Глава 13

Элисса наблюдала за тем, как Ричард, заложив руки за спину, входил в ее кабинет. Вид у него был самый беззаботный, и ее грозно сведенные на переносице брови производили на него, казалось, не более сильное впечатление, чем облачка на небе, обещавшие дождь во второй половине дня.

Элисса мысленно приказала себе успокоиться, по возможности держать себя в руках и не давать воли гневу.

— Ты где был?

Ричард присел на край письменного стола и пристально на нее посмотрел.

— Катался на лошади. Надеюсь, ты соскучилась?

— Ночью тебя не было в спальне. Где же ты ночевал?

— Сначала скажи, ты соскучилась? — повторил он, раздвигая губы в исполненной чувственности улыбке.

— Поскольку ты мой муж и господин, ты не должен давать мне объяснений по поводу своего отсутствия, тем более если у тебя нет такого желания, — сухо сказала она. — Но ты отправился на прогулку один, без Уила.

На лице Ричарда проступило нечто похожее на обыкновенное человеческое чувство., — Я выехал еще до того, как он проснулся. Значит, он меня ждал? Черт бы побрал эту Антонию!

— Антонию? Антонию Норберт?

Элисса обнаружила, что Ричард, оказывается, может быть застенчивым и даже робким.

— Да, я скакал верхом на лошади, как вдруг из-за кустов перед самым моим носом появилась Антония. Оказалось, что она подвернула ногу. Увидев меня, она попросила, чтобы я отвез ее домой. Я как джентльмен не мог отказать даме и исполнил ее просьбу, то есть отвез ее в Норберт-Холл.

Домой — или еще куда-нибудь? На вечере у Седжмора Антония весьма недвусмысленно дала понять, что сэр Блайт ее заинтриговал. Неужели Ричард с его опытом легких побед над женщинами отверг то, что она, возможно, пыталась ему предложить?

— Поверь, Элисса, я бы предпочел вместо этого несколько часов подметать улицы Лондона, — сказал Ричард, будто отвечая на ее мысли.

Слова Ричарда польстили Элиссе, и она сразу же сказала себе, что глупо было с ее стороны подозревать ею в измене и ревновать. Вслух она, однако, сказала совсем другое:

— Все это не так уж и важно. Сегодня У ил уже никуда не поедет. Он вообще будет сидеть дома до конца недели.

Ричард выпрямился и устремил на нее встревоженный взгляд.

— Что с ним случилось? Уж не заболел ли?

Элисса покачала головой:

— К счастью, нет. Просто он наказан. Он, видишь ли, позволил себе сегодня утром выругаться.

— Позволил себе выругаться? — переспросил Ричард с таким облегчением, что можно было подумать, будто брань была для него столь же несущественным проступком, как не застегнутая до конца курточка. — И это все?

— Исходя из того, что он сказал, неделя без прогулки вполне справедливое за это возмездие.

— Что же он такого сказал, что так тебя опечалило?

— Некое выражение, которому его научил ты.

— Выражение, которому научил его я? — Тут Ричард наконец понял, что она имела в виду. — Ах это? Там, на конюшне?

— Да, на конюшне.

— А он сказал тебе, почему я выругался?

— Он сказал только, что ты очень разозлился.

Ричард едва заметно улыбнулся.

— Я наступил на навозную кучу и сразу же, так сказать, на это отреагировал, то есть чертыхнулся. Полагаю, что моя реакция при сложившихся обстоятельствах была вполне естественной.

— Я не понимаю, почему вы считаете брань естественной реакцией на жизненные обстоятельства, милорд, — сказала Элисса. — Богохульство суть проявление слабости.

Если бы она только знала, какие чудовищные ругательства и богохульства слышал он в детстве, то бранные слова, которые он произнес на конюшне, показались бы ей невинным лепетом.

— В тот момент я не помнил себя от злости. Но почему выругался Уил?

— Потому что ты уехал кататься без него.

— В таком случае я виноват даже больше, чем думал, а потому прошу прощения не только у тебя, но и у Уила. Позже я лично принесу ему свои извинения.

— Извинения часто произносят автоматически. Если человек не понимает, как разлагающе действуют богохульства на неокрепшую детскую душу, все эти жалкие слова — пустой звук.

Ричард вздрогнул.

— Думаешь, я не понимаю, как реагируют люди на те или иные слова? Чушь! Я — сочинитель. Уж мне ли не знать о силе воздействия слова на человека!

— У тебя не было собственных детей, а потому твоему пониманию недостает глубины. Быть может, тебе лучше не ездить больше с Уилом на верховые прогулки? Кто знает, чему ты можешь научить мальчика, даже об этом не подозревая?

— Чему же, по-твоему, я могу его научить? Мерзостям?

Наставлю его, так сказать, на путь греха и порока?

Элисса поджала губы и промолчала.

Ричард подошел к ней, схватил за плечи и прошипел:

— Ты, значит, полагаешь, что я способен научить твоего сына бог знает чему? Думаешь, я растлю его, как в свое время растлили меня?

Лицо Ричарда исказилось, он замолчал и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Пытаясь сдержать охватившие его чувства, Ричард вышел в холл, подошел к камину и, положив руку на мраморную каминную полку, несколько раз глубоко вздохнул. Если бы Элисса только знала…

Но она не узнает. Не должна узнать!

Он услышал шаги и повернулся. Ему хотелось видеть Элиссу, но в то же время он боялся прочесть в ее взгляде непонимание и осуждение.

На лестнице стоял Уил. В его глазах отражались страх и удивление.

Что бы там ни случилось между ним и Элиссой, ребенку об этом знать не следовало.

Изобразив подобие улыбки, Ричард направился к мальчику, который тоже улыбнулся ему, хотя улыбка получилась невеселая.

— Боюсь, мое отсутствие вызвало в доме целый переполох, — сказал Ричард, присаживаясь на ступеньку рядом с мальчиком.

Несмотря на мрачные мысли, которые одолевали Ричарда, он не мог не признать, что при виде Уила его охватили теплые отеческие чувства — так, во всяком случае, ему казалось: ведь, как совершенно справедливо утверждала Элисса, собственных детей у него никогда не было.

Оглянувшись, Уил с заговорщицким видом прошептал:

— Мама, наверное, на тебя тоже рассердилась?

— Рассердилась, и даже очень, — вынужден был признать Ричард.

«Вот именно, что очень, — подумал Ричард. — Уж не приревновала ли она меня, чего доброго, к Антонии? Да нет, этого не может быть. Разве она не понимает, что Антония не стоит даже ее мизинца?»

— Не надо было мне ругаться, — пробормотал Уил.

— Да и мне не стоило этого делать, — сказал Ричард и с улыбкой протянул мальчику руку. — Нам следует заключить с тобой договор — никогда не ругаться, как бы ни были мы разозлены или опечалены. Мужчина должен и поступать, и говорить; как джентльмен, — при любых обстоятельствах. Идет?

Уил кивнул, и они с серьезным видом пожали друг другу руки.

Потом Уил вздохнул и сказал:

— Мама запретила мне кататься верхом до конца недели.

— Я знаю.

— Тебя она тоже наказала?

— Так, как тебя? Нет.

— Черт… — Уил осекся и прикрыл ладошкой рот. — Я просто хотел сказать, что, по-моему, это несправедливо.

— Взрослых наказывают по-другому.

— До чего же мне хочется поскорее стать взрослым!

… Ричард с теплым чувством посмотрел на ладного, смышленого парнишку, которого он с радостью стал бы называть не пасынком, а сыном. Интересно, что думал о нем, Ричарде, его собственный отец? Должно быть, ничего хорошего. Сэр Блайт-старший считал сына причиной всех своих несчастий, как будто это он, Ричард, принудил его жениться на своей забеременевшей вне брака матери, чтобы таким образом прикрыть грех и избежать огласки и скандала.

Поднявшись со ступеньки, Ричард произнес:

— На твоем месте, Уил, я бы не торопился расставаться с детством. Когда человека лишают детства, это значит, что его наказывают. А такое наказание куда хуже того, что придумала тебе мать.

— Куда это ты собрался? Можно и мне с тобой? — спросил мальчик, с мольбой посмотрев на Ричарда.

— Нет, нельзя. Я отправляюсь в такое место, где тебе вряд ли понравится, — негромко сказал Ричард и с этими словами вышел из дома.

Всю первую половину дня Элисса прождала Ричарда, недоумевая, куда это он опять запропастился. Она хотела попросить у него прощения за то, что была чрезмерно сурова с ним из-за произнесенного им в запале на конюшне ругательства. Кроме того, ей хотелось извиниться и за свои, как ей казалось, детские капризы, надутые губы и сцену, которую она устроила ему вчера вечером, когда они возвращались от Седжмора.

Ей также очень хотелось понять, отчего Ричард, беседуя с ней, неожиданно замолчал и вышел из комнаты. За этим скрывалась какая-то тайна, и Элисса пока еще не знала, как коснуться этого деликатного предмета, не обидев ненароком мужа.

В общем, отношения Элиссы с мужем складывались в тот день таким образом, что ей меньше всего хотелось видеть у себя дома посторонних, но так уж случилось, что именно в это время в Блайт-Холл неожиданно пожаловал мистер Седжмор.

— Добрый день, мистер Седжмор, — ровным голосом произнесла Элисса, стараясь скрыть недовольство, которое овладело ею при виде неожиданного визитера.

— У вас все хорошо, миледи? — вместо приветствия сказал Седжмор. — Уж очень вы бледны.

— Не привыкла поздно ложиться.

— Разумеется, как я только не подумал? — произнес Седжмор с улыбкой, которая его отнюдь не красила.

Элисса уселась в кресло и жестом предложила Седжмору занять другое, напротив.

— Вы приехали, чтобы обсудить со мной какое-нибудь дело?

— Дело? Только не сегодня!

Заметив, как Элисса нетерпеливо постукивает по столу пальцами, Седжмор приподнялся на стуле, сделав вид, что намеревается уйти.

— Если я не вовремя, тогда я, пожалуй, по…

— О нет, что вы, пожалуйста, оставайтесь, — сказала Элисса, погрешив против правды ради соблюдения этикета.

Что бы там ни думала Элисса о Седжморе, он был человеком богатым и влиятельным, к тому же ее соседом, и разумнее было его не задевать и отношений с ним не портить.

— Хочу поделиться с вами кое-какими наблюдениями на вчерашнем вечере, — произнес Седжмор, откидываясь на подушки кресла. — Дело в том, что разговоры, которые вчера вечером вел ваш муж, немало меня удивили и даже смутили.

— Он сказал мне, что нет в Англии человека, который бы не любил слушать сплетни из жизни королевского двора.

Мистер Седжмор захихикал.

— Что ж, в каком-то смысле он прав. Дочери сэра Джона уж точно были заинтригованы его рассказами. Но еще больше самим рассказчиком.

— Ричард может быть очень обаятельным, если захочет.

— Вчера, по-видимому, он очень этого хотел, я бы сказал, даже слишком.

Элисса принужденно улыбнулась.

— Это все издержки жизни в Лондоне. Он слишком долго был при дворе.

— Принимая во внимание издержки, о которых вы упомянули, скажите, его поведение не вызывает у вас раздражения? Или неприятия? Ведь, как говорит пословица, яблоко от яблони недалеко падает.

— О семье мужа я почти ничего не знаю, — равнодушно произнесла Элисса, хотя разговор постепенно стал вызывать у нее интерес. — По-моему, он не любит вспоминать прошлое.

— И недаром.

— Какие же тайны он хранит?

— Ну… я всего, разумеется, не знаю. Так, слышал кое-что.

Элисса разочарованно вздохнула, но потом, заметив многозначительную улыбку на лице Седжмора, поняла, что он знает куда больше, чем старается показать, просто пытается с помощью недомолвок вызвать у нее повышенный интерес к предмету.

— Быть может, есть смысл попросить сэра Джона рассказать о семье Ричарда? — высказала предложение Элисса, почувствовав, что Седжмор не захочет расставаться с информацией, которой владеет, просто так и потребует за это с нее кое-что взамен.

Что именно, Элисса пока не знала, но быть обязанной Седжмору не хотела ни при каких обстоятельствах.

— Если сэр Джон даже что и знает, то вам не расскажет — уж такой он человек. — Седжмор сделал грустное лицо и лицемерно потупил взор. — Быть может, и мне лучше промолчать?

— Делайте, как считаете нужным, — сказала Элисса, стараясь по возможности не выказывать своего любопытства.

— С другой стороны, для вас было бы небесполезно узнать кое-что из истории семьи вашего мужа, — продолжал набивать себе цену Седжмор.

— Поверьте, я способна оценить откровенность, которая вызвана искренней заботой о моем благе.

Мистер Седжмор снова растянул губы в улыбке. У Ричарда улыбка чаще всего бывала веселая или ироническая, реже — издевательская. У Седжмора — хитрая и самодовольная. По мнению Элиссы, Седжмор в такие минуты походил на ухмыляющуюся жабу, если, конечно, допустить, что жабы могут улыбаться или ухмыляться.

— Когда моя семья переехала в эти края — а это произошло вскоре после смерти отца сэра Ричарда, — мне как-то раз довелось услышать, о чем болтали на кухне наши слуги.

Они обсуждали семейные тайны Блайтов. Никого из них, казалось, ничуть не удивляло то обстоятельство, что дядя приложил немало усилий для того, чтобы сплавить своего племянника за границу — как говорится, с глаз долой — за то якобы, что его покойный брат совершил по отношению к нему крайне неблаговидный поступок. Так вот, по слухам, отец сэра Ричарда соблазнил жену своего родного брата.

При этом известии Элисса широко распахнула глаза, а мистер Седжмор, довольный произведенным эффектом, продолжил свой рассказ:

— Дальше — больше. Жена дяди сэра Ричарда сбежала от него с управляющим, который перед этим прикарманил почти все наличные деньги ее мужа. Эту парочку с тех пор никто больше не видел. Поскольку сэр Ричард находился в Европе при дворе нашего короля, дядя сэра Ричарда сразу же после бегства жены продал имение, что ему не удалось бы сделать, если бы его племянник жил в Англии. Получив деньги, дядя отослал небольшую сумму Ричарду во Францию, сел в Ливерпуле на корабль и отплыл в Новый Свет. Увы, до Нового Света он так и не добрался и умер во время путешествия.

— Я не имела обо всем этом ни малейшего представления, — протянула Элисса, и это была чистая правда.

— Но и это еще не все, — сказал Седжмор, смакуя каждое слово своего скандального повествования. — Мать сэра Ричарда в моральном отношении была ничуть не лучше своего супруга-сладострастника. Об этой женщине я ничего толком не знаю, потому что она ловко умела заметать следы, но говорят, что у нее было великое множество любовников.

Выслушав рассказ Седжмора, Элисса сразу же прониклась сочувствием к своему супругу. У этого человека, который прожил пятнадцать лет в лоне столь греховной семьи, детство и юность воистину должны были быть ужасными.

Но как ей подступиться к нему, выказать сочувствие и нежность, которую она к нему испытывала? Ричард был гордым человеком, и если бы ему хотелось, чтобы она знала о перенесенных им в юности испытаниях, он бы, разумеется, ей об этом поведал.

Потом она подумала, что ничего удивительного нет в том, что Ричард временами бывает циничным, а речи его подчас исполнены горечи. Это была не его вина, но его беда. Но каким мужем и отцом может быть такой человек? — вот вопрос, на который Элисса пока не находила ответа.

В юности он скрывал терзавшую его душевную боль за внешней бравадой, саркастическим тоном и лихими ухватками повесы и бретера. Но боль и детские обиды с годами не исчезли — они, наложив отпечаток на характер, просто отравили что-то в его душе, и их проявления в зрелом возрасте могли оказаться непредсказуемыми и даже разрушительными, чего, собственно, Элисса и опасалась.

Больше всего, однако, ее удивляло другое — как ему после всех выпавших на его долю испытаний удалось найти в себе силы, чтобы тепло и нежно относиться к ней и ее сыну Или это всего лишь игра? Ведь Ричард сам говорил, что ему все равно где и перед кем играть, главное — процесс!

Потом она вспомнила, как исказилось от ужаса его лицо, когда она обвинила его в попытке растлить ее сына, и решила, что его боль и отчаяние в тот момент были подлинными.

Уж в чем, в чем, но в этом сомнений у нее не было.

Да и в его теплом отношении к ней она тоже не сомневалась — всякий раз, когда он на нее смотрел, его взгляд начинал лучиться от любви и нежности. Такое, по мнению Элиссы, сыграть было невозможно.

Мистер Седжмор принял ее задумчивость за выражение печали и кашлянул, чтобы привлечь ее внимание.

— Боюсь, миледи, мой рассказ опечалил вас. Но я и представить себе не мог, что сэр Ричард все это от вас скрывал.

— Не могли же вы подумать, что я буду веселиться, услышав от вас пересказ циркулирующих насчет семьи моего мужа небылиц? Что же до того, что Ричард хранил молчание… Не хотел ворошить прошлое, вот и все! К тому же я уверена, что за всеми этими слухами ровно ничего не стоит и основаны они на лжи и домыслах, — ровным голосом сказала она, решив, что как жена просто обязана защитить репутацию своего супруга. — Все мы знаем, чего стоит досужая болтовня слуг.

От изумления глаза мистера Седжмора едва не вылезли из орбит. Его до такой степени удивили и поразили слова Элиссы, что он даже приоткрыл рот. Элисса же, сделав вид, что ничего не замечает, добавила:

— Надеюсь, мистер Седжмор, вы не придаете значения этим лживым россказням?

— Лживым россказням? Но я сам слышал, как сэр Джон порицал распутное поведение обоих родителей вашего мужа.

— Мне бы хотелось вам напомнить, что мой муж знаменит тем, что вызывает на дуэль даже по самым ничтожным поводам. Все эти сплетни и домыслы, хотя и лживые, порочат тем не менее его честь, и я бы на вашем месте не стала передавать их другим людям. Боюсь, сэр Ричард, узнав об этом, может не на шутку разозлиться.

Мистер Седжмор сделал вид, что оскорблен до глубины души.

— Я упомянул об этих слухах ради вашей же пользы.

— А вот я, окажись на вашем месте, не стала бы больше упоминать об этих слухах из соображений собственной пользы.

— Должен ли я понимать ваши слова так, что вы заботитесь о моей безопасности?

— Вы правильно меня поняли. Мне бы не хотелось, чтобы из-за каких-то глупых сплетен пролилась кровь. — Элисса встала и одарила своего соседа ледяным взглядом. — Желаю вам здравствовать, мистер Седжмор.

Придав своему худому лицу выражение дружеского участия и заботы, Альфред Седжмор подошел к Ричарду, сидевшему в оустонской таверне «Лошадиная голова».

— Бог мой, милорд! Что привело вас в такое злачное место?

К тому времени Ричард уже покончил с бутылкой дешевого красного вина, которое отчасти восстановило душевное равновесие, утраченное им в столкновении с Элиссой, и наполовину опустошил вторую.

Пьянство, впрочем, не было способно ни облегчить стыд, который он испытывал, ни отогнать неприятные воспоминания. В этом Ричард убедился уже давно и пил сейчас в основном потому, что не знал, куда себя девать и чем заняться.

— Желание напиться, — коротко ответил он, вскинув покрасневшие глаза на Седжмора.

Седжмор подвинул к себе грубую деревянную скамью и уселся за стол.

— Между прочим, когда у меня возникает желание напиться, я предпочитаю делать это в одиночестве, — заплетающимся языком произнес Ричард и посмотрел на Седжмора сквозь призму стакана, наполненного жидкостью вишневого цвета.

Седжмор позволил себе улыбнуться, а потом, наклонившись вперед, негромко сказал:

— Ваша матушка поступала по-другому.

Ричард, не обращая внимания на сидевших за соседними столами фермеров и работников, схватил Седжмора за воротник. Сейчас Ричарду требовалось одно: заткнуть соседу рот.

— На вашем месте я бы помалкивал, — прошипел он, стиснув зубы.

— Вы устраиваете сцену в общественном месте, но такова уж, видно, натура сочинителя, — прохрипел Седжмор, указывая Ричарду глазами на заполнивших таверну простолюдинов.

Ричард оглядел закопченное, пропахшее дымом и элем помещение таверны, но лица присутствующих расплывались у него перед глазами, и он видел перед собой только какую-то безликую массу. Несмотря на свое состояние, Блайт понял, что в словах Седжмора есть рациональное зерно. Если бы, к примеру, он ударил Седжмора, это стало бы причиной скандала и вызвало очередной всплеск слухов и сплетен вокруг его имени.

Ричард выпустил из пальцев кружевное жабо Седжмора и снова опустился на скамью.

— Предлагаю вам заткнуться и подобру-поздорову отсюда проваливать.

— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне?! Я вам не лакей какой-нибудь!

— В таком случае считайте, что это просьба… хм… доброго соседа.

— В таком случае вам следует вести себя со мной соответственно — как с добрым соседом! Иначе я могу рассердиться и поведать вашей жене о том, что мне известно о тайной жизни ваших родителей.

При этих словах Ричард поежился и даже несколько протрезвел. Поскольку речь шла о тайнах его семейства, ему ничего не оставалось, как ловчить, делать хорошую мину при плохой игре и скрывать от всех свой стыд, страх и гнев.

— А что вы, собственно, знаете о моих родителях?

— Мне бы не хотелось об этом говорить, особенно в таком месте, где много лишних ушей.

— Нет уж, расскажите, сделайте одолжение! — взревел Ричард.

— Становится поздно, и мне пора идти.

Ричард перегнулся через стол, приблизил свое лицо к лицу Седжмора и со скрытой страстью произнес:

— Расскажите о том, что знаете.

Седжмор сглотнул и огляделся. Потом, решив, должно быть, что ему безопаснее разговаривать с Ричардом там, где есть люди, он прошептал:

— Ходили слухи об их скандальном поведении.

— Что конкретно вы подразумеваете под словами «скандальное поведение»?

— Неужели вы хотите, чтобы я рассказал вам все до мельчайших подробностей?

— Моя мать умерла, когда мне было девять лет, а отец — когда мне исполнилось шестнадцать. Они никогда не изображали передо мной святых, и вряд ли вы расскажете мне нечто такое, чего я не знаю, или то, что могло бы вызвать у меня шок.

О том, что сказала бы Элисса, узнай она тайны дома Блайтов, Ричарду не хотелось и думать.

— Я слышал о… неких, скажем так, событиях, которые имели место в павильоне с видом на реку.

— Да не тяните вы и не ходите вокруг да около! Я знаю о своих родителях все — или почти все. Так что же все-таки происходило в павильоне?

— Я уверен, вы отлично знаете, что именно там происходило.

Ричард об этом знал.

Седжмор вытянул губы трубочкой и шелестящим шепотом произнес:

— Вашей очаровательной жене наверняка понравится мой рассказ о том, как и при каких обстоятельствах умерла леди Блайт.

— Моя мать умерла от болотной лихорадки.

— О нет, милорд! Она умерла от обострения болезни, которой обычно болеют шлюхи, и от переизбытка спиртного. Смертельное оказалось сочетание.

Ричард скрестил на груди руки.

— Интересная сказочка. Увы, сказкой она и останется свидетелей-то нет!

Казалось, ирония, сквозившая в словах Ричарда, нисколько не задела Седжмора. Он смотрел уверенно и уже больше не улыбался.

— Есть свидетельства, полученные мной от врача, большого друга вашей матери.

У Ричарда перехватило горло: он помнил доктора своей матери. Это был маленький морщинистый человечек, который являлся в Блайт-Холл по первому ее зову и надолго застревал у нее в комнате.

— Никак не возьму в толк, почему подобная информация должна заинтересовать мою жену?

— Вы не правильно меня поняли. В мои намерения не входит развлекать вашу жену. Я лишь собираюсь открыть ей кое на что глаза.

«Он пока только собирается, — подумал Ричард. — Стало быть, ничего еще ей не рассказал».

— Вы удивительно предупредительный и услужливый человек, — сказал он. Потом, бросив на Седжмора зловещий взгляд, добавил:

— Но если вы попытаетесь внести в наши с Элиссой отношения разлад, предупреждаю вас: берегитесь!

Седжмор встал из-за стола, сверху вниз посмотрел на Ричарда и улыбнулся с видом победителя.

— Я вдруг подумал, что мне для этого и делать-то ничего не придется. Вы сами все разрушите собственными руками, если уже не разрушили. Сидите тут, в таверне, и наливаетесь дешевым пойлом, а ваша красавица жена между тем ждет вас дома. Если у вас с ней все хорошо, как вы дали мне понять, с какой стати, спрашивается, вы сюда притащились?

Ричард медленно поднялся и положил руку на эфес шпаги. Оскалив зубы в улыбке, от которой у его недругов в Лондоне начинали трястись поджилки, он сказал:

— Если у вас, мистер Седжмор, есть хоть капля здравого смысла — в чем я, впрочем, сильно сомневаюсь, — вы не скажете больше ни одного дурного слова ни о моей матери, ни о моем отце.

Тут Седжмор наконец понял, что, теша свое самолюбие, перегнул палку, и испугался по-настоящему. Пятясь, он добрался до двери и выскочил из таверны на улицу.

Ричард снова уселся за стол и налил себе стакан вина.

Он не сомневался, что теперь молчание трусоватого Седжмора ему обеспечено.

Глава 14

Увидев ярко горевшие в темноте окна Блайт-Холла, Ричард придержал лошадь. Хорошо бы найти где-нибудь поблизости небольшой стожок, зарыться в него и завалиться спать до утра, подумал он. Ричарду не хотелось возвращаться домой, смотреть Элиссе в глаза и объяснять ей, где он был и но какой причине выпил.

Кроме того, он так и не решил, рассказывать Элиссе о своем детстве или нет. Ему куда бы легче жилось, научись он изгонять из памяти демонов прошлого. Он, признаться, думал, что ему это удалось, до тех пор, пока не оказался в Блайт-Холле и не увидел павильон, выходивший окнами на реку.

Вот и теперь, как будто ведомый роком, он оказался неподалеку от этой зловещей постройки, очертания которой проступали в темноте ночи.

Соскочив с коня, он обмотал поводья вокруг толстой ветки дерева и зашагал к павильону. В воздухе пахло влажной травой и листьями. Как всегда, этот запах заставил его вернуться мыслями в прошлое, к той злополучной ночи, когда он, неожиданно пробудившись ото сна, отправился на розыски матери…

Обуреваемый воспоминаниями, Ричард обошел павильон и остановился у двери. Его била мелкая дрожь — как охотничью собаку, которая почуяла дичь.

«Интересно, — спросил он себя, — что будет, если я войду? А ничего не будет — родители давно уже умерли и похоронены. Они превратились в пищу для червей, стали прахом.

А их души, без сомнения, пребывают сейчас в аду».

Ричард толкнул дверь, и она легко, без скрипа, распахнулась.

Он увидел темный провал коридора и грязный, усыпанный засохшими листьями пол. Втянув в себя затхлый воздух, Ричард переступил порог и вошел внутрь, то есть совершил поступок, который до сегодняшнего дня казался ему немыслимым.

Лунный свет, проникавший в помещение сквозь высокие стрельчатые окна, освещал внутреннее убранство павильона, которое, как ни странно, не претерпело за эти годы почти никаких изменений.

Даже тяжелый дубовый стол, на котором обычно стояли кувшины с вином и серебряные блюда с фруктами, находился на своем законном месте — в центре залы. Вдоль стен, как и прежде, стояли низенькие мягкие диванчики на гнутых ножках. Они, правда, основательно пострадали от времени и влаги и обивка на них прохудилась и частью сгнила. Штукатурка во многих местах облупилась, обнажив кирпичную кладку. Паркет рассохся и угрожающе трещал, Опасаясь, что пол может под тяжестью его тела провалиться, Ричард, прежде чем сделать шаг, всякий раз проверял его прочность носком сапога.

Потом он заметил выцветшие, покрытые плесенью драпировки, которые висели уныло, как паруса застигнутого штилем корабля.

«Почему, спрашивается, она их тогда не задернула?» — подумал Ричард и прошел дальше, к алькову. Под одним из диванчиков он увидел какой-то предмет. Ричард отодвинул диван от стены и обнаружил портрет в потускневшей от времени позолоченной раме.

Он поставил портрет на стол и стал рассматривать.

Кто это? Ричард судорожно рылся в памяти, пытаясь вспомнить изображенного на портрете джентльмена, чьи слегка выпяченные чувственные губы и холодные, смотревшие из-под припухших век глаза показались ему на удивление знакомыми.

Усевшись на диван с полусгнившей обивкой, Ричард откинул голову на спинку и, прикрыв глаза, задумался.

Да, этот джентльмен бывал в Блайт-Холле, пришел наконец к выводу Ричард, давно, много лет назад, когда еще была жива его мать. Тогда, правда, этот человек был молод, а портрет, по-видимому, был сделан значительно позже, уже в его зрелые годы. Теперь Ричард не сомневался, что встречался в детстве с этим джентльменом, он только никак не мог вспомнить его имени.

Ничего удивительного: в то время в поместье приезжало немало мужчин, которые увивались за его матерью. При всем том что-то тогда поразило детское воображение Ричарда, заставило его запомнить лицо изображенного на портрете человека, выделить его из десятков других.

Все это, однако, никак не объясняло появление портрета. Вряд ли его отец стал бы хранить в павильоне изображение одного из любовников своей жены.

Ричард тяжело вздохнул.

Но если не отец, то кто же?