — это ян. Я — это я, он — это он.

Но ты не принадлежишь к этому миру, сынок. То, к чему принадлежишь ты, лежит над или под этим миром.

— А что лучше? — Мне было просто любопытно. — Верх или низ?

— Дело не в том, что лучше, — отвечал Хонда-сан. Откашлявшись, он сплюнул на салфетку комочек мокроты и тщательно изучил его, прежде чем скомкать салфетку и бросить в мусорную корзину. — Это не вопрос: лучше или хуже. Не идти против течения — вот что главное. Надо идти вверх — подымайся, надо идти вниз — опускайся. Когда нужно будет подыматься, найди самую высокую башню и заберись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и опустись на дно. Нет течения — ничего не делай. Станешь мешать течению — все высохнет. А коли все высохнет — в этом мире наступит хаос.

Откажешься от себя, тогда ты — это ты.

— А сейчас как раз такое время, когда нет течения? — спросила Кумико.

— Что?

— А СЕЙЧАС КАК РАЗ ТАКОЕ ВРЕМЯ, КОГДА НЕТ ТЕЧЕНИЯ? — прокричала она.

— Да, — отвечал Хонда-сан, кивая самому себе. — Поэтому сидите спокойно. Ничего не делайте. Только будьте осторожны с водой. Впереди тебя, возможно, ждут тяжелые времена, и это связано с водой. Воды не окажется там, где она должна быть, зато она будет там, где не надо. Но что бы ни случилось, будь с водой очень осторожен.

Кумико, сидя рядом со мной, кивала с самым серьезным видом, но я видел, что она еле сдерживается от смеха.

— Какую воду вы имеете в виду? — поинтересовался я.

— Этого я не знаю. Просто вода, — ответил Хонда-сан. — Сказать по правде, мне тоже пришлось пострадать из-за воды, — продолжил он. — У Номонхана совсем не было воды. На передовой — неразбериха, снабжение отрезано. Ни воды. Ни продовольствия. Ни бинтов. Ни боеприпасов. В общем — кошмар. Шишек, сидевших в тылу, интересовало только одно: поскорее захватить территорию. О снабжении никто и не думал. Три дня я почти не пил. Расстилал полотенце, утром оно немного напитывалось росой, и из него можно было выжать несколько капель влаги. Вот и все. Другой воды не было. Было так плохо, что хотелось умереть. В мире нет ничего страшнее жажды. От нее хотелось броситься под пули. Раненные в живот кричали и просили пить. Некоторые даже сходили с ума. Живой ад, да и только. Прямо перед нами текла река, в которой воды было сколько угодно. Но подойти к ней не подойдешь. Между нами и рекой — громадные советские танки с огнеметами в линию. Позиции утыканы пулеметами, как подушечки для иголок. На высотках окопались снайперы, и по ночам они палили осветительными ракетами. А у нас только пехотные винтовки-тридцатьвосьмерки [14] и по двадцать пять патронов на брата. И несмотря на это, многие мои товарищи пытались пробраться к реке, воды набрать. Терпения больше не было. Ни один не вернулся. Все погибли. Поэтому я и говорю: сидишь на месте — вот и хорошо.

Хонда-сан вытащил салфетку и громко высморкался. Изучив полученный результат, смял ее и выбросил.

— Конечно, ждать, пока течение возобновится, — дело тяжелое. Но раз надо ждать — значит, надо. А пока делай вид, что умер.

— То есть вы хотите сказать, что мне лучше какое-то время побыть мертвым? — спросил я.

— Что?

— ТО ЕСТЬ ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО МНЕ ЛУЧШЕ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ПОБЫТЬ МЕРТВЫМ?

— Вот-вот, — был ответ.

После этого Хонда-сан еще целый час рассказывал нам про Номонхан, а мы только сидели и слушали. Год ходили к нему каждый месяц, чтобы «получать от него указания», но никаких указаний он нам не давал. Гаданием при нас он занимался редко. Почти все его рассказы были о номонханском инциденте. О том, как лейтенанту, который был с ним рядом, снесло снарядом полчерепа; как он бросился на советский танк и поджег его бутылкой с зажигательной смесью; как они окружили и расстреляли советского летчика, совершившего вынужденную посадку в пустыне. Эти истории были интересными и захватывающими, но каким бы увлекательным рассказ ни был, он неизбежно теряет свою прелесть, если его повторять по семь-восемь раз. Вдобавок голос, каким Хонда-сан излагал свои истории, по громкости явно не соответствовал понятию «рассказа». Ощущение было такое, будто в ветреный день он с одного края пропасти изо всех сил старается докричаться до людей, стоящих на другой стороне. Казалось, что сидишь в первом ряду захудалого кинотеатра на каком-нибудь старом фильме Куросавы. Выйдя из дома старика, мы чувствовали себя оглушенными.

И тем не менее мы — или, по крайней мере, я — слушали Хонду-сан с удовольствием. Мы и представить себе такого не могли. Большинство его историй пахло кровью, но в устах доживавшего свой век старика в нестираной одежде подробности боев утрачивали реальность и звучали волшебными сказками. Почти полвека назад отряд Хонды жестоко сражался на бесплодном участке дикой земли на границе Маньчжурии и Монголии. Я почти ничего не знал о войне у Номонхана, пока не услышал рассказы старика. И все же это была невообразимо героическая битва. Практически безоружными они вступили в противоборство с отборными механизированными войсками Советской армии и были раздавлены. Многие части оказались разгромлены и уничтожены. Командиров, которые без приказа отвели своих солдат с передовой, чтобы спасти их от неминуемой смерти, генералы заставили покончить с собой, и гибель их была напрасной. Многие солдаты, оказавшиеся на советской территории, после войны, когда начали обменивать пленных, отказались возвращаться на родину, боясь, что их обвинят в дезертирстве. Они оставили свои кости в монгольской земле. А Хонду из-за потери слуха комиссовали, и он сделался хиромантом.

— В конце концов, все к лучшему, — говорил старик. — Если бы я не потерял слух, меня скорее всего послали бы на смерть куда-нибудь на южные острова. Так случилось с большинством оставшихся в живых у Номонхана. Номонхан для императорской армии — позор, поэтому всех, кто пережил его, посылали в самые жестокие бои. Им просто говорили: поезжайте туда и умрите! Штабные крысы, устроившие у Номонхана бойню, потом дослужились до больших чинов. Некоторые типы после войны даже стали политиками. А парни, которые по их приказу шли в бой, почти все полегли.

— А почему армия так стыдилась Номонхана? — поинтересовался я. — Войска сражались с таким мужеством, многие погибли. Зачем тогда к оставшимся в живых надо было так бездушно относиться?

Но Хонда-сан, казалось, не расслышал моего вопроса. Еще раз со стуком перемешал гадальные палочки.

— Будь осторожнее с водой, — только и сказал он.

На этом наш разговор тогда завершился.

После ссоры с отцом Кумико мы перестали ходить к Хонде-сан. Посещать его, как раньше, зная, что услуги старика оплачиваются из кармана тестя, я не мог. Платить самим (а сколько это стоило, я так и не выяснил) не позволял наш семейный бюджет. Тогда, после свадьбы, в материальном отношении мы еле-еле держались на плаву. Так мы и потеряли связь с Хондой-сан — как обычно забывает стариков занятая собою молодежь.

Даже лежа в постели, я продолжал думать о Хонде-сан. Пробовал сопоставить то, что он говорил о воде, с рассказом Мальты Кано. Хонда предупреждал меня об осторожности. Мальта Кано повышала свой духовный уровень на Мальте, чтобы исследовать воду. Совпадение, может, и случайное, но обоих вода как-то очень волновала. Этот факт начинал меня тревожить. Я представил картину боев у Номонхана: советские танки и пулеметные гнезда, текущую за ними реку. И непереносимую жажду. В темноте мне отчетливо слышался шум реки.

— Тору! — тихо позвала меня Кумико. — Ты не спишь?

— Не сплю.

— Я про галстук. Только что вспомнила. Тот самый, в горошек. Я сдала его в декабре в чистку. Он весь как-то замялся, надо было отгладить. А забрать забыла.

— В декабре? Это ж полгода назад!

— Ты же знаешь, со мной такого не бывает. Я ничего не забываю. Что вдруг произошло? Такой замечательный галстук. — Кумико положила руку мне на плечо. — Это чистка, что у станции. Как ты думаешь, он еще у них?

— Завтра схожу. Думаю, что там.

— Почему? Уже полгода прошло. Обычно в химчистках невостребованные вещи списывают через три месяца. После этого за них никто больше не отвечает. Почему ты думаешь, что галстук сохранился?

— Мальта Кано сказала, что он отыщется. Причем где-то вне нашего дома.

В темноте я почувствовал на себе взгляд Кумико.

— То есть ты ей веришь?

— Начинаю верить.

— Так скоро ты и с моим братом начнешь разговаривать, — довольно произнесла жена.

— Все может быть, — отозвался я.

Кумико заснула, а я продолжал думать о Номонхане. Все солдаты спали. Небо над головой было усеяно звездами, громко стрекотали армии сверчков. Шумела река. Слушая ее течение, я заснул.