Роберт загрузил в кузов последние корзины с тарелками. От вида грузовика с чистой посудой настроение не улучшилось. Депрессия никуда не делась. Сердце по-прежнему было разбито. И похмелье не развеялось.
      Роберт вдруг подумал, что совершил ошибку, перемыв посуду. В трейлере появилось светлое пятно, пусть и маленькое, но в сравнении с ним его жизнь стала выглядеть еще более убогой. Может, следовало плыть по течению. Так летчик отпускает рычаг управления, чтобы выйти из дикой болтанки.
      Втайне Роберт верил, что если все пойдет совсем уж погано, что-нибудь обязательно произойдет – и не только спасет его от катастрофы, но и улучшит всю жизнь вообще. Такая перекошенная разновидность веры укрепилась в нем за много лет сидения перед телевизором: любая проблема непременно разрешалась к последней рекламной паузе. Да и факты собственной биографии способствовали тому же.
      Мальчишкой в Огайо Роберт устроился на первую работу – собирать мусор на местной ярмарке. Первые две недели все шло великолепно. С другими парнями из команды уборщиков он целыми днями слонялся по аллеям и насаживал на длинную палку с гвоздем на конце всякий мусор – картонные стаканчики и обертки от “хот-догов”. Роберт воображал, будто охотится на львов в Серенгети. В конце каждого дня им платили наличными. На следующее утро они тратили заработанное на игровые автоматы и “американские горки” – так зародилась пожизненная привычка тратить деньги на головокружение и тошноту.
      На следующий день после окончания ярмарки мальчишкам велели явиться к загонам с животными. Они собрались еще до рассвета, не понимая, что придется делать: яркие трейлеры и аттракционы уехали, и аллеи были пусты, как взлетные полосы аэродрома.
      Начальник встретил их у огромных конюшен – с самосвалом, вилами и тачками:
      – Вычистите все загоны, парни. Навоз грузите в самосвал. – И ушел, оставив их без надзора.
      Роберту удалось подцепить вилами лишь три шмата навоза – и он вместе с другими мальчишками выскочил, задыхаясь, на улицу. Аммиачные испарения обжигали ноздри и легкие.
      Вновь и вновь пытались они вычистить проклятые конюшни, но вонь оказывалась сильнее. И вот когда они топтались возле сараев, ныли и матерились, Роберт заметил, что из утреннего тумана что-то высовывается. Это что-то было похоже на голову дракона.
      Рассветало, со всех сторон неслись лязг, грохот и странные вопли животных. Мальчишки вглядывались в туман, пытаясь разглядеть, что за тени мельтешат на ярмарочной площади, радуясь, что можно отвлечься от гнусной работы.
      Когда на востоке над верхушками деревьев показалось солнце, из дымки появился тощий человек в синем комбинезоне:
      – Эй, пацаны! – закричал он. Бригада уже приготовилась получить нагоняй за безделье. – В цирке хотите поработать?
      Мальчишки побросали вилы, точно те были раскаленными стальными прутьями, и рванули к нему. Дракон оказался верблюдом. Странные вопли издавали слоны. Под покровом тумана рабочие разворачивали огромный шатер “Цирка Клайда Битти”.
      Роберт и остальные мальчишки все утро работали с цирковыми – стягивали шнурами ярко-желтые холщовые полотна, соединяли гигантские отрезки алюминиевых шестов.
      То была жаркая, потная, тяжелая работа, но она казалась великолепной. Когда шесты разложили по всему полотнищу, на слонов надели тросы, и шесты взметнулись в небо. Роберт думал, что от возбуждения у него выскочит сердце. Шатер тросами соединялся с лебедкой, и мальчишки с трепетом смотрели, как полотнище накрывает шесты громадной желтой мечтой.
      То был только один день. Но он был изумителен, и Роберт часто его вспоминал: как цирковые рабочие прихлебывали что-то из фляжек и звали друг друга именами городов и штатов, откуда были родом:
      – Канзас, тащи сюда распорку. Нью-Йорк, нам кувалда нужна.
      Роберт вспоминал и женщину с сильными ногами – она ходила по канату и летала на трапеции. Грима вблизи выглядел жутковато, но когда артисты порхали в воздухе над толпой зрителей, они были прекрасны.
      Тот день стал приключением и сном. Один из самых прекрасных дней в жизни Роберта. Но больше всего его поражало то, что чудо явилось в миг полной безысходности, когда жизнь в буквальном смысле обернулась говном.
      Роберт снова вошел в штопор, когда жил в Санта-Барбаре, и спасение ему принесла женщина.
      Он прикатил в Калифорнию со всеми пожитками, уместившимися в “жук-фольксваген”, – следом за мечтой, которая, как он рассчитывал, настигнет его, стоит пересечь границу штата, – вместе с музыкой “Бич Бойз” и огромным белым пляжем, где блондинки с чудесными фигурами тоскуют по компании молодого фотографа из Огайо. Нашел он лишь отчуждение и нищету.
      Роберт выбрал престижную фотошколу в Санта-Барбаре, поскольку она считалась самой лучшей. После снимков для выпускного альбома он завоевал репутацию лучшего фотографа в городе, а в Санта-Барбаре оказался просто еще одним щеглом среди сотен студентов – причем, все они, как минимум, умели обращаться с камерой гораздо лучше.
      Он устроился на работу в супермаркет – с полуночи до восьми утра раскладывать товар по полкам. Приходилось работать полную смену, чтобы платить непомерную цену за обучение и жилье, и вскоре он начал отставать в учебе. Через два месяца он бросил школу, чтобы не провалиться на экзаменах.
      Роберт оказался в незнакомом городе, без друзей, а денег едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Он начал каждое утро пить пиво на автостоянке с парнями из своей бригады. Домой приезжал в ступоре и весь день до начала смены спал. Выпивка требовала дополнительных расходов, и Роберту пришлось заложить фотоаппараты, чтобы платить за жилье, а с ними – и последнюю надежду на какое-либо будущее за пределами полок супермаркета.
      Однажды утром менеджер вызвал его в кабинет:
      – Ты что-нибудь об этом знаешь? – Менеджер показал на четыре открытые банки арахисового масла. – Вчера их вернули покупатели. – На гладкой поверхности массы в каждой банке были выцарапаны слова: “Помогите, я попал в ад супермаркета!”
      Эти полки комплектовал Роберт – отрицать не было смысла. Однажды ночью он написал эти слова, выпив несколько пузырьков лекарства от кашля, которые спер с других полок.
      – Расчет в пятницу, – сказал менеджер.
      Роберт побрел прочь – сломленный, безработный, за две тысячи миль от дома, девятнадцать лет, а уже неудачник. У выхода его окликнула кассирша – рыжая и хорошенькая, примерно его возраста.
      – Тебя Роберт зовут, правда?
      – Да.
      – И ты фотограф, да?
      – Был. – У Роберта не было настроения болтать.
      – Не обижайся, пожалуйста, – сказала она. – Но ты как-то оставил папку со своими работами в комнате отдыха, я не удержалась и посмотрела. Мне очень понравилось.
      – Я больше этим не занимаюсь.
      – Ой, как жалко. У меня есть подруга, она в субботу выходит замуж, и ей нужен фотограф.
      – Послушай, – сказал Роберт. – Я ценю твое участие, но меня только что уволили, и сейчас я еду домой, чтобы надраться. А кроме того, мои камеры – в ломбарде.
      Девушка улыбнулась. У нее были невероятные голубые глаза.
      – Ты здесь впустую тратил свой талант. Сколько нужно, чтобы выкупить твои камеры?
      Ее звали Дженнифер. Она заплатила за его фотоаппараты и осыпала комплиментами. С ее поддержкой Роберт начал зарабатывать, снимая свадьбы и бар-мицвы, но на жилье все равно не хватало. В Санта-Барбаре развелось слишком много фотографов.
      Он переехал в ее крохотную студию.
      Прожив несколько месяцев вместе, они поженились и перебрались на север – в Хвойную Бухту, где конкурентов у Роберта было меньше.
      Снова Роберт опустился на самое дно, и снова Леди Судьба одарила его чудесным спасением. Острые грани его мира теперь сглаживались любовью и преданностью Дженнифер. До сих пор жизнь была прекрасна.
      А сейчас даже этот мир проваливался под ногами, точно люк в погреб. Роберт падал, падал, сам не зная, куда. Если событиями управлять намеренно, неминуемое спасение может и не прийти. Чем скорее он достигнет дна, тем быстрее улучшится его жизнь.
      Когда такое случалось раньше, все становилось хуже только затем, чтобы потом стать лучше. Настанут же когда-нибудь счастливые времена, и весь навоз этого мира превратится в цирк. Роберт верил, что так и будет. Но чтобы восстать из пепла, сначала нужно сгореть дотла. С этой мыслью Роберт положил в карман последнюю десятку и побрел в салун “Пена дна”.
 

 
      Хозяйка салуна “Пена дна” Мэвис Сэнд так долго прожила на этом свете с Призраком Смерти за плечами, что он казался ей просто старым удобным свитером. Со Смертью она примирилась очень давно, а Смерть в обмен согласилась отщипывать от нее по кусочку, а не забирать всю целиком и сразу.
      За семьдесят лет Смерть забрала у Мэвис правое легкое, желчный пузырь, аппендикс и оба хрусталика вместе с катарактами. Смерть уже владела ее правым аортальным клапаном – вместо него Мэвис поставила себе агрегат из стали и пластика, который открывался и закрывался, как автоматические двери в супермаркете. У Смерти осталась большая часть волос Мэвис, а у Мэвис – парик из полиэфира, от которого чесался череп.
      Слух свой она тоже по большей части утратила, а с ним – зубы и полную коллекцию десятицентовых монет со Статуей Свободы. (Хотя в пропаже коллекции она скорее подозревала шалопая-племянника, а не Косую.)
      Тридцать лет назад она потеряла матку, но в то время врачи выдергивали их из женщин с такой скоростью, точно за количество давали приз, поэтому здесь Смерть тоже была ни при чем.
      С потерей матки у Мэвис начали расти усы. Она сбривала их каждое утро перед открытием салуна. В баре она перемещалась вдоль стойки на стальных шарнирах, поскольку суставы Смерть тоже забрала себе. Правда, Мэвис успела-таки предложить свои бедра целому легиону ковбоев и строительных рабочих.
      За много лет Смерть отняла у Мэвис так много деталей, что та чувствовала: когда настанет время перейти в мир иной, она словно погрузится в очень горячую ванну. Она уже ничего не боялась.
      Когда в “Пену дна” вошел Роберт, Мэвис восседала на табурете за стойкой, курила экстра-длинную сигарету “Тэритон” и командовала салуном, как ожившее чучело королевы ящеров, измазанное гримом. После нескольких затяжек она накладывала на рот толстый слой помады цвета пожарной машины, попутно проглатывая изрядную долю того, что предназначалось к наружному применению. Воткнув в пепельницу окурок, она орошала провал своего декольте и заушные пространства “Полночным соблазном” из пульверизатора, который всегда держала под рукой. Время от времени, когда от обилия принятых внутрь стаканчиков “Бушмиллз” рука утрачивала твердость, Мэвис попадала струей духов в один из слуховых аппаратов, что вызывало короткое замыкание и превращало заказ выпивки в пытку для голосовых связок клиентов. Чтобы такой проблемы никогда не возникало, кто-то подарил ей пару сережек, сделанных из картонного освежителя воздуха в форме новогодних елочек – теперь Мэвис всегда могла благоухать, как новенький автомобиль. Но она настаивала на своем – “Полночный соблазн” или ничего, поэтому сережки болтались на почетном месте над баром вместе со списком победителей ежегодного турнира “Пены дна” по карамболю и поеданию чили, среди местных известного как “Чемпенонат”.
      Роберт остановился у стойки, пытаясь приспособить зрение к дымной тьме салуна.
      – Тебе чего, щекастенький? – спросила Мэвис, хлопая накладными ресницами за стеклами очков толщиной с бутылочные донышки и оправленных фальшивыми бриллиантами. Роберту показалось, что из банки пытается сбежать пара мохнатых пауков.
      Он нащупал в кармане рубашки десятку и вскарабкался на табурет.
      – Разливного, пожалуйста.
      – Опохмел?
      – А что – заметно? – заинтересовался Роберт.
      – Не очень. Я как раз собиралась посоветовать тебе закрыть глаза перед смертью. – Мэвис хихикнула, точно кокетливая горгулья, и зашлась в кашле. Потом нацедила кружку пива, поставила перед Робертом и вынула у него из руки десятку, заменив ее девятью бумажками по доллару.
      Роберт сделал долгий глоток, повернулся на табурете и осмотрел весь бар.
      Мэвис намеренно держала салун в полумраке, если не считать ярких ламп над бильярдными столами, а глаза Роберта еще не привыкли к темноте. Он вдруг подумал, что ему ни разу не удавалось разглядеть пол заведения, а тот вечно прилипал к подошвам. Если не считать хруста под каблуком, время от времени позволявшего распознать кусок воздушной кукурузы или ореховую скорлупу, дно “Пены” хранило свои мрачные тайны. Что бы там ни обитало, лучше всего оставить его в покое, белым и безглазым. Роберт дал себе слово доплыть до дверей, прежде чем окончательно вырубится.
      Он сощурился и присмотрелся к ярко освещенным бильярдным столам. Вокруг дальнего разгорелась нешуточная баталия. У стойки собралось с полдюжины зрителей из местных. Общество окрестило их “закоренелыми безработными” – Мэвис называла их “дневными завсегдатаями”. За столом Ловкач МакКолл играл с каким-то смуглым незнакомцем. Между тем, лицо молодого человека Роберт где-то уже видел и почему-то сразу решил, что оно ему не нравится.
      – Что за тип? – спросил он у Мэвис через плечо. Что-то в орлином облике человека отталкивало Роберта, точно он попал пломбой в зубе на станиолевую обертку.
      – Новая добыча Ловкача, – ответила Мэвис. – Зашел минут пятнадцать назад и захотел сыграть на деньги. Кий у него хромает, если хочешь знать мое мнение. Ловкач-то свою палку за баром держит, пока ставки не подымутся.
      Роберт наблюдал, как жилистый Ловкач МакКолл кружит вокруг стола. Потом тот остановился и ввинтил плотный шар в боковую лузу. Настал черед незнакомца. Ловкач выпрямился и провел пятерней по зализанным бурым волосам:
      – Параша. Загнал себя в угол. – Он уже вышел на охоту.
      Зазвонил телефон, и Мэвис сняла трубку:
      – Притон беспорядков, бандерша слушает. Нет, его тут нет. Минутку. – Она прикрыла трубку ладонью и повернулась к Роберту:
      – Ты видел Сквозняка?
      – А кто спрашивает?
      – Кто спрашивает? – повторила Мэвис в телефон, выслушала и снова прикрыла трубку:
      – Хозяин его квартиры.
      – Он уехал из города, – сказал Роберт. – Скоро вернется.
      Мэвис передала информацию и повесила трубку. Телефон сразу же зазвонил снова.
      – Райский сад, змея у аппарата. – Повисла пауза. – Я ему что – автоответчик? – Пауза. – Он уехал из города, скоро вернется. Почему бы вам не рискнуть своим общественным положением и не позвонить ему домой? – Пауза. – Да, здесь. – Мэвис метнула взгляд на Роберта. – Разговаривать будете? Ладно. – И она повесила трубку.
      – Опять Сквозняка?
      Мэвис подожгла “Тэритон”:
      – Он вдруг стал очень популярным.
      – Кто это был?
      – Не спросила. По голосу – мексиканец. И о тебе справлялся.
      – Дерьмо, – сказал Роберт.
      Мэвис снабдила его еще одной кружкой. Роберт снова повернулся к игре. Незнакомец выиграл и уже изымал у Ловкача пять долларов.
      – Да, проучил ты меня, старик, – говорил Ловкач. – Не хочешь дать мне шанс отыграться?
      – Двойная ставка, – ответил незнакомец.
      – Отлично. Я сложу. – Ловкач сунул несколько четвертаков в прорезь стола, в канавку высыпались шары, и он принялся складывать их в пирамиду.
      Ловкач был одет в нейлоновую рубашку с длинным остроконечным воротником. Рубашку украшали красно-синие горошины – мода на такую одежду отмерла вместе с эпохой диско, и Ловкач, по прикидкам Роберта, примерно тогда же бросил чистить зубы. Бурая изломанная ухмылка не сходила с лица Ловкача, навеки впечатываясь в память бессчетных туристов, случайно забредавших в “Пену” только ради того, чтобы Ловкач ободрал их как липку своим бестрепетным кием.
      Незнакомец попятился от стола и разбил пирамиду. Кий издал мерзкое вибрато осечки. Шар болидом пронесся по столу, едва задев угол пирамиды, отскочил от двух бортиков и устремился к угловой лузе, где стоял незнакомец.
      – Извини, братишка, – сказал Ловкач, натирая мелом кончик кия и готовясь жахнуть из всех стволов.
      Докатившись до лузы, шар вдруг остановился на самом порожке. И тут, будто подумав хорошенько, один из шаров в пирамиде вдруг оторвался от остальных, направился в угол и тяжело плюхнулся в лузу.
      – Черт, – произнес Ловкач. – Экие английские обороты тут вворачивают. Я думал, ты уже облажался.
      – Точно? – удостоверился незнакомец.
      Мэвис перегнулась через стойку и прошептала Роберту:
      – Ты видел, как шар остановился? Он должен был промазать.
      – Может, ему кусочек мела помешал?
      Незнакомец загнал еще два шара ничем не примечательным образом, а потом объявил третий прямым. Он ударил, шар закрутило по кривой, и он загнал шестерку в противоположный угол.
      – Я же сказал – третий! – заорал незнакомец.
      – Слышал, – ответил Ловкач. – Похоже, ты немного переборщил с английским. Мой удар.
      Незнакомец, казалось, злился на кого-то, но не на Ловкача.
      – Как можно перепутать шестерку с тройкой, кретин?
      – Фиг его знает, – ответил Ловкач. – Но не стоит себя корить, старик. Ты и так на одну игру меня обставил.
      Ловкач загнал четыре шара, а потом промазал – настолько очевидно, что Роберт поморщился. Раньше Ловкач жульничал изящнее.
      – Пятый в боковую! – крикнул незнакомец. – Понял меня? Пятый!
      – Понял, понял, – отозвался Ловкач. – И вся эта публика тоже уже поняла, а также те, кто на улице. Вовсе не обязательно орать, старик. Мы же с тобой по-дружески играем.
      Незнакомец навис над столом и прицелилися. Пятерка отлетела, направилась к бортику, потом изменила траекторию и по кривой покатилась в боковую лузу. Роберт изумился, остальные зрители – тоже. Выполнить такой удар было невозможно, однако все видели его своими глазами.
      – Черт, – ни к кому в особенности не обращаясь, произнес Ловкач. – Мэвис, ты когда последний раз стол выравнивала?
      – Вчера, Ловкач.
      – Быстро же его косодрючит. Дай-ка мне мой кий, Мэвис.
      Мэвис проковыляла в дальний угол бара и вытащила трехфутовый черный кожаный футляр. Она осторожно взяла его в руки и с почтением протянула Ловкачу: немощная Хозяйка Озера вручает деревянный Эскалибур законному королю. Ловкач расстегнул чехол и свинтил кий, не отрывая взгляда от незнакомца.
      При виде кия тот улыбнулся. Ловкач улыбнулся в ответ. Игра определилась. Два жулика признали друг друга и заключили между собой негласное соглашение: Кончаем пороть херню и играем по-настоящему.
      Роберта так увлекло напряжение, нараставшее в игроках, и он так старался сообразить, чем именно его злит смуглый незнакомец, что он не заметил, как кто-то опустился на соседний табурет. Потом раздался голос:
      – Ну, как ты, Роберт? – Голос был женским, грудным и хрипловатым. Она прикрыла его руку своей и сочувственно пожала. Роберт обернулся – внешность ее ошарашила его. Ее внешность всегда его ошарашивала. Ее внешность ошарашивала всех мужчин.
      На ней было черное трико и широкий кожаный ремень, за который она заткнула разноцветные шифоновые шарфики, плясавшие вокруг бедер, как прозрачные призраки Саломеи. Запястья украшали многослойные серебряные браслеты, длинные изящные ногти выкрашены черным. Большие зеленые глаза посажены широко, носик – маленький и прямой, а губы – полные, ярко-алые и блестящие. Иссиня-черные волосы спускались до талии. В ложбинке между грудей на цепочке болталась перевернутая серебряная пентаграмма.
      – Мне гнусно, – ответил Роберт. – Спасибо, что поинтересовались, мисс Хендерсон.
      – Друзья зовут меня Рэчел.
      – Хорошо. Мне гнусно, мисс Хендерсон.
      Рэчел было тридцать пять, но она бы сошла и за двадцатилетнюю, если бы не нахальная чувственность, с которой она двигалась, и не насмешливая улыбка, таившаяся в уголках глаз и выдававшая опыт, уверенность и коварство, на которые двадцатилетняя девчонка не способна. Не тело выдавало возраст – манера держаться. Рэчел текла сквозь мужчин, как вода.
      Роберт был знаком с нею много лет, но в ее присутствии неизменно просыпалось ощущение, что его супружеская верность – не более, чем нелепая абстракция. Если оглянуться назад, возможно, так оно и было. Но все равно с Рэчел он чувствовал себя не в своей тарелке.
      – Я тебе не враг, Роберт. Что бы ты ни думал. Дженни собиралась тебя бросить очень давно. Мы к этому никакого отношения не имеем.
      – Что нового на шабаше? – саркастически осведомился Роберт.
      – Это не шабаш. Организация “Вегетарианцы-язычники за мир” посвятила себя осознанию Земли, как духовному, так и физическому.
      Роберт допил пятую кружку пива и хрястнул ею о стойку.
      – “Вегетарианцы-язычники за мир” – компания злобных мужененавистниц, всегда готовых откусить парню яйца. Они посвятили себя одному – разрушению чужих семей и превращению мужчин в жаб.
      – Не правда, и ты сам это знаешь.
      – Я одно знаю – через год после того, как женщина вступает в ваш шабаш, она разводится с мужем. Я с самого начала был против того, чтобы Дженни таскалась на ваши мумбы-юмбы. Я говорил, что вы промоете ей мозги, и вы их промыли.
      Рэчел откинулась на табурете и зашипела, как кошка:
      – Ты веришь в то, во что хочешь верить, Роберт. Я являю женщинам ту Богиню, которая скрыта в них. Я даю им в руки их собственную силу, а как они ею распоряжаются, – их дело. Мы не против мужчин. Просто мужчины терпеть не могут, когда женщина открывает самое себя. Если бы ты поддерживал духовный рост Дженни, а не критиковал ее, она, может, и осталась бы с тобой.
      Роберт отвернулся и поймал в зеркале над баром свое отражение. Волна ненависти к себе захлестнула его. Рэчел права. Он закрыл лицо руками и уронил голову на стойку.