Глава 12

— А вот и леди Доверкорт! Как чудесно вы сегодня выглядите! — воскликнул мистер Седжмор, устремляясь навстречу Элиссе и Ричарду, которые в эту минуту входили в просторный холл его загородного дома.

Подобно покойному Уильяму Лонгберну, Седжмор полностью перестроил купленное им имение. Вернее сказать, он построил большой дом заново, срыв до основания тот, что перешел ему от прежних хозяев. Фасад нового здания был украшен модными колоннами в стиле классицизма и столь же модным портиком. На крыше дома красовались высокие каминные трубы, сложенные из кирпича, а холл и комнаты были изукрашены резьбой и лепниной.

— Ваш покорный слуга, милорд, — сказал Седжмор Ричарду, когда они обменялись церемонными поклонами.

— К вашим услугам, сэр, — ровным голосом приветствовал его сэр Блайт.

Хотя Ричард и улыбался, на лице его было все то же высокомерное выражение, которое Элиссе впервые довелось увидеть, когда Ричард проплывал мимо нее на лодке.

Хотя высокомерие супруга вызывало у нее известное раздражение, она не сказала ему ни слова и, положив руку на сгиб его локтя, проследовала вместе с ним в большую гостиную, облицованную панелями из мореного дуба. В гостиной на стенах висели многочисленные портреты неизвестных Ричарду и Элиссе леди и джентльменов, которые, судя по всему, являлись предками достойного мистера Седжмора. У людей на портретах было одинаковое кислое выражение лица — казалось, все они страдали от хронического запора.

Взглянув на толпу гостей, Элисса поняла, что мистер Седжмор пригласил на обед всех, кого в округе Оустона можно было хотя бы с натяжкой причислить к благородному и обеспеченному сословию.

Как только Элисса и Ричард вошли в гостиную, разговоры, словно по мановению волшебной палочки, прекратились и в просторном помещении воцарилась мертвая тишина. Все гости, как один, повернулись к двери, чтобы взглянуть на молодую хозяйку Блайт-Холла и ее нового мужа.

Элисса думала, что ее торжественный выход к гостям в большом зале Уайтхолла станет первым и последним событием такого рода в ее жизни. Выяснилось, однако, что и здесь, в провинции, ее появление может быть обставлено пышно и торжественно. Элиссе стало не по себе.

Она подняла глаза на мужа и пришла к заключению, что на него окружающая обстановка удручающего впечатления не произвела. Он с горделивой улыбкой поглядывал по сторонам, воспринимая всеобщую почтительность и то повышенное внимание, которым их окружили, как нечто само собой разумеющееся.

Элисса не знала, о чем думал в эту минуту Ричард, но у нее сразу появилось ощущение, что в этот вечер все сложится совсем не так, как ей бы того хотелось.

И не по тон только причине, что все находившиеся в зале женщины принялись разглядывать Блайта с таким усердием, что можно было подумать, будто им прежде никогда не доводилось встречать мужчину. В конце концов, объяснить восхищенные взгляды дам было нетрудно: высокий и красивый Ричард, затянутый в черный бархатный костюм с белым кружевным воротником и манжетами, выглядел величественно и казался единственным в этой гостиной прирожденным дворянином и вельможей. К тому же все знали, что он был принят при дворе, а этим собравшиеся в зале леди и джентльмены похвастать, увы, не могли.

Словно по контрасту с безоговорочным восхищением, которое выражали глаза женщин, глаза большинства мужчин, Стоило им только взглянуть на свежеиспеченного графа Доверкорта, начинали излучать недоброжелательство, зависть и даже неприкрытую враждебность. Элисса, в общем, могла бы понять и это: в провинции не любили столичных выскочек.

Куда хуже было другое: по мнению Элиссы, неодобрение мужчин было главным образом вызвано обстоятельством, что Ричард был сочинителем и театралом, о чем, конечно же, все жители округи были прекрасно осведомлены.

Поскольку местное население свято верило, что сочинители пьес сродни шутам или акробатам, некоторые мужчины смотрели на Ричарда как на существо низшего порядка, хотя сам Ричард ставил себя гораздо выше здешнего общества и поглядывал на его представителей с известным пренебрежением.

Другими словами, с появлением на вечере Ричарда между ним и мужской половиной избранного общества Оустона неминуемо должны были возникнуть трения, которые при неблагоприятном развитии событий могли привести к скандалу или даже к открытому столкновению.

Элисса интуитивно все это понимала, но не знала, понимает ли это ее муж. Взглянув на него, она подивилась его спокойствию: он был собран, скептически настроен по отношению ко всему, а в глазах его, как это часто бывало, когда он общался с людьми, которых не уважал, затаилась усмешка.

«Как он спокоен, даже удивительно! — подумала Элисса. — Неужели он не чувствует угрозу, которая исходит от находящихся в зале мужчин?»

— Убей меня Бог, если это не сэр Джон Норберт! — неожиданно вскричал Ричард, устремляясь через весь зал к тучному мужчине, сидевшему на диванчике у стены. — Мы не виделись с вами, должно быть, целую вечность!

Сэр Джон покраснел как рак и, отдуваясь, произнес:

— А, Ричард Блайт! Вернулись, значит?

— Вернулся, как видите, — с пафосом ответил Ричард, отвешивая ему изящный поклон. — Чтобы, так сказать, припасть к земле предков и вкусить от чудодейственного источника, делавшего представителей моего рода мудрыми в совете и храбрыми в бою. Уверен, сэр Джон, что все эти годы вам очень меня недоставало.

Элисса беспомощно смотрела то на своего мужа, то на сэра Джона, чье лицо с каждой минутой все больше наливалось кровью.

— Неужели я воочию вижу перед собой то самое очаровательное создание, чьи прелести заставили вас, сэр Джон, отказаться от беззаботной холостяцкой жизни? — воскликнул Ричард, обращаясь теперь к супруге сэра Джона, такой же полной, как и ее муж, женщине, одетой в дорогое, усыпанное драгоценными камнями платье.

— Да… хм… это она самая и есть, — пробормотал сэр Джон, чуждый изящной словесности. — Алисия, дорогая, ты помнишь Ричарда Блайта?

— Лорда Доверкорта, с вашего позволения, — с любезной улыбкой поправил толстяка Ричард.

Сэр Джон откашлялся.

— Да… хм… лорда Доверкорта.

— Боже мой! Что это за нимфы рядом с вами? — осведомился Ричард, устремляя взгляд на дочерей сэра Джона, выстроившихся в ряд за спиной у родителей.

Элисса поторопилась прийти на помощь девушкам и по очереди представила их Ричарду.

Клодия, самая старшая и самая добрая, обладала, к сожалению, некоторым физическим изъяном — один глаз у нее косил, по причине чего у нее вошло в привычку смотреть на собеседника только одним глазом, а другой, косивший, жмурить. Ливию можно было бы с полным основанием назвать красой благородного семейства, если бы не ее улыбка, которой явно недоставало искренности. Антония была бесцветна и простовата, но при этом грешила тщеславием и думала исключительно о своей внешности и о нарядах, наивно полагая, что она — эталон женской привлекательности и ей ничего не стоит свести с ума любого мужчину в округе Оустона.

Вот и теперь, увидев перед собой Ричарда, она так часто заморгала, что можно было подумать, будто в глаз ей попала соринка.

— Ваш покорный слуга, милые леди, — сказал Ричард и поклонился.

Поскольку мистера Седжмора нигде не было видно, Элисса решила представить мужу гостей своего соседа сама. Все шло как по маслу, пока она не подошла к дородному, средних лет джентльмену в кудрявом парике, кружевном жабо и лимонно-желтом камзоле.

— Позвольте, милорд, представить вам мистера… — бодро начала она, но потом смешалась, покраснела и вдруг почувствовала, что может сию минуту допустить какую-нибудь чудовищную бестактность — начать, к примеру, неприлично хихикать.

— Ага! Должно быть, вы и есть тот самый мистер Эсси, о котором я уже порядком наслышан, — сказал Ричард, приходя на помощь жене. — Очень рад встрече, сэр, очень. Какая у вас, однако, необычная фамилия. Французская, должно быть?

Широкое простецкое лицо мистера Эсси расплылось в счастливой улыбке.

— Так оно и есть, милорд, так оно и есть — французская.

— Надо же! Остается только выяснить, как в эти края занесло вашего предка-француза — ведь должно же быть какое-то объяснение этому феномену! Уверен, что под всем этим кроется какая-то романтическая история, — доброжелательно глядя на мистера Эсси, произнес Ричард.

Сделав затем шаг в сторону, он едва не столкнулся с Антонией.

— Вы непременно должны рассказать мне о придворной жизни, — затараторила она. — Ну и о короле, разумеется.

Правду ли говорят, что он хорош собой? Неужели он такой же красавец, как вы?

В это мгновение сэр Джон так громко откашлялся, что Элисса едва не подпрыгнула на месте. Антония, однако, не обратила на отцовский кашель ни малейшего внимания. Подступив еще ближе к Ричарду и устремив на него пронизывающий взор, она спросила:

— Ну так как же? Красив король или нет?

— Я считаю, что суждение моей милой женушки в данном случае будет куда более ценным и объективным, чем мое, — произнес Ричард с любезной улыбкой. — В конце концов, кому судить о достоинствах мужчины, как не женщине? Вот если бы вы спросили меня о достоинствах придворных леди — тогда другое дело. Тогда я бы дал вам самый обстоятельный ответ…

— Отлично. Тогда скажите нам, королева такая же… — начала было подоспевшая к ним Ливия.

— Давайте лучше вернемся к вопросу о придворных дамах… — нетерпеливо перебила сестру Антония. — Правду ли говорят, что они все такие уж раскрасавицы?

— Все они чрезвычайно грациозны, уверенно держатся и, естественно, очень хорошо одеваются, — ответил Ричард. — Что же до их красоты, то это, как говорится, дело вкуса, не правда ли?

Некий молодой человек, которому этот разговор показался любопытным, присоединился к их маленькой компании и, прежде чем задать вопрос, с шумом втянул в себя воздух.

— А как леди Кастльмейн? Так ли она прекрасна, как уверяет нас молва?

— Она очень хороша собой, как, впрочем, и все прочие любовницы короля. Но пожалуй, ее главное достоинство — страстность. Огненный темперамент — вот что выгодно отличает ее от большинства других леди — так, во всяком случае, мне кажется.

Ричард, прогуливаясь в окружении маленькой компании по гостиной, приблизился к диванчику, на котором сидели сэр Джон и леди Алисия. Расположившись с ними рядом, он продолжал светский разговор:

— Карл, впрочем, больше всего ценит разнообразие. Из-за его ненасытного темперамента я лишился стольких актрис, что даже не могу вспомнить их всех поименно. Похоже, его величество относится к моему театру, как к собственному гарему. Вы не представляете, как трудно в таких условиях осуществить постановку пьесы. Вот почему, — Ричард выразительно помахал рукой перед носами у своих слушательниц, — я решил оставить сцену и сменить суету столичной жизни на буколические красоты здешнего края. Но разумеется, главную роль в переезде сыграла моя очаровательная женушка.

Элисса слушала его, широко раскрыв глаза.

Что он такое говорит? И как вызывающе себя ведет! Он что, не имеет представления, как нужно держать себя в приличном обществе? Возможно, и этот разговор, и вызывающие манеры вполне уместны в Уайтхолле, но только не здесь, в Оустоне.

Неужели он хочет, чтобы все думали о нем как о растленном типе и сочинителе-дилетанте, как совсем еще недавно думала она сама? Разве он не понимает, что такого рода разговоры и поведение унижают не только его самого, но — даже в большей степени — его жену?

Но нет, он слишком умен, чтобы всего этого не понимать, — тогда зачем он все это затеял?

К сожалению, потребовать у него объяснений сию минуту невозможно — слишком много вокруг людей. Но как только они останутся наедине, она обязательно выяснит, зачем ему понадобилось унижать их обоих, строя из себя жадного до сплетен, говорливого, пустоголового болвана?

— Что и говорить, представление ты устроил грандиозное, — сказала Элисса, когда их экипаж, переваливаясь с кочки на кочку, неторопливо катил к дому по разбитой проселочной дороге. — Даже если бы ты специально поставил перед собой цель вызвать у всех этих людей ненависть к себе, тебе и то не удалось бы достичь большего.

— Хочу отдать должное твоей проницательности, — ответил Ричард, откидываясь на подушки сиденья и складывая на груди руки. — Это действительно было представление. — Он усмехнулся. — Я столько лет провел в театре, что научился различать, на моей стороне публика или нет. Интуитивно я все предвижу заранее, до того как на сцене поднимают занавес. Вот и сегодня я с самого начала знал о том, как настроена публика, то есть все эти представители хорошего общества Оустона, так что лезть вон из кожи, чтобы им понравиться, не имело смысла. Они, не успев меня увидеть, уже имели обо мне совершенно определенное мнение.

— Недалеко не все они тебя ненавидели.

— Да, не все. На моей стороне, к примеру, были женщины.

— Думаю, тебе должно это льстить.

— Да с какой стати? Я для них что-то вроде акробата или забавного уродца, каких показывают в цирке. Знаешь, что они обо мне думают? Что я — симпатичный сочинитель из Лондона, друг короля и непременный участник всех его непристойных забав, вот что! По этой причине они с самого начала ждали от меня какой-нибудь неприличной или экстравагантной выходки. Не мог же я обмануть их ожиданий?

— Между прочим, ты своим поведением лишь заставил их утвердиться в этом мнении, — холодно сказала Элисса. — Но оставим па время женщин. Кое-кто из мужчин тоже был на твоей стороне. Во всяком случае, поначалу.

Поведение Ричарда на вечере было чрезмерно вызывающим и даже скандальным, и Элисса не могла так быстро простить ему все выходки, хотя в глубине души и понимала, что во многом, о чем он говорил, есть рациональное зерно.

— Да ничего подобного! — заявил Ричард. — Этим мужчинам, о которых ты упоминаешь, просто-напросто нужны связи при дворе, и они, так сказать, искали у меня протекции. Вот почему они были со мной вежливы. Кстати, твой разлюбезный мистер Эсси, хотя и разрядился, как петух, вел себя вполне по-джентльменски. Да, я совсем забыл о мистере Седжморе. Он был просто очарователен. По-видимому, ему очень хочется стать другом нашей семьи — твоим, во всяком случае.

— Он по крайней мере не развлекал гостей последними сплетнями из жизни короля и его любовниц.

— Но ведь все эти люди только об этом и хотели услышать, — заметил Ричард. — Нет ни одного человека в Англии, который бы не хотел узнать о том, как развлекаются король и его свита. Согласись, мои рассказы о придворной жизни весьма заинтриговали гостей Седжмора.

— Заинтриговали, согласна, но еще больше их заинтриговала твоя манера рассказывать.

— Это было представление, ты же сама об этом говорила.

Элисса посмотрела на него в упор:

— Еще раз хочу тебе заметить, Ричард, что ты своим поведением лишь подтвердил их худшие опасения на твой счет.

Но почему ты вел себя столь развязно и вызывающе? Наоборот, им следовало показать, что ты не только сочинитель пьес, что в тебе есть нечто большее.

Ричард отвернулся к окну и, задрав голову, некоторое время всматривался в темное небо.

— Возможно, этого самого «нечто» во мне нет и я всего лишь сочинитель пьес, — с иронией в голосе проронил он.

Когда ему не хотелось отвечать на тот или иной вопрос, он ловко уходил от него, прикрываясь, как щитом, сарказмом и иронией.

— Я в это не верю.

— И правильно делаешь. Я не только сочинитель пьес, но еще и неплохой актер. Мне, к примеру, не составило бы никакого труда разыграть перед ними роль благородного кавалера и преданного королю солдата.

— Не надо никого из себя разыгрывать. Будь самим собой, вот и все.

— Это означает быть Ричардом Блайтом, человеком, который всегда играет какую-нибудь роль. И не важно, какая у него аудитория. Человек этот готов с равным удовольствием играть и перед королем и его придворными, и перед деревенскими помещиками и торговцами, и перед простым народом.

Элисса нахмурилась:

— Сейчас, стало быть, ты тоже играешь?

Ричард пожал плечами.

— И когда занимаешься со мной любовью — тоже? И двигаешься ты тоже как актер — заранее продумывая каждый свой шаг и жест? А когда говоришь, то произносишь одни лишь затверженные строки из пьес — своих или какого-нибудь другого сочинителя? Ты так вел себя со всеми женщинами? Сколько, кстати, их у тебя было?

— Элисса, я…

Карета остановилась, но Элисса не стала ждать, когда Ричард выйдет и подаст ей руку, а отворила дверцу и выбралась из экипажа без его помощи.

Ричард остался в карете, наблюдая за тем, как она входила в дом. Он сидел в экипаже до тех пор, пока кучер, которому показалось, что он уснул, не сделал попытки его растолкать.

Стоило только кучеру коснуться его плеча, как Ричард выскочил из кареты и бегом бросился к дверям дома.

В спальню он, однако, подниматься не стал. Вместо этого он торопливо прошел по коридору и вошел в кабинет Элиссы, который находился рядом с гостиной. Там он занялся делом, которым, по его разумению, ему давно уже следовало заняться.

Когда Ричард на следующее утро ехал по проселочной дороге, его обуревали весьма противоречивые чувства. Он был бесконечно утомлен и счастлив одновременно.

Хотя, как говорили древние, «все течет, все изменяется», дорога за годы его отсутствия никаких изменений не претерпела и была точь-в-точь такой же, как в годы его юности.

Ричард вспомнил, как он мальчишкой возвращался ночью по этой дороге домой. Ночь не пугала его, наоборот, она предоставляла ему возможность побыть наедине со своими мыслями. Куда чаще, впрочем, он ходил по этой дороге днем, окидывая взором поля с зеленеющими всходами ячменя и стада пасшихся на лугах овец.

Красоты деревенской природы были с детских лет отрадой его души — отрадой, которой он лишился, когда переехал в Европу, поскольку нигде в мире не было такой бархатистой зеленой травы и таких заливных лугов, как в окрестностях Блайт-Холла.

Сегодня утром Ричард испытывал утомление по той простой причине, что всю ночь не спал. Счастлив же он был потому, что осознал наконец свою ошибку. Разыгрывать из себя распутного придворного и наперсника веселого короля Карла было ни к чему. Куда больше ему бы подошло амплуа благородного человека, достойного своего древнего герба и своих наследственных владений.

Ричард сожалел о том, что всю ночь просидел в кабинете, а подняться в спальню и попросить прощения у Элиссы так и не удосужился. Что ж, перед тем как отправиться на прогулку с Уилом, он отыщет ее и принесет ей свои извинения.

Беззаботно насвистывая, он попытался представить себе, что при этом скажет и как будет себя вести. Помнится, она обвиняла его в том, что он обдумывает заранее каждый свой шаг и жест, иными словами, тщательно режиссирует свои действия. Ну и пусть! Ему было приятно представлять себе во всех подробностях, как он поцелует ее, в руку или в щеку — он пока еще не решил, куда именно, — а потом начнет говорить нежные слова. Возможно, он даже поцелует ее в губы — все зависит от того, какое выражение глаз будет у нее в этот момент.

Неожиданно лошадь Ричарда остановилась как вкопанная, и всаднику стоило немалого труда удержаться в седле. Словно чертик из коробочки, из зеленых насаждений, что росли вдоль дороги, выскочила Антония Норберт и предстала перед изумленным взором Ричарда. На ней была огромная уродливая шляпа, которая слегка сбилась набок, и светлое платье, испачканное зеленым травяным соком и в нескольких местах порванное.

Пока Ричард успокаивал лошадь, Антония широко улыбалась и усиленно моргала, пытаясь изобразить то, что сочинители обыкновенно именуют «трепетом ресниц».

— Лорд Доверкорт! Какой приятный сюрприз!

Ричард, которого поразила наглость этой девицы, чьи манеры были еще более развязными, нежели манеры слонявшихся по набережной Темзы шлюх, окинул ее холодным взглядом и с привычной иронией в голосе осведомился:

— И как часто вы залегаете в придорожных кустах, подкарауливая ничего не подозревающих путников?

Девица захихикала. Громко, бесстыдно.

— Вы такой забавник, милорд!

— Нет, правда, что вы здесь делаете, мисс? Разве вы не знаете, что таким очаровательным юным леди, как вы, не рекомендуется гулять в одиночестве? — произнес Ричард, сделав вид, что не расслышал предыдущей реплики Антонии.

В ответ он снова услышал дурацкое хихиканье, после чего был ошарашен весьма откровенным, совсем не девичьим взглядом в упор и невольно вздрогнул.

— А если бы со мной что-нибудь случилось, к примеру, на меня бы напали разбойники, вы пришли бы мне на помощь? Говорят, вы великий фехтовальщик…

— Я вынимаю рапиру из ножен только в тех случаях, когда опасность угрожает моей жизни, — сказал Ричард, невольно сбиваясь на легкомысленный тон, принятый в дамских будуарах при дворе. — Я трусишка, дорогая мисс, и боюсь случайно порезаться.

Антония, покачивая бедрами, подошла к нему совсем близко, и Ричард возблагодарил провидение за то, что не стоял на земле, а сидел на лошади.

— А вот мы о вас слышали совсем другое. Оустон не такое уж захолустье, как вам, наверное, кажется, и кое-какие новости из Лондона сюда доходят. Так вот, люди говорят, что вы не только отличный фехтовальщик, но еще и отчаянный бретер.

— Бретер — это слишком сильно сказано. В юности, конечно, за мной водился такой грех, я участвовал в дуэлях, но с тех пор прошло уже много лет.

— Но ведь талант фехтовальщика у вас остался, верно? — с хитрой улыбкой произнесла Антония.

— Все свои таланты, мисс, я решил употребить на благо своей семьи.

— Как это благородно с вашей стороны!

— Прошу извинить, мисс, но мне пора домой. Я обещал взять с собой на прогулку Уила. Желаю здравствовать!

Ричард не стал дожидаться ответной реплики Антонии или, не дай Бог, ее хихиканья и дал коню шпоры.

Антония заверещала так, как будто ее резали.

Ричард невольно придержал коня и обернулся.

Антония, согнувшись в три погибели, касалась пальцами лодыжки и болезненно морщилась.

— Мне кажется, я потянула связки, — жалобно сказала она. — Сильно потянула, и мне больно ходить.

Ричард с тоской поглядел вдаль. Он готов был отдать все на свете, чтобы только не возвращаться к сластолюбивой Антонии. Увы, этикет предписывал мужчине оказывать дамам всемерную помощь, и отмахнуться от его предписаний Ричард не мог. Ему ничего не оставалось, как сойти с коня и предложить девушке свои услуги.

— Я такая неуклюжая, милорд, — заявила девица.

— Это все дорога. Думаю, вы угодили ногой в выбоину, — холодно произнес Ричард.

— Но что же теперь делать?

— Вам придется забраться на лошадь, а я отвезу вас домой.

— Я могла бы сесть верхом у вас за спиной, — высказала она предложение, которое, Ричард не сомневался, было обдумано заранее. — До дома моего отца путь неблизкий.

Ричард криво усмехнулся. Короткой дороги он не знал, а Антония, по его разумению, должна была избрать самый длинный и извилистый путь к своему дому.

— Я катаюсь уже довольно долго, и моя лошадь устала.

Двух седоков она не выдержит. Так что на лошади поедете вы, а я пойду рядом.

Антония хотела было запротестовать, но, взглянув на Ричарда, поняла, что противоречить ему не стоит.

— Идите сюда, я помогу вам сесть в седло.

— Боюсь… идти я не в состоянии. Мне больно!

Ричард едва удержался, чтобы не выругаться. Делать, однако, было нечего — он подошел к Антонии и предложил ей руку.

— Вот, обопритесь о мое плечо. Так вам будет легче передвигаться.

Антония забросила свою довольно-таки мясистую руку ему за шею. При этом платье у нее на груди распахнулось: возможно, это было совпадение, но Ричард в совпадения такого рода не верил.

Груди у нее были роскошные. Кое-кто из мужчин, без сомнения, воспользовался бы представившимся удобным случаем, чтобы их ущипнуть или потискать.

Ричарду приходилось в своей жизни видеть женские груди — причем куда более красивые. Хотя бы грудь его жены, к примеру. По этой причине грудь Антонии не произвела на него особого впечатления.

— Итак? — Дыхание Антонии обожгло ему ухо.

Обняв девушку за талию, Ричард помог ей дойти до лошади.

— Нога у меня сильно распухла, и я не смогу поставить ее в стремя, — сообщила ему Антония.

Ричард почувствовал, что попал в ловушку. В последний раз он испытывал сходное чувство, когда король объявил ему, что намерен его женить. Тогда, впрочем, все обернулось к лучшему, чего в случае с Антон ней не предвиделось.

— Я вас подсажу, — сказал он, отводя глаза в сторону. — Положите руки мне на плечи и держитесь. Главное, чтобы лошадь стояла смирно.

Когда Ричард приподнял Антонию над землей, она взвизгнула. Лошадь, услышав визг, вздрогнула, заволновалась и стала переступать на месте ногами. Тем не менее Ричарду удалось водрузить девушку на седло. При этом ее груди коснулись его подбородка.

Ричард перевел дух и взялся за поводья, чтобы вести лошадь за собой.

— Сначала идите по дороге прямо, а потом, у развилки, сверните налево, — скомандовала Антония.

Ричард кивнул, и они двинулись в путь.

— Право, мне совестно, что я причинила вам такое беспокойство, — промурлыкала Антония.

— Бывает, — хмыкнул Ричард. — Люди, как и лошади, иногда спотыкаются, причем даже на ровном месте.

— Но мой учитель танцев утверждает, что я танцую лучше всех в Оустоне и движения у меня легки и изящны.

Поскольку Антония видела только спину Ричарда, он позволил себе скептическую ухмылку.

— А вы танцуете, сэр Ричард?

— Иногда.

— Вы, должно быть, знаете, какие танцы сейчас в моде при дворе?

Элисса была права: ему не стоило так много говорить о придворной жизни. Теперь женщины считают его знатоком придворных обычаев и нравов и станут донимать его разными глупыми вопросами.

— Мне не так уж часто приходилось бывать при дворе, — .сказал он.

— Вы скромничаете! Молва утверждает, что вы там дневали и ночевали!

— Эта, что ли, развилка? — спросил Ричард, радуясь представившейся возможности сменить тему.

— Да. Теперь сворачивайте налево. Налево! — крикнула Антония, поскольку Ричард повернул направо.

— Вы уверены, что надо сворачивать именно в эту сторону? — недоверчиво спросил Ричард.

— Полагаю, мне лучше знать, где находится отчий дом, — пропела Антония и с хитрым видом посмотрела на Ричарда. — Интересно, почему вы хотели свернуть направо? Уж не замыслили ли вы что-нибудь дурное?

Ричард не выдержал:

— Моя дорогая юная леди! Хочу заверить вас, что мои помыслы чисты, как родниковая вода, но вот ваши внушают мне большие сомнения.

— Милорд! — с возмущением вскричала Антония.

— Женщины часто меня домогались, и я изучил все их уловки. Так что вы, леди, можете хоть догола раздеться — я к вам и пальцем не прикоснусь. Кроме того, я знаю наверняка, что никакого растяжения у вас нет и вы все это выдумали.

— Я… я… вы… вы… — Антония покраснела как рак, и Ричард понял, что еще немного, и она зальется слезами.

Отвернувшись от Ричарда, девушка стала слезать с лошади.

— Я правда потянула связки! — воскликнула она. — А вы невесть что обо мне подумали, нахал!

Коснувшись земли ногами, она часто-часто заморгала, словно от боли.

Блайт хмыкнул. Девчонка довольно убедительно разыграла оскорбленную невинность. К несчастью для нее, она забыла, какая именно лодыжка у нее якобы болит, и теперь хромала на другую ногу.

Ричард не сомневался, что, оставь он Антонию здесь, у развилки, она станет рассказывать всем и каждому, какой он невоспитанный чурбан и жестокосердный человек. Хотя ему лично было на это наплевать, он знал, что разговоры на эту тему вызовут неудовольствие Элиссы и опечалят ее.

— Прошу меня извинить, — пробурчал он. — Я, знаете ли, слишком долго общался с актерами, а они мастера на розыгрыши. Позвольте мне помочь вам снова сесть на лошадь. После этого мы, как вы того хотите, повернем налево и продолжим путь.

— Ваши извинения принимаются, — с величественным видом произнесла Антония.

— Скажи, Уил, где ты услышал это-выражение? — негромко спросила она.

— На… на конюшне.

— От кого?

У Уила по щекам заструились слезы.

— Он очень злился, мама. — пробормотал мальчик, поднимая на Элиссу глаза. — Но не на меня, нет… — торопливо добавил он.

— Это был Ричард?

Уил вытер нос и кивнул.

— Понятно. Я обязательно скажу ему, что у нас дома употреблять такие грубые слова не принято. И гнев не может служить этому оправданием. Прошу тебя, Уил, никогда больше этих слов не говорить. Ты меня понял?

Уил с обреченным видом снова кивнул.

— Кроме того, ты наказан и не будешь ездить верхом до конца недели.

Мальчик в ужасе посмотрел на мать.

— Но…

— Никаких «но»! Такая мера заставит тебя запомнить на всю жизнь, что истинного джентльмена узнают по тому, что и как он говорит. А теперь отправляйся к себе в комнату и сиди там, пока я тебя не позову.

Понурив голову, Уил шаркающей походкой, как старик, вышел из комнаты.

Наконец сэр Блайт добрался до дома Антонии. Он валился с ног от усталости и, кроме того, был зол как черт. По счастью, Антония всю дорогу до Норберт-Холла хранила молчание: поняла, должно быть, что, домогаясь его, несколько перегнула палку. Или, быть может, мрачное настроение Ричарда передалось ей и излечило ее — по крайней мере на время — от излишней разговорчивости, кто знает?

Распрощавшись со сластолюбивой девицей и двинувшись в обратный путь, Ричард постарался выбросить из головы Антонию и вновь вернуться мыслями к предстоящему объяснению с Элиссой. У него в голове снова стали одна за другой прокручиваться умилительные сцены примирения — страстные речи, горячие поцелуи, ласки, потом снова поцелуи и ласки и так далее, до бесконечности…