1

Сквозняк

Сквозняк ворвался в Сан-Хуниперо на откидном сиденье фургончика Билли Винстона. Малолитражку рискованно швыряло то к одной обочине, то к другой, а потом снова выносило на разделительную полосу. Билли экспериментировал: одной рукой он пытался свернуть косяк, не расплескав содержимого высокой банки пива “Курз”, и исполнял сидячую пляску под Боба Марли, хрипевшего из динамика.

– Ща зарубимся, чувак! – И Билли отсалютовал Сквозняку, окатив его хлопьями пены.

Сквозняк злобно затряс головой:

– Не махай банкой, смотри, куда едешь, и давай сюда мастырку.

– Извини, Сквознячок. Мне просто по кайфу, что мы с тобой катаемся.

Билли восхищался Сквозняком беспредельно. Сквозняк был поистине клевым: настоящий оттяжник эпохи Возрождения. Дни свои он проводил на пляже, а ночи – в кучерявых облаках сенсимильи. Сквозняк мог всю ночь курить траву, по ходу дела полируя пузырь текилы, но сохранить достаточно трезвости взгляда, чтобы рвануть за сорок миль в Хвойную Бухту, не возбудив подозрений у фараонов, и к девяти утра объявиться на пляже с таким видом, точно похмелье для него – понятие в высшей степени абстрактное. В списке личных героев Билли Винстона Сквозняк уступал только Дэвиду Боуи.

Вот он свернул косяк, поджег его и передал Билли:

– Взрывай.

– Что празднуем? – квакнул тот, пытаясь удержать в легких дым.

Пальцем в воздухе Сквозняк придержал вопрос и полез в кармашек гавайской рубахи за книжкой “Дионисийский Ежедневник: повод для каждой пьянки”. Прослюнявив по страницам, нашел нужную дату:

– День независимости Намибии, – провозгласил он.

– Западло, – отозвался Билли, – праздновать независимость Намибии.

– Тут сказано, – продолжал Сквозняк, – что намибийцы отмечают свою независимость, зажаривая и поедая целого жирафа и запивая его смесью перебродившего сока гуавы и вытяжки из неких древесных лягушек, которая, по их поверьям, обладает волшебной силой. Когда праздник доходит до кульминации, всем мальчикам, достигшим совершеннолетия, острым камнем делают обрезание.

– Может, сделаем сегодня обрезание парочке технарей, если тоска заест? – предложил Билли.

Термин “технари” Сквозняк применял к студентам мужского пола из Технического колледжа Сан-Хуниперо. За редким исключением эти стриженные под полубокс юноши были ультраконсервативны и вполне довольны участью пушечного мяса для промышленной Америки. Своим жестким расписанием колледж просто придавал им нужную форму.

Их образ мыслей был настолько чужд Сквозняку, что в нем не теплилось даже здорового презрения к технарям. Обычные ничтожества. Зато студентки колледжа отвоевали себе в сердце Сквозняка особое место. Сомнительное удовольствие сорокамильного путешествия в обществе Билли Винстона он терпел лишь ради нескольких мгновений блаженства, которое можно обрести только меж раздвинутых ножек какой-нибудь половозрелой особи.

Билли Винстон был высок, болезненно тощ, уродлив, от него дурно пахло, и он обладал особым талантом всегда и везде говорить лишнее. Кроме того, Сквозняк подозревал, что Билли – голубой. Эта мысль укрепилась в нем однажды вечером, когда он заехал за Билли на работу – тот служил ночным портье в мотеле “Нам-в-Номера” – и застал его за чтением журнала “Плейгёрл”. Благодаря своей профессии Сквозняк постоянно натыкался на скелеты в чужих чуланах. Если скелет Билли любит носить женские трусики, какая разница? Для Билли Винстона гомосексуальность – что прыщики для прокаженного.

Но водились у Билли и достоинства: у него имелась машина, она умела ездить и возила Сквозняка, куда он пожелает. Его собственный фургон пребывал в цепких лапах неких плантаторов марихуаны из Биг-Сура в качестве залога за сорок фунтов сенсимильи, которые Сквозняк припрятал в чемодане у себя в трейлере.

– Я так рассуждаю, – рассуждал между тем Билли. – Сначала завалимся в “Бешеного Быка”. Потом шмякнем кувшинчик “маргариты” у Хосе, подрыгаемся в “Ядреном Ките”, а если затащить в койку никого не получится, рванем домой и пропустим одну на сон грядущий в “Пене”.

– Давай сначала в “Кит” завалим и поглядим, кто там тусуется, – выдвинул контрпредложение Сквозняк.

“Ядреный Кит” был главной молодежной танцплощадкой Сан-Хуниперо. Если хочется кого-то потискать, прямая дорога к “Киту”. У Сквозняка не было намерения тащиться с Билли обратно в Хвойную Бухту и пить на сон грядущий в “Пене дна”. Вечер в “Пене” – явная потеря времени, а Сквозняк твердо завязал с потерями. Завтра, толкнув сорок фунтов травы, он положит в карман двадцать штук. Двадцать лет протелепавшись вверх и вниз по побережью, нахлебавшись грошовых делишек, выручки с которых едва хватало на конуру, Сквозняк, наконец, вступал в круг победителей, где таким уродам, как Билли Винстон, не место.

Билли припарковал фургон в желтой зоне, неподалеку от “Ядреного Кита”. Еще с улицы они услышали ритмичную пульсацию моднейшего техно-попа.

Парочка преодолела квартал за несколько секунд: Билли размашистым шагом рвался вперед, Сквозняк, лениво шаркая, замыкал строй. Едва Билли оказался под неоновым китовым хвостом, вышибала – мускулистая колода с детским личиком, увенчанным ежиком волос, – перехватил его за локоть:

– Давай-ка поглядим на наши документы.

Билли достал просроченные водительские права, а Сквозняк зашарил в поисках бумажника по карманам сёрферских шорт, испускавших в темноте ярко-зеленое сияние.

Вышибала отмахнулся:

– Нормально, старик, у тебя все на лбу написано.

Сквозняк смущенно провел ладонью по залысинам, почти достигавшим макушки. В прошлом месяце ему стукнуло сорок – достижение сомнительное для человека, некогда давшего клятву не доверять никому старше тридцати.

Билли опередил его и сунул две долларовые бумажки в ладонь вышибале:

– На, – вякнул он, – сходи на свиданку с надувной подругой.

– Чего-о? – Громила соскочил с табурета и изготовился к бою, но Билли уже растворился в толпе на танцевальном пятаке. Сквозняк встал перед хранителем двери и миролюбиво поднял руки:

– Не бери в голову, чувачок. У парня проблемы.

– И будет еще больше, гарантию даю, – проворчал вышибала.

– Не, в самом деле. – Сквозняку было западло, что из-за Билли приходится лебезить и усмирять этого питекантропа. – Он микстуры пьет. Психологические проблемы.

Вышибала притормозил:

– Если этот парень буйный, так убирай его на фиг отсюда.

– Он не буйный, просто его немного крючит. Биполярный эдипов комплекс. – Сквозняк изрек это с не свойственным ему пафосом.

– А-а, – понял вышибала, точно это все и объяснило. – Ну тогда следи за ним, а то оба вылетите.

– Без проблем. – Сквозняк отыскал Билли у стойки бара, среди сосавших пиво студентов. Тот протянул ему “Хайнекен”:

– Ты чего этому придурку сказал?

– Что тебе хочется трахнуть свою мамочку и прикончить папашу.

– Четко. Спасибо, Сквознячок.

– На здоровье. – И Сквозняк чокнулся банкой с Билли.

Все оборачивалось не очень красиво. Как же он вляпался в такую хрень – настоящую мужскую дружбу с Билли Винстоном? Надо бы его поскорее бортануть и снять себе кого-нибудь.

– У тебя есть, чем коксануть, чувак? – заорал вдруг Билли, стараясь перекрыть музон, но попал в противофазу: песня как раз закончилась. Все в баре уставились на Сквозняка так, точно его ответ должен одновременно поведать им о подлинном смысле жизни, сообщить номер выигрышного билета национальной лотереи и подсказать телефон Господа Бога, которого не найти ни в одном справочнике.

Сквозняк схватил Билли за рубашку и потащил в самый глухой угол клуба, где группа технарей колотила по китайскому бильярду, не слыша ничего на свете, кроме жужжания и лязга автоматов. Билли перепугался, словно карапуз, которого волокут из кинотеатра за то, что он заорал “Кино кончилось!”

– Во-первых, – прошипел Сквозняк, для острастки помахивая дрожащим пальцем у Билли перед носом, – во-первых, я не употребляю кокаин и не торгую им. – Утверждение было не совсем истинным. Сквозняк не торговал кокаином, поскольку за торговлю уже оттрубил полгода в тюрьме Соледад, а если заметут снова, то светит не меньше пяти лет. Употреблял же, только если угощали или требовалась приманка для какой-нибудь девчушки. Сегодня у него с собой был целый грамм.

– Во-вторых. Если бы я даже употреблял, то не стал бы объявлять об этом всему Сан-Хуниперо.

– Прости, Сквознячок. – Билли пытался уменьшиться в размерах и выглядеть как можно беззащитнее.

– В-третьих. – Перед носом Билли покачивалось уже три корявых пальца. – Уговор у нас такой. Если один забивает гол, другой растворяется в тумане. Так вот – мне кажется, мой мяч уже в сетке, а поэтому – испарись.

Билли зашаркал было к дверям, опустив голову и отвесив нижнюю губу, точно распухшая жертва толпы линчевателей, но через пару шагов обернулся:

– Когда надо будет подбросить – если ничего не выйдет, то есть, – я буду в “Бешеном Быке”.

Глядя в спину обиженного Билли, Сквозняк ощутил короткий укол совести.

На фиг, решил он, сам напросился. После завтрашней сделки ему больше не понадобятся ни Билли, ни кто другой из грошовых клиентов. Сквозняку не терпелось остаться наконец вообще без друзей. И он нацелился через весь зал к блондинке в кожаных штанах.

Продрейфовав большую часть своих сорока лет холостяком, Сквозняк очень хорошо осознавал важность самой первой фразы при съеме барышень. В самом лучшем виде она должна звучать оригинально, обворожительно, сжато и лирично – в общем, быть катализатором любопытства и вожделения. Сквозняк приблизился к жертве с невозмутимостью хорошо вооруженного человека.

– Здорово, куколка, – произнес он. – У меня как раз есть грамм отличной перуанской походной пудры. Хочешь – прогуляемся?

– Прошу прощения? – переспросила девушка тоном, в котором поровну звучали изумление и омерзение. Сквозняк обратил внимание, что глаза у нее большие, как у лани, – вылитая Бэмби, только штукатурки на лице многовато.

Он изобразил на физиономии лучшую ухмылку пляжного мальчика:

– Я просто подумал, не нужно ли тебе носик припудрить.

– Да ты мне в папаши годишься, – ответила Бэмби.

Отказ потряс Сквозняка до глубины души. Когда лань улизнула на танцевальный пятак, он повис на стойке бара и принялся обдумывать стратегию.

Заняться следующей? Подумаешь, всех когда-нибудь обламывают. Нужно просто снова залезть на доску и дожидаться следующей волны.

Сквозняк прицельно осматривал площадку в расчете на халяву. Одни студентки с идеальными причесонами. Хрен уболтаешь. Его фантазия – оседлать одну такую и скакать на ней, пока идеальная прическа не собьется в безнадежный колтун на затылке, – уже давно отошла в царство бабушкиных сказок и бесплатных денег.

В Сан-Хуниперо – непруха. Даже энергия тут неправильная. По фигу – завтра он разбогатеет. Лучше поймать тачку до Хвойной Бухты. Если повезет, то успеет в “Пену дна” до закрытия и снимет кого-нибудь из резервных сучек, которые по-прежнему ценят приятное общество и не требуют марафета на сто баксов лишь за то, чтобы с тобой побарахтаться.

На улице зябкий ветерок пощипывал за голые ноги и забирался под рубашку. Голосовать сорок миль до Хвойной Бухты – лажа, причем еще какая. Может, Билли еще не свалил из “Бешеного Быка”? Ну уж нет, подумал Сквозняк, лучше отморозить себе задницу.

Он встряхнулся и энергично двинулся к трассе. Его новые люминисцентно-желтые пляжные тапочки поскрипывали при каждом шаге. Мизинец натирает. Через пять кварталов он почувствовал, как мозоль лопнула. Больно. Сквозняк выматерил себя за то, что стал еще одним рабом моды.

В полумиле за Сан-Хуниперо уличные фонари закончились. К списку обид на весь мир Сквозняк добавил темноту. Дома и деревья больше не гасили пронизывающий ветер с Тихого океана, и одежда трепетала на Сквозняке, как драные боевые знамена. Кровь из сорванного волдыря проступила на парусине тапочка.

Удалившись на милю от города, Сквозняк перестал пританцовывать, щериться и снимать воображаемую шляпу, пытаясь очаровать пролетавших мимо водителей – чтобы подбросили бедного заблудшего сёрфера. Теперь он тащился по обочине, расталкивая тьму высоким лбом, спиной к машинам, выставив окоченевший большой палец. Когда маячок в очередной раз давал осечку, и машина проносилась, не тормозя, вверх взметался средний.

– Вашу мать! Уроды бессердечные! – Сквозняк уже охрип от проклятий и воплей презрения.

Он попробовал думать о деньгах – о сладких бумажках, несущих освобождение, зеленых и хрустящих, – но снова и снова возвращался к холоду, боли в ногах и тающему шансу добраться домой с комфортом. Уже слишком поздно, и поток машин иссяк – до одной в пять минут.

Безнадега стервятником кружила в мозгу Сквозняка.

Он решил было подогреться кокаином, но мысль влететь в штопор на пустынной темной дороге и схавать параноидальный отходняк, от которого зуб на зуб не попадает, показалась несколько безрассудной.

Думай о деньгах.

Деньги.

Во всем Билли Винстон виноват. И эти кретины из Биг-Сура. Зачем понадобилось забирать у него фургон? Он же никого раньше по-крупному не выставлял. Да и вовсе малый неплохой. Разве не пустил в свой трейлер Роберта – причем бесплатно, – когда того вытурила его старуха? Разве не помог тому же Роберту поставить новый сальник в грузовике? Он же всегда честно играл – покупателям сначала давал попробовать продукт, а потом уже брал деньги. А постоянным клиентам даже предоставлял аванс в четверть унции до получки. Разве в этой игре без правил не был он столпом добродетели? Правильным как правда? Прямым как стрела?..

В двадцати ярдах позади затормозила машина, вспыхнул дальний свет. Сквозняк не обернулся. По многолетнему опыту он знал, что с такими подходцами могут предложить подбросить лишь до одного места – в отель “За решеткой”. Он шагал, будто не заметил машины вообще. Еще и руки в карманы сунул, будто замерз; хотя на самом деле нащупал чек кокаина и быстро сунул в рот вместе с бумагой. Язык сразу онемел. И только потом поднял руки, точно сдаваясь, и повернулся, ожидая увидеть красно-синюю мигалку патрульного крейсера.

Но это были не фараоны. В старом “шевроле” сидели два парня и явно развлекались за его счет. Над лучами фар он различал из силуэты. Сквозняк проглотил бумажку с кокаином. Внутри вспыхнула ярость, подстегнутая дозой. Захотелось крови. Он ринулся к “шевроле”.

– А ну вылезайте, клоуны, вашу мать!

С пассажирской стороны кто-то действительно вылез. Росточком с ребенка – нет, потолще – карлик.

Сквозняка уже понесло.

– Захвати монтировку, говнюк, – она тебе пригодится.

– Неправда, – отозвался карлик голосом низким и хриплым.

Сквозняк взял себя в руки и прищурился. Не карлик стоял перед ним – огромный чувак, просто гигант какой-то. Причем рос на глазах, приближался, становился все больше и больше – и слишком быстро. Сквозняк развернулся и кинулся прочь. Он успел сделать три шага. Челюсти сомкнулись на его голове и шее, оглушительно хрустнув костями, как мятными палочками.

Когда “шевроле” снова выехал на трассу, от Сквозняка остался только один люминисцентно-желтый пляжный тапочек. Два дня он загадочно подмигивал с обочины проезжавшим автомобилям, пока его не уволокла голодная ворона. И никто не обратил внимания, что из тапочка еще торчит кусок человеческой ноги.

2

Хвойная Бухта

Городок Хвойная Бухта лежит среди приморских сосновых рощ к югу от диких лесов Биг-Сура, на берегу небольшой естественной гавани. Основал его в 1880-х годах фермер из Огайо, обнаруживший, что зеленые холмы вокруг бухты – отличное пастбище для коров. Крошечное поселение – две семьи и сотня голов скота, – оставалось безымянным лет десять, а потом туда пришли китобои и окрестили его Бухта Гарпунеров.

Маленькая бухта укрывала суденышки в непогоду, а с окрестных холмов были видны кочующие серые киты. Китобои процветали. Тридцать последующих лет над городком висела сальная копоть смерти – от пятисотгаллонных чанов, в которых из тысяч китов вываривали жир.

Когда киты оказались на грани исчезновения, а китовый жир сменился электричеством и керосином, китобои ушли из Бухты Гарпунеров, оставив за собой горы костей и огромные ржавые чайники. До сего дня дорожки у многих домов Хвойной Бухты выложены выцветшими дугами китовых ребер, а огромные серые животные, проплывая мимо, бросают на бухточку подозрительные взгляды, точно опасаясь, что охота начнется заново.

После ухода китобоев городок держался на скотоводстве и добыче ртути, залежи которой обнаружили в окрестных холмах. Запасы ее истощились примерно в то же время, когда достроили прибрежное шоссе через весь Биг-Сур, и Бухта Гарпунеров стала привлекать туристов.

Заезжие предприниматели, которым хотелось урвать кусочек зарождающегося в Калифорнии туристического бизнеса, но не нравились городские стрессы Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, оседали здесь, строили мотели, открывали лавки сувениров, ресторанчики и конторы по торговле недвижимостью. Холмы вокруг Хвойной Бухты поделили. Сосновые рощицы и пастбища стали участками с видом на море, их за бесценок продавали туристам из центральной долины Калифорнии, которым хотелось провести остаток жизни на побережье.

И снова городок начал расти, только теперь его населяли пенсионеры и молодые парочки, сторонящиеся городской суеты: им хотелось растить детей в спокойном приморском городке. Бухта Гарпунеров стала городом новобрачных и полуобморочных.

В 1960-х годах молодые и сознательные жители, неравнодушные к проблемам окружающей среды, решили, что в названии “Бухта Гарпунеров” слышны отголоски былого позора деревни, а изящному буколическому образу, от которого теперь зависела вся жизнь городка, больше подходит имя “Хвойная Бухта”. Одним росчерком пера и установкой при въезде знака “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ХВОЙНУЮ БУХТУ – ВОРОТА В БИГ-СУР” обелили всю историю.

Деловой район города ограничивался восемью кварталами Кипарисовой улицы, тянувшейся параллельно Прибрежному шоссе. Большинство зданий несли на себе фальшивые деревянно-кирпичные фасады английского “тюдора”, отчего Хвойная Бухта выглядела аномалией среди остальных населенных пунктов Калифорнии с их испанско-мавританской архитектурой. Сохранилось и несколько первоначальных построек; бурые балки и общий колорит Дикого Запада были бельмом на глазу Торговой палаты, для развития туризма упиравшей на то, что деревеньку в свое время перенесли из Старой Англии.

В бестолковых попытках сохранить тематическую последовательность вдоль Кипарисовой улицы открылось и несколько псевдо-староанглийских ресторанчиков, завлекавших туристов обещаниями безвкусной английской кухни. (Один ушлый ресторатор даже попытался открыть настоящую английскую пиццерию. Заведение разорилось, когда выяснилось, что вареная пицца теряет большую часть своих природных свойств.)

Местные жители Хвойной Бухты избегали посещать подобные заведения общественного питания с двуличием индусского скотовода: прибыль получать хотелось, но продукта своего они не пробовали. Коренное население столовалось в нескольких труднодоступных кафе, владельцы которых были вполне довольны своей нишей на рынке родного городка, выдолбленной хорошей едой и обслуживанием. Всяко лучше, чем выковыривать глаза из распухшего черепа туризма вздутыми ценами на вычурные заклинания.

Лавки вдоль Кипарисовой улицы оправдывали себя, только если им удавалось перемещать деньги из карманов туристов в местный бюджет. С точки зрения обитателей, ни в одной из магазинов не продавалось ничего путного. Туристу же, охмуренному необходимостью отпускных трат, Кипарисовая улица предлагала золотые россыпи диковинных сувениров – будет чем доказать соседям, что кое-где побывал. Там он начисто забывал о том, что рано или поздно придется возвращаться к своим закладным, счетам от стоматолога и “Америкэн Экспрессу”, который в конце месяца обрушится на него, как финансовый ангел смерти.

И туристы тратили. Покупали китов и морских выдр, вырезанных из дерева, отлитых из пластмассы, латуни или олова, выгравированных на брелоках, отпечатанных на открытках, плакатах, книжных обложках и презервативах. Покупали всякую белиберду, если на ней значилось: “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур”, – от книжных закладок до туалетного мыла.

Много лет назад лавочники Хвойной Бухты приняли вызов – придумать самый безвкусный сувенир, который будет невозможно продать. Владелец магазина всякой всячины Август Рассол на заседании Торговой палаты предложил местным коммерсантам, не поступаясь своими высокими принципами, закатывать в стеклянные банки коровий навоз, клеить на них красивые этикетки “Хвойная Бухта – ворота в Биг-Сур” и продавать как подлинные экскременты морских млекопитающих. Как часто случается в денежных вопросах, вся ирония Рассола потерялась, предложение приняли, разработали бизнес-план, и если бы не критическая нехватка добровольцев, согласных непосредственно расфасовывать продукт, все полки вдоль Кипарисовой улицы были бы заставлены пронумерованными коллекционными партиями банок с “Настоящими китовыми какашками”.

Обитатели Хвойной Бухты доили туристов с неторопливой, методичной отрешенностью, требовавшей скорее терпения, нежели энергичности. Жизнь в Хвойной Бухте вообще нетороплива. Даже вечерний ветерок с Тихого океана медленно подкрадывается меж деревьев, давая каждому жителю достаточно времени, чтобы сходить за дровами и раскочегарить печку до наступления промозглой ночи. По утрам в лавках вдоль Кипарисовой улицы таблички “Открыто” меланхолично трепыхаются на дверях, в безразличии постукивая по истинным часам работы, обозначенным на стеклах. Некоторые лавки открываются раньше, некоторые – позже, некоторые не открываются вообще, особенно, если день пригож, и лучше погулять по берегу. Такое ощущение, что обитатели, обретя свой кусочек мира и спокойствия, просто ждут, чтобы что-то произошло.

И оно произошло.

Около полуночи – в ту самую ночь, когда пропал Сквозняк, – в Хвойной Бухте разом вдруг залаяли все собаки. Следующую четверть часа по всему городку летали башмаки, раздавались угрозы и проклятья, снова и снова звонили шерифу. Весь городок бил жен и заряжал пистолеты, а тридцать две кошечки миссис Фельдстин одновременно срыгнули комками шерсти на пол веранды. Взлетало кровяное давление, откупоривались пузырьки с аспирином. Майло Тобин, зловещий застройщик Хвойной Бухты, выглянул в окно и увидел юную соседку Розу Круз – та в чем мама родила гонялась по всему двору за своими шпицами-двойняшками. Потрясение оказалось слишком велико для сердца заядлого курильщика: Майло Тобин хлопнулся об пол и издох, точно рыба, выброшенная на берег.

На другом холме у подрезчика деревьев Вэна Уильямса истощилось все терпение. Были какие-то сверхъестественные провокации или не было, но у его соседей, собаководов-перерожденцев, шесть ньюфаундлендов гавкали всю ночь. И своей бензопилой профессионального образца Вэн Уильямс уронил стофутовую монтерейскую сосну прямо на новенький соседский фургон “додж-евангелина”.

Спустя несколько минут на семейство енотов, что обычно бродило по улицам Хвойной Бухты и мародерствовало в мусорных баках, неожиданно снизошла некая мудрость. Они пренебрегли обычными еженощными трудами, и сперли из раскуроченного микроавтобуса стереосистему, а затем установили технику в своем жилище – дупле трухлявого дерева.

Ровно через час после того, как началась какофония, все стихло. Собаки сказали свое слово, и, как обычно бывает с собачьими предсказаниями землетрясений, торнадо или извержений вулкана, смысл их послания был понят совершенно превратно. Поэтому на следующее утро невыспавшийся и злой городок оказался завален судебными исками и страховыми требованиями, но никто из жителей даже не догадывался, что же на них надвигается.

В шесть часов утра весь кадровый состав городского старичья собрался у входа в магазин всякой всячины обсудить события минувшей ночи. Неведение по поводу этих самых событий нисколько не мешало им трепаться почем зря.

На маленькую стоянку въехал новый пикап-вседорожник. Позвякивая огромной связкой ключей, точно символом власти, спущенным с небес божеством сторожей и дворников, из машины выбрался Август Рассол. Хозяин магазина всякой всячины был мужчиной представительным: лет шестидесяти, седой, бородатый, с плечами, как у горной гориллы. Его поочередно сравнивали то с Санта-Клаусом, то с богом древних скандинавов Одином.

– Утро, ребятки, – пробурчал Рассол старикам, столпившимся за его спиной, пока он отпирал дверь в темное нутро “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”. Он зажигал свет, заваривал два первых кофейника своей особой секретной смеси темной обжарки, а старичье атаковало его залпом вопросов:

– Гас, ты ночью собак слышал?

– Мы слыхали, у тебя на горке дерево упало. Знаешь чего-нибудь?

– А без кофеина заваришь? Мне доктор сказал – поменьше кофеину.

– Билл думает, что гавкать они начали, потому что у ведьмы течка, но они ж по всему городу с ума посходили.

– Ты хоть выспался? А я все никак уснуть не мог.

Рассол поднял ручищу, давая понять, что сейчас говорить будет он, и старичье мигом притихло. Так происходило каждое утро: хозяин магазина прибывал посреди какой-нибудь оживленной дискуссии, и его немедля избирали экспертом, посредником и председательствующим.

– Джентльмены. Кофе готов. Что же касается событий сегодняшней ночи, я должен признаться в собственном неведении.

– Ты хочешь сказать, что собаки тебя не разбудили? – из-под козырька бейсбольной кепки “Бруклинских Живчиков” спросил Джим Уотли.

– Я вчера отошел ко сну рано с двумя хорошенькими молоденькими бутылочками каберне, Джим. Все дальнейшее происходило без моего ведома и согласия.

– Так по всему же городу собаки заливались, точно конец света наступил! – обиделся Джим на такую отчужденность Рассола.

– Собакам свойственно гавкать, – констатировал Рассол. Слово “подумаешь” в конце он опустил, но оно прозвучало.

– Но не по всему же городу. И не все сразу. Вот Джордж считает – тут без мистики не обошлось.

Рассол повел седой бровью в сторону Джорджа Питерса, сиявшего у автоматической кофеварки стоматологической ухмылкой:

– И что же именно, Джордж, подвело тебя к мысли о том, что причиной ночных беспорядков стала мистика?

– А я впервые за двадцать лет проснулся от того, что у меня стоит торчком. Меня так и подбросило. Думал, ворочался, чуть фонарь не раздавил – я на тумбочке фонарик всегда держу, если ночью по нужде встать понадобится.

– И как батарейки, Джорджи? Не сели? – поинтересовался кто-то.

– Бабу свою разбудить попробовал. Хреном по ней колочу, чтобы проснулась, говорю: на нас медведь лезет, а у меня последний патрон остался.

– А она? – заполнил паузу Рассол.

– А она говорит: льдом обложи, чтобы опухоль сошла.

– Ну что ж. – Рассол огладил бороду. – По мне, так это и впрямь похоже на мистику. – Он повернулся к остальным старикам и вынес вердикт: – Джентльмены. Я согласен с Джорджем. Подобно Лазарю, восставшему из мертвых, эта необъяснимая эрекция явно имеет под собой сверхъестественное основание. А теперь, если вы меня извините, я обслужу платежеспособных клиентов.

Последним замечанием он вовсе не хотел уесть стариков, которым позволял весь день пить кофе на дармовщину. Август Рассол давно завоевал их преданность. Старикам казалось крайне нелепым покупать вино, сыр, наживку или бензин у кого-то другого – несмотря даже на то, что цены у Рассола были на добрых тридцать процентов выше, чем в соседнем “Экономичном Гипермаркете”.

Разве могли прыщавые клерки гипермаркета посоветовать, какую наживку выбрать на морского окуня, дать рецепт элегантного укропного соуса для той же рыбы, порекомендовать отборное вино к этому окуню и одновременно осведомиться о здоровье каждого члена семейства поименно на три поколения вглубь истории? Никак не могли. В этом и заключалось тайное умение Августа Рассола преуспевать в бизнесе, рассчитанном на жителей городка, вся экономика которого нацелена на приезжих туристов.

Рассол зашел за прилавок, перед которым его дожидалась симпатичная женщина в переднике официантки. Она нетерпеливо мяла пятидолларовую бумажку.

– Неэтилированного на пятерку, Гас. – Она сунула бумажку Рассолу.

– Бурная ночь, Дженни?

– А что – заметно? – Дженни поправила золотисто-каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и огладила фартук.

– Всего-навсего невинное предположение, – улыбнулся Рассол, показав зубы, пожелтевшие от многолетнего употребления кофе и трубочного табака. – Мне тут ребятки рассказывали, что ночью по всему городу какие-то бесчинства творились.

– А-а, собаки? Я думала, это только у моих соседей. До четырех утра уснуть не могла, а потом телефон зазвонил, и я совсем проснулась.

– Слыхал, вы с Робертом расходитесь.

– Что – пресс-релизы кто-то уже рассылает? Мы всего несколько дней как разъехались. – Ее голос неприятно заскрежетал от раздражения.

– Городок-то маленький, – тихо сказал Рассол. – Мне не хотелось совать нос в чужие дела.

– Извини меня, Гас. Я просто не выспалась. Так устала, что у меня по дороге сюда галлюцинации начались. Мне показалось, что я слышу, как Уэйн Ньютон поет “Иисус – наш лучший друг”.

– А может, и впрямь пел?

– Ага, с верхушки сосны. Я тебе точно говорю, Гас, – всю эту неделю у меня такое чувство, будто по мне психушка плачет.

Рассол наклонился через прилавок и потрепал ее по руке:

– В этой жизни у нас не меняются только перемены, но это вовсе не просто. Тебе нужно отдохнуть.

Тут в магазин ворвался водитель местной скорой помощи Вэнс Макнелли. Рация у него на ремне шкворчала так, точно ее только что вынули из фритюрницы.

– Угадайте, кто сегодня ночью пробкой хлопнул? – провозгласил он в явной надежде, что никто не знает.

Притихнув, все обернулись к нему. Вэнс секунду понежился в лучах общего внимания, утверждаясь в собственной значимости.

– Майло Тобин, – наконец объявил он.

– Наш зловещий застройщик? – уточнил Джордж.

– Точно. Где-то около полуночи. Мы его только что в мешок упаковали, – сообщил Вэнс всему кадровому составу старичья. Потом обратился к Рассолу: – Можно пачку “Мальборо”?

Старичье переглянулось, толком не понимая, как следует реагировать на такую новость. Все надеялись: его мысль озвучит кто-нибудь другой. Например, “С более приятным человеком такого бы никогда не случилось” или даже “Туда ему и дорога”. Но поскольку старики знали, что следующее объявление грубияна Вэнса может касаться их самих, они старались придумать что-нибудь повежливее. Не стоит парковать машину на стоянке для инвалидов – дабы ирония судьбы действительно не подсунула тебе вескую причину парковаться там. Не стоит плохо отзываться о покойниках, ежели не хочешь оказаться в следующем мешке у Вэнса.

Старичье спасла Дженни:

– А как он со своего “крайслера” пылинки сдувал, а?

– Это уж точно, сдувал.

– На машине ни пятнышка не было.

– Как новенькую держал, что там говорить.

Вэнс довольно улыбался, наблюдая смятение, которое ему удалось посеять в обитателях городка.

– Ладно, парни, еще увидимся. – Он повернулся к выходу и моментально столкнулся с каким-то маленьким человечком, стоявшим у него за спиной.

– Извини, приятель, – сказал Вэнс.

Никто не заметил, как человечек вошел в магазин, никто не слышал, чтобы звякал звонок над входом. Человечек был арабом – смуглый, с длинным крючковатым носом и очень старый. Кожа лежала складками вокруг его пронизывающих серо-голубых глаз. На нем был мятый серый костюм из фланели – как минимум на два размера больше, чем нужно. На макушке лысой головы сидела красная детская вязаная шапочка. Общая потасканность в сочетании с миниатюрными размерами делали человечка похожим на куклу чревовещателя, которая слишком долго прожила в маленьком чемодане.

Человечек взмахнул перед носом у Вэнса корявой лапкой и исторг поток сердитых арабских восклицаний, замелькавших в воздухе, точно голубые всполохи на дамасском клинке. Вэнс вывалился из магазина спиной вперед, прыгнул в свою неотложку и рванул с места.

Неистовая ярость маленького человека ошеломила всех. Неужели в воздухе действительно что-то мелькало? Не показалось ли, что кончики зубов у араба чересчур остры? И глаза у него в этот момент в самом деле вспыхнули раскаленным добела сиянием? Впоследствии об этом никто не заговаривал ни разу.

Первым пришел в себя Август Рассол:

– Что вам будет угодно, сэр?

Неестественный свет в глазах араба померк, и он подобострастно осведомился:

– Извините меня, пожалуйста, но не мог бы я обеспокоить вас, испросив небольшое количество соли?

3

Трэвис

Трэвис О'Хирн сидел за рулем древнего “шевроле-импала”, которому исполнилось уже пятнадцать лет. Машину он купил в Лос-Анджелесе на те деньги, что демон забрал у сутенера. Сам демон стоял на пассажирском сиденье, высунув голову в окно, и хватал ртом порывы морского ветра, в восторге пуская слюни, как ирландский сеттер. Время от времени он втягивал голову внутрь, смотрел на Трэвиса и пел детскую дразнилку:

– Твоя мать сосет письки в адуууууу! Твоя мать сосет письки в адууууу!

При этом голова его для пущего эффекта делала несколько полных оборотов вокруг собственной оси.

Ночь они провели в дешевом мотеле к северу от Сан-Хуниперо. В номере демон переключил телевизор на кабельный канал, по которому крутили полную версию “Изгоняющего дьявола”. У демона это было любимое кино. По крайней мере, думал Трэвис, получше, чем в последний раз, когда демон посмотрел “Волшебника из страны Оз”, а потом весь день притворялся летающей мартышкой или вопил:

– А это твоему Тотошке!

– Сиди спокойно, Цап, – сказал Трэвис. – Я все-таки за рулем.

Демона укусила какая-то муха после того, как он ночью сожрал на дороге автостопщика. Тот парень был под кокаином или спидболом. Почему на демона так действует наркота, если ядом его вырубить невозможно? Загадка.

Демон похлопал Трэвиса по плечу длинной лапой рептилии:

– Хочу на капоте покататься. – Голос его звучал, как грохот ржавых гвоздей в консервной банке.

– Сделай одолжение. – Трэвис махнул рукой вперед.

Демон выбрался из окна, переполз по капоту и уселся впереди, точно наворот из преисподней: его раздвоенный язык трепетал на ветру вымпелом штормового предупреждения, слюна летела на ветровое стекло. Трэвис включил дворники и порадовался, что те двигаются через паузу, а не мельтешат как заведенные.

В Лос-Анджелесе они потратили целый день, чтобы отыскать сутенера, достаточно богатого на вид – им требовалась машина. Потом еще один день ушел на то, чтобы демон перехватил сутенера в укромном уголке и сожрал. Трэвис настоял на том, чтобы демон питался в одиночестве. Когда тот ел, его могли заметить посторонние. А кроме того, во время еды демон утраивался в размерах.

Трэвису постоянно снился один кошмар: кто-то просит дать объяснения по поводу застольных манер его спутника. Во сне он идет по улице, как вдруг по плечу его хлопает полицейский:

– Извините, сэр, – говорит полицейский.

Трэвис оборачивается в замедленной съемке, как в фильме Сэма Пекинпа.

– Слушаю вас, – отвечает он.

– Мне не хотелось бы вас беспокоить, – говорит полицейский, – но вон тот крупный чешуйчатый парень, который сейчас жует нашего мэра... Вы с ним не знакомы? – И страж порядка показывает на демона, который как раз откусывает голову какому-то человеку в строгом полосатом костюме из кримплена.

– Ну как же, знаком, – отвечает Трэвис. – Это Цап, демон. Примерно раз в пару дней ему нужно кого-нибудь съесть, а то он начинает капризничать. Мы с ним уже семьдесят лет знакомы. Готов поручиться за его бесхарактерность.

Полицейский, слышавший такое уже не раз, говорит:

– У нас городские власти приняли распоряжение, по которому не полагается есть выборных лиц без особого разрешения. Могу я взглянуть на ваше?

– Извините, – отвечает Трэвис, – но разрешения у меня нет. Я с радостью готов его получить, если вы мне покажете, где это можно сделать.

Фараон вздыхает и начинает выписывать штрафную квитанцию.

– Разрешения подписывает мэр, а ваш приятель, кажется, как раз его дожевывает. Нам не нравится, когда посторонние вот так запросто съедают наших градоначальников. Боюсь, вас придется оштрафовать.

– Но если вы мне выпишете еще один штраф, мне отменят страховку. – Этой части кошмара Трэвис никогда не мог понять: никакой страховки у него не было.

Но полицейский игнорирует протесты и продолжает выписывать квитанцию. И в кошмарах он просто выполняет свои обязанности.

Трэвис считал ужасно несправедливым, что от Цапа нет покоя даже во сне. Можно же хоть ненадолго сбежать от демона, который таскается с ним уже семьдесят лет и будет таскаться вечно, если он не найдет способа отправить его обратно в преисподнюю.

Для девяностолетнего старика Трэвис сохранился замечательно. На вид ему нельзя было дать больше двадцати – столько ему было, когда он впервые вызвал демона. Темноволосый, темноглазый и худой, с резкими чертами, Трэвис казался бы личностью недоброй, если бы не наивно-бестолковое выражение, не сходившее с его лица. Точно существовал один-единственный ответ, от которого в жизни ему все стало бы ясно, – вот только вспомнить бы еще вопрос.

На бесконечные скитания с демоном он никогда не подписывался. Не предполагал Трэвис и того, что ему придется придумывать, как остановить череду убийств. Иногда демон питался каждый день, иногда без новых жертв можно было обходиться неделями. Ни причины, ни связи, ни графика Трэвису обнаружить не удалось. Временами удавалось отговорить демона от нового убийства, временами – лишь нацелить на определенную добычу. Когда получалось, Трэвис спускал его на сутенеров и торговцев наркотиками – тех, без кого человечество запросто обойдется. А иногда приходилось выбирать бродяг и бездомных, которых бы потом наверняка не хватились.

Раньше он, бывало, плакал, когда приходилось отдавать Цапу какого-нибудь бомжа или старушку-побирушку. Среди обездоленных у Трэвиса было много друзей – еще в те времена, когда им с демоном приходилось путешествовать на товарняках, потому что автомобили были диковиной. Частенько бродяга, не знавший, где найдет себе следующий кров или выпивку, делил с Трэвисом и демоном пустой вагон и бутылку. И Трэвис давно уже понял, что зла в нищете нет – нищета просто открывает человека злу. Но за много лет он научился подавлять угрызения совести, и Цап время от времени все-таки ужинал бродягами.

Интересно, думал Трэвис, что происходит в головах у жертв Цапа перед тем, как их съедают. Он замечал, что они начинают размахивать перед лицом руками, точно чудовище, явившееся их взору, – иллюзия или обман света. Интересно, что бы случилось сейчас, если бы встречные водители увидели Цапа на капоте “шевроле”, где он восседал, приветливо помахивая встречным машинам, точно королева парада из Черной лагуны.

Начнется паника, водители наверняка не справятся с управлением на узком шоссе и полетят прямо в океан. Брызнут осколки ветровых стекол, взорвутся бензобаки, погибнут люди. Демон и смерть никогда надолго не расстаются. “Скоро гастроли в вашем городе, – думал Трэвис. – Но, быть может, последние”.

Слева от Трэвиса допплеровским сигналом пронеслась чайка, и он повернулся посмотреть в окно на океан. Утреннее солнце отражалось в гранях волн и поблескивало в нимбах брызг. На мгновение он забыл о Цапе и просто впитывал эту красоту, но когда снова взглянул на дорогу, на бампере по-прежнему маячил демон. От ответственности никуда не деться.

Трэвис вжал педаль газа в пол, двигатель “импалы” помедлил, но потом послушно взревел. Когда стрелка спидометра коснулась шестидесяти миль, Трэвис дал по тормозам.

Цап грохнулся на дорогу, проехался мордой по асфальту, высекая чешуей из шоссе искры. Наткнулся на столб и отлетел в канаву, где на мгновенье затих, пытаясь собраться с мыслями. “Импалу” юзом развернуло, и она замерла поперек шоссе.

Трэвис дал задний ход, прицелился машиной поточнее и со скрежетом рванулся к демону, стараясь не попасть колесами в канаву. Фары “импалы” разбились о грудь Цапа. Ребром бампера ему заехало в живот и вдавило глубоко в грязь. Двигатель побулькал и заглох, дохнув облаком ржавого пара из пробитого радиатора прямо в морду Цапа.

Со стороны водителя дверцу заклинило, Трэвис выбрался через окно и обогнул машину – посмотреть, велик ли ущерб. Цап лежал в канаве, придавленный бампером.

– Здорово гоняешь, – ухмыльнулся он. – Хоть в “Кэмел Трофи” на следующий год.

Трэвис был разочарован. Он, конечно, не надеялся прикончить Цапа, ибо по опыту знал, что демон неуничтожим, но хотелось, по крайней мере, его разозлить.

– Это чтобы ты не расслаблялся, – сказал он. – Проверка на прочность.

Цап приподнял машину, выполз из-под нее и встал рядом с Трэвисом в канаве.

– И как результат? Я выдержал?

– Ты не сдох?

– Не-а. Отлично себя чувствую.

– Значит, бездарно провалился. Прости, но придется переехать тебя еще разок.

– Но не на этой трахоме, – покачал головой демон.

Трэвис посмотрел на облачко пара, поднимавшееся от радиатора, и пожалел, что поддался гневу.

– Можешь вытащить ее из канавы?

– Раз плюнуть. – Демон взялся за бампер и перенес перед машины на обочину. – Но без нового радиатора ты далеко не уедешь.

– Каким опытным механиком ты вдруг заделался. То “помоги-мне-я-не-умею-переключать-каналы-а-волшебные-пальчики-не-помогают”, а теперь чуть ли не ученая степень по автоделу.

– Ну, а сам-то чего думаешь?

– Думаю, что впереди городок, где нам ее починят. Ты что – не прочел табличку, в которую вмазался? – Это было тонко рассчитанное издевательство: Трэвис знал, что демон не умеет читать. Чтобы позлить Цапа, он частенько смотрел кино с субтитрами, отключив звук.

– А чего там написано?

– Там написано: “Хвойная Бухта – 5 миль”. Туда мы с тобой сейчас и двинем. Этот драндулет даже с пробитым радиатором дохромает. А если нет – подтолкнешь.

– Ты меня, значит, переехал, все поломал, а мне – толкать?

– Угадал, – ответил Трэвис, протискиваясь за руль через окно.

– Слушаюсь и повинуюсь, хозяин, – саркастически заметил Цап.

Трэвис потыкал в зажигание. Машина взвыла и сдохла.

– Не заводится. Иди толкай.

– Ладно. – Цап обошел машину и уперся плечом в бампер. – Но учти – от толкания машин у меня разыгрывается аппетит.

4

Роберт

Роберт Мастерсон уже выхлебал галлон красного вина, больше половины канистры пива “Курз” и полпинты текилы, но сон все равно снился.

Пустыня. Здоровая, яркая и вся в песке, как последняя сволочь. Сахара. Он – голый, привязан к стулу колючей проволокой. Перед ним – огромная кровать под балдахином, покрытая черным атласом. В прохладной тени его жена Дженни трахается с незнакомым мужиком, молодым, мускулистым и темноволосым. По щекам Роберта текут слезы и кристалликами соли падают на песок. Ни закрыть глаза, ни отвернуться он не может. Хочет закричать, но стоит только открыть рот, приземистый монстр, похожий на ящерицу, а ростом – с шимпанзе, сует ему в рот соленый крекер. Жара и боль в груди сводят с ума. Любовники не замечают его мук. Человек-рептилия туже затягивает колючую проволоку у него на груди, подкручивая ее палкой. С каждым всхлипом колючки впиваются в грудь все сильнее. Любовники медленно поворачиваются к нему, не размыкая объятий. Они машут ему – как с любительской кинопленки, – и улыбаются, точно на открытке. Привет из самого сердца страданий.

Он проснулся, приснившаяся боль в груди сменилась реальной – в голове. Свет – вот его личный враг. Затаился, ждет, когда он откроет глаза. Ну уж нет. Не дождется.

Жажда – свет мы переборем, жажду утолим. Вся жизнь – борьба.

Роберт открыл глаза навстречу тусклому свету. Наверное, снаружи облачно. Он огляделся. Подушки, переполненные пепельницы, пустые винные бутылки, стул, календарь за прошлый год: сёрфер оседлал доской волну огромных, роскошных коробок из-под пиццы. Это не дом. Так он никогда не жил. Люди вообще так не живут.

Он на чьей-то тахте. Где?

Роберт сел и подождал, пока вихрь в голове не уляжется, пока мозги снова щелчком не вернутся на место. Что они и сделали – со мстительной отдачей. А, да, он знает, где находится. Это Бодун. Бодун, штат Калифорния. Хвойная Бухта, где жена вышвырнула его из дома. Отель разбитых сердец, Калифорния.

Дженни, позвонить Дженни. Сказать ей, что люди так не живут. Никто так не живет. Кроме Сквозняка. Он в трейлере у Сквозняка.

Роберт поискал глазами жидкость. Кухня – в четырнадцати милях от него, за дальним концом тахты. Жидкость – на кухне.

Голышом он сполз с тахты, на четвереньках добрался до раковины и поднялся на колени. Крана не было, или же его погребла под собой куча грязных тарелок. Он осторожно сунул руку в пространство между ними, стараясь нащупать кран. Так ныряльщик выманивает из подводной пещеры мурену. Несколько тарелок с верхушки груды соскользнули с грохотом и лязгом на пол. Роберт осмотрел фарфоровые осколки вокруг собственных колен и заметил в отдалении мираж канистры “Курза”. Падение удалось рассчитать так, что рука ударилась о канистру. Настоящая. Спасение пришло: опохмел в удобной одноразовой пятилитровой упаковке.

Он глотнул из носика, и мгновенно рот, глотка, пазухи, слуховая полость и волосы на груди наполнились пеной.

– Возьми стакан, – сказала бы Дженни. – Ты что – животное?

Нужно позвонить Дженни и извиниться, как только пройдет первая жажда.

Но сначала – стакан. Все горизонтальные поверхности кухни были завалены грязной посудой: стойка, плита, стол, откидной прилавок и верх холодильника. В духовке тоже лежали тарелки.

Так не живут. В этой клоаке он заметил стакан. Святой Грааль. Схватил его и пустил струю пива. На оседающей пене плавала плесень. Он швырнул стакан в духовку и быстро захлопнул дверцу, пока лавина не набрала скорость.

Может, есть чистый? Роберт проверил буфет, где раньше хранилась чистая посуда. На него смотрела единственная миска для каши. С донышка его поздравил Фред Флинтстон: “Молодец! Добрался до дна!” Роберт налил в миску пива и по-турецки сел среди осколков утолять жажду.

Фред Флинтстон поздравил его три раза, пока не отпустило. Старый добрый Фред. Ты просто святой. Святой Фред Самого Дна.

– Фред, ну как она могла со мной так поступить? Ведь так никто не живет.

– Молодец! Добрался до дна! – ответил Фред.

– Позвони Дженни, – напомнил себе Роберт.

Он встал и через горы отходов побрел к телефону. По дороге тошнота скрутила так, что его отбросило через узкую прихожую трейлера в уборную, где он рухнул на пол и блевал в унитаз, пока не отрубился. Сквозняк называл это “поговорить с Рыгиной по Большому Белому Телефону”. Только звонок на этот раз был междугородный.

Минут через пять придя в себя, Роберт отыскал телефон. Попасть по нужным кнопкам казалось нечеловеческой задачей. Почему они расползаются из-под пальцев? Наконец, соединилось, трубку сняли после первого гудка.

– Дженни, милая, прости меня. Можно, я...

– Спасибо, что дозвонились до “Пиццы на Колесиках”. Мы открываемся в одиннадцать утра, доставка начинается в четыре часа дня. Зачем готовить самим, когда можно...

Роберт повесил трубку. Он набрал тот, что написан на липучке Сквозняка с экстренными номерами. После новой погони за кнопками удалось придавить их одну за другой. Это как по тарелочкам стрелять – поймать в прицел, проследить путь и бабахнуть.

– Алло? – Голос Дженни звучал очень сонно.

– Милая, прости меня. Я никогда так больше не буду. Можно, я вернусь домой?

– Роберт? Который час?

Он немного подумал и ответил наугад:

– Полдень?

– Сейчас пять утра, Роберт. Я спала всего час, Роберт. У соседей всю ночь лаяли собаки. Я еще не готова разговаривать с тобой. До свиданья, Роберт.

– Но, Дженни, как ты могла? Тебе ведь пустыни совсем не нравятся. И ты знаешь, что я терпеть не могу соленые крекеры.

– Ты пьян, Роберт.

– Кто этот парень, Дженни? Что есть у него и чего нет у меня?

– Нет никакого другого парня, Роберт. Я тебе уже вчера говорила. Я просто больше не могу с тобой жить. Мне кажется, я больше тебя не люблю.

– А кого ты любишь? Кого?

– Себя, Роберт. Я делаю это все ради себя. И теперь ради себя я положу трубку. Скажи мне “До свиданья”, чтобы не выглядело, будто я тебе нахамила.

– Но, Дженни...

– Все кончено. Живи как знаешь, Роберт. Я кладу трубку. До свидания.

– Но... – Она повесила трубку. – Так никто не живет, – сообщил Роберт коротким гудкам.

Живи как знаешь. Ладно, хоть какой-то план. Он вычистит эту конюшню и вычистит всю свою жизнь. Больше никогда не притронется к бутылке. Все изменится. Скоро она начнет вспоминать, какой он замечательный. Но сначала скорей в уборную – ему опять звонит Рыгина.

Детектор дыма визжал, как ягненок в “испанском сапоге”. Роберт, снова лежавший на тахте, натянул на голову подушку: интересно, почему Сквозняк не оснастит эту дурацкую штуку выключателем? Потом раздался грохот: звонили в дверь, а не с потолка.

– Сквозняк, к тебе пришли! – заорал Роберт из-под подушки.

Грохот не смолкал. Он сполз с тахты и по мусору добрел до двери.

– Потише, а? Иду уже, иду.

Роберт распахнул дверь: человек на крыльце занес кулак, чтобы садануть еще раз. Остролицый латинос в костюме из мятого шелка. Волосы зализаны назад, хвост перевязан черной шелковой ленточкой. На дорожке Роберт заметил “БМВ” последней модели.

– Черт. Свидетели Иеговы, должно быть, неплохо зарабатывают.

Но латиноса его юмор не позабавил.

– Мне нужно поговорить со Сквозняком.

В этот момент Роберт понял, что стоит голышом, и подобрал с пола пустую бутылку из-под вина прикрыть причинное место.

– Заходите, – сказал он, отступая назад. – Сейчас гляну, проснулся он или нет.

Латинос вошел. Роберт проковылял по узкой прихожей к комнате Сквозняка и постучал в дверь.

– Сквозняк, тут к тебе какой-то папик.

Ответа не последовало. Роберт открыл дверь, вошел и стал рыться в кучах одеял, простыней, подушек, пивных банок и винных бутылок, но Сквозняка не отыскал.

На пути в гостиную Роберт сдернул с крючка заплесневелое полотенце и обернул его вокруг бедер. Латинос стоял на чистом пятачке посреди комнаты и сосредоточенно, с отвращением оглядывал трейлер. У него был такой вид, точно он усилием мысли хочет взмыть в воздух, лишь бы его итальянские туфли не касались загаженного пола.

– Его тут нет, – сказал Роберт.

– Как же ты здесь живешь? – спросил латинос безо всякого акцента. – Это недостойно человека.

– Вас что – моя мать прислала?

Латинос проигнорировал вопрос.

– Где Сквозняк? У нас сегодня утром встреча. – Слово “встреча” он произнес с нажимом. Роберт все понял. Сквозняк намекал, что у него выгорает какое-то крупное дело. Крендель этот, должно быть, покупатель. Шелковые костюмы и машины “БМВ” не популярны у обычной клиентуры Сквозняка.

– Он уехал вчера вечером. Понятия не имею, куда. Можете спросить в “Пене”.

– В “Пене”?

– Салун “Пена дна” на Кипарисовой. Он иногда там тусуется.

Латинос на цыпочках дошел до двери и остановился на ступеньке.

– Передай, что я его ищу. Он должен мне позвонить. Скажи ему, что я так бизнес не веду.

Роберту не понравились командные нотки в голосе латиноса. Подобострастным тоном вышколенного английского дворецкого он осведомился:

– А как мне передать – кто его спрашивал, сэр?

– Ты мне мозги не парь, cabron[1]. Это бизнес.

Роберт набрал в грудь побольше воздуха и шумно выпустил его:

– Слушай, Панчо. У меня похмелье, жена только что вышвырнула меня из дома, а жизнь моя не стоит и кучки говна. Поэтому если ты хочешь, чтобы я что-то кому-то передавал, можешь, черт возьми, и сообщить мне, кто ты такой, к чертовой матери. Или мне сказать Сквозняку, что его искал мекс, у которого ботинки от Гуччи разве что из задницы не торчат? Comprendre, Pachuco?[2]

Латинос развернулся и полез в карман костюма. Роберт ощутил, как тело вдруг затопило адреналином, и покрепче вцепился в полотенце. Давай, подумал он, доставай пушку – а я тебя полотенцем по глазам. Он вдруг ощутил полную беспомощность.

Но латинос не стал доставать руку из кармана.

– А ты кто такой?

– Декоратор Сквозняка. Переделываем тут ему весь интерьер в духе абстрактного экспрессионизма. – Неужели он действительно нарывается на пулю?

– Так вот, умник, как только Сквозняк объявится, передай ему, чтобы позвонил Ривере. И еще можешь передать, что когда вы тут закончите, декоратор понадобится мне. Ты меня понял?

Роберт вяло кивнул.

– Adios[3], собачатина. – Ривера зашагал к “БМВ”.

Роберт закрыл дверь и навалился на нее, переводя дух. Ох, и разозлится Сквозняк, когда узнает. Страх сменился ненавистью к самому себе. Похоже, Дженни права. Похоже, он действительно не умеет разговаривать с людьми. Роберт чувствовал себя никчемным, слабым и обезвоженным.

Он поискал глазами, чего бы выпить, и смутно припомнил, что это уже происходило. Дежа вю?

“Так никто не живет”. Все изменится, черт бы его побрал. Нужно только разыскать одежду – и он все изменит.

Сержант сыскной полиции Альфонсо Ривера из Управления округа Сан-Хуниперо сидел во взятом напрокат “БМВ” и матерился.

– …, … и трижды … – Тут он вспомнил о передатчике, до сих пор приклеенном пластырем к груди. – Ладно, ковбои, его нет дома. Я мог бы и раньше догадаться. Фургон уехал неделю назад. Закругляемся.

Он услышал, как вдалеке взревели моторы. Секунду спустя мимо проехали два бежевых “плимута”. Их водители подчеркнуто не смотрели на “БМВ”, тем самым уже вызывая подозрения.

Что же могло случиться? Он расставлял сети три месяца. Он крупно подставился, убеждая капитана, что Чарлз Л. Белью, он же Сквозняк, – их пропуск к наркоплантаторам Биг-Сура.

– Он уже дважды залетал за кокаин. Если мы привлечем его за торговлю наркотиками, он сдаст нам все, кроме любимого рецепта своей бабушки, чтобы только не загреметь в Соледад снова.

– Сквозняк твой – мелочь пузатая, – возражал капитан.

– Да, но он всех знает. И он оголодал. Кроме того, Сквозняк и сам отлично знает, что он мелочь пузатая, а потому думает, что нам на него наплевать.

Наконец капитан уступил, и операция началась.

А теперь Ривера почти слышал его голос:

– Ривера, тебя сделала даже такая заширенная шкварка, как Белью. Может, стоит снова нарядить тебя в форму, чтобы издалека видно было? Может, тебе стоит заняться связями с общественностью или вербовкой нового состава?

Задница Риверы была сейчас голее, чем у того пьяного придурка в трейлере. Кто он вообще такой? Сквозняк вроде бы живет один. А этот парень, кажется, что-то знает. Иначе, с какой стати он так пререкался? Может, на пьянчугу удастся надавить? Думай, думай лучше. Целься дальше.

Ривера запомнил номер старого грузовичка “форд”, стоявшего у трейлера Сквозняка. Вернется в участок – посмотрит в компьютере. Вдруг удастся убедить капитана, что у него кое-что все-таки имеется. Может, и получится. А может, и на небо получится взобраться по струйке ангельской мочи.

Ривера сидел в архиве полицейского управления, пил кофе и смотрел видео. Пропустив номер пикапа через компьютер, он выяснил, что “форд” принадлежит Роберту Мастерсону, возраст 29 лет. Родился в Огайо, женат на Дженнифер Мастерсон, тоже двадцати девяти лет. Единственная судимость – за вождение в нетрезвом состоянии два года назад.

На видео был запечатлена процедура сдачи Мастерсоном пробы на алкоголь. Несколько лет назад управление начало записывать процесс на видео, чтобы избежать адвокатских уловок, основанных на процедурных ошибках.

На экране телевизора пьяный в дымину Роберт В. Мастерсон (рост 6 футов, вес 180 фунтов, глаза зеленые, волосы каштановые) идиотски разглагольствовал перед двумя полицейскими:

– Мы работаем на общее благо. Вы служите государству умом и телом. А я служу государству, противостоя ему. Пьянство – акт гражданского неповиновения. Я пью, чтобы покончить с голодом во всем мире. Я пью в знак протеста против вмешательства Соединенных Штатов в дела Латинской Америки. Я пью в знак протеста против атомной энергии. Я пью...

На Риверу опустилось чувство безысходности. Если Сквозняк не появится, вся его карьера – в руках этого перекосодрюченного, раздолбайваляйского пьяного кретина. Интересно, банковским охранникам хорошо живется?

На экране полицейские повернули головы к двери. Широкоугольный объектив видеокамеры фиксировал все, что происходит в комнате. В комнату вошел какой-то маленький араб в красной вязаной шапочке, и один из полицейских объяснял, что он ошибся дверью.

– Не мог бы я обеспокоить вас, испросив небольшое количество соли? – спросил человечек. А потом мигнул и исчез с экрана, будто пленку остановили и вырезали кусок.

Ривера перемотал кассету и посмотрел все сначала. Во второй раз Мастерсон сдал пробу без помех. Дверь не открывалась, человечек в комнату не заходил. Ривера перемотал еще раз – никаких арабов.

Наверняка задремал, когда смотрел запись. И подсознание прокрутило ему кино, вставив туда маленького человечка. Единственное разумное объяснение.

– Только этого говна мне не хватало, – сказал Ривера, извлек кассету и залпом допил кофе – десятую чашку за сегодняшний день.

5

Август Рассол

Он был старым человеком, он ловил рыбу на пляжах Хвойной Бухты и уже восемьдесят четыре дня возвращался с пустыми руками. Однако это ничего не значило – он владел универсальным магазином и зарабатывал достаточно, чтобы позволять себе маленькие слабости: рыбалку и калифорнийские вина.

Август Рассол был стар, но по-прежнему силен, крепок и опасен в драке. Правда, за последние тридцать лет ему мало что осталось доказывать врукопашную (разве что иногда сграбастать за шиворот какого-нибудь подростка, втолкнуть блеющего от ужаса юнца в подсобку, да прочесть ему лекцию о пользе честной работы и вреде мелкого воровства с прилавков “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”). Хотя с возрастом члены его опутала усталость, ум оставался остер и проворен. Каждый вечер Август Рассол устраивался в кожаном кресле перед камином и почитывал Аристотеля, Лао-цзы или Джойса, поджаривая босые пятки на каминной решетке.

Он жил на склоне холма, обращенном к Тихому океану, в маленьком деревянном домишке, который спроектировал и построил сам – так, чтобы можно было жить одному, но не чувствовать себя одиноким. Днем окна и застекленная крыша наполняли домик светом, и даже в самый ненастный, туманный день каждый уголок был ярко освещен. По вечерам жилье согревали три каменных камина, занимавшие целые стены в гостиной, спальне и кабинете. Их оранжевый спокойный уют радовал старика. Он сжигал одну поленницу красного дуба и эвкалипта за другой, а рубил и колол дрова сам.

Когда Август Рассол обращался мыслями к собственной тленности, а это происходило редко, он знал, что умрет в этом домике. Он и выстроил его на одном уровне, с просторными коридорами и широкими дверными проемами, чтобы быть уверенным – если когда-нибудь окажется в инвалидном кресле, останется независимым до того дня, когда проглотит черную таблетку, присланную из “Общества цикуты”.

Дом он содержал в чистоте и порядке. Не столько из-за того, что любил порядок – Рассол верил, что хаос – суть мироздания, – сколько потому, что не хотел усложнять жизнь уборщице, раз в неделю приходившей вытирать пыль и выгребать золу из каминов. Кроме того, ему не хотелось слыть неряхой – он знал за людьми такое свойство: судить человека лишь по одной стороне его натуры. Даже Август Рассол не чуждался тщеславия.

Несмотря на убежденность в хаотической природе вселенной, Рассол жил очень упорядоченной жизнью, и парадокс этот по хорошем размышлении развлекал его. Каждое утро он поднимался в пять, принимал получасовой душ, одевался и съедал один и тот же завтрак: яичница из шести яиц и полбулки хлеба, нарезанной ломтями, хорошо обжаренной и с толстым слоем масла. (Холестерин казался слишком тихим и коварным, а потому неопасным врагом, и давным-давно Рассол решил, что пока холестерин не соберет силы и не ринется на него по тарелке в атаку, точно бригада легкой кавалерии, он не будет обращать на него внимания.)

После завтрака Рассол закуривал пенковую трубку – первую за день, – забирался в грузовичок и ехал в центр города открывать магазин.

Первые два часа он пыхтел по всему заведению, точно огромный седобородый локомотив, – заваривал кофе, продавал печенье, лениво трепался со старичьем, каждое утро приходившим с ним поздороваться, и готовил передать магазин под надзор горстки продавцов. В восемь появлялся первый из служащих и садился за кассу, а Рассол принимался заполнять заказы на то, что называл “эпикурейскими предметами первой необходимости”: печенье, импортные сыры и пиво, трубочный табак и сигареты, домашние макароны и соусы, свежую выпечку, гурманские кофейные смеси и калифорнийские вина. Рассол подобно Эпикуру верил, что хорошей жизнь может быть, если она посвящена простым удовольствиям и регулируется справедливостью и умеренностью. Много лет назад, работая вышибалой в борделе, Рассол часто видел, как отчаявшиеся, злые люди становились после нескольких минут удовольствия обходительными и веселыми. Тогда он и поклялся когда-нибудь открыть свой публичный дом, но на продажу выставили ветхий магазин с двумя бензоколонками, и Рассол пошел на компромисс со своей мечтой, купил его и начал доставлять публике удовольствия иного рода. Тем не менее, время от времени его кололо подозрение, не упустил ли он свое подлинное призвание, не став мадам.

Каждый день, покончив с заказами, Рассол выбирал на полке бутылку красного вина, клал ее в корзину вместе с хлебом, сыром и наживкой и отправлялся на пляж. Остаток дня он проводил на берегу в полотняном режиссерском кресле – отхлебывал вино, курил трубку и ждал, пока на длинную удочку-закидушку не попадется добыча.

По большей части Рассол позволял мыслям течь прозрачно, как вода. Ни о чем не беспокоясь, ни о чем в особенности не думая, ни в сознании, ни без: дзэнское состояние “мушин”, не-разума. К дзэну он пришел задним умом, узнав в работах Судзуки и Уоттса то отношение к жизни, которое появилось у него без всякой дисциплины, пока он просто сидел на берегу, смотрел в пустое небо и сам становился таким же пустым. Дзэн был его религией, дзэн приносил ему спокойствие и доброе расположение духа.

Но в это утро Рассол с трудом мог собраться с мыслями. Визит маленького араба в магазин разозлил его. Рассол не говорил по-арабски, однако понял все до последнего слова. Он видел, как воздух режут сверкающие голубые проклятья. Он видел, как глаза араба сияют белой яростью.

Он курил трубку с русалкой, вырезанной так, чтобы указательный палец ласкал ее грудь, и пытался отыскать какой-то смысл в том, что выходило за рамки его реальности. Рассол знал: чтобы вместить жидкость нового опыта, чаша его разума должна быть пуста. Но сейчас он скорее мог купить хлеба за лунные зайчики, чем достичь дзэнского спокойствия. Это его и злило.

– Загадочно, не правда ли? – раздался чей-то голос.

Рассол вздрогнул и обернулся. Футах в трех от него стоял маленький араб. Он что-то пил из пенопластового стаканчика. Красная вязаная шапочка поблескивала от утренней мороси.

– Простите, – сказал Рассол. – Я не видел, как вы подошли.

– Загадочно, не так ли? Из ниоткуда возникает дерзкая таинственная фигура. Должно быть, вас поразило ужасом. И, быть может, парализовало страхом?

Рассол оглядел сморщенного человечка в мятом фланелевом костюме и дурацком колпаке.

– “Парализовало” будет точнее всего. Меня зовут Август Рассол. – И он протянул человечку руку.

– Вы не боитесь, что, коснувшись меня, вспыхнете ярким пламенем?

– А что – есть такая опасность?

– Нет, но сами знаете, как суеверны рыбаки. Возможно, вы полагаете, что немедленно обратитесь в жабу. Но вы хорошо скрываете свой страх, Август Рассол.

Рассол улыбнулся. Манеры человечка сбивали с толку и забавляли, но бояться ему и в голову не пришло.

Араб допил из стаканчика и зачерпнул им из нахлынувшей волны.

– Зовите меня просто Гас, пожалуйста, – сказал Рассол, не убирая руки. – А вы?

Араб снова отпил и пожал протянутую руку. На ощупь кожа его была как пергамент.

– Джан Ген Джан, Царь Джиннов, Повелитель Преисподней. Не трепещите, я не желаю вам зла.

– Я не трепещу, – ответил Рассол. – И, может, не будете так налегать на морскую воду? Давление поднимает, как черт знает что.

– И не падайте на колени – не стоит простираться ниц перед моим величием. Я к вашим услугам.

– Благодарю вас. Это большая честь, – сказал Рассол.

Несмотря на странное происшествие в магазине, он с трудом мог воспринимать напыщенного человечка всерьез. Араб, судя по всему, – просто Наполеон из дурдома. Он таких видел сотни по всей Америке: живут в замках из картонных коробок и кормятся на свалках. У этого, однако, имелись какие-то верительные грамоты – он умел чертыхаться голубыми вихрями.

– Хорошо, что вы не боитесь, Август Рассол. Подступает ужасное зло. Вам придется собрать в кулак все мужество. Хорошо, что вам удалось сохранить присутствие духа перед великим Джан Ген Джаном. Для более слабых людей его величие оказывается чересчур велико.

– Могу я предложить вам вина? – Рассол протянул арабу бутылку каберне, которую прихватил из магазина.

– Нет, жажда моя утоляется только вот этим. – Человечек поплескал по стаканчику морской водой. – С тех самых пор, как я оказался способен пить только ее.

– Как угодно. – И Рассол отхлебнул из бутылки.

– Осталось очень мало времени Август Рассол, и то, что я должен вам сообщить, может пошатнуть ваш крохотный разум. Призовите на помощь все свои силы.

– Мой крохотный разум готов ко всему, о Повелитель. Но для начала скажите – я действительно видел голубые вихри ваших проклятий сегодня утром?

– Слегка утратил власть над собой, не более. Ничего серьезного. Неужели вы бы предпочли, чтобы я превратил этого неуклюжего олуха в змею, вечно глодающую собственный хвост?

– Нет-нет, выругаться – в самый раз. Хотя, став змеей, Вэнс только выиграл бы. А ругались вы по-арабски, верно?

– Предпочитаю этот язык за его мелодичность.

– А я вот не умею по-арабски. Хотя понял каждое ваше слово. Вы сказали: “И пусть Налоговая служба вычтет стоимость твоих любимых овец, как расходы на развлечения”, правда?

– О, в гневе я могу выражаться цветистее и изобретательнее. – На лице араба сверкнула гордая улыбка. Его зубы были заточены и зазубрены, как у акулы. – Вы – избранный, Август Рассол.

– Почему именно я? – Рассолу удалось подавить недоумение и отбросить абсурдность происходящего.

В самом деле, если вселенная – хаос, то почему бы ему не сидеть на берегу и не разговаривать с арабским карликом, утверждающим, будто он Царь Джиннов, кем бы ни были эти чертовы джинны? Странно: Рассол находил странное успокоение в том, что жизнь продолжает подбрасывать ему доказательства его собственных предположений о природе мира. Он овладел дзэном невежества, и на него снизошло просветление абсурда.

Джан Ген Джан рассмеялся:

– Я избрал вас потому, что вы – рыболов, не поймавший ни одной рыбы. У меня к таким людям слабость еще с тех пор, как меня тысячу лет назад выловили из моря и выпустили из кувшина Соломона. После столетий в кувшине все члены ужасно затекают.

– И появляются морщины, судя по всему, – добавил Рассол.

Но Джан Ген Джан не обратил внимания на его замечание:

– Я нашел вас здесь, Август Рассол, когда вы прислушивались к шуму вселенной, лелея в своем сердце искорку надежды, подобно всем рыбакам. Но вы смирились с грядущим разочарованием. В вас нет любви, нет веры, нет цели. Вы станете моим орудием, а взамен я одарю вас тем, чего вам недостает.

Рассол хотел было оспорить суждение араба, но понял, что все сказанное – правда. Просветление снизошло на него ровно на тридцать секунд, и он снова вернулся на тропу вожделения и кармы. Постнирванная депрессия, подумал он.

6

История джинна

Рассол спросил:

– Простите меня, о Повелитель, но кто такие – эти самые джинны?

Джан Ген Джан сплюнул в прилив и выругался, но Рассол на этот раз языка не понял, и голубые вихри воздух не рассекали.

– Джинн – это я. Джинны – перворожденные. Задолго до первых людей мир принадлежал нам. Неужели вы не читали сказок Шехерезады?

– Я думал, это просто сказки.

– Клянусь лампой в мошонке Аладдина, человек! Всё на свете – сказки. Что еще есть в мире, кроме сказок? Сказки – вот единственная правда. Джинны знали это. У нас была власть над собственными сказками. Мы строили свой мир, как хотели. И в том была наша слава. Иегова создал нас расой творцов, но потом в нем пробудилась ревность. И тогда он отправил против нас Сатану с его воинством. Джиннов сослали в преисподнюю, где мы больше не могли сочинять сказок. А Иегова сотворил существо, не умеющее творить, дабы оно преклонялось перед Творцом.

– Человека? – спросил Рассол.

Джинн кивнул.

– Но Сатана, низвергнув нас в преисподнюю, осознал нашу силу. Осознал, что сам он – не больше, чем прислужник, тогда как джиннов Иегова наделил силой богов. И Сатана вернулся к Иегове и потребовал себе такой же силы. Объявил, что ни он, ни его воинство не станут служить ему, пока не получат силы творить.

Иегова разгневался. Сатану он отправил в ад, где этот ангел мог наслаждаться всей властью, которой пожелает, – но лишь над своим непокорным воинством. А чтобы унизить Сатану еще больше, Иегова наплодил новых существ и наделил их силой управлять своею судьбой, сделал их повелителями собственного мира. А Сатану заставил наблюдать за всем этим из ада.

Существа эти были пародией на ангелов – физически походили на них, но ни изящества ангельского, ни разума у них не было. А поскольку раньше Иегова уже совершил две ошибки, он сделал этих существ смертными, чтобы не слишком высовывались.

– Вы утверждаете, – перебил его Рассол, – что человеческая раса была создана, только чтобы позлить Сатану?

– Совершенно верно. Иегова бесконечен в своей склонности пакостить.

Задумавшись, Рассол пожалел, что в раннем возрасте не стал преступником.

– А что стало с джиннами?

– Нас лишили формы, силы и цели. Преисподняя безвременна и неизменна – и невыносимо скучна, как приемная у врача.

– Но вы же сейчас здесь, а не в преисподней.

– Терпение, Август Рассол. Я расскажу вам, как попал сюда. Видите ли, на Земле прошло много лет, и нас никто не беспокоил. А потом родился вор Соломон.

– Вы имеете в виду Царя Соломона? Сына Давида?

– Вор! – сплюнул джинн. – Попросил у Иеговы мудрости – якобы построить великий храм. И чтобы помочь в этом, Иегова дал ему большую серебряную печать, которую Соломон таскал с собой в скипетре, а еще Иегова научил его, как вызывать из преисподней джиннов – чтобы те горбатились на него, как рабы. Соломону была дана власть над джиннами на Земле, которая по праву должна была принадлежать мне. Мало того – ему даровали власть вызывать из преисподней низвергнутых ангелов. Сатана пришел в ярость, узнав, что власть его получил смертный. Но в том и состоял подлый план Иеговы.

Сначала Соломон вызвал меня – помочь ему построить храм. Разложил передо мною планы постройки, и я рассмеялся ему в лицо. Чуть-чуть сложнее каменной уборной. Воображение его было столь же ограниченно, как и умишко. Тем не менее, я приступил к работе: клал один камень за другим, по инструкции. Я мог бы построить храм в единый миг, если бы он меня попросил, но вору не хватило соображения: он привык к тому, что строить храмы – дело смертных.

Работал я медленно, ибо даже под пятой вора отбывать срок на Земле гораздо приятнее, чем в пустоте преисподней. Через некоторое время я убедил Соломона, что требуется помощь, и мне выделили рабов. Строительство пошло еще медленнее: пока горстка рабов трудилась, остальные стояли рядом и трепались о своих мечтах о свободе. Я заметил, что такие методы используются и поныне, когда у вас прокладывают шоссейные дороги.

– Так принято, – заметил Рассол.

– Соломону не понравилось, что работа идет медленно, и он вызвал из преисподней одного из низвергнутых ангелов – воина-серафима по имени Цап. Тут у царя и начались неприятности.

Цап некогда был высоким и красивым ангелом, но срок в аду, где он пропитался собственной горечью, изменил его. И перед Соломоном Цап предстал приземистым уродцем, не больше карлика. Кожа у него стала, как у змеи, а глаза – как у кошки. Таким мерзким он был на вид, что Соломон не мог позволить, чтобы его увидели люди Иерусалима, и он сделал демона невидимым для всех, кроме себя самого.

А в сердце своем Цап носил ненависть ко всему роду людскому – такую же глубокую, как у самого Сатаны. Я-то против людей ничего не имел. Но Цап жаждал отмщения. По счастью, силой джиннов он не обладал.

Соломон сказал строителям храма, что им будет дана божественная помощь, но вести себя они должны так, словно ничего не происходит, чтобы население Иерусалима не заметило присутствия демона. И демон весь отдался строительству – полировал огромные каменные глыбы и затаскивал их на место.

Соломону очень понравилось, как работает демон. Он ему так и сказал. А Цап ответил, что работа шла бы еще быстрее, если бы не приходилось работать в паре с джинном, поэтому мне оставалось просто стоять рядом и смотреть, как растет храм. Время от времени со стен падали огромные камни и давили рабов внизу. Текла кровь, и я слышал, как наверху Цап хохочет и кричит: “Оп-ля!”

Соломон считал, что жертвы случайны, но я-то знал, что это убийства. И тогда я понял, что власть Соломона над демоном – не полная, а следовательно и у власти надо мной должны быть свои пределы. Первым порывом было – сбежать, но я сообразил, что если я ошибся, меня вернут обратно в преисподнюю, и все будет напрасно. И тогда я решил убедить Соломона отпустить меня на волю, предложив ему нечто такое, что способна дать лишь моя сила.

Аппетит Соломона к женщинам был всем печально известен. И я предложил привести ему самую прекрасную на свете женщину. Если, конечно, он позволит мне остаться на Земле. Он согласился.

Я удалился к себе в жилище и принялся размышлять, какая женщина сможет лучше всего удовлетворить этого идиота. Я видел его тысячу жен, и не обнаружил в их чарах ни единого общего признака, который указывал бы на предпочтения Соломона. Так что оставалось уповать лишь на силу моего воображения.

Я наделил ее светлыми волосами, голубыми глазами и кожей белой и гладкой, как мрамор. Она была воплощением всего, чего мужчины желают от женщин. Девственница, но умелая и опытная в наслаждениях, как куртизанка. Добра, разумна, всепрощающа, с хорошим чувством юмора.

Соломон влюбился в мое творение с первого взгляда. “Она сияет, как агат, – сказал он. – И я нареку ее Агата”. Час или больше он просто смотрел на нее, зачарованный такой красотой. Когда, наконец, чувства вернулись к нему, Соломон сказал: “О твоем вознаграждении мы поговорим позже, Джан Ген Джан”. Взял Агату за руку и увел к себе в опочивальню.

Я почувствовал, как сила возвращается ко мне в тот миг, когда царь увидел Агату. Совершить побег я по-прежнему не мог, но мне впервые удалось уйти из города, потому что невидимая сила больше не приковывала меня к Соломону. Я ушел в пустыню и всю ночь наслаждался обретенной свободой. И только вернувшись на следующее утро, я понял, что власть царя надо мной и над демоном зависела от сосредоточенности его воли, а не только от заклинаний и печати, данной ему Иеговой. Женщина Агата сломала его волю.

Я вернулся и увидел, что Соломон попеременно рыдает и вопит от ярости. Пока меня не было, в его опочивальню явился Цап – но не в знакомом Соломону облике, а огромным чудищем в два человеческих роста и шириной в целую упряжь коней. И рабы тоже увидели Цапа. На глазах у перепуганного насмерть Соломона демон когтистой лапой схватил с ложа Агату и откусил ей голову. Потом проглотил ее тело целиком и потянулся к самому царю. Но Соломона хранила некая сила, и он приказал демону уменьшиться до обычных размеров. Цап расхохотался ему в лицо и скрылся в женских покоях.

Всю ночь дворец звенел от ужасных воплей. Соломон приказал страже схватить демона, но Цап лишь отмахивался от них, как от докучливых мух. К рассвету весь дворец был усеян раздавленными трупами стражников. Из тысячи жен Соломона в живых осталось лишь двести. Сам Цап исчез.

Во время схватки Соломон призывал всю силу печати и молился Иегове, чтобы тот остановил демона. Но воля царя была сломлена, и потому все оказалось напрасно.

Я почувствовал, что могу совсем ускользнуть из-под власти Соломона и отныне жить свободно, но даже такой болван, как царь, рано или поздно мог сопоставить одно с другим. И тогда бы я на веки вечные вновь очутился в преисподней.

И я попросил у Соломона соизволения привлечь демона к ответу. Сила моя намного превосходила силу Цапа. Но о мощи моей Соломон мог судить только по строительству храма, а в этом деле демон, казалось, превосходил меня. “Сделай, что сможешь, – сказал царь. – Если ты поймаешь демона, останешься на Земле”.

Я отыскал Цапа в пустыне, где он неспровоцированно изничтожал одно племя кочевников за другим. Я связал его своими чарами, и Цап начал возмущаться: мол, все равно собирался вернуться, ибо он раб заклинаний Соломона, и по-настоящему сбежать не смог бы. Но сначала он решил немного поразвлечься с людьми, только и всего. Чтобы Цап много не болтал на обратном пути в Иерусалим, я набил ему рот песком.

Когда я доставил Цапа, Соломон приказал мне изобрести наказание для демона – да такое, чтобы все жители Иерусалима видели его мучения. Я приковал демона цепями к огромному камню перед дворцом, а потом сотворил гигантскую хищную птицу – она налетала на демона и клевала его печень, но печень сразу отрастала снова, поскольку демоны, как и джинны, – бессмертны.

Соломону моя работа понравилась. Пока меня не было в городе, он несколько пришел в себя, а вместе с тем укрепилась и его воля. Я стоял перед царем, дожидаясь своей награды, и чувствовал, как силы мои убывают, а его воля – крепчает.

“Я обещал тебе, что ты никогда не возвратишься в преисподнюю, и сдержу свое слово, – сказал Соломон. – Но после этого демона мое отвращение к бессмертным только усилилось, и мне уже не хочется, чтобы ты бродил на свободе просто так. Я запечатаю тебя в кувшин и брошу в море. А если настанет такое время, и ты вновь окажешься на свободе, то власть над миром людей обретешь лишь по моему повелению. Отныне и впредь приказы я буду тебе отдавать, и только во благо людей. Волей моей да будешь ты связан накрепко”.

И повелел Соломон изготовить кувшин из свинца и наложил со всех сторон на него серебряные печати. Но до того, как заточить меня, пообещал Соломон, что Цап останется прикованным к каменной глыбе, пока вопли его не выжгут свой след в царском сердце, чтобы Соломон не утратил больше ни силы воли своей, ни мудрости. А затем он отправит демона обратно в ад и уничтожит скрижали с заклинаниями и великую печать. Он поклялся в этом, как будто считал, что судьба демона мне чем-то дорога. На самом деле, до Цапа дела мне было не больше, чем до верблюжьего пука. А после этого Соломон отдал мне последний приказ и запечатал кувшин. И стражники его швырнули сосуд в Красное море.

Две тысячи лет я томился в кувшине, и единственной отрадой была мне струйка морской воды, что просачивалась внутрь. Я жадно пил ее, ибо у той воды был вкус свободы.

Когда рыбак, наконец, вытащил кувшин из морских глубин, и на Соломона, и на Цапа мне было глубоко наплевать. Мне хотелось насладиться свободой. Последнюю тысячу лет я прожил как обычный человек, связанный лишь волей Соломона. Об этом царь сказал мне правду. Солгал он лишь о демоне.

Араб умолк и снова наполнил в океане стаканчик. Август Рассол не знал, что и сказать. Правдой это быть не могло. Такую историю ничем нельзя подкрепить.

– Прошу прощения, Джан Ген Джан, – сказал он, – но почему обо всем этом не говорится в Библии?

– Отредактировали, – ответил джинн.

– А вам не кажется, что вы путаете греческие мифы с христианскими? Птицы, клюющие печень демона, – это очень похоже на сказание о Прометее.

– Это я придумал. А греки – воры, ничем не лучше Соломона.

Рассол задумался. Он стал свидетелем сверхъестественного явления, разве нет? И этот араб сейчас пьет морскую воду без видимых неприятных последствий для себя. Но даже если что-то из происходящего можно списать на галлюцинацию, Рассол был уверен, что странные голубые вихри утром в магазине заметил не он один. Но если допустить – лишь на мгновение, – что неслыханная история араба – правда...

– Если это правда, то откуда вам известно, что Соломон солгал? Ведь прошло столько времени. И почему вы мне об этом рассказали?

– Потому что, Август Рассол, я знал, что вы мне поверите. А что Соломон солгал, я знаю, поскольку чую присутствие демона. И я уверен, что сейчас Цап объявился в Хвойной Бухте.

– Как это мило, – сказал Рассол.

7

Прибытие

Вёрджил Лонг вылез из-под капота “импалы”, вытер руки о комбинезон и поскреб четырехдневную щетину. Трэвису он напоминал жирного хорька, страдающего чесоткой.

– Так ты думаешь, это радиатор? – спросил Вёрджил.

– Радиатор, – подтвердил Трэвис.

– А похоже, мотору хана. Работал больно тихо, когда ты подъехал. А это нехороший признак. Кредитка есть?

Вёрджил как никто другой умел ставить неверные диагнозы двигателям. Когда он имел дело с туристами, стратегия обычно сводилась к тому, что он начинал заменять одну деталь за другой, пока проблема не решалась или не заканчивались деньги на счету клиента – смотря что происходило раньше.

– Когда я подъехал, он вообще не работал, – возразил Трэвис. – И кредитки у меня нет. И все дело – в радиаторе, честное слово.

– Послушай, сынок, – протянул Вёрджил. – Я уверен, ты знаешь, о чем говоришь, но у меня на стенке висит сертификат с завода Форда, где написано, что я – мастер по ремонту автомобилей. – Вёрджил ткнул жирным пальцем в домик станции обслуживания.

Одна стена там была завешена дипломами в рамочках, среди которых выделялся плакат с обнаженной женщиной, сидящей на капоте “корвета” и полирующей себе интимные места шарфиком, что призвано было способствовать торговле машинным маслом. Вёрджил приобрел сертификат мастера по ремонту автомобилей у некой конторы в Нью-Гемпшире: два сертификата за пятерку, шесть за десятку и пятнадцать – за двадцатку. Вёрджил раскошелился сразу на двадцатидолларовый комплект. Те, кто давали себе труд прочесть все, что там написано, с некоторым удивлением обнаруживали, что единственная станция техобслуживания и автомойка в Хвойной Бухте имела квалифицированного механика по ремонту снегоходов. Снега в Хвойной Бухте не было никогда.

– У меня “шевроле”, – сказал Трэвис.

– На них у меня тоже есть сертификат. Тебе, наверное, новые фланцы нужны. Радиатор – это просто симптом, как разбитые фары. А если только симптомы лечить, болезнь переходит в запущенную. – Вёрджил когда-то услышал такую фразу в медицинской программе по телевизору, и ему понравилось, как она звучит.

– Сколько стоит починить один радиатор?

Вёрджил вгляделся в черные пятна тавота на полу, точно по их очертаниям каким-то мистическим методом – видимо, бензомантией – можно было назвать цену, что не отпугнула бы этого смуглого юнца, но самому механику бы гарантировала непомерную почасовую оплату.

– Сто баксов. – Сумма звучала приятно и кругло.

– Отлично, – ответил Трэвис. – Чините. Когда я смогу забрать машину?

Вёрджил снова сверился с пятнами тавота. На его физиономии всплыла счастливая панибратская ухмылка:

– Полдень подойдет?

– Прекрасно. У вас тут бильярдная имеется? И где можно завтрак перехватить?

– Не-а, бильярдной нету. “Пена дна” открыта – это дальше по улице. Там есть пара столов.

– А завтрак?

– В этой части города работает только кафе “Г. Ф.” – один квартал от Кипарисовой, если от “Пены” идти. Но туда только местные ходят.

– Что – меня не обслужат?

– Обслужат. Только меню там такое, что... В общем, сам увидишь.

Трэвис поблагодарил механика и зашагал в сторону “Г. Ф.”. Невидимый демон тащился следом. Проходя мимо мойки машин, Трэвис увидел высокого мужчину лет тридцати – тот выгружал из старого пикапа пластмассовые корзины для белья. В корзинах позвякивала грязная посуда. Казалось, мужчина с большим трудом попадает монетами в щель автомата.

Глядя на него, Трэвис задумчиво произнес:

– Знаешь, Цап, я почти уверен, что в этом городе процветает инцест.

– Может, у них это единственное развлечение, – согласился демон.

У человека на мойке, наконец, заработал брандспойт, и он принялся водить сильной струей воды по корзинам с тарелками. При каждом взмахе водомета он повторял:

– Никто так не живет. Никто.

Брызги ветерком донесло до Трэвиса и Цапа, и в мороси проступили контуры демона.

– Я тааа-йууу, – взвыл Цап, идеально копируя злую колдунью Бастинду.

– Пошли, – сказал ему Трэвис, быстро выходя из водяного облака. – Нам до полудня еще сотню баксов раздобыть нужно.

За два часа с тех пор, как Дженни Мастерсон приступила к работу, она умудрилась уронить поднос со стаканами, перепутать заказы для трех столиков, насыпать в солонки сахар, в сахарницы – соль и облить горячим кофе двух посетителей, прикрывших руками чашки в знак того, что добавки им не хочется. Заведомо глупый жест с их стороны, решила Дженни. Но хуже всего то, что обычно свои обязанности она выполняла безупречно. А еще хуже – что все корчили понимающие лица.

– У тебя сейчас трудное время, милочка, все в порядке.

– Развод – это всегда трудно.

Утешения звучали в диапазоне от “жалко, что вы не помирились” до “все равно он пьянь никчемная, туда ему и дорога”.

С Робертом они расстались лишь четыре дня назад, но вся Хвойная Бухта уже об этом знала. И вовсю сыпала соль на раны. Лучше бы позволили ей пережить все в одиночку, а не гнали сквозь строй соболезнований. Дженни мутило от отвращения. Точно у нее на лбу каленым железом выжгли слово “развод” – только чтобы горожане навалились на нее изголодавшимися амёбами.

Когда о пол ударился второй поднос со стаканами, она замерла посреди осколков, пытаясь перевести дух, – и не смогла. Нужно что-то сделать – заорать, разрыдаться, хлопнуться в обморок. Она же просто стояла, парализованная, а ее помощница сметала осколки в совок.

На плечи ей опустились костлявые руки. У самого уха раздался голос, доносившийся, казалось, откуда-то издалека:

– У вас просто приступ беспокойства, дорогая моя. Он пройдет. Успокойтесь и дышите глубже.

Дженни почувствовала, как руки подталкивают ее через кухню к кабинету.

– Садитесь и опустите голову между колен. – Она позволила усадить себя в кресло. Сознание обесцветилось, дыхание застряло в горле.

Костлявая рука поглаживала ее по спине.

– Дышите, Дженнифер. Я не желаю, чтобы вы покидали этот бренный мир посреди утренней смены. У нас завтрак.

Через секунду перед глазами прояснилось, она подняла голову и посмотрела на Говарда Филлипса, хозяина кафе “Г. Ф.”.

Перед ней стоял высокий человек, больше всего напоминающий скелет, – в неизменном черном костюме и высоких ботинках на пуговицах по моде, отошедшей в прошлое сто лет назад. Если не считать темных запавших щек, кожа Говарда была совершенно белой, как у трупного червя. Роберт однажды выразился, что Г. Ф. похож на церемонийместера на фестивале химиотерапевтов.

Родился и вырос Говард в штате Мэн, однако разговаривал с произношением эрудированного лондонца.

– Перспектива грядущих перемен суть зверь о множестве клыков, дорогая моя. Однако не должно в страхе пресмыкаться пред ним средь руин моих фужеров, когда от вас ждут исполнения заказов.

– Простите меня, Говард. Сегодня утром звонил Роберт – такой беспомощный, такой жалкий...

– Трагедия, не спорю. Тем временем, пока мы с вами прячемся здесь, предаваясь скорби, два изумительно полезных произведения наших поваров чахнут под разогревающими светильниками, медленно метаморфируя в желатинообразные рассадники ботулизма.

Дженни с облегчением поняла, что Говард – по-своему загадочно, но вместе с тем очаровательно – предлагает ей не слюнявое сочувствие, а напротив – поскорее оторвать задницу от кресла и жить дальше.

– Мне, кажется, уже лучше, Говард. Спасибо вам.

Дженни встала, вытерла глаза бумажной салфеткой, которую вытащила из кармашка передника, и отправилась обслуживать клиентов. Говард, истощив на сегодня запас сострадания, закрыл за ней дверь кабинета и принялся разбирать бухгалтерские книги.

Вернувшись в зал, Дженни увидела, что ресторан опустел. Осталось лишь несколько завсегдатаев и смуглый молодой человек, стоявший у таблички “ПРОСИМ ПОДОЖДАТЬ – ВАС ПРОВОДЯТ К СТОЛИКУ”. Молодого человека она не знала. По крайней мере, не станет ничего спрашивать о Роберте, и слава богу. Расспросы требовались ей сейчас меньше всего на свете.

Кафе “Г. Ф.” нечасто попадалось на глаза туристам. Отреставрированный викторианский особнячок с верандой располагался в обсаженном деревьями тупике довольно далеко от Кипарисовой улицы. На маленькой, со вкусом оформленной вывеске снаружи просто значилось: “КАФЕ”. Говард не верил в силу рекламы, и, несмотря на свое англофильство и убежденность, что все британское превосходит американские аналоги, в его ресторане не было и намека на эрзац английского декорума, способный привлечь туристов. В кафе подавали простую еду по умеренным ценам. Если меню и являло едокам некую эксцентричность хозяйского стиля, местных жителей она не смущала. В Хвойной Бухте у Г. Ф. была самая лояльная клиентура после “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”.

– Курите? – спросила Дженни у молодого человека. Он был очень симпатичным, но этот факт Дженни отметила лишь мимоходом. Многолетняя моногамия приучила ее не задумываться о таких вещах.

– Не курю, – ответил тот.

Дженни подвела его к столику в глубине зала. Прежде чем сесть, молодой человек выдвинул соседний стул напротив, будто собирался положить на него ноги.

– Вы еще кого-то ждете? – спросила Дженни, протягивая меню. Молодой человек поднял голову и посмотрел на нее так, точно увидел впервые в жизни. Он смотрел ей прямо в глаза и ничего не отвечал.

Смутившись, Дженни отвела взгляд:

– Особое блюдо сегодняшнего меню – “Яй-Сотот”: дьявольски приятная на вкус амальгамация восхитительнейших ингредиентов и деликатесов, одно описание аппетитного гештальта коей способно повергнуть вкушающего ее в бездну безумия.

– Вы шутите?

– Нет. Владелец настаивает, чтобы мы заучивали описания особых блюд слово в слово.

Смуглый человек не сводил с нее глаз:

– Но что это означает?

– Яичница с беконом и сыром, подается с гренками.

– Почему ж вы так прямо и не сказали?

– Наш владелец слегка эксцентричен. Он полагает, что только особыми блюдами можно приструнить Древних.

– Древних?

Дженни вздохнула. В завсегдатаях хорошо только то, что им не приходится всякий раз объяснять странное меню Говарда. А этот парень явно не из местных. Но чего он так на нее уставился?

– У него религия такая, или вроде того. Он убежден, что раньше мир населяла другая раса. Он называет их Древними. Их почему-то с Земли прогнали, но он считает, что они все еще пытаются вернуться и захватить власть.

– Вы точно шутите.

– Перестаньте это повторять. Я не шучу.

– Извините. – Человек посмотрел в меню. – Ладно, принесите мне “Яй-Сотот” с гарниром из “Клубней Безумия”.

– Кофе будете?

– Еще бы.

Дженни выписала заказ и двинулась к окну раздачи.

– Извините? – сказал человек.

Дженни обернулась:

– Да?

– У вас невероятные глаза.

– Спасибо.

По пути к кофейному аппарату она почувствовала, как заливается краской. К такому она не готова. Ей нужна передышка между замужеством и разводом. Разводной отпуск? У беременных же есть декретный, правда?

Вернувшись с кофе, Дженни посмотрела на смуглого клиента уже глазами незамужней женщины. Симпатичный парень – резкий, темный, но вполне. Выглядит моложе ее – года двадцать три, двадцать четыре. Дженни присмотрелась к тому, как он одет, пытаясь понять, чем он зарабатывает на жизнь, но наткнулась на стул, который он вытянул из-за стола, и выплеснула на блюдце чуть не половину чашки.

– Господи, извините меня.

– Нормально, – ответил парень. – У вас плохой день?

– Все хуже и хуже с каждой минутой. Я сейчас вам другую чашку принесу.

– Не стоит. – Он протестующе поднял руку. – Все в порядке. – Он взял у нее из рук чашку и блюдце, отделил их друг от друга и вылил кофе обратно в чашку. – Видите – совсем как новый. Я не хочу добавлять вам сегодня неприятностей.

Он снова смотрел на нее.

– Нет, с вами все в порядке... То есть, со мной все в порядке. Спасибо. – Она чувствовала себя полной идиоткой. Черт бы побрал Роберта – все из-за него. Если бы он не... Нет, Роберт тут ни при чем. Она ведь сама решила покончить с их браком.

– Меня зовут Трэвис. – Молодой человек протянул руку.

Дженни неуверенно пожала ее:

– Дженнифер... – Она уже собралась было сообщить ему, что замужем, а он очень мил и все такое. – Я незамужем, – сказала она, и ей немедленно захотелось исчезнуть в кухне и никогда больше не показываться ему на глаза.

– Я тоже, – сказал Трэвис. – Я в этом городе новенький. – Казалось, он не замечал, насколько ей неловко. – Послушайте, Дженнифер, я ищу здесь один адрес – вы мне не поможете? Не знаете, как найти Чеширскую улицу?

Дженни стало гораздо легче – лучше говорить о чем угодно, только не о себе. Она отбарабанила ему серию названий улиц, поворотов, указателей и ориентиров, которые привели бы Трэвиса на Чеширскую улицу. А замолчав, наткнулась на его недоуменный взгляд.

– Давайте, я нарисую вам карту, – предложила она, вытащила из передника карандаш, склонилась над столом и принялась чертить на салфетке.

Их лица оказались всего в нескольких дюймах друг от друга.

– Вы очень красивы, – сказал Трэвис.

Дженни взглянула на него. Она не знала, улыбнуться ей или закричать. Еще рано, подумала она. Я не готова.

– Вы напомнили мне одну девушку.

– Спасибо... – Она попробовала вспомнить, как его зовут. – ...Трэвис.

– Давайте вечером вместе поужинаем?

Дженни постаралась придумать отговорку. Не получилось. Прежняя, что выручала ее лет десять, – уже отмерла. А в одиночестве она прожила недостаточно долго, чтобы изобрести новую. Дженни чувствовала, будто изменяет Роберту уже только потому, что разговаривает с этим парнем. Но она – женщина незамужняя. Наконец. Она записала на салфетке под картой номер своего телефона.

– Мой номер – внизу. Позвоните мне вечером, часов в пять, и что-нибудь придумаем, ладно?

Трэвис сложил салфетку в нагрудный карман рубашки.

– Тогда до вечера, – сказал он.

– Ох, только не это! – произнес чей-то грубый голос.

Дженни оглянулась, но сзади стоял лишь пустой стул.

– Вы слышали? – спросила она Трэвиса.

– Что слышал? – Он яростно глянул в сторону стула.

– Н-ничего. Похоже, мне уже мерещится.

– Успокойтесь, – сказал Трэвис. – Я не кусаюсь. – И он снова пристально глянул на стул.

– Ваш заказ готов. Сейчас вернусь.

Она принесла поднос и расставила на столе тарелки. Пока Трэвис ел, она раскладывала кофейные фильтры для дневной смены, время от времени поднимая голову и улыбаясь молодому человеку. Тот сразу прекращал жевать и улыбался в ответ.

С ней все в порядке – все в полном порядке. Одинокая женщина, может позволить себе все, что заблагорассудится. Может ходить ужинать с кем пожелает. Она молода, хороша собой и только что договорилась о первом свидании за много лет – ну, вроде бы...

Но сколько бы Дженни ни уговаривала себя, страхи вились над нею и усаживались на плечи, точно стая воронья. Ей вдруг пришло в голову, что она понятия не имеет, что ей вечером надеть. Свобода незамужней жизни вдруг обернулась тяжким бременем: нет добра без худа – лишай на перстне Папы Римского. Наверное, не стоит снимать трубку, когда телефон зазвонит.

Трэвис закончил завтрак и уплатил по счету, оставив громадные чаевые.

– Вечером увидимся, – сказал он.

– Еще бы, – улыбнулась она.

Дженни провожала его взглядом, пока он шел по стоянке перед кафе. Казалось, на ходу он с кем-то разговаривает. А может – поет что-нибудь. Парни так и поступают после того, как зазовут девушку на свидание, правда? А может, он просто псих?

И в сотый раз за это утро она подавила в себе порыв позвонить Роберту и сказать: возвращайся домой.

8

Роберт

Роберт загрузил в кузов последние корзины с тарелками. От вида грузовика с чистой посудой настроение не улучшилось. Депрессия никуда не делась. Сердце по-прежнему было разбито. И похмелье не развеялось.

Роберт вдруг подумал, что совершил ошибку, перемыв посуду. В трейлере появилось светлое пятно, пусть и маленькое, но в сравнении с ним его жизнь стала выглядеть еще более убогой. Может, следовало плыть по течению. Так летчик отпускает рычаг управления, чтобы выйти из дикой болтанки.

Втайне Роберт верил, что если все пойдет совсем уж погано, что-нибудь обязательно произойдет – и не только спасет его от катастрофы, но и улучшит всю жизнь вообще. Такая перекошенная разновидность веры укрепилась в нем за много лет сидения перед телевизором: любая проблема непременно разрешалась к последней рекламной паузе. Да и факты собственной биографии способствовали тому же.

Мальчишкой в Огайо Роберт устроился на первую работу – собирать мусор на местной ярмарке. Первые две недели все шло великолепно. С другими парнями из команды уборщиков он целыми днями слонялся по аллеям и насаживал на длинную палку с гвоздем на конце всякий мусор – картонные стаканчики и обертки от “хот-догов”. Роберт воображал, будто охотится на львов в Серенгети. В конце каждого дня им платили наличными. На следующее утро они тратили заработанное на игровые автоматы и “американские горки” – так зародилась пожизненная привычка тратить деньги на головокружение и тошноту.

На следующий день после окончания ярмарки мальчишкам велели явиться к загонам с животными. Они собрались еще до рассвета, не понимая, что придется делать: яркие трейлеры и аттракционы уехали, и аллеи были пусты, как взлетные полосы аэродрома.

Начальник встретил их у огромных конюшен – с самосвалом, вилами и тачками:

– Вычистите все загоны, парни. Навоз грузите в самосвал. – И ушел, оставив их без надзора.

Роберту удалось подцепить вилами лишь три шмата навоза – и он вместе с другими мальчишками выскочил, задыхаясь, на улицу. Аммиачные испарения обжигали ноздри и легкие.

Вновь и вновь пытались они вычистить проклятые конюшни, но вонь оказывалась сильнее. И вот когда они топтались возле сараев, ныли и матерились, Роберт заметил, что из утреннего тумана что-то высовывается. Это что-то было похоже на голову дракона.

Рассветало, со всех сторон неслись лязг, грохот и странные вопли животных. Мальчишки вглядывались в туман, пытаясь разглядеть, что за тени мельтешат на ярмарочной площади, радуясь, что можно отвлечься от гнусной работы.

Когда на востоке над верхушками деревьев показалось солнце, из дымки появился тощий человек в синем комбинезоне:

– Эй, пацаны! – закричал он. Бригада уже приготовилась получить нагоняй за безделье. – В цирке хотите поработать?

Мальчишки побросали вилы, точно те были раскаленными стальными прутьями, и рванули к нему. Дракон оказался верблюдом. Странные вопли издавали слоны. Под покровом тумана рабочие разворачивали огромный шатер “Цирка Клайда Битти”.

Роберт и остальные мальчишки все утро работали с цирковыми – стягивали шнурами ярко-желтые холщовые полотна, соединяли гигантские отрезки алюминиевых шестов.

То была жаркая, потная, тяжелая работа, но она казалась великолепной. Когда шесты разложили по всему полотнищу, на слонов надели тросы, и шесты взметнулись в небо. Роберт думал, что от возбуждения у него выскочит сердце. Шатер тросами соединялся с лебедкой, и мальчишки с трепетом смотрели, как полотнище накрывает шесты громадной желтой мечтой.

То был только один день. Но он был изумителен, и Роберт часто его вспоминал: как цирковые рабочие прихлебывали что-то из фляжек и звали друг друга именами городов и штатов, откуда были родом:

– Канзас, тащи сюда распорку. Нью-Йорк, нам кувалда нужна.

Роберт вспоминал и женщину с сильными ногами – она ходила по канату и летала на трапеции. Грима вблизи выглядел жутковато, но когда артисты порхали в воздухе над толпой зрителей, они были прекрасны.

Тот день стал приключением и сном. Один из самых прекрасных дней в жизни Роберта. Но больше всего его поражало то, что чудо явилось в миг полной безысходности, когда жизнь в буквальном смысле обернулась говном.

Роберт снова вошел в штопор, когда жил в Санта-Барбаре, и спасение ему принесла женщина.

Он прикатил в Калифорнию со всеми пожитками, уместившимися в “жук-фольксваген”, – следом за мечтой, которая, как он рассчитывал, настигнет его, стоит пересечь границу штата, – вместе с музыкой “Бич Бойз” и огромным белым пляжем, где блондинки с чудесными фигурами тоскуют по компании молодого фотографа из Огайо. Нашел он лишь отчуждение и нищету.

Роберт выбрал престижную фотошколу в Санта-Барбаре, поскольку она считалась самой лучшей. После снимков для выпускного альбома он завоевал репутацию лучшего фотографа в городе, а в Санта-Барбаре оказался просто еще одним щеглом среди сотен студентов – причем, все они, как минимум, умели обращаться с камерой гораздо лучше.

Он устроился на работу в супермаркет – с полуночи до восьми утра раскладывать товар по полкам. Приходилось работать полную смену, чтобы платить непомерную цену за обучение и жилье, и вскоре он начал отставать в учебе. Через два месяца он бросил школу, чтобы не провалиться на экзаменах.

Роберт оказался в незнакомом городе, без друзей, а денег едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Он начал каждое утро пить пиво на автостоянке с парнями из своей бригады. Домой приезжал в ступоре и весь день до начала смены спал. Выпивка требовала дополнительных расходов, и Роберту пришлось заложить фотоаппараты, чтобы платить за жилье, а с ними – и последнюю надежду на какое-либо будущее за пределами полок супермаркета.

Однажды утром менеджер вызвал его в кабинет:

– Ты что-нибудь об этом знаешь? – Менеджер показал на четыре открытые банки арахисового масла. – Вчера их вернули покупатели. – На гладкой поверхности массы в каждой банке были выцарапаны слова: “Помогите, я попал в ад супермаркета!”

Эти полки комплектовал Роберт – отрицать не было смысла. Однажды ночью он написал эти слова, выпив несколько пузырьков лекарства от кашля, которые спер с других полок.

– Расчет в пятницу, – сказал менеджер.

Роберт побрел прочь – сломленный, безработный, за две тысячи миль от дома, девятнадцать лет, а уже неудачник. У выхода его окликнула кассирша – рыжая и хорошенькая, примерно его возраста.

– Тебя Роберт зовут, правда?

– Да.

– И ты фотограф, да?

– Был. – У Роберта не было настроения болтать.

– Не обижайся, пожалуйста, – сказала она. – Но ты как-то оставил папку со своими работами в комнате отдыха, я не удержалась и посмотрела. Мне очень понравилось.

– Я больше этим не занимаюсь.

– Ой, как жалко. У меня есть подруга, она в субботу выходит замуж, и ей нужен фотограф.

– Послушай, – сказал Роберт. – Я ценю твое участие, но меня только что уволили, и сейчас я еду домой, чтобы надраться. А кроме того, мои камеры – в ломбарде.

Девушка улыбнулась. У нее были невероятные голубые глаза.

– Ты здесь впустую тратил свой талант. Сколько нужно, чтобы выкупить твои камеры?

Ее звали Дженнифер. Она заплатила за его фотоаппараты и осыпала комплиментами. С ее поддержкой Роберт начал зарабатывать, снимая свадьбы и бар-мицвы, но на жилье все равно не хватало. В Санта-Барбаре развелось слишком много фотографов.

Он переехал в ее крохотную студию.

Прожив несколько месяцев вместе, они поженились и перебрались на север – в Хвойную Бухту, где конкурентов у Роберта было меньше.

Снова Роберт опустился на самое дно, и снова Леди Судьба одарила его чудесным спасением. Острые грани его мира теперь сглаживались любовью и преданностью Дженнифер. До сих пор жизнь была прекрасна.

А сейчас даже этот мир проваливался под ногами, точно люк в погреб. Роберт падал, падал, сам не зная, куда. Если событиями управлять намеренно, неминуемое спасение может и не прийти. Чем скорее он достигнет дна, тем быстрее улучшится его жизнь.

Когда такое случалось раньше, все становилось хуже только затем, чтобы потом стать лучше. Настанут же когда-нибудь счастливые времена, и весь навоз этого мира превратится в цирк. Роберт верил, что так и будет. Но чтобы восстать из пепла, сначала нужно сгореть дотла. С этой мыслью Роберт положил в карман последнюю десятку и побрел в салун “Пена дна”.

9

“Пена дна”

Хозяйка салуна “Пена дна” Мэвис Сэнд так долго прожила на этом свете с Призраком Смерти за плечами, что он казался ей просто старым удобным свитером. Со Смертью она примирилась очень давно, а Смерть в обмен согласилась отщипывать от нее по кусочку, а не забирать всю целиком и сразу.

За семьдесят лет Смерть забрала у Мэвис правое легкое, желчный пузырь, аппендикс и оба хрусталика вместе с катарактами. Смерть уже владела ее правым аортальным клапаном – вместо него Мэвис поставила себе агрегат из стали и пластика, который открывался и закрывался, как автоматические двери в супермаркете. У Смерти осталась большая часть волос Мэвис, а у Мэвис – парик из полиэфира, от которого чесался череп.

Слух свой она тоже по большей части утратила, а с ним – зубы и полную коллекцию десятицентовых монет со Статуей Свободы. (Хотя в пропаже коллекции она скорее подозревала шалопая-племянника, а не Косую.)

Тридцать лет назад она потеряла матку, но в то время врачи выдергивали их из женщин с такой скоростью, точно за количество давали приз, поэтому здесь Смерть тоже была ни при чем.

С потерей матки у Мэвис начали расти усы. Она сбривала их каждое утро перед открытием салуна. В баре она перемещалась вдоль стойки на стальных шарнирах, поскольку суставы Смерть тоже забрала себе. Правда, Мэвис успела-таки предложить свои бедра целому легиону ковбоев и строительных рабочих.

За много лет Смерть отняла у Мэвис так много деталей, что та чувствовала: когда настанет время перейти в мир иной, она словно погрузится в очень горячую ванну. Она уже ничего не боялась.

Когда в “Пену дна” вошел Роберт, Мэвис восседала на табурете за стойкой, курила экстра-длинную сигарету “Тэритон” и командовала салуном, как ожившее чучело королевы ящеров, измазанное гримом. После нескольких затяжек она накладывала на рот толстый слой помады цвета пожарной машины, попутно проглатывая изрядную долю того, что предназначалось к наружному применению. Воткнув в пепельницу окурок, она орошала провал своего декольте и заушные пространства “Полночным соблазном” из пульверизатора, который всегда держала под рукой. Время от времени, когда от обилия принятых внутрь стаканчиков “Бушмиллз” рука утрачивала твердость, Мэвис попадала струей духов в один из слуховых аппаратов, что вызывало короткое замыкание и превращало заказ выпивки в пытку для голосовых связок клиентов. Чтобы такой проблемы никогда не возникало, кто-то подарил ей пару сережек, сделанных из картонного освежителя воздуха в форме новогодних елочек – теперь Мэвис всегда могла благоухать, как новенький автомобиль. Но она настаивала на своем – “Полночный соблазн” или ничего, поэтому сережки болтались на почетном месте над баром вместе со списком победителей ежегодного турнира “Пены дна” по карамболю и поеданию чили, среди местных известного как “Чемпенонат”.

Роберт остановился у стойки, пытаясь приспособить зрение к дымной тьме салуна.

– Тебе чего, щекастенький? – спросила Мэвис, хлопая накладными ресницами за стеклами очков толщиной с бутылочные донышки и оправленных фальшивыми бриллиантами. Роберту показалось, что из банки пытается сбежать пара мохнатых пауков.

Он нащупал в кармане рубашки десятку и вскарабкался на табурет.

– Разливного, пожалуйста.

– Опохмел?

– А что – заметно? – заинтересовался Роберт.

– Не очень. Я как раз собиралась посоветовать тебе закрыть глаза перед смертью. – Мэвис хихикнула, точно кокетливая горгулья, и зашлась в кашле. Потом нацедила кружку пива, поставила перед Робертом и вынула у него из руки десятку, заменив ее девятью бумажками по доллару.

Роберт сделал долгий глоток, повернулся на табурете и осмотрел весь бар.

Мэвис намеренно держала салун в полумраке, если не считать ярких ламп над бильярдными столами, а глаза Роберта еще не привыкли к темноте. Он вдруг подумал, что ему ни разу не удавалось разглядеть пол заведения, а тот вечно прилипал к подошвам. Если не считать хруста под каблуком, время от времени позволявшего распознать кусок воздушной кукурузы или ореховую скорлупу, дно “Пены” хранило свои мрачные тайны. Что бы там ни обитало, лучше всего оставить его в покое, белым и безглазым. Роберт дал себе слово доплыть до дверей, прежде чем окончательно вырубится.

Он сощурился и присмотрелся к ярко освещенным бильярдным столам. Вокруг дальнего разгорелась нешуточная баталия. У стойки собралось с полдюжины зрителей из местных. Общество окрестило их “закоренелыми безработными” – Мэвис называла их “дневными завсегдатаями”. За столом Ловкач МакКолл играл с каким-то смуглым незнакомцем. Между тем, лицо молодого человека Роберт где-то уже видел и почему-то сразу решил, что оно ему не нравится.

– Что за тип? – спросил он у Мэвис через плечо. Что-то в орлином облике человека отталкивало Роберта, точно он попал пломбой в зубе на станиолевую обертку.

– Новая добыча Ловкача, – ответила Мэвис. – Зашел минут пятнадцать назад и захотел сыграть на деньги. Кий у него хромает, если хочешь знать мое мнение. Ловкач-то свою палку за баром держит, пока ставки не подымутся.

Роберт наблюдал, как жилистый Ловкач МакКолл кружит вокруг стола. Потом тот остановился и ввинтил плотный шар в боковую лузу. Настал черед незнакомца. Ловкач выпрямился и провел пятерней по зализанным бурым волосам:

– Параша. Загнал себя в угол. – Он уже вышел на охоту.

Зазвонил телефон, и Мэвис сняла трубку:

– Притон беспорядков, бандерша слушает. Нет, его тут нет. Минутку. – Она прикрыла трубку ладонью и повернулась к Роберту:

– Ты видел Сквозняка?

– А кто спрашивает?

– Кто спрашивает? – повторила Мэвис в телефон, выслушала и снова прикрыла трубку: – Хозяин его квартиры.

– Он уехал из города, – сказал Роберт. – Скоро вернется.

Мэвис передала информацию и повесила трубку. Телефон сразу же зазвонил снова.

– Райский сад, змея у аппарата. – Повисла пауза. – Я ему что – автоответчик? – Пауза. – Он уехал из города, скоро вернется. Почему бы вам не рискнуть своим общественным положением и не позвонить ему домой? – Пауза. – Да, здесь. – Мэвис метнула взгляд на Роберта. – Разговаривать будете? Ладно. – И она повесила трубку.

– Опять Сквозняка?

Мэвис подожгла “Тэритон”:

– Он вдруг стал очень популярным.

– Кто это был?

– Не спросила. По голосу – мексиканец. И о тебе справлялся.

– Дерьмо, – сказал Роберт.

Мэвис снабдила его еще одной кружкой. Роберт снова повернулся к игре. Незнакомец выиграл и уже изымал у Ловкача пять долларов.

– Да, проучил ты меня, старик, – говорил Ловкач. – Не хочешь дать мне шанс отыграться?

– Двойная ставка, – ответил незнакомец.

– Отлично. Я сложу. – Ловкач сунул несколько четвертаков в прорезь стола, в канавку высыпались шары, и он принялся складывать их в пирамиду.

Ловкач был одет в нейлоновую рубашку с длинным остроконечным воротником. Рубашку украшали красно-синие горошины – мода на такую одежду отмерла вместе с эпохой диско, и Ловкач, по прикидкам Роберта, примерно тогда же бросил чистить зубы. Бурая изломанная ухмылка не сходила с лица Ловкача, навеки впечатываясь в память бессчетных туристов, случайно забредавших в “Пену” только ради того, чтобы Ловкач ободрал их как липку своим бестрепетным кием.

Незнакомец попятился от стола и разбил пирамиду. Кий издал мерзкое вибрато осечки. Шар болидом пронесся по столу, едва задев угол пирамиды, отскочил от двух бортиков и устремился к угловой лузе, где стоял незнакомец.

– Извини, братишка, – сказал Ловкач, натирая мелом кончик кия и готовясь жахнуть из всех стволов.

Докатившись до лузы, шар вдруг остановился на самом порожке. И тут, будто подумав хорошенько, один из шаров в пирамиде вдруг оторвался от остальных, направился в угол и тяжело плюхнулся в лузу.

– Черт, – произнес Ловкач. – Экие английские обороты тут вворачивают. Я думал, ты уже облажался.

– Точно? – удостоверился незнакомец.

Мэвис перегнулась через стойку и прошептала Роберту:

– Ты видел, как шар остановился? Он должен был промазать.

– Может, ему кусочек мела помешал?

Незнакомец загнал еще два шара ничем не примечательным образом, а потом объявил третий прямым. Он ударил, шар закрутило по кривой, и он загнал шестерку в противоположный угол.

– Я же сказал – третий! – заорал незнакомец.

– Слышал, – ответил Ловкач. – Похоже, ты немного переборщил с английским. Мой удар.

Незнакомец, казалось, злился на кого-то, но не на Ловкача.

– Как можно перепутать шестерку с тройкой, кретин?

– Фиг его знает, – ответил Ловкач. – Но не стоит себя корить, старик. Ты и так на одну игру меня обставил.

Ловкач загнал четыре шара, а потом промазал – настолько очевидно, что Роберт поморщился. Раньше Ловкач жульничал изящнее.

– Пятый в боковую! – крикнул незнакомец. – Понял меня? Пятый!

– Понял, понял, – отозвался Ловкач. – И вся эта публика тоже уже поняла, а также те, кто на улице. Вовсе не обязательно орать, старик. Мы же с тобой по-дружески играем.

Незнакомец навис над столом и прицелилися. Пятерка отлетела, направилась к бортику, потом изменила траекторию и по кривой покатилась в боковую лузу. Роберт изумился, остальные зрители – тоже. Выполнить такой удар было невозможно, однако все видели его своими глазами.

– Черт, – ни к кому в особенности не обращаясь, произнес Ловкач. – Мэвис, ты когда последний раз стол выравнивала?

– Вчера, Ловкач.

– Быстро же его косодрючит. Дай-ка мне мой кий, Мэвис.

Мэвис проковыляла в дальний угол бара и вытащила трехфутовый черный кожаный футляр. Она осторожно взяла его в руки и с почтением протянула Ловкачу: немощная Хозяйка Озера вручает деревянный Эскалибур законному королю. Ловкач расстегнул чехол и свинтил кий, не отрывая взгляда от незнакомца.

При виде кия тот улыбнулся. Ловкач улыбнулся в ответ. Игра определилась. Два жулика признали друг друга и заключили между собой негласное соглашение: Кончаем пороть херню и играем по-настоящему.

Роберта так увлекло напряжение, нараставшее в игроках, и он так старался сообразить, чем именно его злит смуглый незнакомец, что он не заметил, как кто-то опустился на соседний табурет. Потом раздался голос:

– Ну, как ты, Роберт? – Голос был женским, грудным и хрипловатым. Она прикрыла его руку своей и сочувственно пожала. Роберт обернулся – внешность ее ошарашила его. Ее внешность всегда его ошарашивала. Ее внешность ошарашивала всех мужчин.

На ней было черное трико и широкий кожаный ремень, за который она заткнула разноцветные шифоновые шарфики, плясавшие вокруг бедер, как прозрачные призраки Саломеи. Запястья украшали многослойные серебряные браслеты, длинные изящные ногти выкрашены черным. Большие зеленые глаза посажены широко, носик – маленький и прямой, а губы – полные, ярко-алые и блестящие. Иссиня-черные волосы спускались до талии. В ложбинке между грудей на цепочке болталась перевернутая серебряная пентаграмма.

– Мне гнусно, – ответил Роберт. – Спасибо, что поинтересовались, мисс Хендерсон.

– Друзья зовут меня Рэчел.

– Хорошо. Мне гнусно, мисс Хендерсон.

Рэчел было тридцать пять, но она бы сошла и за двадцатилетнюю, если бы не нахальная чувственность, с которой она двигалась, и не насмешливая улыбка, таившаяся в уголках глаз и выдававшая опыт, уверенность и коварство, на которые двадцатилетняя девчонка не способна. Не тело выдавало возраст – манера держаться. Рэчел текла сквозь мужчин, как вода.

Роберт был знаком с нею много лет, но в ее присутствии неизменно просыпалось ощущение, что его супружеская верность – не более, чем нелепая абстракция. Если оглянуться назад, возможно, так оно и было. Но все равно с Рэчел он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я тебе не враг, Роберт. Что бы ты ни думал. Дженни собиралась тебя бросить очень давно. Мы к этому никакого отношения не имеем.

– Что нового на шабаше? – саркастически осведомился Роберт.

– Это не шабаш. Организация “Вегетарианцы-язычники за мир” посвятила себя осознанию Земли, как духовному, так и физическому.

Роберт допил пятую кружку пива и хрястнул ею о стойку.

– “Вегетарианцы-язычники за мир” – компания злобных мужененавистниц, всегда готовых откусить парню яйца. Они посвятили себя одному – разрушению чужих семей и превращению мужчин в жаб.

– Неправда, и ты сам это знаешь.

– Я одно знаю – через год после того, как женщина вступает в ваш шабаш, она разводится с мужем. Я с самого начала был против того, чтобы Дженни таскалась на ваши мумбы-юмбы. Я говорил, что вы промоете ей мозги, и вы их промыли.

Рэчел откинулась на табурете и зашипела, как кошка:

– Ты веришь в то, во что хочешь верить, Роберт. Я являю женщинам ту Богиню, которая скрыта в них. Я даю им в руки их собственную силу, а как они ею распоряжаются, – их дело. Мы не против мужчин. Просто мужчины терпеть не могут, когда женщина открывает самое себя. Если бы ты поддерживал духовный рост Дженни, а не критиковал ее, она, может, и осталась бы с тобой.

Роберт отвернулся и поймал в зеркале над баром свое отражение. Волна ненависти к себе захлестнула его. Рэчел права. Он закрыл лицо руками и уронил голову на стойку.

– Послушай, я пришла сюда не для того, чтобы ссориться, – продолжала Рэчел. – Увидела на улице твой грузовик и подумала, что тебе, наверное, не помешают деньги. У меня для тебя есть работа. Да и развеешься немножко.

– Что за работа? – не поднимая головы, спросил Роберт.

– В этом году мы финансируем ежегодный конкурс скульптур из соевого творога. Нужно сделать снимки для плаката и пресс-релиза. Я знаю, что ты на бобах, Роберт.

– Нет, – ответил он, по-прежнему не поднимая головы.

– Прекрасно. Как тебе угодно. – Рэчел соскользнула с табурета и двинулась к выходу.

Мэвис поставила перед Робертом еще одно пиво и сосчитала его деньги на стойке.

– Отлично ты ее отшил, – сказала она. – У тебя на счету осталось четыре доллара.

Роберт поднял голову. Рэчел дошла почти до самой двери.

– Рэчел!

Та обернулась и замерла, элегантно уперев руку в бедро.

– Я пока живу в трейлере у Сквозняка. – Он дал ей номер телефона. – Позвоните мне, ладно?

Рэчел улыбнулась:

– Ладно, Роберт. Позвоню. – И она взялась за ручку двери.

Роберт снова окликнул ее:

– А Сквозняка вы случайно не видали?

Рэчел скривилась:

– Роберт, когда я оказываюсь с ним в одной комнате, мне тотчас хочется принять ванну с хлоркой.

– Да ладно вам – зато с ним весело.

– Весело, как с плесенью, – так будет точнее.

– Так видели или нет?

– Нет.

– Спасибо. И позвоните мне.

– Позвоню. – Рэчел вышла из бара.

Когда она открыла дверь, ворвавшийся в салун уличный свет ослепил Роберта. Немного погодя зрение вернулось к нему – рядом сидел маленький человечек в красной вязаной шапочке. Роберт не заметил, как тот вошел.

– Не мог бы я обеспокоить вас, испросив небольшое количество соли? – обратился человечек к Мэвис.

– Может, лучше маргариту с двойной солью, красавчик? – захлопала мохнатыми пауками Мэвис.

– Это действительно будет вдвойне приятственно. Премного вам благодарен.

Роберт оглядел человечка и, задумавшись о собственной судьбе, отвернулся к бильярдным столам. Может, работа на Рэчел и станет для него выходом? Хотя странно – все пока не так уж плохо. А от мысли, что Рэчел – замаскированная фея-крестная, он и вовсе улыбнулся. Нет, падение на самое дно, к спасению, пока проходит довольно успешно. Сквозняк пропал. Пора платить за квартиру. Он завел себе врага – полоумного латиноса, торгующего наркотой. К тому же, он вот-вот чокнется, гадая, где же видел незнакомого парня за бильярдным столом.

А там битва не утихала. Ловкач гонял шары с точностью автомата. Когда же он промахивался, незнакомец очищал стол серией невозможных, блуждающих, кривых ударов. Толпа пялилась на него, раскрыв рты. Ловкач покрывался нервной испариной.

Ловкач МакКолл был бесспорным королем бильярда в “Пене дна” – еще с тех пор, как салун назывался совсем по-другому. Пятьдесят лет заведение было известно всем как бар “Морской волк” – пока Мэвис не устала от протестов пьяных защитников окружающей среды, утверждавших, что морские волки занесены в Красную книгу, и название бара санкционирует их полное истребление. Наступил день, когда Мэвис сняла со стены волчью голову и отнесла ее в Армию Спасения, а затем наняла одного местного художника, который изготовил из пенистого стекловолокна огромное изображение донного червя. Потом сменила вывеску и стала дожидаться, когда к ней прибежит с протестом какой-нибудь недоумок из Общества охраны донных отложений. Этого так и не произошло. И в бизнесе, и в политике публика не обращает внимания на тех, кто тихо лежит на дне.

Много лет назад Мэвис и Ловкач заключили взаимовыгодную сделку. Мэвис разрешила Ловкачу кормиться с ее бильярдных столов, а Ловкач взамен отчислял ей двадцать процентов своих выигрышей и уклонялся от участия в ежегодном турнире по карамболю. Роберт ходил в салун уже семь лет и ни разу не видел, чтобы игра выводила Ловкача из себя. Теперь же Ловкач был явно не в себе.

Время от времени в “Пену” заглядывал случайный турист, выигравший бильярдный турнир где-нибудь в Бараньем Хрене, штат Канзас, – заваливал, раздувшись, как эдакое всемогущее божество зеленого сукна. Ловкач быстро стаскивал божество на землю, выпуская из него пар легкими тычками заказного кия с инкрустацией из слоновой кости. Но такие парни играли, по крайней мере, в соответствии с известными законами физики. Смуглый незнакомец же играл так, точно Ньютона при рождении уронили головой.

К своей чести, Ловкач методично разыгрывал обычную партию, но Роберт понимал – Ловкач боится. Когда незнакомец загнал в лузу восьмерку, на которую ставили сотню, страх Ловкача перерос в ярость, и он швырнул своим кием через весь бар, точно взбесившийся зулус.

– Черт бы тебя побрал, парень, я не знаю, как ты это делаешь, но так гонять шары не может никто! – Ловкач орал это прямо в лицо смуглому незнакомцу, тряся перед ним побелевшими кулаками.

– Отойди, – велел незнакомец. С лица его схлынуло все мальчишество. Теперь он выглядел на всю тысячу лет – настоящее каменное изваяние. Он смотрел прямо в глаза Ловкачу. – Игра окончена. – С таким же успехом парень мог бы заявить, например, что вода мокрая. Это была правда. Он говорил смертельно серьезно.

Ловкач полез в карман джинсов, выудил горсть мятых двадцаток и швырнул их на стол.

Незнакомец собрал деньги и вышел из бара.

Ловкач нашел кий и принялся его развинчивать. Дневные завсегдатаи молчали: пусть Ловкач успокоится и обретет былое достоинство.

– Это просто дурной сон, мать его ети, – сказал он зрителям.

Замечание шарахнуло Роберта, будто носком с дробью. Он неожиданно вспомнил, где видел незнакомца: сон о пустыне вернулся к нему с хрустальной ясностью. Ошеломленный, он повернулся к кружке с пивом.

– А ты как насчет “маргариты”? – спросила Мэвис. В руках она держала бейсбольную биту, которую хранила под стойкой на случай, если дискуссия у бильярдных столов пойдет чересчур оживленно.

Роберт взглянул на соседний табурет. Человечка на нем уже не было.

– Увидел, как тот парень сделал один удар, и вылетел отсюда, точно ему задницу подпалили, – сообщила Мэвис.

Роберт взял бокал с “маргаритой” и одним глотком влил в себя ледяную жидкость, отчего у него моментально разболелась голова.

Оказавшись на улице, Трэвис и Цап направились к станции техобслуживания.

– Может, тебе следовало бы научиться играть в бильярд прежде, чем ты решишь на этом зарабатывать.

– А тебе, может, следовало быть повнимательнее, когда я объявляю шары.

– Я тебя не расслышал. И вообще не понимаю, почему мы не могли просто спереть эти деньги.

– Мне не нравится воровать.

– Ты же ограбил сутенера в Лос-Анджелесе.

– То было правильно.

– Какая разница?

– Красть аморально.

– А жульничать в бильярде – нет?

– Я не жульничал. У меня просто было несправедливое преимущество. У него кий на заказ сделан. А мне ты шары подталкивал.

– Не понимаю я морали.

– Не удивительно.

– Мне кажется, ты ее тоже не понимаешь.

– Нам надо машину забрать.

– А куда поедем?

– Встретиться с одним старым другом.

– Вечно одно и то же.

– Это в последний раз.

– Ну еще бы.

– Тише. Люди смотрят.

– Не увиливай. Что такое мораль?

– Это разница между тем, что правильно, и тем, что можно оправдать.

– Только люди могли такое выдумать.

– Вот именно.

10

Август Рассол

Август Рассол сидел в одном из своих кожаных кресел с высокой спинкой и массировал виски, пытаясь составить план действий. Но не ответы кружились в его мозгу, а вопрос “Почему я?” озадачивал, как мантра. Несмотря на габариты, силу и жизнь, отданную служению науке, Август Рассол чувствовал себя маленьким, слабым и глупым.

Почему я?

Несколькими минутами раньше Джан Ген Джан ворвался в дом, болбоча по-арабски, будто спятивший дервиш. Когда Рассолу удалось его успокоить, джинн сообщил, что нашел демона.

– Ты должен отыскать смуглого. Печать Соломона наверняка у него. Ты должен его найти!

Теперь джинн сидел в кресле напротив Рассола, жевал картофельные чипсы и смотрел фильм с братьями Маркс.

Джинн настаивал, чтобы Рассол предпринял какие-то действия, но предложений, что именно нужно делать, у него не было. Рассол мысленно изучил все варианты и пришел к выводу, что таковые отсутствуют. Можно позвонить в полицию и сказать им: мне тут джинн рассказал, что в Хвойную Бухту вторгся невидимый демон-людоед. А потом остаток жизни провести на транквилизаторах. Не годится. Или можно найти смуглого человека, убедить его в том, что нужно отправить демона назад в преисподнюю, и оказаться сожранным демоном. Тоже не годится. Или же найти смуглого человека, пошпионить за ним в надежде, что невидимый демон, который может оказаться где угодно, не заметит слежки, стащить печать и отправить демона в преисподнюю самостоятельно. И по ходу дела опять же быть сожранным. И это не годится. Конечно, можно отрицать, что он поверил в россказни Джан Ген Джана, отрицать, что своими глазами видел, как тот выпил столько морской воды, что хватило бы прикончить целый батальон, отрицать существование чего-либо сверхъестественного вообще – а просто откупорить бесстыдную бутылочку мерло и сидеть себе перед камином, отхлебывать тихонько из нее, а демон тем временем будет пожирать его соседей одного за другим. Но вся штука в том, что он поверил. А значит и этот вариант никуда не годится. Пока же Рассол предпочитал массировать виски и спрашивать себя: Почему я?

Джинн ему не помощник. Без хозяина он так же бессилен, как и сам Рассол. А без печати и заклинания хозяину у него завестись неоткуда. Рассол перебирал варианты действий, а Джан Ген Джан по очереди повергал их во прах. Нет, убить демона нельзя – он бессмертен. Нет, смуглого тоже убить нельзя – он под защитой демона, к тому же, убив его, можно выпустить демона на волю. Обращаться к церкви – глупо, рассудил джинн: неужели какой-нибудь мелкий прелат способен справиться с мощью Соломона?

Возможно, удастся разлучить демона и его хранителя и как-то заставить смуглого человека отправить демона в преисподнюю. Рассол открыл было рот, чтобы спросить Джан Ген Джана, реально ли это, но остановился. По лицу джинна струились слезы.

– Что с тобой? – спросил Рассол.

Джан Ген Джан не отрывал взгляда от телевизионного экрана, на котором Харпо Маркс вытаскивал из пальто целую коллекцию огромных предметов.

– Я так давно не видел своих собратьев. Вот этот, что лишен дара речи, – я не узнаю его, но он джинн. Какая магия!

Рассол на мгновение задумался – что, если Харпо Маркс действительно из породы джиннов, – но тут же одернул себя. Слишком многое нынче не укладывается в его жизненный опыт, вот и лезут в голову всякие нелепости. Нужно быть осторожнее, не то он совершенно утратит трезвость рассудка.

– Ты прожил в наше мире тысячу лет и никогда не видел кино?

– Что такое кино?

Медленно и очень тактично Август Рассол объяснил Повелителю Джиннов смысл иллюзий, создаваемых движущимися картинками. Закончив, он почувствовал себя так, точно только что изнасиловал добрую фею на глазах у детского садика.

– Значит, я по-прежнему одинок? – спросил джинн.

– Не совсем.

– Совсем, – ответил джинн, спеша забыть о неприятном моменте. – Так что ты собираешься сотворить с Цапом, Август Рассол?

11

Эффром

Тем утром Эффром Эллиот проснулся, предвкушая послеобеденный сон. Ему снились женщины – и то время, когда у него еще были волосы, и он мог выбирать. Ночь прошла дурно – не умолкали какие-то псины, хотелось поваляться в постели еще, но только солнце заглянуло в окно спальни, сна как не бывало. Досмотреть сон теперь получится только после обеда. И так – уже двадцать пять лет, с тех пор, как он вышел на пенсию. Только жить стало легче, и можно подольше поспать, как тело начало диктовать свои условия.

Эффром сполз с кровати и оделся в полумраке спальни – штаны из рубчатого плиса и фланелевая рубашка, с вечера разложенные супругой. Нашарил шлепанцы и на цыпочках вышел из спальни, придержав ладонью дверь, чтобы не разбудить жену. А в коридоре вспомнил, что супруга уехала в Монтерей – или она собиралась в Санта-Барбару? В любом случае, дома ее нет. Но передвигаться он все равно предпочел как обычно – украдкой.

На кухне Эффром поставил кипятить воду для утренней чашки кофе без кофеина. За окном к поилке уже слетались колибри и зависали над корытцем среди фуксий и жимолости – хлебнуть красной водицы с сахаром. Колибри Эффром считал домашней птицей жены – на его вкус, они мельтешили слишком быстро. По телевизору он как-то видел передачу о природе, где говорилось, что метаболизм у этих птичек такой быстрый, что человека они, наверное, вообще не замечают. По мнению Эффрома, все человечество пошло по пути колибри. Все и вся вокруг происходит чересчур быстро – настолько, что сам он порой кажется себе невидимкой.

Водить машину Эффром больше не мог. Когда в последний раз попробовал выехать куда-то, полиция остановила его за спровоцированную автомобильную пробку. А Эффром ответил фараону: да ты остановись, понюхай, как цветы пахнут. И еще сказал: я за рулем уже сидел, когда твой будущий папаша твоей будущей мамаше только собирался подмигнуть. Оказалось – неправильный подход. У Эффрома отобрали права. Теперь машину водит жена. Нет, вы только представьте – кто научил ее баранку вертеть, кто руль выхватывал, чтобы она “фордом-Т” в канаву не заехала, а? Что бы на это сказал тот сопляк-фараон?

Вода закипала. Эффром пошарил в старой жестяной хлебнице и нащупал пачку шоколадных крекеров из грубой муки, которые ему оставила жена. В буфете банка “Санки” стояла рядом с банкой настоящего кофе. А почему бы и нет? Жена в отъезде – чего б не пожить по-настоящему? Он снял с полки банку настоящего и приступил к поискам кофейных фильтров. У Эффрома не было ни малейшего понятия, где они могут храниться. Такими вещами в доме ведала жена.

Наконец, фильтры и кофеварка отыскались на нижней полке. Эффром насыпал в фильтр немного молотого кофе, хорошенько изучил его, добавил еще. Потом залил кипятком.

Напиток вышел крепкий и черный, как сердце кайзера. Эффром налил себе чашечку – в кофеварке осталось еще на одну. Чего даром добру пропадать? Он открыл кухонное окно и, повозившись немного с крышкой, выплеснул остатки кофе в поилку для колибри.

– Поживите немного и вы по-людски, парни.

Интересно, а могут ли они от кофе разогнаться настолько, что начнут сгорать в атмосфере? Эффром немного поразмыслил над этой гипотезой, затем вспомнил, что по телевизору сейчас начнется утренняя гимнастика. Он забрал крекеры, кофе и направился в гостиную к своему разлапистому креслу перед экраном.

Убедившись, что звук прикручен до минимума, он включил допотопный аппарат. Появилась картинка: молодая блондинка в радужном трико показывала трем другим девицам, как нужно делать потягушечки. По тому, как они двигались, Эффром догадался, что играет музыка, но он привык смотреть телевизор без звука, чтобы не будить жену. С тех пор, как он обнаружил в эфире утреннюю гимнастику, все его сны населяли молодые блондинки в радужных трико.

Девушки лежали на спине и размахивали в воздухе ногами. Эффром жевал жесткие крекеры и зачарованно наблюдал за движениями на экране. Было время, и мужчина добрую половину недельной зарплаты тратил на то, чтобы посмотреть такое. А теперь – смотри сколько влезет по кабелю всего за... Ладно, счетами за кабельное тоже ведала занималась жена, но он прикидывал, что все равно это дешевле. Живи не хочу.

Эффром задумался, не сходить ли ему в мастерскую за сигаретами. Покурить сейчас совсем не помешает. В конце концов – жены дома нет. Чего ради он должен прятаться в собственном доме, как тать в ночи? Не-а, все равно унюхает. Когда она с ним ссорилась, она не орала, нет. Она просто смотрела на него, и в ее голубых глазах была печаль. А потом говорила: “Ох, Эффром”. И все. “Ох, Эффром”. И он уже чувствовал себя так, точно предал ее. Нет, он лучше подождет конца передачи, а потом сходит в мастерскую и покурит там. Туда его жена ни за что не осмелится зайти.

Дом вдруг показался очень пустым – точно огромный незаполненный склад, где от малейшего шороха балки трясутся. Эффрому не хватало жены.

Вообще-то, он с ней не встречался, пока она не стучала в полдень ему в мастерскую и не звала обедать. Но сейчас ее отсутствие он чувствовал точно так же, как если б с него содрали всю кожу и отдали на растерзание четырем стихиям. Впервые за долгое время Эффром испугался. Сейчас-то жена вернется, но настанет такой день, когда она покинет его навеки. И он останется совсем один. Ему вдруг захотелось умереть первым, но потом он подумал, каково будет его жене одной – как она будет стучаться к нему в мастерскую, а он так больше и не откроет ей дверь. Ему стало стыдно за свой эгоизм.

Эффром попробовал снова сосредоточиться на передаче, но радужные трико больше не приносили успокоения. Он поднялся и выключил телевизор, зашел на кухню, вылил остатки кофе в раковину. Колибри за окном по-прежнему порхали по своим птичьим делам, мерцая оперением на утреннем солнышке. Его вдруг охватило беспокойство. Показалось вдруг очень важным поскорее пойти в мастерскую и закончить последнюю резьбу. Время стало мимолетным и хрупким, как эти птички. Будь он помоложе, то, видимо, наивно отверг бы это ощущение собственной смертности. Но возраст подарил ему иной способ самообороны, и мысли его вернулись к привычной картинке: они с женой вместе ложатся в постель и никогда больше не просыпаются, жизнь и воспоминания покидают их одновременно. Но он знал, что это тоже наивная фантазия. Когда жена вернется домой, он устроит ей взбучку за то, что уехала, – это уж как пить дать.

Перед тем, как отпереть дверь мастерской, Эффром поставил будильник на время обеда. Если он заработается и пропустит обед, то и послеобеденного сна лишится. Нет смысла тратить впустую день только потому, что жена уехала из города.

Когда в дверь постучали, Эффром подумал было, что жена специально вернулась пораньше, чтобы порадовать его обедом. Он замял окурок в пустом ящике для инструментов, который держал специально для этой цели, и выдохнул остатки дыма в вытяжную трубу, установленную, “чтобы опилки повсюду не летали”.

– Иду. Одну минуту, – сказал он. Для пущего эффекта врубил на полную скорость полировочный круг, но стук продолжался, и Эффром понял, что стучат не во внутреннюю дверь, к которой обычно подходила жена, в ту, что ведет на передний двор. Наверное, “Свидетели Иеговы”. Эффром слез с табурета, проверил, завалялась ли в карманах штанов мелочь, нашел четвертачок. Если у них купить “Сторожевую башню”, они отстанут, а если мелочи не найдется, будут и дальше спасать твою душу, точно изголодавшиеся терьеры.

Эффром распахнул дверь, и молодой человек, стоявший снаружи, отпрыгнул. Одет он был в черную фуфайку и черные джинсы – довольно неприглядная одежда, решил Эффром, для человека, развозящего официальные приглашения к концу света.

– Вы – Эффром Эллиот? – спросил человек.

– Я. – Эффром протянул ему монету. – Спасибо, что заехал, но я сейчас занят, поэтому давай мне свою “Башню”, я потом почитаю.

– Мистер Эллиот, я не “Свидетель Иеговы”.

– Ну, значит, у меня застраховано все, что я могу себе позволить, но если ты оставишь свою карточку, я потом отдам ее жене.

– А ваша жена еще жива, мистер Эллиот?

– Конечно, жива, а ты как думал? Что я приклею твою карточку ей на могильную плиту? Сынок, ты просто не родился страховым агентом. Найди себе нормальную честную работу.

– Я не страховой агент, мистер Эллиот. Я – старинный знакомый вашей жены. И мне нужно с ней поговорить. Это очень важно.

– Ее нет дома.

– Вашу жену зовут Аманда, правильно?

– Правильно. Но только попробуй выкинуть какой-нибудь фортель. Никакой ты ей не знакомый, иначе я бы тебя знал. А пылесос у нас такой, что медведя засосет, поэтому проваливай. – И Эффром начал закрывать дверь.

– Прошу вас, мистер Эллиот. Мне действительно нужно поговорить с вашей женой.

– Ее нет дома.

– А когда будет?

– Она возвращается завтра. Но должен тебя предупредить, сынок, – она с пустозвонами расправляется еще круче, чем я. Сущая гадюка. Так что тебе лучше всего собрать свой чемоданчик и идти искать себе честную работу.

– Вы ведь были ветераном Первой Мировой войны, верно?

– Был. Ну и что?

– Спасибо, мистер Эллиот. Я еще заеду завтра.

– Не стоит беспокоиться.

– Еще раз спасибо, мистер Эллиот.

Эффром захлопнул дверь. Стенокардия стиснула ему грудь чешуйчатым когтем. Он попробовал подышать глубже, нащупал в кармане рубашки пузырек нитроглицерина. Сунул таблетку в рот, и она растворилась под языком почти мгновенно. Через несколько секунд боль в груди отпустила. Может, сегодня пропустить обед и сразу лечь вздремнуть?

Почему жена упрямо рассылает эти открытки страховым агентам – уму непостижимо. Неужели не знает, что народное поверье “ни один агент никогда не позвонит” – самая большая ложь на свете? И он еще раз укрепился во мнении, что задаст ей взбучку, когда она вернется домой.

Сев в машину, Трэвис изо всех сил постарался скрыть от демона свою радость. А еще он подавил желание заорать “Эврика!”, забарабанить кулаком по приборной доске и загорланить во всю глотку “аллилуйя”. Конец, наверное, уже близок. Но не стоит радоваться раньше времени. Да, может, он и забегает вперед, но такое чувство, что конец близок: совсем скоро он навсегда избавиться от демона.

– Ну, и как твой старый друг? – саркастически осведомился Цап. Такую сцену они разыгрывали уже тысячи раз. И сейчас Трэвис сильно старался выглядеть точно так же, как и раньше, когда сталкивался с теми кошмарными неудачами.

– Прекрасно, – буркнул он. – Передавал тебе привет. – Он завел машину и медленно сдвинулся с бровки. Древний движок “шевроле” поперхнулся, потом все же заработал.

– Правда?

– Ну да – он до сих пор не может понять, почему твоя мамаша тебя еще в колыбельке не слопала.

– У меня не было мамаши.

– Думаешь, ей бы захотелось снова тебя усыновить?

Цап гадко ухмыльнулся:

– А твоя вся обмочилась перед тем, как я ее съел.

Застарелая ярость снова захлестнула Трэвиса. Он заглушил мотор.

– А ну, вылезай и толкай! – приказал он. Иногда демон выполнял то, что говорят, иногда – просто смеялся над ним. Трэвис ждал – за все эти годы ему так и не удалось определить, есть ли в послушании Цапа какая-то система.

– Не буду, – ответил Цап.

– Вылезай.

Демон открыл дверцу:

– А ты миленькую девчоночку сегодня на вечер снял, Трэвис.

– И думать об этом не смей.

Демон облизнулся:

– О чем не сметь?

– Вылезай.

Цап вылез. Трэвис оставил “шевроле” на ручном тормозе. Машина поползла вперед, и он услышал, как когтистые лапы демона выгрызают борозды в асфальте.

Всего один день. Может быть.

Трэвис задумался об этой девушке, Дженни, и ему вдруг пришло в голову, что он, видимо, – единственный мужчина на свете, который, дожив до девяноста лет, идет на первое свидание. Почему он ее вообще пригласил, Трэвис не имел ни малейшего понятия. Может, все дело в ее глазах? Что-то в них напоминало ему о счастье – о его собственном счастье. Трэвис улыбнулся.

12

Дженнифер

Когда Дженнифер вернулась с работы домой, звонил телефон. Она кинулась к нему, но трубку не сняла, замерев в ожидании: пусть сработает автоответчик. Для Трэвиса еще рано.

Магнитофон щелкнул и заговорил голосом Роберта. Дженни передернуло.

– Вы позвонили в студию “Фото в Соснах”. Оставьте, пожалуйста, свое сообщение после сигнала. Бип.

Вернее, пискнула машинка. Потом голос Роберта продолжил:

– Милая, сними трубку, если ты дома. Прости меня. Мне нужно вернуться домой. У меня закончилось чистое белье. Ты там? Ответь мне, Дженни. Мне так одиноко. Позвони мне, ладно? Я еще у Сквозняка. Когда придешь до... – Магнитофон оборвал его.

Дженнифер перемотала пленку и прослушала другие сообщения. Девять штук. Все – от Роберта. Пьяное нытье, мольбы о прощении, клятвы изменить всё раз и навсегда, которым никогда не сбыться.

Дженни стерла пленку и в блокноте рядом с аппаратом записала: “Сменить голос в автоответчике”. Там были и другие напоминания самой себе: выбросить пиво из холодильника, упаковать фотоаппаратуру, прибраться в студии, поделить пластинки, кассеты и книги. В общем, вымыть из жизни все напоминания о Роберте. Теперь же требовалось смыть с себя все напоминания о восьмичасовой смене в ресторане. Роберт, бывало, хватал и целовал ее, как только она открывала дверь: “Запах шкварок сводит меня с ума”, – говорил он.

Дженни зашла в ванную и пустила воду, потом стала поочередно доставать из сумки разные пузырьки и выливать их в ванну. “Незаменимые Водоросли: оживляют кожу, полностью натюрель”. “Прямо из Франции”, – сказал ей продавец с таким значением в голосе, точно французы овладели секретом правильной воды для купания вместе со своим природным хамством. Немного “Амино-Экстракта: сплошного растительного белка в хорошо усваиваемой форме”. “Так затягивает все растяжки, будто вы их зашпаклевали”, – сказал продавец. Судя по всему, он служил в скобяной лавке, а за прилавком с косметикой недавно и пока не усвоил жаргон профессиональных работников красоты. Два колпачка “Чесночной Честности: душистой смеси из органически выращенных трав, любовно собранных руками духовно просветленных потомков древних майя”. И, наконец, выдавить чуточку “Фемино-Э” – экстракта корня донг-хва, смешанного с витаминизированным маслом для того, “чтобы пробудить в каждой женщине Богиню”. “Фемино-Э” на последнем собрании “Вегетарианцев-язычников за мир” дала ей Рэчел. Дженни приходила к ним спросить совета, стоит ли ей разводиться с Робертом. “В тебе просто янь немного больше, чем нужно, – сказала ей Рэчел. – Попробуй-ка вот это”.

Когда Дженни смешала все ингредиенты, вода приобрела мягкий прозрачно-зеленоватый оттенок заплесневевшего сыра. Дженнифер немало удивилась бы, узнав, что в двух сотнях миль к северу от нее, в лабораториях Исследовательского центра слизи Стэнфордского университета аспиранты в цистерне с контролируемыми климатическими условиями смешивают точно такие же ингредиенты (правда, под их научными названиями), чтобы воссоздать первоначальные условия зарождения жизни на Земле. Еще сильнее удивилась бы она, если бы включила над ванной солнечную лампу (единственный недостающий компонент эксперимента), и вода в ванне поднялась бы ей навстречу и промолвила: “Здрасьте”. Нобелевская премия была бы ей обеспечена, а вместе с нею многомиллионные гранты.

Между тем, шанс обессмертить имя в истории науки с бульканьем утекал в трубу, а Дженни считала чаевые: сорок семь долларов и тридцать два цента монетами и мелкими купюрами отправились в галлонную банку, а сумму она занесла в бухгалтерскую книгу, лежавшую на трюмо. Не очень много, но достаточно. Чаевых и жалованья хватало на то, чтобы выплачивать за дом и коммунальные услуги, покупать еду и держать “тойоту” и грузовичок Роберта на относительном ходу. Она зарабатывала достаточно, чтобы Роберт не расставался с иллюзией, будто его карьера профессионального фотографа удалась. Все, что он зарабатывал на редких свадьбах или портретах знатных горожан, уходило на пленку, оборудование и, по большей части, – на вино. Роберту казалось, что ключ к его творчеству – это штопор.

Поддержка фотобизнеса Роберта стала для Дженнифер оправданием собственной жизни, которую она поставила на “паузу”, обслуживая столики в кафе “Г. Ф.”. С другой стороны, казалось, что в паузе она провела всю свою жизнь – только и делала, что ждала, когда же она начнется. В школе ей твердили: будешь прилежно учиться и получать хорошие отметки – попадешь в хороший колледж. Пауза, пожалуйста. Потом возник Роберт. Прилежно работай, будь терпелива, фотография у меня пойдет отлично, и мы заживем по-настоящему. Она поверила этой мечте и снова нажала жизнь на “паузу”. И еще долго вкачивала энергию в эту мечту – уже после того, как мечта сдохла для самого Роберта.

Это случилось однажды утром, после того, как Роберт всю ночь пил. Она нашла его в гостиной – Роберт сидел перед погасшим телевизором, а у его ног могильными камнями выстроились пустые винные бутылки.

– Тебе разве не нужно сегодня снимать свадьбу?

– Нужно, но я не хочу. У меня нет настроения.

И тут ее перемкнуло. Она орала на него, пинала пустые бутылки по всей комнате и, в конце концов, в ярости выскочила из дома. Тогда Дженни и решила начать свою жизнь заново. Ей почти тридцать, и будь она проклята, если остаток лет собирается провести вдовой, скорбящей над останками чужой мечты.

В тот же день она велела ему выметаться, а потом позвонила адвокату.

Теперь, когда жизнь, наконец, началась, у Дженни не было ни малейшего представления, что она собирается с этой жизнью делать. Погрузившись в ванну, она поняла: на самом деле она просто официантка и жена. И больше никто.

И снова Дженни подавила в себе желание позвонить Роберту и попросить его вернуться домой. Не потому, что любила его – любовь сносилась настолько, что ее уже не разглядишь, – но потому, что Роберт оставался ее единственной целью, и, самое главное, – оправданием ее посредственности.

Сидя в безопасности собственной ванны, Дженни поняла, что очень боится. Утром вся Хвойная Бухта казалась ей карцером – стены смыкались и не давали дышать. Теперь же и городок, и весь остальной мир стали вдруг большими и очень недружелюбными. Так просто скользнуть сейчас под воду и никогда больше не всплывать наружу. Побег. Мысль несерьезная – просто мимолетная фантазия. Она сильнее таких мыслей. Все не безнадежно – просто очень трудно. Сосредоточься на чем-то положительном, приказала она себе.

Вот, например, этот парень – Трэвис. Кажется, приятный. И очень симпатичный к тому же. Все прекрасно. Это не конец, это начало.

Ее жалкая попытка освоить позитивное мышление вдруг рассосалась и превратилась в страх перед первым свиданием. Страхи почему-то казались Дженни более уютными, чем бескрайние возможности позитивного мышления, – в конце концов, все это она уже проходила.

Она взяла с полочки мыло с дезодорантом, но брусок выскользнул в воду. Всплеск заглушил предсмертный вздох воды в тот момент, когда в нее проникли ядовитые мыльные химикаты.

13

Сумерки

Вся Хвойная Бухта пребывала в раздражении. В ночь на воскресенье все жители спали дурно. А утром туристы, приезжавшие на выходные, обнаружили во внешнем лоске очаровательного городка какие-то уродливые трещины.

Когда лавочникам задавали обычные бессмысленные вопросы о китах и морских выдрах, они отвечали резко и саркастично. Официанты и официантки растеряли всю терпимость к жалобам на несъедобную английскую еду, которую подавали, и либо сразу рявкали на посетителей, либо обслуживали их хуже некуда. Клерки мотелей развлекались тем, что произвольно меняли расчетные часы, отказывались бронировать номера и выставляли таблички “МЕСТ НЕТ”, стоило кому-нибудь подъехать. А потом заявляли, будто только что сдали последний свободный номер.

Роза Круз, работавшая горничной в мотеле “Нам-в-Номера”, обмотала все унитазы лентой с надписью “санировано ради вашей безопасности”, не побеспокоившись даже поднять крышки. А днем кто-то из постояльцев возмутился, и управляющий вызвал ее на ковер. Он стоял в туалете номера 103 и показывал на плававшую в глубине унитаза какашку, точно на еще дымящееся орудие убийства.

– Ее я тоже санировала, – объяснила Роза.

В общем, несправедливостей и обид, которым подверглись в воскресенье ничего не подозревавшие путешественники, было столько, что в Хвойной Бухте впору было объявлять День Оскорбления Туристов. С точки зрения местного населения, мир стал бы гораздо лучше, если бы туристы болтались в своих душевых кабинка на ремешках от фотокамер – с выпученными глазами и вывалившимися синими языками. День клонился к вечеру, туристы очистили улицы, и аборигены Хвойной Бухты принялись изливать свое раздражение друг на друга. В “Пене дна” известный наблюдатель общественных нравов Мэвис Сэнд, наполнявшая на вечер полки бара, отметила напряжение, копившееся весь день в посетителях и в себе самой.

Историю о том, как Ловкач Макколл проиграл чернявому незнакомцу, она рассказала уже раз тридцать. Обычно Мэвис очень нравилось рассказывать и пересказывать события, происходившие в “Пене дна” – настолько, что под стойкой она держала миниатюрный магнитофон, дабы сохранить для истории самые лучшие версии. Мэвис взращивала эти истории до мифов и легенд, подменяя забытые факты сфабрикованными подробностями. Часто история, начинавшаяся как анекдот от силы на один стакан пива, после множества пересказов превращалась в подлинный трехстаканный эпос – ибо Мэвис не давала стаканам высохнуть, когда рассказывала свои истории. Россказни для Мэвис означали просто хороший бизнес.

Но сегодня публика вела себя беспокойно. Клиентам хотелось одного – чтобы Мэвис нацедила им пива и поскорее перешла к сути дела. Под сомнение ставили правдоподобие свежей истории, отрицали факты – разве что лгуньей в лицо не называли. История была слишком фантастичной, чтобы приниматься на веру.

И вскоре Мэвис вышла из себя: желающие послушать новую байку достали ее своими глупыми расспросами. А желающих хватало – в маленьком городке новости расходятся быстро.

– Если вам не хочется узнать, что тут было, так нечего и спрашивать! – рявкнула Мэвис.

А чего они ждали? Ловкач Макколл – общественное достояние, герой, каким бы скользким и неприятным ни казался с виду. И история его разгрома должна стать эпосом, а не панихидой.

Даже этот симпатяга, хозяин магазина, торопил ее с рассказом. Как его там? Асбест Тосол? Нет, Август Рассол. Полный трындец. Вот под кем она с удовольствием провела бы время. Но и он терпением не отличался – выскочил из бара, так ничего и не выпив. Тут уж она по-настоящему разозлилась.

Мэвис наблюдала за перепадами своего настроения, точно за стрелкой барометра. И сегодня раздражительность хозяйки служила штормым предупреждением. Сама же Мэвис была озабочена возможными потасовками. А потому всю выпивку, извлеченную на сегодня из кладовой, до половины разбавила дистиллированной водой. Если народ все же нарежется и разгромит ее заведение, они за это заплатят.

В самых потаенных глубинах души Мэвис надеялась, что сегодня у нее появится шанс огреть кого-нибудь бейсбольной битой.

На Хвойную Бухту опускалась тьма, и Августа Рассола понемногу охватывал не ведомый ему прежде ужас. Прежде вечерняя заря была для него обещанием чего-то нового, каким-то началом. В молодости сумерки звали к романтике и приключениям, в зрелые годы означали отдых и созерцание. Но сегодня вечерняя заря сулила не обещание, но закат и угрозу. С приходом сумерек на плечи Рассола свинцовым ярмом легла ответственность. И как бы он ни старался стряхнуть это бремя, ничего не получалось.

Джан Ген Джан убедил его в том, что нужно отыскать повелителя демона. Рассол приехал в “Пену дна” и, вытерпев канонаду скабрезных домогательств Мэвис Сэнд, все же вытянул из нее, в какую сторону направился смуглый незнакомец после победы над Ловкачом. Автомеханик Вёрджил Лонг описал машину незнакомца и попробовал убедить Рассола, что его собственный грузовик нуждается в наладке.

После этого Рассол вернулся домой обсудить дальнейший ход действий с Царем Джиннов, который смотрел уже четвертую комедию с братьями Маркс подряд.

– Но как ты узнал, что он направится именно сюда? – спросил Рассол.

– Интуиция.

– Тогда почему интуиция не подсказывает тебе, где он может оказаться сейчас?

– Ты должен отыскать его, Август Рассол.

– И что дальше?

– Изъять Печать Соломона и отправить Цапа назад в преисподнюю.

– Или оказаться в его пасти.

– Да, и такое не исключено.

– А почему бы тебе самому этим не заняться? Тебе-то он нипочем.

– Если у темного человека – Печать Соломона, я тоже могу стать его рабом. А это нехорошо. Это должен сделать ты.

Для Рассола самой большой проблемой стали мизерные размеры Хвойной Бухты – прочесать городишко в одиночку не составляло труда. В Лос-Анджелесе или Сан-Франциско всегда можно опустить руки, еще не начав поиски, откупорить бутылочку вина, и пускай ответственность за судьбы человечества забирает себе само человечество, а он спокойно погрузится в мирный туман недеяния.

Рассол приехал в Хвойную Бухту, чтобы избежать конфликтов, вести жизнь, наполненную простыми удовольствиями, медитировать и, в конечном итоге, обрести единение с миром. Но теперь, столкнувшись с необходимостью действовать, он осознал, насколько сильно заблуждался раньше. Жизнь есть действие, и по эту сторону могилы покоя ему не найти. Он читал об искусном фехтовальщике кендо, предпочитавшем дзэн управляемой спонтанности, – чтобы не приходилось корректировать собственную стратегию при отражении неожиданного нападения, он никогда не ожидал никаких движений, но сам действовать был готов всегда. Рассол же отрешился от потока действий, воздвиг вокруг собственной жизни крепость уюта и безопасности, не понимая, что крепость эта стала тюрьмой.

– Размысли над собственной судьбой, Август Рассол, долго и тщательно, – сказал джинн, набив рот картофельными чипсами. – Твои соседи на этот раз могут поплатиться своей жизнью.

Рассол вытолкнул себя из кресла и ринулся в кабинет. Перерыв все ящики, он нашел карту Хвойной Бухты, расстелил ее на столе и красным фломастером принялся расчерчивать городок на квадраты. В кабинет заглянул Джан Ген Джан.

– Что ты станешь делать?

– Искать демона, – сквозь стиснутые зубы ответил Рассол.

– И как ты его найдешь?

– Не знаю.

– Ты – хороший человек, Август Рассол.

– А ты – геморрой на мою голову, Джан Ген Джан. – Рассол сложил карту и вышел из кабинета.

– Если так должно быть, пусть так и будет, – крикнул ему вслед джинн. – Но я – грандиозный геморрой.

Август Рассол не ответил. Он уже шагал к грузовику. От дома Рассол отъехал испуганным и очень одиноким.

Но Август Рассол не был одинок в своем вечернем ужасе. На закате Роберт вернулся в трейлер Сквозняка и обнаружил на автоответчике три сообщения угрожающего содержания: два от хозяина квартиры и зловещие угрозы наркоторговца с “БМВ”. Роберт прослушал пленку три раза, надеясь услышать голос Дженнифер, но его там не было.

Его попытка нарезаться и войти в штопор жалко провалилась – деньги закончились задолго до того, как он смог отрубиться. Предложение Рэчел на чудо не тянуло. Если вдуматься, то чуда сейчас ждать не стоит. Он – просто-напросто жалкий лишенец. Только и всего. Никто его на этот раз не спасет, да и он сам себя за волосы никуда не вытянет.

Нужно повидаться с Дженни. Уж она точно его поймет. Но нельзя показаться перед ней в таком виде – с трехдневной щетиной, в одежде, в которой проспал не одну ночь, воняющий пивом и потом. Роберт содрал с себя одежду и зашел в ванную. Из шкафчика под зеркалом достал пену, какую-то бритву и ступил под душ.

Может, если он предстанет перед ней хоть с какими-то признаками самоуважения, она примет его? Она ведь соскучилась, правда? Еще одной одинокой ночи он не выдержит – всех этих мыслей, всего этого кошмара ему не пережить.

Роберт включил душ, и у него перехватило дыхание. Вода была ледяной. Сквозняк никогда не платил по счетам за газ. Роберт собрал в кулак всю свою волю, чтобы вытерпеть холод. Он должен выглядеть хорошо, если собирается заново выстроить всю свою жизнь.

И тут погас свет.

Ривера сидел в кофейне недалеко от полицейского участка, прихлебывал кофе без кофеина, курил сигарету, ждал. Из пятнадцати лет службы, по самым приблизительным оценкам, десять он провел в ожидании. Хотя сейчас впервые в жизни у него есть ордер, бюджет, личный состав и вероятный мотив преступления – нет только подозреваемого.

Завтра все должно состояться – так или иначе. Если Сквозняк появится, Риверу ждет повышение. Если же Сквозняк прознал о засаде, придется брать этого пьянчугу в трейлере – может, ему хоть что-то известно. Перспектива довольно унылая. Ривера уже представлял, как группа захвата окружает трейлер – воют сирены, мигают мигалки. Повод грандиозный – автомобиль в аварийном состоянии, возможно, незаконное копирование видеопленки или ценник, сорванный с матраца. Ривера содрогнулся и замял в пепельнице сигарету. Интересно, разрешают ли курить продавцам в “7-11”?

Когда челюсти демона захлопнулись на его плечах, Сквозняк ощутил скоротечную боль, потом в голове приятно зашумело и поплыло – такие ощущения он раньше привык связывать с некоторыми видами галлюциногенных грибов. Потом он посмотрел вниз и увидел, как монстр запихивает в пасть его тело. Смешное зрелище – бесплотный Сквозняк даже хихикнул себе под нос. Нет, скорее это напоминает веселящий газ, а не грибы, подумал он.

Он посмотрел, как чудовище дожевало его, съежилось и исчезло, потом открылась и захлопнулась дверца “шевроле”. Машина рванула с места, и Сквозняк запрыгал в потоках воздуха ей вслед. Смерть Сквозняку понравилась. Такой запредельный кислотный трип, только дешевле и без побочных эффектов.

Он вдруг оказался в каком-то длинном тоннеле. В конце сиял яркий свет. Он однажды смотрел такое кино – там нужно было лететь к этому свету.

Для Сквозняка время утратило всякий смысл. Он плыл по тоннелю весь день, но ему показалось, что прошло лишь несколько минут. Ему было просто кайфово. Все вокруг казалось сплошным оттягом. Приближаясь к источнику света, он начал различать фигуры людей, ожидавших его. Все правильно: в следующей жизни тебя встречают родственники и друзья. Сквозняк приготовился к поистине убойной балёхе на астральном плане.

Выплыв из тоннеля, он попал в самую сердцевину очень яркого белого света. Там было тепло и уютно. Стали видны лица людей. И подплывая к ним, Сквозняк осознал одну вещь: всем до единого он должен деньги.

На некоторых ночь опускалась пологом дурных предчувствий, другие встречали приход тьмы с лихорадочным предвкушением. Ночные твари поднимались со своих лежбищ и выходили наружу – питаться ничего не подозревающей добычей.

Они – машины для пожирания, вооруженные зубами и когтями, инстинкты ведут их на поиски жертв, они умеют подбираться к добыче и видеть в темноте, они созданы для ночной охоты. Когда они проходят по улицам Хвойной Бухты, не спастись ни одному мусорному баку.

Проснувшись тем вечером, они обнаружили у себя в жилище непонятное и странное устройство. Сверхъестественная разумность, посетившая их предыдущей ночью, бесследно испарилась, и они не помнили о том, как крали магнитофон. Их испугал бы шум, но батарейки давно сели. Они вытолкают эту машинку из норы, когда вернутся, – а сейчас ветер принес голодный запах, неодолимо гнавший на охоту. В двух кварталах от них миссис Эддльман выбросила особенно удачную добычу – салат из тунца, и обостренный нюх взял след, когда они еще спали.

Еноты выскочили в ночь, точно стая голодных волков.

Для Дженни вечер оказался одновременно благословенным и проклятым. Трэвис позвонил в пять, как и обещал, и Дженни, осознав себя желанной, испытала возбуждение. Но одновременно с возбуждением ее одолели и проблемы: что надеть, как себя вести и куда пойти. Решать это Трэвис предоставил ей. Она ведь из местных, так что все здесь знает, сказал он – и был, разумеется, прав. Он даже попросил ее сесть за руль.

Едва повесив трубку, Дженни бросилась в гараж за пылесосом – почистить салон “тойоты”. Воюя с пластами пыли и грязи, она обдумывала варианты. Выбрать самый дорогой ресторан? Нет, это может его отпугнуть. К югу от городка есть романтическое итальянское заведение, но вдруг ему в голову придет неподобающая мысль? Пиццерия – слишком уж неформально. Бургеры – не может быть и речи. Она вегетарианка. Английская кухня? Нет – за что его наказывать?

Дженни поймала себя на том, что почти ненавидит Трэвиса – тот заставил ее принимать решение. Наконец, она остановилась на итальянском заведении.

Когда машина засверкала чистотой, Дженни кинулась в дом – выбирать наряд. За последующие полчаса она оделась и разделась несколько раз и в результате выбрала черное платье без рукавов и туфли на высоком каблуке.

Она разглядывала себя в большом зеркале. Да, черное платье – явно лучшее. И если она ляпнет на него соусом “маринара”, пятно никто не заметит. И выглядит она в нем совсем неплохо. Каблуки подчеркивают икры, а заодно и светло-рыжие волоски на ногах. Об этом она не подумала. Дженни зарылась в ящики комода в поисках черных колготок.

Как только проблема решилась, она снова начала вертеться перед зеркалом, принимая одну позу за другой. Примерила скучающий и капризный вид, как у дамочек из журналов мод. А чем она не модель – стройная, высокая, и ноги – крепкие, подтянутые от беготни между столиков. Довольно неплохо для тридцатилетней девки, подумала Дженни. Она вскинула руки и томно потянулась. В зеркале из подмышек на нее уставились два клочка курчавых волос.

Как это естественно, как непретенциозно, подумала она. Она бросила брить подмышки примерно тогда же, когда перестала есть мясо. Как все это гармонично – обретать себя, постигать связь с Землей. Она не желает соответствовать идеалу женщины, что навязывают Голливуд и Мэдисон-авеню. Она – естественная женщина. Разве Богиня бреет себе подмышки? Не бреет. Но Богиня и не собирается на свидание впервые за десять лет.

Дженни вдруг осознала, насколько перестала следить за собой. Нет, она не опустилась, но перемены, если не считать макияжа и сложных причесок, происходили так медленно, что она их едва замечала. И Роберт, кажется, не обращал на них внимания – или не возражал. Но теперь все это – в прошлом. И Роберт – прошлое, или, по крайней мере, скоро им станет.

И Дженни отправилась в ванную за бритвой.

Перед Билли Винстоном бритвенная дилемма не стояла. Ноги и подмышки он обрабатывал каждый день, принимая душ. Соответствие идеалу совершенной женщины – с рекламы диетических прохладительных напитков – нимало не смущало его. Напротив, Билли было не по себе от того, что приходится носить личину мужчины шести футов и трех дюймов ростом с выпирающим адамовым яблоком – ради должности ночного портье в мотеле “Нам-в-Номера”. В душе же Билли был пышногрудой сучкой по имени Роксанна.

И Роксанне приходилось сидеть в чулане, пока Билли возился с регистрационными книгами мотеля. Примерно в полночь остальной персонал уходил, и Билли оставался один за стойкой. И тогда Роксанна могла выпорхнуть из чулана и всю ночь напролет танцевать в туфельках на каблучках из кремниевых чипов, поглаживая либидо одиноких мужчин и разбивая сердца. Когда железный язычок полуночи касался цифры двенадцать, фея секса обретала своих компьютерных возлюбленных. А до того часа она была Билли Винстоном, и Билли Винстон сейчас собирался на работу.

На длинные тощие ноги он натянул красные шелковые трусики и подвязки, затем медленно влез в черные чулки со швами сзади. Цепляя чулки к поясу, он дразняще улыбался своему отражению в большом зеркале у изголовья кровати. Затем надел джинсы, фланелевую рубаху и сунул ноги в кроссовки. На кармашек рубашки прицепил значок с именем: “Билли Винстон, ночной портье”.

Какая грустная ирония, думал он. Его счастье – превращение в Роксанну – зависит от его несчастья – проклятой работы. Каждый вечер он просыпался со смесью возбуждения и ужаса. Ладно, косяк поможет скоротать ему первые три часа, а Роксанна поддержит остальные пять.

Билли мечтал о том дне, когда сможет позволить себе собственный компьютер и будет превращаться в Роксанну, когда пожелает. Он бросит работу и заживет, как Сквозняк, – весело и привольно. Еще несколько месяцев за стойкой, и у него будет достаточно денег.

Цап был демоном двадцать седьмого разряда. В иерархии преисподней ему отводилось место гораздо ниже архидемонов вроде Маммона, повелителя алчности, но гораздо выше обычных трудяг вроде Аррргга, который отвечал за гнусный вкус кофе в пенопластовых стаканчиках.

Цапа сотворили слугой и разрушителем, наделили глупостью, подобающей этим функциям. От прочих обитателей преисподней он отличался тем, что он провел на Земле гораздо больше времени, и набрался от людей дьявольской изобретательности и тщеславия.

Амбиции же его свелись к тому, чтобы найти повелителя, который позволил бы ему развлекаться – уничтожать и наводить ужас на все и вся, когда заблагорассудится. Из всех хозяев, которым служил Цап после Соломона, Трэвис был худшим. В нем присутствовала досадная праведность, которая действовала Цапу на нервы. В прошлом Цапа вызывали заблудшие души, которые ограничивали его разрушительные склонности лишь требованием блюсти секретность в мире людей. В большинстве случаев он выполнял пожелание хозяина, умерщвляя свидетелей. А Цап всегда следил за тем, чтобы свидетелей было побольше.

Но с Трэвисом жажда разрушений сдерживалась, контролировалась и копилась внутри Цапа, пока хозяину не оставалось ничего другого, как спустить ее с цепи. Да еще добычу для Цапа выбирал он сам. И кормиться заставлял приватно – в самых укромных уголках. Но удовлетворить аппетит Цапа эти сиротские трапезы не могли.

На службе у Трэвиса его разум вечно пребывал в тумане, а внутреннее пламя тлело еле-еле. И только когда Трэвис спускал его на очередную жертву, мысли приобретали четкость, и огонь внутри вспыхивал ярче. Но так случалось крайне редко. Демон тосковал по хозяину, у которого имелись бы враги, однако туман в голове не позволял самому пуститься на поиски нового владыки. Воля Трэвиса подавляла Цапа.

Но сегодня демон предвкушал освобождение. Все началось с того, что хозяин познакомился в кафе с этой женщиной. Когда они поехали домой к старику, он ощутил в себе всплеск, какого не переживал уже много лет. А стоило Трэвису позвонить той девчонке, силы у Цапа только прибавилось.

Он даже начал припоминать, кем был на самом деле: существом, возводившим на престолы одних Пап и королей и отнимавшим власть у других. Сам Сатана, восседающий на троне в великом граде Пандемониуме, заявил воинству адских тварей: “В изгнании своем мы должны быть признательны Иегове за две вещи. Во-первых – за то, что мы существуем. Во-вторых – за то, что у Цапа нет амбиций”. Падшие ангелы – и Цап вместе с ними – посмеялись шутке повелителя, ибо пошутил он еще до того, как Цап оказался среди людей. И люди дурно повлияли на Цапа.

Он раздобудет себе другого хозяина и совратит его своим могуществом. Сегодня днем он видел ее в салуне и почувствовал, как жаждет она власти над остальными. Вместе они будут править миром. Ключ уже близок – он чувствует это. Если Трэвис отыщет ключ, Цапа сошлют обратно в преисподнюю. Он должен найти его первым и вложить в руку ведьмы. Ведь гораздо приятнее править на Земле, чем прислуживать в аду.

14

Ужин

Трэвис остановил “шевроле” на улице перед домом Дженни, заглушил мотор и повернулся к Цапу.

– Ты сидишь здесь, понятно? Через некоторое время приду проверю.

– Спасибо, папочка.

– Не включай радио и не жми на клаксон. Сиди и жди.

– Честное слово, я буду хорошо себя вести. – Демон изобразил невинную улыбочку. Получилось неубедительно.

– И присматривай вот за этим. – Трэвис показал на алюминиевый чемодан на заднем сиденье.

– Приятного свидания. За машину не беспокойся.

– Что с тобой такое?

– Ничего. – Цап уже ухмылялся во всю пасть.

– Чего это ты вдруг такой покладистый?

– Хорошо, что ты идешь проветриться.

– Врешь.

– Трэвис, я сокрушен.

– Это было бы славно. Да, и не вздумай никого слопать.

– Я же вчера вечером покушал. Мне и не хочется вовсе. Просто буду сидеть здесь и медитировать.

Трэвис сунул руку во внутренний карман спортивного пиджака и вытащил книжку комиксов.

– Вот что у меня для тебя есть. – Он протянул книжку демону. – Посмотри пока картинки.

Демон выхватил комиксы и развернул их на сиденье.

– Монстр-Печенюшка! Мои любимые! Спасибо, Трэвис.

– До встречи.

Трэвис вылез из машины и захлопнул дверцу. Цап следил, как он идет по двору к дому.

– Я уже такую видел, ишак, – прошипел он. – Когда заведу себе нового хозяина, я вырву тебе руки и сожру их прямо у тебя на глазах.

Трэвис обернулся. Цап помахал ему лапой и выдавил самую приятную свою улыбку.

В дверь позвонили ровно в семь. Мысли Дженни метнулись следующим маршрутом: не подходить, переодеться, открыть и сказаться больной, сделать уборку, сделать ремонт, записаться на пластическую операцию, перекрасить волосы, принять горсть “валиума”, помолиться Богине и попросить божественного вмешательства, остаться стоять на месте и исследовать характер парализующей паники.

Она открыла дверь и сказала:

– Привет.

Перед нею стоял Трэвис – в джинсах и сером твидовом пиджаке в елочку. Он выглядел слегка обалдевшим.

– Трэвис? – переспросила Дженни.

– Вы прекрасны, – выдавил он.

Они так и стояли в дверях: Дженни заливалась краской, Трэвис не сводил с нее глаз. Дженни все же остановила свой выбор на черном платье, и, судя по всему, выбор оказался верным. Прошла целая минута – никто не вымолвил ни слова.

– Вы не хотите пройти в дом?

– Нет.

– Ладно. – Она захлопнула дверь перед его носом. Все не так страшно. Теперь можно переодеться в тренировочные штаны, вытряхнуть на поднос содержимое холодильника и провести остаток вечера перед телевизором.

В дверь робко постучали. Дженни снова открыла:

– Простите меня, я немного нервничаю.

– Да ничего, – ответил Трэвис. – Едем?

– Конечно. Сейчас, только возьму сумочку. – И она снова закрыла перед ним дверь.

По пути в ресторан между ними висело неловкое молчание. В такое время обычно обмениваются автобиографиями, но Дженни поклялась не рассказывать о своем замужестве ничего, поэтому о большей части взрослой жизни говорить ей было нечего. А Трэвис поклялся ничего не рассказывать о демоне, поэтому большая часть двадцатого века тоже выпадала из разговора.

– Так что, – спросила Дженни, – вам нравится итальянская кухня?

– Ага, – ответил Трэвис. Остаток пути они проехали в таком же молчании.

Вечер стоял теплый, а в “тойоте” не было кондиционера. Дженни боялась открывать окна, чтобы не растрепало прическу. Она целый час укладывала и закалывала волосы так, чтобы длинные локоны спускались сзади до середины спины. Начав потеть, она вспомнила, что подмышками у нее до сих пор заткнуты два комка туалетной бумаги – остановить кровотечение от порезов. Несколько последующих минут она не могла думать ни о чем другом – как бы только улизнуть в уборную и избавиться от окровавленных прокладок. Потом решила не заговаривать об этом вовсе.

Ресторан под названием “Старая Итальянская Макаронная Фабрика” располагался в древней сыроварне, оставшейся еще с тех времен, когда экономика Хвойной Бухты базировалась на животноводстве, а не туризме. Бетонные полы остались нетронутыми, крыша из гофрированного железа – тоже. Владельцы сильно постарались сохранить деревенский дух постройки, но добавили теплоты, установив камин, проведя мягкое освещение и накрыв столики скатертями в красно-белую клетку, что, как известно, отличает все итальянские рестораны. Маленькие столики располагались на удобном расстоянии друг от друга, и каждый украшали живые цветы и свечка. “Макаронная Фабрика”, по общему мнению, была самым романтичным рестораном в округе.

Как только официантка усадила их за стол, Дженни извинилась и ускользнула в дамскую комнату.

– Заказывайте любое вино, какое хотите, – сказала она Трэвису. – Я не очень привередлива.

– Я не пью, но если вы желаете...

– Нет, все в порядке. Будет мило для разнообразия.

К столику подошла официантка – явно знающая свое дело особа лет тридцати:

– Добрый вечер, сэр. Что вы будете пить сегодня? – Быстрым текучим движением она извлекла из кармана блокнотик – точно наемный стрелок выхватил шестизарядник. Профессионалка, отметил Трэвис.

– Я, наверное, подожду даму, – ответил он.

– А-а, Дженни. Она будет травяной чай. А вам принести... сейчас посмотрим... – Официантка оглядела его с ног до головы, проверила и перепроверила внешность, определила вид, приколола ярлык и объявила: – Вам какого-нибудь импортного пива, правильно?

– Вообще-то, не думаю...

– Мне следовало догадаться. – Официантка хлопнула по лбу, точно поймала себя на серьезном промахе – например, подала салат с плутониевой крошкой вместо итальянского сметанного соуса. – У нее муж пьянчуга, поэтому, естественно, она пойдет на свидание с человеком непьющим. Минеральной воды?

– Прекрасно.

Карандаш официантки зачиркал по бумаге, но в блокнотик она не смотрела, чтобы не потерять профессиональной улыбки “мы обслуживаем по высшему разряду”.

– А пока вы ждете, наверное, – чесночный хлеб?

– Конечно, – ответил Трэвис. Официантка удалилась мелкими быстрыми механическими шажками и через мгновение скрылась в кухне.

Трэвис смотрел ей вслед и думал: интересно, почему некоторые ходят быстрее, чем я бегаю? Потому что они профессионалы, решил он.

Чтобы извлечь из подмышек комки туалетной бумаги, Дженни потребовалось пять минут. Спугнула ее женщина, застав перед зеркалом с задранным кверху локтем. И Дженни поспешно вернулась к столику. Трэвис, не отрываясь, смотрел на корзинку с чесночным хлебом. На столе стоял травяной чай.

– Откуда вы знаете? – спросила она.

– Телепатия, наверное. Еще я заказал чесночный хлеб.

– Да, – ответила она и села.

Они оба смотрели на чесночный хлеб, точно корзинка была кипящим котелком цикуты.

– Вам нравится чесночный хлеб? – спросила Дженни.

– Очень. А вам?

– Самый любимый.

Он взял корзинку и предложил ей:

– Возьмите?

– Не сейчас. Сначала вы.

– Нет, спасибо, у меня нет настроения. – Трэвис поставил корзинку на стол.

Чесночный хлеб лежал между ними, исходя ароматом намека. Конечно, съесть его должны оба – или никто. Чесночный хлеб означает запах изо рта. А позже между ними должен случиться поцелуй, может быть – что-то еще. В чесночном хлебе чертовски много интимности.

Они молча читали меню: она выискивала самое недорогое блюдо, которое все равно не собиралась есть; он – то, что можно есть в присутствии другого человека, не опасаясь опозориться.

– Вы что будете? – спросила она.

– Только не спагетти, – отрезал он.

– Ладно. – Дженни уже забыла, как бывает на свиданиях. Хотя наверняка вспомнить не удавалось, она полагала, что и замуж-то вышла только для того, чтобы больше никогда не переживать подобной неловкости. Это как ездить на аварийном тормозе. И Дженни решила отпустить тормоза.

– Я проголодалась. Передайте, пожалуйста, хлеб?

Трэвис улыбнулся:

– Конечно. – Он протянул ей корзинку и взял кусочек сам. Откусив, оба замерли и уставились друг на друга через стол, будто блефующие игроки в покер. Дженни рассмеялась, крошки разлетелись по всей скатерти. Вечер начался.

– Трэвис, так чем же вы занимаетесь?

– Очевидно, хожу на свидания с чужими женами.

– Откуда вы знаете?

– Официантка сказала.

– Мы расходимся.

– Хорошо, – ответил он, и оба снова рассмеялись.

Они заказали еду, и за ужином, в неловкости потихоньку нащупали какие-то точки соприкосновения. Дженни рассказала Трэвису о своем браке и о работе. Трэвис сочинил целую историческую хронику о работе разъездного страхового агента без настоящего дома и семьи.

И в этом искреннем обмене правды на ложь они поняли, что нравятся друг другу – да что там, не на шутку увлечены друг другом.

Из ресторана они выходили под руку, хохоча во все горло.

15

Рэчел

Рэчел Хендерсон жила одна в маленькой хижине, стоявшей в эвкалиптовой роще на самом краю ранчо “Пивбар”. Домик принадлежал Джиму Пиву – долговязому ковбою сорока пяти лет, который с женой и двумя детьми обитал в четырнадцатикомнатном доме, построенном его дедушкой на другом краю поместья. Рэчел жила на ферме уже пять лет. И за жилье никогда ничего не платила.

Они с Джимом Пивом познакомились в “Пене дна”, когда она только-только приехала в Хвойную Бухту. До этого Джим пил весь день и к тому моменту, когда Рэчел села на соседний табурет и положила на стойку газету, он уже чувствовал на себе всю тяжесть своего грубого ковбойского обаяния.

– Н-ну, дорогуша, будь я проклят, если на нашем затхлом пастбище не подуло свежим ветерком. Выпить хочешь?

Джим говорил с чистым оклахомским акцентом – будто гнусаво тренькало банджо. Он подхватил говор еще мальчишкой – у батраков, работавших на ранчо “Пивбар”. Сам Джим принадлежал к третьему поколению трудяг Пивов и, судя по всему, был последним трудягой в роду. Его сынок-подросток Зэйн Грей Пив еще в детстве решил, что лучше седлать доску для сёрфинга, чем лошадь. Именно поэтому Джим и сидел весь день за стойкой “Пены дна”. И еще – потому что жена его только что купила дизельный фургон “мерседес”, стоивший столько же, сколько составляла чистая годовая прибыль ранчо “Пивбар”.

Рэчел развернула страницу объявлений “Газеты Хвойной Бухты”:

– Апельсиновый сок, спасибо. Ищу себе жилье. – Она закинула ногу на ногу. – Не знаете случайно – здесь дом никто не сдает?

В последующие годы Джим Пив много раз вспоминал этот день, но припомнить, что именно произошло дальше, так и не смог. Помнил он только, как трясся на своем пикапе по разбитой грунтовке к задним воротам ранчо, а Рэчел бултыхалась следом в стареньком “фольксвагене”. После этого воспоминания превращались в коллаж: нагая Рэчел на узкой койке, пряжка его ремня с бирюзой грохается о деревянный пол, его руки связаны шелковыми шарфами, Рэчел подпрыгивает на нем – скачет, точно на жеребце, – он садится в пикап уже после заката, весь разбитый и потный, упирается лбом в руль и думает о своей жене и детишках.

Пять лет после этого Джим Пив и близко не подходил к маленькой хижине в дальнем углу ранчо. Каждый месяц он аккуратно вносил плату за жилье в свой гроссбух, а сумму покрывал покерными выигрышами.

Несколько его приятелей в тот день видели, как он выходит из “Пены дна” с Рэчел. Встречаясь, они тыкали его в ребра, отпускали грубые шуточки и задавали каверзные вопросы. Насмешникам Джим отвечал, сдвигая на затылок летний “стетсон”:

– Парни, я только одно могу сказать: мужская менопауза – дело не из легких.

Даже Хэнк Уильямс не смог бы спеть это печальнее.

Когда Джим ушел от нее в тот вечер, Рэчел собрала с подушки несколько седых волосков, обвязала их красной ниткой и завязала двойным узлом. Двух узелков вполне хватало для той власти над Джимом Пивом, которая была ей необходима. Пучок этот она положила в банку из-под детского питания, подписала фломастером и поставила в шкафчик над кухонной раковиной.

Теперь в шкафчике стояла целая батарея банок с такими же пучками волос, и каждый обвязан красной ниткой. Правда, количество узелков было разным – на трех пучках узелков было четыре. То были волосы мужчин, которых Рэчел любила. Мужчин этих давно уже не было с ней.

Остальной дом украшали разные предметы власти: орлиные перья, кристаллы, пентаграммы и гобелены, расшитые магическими символами. Никаких свидетельств прошлого Рэчел не держала: все ее фотографии были сделаны уже после того, как она приехала в Хвойную Бухту.

Люди, знавшие ее, понятия не имели, где она жила и кем была прежде. Они знали только красивую загадочную женщину, зарабатывавшую на жизнь уроками аэробики. Или же – ведьму. Прошлое ее оставалось тайной. Так ей больше нравилось.

Никто не знал, что выросла Рэчел в Бейкерсфильде, в семье неграмотного буровика. Никто не знал, что раньше она была толстой некрасивой девочкой, которая проделывала разные унизительные штуки с разными омерзительными мужчинами – только ради того, чтобы ее хоть как-то принимали в расчет. Бабочки не тоскуют по тем временам, когда они были гусеницами.

Рэчел вышла замуж за летчика сельскохозяйственной авиации, на двадцать лет старше ее. Ей тогда было восемнадцать.

Произошло это на переднем сиденье пикапа у придорожной забегаловки в пригороде Визалии, штат Калифорния. Летчик, которого звали Мерл Хендерсон, оказался неутомим, и Рэчел все споласкивала рот “бадвайзером”, пытаясь перебить гнусный вкус.

– Если повторишь еще разок, я на тебе женюсь, – пропыхтел Мерл.

Через час они уже летели над пустыней Мохейв в сторону Лас-Вегаса на “чессне-152”. Мерл забрался аж на десять тысяч футов. Поженились они под неоновыми дугами ветшающей железобетонной часовни чуть в стороне от главного променада. Знакомы были ровно шесть часов.

Следующие восемь лет своей жизни Рэчел считала оборотами пыточного колеса. Мерл перевез ее в свой трейлер рядом со взлетной полосой и никуда из дома не выпускал. Раз в неделю ей разрешалось съездить в город – в прачечную-автомат и за покупками. Остальное время она либо ждала Мерла, либо обслуживала его, либо помогала ему обслуживать самолеты.

Каждое утро он улетал на своей этажерке, прихватив ключи от пикапа. Рэчел целыми днями убиралась в трейлере, ела и смотрела телевизор. Она еще больше растолстела, и муж дразнил ее своей жирной мамочкой. Мужское эго Мерла подчистую смело жалкие остатки самоуважения Рэчел. Во Вьетнаме Мерл летал на военном вертолете и до сих пор вспоминал о том времени как о самом большом счастье в жизни. До сих пор, открывая канистры инсектицида над полем салата-латука, он воображал, что выпускает реактивные снаряды по вьетнамским деревням. Армия нащупала в Мерле страсть к разрушениям, а Вьетнам заточил ее до остроты бритвы, и с возвращением домой бритва эта не притупилась. До женитьбы на Рэчел копившееся внутри насилие он выплескивал в барах, где постоянно ввязывался в драки. Или же выделывал в воздухе опасные финты. Теперь, когда дома его ждала Рэчел, по барам он шлялся реже, зато агрессию вымещал на жене – постоянно придирался, оскорблял, а зачастую и поколачивал.

Рэчел сносила оскорбления как божью кару за то, что родилась женщиной. Мать ее терпела от отца то же самое – с той же покорностью. Так уж заведено – ничего не попишешь.

Но однажды, когда Рэчел сидела в прачечной и ждала, пока высохнут рубашки Мерла, к ней подошла какая-то женщина. За день до этого Мерл избил Рэчел особенно жестоко, и теперь все лицо ее было в синяках и кровоподтеках.

– Это, конечно, не мое дело, – сказала женщина – лет сорока, высокая и статная, что-то в ней испугало Рэчел, какая-то сила, хотя голос ее был тих и спокоен. – Но когда у вас будет время, можете прочесть вот это. – Она протянула брошюру.

Книжица называлась “Колесо пыток”.

– В конце есть телефонные номера, по которым можно позвонить. Все будет хорошо, – добавила женщина.

Рэчел решила, что это очень странно. Все и так хорошо. Но женщина запала ей в память, и брошюру она прочла.

В ней говорилось о правах человека, о достоинстве и личной силе. Говорилось о ее собственной жизни – но такие мысли ей прежде и в голову не приходили. Книжка “Колесо пыток” оказалась историей ее жизни. Откуда они узнали?

Но в основном там шла речь о мужестве и о необходимости побороть себя. Брошюру Рэчел оставила – спрятала в коробку с тампонами под раковиной в ванной. Там она и пролежала две недели. Пока однажды утром не закончился кофе.

Она прислушивалась к тому, как самолет Мерла удаляется к горизонту, и рассматривала в зеркале кровавую дыру на месте передних зубов. Потом достала из коробки брошюру и набрала один из номеров на обложке.

Через полчаса к трейлеру подъехали две женщины. Они собрали вещи Рэчел и увезли ее в приют. Она хотела оставить записку Мерлу, но ее отговорили.

Три недели Рэчел прожила в приюте. Женщины заботились о ней – кормили, внимательно слушали и все понимали. Взамен просили только признать свое собственное человеческое достоинство. Когда она звонила Мерлу, они стояли рядом.

Мерл поклялся, что все изменится. Он скучает по ней. Она ему нужна.

Рэчел вернулась.

Целый месяц Мерл ее не бил. И пальцем не дотрагивался. И даже не разговаривал.

Женщины в приюте предупреждали о подобном издевательстве – пытке безразличием. Однажды вечером, за ужином Рэчел сказала об этом Мерлу, и тот швырнул тарелку ей прямо в лицо. А после этого избил так, как никогда прежде не избивал. После чего выгнал на всю ночь на улицу и запер дверь.

До ближайших соседей было пятнадцать миль, поэтому, чтобы не замерзнуть, Рэчел пришлось залезть под крыльцо. Она не знала, хватит ли ей сил пройти эти пятнадцать миль.

Посреди ночи Мерл распахнул дверь и заорал в темноту:

– Кстати, я вырвал телефон, так что и не думай! – И снова захлопнул и запер дверь.

Когда на востоке показалось солнце, Мерл возник снова. Рэчел заползла поглубже под трейлер – там он ее достать не мог. Мерл поднял пластиковый полог и крикнул:

– Слушай, сука, – когда я вернусь, лучше сиди здесь, а то еще получишь.

В темноте под трейлером Рэчел дождалась, пока биплан с ревом не унесется по взлетной полосе, а потом выползла и проводила его взглядом. Болело все лицо, из разбитых губ сочилась кровь, но она не могла не улыбаться. Она нашла в себе личную силу. Личная сила хранилась под трейлером в пятигаллонной канистре из-под битума. Теперь в ней плескалось высококачественное моторное масло.

Днем к трейлеру подъехал полицейский. Челюсти его были крепко сжаты – стоическая решимость человека, которому предстоит неприятная задача, но он готов выполнить долг до конца. Когда же он увидел на ступеньках трейлера Рэчел, с его лица схлынула вся краска, и он подбежал к ней:

– С вами все в порядке?

Говорить Рэчел не могла – из разбитого рта вырывалось только хриплое бульканье. Полицейский отвез ее на патрульной машине в больницу. А позже, когда все раны промыли и перевязали, зашел в палату и сообщил о катастрофе.

Похоже, у биплана отказал двигатель, когда Мерл летел над полем. Подняться выше, чтобы избежать столкновения с опорой высоковольтной линии, он не смог. Пылающие останки Мерла рассеялись по всему полю наливающейся соком клубники. Позже, на похоронах, Рэчел заметила:

– Именно так ему и хотелось умереть.

Через несколько недель к ней приехал человек из Федерального авиационного агентства. Начал задавать вопросы. Рэчел рассказала ему, что Мерл ее избил, а потом выскочил из дому и улетел. Агентство пришло к заключению, что пилот в ярости просто забыл проверить перед вылетом самолет. Никто даже не заподозрил, что Рэчел слила из двигателя все масло.

16

Говард

Говард Филлипс, хозяин кафе “Г. Ф.”, устроился поудобнее в кабинете своего каменного коттеджа, неторопливо посмотрел в окно и заметил, как между деревьев что-то движется.

Всю свою взрослую жизнь он пытался доказать три теории, которые сформулировал еще в колледже. Первое: до того, как завелись люди, на Земле обитала могущественная раса разумных существ, достигших высокого уровня цивилизации; позже по необъяснимой причине высшие существа исчезли. Второе: остатки их цивилизации сохранились где-то под землей или на дне океана и в силу крайней хитрости или коварства избежали контактов с людьми. Третье: эти существа планируют вернуться хозяевами всей планеты – причем, весьма недружественным образом.

То, что сейчас шастало по лесам вокруг жилища Говард Филлипса, и стало первым физическим подтверждением этих теорий. Он одновременно ликовал и боялся. Так малыш, которого возбуждает само существование Санта-Клауса, вдруг начинает плакать и прятаться за материнскую юбку, столкнувшись на рождественской распродаже с дородной реальностью Санта-Клауса. Вот и Говард Филлипс оказался не готов к физическому проявлению своих теорий. Он был ученым, но не искателем приключений. Он предпочитал, чтобы опыт приходил к нему из вторых рук, через книги. Все представления Говарда о приключении сводились к тому, чтобы вместо обычного белого хлеба с утренней яичницей попробовать ржаной.

Он смотрел в окно на существо, бродившее в лунном свете. Очень похоже на те, о которых он читал в древних манускриптах: двуногое, как человек, но с длинными обезьяньими лапами. Рептилия. Говард видел, как под луной блестит чешуя. Беспокоило единственное несоответствие – размеры. В манускриптах эти существа, которых Древние держали у себя в рабском услужении, обычно описывались маленькими, не больше нескольких футов. Эта же тварь была огромна – четыре, может, даже пять метров ростом.

Существо остановилось на миг, медленно повернулось и посмотрело прямо в окно Говарда. Тот подавил желание мгновенно кинуться на пол, поэтому остался стоять и смотреть прямо в глаза ночного кошмара.

А глаза эти были размерами с автомобильные фары и пылали слабым оранжевым заревом. Зрачки вытянутые, кошачьи. Голову покрывала длинная, заостренная на концах чешуя – похоже, у твари имелись и уши.

Они стояли и смотрели друг на друга – тварь и человек. Первым не выдержал Говард. Он с силой задернул шторы, чуть не сорвав их с карниза. Снаружи донесся хохот.

Когда он осмелился снова выглянуть в щелочку, тварь исчезла.

Ну почему он не проявил больше научной сметки в своих наблюдениях? Почему не сбегал за фотоаппаратом? За все его труды, за все старания собрать вместе ключи из сокровенных гримуаров, чтобы доказать существование Древних, люди считали его чудаком. Одна-единственная фотография убедила бы их раз и навсегда. Но он упустил такую возможность. Или не упустил?

Неожиданно Говарду пришло в голову, что существо его тоже заметило. Почему же Древние, столь тщательно таившиеся от людей прежде, вдруг решили выйти наружу, точно на воскресную прогулку? Может, тварь вовсе не ушла, а бродит вокруг дома, чтобы покончить с единственным свидетелем?

Первым делом он подумал об оружии. Оружия в доме не было. Во многих старых книгах его библиотеки содержались охранные заклинания, но он и понятия не имел, с чего начинать. Кроме того, паника – далеко не идеальное для научных исследований состояние ума. Возможно, удастся просто выскочить, сесть в “ягуар” и умчаться прочь? Но так и в когти этой твари недолго попасть.

Все эти мысли промелькнули у Говарда в голове за секунду.

Телефон. Он схватил трубку и набрал номер. Диск крутился целую вечность, но вот раздался гудок, а следом – женский голос:

– Девять-один-один, служба спасения.

– Да, мне бы хотелось сообщить: у меня в лесах тут кто-то бродит.

– Ваше имя, сэр?

– Говард Филлипс.

– Адрес?

– Кембридж-стрит, 509, Хвойная Бухта.

– Вам угрожает опасность?

– Ну да – я потому и звоню.

– Вы говорите, кто-то бродит. Он пытается войти в дом?

– Пока нет.

– Так вы виделитого, кто бродит?

– Да, у меня за окном, в лесу.

– Вы не могли бы описать его?

– Это адская тварь мерзостности настолько неизбывной, что одно смутное воспоминание о том, что такое монструозное отродье расхаживает в темноте вокруг моего жилища, наполняет меня сверхъестественным трепетом замогильного ужаса.

– Какого роста?

Говард примолк и задумался. Очевидно, силы правопорядка не подготовлены к тому, что придется иметь дело с извращенными порождениями транскосмических бездн и кратеров преисподней. Помощь, тем не менее, ему нужна.

– Изверг двухметрового роста, – ответил он.

– Во что одет?

И вновь Говард задумался, и вновь отверг правду.

– В джинсы, я полагаю. И кожаную куртку.

– Вы не обратили внимания – он вооружен?

– Вооружен? Ну еще бы. Тварь вооружена чудовищными когтями и утыканной клыками пастью, характерной для смертоноснейших на свете хищников.

– Успокойтесь, сэр. Я отправляю к вашему дому бригаду. Проверьте, все ли двери закрыты. Сохраняйте спокойствие, я останусь на линии, пока не прибудут наши офицеры.

– Сколь долго у них это займет?

– Минут двадцать.

– Барышня, через двадцать минут от меня останется изжеванное крошево воспоминаний! – Говард бросил трубку.

Значит, остается одно – бежать. В прихожей он надел пальто, взял ключи от машины и прислонился к входной двери. Очень медленно отжал замок и схватился за ручку.

– На счет три, – сказал он себе.

– Раз. – Он повернул ручку.

– Два. – Он пригнулся, готовясь ринуться вперед.

– Три! – И не двинулся с места.

– Ладно. Возьми себя в руки, Говард.

Он начал отсчет снова.

– Раз. – Может, никакой твари снаружи нет.

– Два.

Если это существо – раб, то вовсе и не опасно.

– Три! – Он не двинулся с места.

Говард повторял отсчет – снова и снова, всякий раз соразмеряя страх в своем сердце с опасностью, затаившейся снаружи. В конце концов, полный отвращения к собственной трусости, он распахнул дверь и ринулся во тьму.

17

Билли

Билли Винстон заканчивал приводить в порядок журналы регистрации мотеля “Нам-в-Номера”. Его пальцы танцевали по кнопкам калькулятора, как паралитический Фред Астэр. Чем скорее он закончит, тем скорее выйдет в сеть и станет Роксанной. Сегодня заняты лишь тридцать семь номеров мотеля из ста, поэтому времени должно остаться навалом. Билли уже не терпелось. Роксанна ему нужна, чтобы укрепить эго после того, как вчера ночью Сквозняк так подло его кинул.

Пальцами он описал в воздухе завитушку и стукнул по кнопке “сумма” – будто взял последнюю ноту фортепианного концерта. Записал цифру в бухгалтерскую книгу и с треском ее захлопнул.

Из служащих мотеля Билли остался один. Единственный звук – гул флюоресцентных ламп. Из окна просматривались шоссе и вся стоянка, но смотреть там было не на что. В такое время суток раз в полчаса мимо проносились лишь машина-другая. Лучше не бывает. Билли не любил, когда его Роксанну отвлекают.

Билли подвинул табурет к компьютеру, набрал пароль доступа и вышел в сеть.

ВИЧКАНУ: КАК ТВОЙ ПЕСИК, ДОРОГУША? ОТПР: БУХКАЛ

Мотель “Нам-в-номера” входил в компьютерную сеть, через которую можно было бронировать номера по всему миру. Из любого места клерк мог связаться с любым из двухсот мотелей, просто набрав пароль из шести символов. Билли только что отправил сообщение ночному портье в Вичиту, Канзас. И теперь смотрел на зеленоватый светящийся монитор, ждал ответа.

БУХКАЛУ: РОКСАННА! МОЕМУ ПЕСИКУ ОДИНОКО. ПОМОГИ МНЕ, КРОШКА. ОТПР: ВИЧКАН

Вичита вышла на связь. Билли отстучал ответ.

ВИЧКАНУ: НАВЕРНОЕ, ЕМУ НУЖНО НЕМНОГО ДИСЦИПЛИНЫ. МОГУ НЕМНОГО ПРИДУШИТЬ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ. ОТПР: БУХКАЛ

Наступила пауза. Билли ждал.

БУХКАЛУ: ТЫ ХОЧЕШЬ ПОДЕРЖАТЬ ЕГО БЕДНУЮ МОХНАТУЮ МОРДОЧКУ МЕЖДУ СВОИХ АРБУЗОВ, ПОКА НЕ ЗАПРОСИТ ПОЩАДЫ? ПРАВИЛЬНО? ОТПР: ВИЧКАН

Билли задумался. Именно за это его и любили. Он не мог отделаться ответами, которые выдала бы им какая-нибудь грязная шлюха. Роксанна – богиня.

ВИЧКАНУ: ДА. И СЛЕГКА ПОТРЕПАТЬ ЕГО ЗА УШИ. ПЛОХАЯ СОБАКА. ПЛОХАЯ СОБАКА. ОТПР: БУХКАЛ

И снова Билли ждал ответа. На экране возникло сообщение.

ГДЕ ЖЕ ТЫ, ДОРОГАЯ МОЯ? СКУЧАЮ. ОТПР: ТАЛОКЛ

Это его возлюбленный из Талсы. Роксанна могла справиться с двумя-тремя одновременно, но сейчас настроения не было. Ее немного крючило. Билли поскреб промежность – трусики жали. Он отстучал два ответа:

ВИЧКАНУ: ПОЛАСКАЙ НЕМНОГО СВОЕГО ПЕСИКА. ТЕТУШКА РОКСАННА К ТЕБЕ ЕЩЕ ЗАГЛЯНЕТ. ОТПР: БУХКАЛ

ТАЛОКЛУ: ВЗЯЛА СЕГОДНЯ ВЫХОДНОЙ, КУПИТЬ ЧТО-НИБУДЬ КРУЖЕВНОЕ – НАДЕТЬ ДЛЯ ТЕБЯ. НАДЕЮСЬ, ТЕБЯ ЭТО НЕ ШОКИРУЕТ. ОТПР: БУХКАЛ

Дожидаясь ответа из Оклахомы, Билли достал из спортивной сумки красные туфли на каблуках. Ему нравилось цепляться шпильками за ножки стула, разговаривая с любовниками. Он поднял голову: показалось, что по стоянке кто-то идет. Наверное, кто-то из постояльцев заглянул в свою машину.

БУХКАЛУ: АХ ТЫ МИЛАШЕЧКА. ТЫ НИКОГДА МЕНЯ НЕ ШОКИРУЕШЬ. РАССКАЖИ, ЧТО КУПИЛА. ОТПР: ТАЛОКЛ

Билли принялся скромно описывать коротенькую ночную сорочку с кружевами, которую видел в каталоге.

Для парня в Талсе Роксанна была робким цветиком, для Вичиты – госпожой и повелительницей. Ночной клерк из Сиэттла видел ее байкерской девкой, влатанной в кожу. Старик из Аризоны думал, что Роксанна – мать-одиночка двоих детей, которой едва удается прожить на зарплату ночного портье. Постоянно предлагал денег ей прислать. Всего таких было десять. И Роксанна всем давала то, чего они хотели. Они обожали ее.

Билли услышал, как открылись двойные двери вестибюля, но головы не поднял. Он дописал сообщение и нажал кнопку “отправить”.

– Могу я чем-то помочь? – механически спросил он, по-прежнему не отрываясь от экрана.

– А то нет? – раздался голос. Две огромные лапы земноводного клацнули по стойке.

Билли повернулся и заглянул прямо в огромную пасть демона, стремительно надвигавшуюся на него. Он изо всех сил оттолкнулся от клавиатуры. Острый каблук зацепился за обод стула, и Билли опрокинулся на спину, а пасть захлопнулась над самой его головой. Билли испустил долгий вой пароходной сирены и под прикрытием стойки на четвереньках кинулся к служебному кабинету. Бросив взгляд через плечо, он увидел, как демон перелезает через стойку.

Оказавшись в кабинете, Билли вскочил на ноги и захлопнул за собой дверь. Уже приготовившись выскочить через другой выход, он услышал, как за спиной дверь слетела с петель и с грохотом ударилась о стену.

Задний выход из кабинета вел в длинный коридор с номерами. На бегу Билли стучал кулаком во все двери, но никто ему не открыл. Никто даже возмущаться не стал.

Билли обернулся и увидел, что туша демона заполнила собой весь дальний конец коридора. В тесном пространстве тварь перемещалась на четвереньках – неуклюже, точно подбитая летучая мышь. Билли сунул руку в карман, нащупал ключ-вездеход и рванул по коридору за угол. Огибая его, он подвернул лодыжку. Боль белым пламенем вспыхнула в ноге, Билли вскрикнул. Доковылял до ближайшей двери. В голове мелькали кадры из фильмов ужасов: женщины подворачивают лодыжки и слабо оседают прямо в лапы чудовищ. Черт бы побрал эти каблуки.

Он сунул ключ в замок и обернулся в последний раз. Дверь открылась, Билли ввалился в комнату – в тот же момент чудовище вывернуло из-за угла у него за спиной.

Билли скинул туфлю со здоровой ноги и заковылял по пустому номеру к раздвижной стеклянной двери. Заперта на засов – для безопасности. Билли упал на колени и принялся его отдирать. Свет в комнату проникал только из вестибюля – но тут и он померк. Монстр пытался втиснуться в дверь.

– Да кто ты такой, твою мать? – завопил Билли.

Монстр остановился посреди номера. Он весь скрючился, но плечами все равно упирался в потолок. Билли съежился у стеклянной двери, все еще пытаясь нащупать засов. Чудище оглядело комнату – его голова поворачивалась влево и вправо, как прожекторная установка. К изумлению Билли, оно протянуло лапу и включило свет. Кажется, тварь рассматривала кровать.

– А здесь есть “Волшебные Пальчики”? – спросил монстр.

– Что? – не поверил своим ушам Билли. Вопрос вылетел истошным воплем.

– Кровать оборудована “Волшебными Пальчиками”, правда?

Билли выдрал засов из пазов и швырнул его в монстра. Тяжелая стальная полоса ударила чудовище прямо в морду и с лязгом грохнулась на пол. Чудище словно не заметило. Билли дернул защелку на двери.

Чудовище сделало один шаг, протянуло лапу и захлопнуло дверь одним когтистым пальцем. В отчаянии Белли дергал дверь, но та не подавалась. И он рухнул монстру под ноги с долгим воплем агонии.

– Дай четвертачок, – попросило чудовище.

Билли смотрел прямо в огромную морду ящера. Ухмылка на морде была фута в два шириной.

– Четвертачок дай, – повторило чудище.

Билли полез в карман, выгреб горсть мелочи и робко протянул монстру.

По-прежнему придерживая дверь одной лапой, тварь сгребла монету, захватив ее двумя когтями, как китайскими палочками для еды.

– Спасибо, – поблагодарило чудище. – Я люблю “Волшебные Пальчики”. – Демон отпустил дверь: – Можешь идти.

Не успев ничего подумать, Билли дернул дверь и вынырнул наружу. Но не успел он подняться на ноги, как что-то сзади схватило его за пятку и снова втащило внутрь.

– Я пошутил. Ты не можешь идти.

Засовывая монетку в щель массажного устройства у кровати, монстр держал Билли за пятку вниз головой. Тот бился в воздухе, орал и царапал демона – но только ободрал ногти о чешую. Потом монстр взял Билли на руки, точно плюшевого медвежонка, и лег на кровать. Ноги его свисали с одного конца, голова упиралась в комод у противоположной стены.

Кричать Билли уже не мог – не осталось дыхания. Чудовище высвободило одну лапу и легонько ткнуло длинным когтем Билли в ухо.

– Ну как можно не любить “Волшебные Пальчики”? – сказало оно. И вогнало коготь Билли в мозг.

18

Рэчел

После смерти Мерла Рэчел носила траур ровно столько времени, сколько потребовалось суду, чтобы передать ей имущество покойного мужа. После чего она продала “чессну” и трейлер, купила себе старенький “фольксваген” и по совету женщин из приюта направилась в Беркли. Там, утверждали они, Рэчел найдет целую общину женщин, которые помогут ей больше никогда не попадать на колесо пыток. И они оказались правы.

В Беркли ее встретили с распростертыми объятиями. Помогли найти жилье, записали на курсы аэробики и самоактуализации, научили защищаться, питаться и, самое главное, уважать себя. Рэчел сбросила вес и окрепла. Она процветала.

Не прошло и года, как на остатки наследства она арендовала небольшую студию рядом с Калифорнийским университетом и стала преподавать интенсивную аэробику. Вскоре ее репутация крутой и властной суки-инструкторши упрочилась. На занятия записывались в очередь. Толстая некрасивая девочка превратилась в прекрасную сильную женщину.

Рэчел вела по шесть занятий в день, проходя все тяготы каждой тренировки вместе с ученицами. Через несколько месяцев такого режима она заболела: однажды утром сил хватило только на то, чтобы позвонить ученицам и отменить занятия. А одна из них, статная седая женщина за сорок по имени Белла несколько часов спустя стояла у нее на пороге.

Только войдя, Белла принялась распоряжаться:

– Снимай с себя все и отправляйся в постель. Сейчас принесу тебе чаю. – Голос у нее был низкий и сильный, но почему-то успокаивал. Рэчел подчинилась. – Не знаю, чем ты там думаешь, если считаешь, что заслужила такое наказание, Рэчел, – продолжала Белла. – Но этому пора положить конец.

Белла присела на край кровати, глядя, как Рэчел пьет чай.

– А теперь перевернись на живот и расслабься.

Белла намазала спину Рэчел ароматным маслом и начала втирать его длинными медленными движениями – сначала просто размазывая по коже, потом вонзаясь пальцами в мускулы, пока Рэчел не начала вскрикивать от боли. Когда массаж закончился, Рэчел почувствовала, что устала еще сильнее. И глубоко уснула.

А когда проснулась, Белла повторила тоже самое, заставив Рэчел выпить горький чай и размяв ей мускулы так, что они заболели. И снова Рэчел уснула.

Проснувшись в четвертый раз, она опять приняла от Беллы чай, но теперь та велела ей лечь на спину. Руки Беллы нежно играли телом Рэчел, задерживаясь между ног и на груди. Сквозь чайный туман в голове Рэчел заметила, что Белла почти нага, и тело ее благоухает все тем же ароматным маслом.

Рэчел и в голову не пришло сопротивляться. Едва переступив порог ее дома, Белла взяла власть в свои руки, а Рэчел повиновалась. И в тусклом свете маленькой квартирки около Калифорнийского университета они стали любовницами. Прошло два года с тех пор, как Рэчел в последний раз была с мужчиной. Пока она обменивалась нежными ласками с Беллой, ей было наплевать, окажется ли она с мужчиной когда-нибудь снова.

Когда Рэчел окончательно встала на ноги, Белла познакомила ее с группой других женщин – раз в неделю они собирались у Беллы дома, устраивали церемонии и проводили ритуалы. Среди этих женщин Рэчел познала новую силу, которую носила в себе, – силу Богини. Белла учила ее всем хитростям белой магии, и вскоре Рэчел уже верховодила в их шабашах, а Белла взирала на нее со стороны, как гордая мать.

– Управляй голосом, – говорила она. – Что бы ты ни говорила, слова должны звучать, как заклинание Богини. Заклинание должно захватывать весь шабаш. В этом весь смысл чар, дорогая моя.

Рэчел отказалась от квартиры и переехала в отреставрированный викторианский особняк Беллы. Впервые в жизни она была по-настоящему счастлива. Разумеется, длилось это недолго.

Придя однажды домой, она застала Беллу в постели с профессором музыки – лысым, но с бакенбардами. Рэчел пришла в ярость. Она замахнулась на профессора каминной кочергой и выгнала голышом на улицу. Тот удрал, прикрывая свое возбуждение скомканным твидовым пиджаком и вельветовыми брюками.

– Ты же говорила, что любишь меня! – орала Рэчел.

– Но я тебя действительно люблю, дорогая моя. – Казалось, Беллу происшествие вовсе не расстроило. Голос ее был глубок и размерен, как заклинание. – Здесь все дело во власти, а не в любви.

– Если я не выполняю твои прихоти, скажи мне об этом.

– Ты самая изумительная любовница, которую я знала в своей жизни, Рэчел. Но доктор Менденхолл владеет закладной на наш дом. И заклад этот – беспроцентный, если ты не заметила.

– Ты шлюха!

– А разве мы все – не шлюхи, дорогая моя?

– Я – нет.

– И ты. И я. И Богиня. У всех нас есть своя цена. Будь то любовь, деньги или власть, Рэчел. Как ты думаешь, почему все женщины у тебя на занятиях соглашаются терпеть столько боли?

– Ты уходишь от темы.

– Отвечай, – настаивала Белла. – Почему?

– Им хочется иметь здоровое тело. Им нужен крепкий сосуд, чтобы хранить там крепкий дух.

– Да крепкий дух им – до крысиной задницы. Им хочется иметь тугую жопку, чтобы их хотели мужчины. Отрицать это они будут до смерти, но это так. И чем скорее ты это поймешь, тем скорее осознаешь собственную силу.

– Ты больна. Это противоречит всему, чему ты меня учила.

– Это самое важное, чему мне предстоит тебя научить, поэтому слушай хорошенько. Знай свою цену, Рэчел.

– Нет.

– Ту считаешь меня дешевой шлюхой, так? Думаешь, что сама выше того, чтобы продавать себя? Сколько ты платишь за жилье?

– Я предлагала. Ты сказала, что это неважно. Я любила тебя.

– Значит, вот твоя цена.

– Это не цена. Это любовь.

– Продано! – Белла встала с кровати и двинулась через комнату. Длинные седые волосы летели за ней. Она достала из шкафа халат, накинула и затянула поясок. – Люби меня такой, какая я есть, Рэчел. Так же, как я тебя люблю такой, какая ты есть. Ничего не изменилось. Доктор Менденхолл вернется, скуля, как щенок. Если тебе станет от этого лучше, можешь принять его сама. Или можем вдвоем.

– Ты омерзительна. Как ты могла даже предложить мне такое?

– Рэчел, пока ты видишь в мужчинах людей, у нас с тобой будет проблема. Они – существа низшего порядка, неспособные к любви. Как могут несколько мгновений животного трения с недочеловеком повлиять на нас? На то, что существует между мной и тобой?

– Ты говоришь, как мужчина, которого застали со спущенными штанами.

Белла вздохнула.

– Я не хочу, чтобы ты приближалась к остальным, пока не успокоишься. У меня в шкатулке с драгоценностями есть какие-то деньги. Возьми их и съезди в Эсален на недельку. Обдумай все хорошенько. Когда вернешься, тебе станет лучше.

– А остальные? – спросила Рэчел. – Каково будет им, когда они узнают, что вся эта магия, вся эта духовность, которую ты проповедуешь, – просто куча дерьма?

– Всё – правда. Они следуют за мной, потому что восхищаются моей силой. А это – часть моей силы. Я никого не предала.

– Ты предала меня.

– Если ты действительно так думаешь, тебе, наверное, лучше уйти. – Белла скрылась в ванной и пустила воду.

Рэчел вошла следом.

– Почему это я должна уходить? Я просто могу им все рассказать. Я теперь знаю столько же, сколько и ты. Я могу повести их за собой.

– Дорогая моя Рэчел. – Белла наливала в ванну масла и не подняла головы. – Неужели ты ничему не научилась, убив своего мужа? Разрушение – мужской путь.

Рэчел как громом поразило. Она рассказывала Белле о несчастном случае, но не о том, что сама вызвала его. Об этом она не рассказывала никому.

Наконец Белла взглянула на нее.

– Можешь остаться, если хочешь. Я по-прежнему тебя люблю.

– Я уеду.

– Прости меня, Рэчел. Мне казалось, ты более совершенное существо. – Белла выскользнула из халата и погрузилась в воду.

Рэчел стояла в дверях и смотрела на нее.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Знаю, дорогая моя. А теперь собирай вещи.

Рэчел было тошно от мысли, что она останется в Беркли, где все напоминало о Белле, куда бы она ни пошла. Она сложила вещи в “фольксваген” и месяц раскатывала по всей Калифорнии – искала, куда бы пристроиться. А однажды утром, читая за завтраком газету, наткнулась на колонку под заголовком “Факты о Калифорнии”. Простой список цифр, сообщавший читателям смутную информацию: какой округ производит больше всего фисташек (Сакраменто), где больше шансов угнать автомобиль (в Северном Голливуде), и так далее. Посреди смеси незначительной на первый взгляд статистики имелась и такая цифра: город в Калифорнии, где больше всего разведенных женщин на душу населения. Хвойная Бухта. Рэчел нашла свою землю обетованную.

Теперь же, пять лет спустя, она прочно утвердилась в местном обществе – женщины ее уважают, мужчины ее вожделеют и боятся. Она продвигалась не спеша – вербовала только тех женщин, которые сами искали ее, преимущественно тех, кто находился на грани развода, кому нужно было на кого-то опереться. Рэчел поддерживала их, давала то, чего им хотелось, а взамен они дарили ей свою верность. Лишь полгода назад она посвятила в свой шабаш тринадцатого и последнего члена.

Наконец, Рэчел могла начать выполнять те ритуалы, которым так старательно училась у Беллы. Много лет казалось, что они не приносят результатов, и Рэчел списывала неудачи на неполный состав. Теперь же она начала подозревать, что земная магия, к которой они постоянно обращались, просто не работает – в ней нет истинной силы и власти.

Она могла подвигнуть свой шабаш на что угодно, и ее приказ будет выполнен. Это тоже какая-то власть. Она умела добиваться чего-то от мужчин одним соблазнительным взглядом – и в этом была власть. Но всего этого недостаточно. Ей хотелось, чтобы магия заработала. Ей хотелось подлинной власти.

В “Пене дна” Цап учуял жажду власти, снедающую Рэчел, и признал в ней душу, родственную прежним своим безжалостным хозяевам. И ночью, пока Рэчел лежала в темноте своей хижины и размышляла о собственном бессилии, демон явился ей.

Вечером она заперла дверь скорее по привычке, чем из необходимости – преступность в Хвойной Бухте стремилась к нулю. И около девяти часов услышала, как кто-то пытается открыть ее снаружи.

Рэчел села в постели:

– Кто там?

Словно в ответ дверь медленно прогнулась внутрь, косяк треснул и откололся. Дверь распахнулась за ней никого не было. Рэчел натянула одеяло до подбородка и забилась в дальний угол кровати.

– Кто здесь?

Из тьмы прорычало:

– Не бойся. Я не обижу тебя.

Луна светила ярко. Если на пороге кто-то стоял, его силуэт был бы виден в дверном проеме, но сколько Рэчел ни всматривалась, различить ничего не могла.

– Кто ты? Что тебе нужно?

– Нет – это тебе что-то нужно, – ответил голос.

Рэчел испугалась по-настоящему. Голос раздавался из пустоты футах в двух от ее кровати.

– Я первой спросила. Ты кто?

– Ууууууууууууууу, призрак ушедшего Рождества.

Рэчел ткнула себя в ногу ногтем большого пальца – не снится ли ей это. Не снилось. Она действительно разговаривает с бестелесным голосом, как это ни противно.

– Рождество наступит только через несколько месяцев.

– Да знаю. Я соврал. Не призрак я ушедшего Рождества. Я это однажды в кино услыхал.

– Кто ты такой?! – Рэчел была на грани истерики.

– Я – все твои мечты.

Должно быть, кто-то подложил в хижину динамик. Страх Рэчел сменился яростью. Она вскочила с постели и кинулась на поиски мерзкого устройства. Но не сделав и двух шагов, столкнулась с чем-то и упала на пол. Что-то похожее на когти обхватило ее за талию. Она почувствовала, как ее приподнимают и снова кладут на кровать. Ее охватила паника, и она завопила. Мочевой пузырь не выдержал.

– Довольно! – Голос заглушил ее вопли. Окна хижины задребезжали. – У меня нет времени.

Рэчел съежилась. Дыхание спирало в груди, в голове шумело. Она начала было проваливаться в обморок, но что-то схватило ее за волосы и выдернуло обратно. Ее разум метался, пытаясь обрести опору в реальности. Призрак – это призрак. Она верит в привидения? Наверное, пора поверить. Может… может, это он – вернулся отомстить ей?

– Мерл, это ты?

– Кто?

– Прости меня, Мерл, мне пришлось...

– Кто такой Мерл?

– Так ты не Мерл?

– Никогда не слыхал о таком.

– Тогда кто же? Кто ты такой, черт тебя побери?

– Я – разгром всех твоих врагов. Я – власть, которой ты жаждешь. Я – в прямом эфире, непосредственно из преисподней – демон по имени Цап! Та-та-дамм! – По полу что-то защелкало, точно отбили чечетку.

– Ты – дух Земли?

– Э-э, м-м, да, я – дух Земли. Это я. Цап, дух Земли.

– Но я думала, что ритуал не действует.

– Ритуал?

– Мы пытались вызвать тебя на прошлой неделе, но мне показалось, что он не подействовал, потому что я не очертила круг власти девственным клинком, обагренным кровью.

– А что ты взяла вместо него?

– Пилочку для ногтей.

Повисла пауза. Неужели она оскорбила духа Земли? Первое свидетельство того, что ее волшебство – действительно волшебство, и надо же так опростоволоситься, использовав второсортный материал для ритуала.

– Прости меня, – забормотала Рэчел, – но сейчас очень непросто найти девственный клинок, обагренный кровью.

– Все в порядке.

– Если бы я знала, я бы...

– Да нет, в самом деле все нормально.

– Ты оскорблен, Великий Дух?

– Я собираюсь оделить величайшей властью на свете женщину, которая рисует в грязи круги пилочкой для ногтей. Прямо не знаю. Дай подумать секундочку.

– И тогда ты подаришь гармонию сердцам всех женщин нашего шабаша?

– Что ты мелешь, мать твою за ноги? – громыхнул голос.

– Именно для этого мы призывали тебя, о Дух – чтобы ты принес нам гармонию.

– Я еще вернусь к тебе, ведьма, после рекламной паузы. Если я обрету то, чего ищу, мне потребуется, чтобы ты отвергла Творца и выполнила ритуал. А взамен тебе будет вручена власть, которой ты сможешь править всей Землей. Ты сделаешь это?

Рэчел не верила своим ушам. Признать, что ее магия действует, – уже огромный шаг вперед. Но когда предлагают править всем миром? Она не была уверена, что карьера тренера по аэробике подготовила ее к такому повороту.

– Говори, женщина! Или ты предпочтешь всю жизнь выуживать комки волос из душевых стоков и обрезки ногтей из пепельниц?

– Откуда ты знаешь?

– Я уничтожал язычников, когда еще был жив Карл Великий. А теперь отвечай, ибо во мне просыпается голод, и я должен идти.

– Уничтожал язычников? Я думала, духи Земли – добрые.

– Всякое бывает. Ну – ты отрекаешься от Творца?

– Отречься от Богини? Даже не знаю...

– Да при чем тут Богиня? От Творца!

– Но Богиня...

– Неправильный ответ. От Творца Всемогущего. Помоги мне, малышка, – мне не дозволено вслух произносить это имя.

– Ты имеешь в виду – от христианского Бога?

– Бинго! Отрекаешься?

– Я давным-давно это сделала.

– Хорошо. Подожди здесь. Я сейчас вернусь.

Рэчел хотела сказать еще что-то на прощанье, но слова не шли в голову. Она услышала, как снаружи зашуршали листья, и подбежала к двери. Под ровным лунным светом на ближайшем пастбище бродил крупный рогатый скот, и между силуэтами что-то передвигалось. И чем дальше к городу оно уходило, тем больше становилось.

19

Дом Дженни

Дженни поставила “тойоту” за “шевроле” Трэвиса и погасила фары.

– Ну? – спросил Трэвис.

– Вам не хотелось бы зайти ко мне?

– Зайти? – Трэвис сделал вид, что ему нужно подумать. – Да, очень хотелось бы.

– Дайте мне только одну минутку – я расчищу нам дорогу, хорошо?

– Запросто. Мне все равно в машине нужно кое-что проверить.

– Спасибо. – Дженни с облегчением улыбнулась.

Они вылезли из машины. Дженни вошла в дом, а Трэвис привалился к “шевроле” и подождал, пока она скроется внутри. Затем рванул на себя дверцу и заглянул внутрь.

Цап сидел на пассажирском месте, уткнувшись носом в комиксы. Оторвавшись от книжки, он ухмыльнулся:

– О, уже вернулся?

– Радио включал?

– Что ты!

– Молодец. Оно подключено прямо к аккумулятору. Сядет сразу.

– Даже не трогал.

Трэвис бросил взгляд на чемодан на заднем сиденье.

– Присматривай за ним.

– Будет сделано.

Трэвис не двигался с места.

– Что-то не так?

– Ты какой-то ужасно покладистый.

– Я же тебе сказал: мне просто нравится, что ты хорошо проводишь время.

– Тебе, наверное, всю ночь в машине просидеть придется. Не проголодался, я надеюсь?

– Очнись, Трэвис. Я вчера ночью поужинал.

Трэвис кивнул:

– Чуть позже еще проверю, так что сиди смирно. – И он захлопнул дверцу.

Цап вскочил на ноги и выглянул из-за приборной доски. Трэвис заходил в дом. Забавно – оба думали об одном и том же: скоро все это закончится.

Цап кашлянул. Изо пасти вылетел острый красный каблук и ударился в ветровое стекло, забрызгав его адской слюной.

Роберт оставил свой грузовик в квартале от бывшего дома и дальше поплелся пешком, с ужасом надеясь, что застанет Дженни с мужчиной. Подходя, он увидел перед ее “тойотой” чей-то старый “шевроле”.

В уме он пробегал эту сцену сотни раз. Он выходит из тьмы, застает ее с этим парнем и кричит: “Ага!” На этом картинка обрывалась.

Но в чем же смысл? На самом деле, Роберту вовсе не хотелось заставать ее врасплох. Напротив, он мечтал, чтобы она кинулась к дверям, а по щекам ее струились слезы. Чтобы она обхватила его руками и взмолилась: вернись домой, милый. Он хотел успокоить ее: все будет хорошо, я прощаю тебя за то, что ты меня вышвырнула из дому. Такую сцену он тоже пробегал в уме сотни раз. И картинка обрывалась после того, как они предавались любви в третий раз.

Но “шевроле” в его сценариях не фигурировал. Точно рекламный трейлер из кино, дразнилка. “Шевроле” означал, что Дженни не одна. Кого-то, в отличие от Роберта, она пригласила. В мозгу замелькали новые сцены: вот он стучится в дверь, Дженни с неохотой открывает, он смотрит через ее плечо и видит на диване чужого мужика. Его посылают прочь. Этого Роберт вынести не мог. Слишком реально.

Может быть, там вообще не парень. Может, какая-нибудь тетка из ее шабаша – заехала утешить Дженни в трудную минуту. И тут к нему снова вернулся прежний сон. Он привязан к стулу посреди пустыни и смотрит, как Дженни занимается любовью с другим мужчиной. А маленький монстр сует ему в рот соленые печенюшки.

Роберт понял, что уже несколько минут неподвижно стоит посреди улицы и глазеет на свой дом. Терзает себя. Да будь же ты взрослым. Подойди и постучи в дверь. Если она не одна, извинись и скажи, что зайдешь попозже. В груди от этой мысли резануло.

Нет, лучше просто уйти. Вернуться в трейлер к Сквозняку и позвонить ей завтра. Еще одна ночь с такой сердечной болью – непереносимо. В груди закололо еще сильнее.

Нерешительность Роберта всегда раздражала Дженни. Теперь же его просто парализовало. “Просто выбери направление и иди, Роберт, – сказала бы она. – Хуже, чем сейчас, когда ты стоишь тут и жалеешь себя, уже не будет”.

Но это – единственное, что у меня получается хорошо, подумал он.

Из-за угла вывернул грузовик и медленно покатился по улице. Роберта будто ошпарило – он кинулся к “шевроле” и пригнулся за ним. Прячусь перед своим собственным домом. Это же глупо. Но все равно – если кто-то его заметит, то поймет, насколько жалок он и слаб. А Роберту не хотелось, чтобы это видели.

Грузовик притормозил перед домом, почти остановился, потом водитель поддал газу, и машина рванулась дальше. Роберт еще несколько минут просидел на корточках за “шевроле”.

Он должен убедиться.

“Просто выбери направление и иди”. Ладно, он сначала заглянет в окно. На улицу из гостиной выходило два – до них футов шесть. Старые, с отодвигающимися рамами. Прямо под окнами – ящики с геранью. Если крепкие, то он подтянется и заглянет в щель между штор.

Шпионить за собственной женой – мерзко. Грязно. Это извращение. Роберт помедлил, но потом пересек двор. Мерзость, грязь и извращение гораздо лучше его нынешней жизни.

Он схватился за край ящика с цветами и проверил его на прочность. Выдержит. Подтянулся, уперся подбородком в край и заглянул в щелочку.

Они сидели на тахте спиной к нему – Дженни и какой-то мужчина. На миг ему показалось, что Дженни – голая, но потом он заметил тонкие бретельки черного платья. Она давно уже не надевала это платье. Не тот подтекст, говорила она. В смысле – слишком откровенное.

Зачарованный, Роберт смотрел на них, попав в ловушку собственных страхов, точно олень в перекрестье фар. Мужчина повернул голову, чтобы сказать что-то Дженни, и Роберт разглядел его в профиль. То был парень из его кошмара – парень, которого он видел сегодня в “Пене дна”.

Дальше выдержать он уже не мог. Роберт сполз на землю. Внутри бился узел отчаянных вопросов. Кто этот тип? Что в нем такого замечательного? Что есть у него и чего нет у меня? И хуже всего – сколько уже это тянется?

Роберт заковылял от дома к дороге. Они сидят в его доме, на его тахте – той самой, на которую они с Дженни так долго копили деньги. Как она могла? Неужели в доме больше ничто не напоминает ей об их союзе? Как может она сидеть на его тахте с другим мужчиной? А трахаться они будут на его постели? При этой мысли боль в груди вспыхнула снова – так сильно, что его чуть не согнуло пополам.

Расколошматить вдребезги его машину? Но от нее и так мало что осталось. Проткнуть шины? Разбить ветровое стекло? Нассать в бензобак? Нет, это равносильно признанию в том, что он за нею шпионил. Но сделать что-то надо.

Может быть, в машине что-нибудь подскажет ему, кто этот похититель чужих жен? Роберт заглянул в окно “шевроле”. Видно немного: несколько оберток от какой-то мусорной жратвы, комиксы на переднем сиденье и алюминиевый чемоданчик – на заднем. Роберт сразу его узнал. Он раньше носил в таком свою камеру. Теперь же камеру он продал, а чемодан дал попользоваться Сквозняку.

Так этот парень – фотограф? Выяснить можно только одним способом. Роберт чуть помедлил, задержав руку на дверце. А если он выйдет и увидит, как Роберт роется в его машине? Что он тогда сделает? На хрен. Ублюдок бесцеремонно роется в его жизни – разве нет? Роберт подергал дверцу. Не заперта. Он распахнул ее и потянулся к чемодану.

20

Эффром

Он был солдатом. И, как все солдаты, в свободную минуту думал о доме и девчонке, что ждет его там. Он сидел на холме и смотрел на английские холмы, расстилавшиеся перед ним. Было темно, но глаза за долгое время на посту привыкли к темноте. Он курил сигарету и смотрел на узоры, которые луна рисует на склонах, проглядывая меж низких рваных облаков.

Простой семнадцатилетний мальчишка. Влюбленный в синеглазую девушку по имени Аманда. У нее были каштановые волосы и нежный пушок на бедрах, который щекотал ему ладони, когда он залезал к ней под юбку. На ее бедрах он видел осеннее солнышко, хотя сейчас смотрел на зеленые весенние холмы Англии.

Облака расступились, и луна осветила все вокруг.

Девчонка стянула его штаны до колен.

До окопов оставалось лишь четыре дня. Он затянулся поглубже, загасил сигарету в траве и со вздохом выпустил из легких дым.

Девчонка крепко и влажно поцеловала его и потянула к себе.

На дальнем холме появилась тень – черная и четкая. Он видел, как она покачивается над освещенными склонами. Не может быть, подумал он. Они никогда не летают при полной луне. Под покровом облаков?

Он посмотрел на небо, надеясь разглядеть дирижабль, но не увидел ничего. Все было тихо, если не считать брачных песен сверчков. Нигде ни звука – только движется эта черная тень. Видение пропало. Все превратилось в эту огромную сигарообразную тень, которая приближалась к нему молча, точно сама смерть.

Он знал, что нужно бежать, поднимать тревогу, предупредить друзей – но лишь сидел и наблюдал. Тень закрыла луну, и он содрогнулся – воздушный корабль нависал прямо над ним. Он слышал только гул моторов, когда корабль пролетал над головой. Потом его снова залил лунный свет, тень оказалась за спиной. Он выжил. Дирижабль с брюхом, набитым смертью. А потом он услыхал взрывы, повернулся и увидел вспышки и пожары вдалеке, раздались крики – его друзья на базе проснулись и поняли, что горят. Он застонал и свернулся калачиком, вздрагивая всякий раз, когда взрывалась новая бомба.

А потом проснулся.

Нет в мире справедливости – Эффром был в этом абсолютно уверен. Ни на йоту, ни на крупицу, ни на молекулу справедливости на всем белом свете. Если бы справедливость существовала, разве преследовали бы его военные кошмары? Разве терял бы он сон из-за событий, случившихся больше семидесяти лет назад? Нет, справедливость – миф, и, как все мифы, она давным-давно умерла. Ее придушила реальность жизни.

Оплакивать кончину справедливости было слишком неуютно. Жена постелила фланелевые простыни, чтобы в ее отсутствие ему было уютно и тепло. (После стольких лет они по-прежнему спали вместе. Им и в голову не приходило, что можно спать как-то иначе.) И теперь простыни насквозь промокли от пота и неприятно холодили тело. Пижама липла к Эффрому, будто саван под дождем.

Пропустив вчера послеобеденный сон, он отправился в постель пораньше – в надежде на кусочек сна про женщин в радужных трико, – но подсознание сговорилось с желудком и вместо женщин в радужных трико показало кошмар. Сидя на краю постели, Эффром слышал, как желудок урчит, точно котел людоеда, пытаясь переварить его изнутри целиком.

Сказать, что Эффром был неважным поваром, было бы легким преуменьшением – все равно что утверждать, будто геноцид – не очень эффективная стратегия связей с общественностью. Он раз и навсегда решил, что замороженные стейки – вполне сносная еда, не хуже любой другой, и больше не бросал вызов своим кулинарным способностям. Эффром скрупулезно изучал инструкции на вакуумной упаковке, потом пускался в несложные математические подсчеты, чтобы ускорить процесс: двадцать минут при 375 градусах равняются одиннадцати минутам при 575 градусах. Результаты применения формулы напоминали брикеты древесного угля с замороженной сердцевиной, но поскольку Эффром торопился лечь спать, то он утопил брикеты в кетчупе и проглотил их. Не ведал он только одного: это призраки стейков навещали его в ночи, приняв образы черных цеппелинов. Никогда еще ему не было так страшно – даже на передовой, когда над головой свистели пули, а ветерок приносил горчичный газ. И страшнее всего была тень, безмолвно скользившая над холмами.

Сидя на кровати, Эффром ощущал, что его всего парализовало страхом. Сон медленно таял в сознании, но вместо облегчения от того, что он проснулся дома, в безопасности собственной постели, Эффрому чудилось, что реальность уготовила кошмар похуже. По дому кто-то ходил. Кто-то грохотал громче, чем двухлетний карапуз в состязании кастрюльных барабанщиков.

И этот кто-то топал сейчас через гостиную. Полы в доме были деревянными, и Эффром помнил наизусть скрип каждой половицы. Вот заскрипело в коридоре. Грабитель открыл дверь ванной в двух комнатах от его спальни.

Эффром вспомнил о старом пистолете, который хранился в ящике с носками. Хватит ли времени?Он стряхнул с себя ужас и заковылял к комоду. Ноги подкашивались, и он чуть не растянулся у кровати.

Теперь пол скрипел перед спальней для гостей. Открылась дверь.

Скорее!

Эффром вытянул ящик и начал рыться в носках. Английский револьвер, который он привез с войны, “уэбли” с барабаном под автоматические патроны 45 калибра. Эффром разломил его, как дробовик, и заглянул в барабан. Пусто. Не закрыв револьвер, он зарылся в носки, разыскивая патроны. В металлических коробочках-полумесяцах хранилось по три патрона, чтобы можно было зарядить весь барабан двумя быстрыми движениями. Англичане продумали систему так, чтобы патроны подходили и к американскому “кольту”.

Эффром нащупал одну полуобойму и загнал патроны в барабан. После чего прислушался к звукам.

Дверная ручка повернулась. Нет времени. Он защелкнул наполовину заряженный револьвер. Дверь начала медленно приоткрываться. Эффром направил “уэбли” в ее центр и нажал на спуск.

Револьвер щелкнул – боек попал на пустой цилиндр. Он нажал на курок снова, и раздался выстрел. В крохотной спальне громыхнуло так, точно настал конец света. В двери образовалась огромная неровная дыра. В коридоре высоко, безумно заверещал женский голос. Эффром уронил револьвер.

Целую секунду он стоял на месте, а в голове отдавалось эхо выстрела и женский вопль.

– Боже… Аманда? – Он ринулся вперед. – Господи, Аманда! Ох ты ж...

Он распахнул дверь, отскочил назад и схватился за грудь.

В коридоре на четвереньках стояло чудовище. Его голова и грудь заполняли собой весь проем. Чудовище смеялось.

– Обманули дурака на четыре кулака, – пропело оно.

Эффром попятился к кровати и рухнул на нее. Рот его дергался, точно сбрендившие заводные челюсти, но наружу не выходило ни звука.

– У тебя твердая рука, старикан, – произнес монстр. Эффром увидел расплющенную пулю у него над верхней губой – она прилипла, будто непристойная кокетливая мушка. Одним когтем чудовище смахнуло ее с морды, и пуля глухо стукнулась о ковер.

Эффрому стало трудно дышать. С каждым вдохом в груди становилось все туже. Он соскользнул на пол.

– Не вздумай помирать, старик. Мне у тебя нужно кое о чем спросить. Ты и представить себе не можешь, как я рассержусь, если ты сейчас откинешь копыта.

Сознание Эффрома закрутило белым вихрем. В груди все горело. Он ощущал, что кто-то с ним разговаривает, но слов понять не мог. Попытался заговорить сам, но ничего не получилось. Наконец, дыхание вернулось.

– Прости меня, Аманда. Прости меня... – выдавил он.

Чудовище заползло в комнату и положило лапу Эффрому на грудь. Сквозь пижаму тот ощутил жесткость чешуи. Сил сопротивляться уже не оставалось.

– Нет! – взревело чудище. – Ты не умрешь!

Эффром находился уже не у себя в спальне – он сидел на склоне английского холма и смотрел, как к нему подползает черная тень смерти. Только теперь цеппелин метил в него, а не в базу. Он сидел на холме и ждал смерти. Прости меня, Аманда.

– Только не сегодня.

Кто это сказал? На холме он был один. Боль в груди вдруг стала непереносимой. Тень дирижабля начала таять, за ней рассосались и английские холмы. Эффром слышал собственное дыхание. Он снова был у себя в спальне.

Грудь наполняло теплое свечение. Он посмотрел вверх – над ним нависало чудовище. Боль в груди постепенно утихала. Он схватил лапу монстра и попытался оторвать от груди, но та не подалась. Когти не впивались в тело – лапа просто лежала у него на груди.

Чудовище заговорило:

– У тебя так хорошо все с пистолетом вышло. Я даже подумал: а у старика хватает сметки. А ты вдруг слюни распустил, раскашлялся и испортил первое впечатление. Где же твое самоуважение, старик, а?

Эффром почувствовал, как тепло разливается по всем конечностям. Разуму хотелось отключиться, нырнуть под одеяло бессознательного и съежиться там в ожидании рассвета, но что-то не отпускало его.

– Так лучше, правда? – Чудовище убрало лапу и отступило в угол спальни, где уселось по-турецки, точно огромный Ящерный Будда. Когда монстр поворачивал голову, острые уши скребли о потолок.

Эффром посмотрел на дверь. От чудовища до нее было футов восемь. Если бы удалось выскочить... Насколько проворна тварь таких размеров в тесном доме?

– У тебя штанишки мокрые, – сказало чудовище. – Переоденься, а то простудишься и помрешь.

Эффрома подивился сдвигу реальности, на который оказался способен его рассудок. Он принимает происходящее как должное! В его доме расселся какой-то монстр, разговаривает с ним, а он, Эффром, принимает это как должное. Бред.

– Ты не настоящий, – сказал он.

– Ты тоже, – огрызнулось чудовище.

– Я настоящий. – Эффром почувствовал себя очень глупо.

– А докажи.

Эффром откинулся на подушку и задумался. Страх сменился изумлением.

– Мне не нужно ничего доказывать. Я – вот он.

– Ну еще бы, – с сомнением в голосе ответило чудовище.

Эффром попробовал встать на ноги и понял, что колени больше не скрипят, да и спина гнется как надо. Артрит, к которому он привык за сорок лет, исчез. Несмотря на всю странность положения, чувствовал он себя великолепно.

– Что ты со мной сделал?

– Я? Я же не настоящий. Как я мог с тобой что-то сделать?

Эффром понял, что загнал себя в метафизический угол, и единственный выход – принимать все как должное и дальше.

– Ладно, – сказал он. – Ты настоящий. Так что ты со мной сделал?

– Не дал тебе загнуться.

Эффром когда-то видел кино: на Землю спускаются пришельцы, которые могут исцелять людей. Перед ним, правда, не симпатичный киношный пришелец с пергаментным лицом и головой-лампочкой, но и не чудовище. Совершенно нормальный гражданин с чужой планеты.

– Ну? – сказал Эффром. – Так тебе нужно позвонить куда-то или что?

– Зачем?

– Домой позвонить. Тебе разве не нужно позвонить домой?

– Ты со мной в игрульки тут не играй, старик. Я хочу знать, зачем к тебе сегодня приходил Трэвис.

– Не знаю я никакого Трэвиса.

– Он приходил к тебе сегодня днем. И ты с ним разговаривал. Я видел.

– Ты имеешь в виду страхового агента? Он хотел поговорить с моей женой.

Монстр метнулся к нему так стремительно, что Эффром рухнул на кровать. Надежда улизнуть через дверь моментально испарилась. Монстр навис над Эффромом; вонь из его пасти ошеломляла.

– Он приходил сюда за магией, и она мне нужна сейчас же, старик, а не то я развешу твои внутренности по всем карнизам.

– Он хотел поговорить с моей женой. Не знаю я ничего ни про какую магию. Может быть, ты не там приземлился. Нужно было в Вашингтоне – это там всем управляют.

Монстр схватил Эффрома и затряс, как тряпичную куклу:

– Где твоя жена, старик?

Эффром слышал, как в черепе погремушкой перекатываются мозги. От хватки чудовища сперло дыхание. Он попробовал что-то ответить, но в горле только слабо и жалко каркнуло.

– Где? – Чудовище швырнуло его на постель.

Воздух обжигающе возвращался в легкие.

– Она в Монтерее, гостит у дочери.

– Когда она вернется? Не лги мне. Я знаю, когда ты лжешь.

– Откуда?

– Только попробуй. Твои кишки отлично украсят этот интерьер.

– Утром.

– Довольно! – рявкнул монстр.

Он схватило Эффрома за плечо и потащил к дверям. Эффром почувствовал, как сустав выскочил из паза, боль пронзила всю грудь и спину. Последняя мысль, мелькнувшая в сознании, была такой: Помоги мне, Господи, я только что убил свою жену.

21

Август Рассол

– Я их нашел. Машина стоит перед домом Дженни Мастерсон.

Август Рассол ворвался домой с пакетами из магазина в каждой руке.

Джан Ген Джан в кухне сыпал соль из большой синей упаковки в кувшин с кока-колой.

Рассол поставил пакеты на каменную плиту перед очагом.

– Помоги перенести остальное – в машине еще много.

Джинн заглянул в пакеты. Один был набит сухими батареями и мотками проводов. Другой – коричневыми картонными цилиндрами дюйма четыре длиной и в дюйм диаметром. Джан Ген Джан вытащил один и принялся разглядывать. С одного торца свисал зеленый водоотталкивающий запал.

– Что это?

– Взрывные шашки. Министерство охоты и рыболовства выдает их рыбакам, чтобы отпугивать котиков от рыболовных сетей. У меня в магазине таких полно.

– Взрывные устройства против демонов бессильны.

– В грузовике еще пять пакетов. Принеси их, будь добр. – Рассол начал выкладывать шашки на плиту. – Я не знаю, сколько у нас осталось времени.

– Я что тебе – презренный раб? Вьючное животное? Неужели я, Джан Ген Джан, Царь Джиннов, должен подносить тяжести невежественному смертному, желающему покорить адского демона какими-то хлопушками?

– О Повелитель, – раздраженно ответил Рассол. – Принеси мне, пожалуйста, эти чертовы пакеты, чтобы я успел все закончить до рассвета.

– Это бесполезно.

– Я не собираюсь его взрывать. Я просто хочу узнать, где он. Если, конечно, ты не соблаговолишь воспользоваться своей великой силой и удержать его от бесчинств самостоятельно, о Царь Джиннов.

– Ты же знаешь, что не соблаговолю.

– Тащи пакеты!

– Ты – глупый, низкий и подлый человечишко, Август Рассол. Да я в мандавошках гаремных шлюх видел больше разума и сообразительности.

Джинн вышел из кухни, и его обвинительная речь заглохла в ночи. Рассол методично обматывал каждую шашку проводом из серебряного волокна, которое разогревалось, когда через него пропускали ток. Очень приблизительный метод детонации, но ночью нормальную взрывчатку найти нелегко.

Через минуту Джинн вернулся с двумя большими пакетами.

– Положи на стулья. – Рассол не оборачиваясь махнул рукой.

– В этих пакетах мука, – сообщил Джан Ген Джан. – Ты собираешься печь хлеб, Август Рассол?

22

Трэвис и Дженни

Что-то в ней было такое, от чего Трэвису неудержимо хотелось вывалить на журнальный столик всю свою жизнь, точно горсть мелочи. Пусть переберет все сама и возьмет, что понравится. Если он задержится здесь до утра, то расскажет ей про Цапа. Но не сейчас.

– Вам нравится путешествовать? – спросила Дженни.

– Устал от разъездов. Пора передохнуть.

Дженни медленно отхлебывала красное вино, расправляя платье уже в десятый раз. Их с Трэвисом все еще разделяла нейтральная зона, пролегавшая по тахте.

– Вы не похожи на страховых агентов, с которыми я раньше сталкивалась. Надеюсь, вы не обидитесь? Просто обычно они одеваются в блейзеры кричащих расцветок, и от них несет дешевым одеколоном. И все как один такие фальшивые.

– Работа такая. – Трэвис надеялся, что в технические детали работы Дженни вдаваться не станет. В страховках он ни черта не смыслил. Эту профессию он выбрал только потому, что Эффром Эллиотт принял его за страхового агента – ничего лучше Трэвис придумать не успел.

– Когда я была маленькой, к нам однажды пришел агент и продал папе страховку, – сказала Дженни. – Он собрал всю семью перед камином и сфотографировал нас “поляроидом”. Очень хороший был снимок. Папа стоял сбоку, очень гордый. А когда мы рассматривали фотографию, агент выхватил ее у папы из рук и сказал: “Какая милая семья”. А потом оторвал папу от снимка: “И как же им теперь жить дальше?” Я расплакалась. А папа очень испугался.

– Извините, Дженни, – сказал Трэвис. Лучше бы он сказал, что торгует швабрами. Интересно, есть у нее какие-нибудь травматические воспоминания о швабрах?

– Вы тоже так поступаете, Трэвис? Пугаете людей и наживаетесь на их страхах?

– А вы как считаете?

– Я же говорю – вы не похожи на обычного страхового агента.

– Дженнифер, я должен вам кое-что сказать...

– Да ничего, извините меня. Не понимаю, зачем на вас наехала. Вы делаете то, что делаете. Я тоже не думала никогда, что буду обслуживать столики.

– А чего вам хотелось? Кем вы мечтали стать в детстве?

– Честно?

– Конечно.

– Я хотела быть мамой. Мечтала о семье, муже, который меня бы любил, об уютном доме. Довольно скромные мечты, правда?

– Ничего плохого в этом нет. И что произошло?

Дженни допила вино и налила еще.

– Семью нельзя завести в одиночку.

– Но все же?

– Трэвис, мне не хочется портить вечер разговорами о моем замужестве. Я пытаюсь сейчас изменить свою жизнь.

Трэвис не стал настаивать. Дженни приняла его молчание за понимание и посветлела.

– А вы о чем мечтали?

– Честно?

– Только не говорите мне, что тоже хотели стать домохозяйкой.

– Когда я был маленьким, домохозяйками хотелось быть всем девочкам.

– Где же вы росли – в Сибири?

– В Пенсильвании. Я вырос на ферме.

– И кем же хотел стать сельский парнишка из Пенсильвании?

– Священником.

Дженни рассмеялась:

– Не знаю ни одного человека, который мечтал бы стать священником. И что вы делали, когда другие мальчишки играли в войнушку? Отпевали павших?

– Нет, все было не так. Моя мать тоже мечтала, чтобы я стал священником. Поэтому когда пришло время, я поехал в семинарию. Но ничего не вышло.

– И вы стали страховым агентом. Наверное, так лучше. Я где-то читала, что все религии и страховые компании держатся только на страхе смерти.

– Довольно цинично, – заметил демоновод.

– Простите, Трэвис. Я никогда не доверяла теории всемогущего божества, которое прославляло бы войну и насилие.

– А следовало бы.

– Вы пытаетесь обратить меня?

– Нет, просто я абсолютно точно знаю, что Бог существует.

– Никто ничего не знает абсолютно точно. У меня тоже есть своя вера. И свои суеверия, и свои сомнения.

– У меня они тоже были.

– Были? И что с ними произошло? К вам посреди ночи спустился Дух Святой и сказал: “Иди, сын мой, и торгуй страховкой”?

– Примерно так. – Трэвис выдавил улыбку.

– Трэвис, вы очень странный человек.

– Честно говоря, мне не хочется говорить о религии.

– Это хорошо. О своих суевериях я расскажу вам утром. Наверное, они вас шокируют.

– Сомневаюсь… Погодите – вы сказали “утром”?

Дженни протянула ему руку. В глубине души она не была уверена в том, что делает, но чувства, что она поступает неправильно, у нее не возникло.

– Я что-то пропустил? – спросил Трэвис. – Мне показалось, вы на меня злитесь.

– Нет же – чего ради мне на вас злиться?

– Из-за моей веры.

– Мне кажется, это очень мило.

– Мило? Мило! Вы считаете, что римская католическая церковь – это мило? Сотни Пап переворачиваются в гробах, Дженни.

– Отлично. Их не приглашали. Двигайтесь ближе.

– Вы уверены? – переспросил он. – Вы довольно много выпили.

Дженни была совершенно не уверена, но все равно кивнула. Она ведь одинока, правда? И он ей нравится, так? Ну вот, черт возьми, отсюда и пляшем.

Трэвис скользнул по тахте ближе и обнял ее. Они поцеловались – сначала неловко: он слишком стеснялся, а она все еще не понимала, стоило ли его приглашать вообще. Трэвис прижал ее к себе, она выгнула спину, и оба забыли о стеснении. Мир снаружи перестал существовать. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, Трэвис зарылся лицом ей в волосы и сжал ее так крепко, что она не могла отстраниться и увидеть слезы в его глазах.

– Дженни, – тихо сказал он. – Уже так давно...

Она прижала палец к его губам и взъерошила ему волосы:

– Все будет отлично. Просто отлично.

Потому ли, что они оба боялись или просто еще не знали друг друга, но свои роли они играли так, что не думали ни о чем, кроме этого мгновения. И роли эти за ночь переменились. Сначала каждый просто давал то, в чем нуждался другой, а потом они играли роли уже ради самого блаженства. Происходило все так: сначала утешала она, а он принимал утешения; потом он стал понимающим советчиком, а она невнятно исповедовалась; затем она превратилась в медсестру, а он – в больного на излечении; он был наивным юным конюхом, а она – герцогиней-соблазнительницей; он – сержантом учебной части, а она – необученным рекрутом; она – жестоким хозяином, он – беспомощной рабыней.

Первые минуты утренней зари застали их голышом на кухонном полу – после того, как Трэвис отыграл разбушевавшегося Годзиллу над ничего не подозревающим Токио. Они сгорбились над тостером, со столовыми ножами в руках – на лезвиях желтели пластинки сливочного масла. Так стоят палачи, ожидая сигнала обрушить топоры на головы жертв. Они умяли булку хлеба, полфунта масла, кварту соевого мороженого, коробку сливочного печенья, пакет несоленых кукурузных чипсов и экологически чистый арбуз – розовый сок ручьями стекал по их подбородкам, а они хохотали как ненормальные.

Насытившиеся, довольные и липкие, они вернулись в постель и уснули, уютно сплетясь конечностями.

Наверное, общей у них была не любовь – скорее, острое желание сбежать от реальности и забыть обо всем на свете. Но они обрели это общее.

А через три часа зазвонил будильник, и Дженни отправилась в кафе “Г. Ф.”. Трэвис спал, и ему ничего не снилось. Он лишь слабо застонал и улыбнулся, когда она поцеловала его в лоб на прощанье.

А когда загремели первые взрывы, он проснулся от собственного крика.

23

Ривера

Вслед за Риверой в трейлер вошли два офицера в форме. Роберт подскочил на тахте, его тычком перевернули лицом вниз и надели наручники. Ривера прочел Роберту права Миранды[4] – пока тот не успел до конца проснуться. Когда Роберт, наконец, разлепил глаза, Ривера сидел перед ним на стуле и совал ему под нос какую-то бумажку.

– Роберт, я сержант сыскной полиции Альфонс Ривера. – В другой его руке распахнулся бумажник с бляхой. – А это – ордер на ваш арест, вместе со Сквозняком. Вот еще один – на обыск этого трейлера, чем мы сейчас с помощниками шерифа Дефорестом и Перецем и занимаемся.

Из дальнего угла трейлера вынырнул офицер:

– Его здесь нет, сержант.

– Спасибо, – ответил Ривера и снова повернулся к Роберту. – Тебе будет намного проще, если ты мне сейчас скажешь, где Сквозняк.

У Роберта в голове начало складываться смутное представление о том, что происходит.

– Так вы – не наркоторговец? – сонно спросил он.

– Быстро соображаешь, Мастерсон. Где Сквозняк?

– Сквозняк тут ни при чем. Он уже два дня здесь не появляется. А чемодан я забрал, потому что хотел выяснить, что за тип сидел с моей женой.

– Какой чемодан?

Роберт кивнул на закрытый алюминиевый чемоданчик, стоявший на полу. Ривера поднял его и подергал защелки.

– Замок с кодом. Я уже пробовал.

Помощники шерифа переворачивали трейлер вверх дном. Один крикнул из задней спальни:

– Ривера, есть!

– Сиди тихо, Роберт. Сейчас вернусь.

Ривера встал и направился было в спальню, но в кухню вышел Перец с другим алюминиевым чемоданчиком в руках.

– Оно?

Перец, смуглый латинос, слишком щуплый для помощника шерифа, кинул чемоданчик на кухонный стол и открыл крышку.

– Банк, – ответил он.

В чемоданчике ровными рядами лежали аккуратные кирпичики темно-зеленого “смешного табака”. Роберт учуял мускусную вонь.

– Схожу за комплектом для анализа, – сказал Перец.

Ривера втянул носом воздух и вопросительно посмотрел на помощника:

– Ага – запросто может оказаться травой с газона, которую они продают на вес.

– Ну, для протокола же... – обиженно протянул Перец.

Ривера отмахнулся от него и вернулся к Роберту.

– У тебя большие неприятности, дружок.

– Знаете, – ответил Роберт, – мне очень стыдно, что я вам вчера нагрубил. – Он попытался улыбнуться. – Но у меня сейчас не самое простое время в жизни.

– Сделай мне одолжение, Роберт. Скажи, где Сквозняк.

– Не знаю я.

– Тогда за всю эту дурь, что сейчас лежит на столе, говно хлебать придется тебе.

– Я даже не знал, что она здесь. Я думал, вы пришли за тем чемоданчиком, который спер я. За другим.

– Роберт, сейчас мы с тобой поедем в участок, сядем и будем очень долго беседовать. И ты расскажешь мне и про чемодан, и про людей, с которыми водится Сквозняк.

– Сержант Ривера, мне не хочется грубить, но когда вы предъявляли обвинение, я еще не проснулся... сэр.

Ривера помог Роберту подняться и вывел его из трейлера.

– Хранение марихуаны в целях продажи и преступный сговор с целью продажи марихуаны. На самом деле, обвинение в преступном сговоре – гораздо серьезнее.

– Так вы даже не знали о том чемоданчике, который я взял?

– На твое барахло мне наплевать. – Ривера втолкнул Роберта в полицейский “крейсер”. – Голову береги.

– Вы лучше и его тоже захватите – хоть узнаем, кому он принадлежит. Ваши парни в лаборатории могли бы его открыть и...

Ривера захлопнул дверцу, не дослушав. Потом повернулся к Дефоресту, вышедшему из трейлера.

– Прихвати-ка и тот, что в гостиной. Приобщим к делу.

– Там тоже конопля, сержант?

– Думаю, нет, но этот придурок считает, что чемодан нам пригодится.

24

Август Рассол

Август Рассол сидел в своем пикапе примерно в квартале от дома Дженни. Ее “тойота” и старый “шевроле”, стоявшие на обочине перед домом, едва вырисовывались в утреннем сумраке. Царь джиннов сидел рядом. Его слезящиеся голубые глаза обшаривали приборную доску.

Рассол прихлебывал из кружки кофе своей особой тайной обжарки. В термосе уже ничего не оставалось, и он растягивал последние глотки. Возможно, это последняя чашка кофе, которую ему суждено выпить. Он пытался вызвать у себя в душе дзэнское спокойствие, но оно бежало его, и Рассол злился на себя: чем больше он думал о спокойствии, тем дальше оно от него ускользало. “Это как кусать себя за зубы, – утверждала дзэнская поговорка. – Хватать не только нечего, но и нечем”. Скорее всего ухватить состояние не-разума можно было, уничтожив несколько миллионов клеток мозга несколькими бутылками вина. Но это не выход.

– Ты чем-то обеспокоен, Август Рассол. – Джинн не раскрывал рта уже больше часа. Рассол вздрогнул, едва не расплескав кофе на колени.

– Машиной. А что, если демон сидит внутри? Как мы об этом узнаем?

– Я соизволю сходить и посмотреть.

– Посмотришь? Ты же сам говорил, что он невидим.

– Я заберусь в машину и почувствую. Если он близко, я пойму.

– А если он там?

– Тогда вернусь и скажу тебе. Мне он вреда не причинит.

– Не стоит. – Рассол огладил бороду. – Я не хочу, чтобы они знали, что мы здесь. До самой последней минуты. Рискнем.

– Надеюсь, что ты проявишь проворство, Август Рассол. Если Цап тебя заметит, то сожрет, и моргнуть не успеешь.

– Я буду проворен, – пообещал, Рассол с фальшивой уверенностью в голосе. Он чувствовал себя жирным и дряблым стариком, усталым и взвинченным – слишком много кофе и слишком мало сна.

– Женщина! – Джинн ткнул Рассола костлявым пальцем.

Дженни вышла из дома в своей форме официантки, спустилась по ступенькам и пересекла узенький дворик к машине.

– По крайней мере, еще жива.

Рассол приготовился действовать. Дженни вышла из дому – одной проблемой меньше, но времени все равно оставалось мало. Демоновод тоже мог появиться в любую минуту. Если ловушку не расставить, все пропало.

Двигатель “тойоты” взревел два раза и умер. Из выхлопной трубы выплыло синее облачко дыма. Мотор застучал, снова завелся, немного подребезжал и сдох опять. Снова синий дымок.

– Если она вернется в дом, нужно ее остановить, – сказал Рассол.

– Ты выдашь себя. Ловушка не захлопнется.

– Я не могу впустить ее обратно в дом.

– Всего одна женщина, Август Рассол. Демон Цап может погубить тысячи таких женщин, если его не остановить.

– Она мой друг.

“Тойота” вновь неубедительно завелась, подвывая, точно раненый зверек, и заработала. Дженни газанула, оставив за собой жирный шлейф выхлопа.

– Ну, все, – сказал Рассол. – Пошли. – Он завел грузовичок, тронулся с места и остановился.

– Выключи двигатель, – посоветовал джинн.

– Ты рехнулся. Оставим на холостом.

– Ты должен услышать демона прежде, чем он застанет тебя врасплох.

Рассол с недовольным видом повернул ключ зажигания:

– Вперед!

Они с джинном выпрыгнули из кабины и подскочили к кузову. Рассол открыл задний борт. Внутри стояли двадцать десятифунтовых мешков муки, из каждого торчал проводок. Рассол схватил по мешку в каждую руку и выбежал на середину двора, разматывая за собой провода. Джинн с трудом выволок из кузова один мешок и бережно, как младенца, понес его на руках в дальний угол двора.

С каждой ходкой к грузовику Рассол чувствовал, как внутри нарастает паника. Демон может оказаться где угодно. У него за спиной джинн наступил на сухую веточку, и Рассол резко развернулся, схватившись рукой за сердце.

– Это всего-навсего я, – буркнул джинн. – Если появится демон, он кинется сначала на меня. А тебе, быть может, удастся спастись.

– Лучше разгружай мешки, – посоветовал Рассол.

Через девяносто секунд весь дворик был уставлен мешками с мукой и опутан паутиной проводов, которая тянулась к грузовику. Рассол подсадил джинна в кузов и вручил ему два провода. Джинн опустился на корточки над аккумулятором, который Рассол укрепил на полу липкой лентой.

– Досчитай до десяти и коснись проводами батареи, – сказал Рассол. – А когда они грохнут, прыгай в кабину и заводи мотор.

Он развернулся и побежал к крыльцу. Ступени были слишком низкими, под ними не спрятаться, поэтому Рассол просто упал на колени рядом. Продолжая отсчет, он закрыл лицо руками:

– ...семь, восемь, девять, десять. – Рассол весь подобрался, ожидая взрыва. Шашки против котиков не настолько мощны, чтобы нанести увечья, если их взрывать одну за другой, но двадцать сразу могут вызвать достаточно сильную взрывную волну. – Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, черт! – Рассол выпрямился и попробовал заглянуть в кузов грузовика.

– Провода, Джан Ген Джан!

– Все готово, – ответил джинн.

Не успел Рассол и слова в ответ сказать, как загрохотали взрывы – не один, а серия, точно огромная гирлянда хлопушек. На миг весь мир вокруг побелел от муки. Затем вихри пламени облизали фасад дома и грибом рванулись в небеса – последующие взрывы подожгли муку, носившуюся в воздухе. Опалило нижние ветви сосен, затрещала горящая хвоя.

Увидев вихри, Рассол бросился на землю и накрыл голову руками. Когда же взрывы утихли, он поднялся и попробовал разглядеть что-то в пелене из муки, дыма и гари, висевшей в воздухе. За его спиной открылась входная дверь. Он обернулся к проему и крепко схватил кого-то за рубашку, надеясь, что со ступенек он стаскивает человека, а не демона.

– Цап! – завопил человек. – Цап!

Не в состоянии ничего разглядеть во всей этой хмари, Рассол вслепую двинул извивавшегося человека кулаком. Мясистый кулак попал во что-то костлявое, и человек обмяк у него в руках. Взревел грузовик. Рассол на звук потащил тело по двору. Вдалеке завыли сирены.

На грузовик он наткнулся, не разглядев его в мгле. Открыл дверцу и швырнул человека на переднее сиденье, едва не расплющив Джан Ген Джана о противоположную дверь. Следом запрыгнул сам, дал по газам и рванул из этого плохо пропеченного пожара навстречу рассветным лучам.

– Ты не сказал мне, что будет огонь, – пожаловался джинн.

– Я сам не знал. – Рассол откашливался, выковыривая муку из глаз. – Я думал, все заряды сработают одновременно. Забыл, что запалы могут гореть разное время. И не знал, что мука огнеопасна – она просто должна была все окутать, тогда мы бы увидели демона.

– Цапа там не было.

Рассол чуть не утратил контроль над собой. Весь в муке и копоти, он походил на разъяренного снежного человека.

– Откуда ты знаешь? Если бы нас не маскировала мука, я бы уже, наверное, был трупом. Ты же не знал раньше, где его найти, так откуда тебе знать, что сейчас его не было здесь? А? Откуда ты знаешь?

– Демоновод потерял над ним власть. Иначе ты не смог бы причинить ему вреда.

– Так почему ж ты мне раньше не сказал? Почему ты помалкиваешь о самом главном?

– Я забыл.

– Господи, я ведь мог погибнуть.

– Погибнуть на службе у несравненного Джан Ген Джана – великая честь. Я завидую тебе, Август Рассол. – Джинн стянул с головы вязаную шапочку, выбил из нее муку и прижал к груди в знак почтения. Муки не было только на его лысом черепе.

Август Рассол захохотал.

– Что смешного? – обиделся джинн.

– Ты похож на сточившийся коричневый карандаш. – Рассол фыркал и давился от хохота. – Царь Джиннов. Умора.

– Что смешного? – еле шевеля языком спросил Трэвис.

Не отрывая левой руки от руля, Август Рассол развернулся и ударом правой снова вырубил демоновода.

25

Аманда

Аманда Эллиот объявила дочери, что собирается выехать пораньше, чтобы не попасть в утренние пробки на монтерейской трассе. В действительности спешка объяснялась другим – в гостях ей никогда не удавалось хорошенько выспаться. Провести еще одно утро в гостевой комнате Эстелль, стараясь не шуметь и ожидая, когда проснется весь дом, – это чересчур. Она поднялась в пять, оделась и в половине шестого отъехала от дома. Эстелль в одной ночнушке помахала матери с порога.

За последние пять лет визиты Аманды становились все более унылыми и печальными. Эстелль все время напоминала матери, что каждая минута, проведенная с ней, может оказаться последней. Аманда сначала утешала ее, заверяя, что впереди еще очень и очень много лет. Но время шло, и Эстелль не оставляла этой темы. И Аманда начала довольно колко сравнивать собственную энергичность и запас жизненных сил у мужа Эстелль, тунеядца Херба.

– Если бы не палец, которым он иногда двигает по пульту управления телевизором, вообще не скажешь, жив он или нет.

Сколько бы ни раздражал Аманду собственный муж, шарящий по всему дому, точно престарелый мартовский кот, одной мысли о Хербе, вросшем в диван Эстелль, хватало, чтобы Эффром начинал выглядеть весьма недурственно. По сравнению с Хербом он казался Эрролом Флинном и Дугласом Фэрбенксом[5] в одном лице – эдаким героем матримониальных уз. Аманда уже соскучилась по Эффрону.

Она мчалась, превышая скорость на пять миль в час, агрессивно лавируя и регулярно поглядывая в зеркальце – не увязался ли следом дорожный патруль. Да, она старуха, но водить по-стариковски машину ей не нравится.

Сотню миль до Хвойной Бухты она покрыла всего за полтора часа. Эффром уже у себя в мастерской, режет дерево и курит. О сигаретах она должна знать не больше, чем о том, что каждое утро он смотрит физзарядку для женщин. У мужчин должна быть своя тайная жизнь, свои запретные наслаждения – истинные или мнимые. Леденцы, стыренные из банки, всегда слаще поданных на блюде. Ничто так не разжигает похотливый зуд, как пуританство. Аманда исправно вела свою роль – сидела у Эффрома на хвосте, неизменно угрожая разоблачением, но на месте преступления ни разу не застукала.

Сегодня она заедет во дворик, поревет немного мотором, потом будет долго топтаться на крыльце, чтобы Эффром наверняка услышал и успел брызнуть в рот освежителем. Неужели этому старому пню не приходит в голову, что именно она покупает каждую неделю этот освежитель дыхания и приносит его домой в сумке с продуктами? Вот же дурень.

Войдя в дом, Аманда почувствовала в воздухе едкий запах гари. Она не знала, как воняет бездымный порох, поэтому решила, что Эффром просто готовил себе еду. Зайдя на кухню, она рассчитывала обнаружить обгоревшие останки какой-нибудь своей сковородки, но, если не считать нескольких крошек от крекера на столе, кухня была чиста. Может, гарью тянет из мастерской?

Аманда обычно старалась не приближаться к мастерской Эффрома, когда он работает, – главным образом, чтобы не слышать пронзительного визга его дрелей, напоминавшего о зубоврачебном кабинете. Сегодня же из мастерской не доносилось ни звука.

Она постучала в дверь – осторожно, чтобы не испугать мужа.

– Эффром, я уже дома. – Он должен ее услышать. По спине побежали мурашки. Она тысячу раз представляла себе, как находит окоченевшее тело мужа, но мысль всегда удавалось отогнать.

– Эффром, сейчас же открой дверь! – Она никогда не входила в мастерскую. Если не считать нескольких игрушек, которые он обычно вытаскивал перед Рождеством, чтобы отдать местным благотворительным организациям, Аманда и резьбы-то его толком не видела. Мастерская была священным царством Эффрома.

Она замерла, не отпуская дверную ручку. Может, следует позвать кого-нибудь? Позвонить внучке Дженнифер – пусть приедет? Если Эффром умер, в одиночестве узнавать об этом не хотелось. А если нет, если он лежит на полу и ждет помощи? Аманда распахнула дверь. В мастерской Эффрома не было. Она с облегчением перевела дух, но тревога тут же навалилась снова. Где же он?

Все полки в мастерской были заставлены резными деревянными фигурками. Некоторые – всего в несколько дюймов высотой, но имелись и футовые статуэтки. И все изображали обнаженную женщину. Сотни обнаженных женщин. Аманда осмотрела каждую, зачарованная новой стороной тайной жизни своего мужа. Фигурки бежали, сидели, нагибались и танцевали. Если не считать нескольких недоделанных на верстаке, все статуэтки были отполированы, промаслены и очень тщательно выполнены. Общим у них было одно – все они изображали Аманду.

На большей части она выглядела значительно моложе, но все равно это была она – вне всякого сомнения. Аманда стоит, Аманда возлежит в кресле, Аманда танцует – точно Эффром пытался сохранить ее в памяти. Она почувствовала, как в груди поднимается крик, а глаза заплывают слезами. Аманда отвернулась от статуэток и вышла из мастерской.

– Эффром! Ты где, старый пердун?

Она обежала комнаты, заглядывая во все углы и чуланы: Эффрома нигде не было. На прогулки он не выходил. Если бы даже у него оставалась машина, он все равно бы на ней никуда не ездил. Если бы он ушел к какому-нибудь приятелю, оставил бы записку. Не говоря уже о том, что все приятели давно отправились на тот свет: Покерный клуб Хвойной Бухты терял своих членов одного за другим, пока в городке не осталась всего одна игра – солитер.

Аманда зашла в кухню и остановилась перед телефоном. Кому звонить? В полицию? В больницу? Что они ей ответят, если она скажет, что уже пять минут как дома и до сих пор не может найти своего мужа? Попросят подождать. Они не поймут, что Эффром обязан находиться дома. Ему просто негде больше быть.

Она позвонит внучке. Дженни знает, что делать. Она поймет.

Аманда набрала в грудь побольше воздуху и сняла трубку. Отозвался автоответчик. Аманда подождала сигнала. Когда в трубке бибикнуло, она постаралась говорить как можно спокойнее:

– Дженни, дорогая моя, это бабушка. Позвони мне. Я не могу найти твоего дедушку.

Повесив трубку, она зарыдала.

Телефон зазвонил, и она отскочила от него. Не успел он прозвенеть второй раз, как она схватила трубку.

– Алло?

– О, хорошо, что вы дома, – произнес женский голос. – Миссис Эллиот, вы наверняка заметили дыру от пули в двери спальни. Не пугайтесь. Если вы внимательно меня выслушаете и поступите так, как я вам скажу, все будет прекрасно.

26

История Трэвиса

Август Рассол сидел в одном из больших кожаных кресел перед очагом, пил красное вино из круглого кубка и сопел пенковой трубкой. Он дал себе слово, что выпьет всего один стаканчик – чтобы немного отполировать зазубрины, оставленные в мозгу притоком адреналина и кофеина. И теперь приканчивал третий кубок – вино наполняло тело теплым и тягучим ощущением. Рассол поддался сонному головокружению перед тем, как приступить к главной задаче – допросу демоновода.

Парняга выглядел достаточно безобидно: сидел связанный в кресле напротив. Однако, если верить Джан Ген Джану, этот смуглый молодой человек – опаснейшее существо на всей планете Земля.

Рассол подумывал, не сходить ли в душ прежде, чем привести демоновода в чувство. Он успел заметить свое отражение в зеркале – борода и одежда в муке и копоти, кожа – в засохших потеках грязи. Но потом решил, что в нынешнем виде он наверняка выглядит устрашающе. Рассол нашел в шкафчике с лекарствами какие-то ароматические соли и отправил Джан Ген Джана в ванную, сказав, что пока отдохнет. На самом деле, ему просто хотелось спровадить джинна из комнаты и допросить демоновода самостоятельно. Проклятья и приступы бешенства Повелителя Преисподней могли только усложнить и без того непростую задачу.

Рассол поставил кубок на край стола, положил трубку и взял обернутую ватой капсулу с нюхательной солью. Он склонился над демоноводом и сунул пузырек ему под нос. Какое-то время ничего не происходило, и Рассол испугался, что приложил парня слишком крепко, но тот закашлялся, открыл глаза, взглянул на Рассола и завопил что было мочи.

– Успокойся – с тобой все в порядке, – сказал Рассол.

– Цап, помоги мне! – Демоновод забился в веревках. Рассол взял трубку и раскурил ее с нарочитым безразличием. Через несколько минут демоновод успокоился.

Рассол выдул тоненькую струйку дыма.

– Цапа здесь нет. Ты – сам по себе.

Казалось, Трэвис моментально забыл, что он избит, похищен и связан. Все его внимание сосредоточилось на последней реплике Рассола.

– Что это значит – “Цапа здесь нет”? Вы что – знаете про Цапа?

Рассол хотел ответить классической фразой “Вопросы здесь задаю я”, которую столько раз слышал в кинофильмах, но решил, что это слишком глупо. Он не крутой коп – к чему играть чужую роль?

– Да, я знаю о демоне. Я знаю, что он пожирает людей, и я знаю, что ты – его хозяин.

– Но откуда вы все знаете?

– Неважно, – ответил Рассол. – Еще я знаю, что ты потерял над ним власть.

– Правда? – Казалось, это известие Трэвиса искренне потрясло. – Послушайте – я не знаю, кто вы, но держать меня здесь нельзя. Если Цап снова вышел из-под контроля, только я могу его обезвредить. На самом деле, я очень близок к тому, чтобы покончить со всем этим дерьмом. И вам меня не остановить.

– А какое тебе до этого дело?

– Что значит – “какое мне дело”? Вы, может, и знаете что-то про Цапа, но вы и вообразить себе не можете, каков он, когда выходит из-под контроля.

– Я имею в виду, – пояснил Рассол, – какое тебе дело до его бесчинств? Ты ведь его сам вызвал, не так ли? И выпустил убивать – разве нет?

Трэвис яростно затряс головой.

– Вы не поняли. Я – не тот, за кого вы меня принимаете. Мне никогда не хотелось такого, и теперь я могу все это прекратить. Отпустите меня. Я могу все это закончить раз и навсегда.

– А почему я должен тебе верить? Ты ведь убийца.

– Нет. Убийца – Цап.

– Какая разница? Я тебя и отпущу, только если ты расскажешь мне все, и сообщишь, как я смогу использовать эту информацию. А теперь я буду слушать, а ты – говорить.

– Я не могу вам ничего рассказать. Вам все равно не захочется знать правду, уверяю вас.

– Я хочу знать, где Печать Соломона. И хочу знать то заклинание, которое отправит Цапа обратно в преисподнюю. И пока я этого не узнаю, ты не сдвинешься с места.

– Печать Соломона? Не понимаю, о чем вы.

– Послушай... Как тебя зовут, кстати?

– Трэвис.

– Послушай, Трэвис. Моему партнеру не терпится пустить в ход пытки. Мне такой поворот не по душе, но если ты и дальше будешь меня злить, боюсь, ничего другого нам не останется.

– Неужели надо играть в доброго фараона и злого фараона?

– Мой партнер сейчас в ванной. Мне хотелось убедиться, что мы с тобой можем поговорить как разумные люди, прежде, чем я подпущу его к тебе. Я действительно не знаю, на что он способен... Я даже не уверен, что он такое. Поэтому, если мы с тобой поладим, думаю, лучше будет для нас всех.

– Где Дженни? – спросил Трэвис.

– С ней все прекрасно. Она на работе.

– Вы не тронете ее?

– Я не террорист, Трэвис. Я не хотел во все это влезать, но вот влез. И я не желаю ничего дурного ни тебе, ни Дженни. Она мой друг.

– А если я расскажу вам все, что знаю, вы меня отпустите?

– Договорились. Но сначала я должен убедиться, что ты рассказал правду. – Рассол немного расслабился. Этот парень не шибко смахивает на массового убийцу. Да и вообще кажется довольно наивным – мягко говоря.

– Ладно, я расскажу вам все, что знаю про Цапа и заклинания, но клянусь – я ничего не знаю ни про какую Печать Соломона. Все это – довольно странная история.

– Это я уже понял, – ответил Рассол. – Валяй. – Он налил себе еще вина, заново раскурил трубку и откинулся на спинку кресла, водрузив ноги на каминную решетку.

– Как я уже сказал, история довольно странная.

– Странный – моя детская кличка, – сказал Рассол.

– Трудное же у вас было детство.

– Будь добр, продолжай.

– Сами попросили. – Трэвис поглубже вздохнул. – Я родился в Кларионе, штат Пенсильвания, в одна тысяча девятисотом году.

– Фигня, – перебил его Рассол. – Ты выглядишь не больше, чем на двадцать пять.

– Если вы и дальше будете меня перебивать, это займет гораздо больше времени. Слушайте и скоро все поймете.

Рассол пробурчал что-то под нос, но кивнул.

– Родился я на ферме. Родители мои эмигрировали из Ирландии – “черные ирландцы”. Я был самым старшим в семье – два брата и четыре сестры. Родители мои были ревностными католиками, и мама хотела, чтобы я стал священником. Она постоянно подталкивала меня, чтобы я хорошо учился и поступил в семинарию. Еще вынашивая меня, она обрабатывала местного епископа, чтобы тот дал мне рекомендацию. А когда разразилась Первая Мировая, она упросила епископа взять меня в семинарию пораньше. Все знали, что участие Америки в войне – просто вопрос времени. И маме хотелось, чтобы я оказался в семинарии до того, как меня призовут в армию. Мальчишки из колледжей для белого духовенства уже сражались в Европе – водили кареты скорой помощи, некоторые гибли. А моя мать не желала расставаться с надеждой, что ее сын станет священником, из-за такой чепухи, как мировая война. Понимаете, мой младший братец был немножко того – в смысле умственного развития. Так что я был маминым единственным шансом.

– Значит, ты поступил в семинарию, – уточнил Рассол. Неторопливый ход истории начинал выводить его из себя.

– Я поступил в шестнадцать – как минимум, на четыре года раньше других. Мама завернула мне в дорогу несколько бутербродов, я натянул потертый черный костюм на три размера меньше и поездом отправился в Иллинойс.

Вы должны понять – я вовсе не хотел связываться ни с каким демоном. Я действительно собирался стать священником. В детстве мне казалось, что только священник контролирует происходящее. Мог выдаться неурожай, могли закрыться банки, люди могли заболеть и умереть, а священник и церковь всегда оставались – спокойные и прочные. И весь этот мистицизм тоже был мне по душе.

– А женщины? – не выдержал Рассол. Он уже приготовился выслушать эпос – казалось, Трэвис намерен нарисовать масштабное полотно.

Вопреки всему, молодой человек начинал нравиться Рассолу.

– Человек ведь не тоскует по тому, чего никогда не знал. То есть, у меня, конечно, были эти позывы, но это же грешно, правильно? Просто нужно сказать: “Изыди, Сатана”, – и жить себе дальше.

– Пока это самая невероятная вещь, которую ты мне сообщил, – заметил Рассол. – Когда мне было шестнадцать, секс казался единственной причиной существования вообще.

– В семинарии тоже так считали. Поскольку я был моложе остальных, староста отец Джаспер взял надо мной опеку. Чтобы меня не посещали нечистые мысли, он постоянно заставлял меня работать. По вечерам, когда у других был час молитв и размышлений, меня отправляли в часовню драить серебро. Когда остальные семинаристы трапезничали, я вкалывал на кухне – подавал еду и мыл посуду. Два года моим единственным отдыхом с рассвета и до полуночи были занятия и месса. А когда я отставал в учебе, отец Джаспер гонял меня еще сильнее.

Ватикан подарил семинарии набор серебряных подсвечников для алтаря. Предположительно, их заказал мастеру один из первых Пап, подсвечникам было больше шестисот лет. Самая большая ценность семинарии, и я должен был надраивать ее каждый день. Вечерами отец Джаспер стоял у меня над душой, браня и понося за нечистые мысли. Я тер эти подсвечники, пока от пасты у меня не чернели руки, но отец Джаспер все равно находил, к чему придраться. Если в голову мою и забредали греховные мысли, то лишь потому, что отец Джаспер неустанно напоминал мне о них.

Друзей в семинарии я не завел. На мне лежало клеймо отца Джаспера, и ученики меня сторонились, страшась гнева старосты. Когда выпадала возможность, я писал домой, но на письма мне почему-то никогда никто не отвечал. Я начал подозревать, что отец Джаспер их перехватывает.

Однажды вечером, когда я драил подсвечники на алтаре, отец Джаспер вошел в часовню и принялся выговаривать мне за мою дурную натуру.

– Ты нечист в помыслах своих и поступках, однако исповеди чураешься, – говорил он. – Ты полон зла, Трэвис, и мой долг – изгнать из тебя зло.

Больше я такого терпеть не мог.

– Где мои письма? – не выдержал я. – Вы разлучаете меня с моей семьей.

Отец Джаспер пришел в ярость.

– Да, все твои письма – у меня. Ты – порождение чрева зла. А как иначе ты мог попасть сюда в столь нежном возрасте? Чтобы попасть в семинарию Святого Антония, я ждал восемь лет – ждал в холоде этого мира, пока Господь принимал других в свое теплое лоно.

Тогда-то я, наконец, и понял, чем заслужил наказание. Дело вовсе не в моей духовной нечистоте. Все дело в ревности.

– А вы, отец Джаспер, – вы исповедовались в своей ревности и гордыне? Исповедовались в своей жестокости?

– Значит, я жесток, да? – Отец Джаспер захохотал, и я впервые по-настоящему его испугался. – В лоне Христа не бывает жестокости. Есть только испытание веры. А тебе веры не хватает, Трэвис. И я сейчас тебе докажу.

И он велел мне простереться ниц на ступенях пред алтарем, вытянуть руки и молиться, чтобы Господь придал мне сил. После чего ненадолго покинул часовню, а когда вернулся, я услышал, как что-то со свистом рассекает воздух. Поднял голову и увидел, что в руках у него тонкая ивовая розга.

– Неужели тебе недостает смирения, Трэвис? Склони голову перед Господом нашим.

Я слышал, как отец Джаспер ходит у меня за спиной, но не видел его. Почему я тогда не убежал, сам не знаю. Вероятно, думал, что отец Джаспер действительно испытывает мою веру, что он – тот крест, который я должен нести.

Он задрал на мне сутану, обнажив ноги и спину.

– Ты не закричишь, Трэвис. После каждого удара – “Славься, Мария”. Ну? – Я почувствовал, как спину мне обожгло ударом, и едва не закричал. Но вместо крика с губ моих слетела молитва. “Славься, Мария”.

Отец Джаспер швырнул передо мной четки и велел взять их в руку. Я перебирал четки над головой, с каждой бусиной ожидая удара.

– Ты трус, Трэвис. Ты не достоин служить Господу нашему. Ты здесь для того, чтобы не попасть на войну, правда?

Я не ответил, и розга рассекла мне кожу снова.

Вскоре отец Джаспер стал заливаться хохотом при каждом ударе. Я не оглядывался – из страха, что он хлестнет мне по глазам. Но не успел я перебрать все четки, как он ахнул и рухнул на пол рядом со мной. Я подумал – нет, понадеялся, – что его сразил сердечный приступ. Но когда я оглянулся, он стоял на коленях, хватая ртом воздух, и улыбался. Он был изможден трудами праведными.

– Лицом вниз, грешник! – завопил отец Джаспер и снова замахнулся розгой, точно хотел хлестнуть меня по лицу. Я прикрыл голову руками.

– Ты никому об этом не расскажешь, – сказал он. Голос его был тих и спокоен, и это почему-то испугало меня больше, чем его гнев. – Ты останешься здесь на всю ночь – будешь чистить серебро и молиться о прощении. Я вернусь утром и принесу тебе свежую сутану. Если же ты кому-нибудь об этом расскажешь, я сделаю все, чтобы тебя изгнали из семинарии Святого Антония и даже отлучили от церкви.

Я ни разу не слышал, чтобы кому-то угрожали отлучением. Мы изучали такое на занятиях. Папы пользовались отлучением как инструментом политической борьбы, но мне ни разу не приходило в голову, что один человек действительно может лишить другого вечного спасения. Я не думал, что отец Джаспер на самом деле может отлучить меня от церкви, но проверять не хотелось.

Отец Джаспер наблюдал за мной, и я снова взялся за подсвечники – я тер их неистово, чтобы отвлечься от саднящей боли в спине, чтобы забыть о сверлящем взгляде прелата. В конце концов, отец Джаспер убрался из часовни. Услышав, как за ним закрылась дверь, я швырнул подсвечник на пол.

Отец Джаспер испытывал мою веру, и я не выдержал испытания. Я клял Троицу, Деву и всех святых, которых только мог вспомнить. Наконец, ярость моя утихла, и я испугался, что он вернется и увидит, что я наделал.

Я осмотрел подсвечник – не сломал ли его. Отец Джаспер по своему обыкновению проверит их утром, и тогда я погиб.

Поперек подсвечника тянулась царапина. Я принялся полировать ее, все сильнее и сильнее, но царапина становилась только глубже. И скоро я понял, что это вовсе не царапина, а шов, спрятанный ювелиром. Бесценная реликвия Ватикана оказалась подделкой. Предполагалось, что подсвечники отлиты из серебра, но тот, что я держал в руках, был полым внутри. Я схватился за оба конца подсвечника и повернул изо всех сил. Как я и подозревал, в руках у меня остались две части. Я торжествовал. Мне хотелось сунуть распотрошенную фальшивку отцу Джасперу под нос. “Смотрите, – хотелось крикнуть мне, – они пусты и фальшивы, как и вы, отец мой!” Я бы разоблачил его, погубил, и пусть меня изгонят из семинарии и проклянут. Мне было уже все равно. Но мне не представилась возможность сказать ему это в лицо.

Когда я развинтил подсвечник, из него выпал туго свернутый пергаментный свиток.

– Заклинание, – перебил его Рассол.

– Да. Но я еще не знал, что это такое. Я развернул пергамент и начал читать. Наверху была надпись на латыни, которую я перевел без труда. Там говорилось что-то о призывах Божьей помощи, чтобы одолеть врагов Церкви. Стояла подпись: Его Святейшество Папа Лев Третий.

Вторая часть была по-гречески. Как я уже сказал, в учебе я отставал, поэтому греческий давался мне с трудом. Я читал вслух, по слогам разбирая каждое слово. Закончив первый абзац, я почувствовал, что в часовне похолодало. Что я читал, мне было неведомо. Некоторые слова казались совершенно загадочными. Я просто проговаривал их, пытаясь понять смысл из контекста. А потом моим разумом будто что-то овладело.

Я вдруг начал читать по-гречески так, будто это был мой родной язык, слова слетали с языка идеально правильно, но я по-прежнему не представлял себе, что они означают.

Неожиданно по часовне пронесся ветер, и все свечи погасли. В окна сочился лунный свет, но часовня тонула во мраке. Слова на пергаменте вспыхнули огнем, и я продолжал читать. Меня замкнуло на этих письменах, точно я схватился за оголенный электрический провод.

Последние строки я уже выкрикивал диким голосом. Потолок рассекла молния и поразила подсвечник, валявшийся у моих ног. Ветер мгновенно стих, и часовню заволокло дымом.

Знаете, человек не готов к подобным вещам. Ты можешь всю жизнь учиться тому, чтобы стать орудием Господа, читать рассказы об одержимости и изгнании дьявола и воображать себя на месте участников, но когда такое происходит с тобой на самом деле, ты затыкаешься. По крайней мере, я заткнулся. Я просто сидел и пытался сообразить, что именно натворил, но рассудок отказывался работать.

Дым поднялся к потолку часовни, и я разглядел огромную фигуру, стоящую перед алтарем. Это был Цап в своем прожорливом облике.

– А каков его прожорливый облик? – спросил Рассол.

– Судя по тому, что вы использовали муку, вы знаете, что Цапа видно только, когда он сожрет кого-нибудь. По большей части я вижу его трехфутовым карликом, покрытым чешуей. Когда же Цап ест или выходит из-под контроля, он вырастает до гигантских размеров. Однажды я видел, как он рассек человека надвое одним взмахом когтистой лапы. Сам не знаю, отчего он так вырастает. Знаю только, что тогда в часовне мне было страшно, как никогда в жизни.

Цап оглядел часовню, посмотрел на меня, потом снова оглядел часовню. Я шепотом молился, чтобы Господь защитил меня.

– Прекрати! – сказал он. – Я обо всем позабочусь. – Затем шагнул по проходу и вышел вон, сшибив с петель двери часовни. В проеме он оглянулся: – Эти штуки нужно открывать, верно? Я забыл – давно в последний раз ими пользовался.

Как только он вышел, я схватил подсвечники и выбежал наружу. Но у ворот вспомнил, что на мне по-прежнему – разодранная сутана.

Мне хотелось сбежать, спрятаться, забыть то, что я видел, но следовало вернуться и переодеться. И я помчался к себе. Поскольку я учился в семинарии уже третий год, мне выделили маленькую отдельную келью, поэтому, к счастью, не нужно было пробираться сквозь общие спальни, где жили молодые семинаристы. Единственной мирской одеждой у меня был тот костюм, в котором я сюда приехал, и комбинезон, в котором работал на полях семинарии. Я попробовал натянуть брюки, но они оказались слишком узкими, поэтому я надел рабочие штаны, а сверху – пиджак от костюма. Подсвечники я завернул в одеяло и направился к воротам.

Едва я вышел наружу, как из дома викария до меня донесся дикий крик. Ошибки быть не могло – вопил отец Джаспер.

Шесть миль до города я пробежал без остановки. Всходило солнце. Когда я достиг железнодорожной станции, от платформы как раз отходил поезд. Я не знал, куда он направляется, но рванулся за ним и успел вскочить на подножку. А потом рухнул без сил.

Мне бы хотелось сказать, что у меня имелся какой-то план, но плана у меня не было. Единственной моей мыслью было уехать как можно дальше от семинарии Святого Антония. Сам не знаю, зачем я прихватил с собой подсвечники. Стоимость их меня не интересовала. Наверное, просто не хотелось оставлять на месте свидетельство того, что я натворил. А может, так повлияло на меня это сверхъестественное событие.

Как бы то ни было, я отдышался и прошел в пассажирский вагон. Поезд был почти полон – ехали преимущественно солдаты и несколько гражданских. Шатаясь, я побрел по проходу и упал на первое свободное сиденье. Рядом какая-то молодая женщина читала книгу.

– Это место занято, – сказала она.

– Прошу вас, позвольте мне немного отдохнуть, – взмолился я. – Как только ваш спутник вернется, я уйду.

Она оторвалась от книги и посмотрела на меня. У нее были самые большие, самые синие глаза, которые я видел в жизни. Я их никогда не забуду. Она была молода, примерно моего возраста, темные волосы подобраны под шляпку и заколоты – так в то время было принято носить. Казалось, я действительно сильно ее напугал. Наверное, на лице у меня читался мой собственный ужас.

– С вами все в порядке? Может, позвать кондуктора? – спросила она.

Я поблагодарил ее и заверил, что мне нужно просто немного передохнуть. Она осмотрела мой странный наряд, пытаясь не выглядеть невежливой, но вид мой ее явно озадачил. Я поднял голову и понял, что весь вагон пялится на меня. Неужели им известно, что я натворил? А потом я понял, почему они смотрят. Шла война, а я был как раз призывного возраста, однако в гражданском платье.

– Я семинарист, – ляпнул я, вызвав недоверчивый шепоток. Девушка залилась краской. – Простите меня, – сказал я ей. – Я пересяду.

Я хотел встать, но она положила руку мне на плечо и заставила сесть снова. Я поморщился – плечо болело.

– Ничего, – сказала она. – Я еду одна. Я просто охраняла это место, чтобы никто из солдат не подсел. Знаете же, какими они иногда бывают, святой отец.

– Я еще не священник, – ответил я.

– Тогда я не знаю, как вас называть.

– Зовите меня Трэвисом.

– А я – Аманда, – сказала она и улыбнулась. На мгновение я даже забыл, почему я бегу куда глаза глядят. Она была очень красива, но стоило ей улыбнуться, и она становилась прекрасной. Пришла моя очередь краснеть.

– Я еду в Нью-Йорк к родным жениха. Он сейчас в Европе.

– Так этот поезд идет на восток? – спросил я.

Она удивилась:

– Вы даже не знаете, куда едете?

– У меня выдалась неважная ночь, – ответил я. И рассмеялся – даже не знаю, почему. Все казалось таким нереальным. А пытаться объяснить – глупо.

Она отвернулась и стала рыться в сумочке.

– Простите, – сказал я. – Я не хотел вас обидеть.

– Вы не обидели меня. Мне нужно показать кондуктору билет.

Я совершенно забыл о том, что билет нужен и мне. По проходу шел кондуктор. Я вскочил с места, но волна чудовищной усталости свалила меня с ног, и я чуть не рухнул девушке прямо на колени.

– Что-то не так? – спросила она.

– Аманда, – ответил я. – Вы очень добры, но я должен найти другое место и оставить вас в покое.

– У вас нет билета, верно?

Я покачал головой:

– Я учился в семинарии. Я все забыл. Там не нужны деньги, поэтому...

– У меня есть немного денег на дорогу, – сказала она.

– Я не осмелился бы просить вас об этом. – И тут я вспомнил о подсвечниках. – Послушайте, вы можете взять вот это. Они дорого стоят. Оставьте их у себя, а я пришлю вам денег, как только доберусь до дому.

Я развернул одеяло и вывалил подсвечники ей на колени.

– Это необязательно, – сказала она. – Я одолжу вам денег и так.

– Нет, я настаиваю, – попробовал быть галантным я. Должно быть, в своих рабочих штанах и потрепанном пиджаке я выглядел смехотворно.

– Ну, если так, – ответила она, – то ладно. Мой жених – тоже очень гордый человек.

Она дала мне денег, и я купил билет до Клариона, от которого до фермы моих родителей всего миль десять.

Где-то в Индиане локомотив сломался, и нам пришлось ждать на станции, пока меняют паровоз. Стояла середина лета, было ужасно жарко. Не подумав, я снял пиджак, и Аманда ахнула, увидев мою спину. Она настаивала, чтобы я обратился к врачу, но я отказался, зная, что для этого придется снова занимать у нее деньги. Мы сидели на вокзальной скамье, и она промывала мне раны влажными салфетками из вагона-ресторана.

В те дни такая картина – женщина, омывающая раны полуголого мужчины на станции, – выглядела достаточно скандально, но большинство пассажиров были солдатами, а их больше заботили самоволки или Европа, поэтому на нас не обращали особого внимания.

Аманда вдруг исчезла и вернулась, только когда поезд уже готовился к отправлению.

– Я взяла нам места в спальном вагоне, – сказала она.

Ее новость меня потрясла. Я начал отнекиваться, но она остановила меня:

– Вы должны поспать, а я буду за вами присматривать. Вы – священник, я – помолвлена, поэтому ничего такого здесь нет. Кроме того, вы не в том состоянии, чтобы провести всю ночь в общем вагоне.

Наверное именно тогда я понял, что влюбился в нее. Но это не имело значения. Столько лет терпя оскорбления отца Джаспера, я оказался не готов к человеческой доброте. Мне даже не пришло в голову, что я подвергаю девушку опасности.

Поезд тронулся, я выглянул на перрон и впервые увидел Цапа в его маленьком облике. Не знаю, почему этого не произошло раньше. Может, у меня просто не оставалось сил, но увидев, как он с перрона ухмыляется мне, обнажив острые, как бритва, зубы, я рухнул в обморок.

Придя в себя, я почувствовал, что спина моя охвачена пламенем. Я лежал на полке спального вагона, Аманда протирала мне спину спиртом.

– Я сказала им, что вас ранили во Франции. Проводник помог мне вас донести. Мне кажется, пора рассказать, кто так с вами поступил.

Я рассказал ей, что сделал отец Джаспер, выбросив все подробности про демона. Когда я закончил, слезы лились из моих глаз, а она прижимала меня к себе, нежно баюкая.

Не знаю, как именно это произошло – страсть под влиянием момента, наверное, – но в следующий же миг я понял, что мы целуемся, а я раздеваю ее. Едва мы приготовились начать, она остановила меня.

– Мне нужно снять вот это. – Она показала деревянный браслет с выжженными инициалами “Э+А”.

– Нам вовсе не нужно этого делать, – сказал я. – Мистер Рассол, вы когда-нибудь произносили нечто, о чем потом жалели всю жизнь? Я – да. Я сказал: “Нам вовсе не нужно этого делать”.

Она ответила:

– Ну что ж, тогда давайте не будем.

И она уснула, прижавшись ко мне, а я лежал без сна и думал о сексе и вечном проклятии. Эти мысли не сильно отличались о тех, что приходили ко мне каждую ночь в семинарии – только сейчас все было гораздо острее.

Я уже засыпал, когда из дальнего конца вагона донесся какой-то шум. Я выглянул в щелочку между занавесок. По проходу шел Цап, заглядывая на ходу на каждую полку. В то время я не знал, что прочие люди видеть его не могут, и не понимал, почему никто не заходится в крике при виде него. Нет, люди, конечно, вскрикивали и выглядывали наружу, но видели только пустоту.

Я схватил штаны и выпрыгнул в проход, оставив пиджак и подсвечники Аманде. Я даже не сказал ей спасибо за все. Я ринулся по проходу прочь от Цапа, слыша на бегу, как он орет:

– Эй, ты куда? Ты что – правил не знаешь?

Я ворвался в следующий вагон, захлопнув за собой двери. Вокруг все уже орали – но не от страха перед Цапом, а оттого, что по спальному вагону несется голый человек.

На встречу мне шел кондуктор, а за спиной у меня был Цап. Не думая, даже не глядя, я распахнул наружную дверь и выпрыгнул из поезда голышом, по-прежнему стискивая в руке штаны.

Поезд в этот момент двигался по эстакаде, до земли было далеко – пятьдесят или шестьдесят футов. По всем меркам я должен был разбиться насмерть. Я ударился о землю, и из меня точно вышибло дух: мне показалось, что я сломал себе спину, но уже в следующую секунду я вскочил и со всех ног понесся сквозь лес. Я еще не знал, что от увечий и смерти меня уберег пакт, заключенный с демоном. Я до сих пор толком не знаю, до какой степени он меня хранит, но с того дня я попадал в сотни переделок, где мог запросто погибнуть, и всякий раз выходил из них без единой царапины.

Я бежал по лесу, пока не выскочил на грунтовую дорогу. У меня не было ни малейшего понятия, где нахожусь. Я просто шел и шел вперед, пока силы не оставили меня, и тогда я упал на обочину. Как только взошло солнце, рядом остановился хлипкий фургон, и какой-то фермер спросил меня, все ли в порядке. В те дни босых мальчишек в рабочих штанах можно было часто встретить на обочинах.

Фермер сообщил, что до моего дома всего миль двадцать. Я представился студентом, сказал, что у меня каникулы, и я еду домой на перекладных, и фермер предложил подвезти меня. В фургоне я уснул. Фермер разбудил меня, когда фургон стоял перед воротами родительской фермы. Я поблагодарил его и двинулся к дому.

Наверное, я сразу понял – что-то не так. Утром в такой час все обычно уже работают, но двор был пуст, если не считать нескольких цыплят. Я слышал, как в хлеву мычат недоенные коровы – им давно пора было гулять по пастбищу.

Я понятия не имел, что скажу родителям. Я вообще ни о чем не думал – мне просто хотелось побыстрее добраться до дому.

Я вбежал в заднюю дверь, рассчитывая застать на кухне мать, но ее там не было. Моя семья редко уезжала куда-то с фермы – и уж точно они не могли уехать, не позаботившись сначала о животных. Первой мыслью моей было – произошло какое-то несчастье. Может, отец упал с трактора, и его повезли в кларионскую больницу. Я обежал дом вокруг. Отцовский фургон стоял на месте.

Я промчался через весь дом, заглядывая в каждую комнату. Я звал их, но дома никого не было. Потом я оказался на переднем крыльце. Я не понимал, что делать дальше, – и тут услышал за спиной голос:

– От меня не убежишь.

Я обернулся. Он сидел на подвесной скамейке и болтал ногами. Я испугался, но разозлился.

– Где моя семья? – заорал я.

– Нету. – Он похлопал себя по животу.

– Что ты сделал с ними?

– Их больше никогда не будет, – ответил он. – Я их съел.

Я пришел в ярость – схватился за качели и толкнул изо всех сил. Скамейка ударилась о перила, Цап перелетел через них и шлепнулся в грязь.

Отец перед домом держал колоду и топор – растопку колоть. Я соскочил с крыльца и схватил этот топор. Цап только поднимался с земли, когда я хватил его по лбу. Полетели искры, а топор отскочил от его головы, точно от чугунной болванки. Не успел я и глазом моргнуть, как уже лежал на земле, а Цап сидел у меня на груди и ухмылялся, точно тот демон на картине Фьюзели “Кошмар”[6]. Казалось, он совсем не сердится. Я забился под ним изо всех сил, но стряхнуть с себя не смог.

– Послушай, – сказал он. – Это глупо. Ты вызвал меня, чтобы дать мне работу, и я ее выполнил – так в чем тогда дело? Кстати, тебе бы понравилось. Сначала я подрезал ему поджилки и посмотрел, как он ползает и просит пощады. Священники на вкус мне очень нравятся – они всегда убеждены, что это Господь испытывает их веру.

– Ты убил моих родных! – выкрикнул я, все еще пытаясь освободиться.

– Ну что ж – такое случается, когда от тебя сбегают. Сам виноват. Не хотел брать на себя ответственность – так нечего было меня вызывать. Ты знал, на что шел, когда отрекался от Создателя.

– Но я не отрекался, – возмутился я. А потом вспомнил все свои проклятья в часовне. Я действительно отрекся от Бога. – Я не знал, – прошептал я.

– Ладно, если будешь паинькой, я расскажу тебе правила. Во-первых, от меня не сбежишь. Ты меня вызвал, поэтому я теперь более-менее вечно стану служить тебе. Если я говорю “вечно”, это значит – вечно. Ты не состаришься и никогда не заболеешь. Второе, что тебе необходимо знать, – я бессмертен. Можешь дубасить меня топорами сколько влезет, но только лезвие затупишь, и спина заболит. Поэтому лучше побереги силы. В-третьих, меня зовут Цап. Меня называют разрушителем, и я занимаюсь именно этим – разрушаю. С моей помощью ты можешь властвовать над целым миром и творить другие роскошные штуки. Мои прежние хозяева не пользовались мной как полагается, но ты можешь оказаться исключением, хотя в этом я сомневаюсь. И в-четвертых, когда я вот в этом облике, видеть меня можешь только ты. Когда я принимаю облик разрушителя, меня видят все. Глупо, но почему так вышло – история долгая. Так уж повелось. Когда-то давно меня решили держать в секрете, но теперь в правилах этого нет.

Он замолчал и слез с моей груди. Я поднялся на ноги и отряхнул с себя пыль. Голова у меня кружилась от того, что рассказал Цап. Я не ведал, говорит он правду или нет, но ухватиться все равно было больше не за что. Когда сталкиваешься со сверхъестественным, разум первым делом ищет какого-то объяснения. Сейчас объяснение сунули мне прямо под нос. Но я не хотел его принимать.

– Так ты, значит, из ада? – Я понимал, что вопрос глупый, но даже духовное образование не готовит тебя к беседам с демоном.

– Нет, – гадко ухмыльнулся он. – Из Рая.

– Лжешь, – сказал я.

Так началась целая цепь лжи и недомолвок – и тянется она уже семьдесят лет.

– Нет, я правда из Рая. Это небольшой городишко примерно в тридцати милях от Ньюарка.

Цап зашелся в хохоте и принялся кататься в пыли, держась за бока.

– Как мне от тебя избавиться? – спросил я.

– Извини, – ответил он. – Но я рассказал тебе все, что ты должен знать.

В то время я еще не понимал, насколько Цап опасен. Правда, я сообразил, что мне самому опасность не грозит, поэтому попытался придумать какой-то план – как от него избавиться. Оставаться на ферме не хотелось, а идти мне больше было некуда.

Первым порывом было обратиться к Церкви. Если получится найти священника, то, быть может, демона удастся изгнать.

Я привел Цапа в город и попросил тамошнего священника провести обряд. Но не успел я убедить его в существовании демона, как Цап сделался видимым и сожрал несчастного у меня на глазах, раскроив его на куски. И я понял, что сила Цапа превышает понимание любого обычного священника, а может – и всей Церкви в целом.

Христиане склонны верить в существование зла как активной силы. Если отрицаешь зло, значит, отрицаешь и добро, и, следовательно, самого Бога. Но вера в зло – такой же акт веры, как вера в Бога, но мое зло существовало в реальности, а не как абстракция. Вера моя ушла. Она больше и не требовалась. В мире действительно существует зло, и зло это – я сам. И мой долг, рассуждал я, не являть это зло другим людям, а следовательно – не лишать их веры. Мне следует держать существование Цапа в тайне. Возможно, помешать ему забирать жизни и не удастся, но в моих силах побороться за людские души.

Я решил перевезти Цапа в далекое безопасное место, где он не смог бы питаться людьми. Мы сели на попутный поезд и уехали в Колорадо, где я увел Цапа высоко в горы. Там я нашел уединенную хижину. Мне казалось, что жертв здесь не будет. Шли недели, и я понял, что обладаю над Цапом определенной властью. Иногда удавалось заставить его таскать воду и дрова – а в другие разы он артачился. Я так никогда и не понял закономерностей в его послушании.

Смирившись с тем, что убежать от Цапа не удастся, я принялся задавать ему вопросы, стараясь нащупать хоть какой-то ключ и понять, как отправить его обратно в преисподнюю. Отвечал он, мягко говоря, уклончиво и рассказывал мало – если не считать того, что уже бывал на Земле прежде, но кто-то отправил его обратно.

Когда мы прожили в горах два месяца, к хижине пришла поисковая партия. Выяснилось, что где-то поблизости стали пропадать охотники, а также жители деревень в радиусе двадцати миль. Когда я по ночам засыпал, Цап выходил на поиски добычи. Стало ясно, что изоляция не удержит демона от убийств. Поисковую партию я услал прочь, а сам задумался над новым планом. Я понимал, что нам следует постоянно двигаться, иначе люди обнаружат существование Цапа.

Я знал, что в его пребывании на Земле есть какая-то логика. А когда мы покидали хижину, мне вдруг пришло в голову, что ключ к власти над Цапом, быть может, спрятан в другом подсвечнике. А подсвечники я оставил девушке и, спрыгнув с поезда, похоже, потерял свой единственный шанс избавиться от Цапа. Я напрягал память, стараясь вспомнить хоть какую-то зацепку, которая привела бы меня к Аманде. Я ведь так и не спросил ее фамилию и куда она направляется. Я снова и снова вспоминал те сутки, что провел с нею, но в памяти всплывали только чудесные синие глаза Аманды. Казалось, они отпечатались во мне навсегда, а все остальное стерлось. Неужели придется ездить по всем восточным штатам и спрашивать встречных, не попадалась ли им девушка с прекрасными синими глазами?

Что-то не давало мне покоя. Что-то могло привести меня к ней – нужно только вспомнить, что именно. И тут меня осенило – деревянный браслет. Инициалы, выжженные в сердечке – “Э+А”. Может удастся прошерстить все воинские списки в поисках солдата, чье имя начинается на Э? Аманда сказала, что живет с его родными. Так появился план.

И мы поехали обратно на восток. Я принялся методично проверять все призывные пункты. Говорил, что служил в Европе, и жизнь мне спас человек, имя которого начинается на Э. Теперь я хочу его найти. Меня постоянно спрашивали о номерах дивизий, постов, о месте, где происходил бой. Я отвечал, что мне в голову попал осколок снаряда, и я не помню ничего, кроме буквы, с которой начинается его имя. Никто мне, конечно, не верил, но списки показывали – видимо, из жалости.

А пока я корпел над бумагами, Цап рыскал в поисках пропитания. Я пробовал натравливать его на воров и жуликов, рассудив, что если он не может не убивать, то, по крайней мере, я смогу уберечь от него невинных людей.

Я рылся в библиотеках в поисках самых старых книг по колдовству и демонологии – в надежде наткнуться на заклинание, которое отправит демона в ад. Я совершал ритуал за ритуалом – рисовал пентаграммы, собирал диковинные талисманы и подвергал себя всяческим физическим лишениям и диетам, которые вроде бы должны очистить дух колдуна, чтобы волшебство удалось. И с каждой новой неудачей я все больше и больше понимал, что все эти колдовские фолианты – лишь бред средневековых шарлатанов. В книгах непременно имелось условие – колдун должен очиститься, – чтобы клиенты потом не жаловались, будто магия не сработала.

Попутно я продолжал искать и священника, который согласился бы провести обряд экзорцизма. Наконец, в Балтиморе я нашел одного, он поверил моему рассказу и согласился изгнать демона. Ради его безопасности мы договорились, что он будет стоять на балконе, а мы с Цапом – внизу на улице. По ходу ритуала Цап хохотал до колик, а когда все закончилось, вломился в дом и сожрал священника. И тогда я понял, что найти девушку с подсвечниками – мой единственный шанс.

Мы с Цапом постоянно находились в пути, не задерживаясь нигде больше, чем на два-три дня. К счастью, в те времена еще не было компьютеров, которые могли бы отследить наш маршрут по жертвам Цапа. В каждом городке я добывал список ветеранов и отправлялся по домам, стучался во все двери и расспрашивал семьи. И это тянулось больше семидесяти лет. Вчера мне показалось, что я нашел того человека, которого искал. Выяснилось, что с Э начинается его среднее имя, и зовут его Дж. Эффром Эллиот. Я подумал, что удача, наконец, мне улыбнулась. Уже одно то, что он до сих пор жив, – удача. Я-то думал, что придется искать подсвечники у родственников в надежде, что кто-нибудь их помнит, а возможно, и хранит как наследство.

Я верил, что все скоро закончится. Но теперь Цап вышел из-под контроля, а вы не даете мне остановить его.

27

Август

Август Рассол раскурил трубку и снова воспроизвел в памяти подробности рассказа Трэвиса. Он уже допил бутылку, вино придало мыслям ясность, смыв адреналин утреннего приключения.

– Было время, Трэвис, когда после такой истории я бы немедленно позвонил в психушку – чтобы приехали и забрали тебя. Но последние сутки реальность скачет на спине дракона, а я пытаюсь уцепиться за самый его кончик его хвоста.

– В каком это смысле? – спросил Трэвис.

– В том смысле, что я тебе верю. – Рассол поднялся с кресла и начал развязывать Трэвиса.

За спиной послышалось шарканье. Рассол обернулся. Через гостиную шел Джан Ген Джан – одно полотенце в цветочек он обмотал вокруг бедер, другое накрутил на голову. Он походил на черносливину в костюме Кармен Миранды.

– Я освежился и готов к пыткам, Август Рассол. – Джинн остановился, увидев, что Рассол развязывает демоновода. – Мы что – подвесим тварь к вершине высокого здания за пятки, пока он не заговорит?

– Полегче, Повелитель, – ответил Рассол.

Трэвис начал массировать руки, чтобы восстановилось кровообращение.

– Это кто? – спросил он.

– Это, – ответил Рассол, – Джан Ген Джан, Царь Джиннов.

– Джиннов – в смысле, тех, что из бутылок?

– Именно.

– Не верю.

– Ты не в том положении, чтобы сомневаться в существовании сверхъестественного, Трэвис. А кроме того, именно джинн рассказал мне, как тебя найти. Они с Цапом были знакомы за двадцать пять веков до твоего рождения.

Джан Ген Джан проворно подскочил к креслу и потряс узловатым пальцем перед самым носом Трэвиса:

– Говори, где спрятана Печать Соломона, или мы сунем твои гениталии в девятискоростной блендер с обратным ходом и пятилетней гарантией, не успеешь ты вымолвить слово “шазам”!

Бровь Рассола удивленно поднялась.

– Ты что – нашел в ванной каталог “Сиэрза”?

Джинн кивнул:

– Он полон множества прекрасных пыточных инструментов.

– Они нам не понадобятся. Трэвис сам пытается найти печать, чтобы отправить демона домой.

– Я же сказал вам, – подал голос Трэвис. – Я никогда не видел никакой Печати Соломона. Это миф. Я сотни раз читал о ней в книгах по магии, но всякий раз она описывалась по-разному. Мне кажется, ее придумали в Средневековье специально, чтобы книги по магии лучше продавались.

Джин зашипел на Трэвиса, и воздухе сверкнули голубые клинки дамасской стали:

– Ты лжешь! Ты не мог бы вызвать Цапа без печати.

Рассол поднял руку успокоить расходившегося джинна:

– Трэвис нашел заклинание в подсвечнике и вызвал демона. Печати он никогда не видел, но я думаю, что она была спрятана внутри, и он ее просто не заметил. Джан Ген Джан, а ты сам-то видел хоть раз Печать Соломона? Ее можно спрятать в подсвечнике?

– Во времена Соломона она была серебряным скипетром, – ответил джинн. – Возможно, из него и вышел бы подсвечник.

– Так вот, Трэвис считает, что обратное заклинание спрятано в другом подсвечнике, который он не открывал. Тот, кто об этом знает и владеет Печатью Соломона, знает и заклинание, дающее такую силу. Я бы на что угодно поспорил, что это так.

– Возможно – но возможно и то, что этот смуглый направляет нас по ложному следу.

– Не думаю, – ответил Рассол. – Мне кажется, ему хотелось во все это ввязываться не больше, чем мне. За семьдесят лет он так и не понял, что Цапа можно удержать силой воли.

– Так, значит, этот человек – умственно-отсталый!

– Э-эй! – возмутился Трэвис.

– Хватит! – рявкнул Рассол. – Пора браться за дело. Джан Ген Джан, марш одеваться.

Джинн беспрекословно вышел из комнаты, а Рассол снова повернулся к Трэвису.

– Мне кажется, ты нашел ту женщину, которую искал. Аманда вышла замуж за Эффрома Эллиота, как только тот вернулся с Первой Мировой. Каждый год в годовщину свадьбы местная газета печатает их портрет – ну, знаешь, с подписью вроде “А говорили, что это ненадолго”. Как только повелитель соберется, мы съездим туда и поглядим, нельзя ли взять у них эти подсвечники – если они сохранились у Аманды. Но ты должен пообещать, что не станешь от нас убегать.

– Обещаю, – ответил Трэвис. – Но сначала, мне кажется, нужно вернуться в дом Дженни – подготовиться к возвращению Цапа.

– Я хочу, чтобы Дженни ты выбросил из головы, Трэвис, – ответил Рассол. – Только так ты сможешь вновь обрести власть над демоном. Но сначала я должен тебе кое-что сообщить о Дженни.

– Я знаю – она замужем.

– Дело не в этом. Она – внучка Аманды.

28

Эффром

Прежде Эффром никогда не умирал, а потому не очень понимал, что от него сейчас требуется. Несправедливо, что человеку в его возрасте приходится приспосабливаться к новым и непростым ситуациям. Но жизнь редко бывает справедливой, поэтому логично предположить, что и смерть справедливостью не грешит. Уже не в первый раз Эффрома подмывало потребовать к ответу Самого Главного. Правда, раньше ему это не удавалось – ни на почте, ни в Управлении автомобильного транспорта, ни при возврате бракованного товара в универмаге. Может, хоть здесь выйдет?

Но здесь – это где?

Эффром слышал голоса – хороший признак. Здесь тепло, но не жарко – тоже совсем неплохо. Он принюхался – и парами серы не пахнет (в Библии их назвали бы “зловонием”). Еще один хороший знак. Должно быть, он все же выкарабкался. Эффром быстро подвел итог жизни: хороший отец, хороший муж, ответственный работник, хоть и не шибко преданный своему делу. Ладно, в картах он жульничал, но вечность все же – несопоставимо долгое наказание за подтасовку тузов в колоде.

Эффром открыл глаза.

Он всегда представлял себе небеса несколько просторнее и светлее. А тут похоже на комнату в хижине. Потом он заметил женщину. Она была одета в трико радужной расцветки. Ее черные, как вороново крыло, волосы спускались до пояса.

Рай?– подумал Эффром.

Женщина разговаривала по телефону. Не небесах есть телефоны? А почему бы и нет?

Он попытался сесть и понял, что привязан к кровати.

Это еще зачем? Неужели все-таки ад?

– Так где же я? – громко потребовал он ответа.

Женщина прикрыла трубку ладонью и обернулась:

– Скажите что-нибудь своей жене – пусть знает, что с вами все в порядке.

– Ничего со мной не в порядке. Я умер и не знаю, где нахожусь.

Женщина снова заговорила в трубку:

– Вот видите, миссис Эллиот, ваш муж в безопасности. И останется в безопасности, если только вы исполните все мои инструкции. – Она снова прикрыла трубку: – Она говорит, что не знает ни о каких заклинаниях.

Эффром услышал грубый мужской голос, – но в хижине больше никого не было.

– Она лжет, – произнес грубый голос.

– Не думаю – она плачет.

– Спроси ее о Трэвисе, – велел голос.

Женщина спросила в трубку:

– Миссис Эллиот, вы знаете человека по имени Трэвис? – Секунду она послушала, потом прижала трубку к груди. – Говорит, что не знает.

– Это могло быть очень и очень давно, – произнес голос.

Эффром тщетно пытался разглядеть, кто говорит.

– Подумайте, – сказала женщина. – Вы могли знать его очень и очень давно.

Она выслушала ответ, кивнула и улыбнулась. Эффром уставился в тот угол, куда она при этом посмотрела. Кому, к чертовой матери, она там кивает?

– Он давал вам что-нибудь? – Женщина послушала. – Подсвечники?

– Бинго! – сказал голос.

– Да, – продолжала женщина. – Принесите подсвечники сюда, и вашего мужа отпустят в целости и сохранности. И никому об этом не говорите, миссис Эллиот. Пятнадцать минут.

– Или он умрет, – добавил голос.

– Благодарю вас, миссис Эллиот, – сказала женщина и повесила трубку. Потом повернулась к Эффрому: – Ваша жена сейчас приедет и заберет вас.

– Кто еще есть в этой комнате? – спросил Эффром. – С кем вы разговаривали?

– Вы с ним сегодня уже встречались, – ответила женщина.

– Пришелец? Я думал, он меня убил.

– Пока нет, – отозвался голос.

– Едет? – спросил Цап.

Рэчел выглядывала в окно хижины – над дорогой висели клубы пыли.

– Не знаю, – ответила она. – Мистер Эллиот, на какой машине ездит ваша жена?

– На белом “форде”.

– Значит, она. – Рэчел почувствовала, как ее окатило волной возбуждения. Ее ощущение чуда за последние сутки проверялось на крепость множество раз, и сейчас она была открыта любой эмоции. Она боялась грядущей силы, но страх растворялся от одной мысли о головокружительных перспективах. Ее было совестно измываться над парой стариков ради того, чтобы получить заклинание, но, быть может, своей новой силой она сумеет воздать им сторицей. Как бы то ни было, скоро все кончится, и старики вернутся домой.

Истинная природа Духа Земли тоже немного ее беспокоила. Почему он казался... ну... таким нечестивым? И таким мужланом?

“Форд” остановился перед хижиной. Рэчел увидела, как из него выбирается хрупкая старушка с двумя причудливыми подсвечниками в руках. Прижимая подсвечники к груди, старушка замерла у машины и огляделась. Подождала. Она явно пребывала в ужасе, и Рэчел, ощутив очередной укол совести, отвернулась от окна.

– Она здесь.

– Вели ей войти, – сказал Цап.

Эффром поднял голову, но окно было слишком далеко и высоко.

– Что вы собираетесь сделать с моей женой? – резко спросил он.

– Ровным счетом ничего, – ответила Рэчел. – Просто у нее есть нужная мне вещь. Как только я ее получу, вы оба поедете домой.

Рэчел подошла к двери и распахнула ее, точно приглашая в дом заблудшего родственника. Аманда стояла у машины футах в тридцати от входа.

– Миссис Эллиот, вам придется внести подсвечники сюда, чтобы мы смогли их осмотреть.

– Нет, – твердо ответила Аманда. – Я не двинусь с места, пока не узнаю, что Эффром в безопасности.

Рэчел повернулась к Эффрому:

– Скажите что-нибудь своей жене, мистер Эллиот.

– Еще чего, – ответил тот. – Я с ней не разговариваю. Это она во всем виновата.

– Если вы хотите вернуться домой, мистер Эллиот, вам придется сотрудничать с мной. – Рэчел снова повернулась к Аманде: – Он не хочет с вами разговаривать, миссис Эллиот. Почему бы вам просто не внести эти подсвечники сюда? Уверяю, ни вы, ни ваш муж не пострадаете.

Рэчел не могла поверить, что она действительно произносит эти слова. Казалось, она зачитывает вслух сценарий плохого гангстерского фильма.

Аманда не сдвинулась с места, по-прежнему прижимая подсвечники к груди и не зная, как ей поступить. Рэчел заметила, как старушка сделала один неуверенный шажок к хижине, затем подсвечники вдруг вырвало у нее из рук, а саму ее швырнуло оземь, точно выстрелом из дробовика.

– Нет же! – вскрикнула Рэчел.

Подсвечники поплыли к ней по воздуху, но она ринулась к Аманде, не обращая на них внимания. Приподняла голову старушки и прижала к груди. Аманда открыла глаза, и Рэчел вздохнула с облегчением.

– Как вы себя чувствуете, миссис Эллиот? Простите меня.

– Оставь ее, – сказал Цап. – Через секунду я позабочусь о них обоих.

Рэчел повернулась на голос. Подсвечники покачивались в воздухе. Ее до сих пор слегка нервировало, что приходится разговаривать с голосом без тела.

– Я не хочу, чтобы эти люди пострадали. Ты меня понял?

– Но теперь, когда у нас есть заклинание, они не имеют значения. – Подсвечники вращались в воздухе, пока Цап разглядывал их. – Иди сюда, здесь, кажется, есть зазор, но у меня чешуя по ним скользит. Иди сюда и открой.

– Одну минутку, – ответила Рэчел. Она помогла Аманде подняться. – Давайте войдем в дом, миссис Эллиот. Все закончилось. Вы можете ехать домой, как только почувствуете себя лучше.

Рэчел ввела Аманду в хижину, придерживая ее за плечи. Старушка казалась безвольной и ошарашенной. Рэчел боялась, что в любую минуту она рухнет замертво, но стоило старушке увидеть привязанного к кровати Эффрома, она стряхнула с себя руки Рэчел и шагнула к мужу.

– Эффром. – Она присела на кровать и погладила его по лысой голове.

– Ну что, жена, – ответил старик. – Надеюсь, ты довольна. Куролесишь тут по всему штату, а без тебя вон что творится. Меня похитил какой-то лунатик-невидимка. Надеюсь, ты съездила хорошо – а я уже рук не чувствую. Наверное, гангрена. Видимо, придется ампутировать.

– Прости меня, Эффром. – Аманда повернулась к Рэчел. – Можно его развязать? Прошу вас.

От мольбы в ее глазах у Рэчел засвербило в носу. Она никогда не чувствовала себя такой жестокой.

– Вы можете идти, – кивнула она. – Простите, что все так вышло.

– Открой. – Цап постукивал ее подсвечником по плечу.

Пока Аманда развязывала узлы на запястьях и лодыжках мужа и растирала их, Рэчел осматривала один из подсвечников. Потом быстро повернула, и он распался надвое. По весу она ни за что бы не догадалась, что он полый, но, развинтив, заметила, что резьба внутри – золотая. Наверное, для лишнего веса. Кто бы ни сделал эти подсвечники, он постарался скрыть тайник.

Внутрь был вложен тугой пергамент. Рэчел поставила половину подсвечника на стол, вытащила желтоватый свиток и медленно начала разворачивать. Пергамент потрескивал, с краев осыпались кусочки. Увидев первые буквы, Рэчел ощутила, как участился пульс. Когда развернулись полстраницы, ее возбуждение сменилось тревогой.

– У нас могут быть неприятности, – прошептала она.

– Чего бы? – Голос Цапа раздавался лишь в нескольких дюймах от ее лица.

– Я не могу этого прочесть. Тут написано на каком-то иностранном языке – наверное, греческом. Ты умеешь читать по-гречески?

– Я вообще не умею читать, – ответил Цап. – Открой другой подсвечник. Может быть, то, что нам нужно, – там.

Рэчел повертела в руках второй.

– Здесь нет никакого шва.

– Поищи лучше. Наверное, он спрятан.

Рэчел прошла в кухонный угол и достала из посудного шкафчика нож – счистить серебро. Аманда помогла Эффрому подняться и теперь подталкивала его к выходу.

Рэчел нашла зазор и воткнула в него лезвие.

– Есть!

Она развинтила подсвечник и вытащила второй свиток.

– А этот можешь прочесть? – спросил демон.

– Нет. Тут тоже по-гречески. Нужно будет заказать перевод. А я даже не знаю никого, кто понимал бы по-гречески.

– Трэвис, – подсказал Цап.

Аманда подвела Эффрома к самым дверям, но обернулась, услышав это имя.

– А он еще жив? – спросила она.

– Уже недолго осталось, – сказал Цап.

– Да кто такой этот Трэвис? – спросила Рэчел. Здесь вообще-то она должна командовать, однако старуха и демон, казалось, знали о том, что происходит, гораздо больше нее.

– Им нельзя никуда идти, – сказал Цап.

– Почему? Заклинание у нас есть – нам нужно его только перевести. Отпусти их.

– Нет. Если они предупредят Трэвиса, он найдет способ защитить девчонку.

– Какую еще девчонку? – Рэчел чувствовала себя так, точно шагнула из зрительного зала на экран, в хитро закрученную детективную историю, и никто не желает рассказать, что здесь творится.

– Мы должны захватить девчонку в заложницы, пока Трэвис не переведет нам заклинание.

– Какую девчонку? – повторила Рэчел.

– Официантку из городского кафе. Ее зовут Дженни.

– Дженни Мастерсон? Она участвует в нашем шабаше. Но она-то здесь при чем?

– Ее любит Трэвис.

– Кто такой Трэвис?

Повисла пауза. Рэчел, Аманда и Эффром уставились в пустоту над полом в ожидании ответа.

– Трэвис – мой хозяин, – наконец сказал Цап.

– Это какой-то бред, – выдавила Рэчел.

– А у тебя котелок не очень варит, голубушка, – ехидно заметил Эффром.

29

Ривера

Прямо посреди допроса сержанту сыскной полиции Альфонсу Ривере явилось видение. Он увидел себя за прилавком “7-11”: как сует пакетики с буррито в микроволновку и цедит покупателям “кока-колу”. Ясно, что подозреваемый Роберт Мастерсон говорит правду. Но хуже всего даже не то, что он никак не связан с марихуаной, которую люди Риверы обнаружили в трейлере, – Мастерсон действительно понятия не имеет, куда девался Сквозняк.

Настырный маленький хорек – помощник окружного прокурора, мотавший в управлении срок, пока не наточит клыки для частной адвокатской практики, – сформулировал официальную позицию штата по этому делу просто и доходчиво: “Тебе звездец, Ривера. Отпускай его”.

Но Ривера цеплялся за последнюю ниточку надежды толщиной в микрон: второй чемоданчик – тот, из-за которого Мастерсон так шумел в трейлере. Сейчас он лежал открытым на столе Риверы. Из него на детектива таращились кипы тетрадных листков, салфеток, клочков сигаретных пачек, старых визитных карточек и шоколадных оберток. На каждой бумажке были написаны имя, адрес и дата. Причем даты – явно липовые, поскольку некоторые записи были помечены 1920-ми годами. Ривера переворошил всю эту кашу десятки раз и ни к какому заключению не пришел.

К столу подошел помощник шерифа Перец. Он изо всех сил старался напустить на себя сочувственный вид, но без особого успеха. Что бы Перец ни говорил нынче утром – во всем чудилась кривая и самодовольная усмешка. Марк Твен сказал об этом очень лаконично: “Никогда не следует недооценивать число людей, желающих увидеть твое падение”.

– Нашли что-нибудь? – спросил Перец. Кривая ухмылка была на месте.

Ривера оторвал взгляд от бумажек, вытащил сигарету и закурил. С длинной струйкой дыма выплыл тяжелый вздох.

– Не понимаю, как все это может быть связано со Сквозняком. Адреса разбросаны по всей стране. Некоторые даты слишком старые, чтобы оказаться подлинными.

– Может, это список тех клиентов, которым Сквозняк намеревался сплавлять дурь? – предположил Перец. – Вы же знаете, что по оценкам ФБР больше десяти процентов наркотиков в этой стране пересылается по почте.

– А даты?

– Может, какой-нибудь шифр? Почерк совпадает?

Ривера отправил Переца к трейлеру, чтобы тот нашел образец почерка Сквозняка. Тот вернулся со списком запчастей к “форду”.

– Не совпадает, – сказал Ривера.

– Может, список составлял его связник?

Ривера выдохнул облако дыма прямо в лицо помощнику.

– Раскинь мозгами, болван. Его связником был я.

– Так, наверное, кто-нибудь вас подставил, и Сквозняк дал деру.

– А почему он тогда дурь не прихватил?

– Не знаю, сержант. Я же просто помощник шерифа. А это работа для детектива. – Перец уже не пытался скрыть ухмылку. – Я бы на вашем месте сходил к Пауку.

Согласие было достигнуто. Все, кто видел чемоданчик или слышал о нем, предлагали Ривере отнести его Пауку. Сержант откинулся на спинку кресла и докурил сигарету, наслаждаясь последними минутами мира и покоя перед неизбежной встречей с Пауком. После нескольких глубоких затяжек он загасил окурок, сгреб в чемоданчик клочки бумаги, закрыл его и направился вниз по лестнице – в чрево полицейского управления, в логово Паука.

За свою жизнь Ривера был знаком с полудюжиной людей по кличке Паук. Большинство из них были долговязыми, с угловатыми чертами лица, жилистые и проворные – на ум сразу приходили пауки-косиножки. Главный технический сержант Ирвинг Гвоздворт являлся исключением из правил.

Ростом он был пять футов девять дюймов, а весил больше трехсот фунтов. Он сидел за своими консолями в компьютерном зале Полицейского управления Сан-Хуниперо, и паутина его охватывала не только округ, но и столицы всех штатов, тянулась в основные компьютерные базы данных ФБР и Министерства юстиции в Вашингтоне. И в центре паутины, “черной вдовой” сидел Гвоздоворт.

Едва Ривера приоткрыл стальную дверь в компьютерный зал, в лицо хлестнуло сухим холодным воздухом. Гвоздворт утверждал, что в такой атмосфере компьютеры работают лучше, поэтому начальство оборудовало его владения климатической установкой и системой фильтрации воздуха.

Ривера вошел и, поежившись, закрыл за собой дверь. Компьютерный зал был погружен в темноту, если не считать мягкого зеленоватого свечения десятков мониторов. Паук сидел в центре стола-подковы, окруженный клавиатурами и экранами, его гигантские ягодицы свисали с краев секретарского стульчика. Металлический столик рядом был завален упаковками дешевых сладостей в различных стадиях разрушения – преимущественно пирожных “снежок” с верхушками из зефира, покрытые розовой кокосовой крошкой. На глазах у Риверы Гвоздворт содрал с одного пирожного зефирную шляпку и сунул ее в рот, а толстую шоколадную ножку швырнул в корзину, забитую мятыми принтерными распечатками.

Из-за сидячей работы Паука начальство освободило его от сдачи даже минимальных зачетов по физподоготовке, обязательных для всех оперативников. Кроме того, ввели должность главного технического сержанта – чтобы Паук мог спокойно подпитывать свое эго и был счастлив, тюкая по клавишам. Паук ни разу в жизни не выезжал на патрулирование, не арестовал ни одного подозреваемого, не приближался к стрельбищу, однако просидев в управлении всего четыре года, дослужился до звания, которого Ривера добился за пятнадцать лет оперативной работы на улицах. Просто преступно.

Паук поднял голову. Глазки его так сильно заплыли жиром, что Ривера мог разглядеть лишь блеск зеленоватых бусин.

– От тебя несет дымом, – произнес Паук. – А здесь курить нельзя.

– Я сюда не курить пришел. Мне нужна помощь.

Паук еще раз глянул на столбцы данных, бежавшие по экрану и переключил внимание на Риверу. На его мундире фосфоресцировали розовые кокосовые крошки.

– Ты работал в Хвойной Бухте, правильно?

– Да, по наркотикам. – Ривера показал чемоданчик. – Мы нашли вот это. Здесь полно имен и адресов, но я никак не могу связать их вместе. И я подумал, может быть, ты...

– Без проблем, – ответил Паук. – Гвоздодер найдет дырку даже там, где ее нет. – Паук присвоил себе кличку “Гвоздодер”. Пауком в лицо его никто не называл, Гвоздодером, правда, тоже, если только от него ничего не требовалось.

– Ну да, – вздохнул Ривера. – Вот я и подумал, что немного колдовства Гвоздодера здесь не помешает.

Паук смахнул мусорную закусь со столика в корзину и похлопал по крышке:

– Давай поглядим, что там у тебя.

Ривера открыл чемоданчик. Паук немедленно зарылся в бумажки, вытаскивая то одну, то другую, читая и швыряя их обратно в кучу.

– Какая каша.

– Именно поэтому я к тебе и пришел.

– Мне нужно ввести это все в систему, чтобы разобрать, что к чему. Сканнером их взять я не смогу – написано от руки. Ты будешь мне диктовать.

Паук повернулся к клавиатуре и затюкал по кнопкам.

– Секундочку – задам формат базы данных.

С таким же успехом Паук мог говорить и на суахили. Но вопреки себе Ривера восхищался профессионализмом Паука. Толстые пальцы веером летали по клавишам.

Через тридцать секунд неистового мельтешения по клавиатуре Паук остановился.

– Ладно, теперь читай имена, адреса и даты – именно в таком порядке.

– Ты хочешь, чтобы я все рассортировал?

– Нет, это сделает машина.

Ривера начал читать каждый клочок бумаги, делая намеренные паузы, чтобы Паук не отставал.

– Быстрее, Ривера. Меня ты все равно не обгонишь.

Ривера стал читать быстрее, отшвыривая каждый клочок на пол.

– Быстрее, – потребовал Паук.

– Не могу быстрее. Если я буду читать имена с такой скоростью, то запросто потеряю голову и сломаю себе язык.

Впервые за все время их знакомства Паук отчетливо захихикал.

– Передохни, Ривера. Я так привык работать с машинами, что забываю об ограниченных способностях людей.

– Что тут творится? – изумился Ривера. – Гвоздодер потерял весь свой яд?

Паук, казалось, смутился:

– Нет. Просто хочу кое о чем тебя спросить.

Ривера обалдел. Паук был практически всезнающ – или же делал вид. Ну и день – сегодня все у нас впервые.

– Что именно?

Паук покраснел. Ни разу в жизни Ривера не видел, чтобы столько дряблой плоти одновременно меняло цвет. Должно быть, невероятная нагрузка на паучье сердце.

– Ты ведь в Хвойной Бухте работал, верно?

– Да.

– Ты когда-нибудь сталкивался с девчонкой по имени Роксанна?

Ривера на минуту задумался, потом покачал головой.

– Ты уверен? – В голосе Паука зазвучало отчаяние. – Возможно, это кличка. Она работает в мотеле “Нам-в-Номера”. Я проверил имя в списках социального страхования, кредитных записях, везде. И все равно не могу ее найти. В Калифорнии больше десяти тысяч Роксанн, но ни одна не подходит.

– А если просто съездить в Хвойную Бухту и встретиться с ней?

Румянец Паука побагровел.

– Этого я не могу.

– Почему? И вообще, что с ней? Она как-то относится к делу?

– Нет, тут... личный вопрос. У нас с ней любовь.

– Но ты ни разу в жизни ее не видел?

– Ну, как бы – да. Каждую ночь мы с ней болтаем по модему. И вчера ночью она не вышла на связь. Я беспокоюсь.

– Гвоздворт, ты утверждаешь, что у тебя роман с женщиной в компьютере?

– Это больше, чем просто роман.

– И чего ты хочешь от меня?

– Чтобы ты ее проверил. Посмотрел, все ли у нее в порядке. Но она может узнать, что тебя подослал я. Этого ты ей говорить не должен.

– Гвоздворт, я всегда работаю под прикрытием. Я шпионю и этим зарабатываю на жизнь.

– Так ты выполнишь мою просьбу?

– Если ты найдешь в этих бумажках что-нибудь ценное – выполню.

– Спасибо, Ривера.

– Давай закончим с этим, а? – Ривера взял спичечный коробок и прочел имя и адрес. Паук впечатал их, но как только Ривера начал читать следующее имя, Паук опять замер.

– Что-то не так?

– И вот еще что...

– Что?

– Ты не мог бы выяснить, не связывается ли она по модему с кем-нибудь еще?

– Санта-Мария, Гвоздворт! Ты настоящий мачо.

Через три часа Ривера сидел у себя за столом, ожидая звонка Паука. Пока он был внизу, кто-то оставил на его столе потрепанную книжку. Она называлась “Вы можете начать карьеру частного детектива”. Ривера подозревал Переца. Книгу он швырнул в мусорку.

Теперь, когда его единственный подозреваемый гуляет по улицам, а от Паука до сих пор ничего нет, Ривера размышлял, не выудить ли книжку из корзины.

Зазвонил телефон, и Ривера сорвал трубку.

– Ривера.

– Ривера, это Гвоздодер.

– Нашел что-нибудь? – Ривера нашарил сигарету в пачке. Он не мог разговаривать по телефону без сигареты во рту.

– Мне кажется, какая-то связь есть, но в ней нет смысла.

– Хватит говорить загадками, Гвоздворт. Мне нужно хоть что-нибудь.

– Сначала я сверил списки с социальным страхованием. Большинство этих людей – на том свете. А потом я заметил, что все они – ветераны.

– Вьетнам?

– Первая Мировая.

– Ты шутишь.

– Нет. Все они – ветераны Первой Мировой войны, и у всех – имена, начинающиеся на Э. Я должен был обратить на это внимание еще когда вбивал их в базу данных. Я попробовал обработать корреляцию, но ничего не вышло. Потом прогнал все адреса – проверить, нет ли географической связи.

– Что-нибудь получилось?

– Нет. Сначала мне даже показалось, что ты напал на какой-то исследовательский проект по Первой Мировой войне. Но чтобы вышло наверняка, я пропустил файл через новый банк данных Министерства юстиции в Вашингтоне. Им пользуются, чтобы вычислить модели преступлений, если не могут обнаружить их сразу. По сути дела, он выявляет логику в случайном наборе. С его помощью отслеживают серийных убийц и психопатов.

– И ты ничего не нашел?

– Не вполне. Файлы Министерства юстиции охватывают последние тридцать лет, поэтому почти половина твоего списка туда не попала. Но с другой половиной прозвенел звоночек.

– Гвоздворт, попробуй перейти, пожалуйста, к делу.

– В каждом городе из твоего списка примерно в то время, которое там обозначено, произошло по крайней мере одно необъяснимое исчезновение. Исчезали не сами ветераны – другие люди. Большие города можно исключить – велика вероятность совпадения, но исчезновения имели место и в крошечных городишках.

– И в крошечных городишках исчезают люди. Они сбегают в большие города. Тонут. Это нельзя считать связью.

– Я так и думал, что ты это скажешь. Поэтому пропустил файл через программу вероятности, чтобы исключить возможность совпадений.

– И? – Ривера уже устал от спектакля Гвоздворта.

– И вероятность того, что файл с указанием дат и мест необъяснимых исчезновений людей за последние тридцать лет случаен, равняется десяти в пятидесятой степени.

– Что означает – что?

– Что означает примерно такую же вероятность, как вытащить удочкой из ручья с форелью обломки “Титаника”. А это означает, Ривера, что у тебя – очень серьезная проблема.

– Ты хочешь сказать, что чемоданчик принадлежит серийному убийце?

– Причем – очень старому. Большинство серийных убийц не выходит на охоту до тридцати лет. Если допустить, что этот был достаточно покладист и начал убивать именно тогда, когда Министерство юстиции завело свой банк данных, то есть ровно тридцать лет назад, то сейчас ему за шестьдесят.

– А ты считаешь, что все это длится значительно больше?

– Я выбрал в произвольном порядке несколько старых дат и мест – вплоть до 1925 года. Обзвонил библиотеки в этих городках и попросил проверить в газетных подшивках сообщения об исчезновениях. Все совпадает. Твоему убийце уже лет девяносто. Или его дело продолжает сын.

– Это невозможно. Должно существовать какое-то другое объяснение. Гвоздворт, выручи меня, а? Я не могу искать серийного убийцу-гериатрика.

– Ну, это может быть, конечно, какое-то хитрое исследование исчезновений людей, но в таком случае оно не объясняет связь с ветеранами Первой Мировой войны, а также не объясняет, почему исследователь заносил свои данные на обрывки сигаретных пачек, спичечные коробки и визитные карточки давно исчезнувших компаний.

– Я не понимаю. – Ривера чувствовал себя так, точно застрял в паутине, и сейчас его слопают.

– Некоторые записи, кажется, действительно сделаны более пятидесяти лет назад. Могу отправить их в лабораторию, если хочешь.

– Нет. Не надо. – Ривера не хотел подтверждений. Он хотел, чтобы все это исчезло как можно скорее. – Гвоздворт, а может быть так, что твой компьютер выискивает какие-то невозможные логические связи? В том смысле, что он запрограммирован на поиск каких-то моделей? Может быть, он свихнулся и все это придумал сам?

– Ты же знаешь вероятность, сержант. Компьютер ничего не может придумать сам – он умеет интерпретировать лишь то, что в него вводят. На твоем месте я бы вытащил твоего подозреваемого из камеры и выяснил, где он взял этот чемоданчик.

– Не получится. Я его выпустил. Окружной прокурор сказал, что у меня недостаточно улик для задержания.

– Так найди же его, – сказал Паук.

Ривере очень не понравился этот командирский тон, но он не стал возмущаться.

– Я пошел.

– И вот еще что...

– Да?

– Один из твоих адресов – в Хвойной Бухте. Хочешь?

– Конечно.

Гвоздворт прочел имя и адрес, и Ривера записал их в блокнот.

– На этом кусочке дата не значится, сержант. Твой убийца, должно быть, еще где-то здесь. Если ты его найдешь, то выкарабкаешься.

– Это слишком невероятно.

– И не забудь проверить для меня Роксанну, ладно?

И Паук повесил трубку.

30

Дженни

Дженни опоздала на работу на полчаса. Она приготовилась встретить за стойкой Говарда, который отчитает ее в крайне изысканных выражениях. Странно, но ей было наплевать. Еще страннее оказалось то, что Говард в то утро в кафе не появился вообще.

Учитывая, что она выпила две бутылки вина, съела тяжелый итальянский ужин, а вдогонку – содержимое холодильника, и всю ночь занималась любовью, ей следовало чувствовать себя усталой, но усталости не было и в помине. Напротив, ее переполняли веселье и энергия, а настроение лишь весьма приблизительно можно было назвать приподнятым. Стоило Дженни вспомнить прошедшую ночь, и по лицу ее расплывалась довольная ухмылка, а по спине бежали мурашки. Меня должна грызть совесть, одергивала она себя. Строго говоря, я по-прежнему замужняя женщина. Строго говоря, я закрутила романчик на стороне. Но мышление Дженни никогда не отличалось чрезмерной строгостью. Она не ощущала себя виноватой – она была счастлива, и ей хотелось повторить все снова.

Едва появившись на работе, она начала считать часы до окончания обеденной смены. Через час, за который она вся извелась, повар сообщил, что ее зовут к телефону.

Дженни быстро плеснула посетителю добавку кофе и поспешила в кабинет. Если это Роберт, она сделает вид, что ничего не случилось. Она вовсе ни в кого не влюблена, как он подозревает. Она... неважно. Она не обязана ни перед кем отчитываться. А если это Трэвис – Дженни отчаянно надеялась, что это именно Трэвис.

Но голос в трубке был женским.

– Дженни? Это Рэчел. Послушай, у меня сегодня днем особый ритуал в пещерах. Мне нужно, чтобы ты тоже пришла.

Но Дженнифер не хотелось идти ни на какой ритуал.

– Я даже не знаю, Рэчел. У меня другие планы после работы.

– Дженнифер, это самый важный ритуал, и мне позарез необходимо твое участие. Когда ты освободишься?

– В два, но сначала мне нужно заехать домой и переодеться.

– Не стоит. Приходи как есть – это очень, очень важно.

– Но я...

– Прошу тебя, Дженни. Это займет всего пять минут.

Дженнифер никогда не слышала в голосе Рэчел такой алмазной твердости. Может, действительно что-то важное?

– Ладно. Наверное, сумею вырваться. Кому-нибудь еще нужно позвонить?

– Нет, я сама. Приезжай к пещерам, как только освободишься.

– Хорошо.

– И вот еще что, Дженни... – Голос Рэчел понизился на целую октаву. – Никому не говори, куда едешь. – Она повесила трубку.

Дженнифер быстро набрала свой домашний номер и напоролась на автоответчик.

– Трэвис, если ты там, сними трубку. – Она подождала. Наверное, еще спит. – Я немного задержусь. Вернусь чуть позже. – Она чуть не ляпнула “Я люблю тебя”, но решила, что лучше не стоит. Эту мысль она вообще постаралась выкинуть из головы. – Пока, – сказала Дженни и повесила трубку.

Теперь главное – держаться подальше от Роберта, пока она не придумает способ, как понадежнее расправиться с его мечтами о воссоединении. Вернувшись в зал, Дженни вдруг поняла, что вся ее радость бесследно испарилась. И теперь она чувствовала одну лишь усталость.

31

Хорошие парни

Август Рассол, Трэвис и Джан Ген Джан втроем втиснулись на переднее сиденье пикапа. Подъезжая к дому Эффрома и Аманды, они заметили на дорожке бежевый “додж”.

– Вы не знаете, на какой машине они ездят? – спросил Трэвис.

Рассол сбросил скорость.

– Кажется, на старом “форде”.

– Не тормозите. Поехали дальше, – сказал Трэвис.

– Чего ради?

– Готов спорить на что угодно, “додж” – полицейский. Видите, сзади торчит антенна?

– И что? Ты же не совершил ничего противозаконного. – Рассолу хотелось поскорее покончить со всем этим и хорошенько выспаться.

– Едем дальше. Мне не хочется отвечать на бесконечные вопросы. Мы не знаем, чем тут занимался Цап. Вернемся позже, когда полиция уедет.

– Он дело говорит, Август Рассол, – подал голос джинн.

– Ладно. – Рассол нажал на газ, и грузовичок промчался мимо дома.

Через несколько минут они сидели у Дженни на кухне и слушали записи на автоответчике. В дом они вошли через заднюю дверь, чтобы не вляпаться в горелую муку во дворе.

– Так, – сказал Трэвис, перематывая кассету. – По крайней мере, у нас есть немного времени перед тем, как объяснить все это Дженни.

– Ты думаешь, Цап вернется сюда? – спросил Рассол.

– Надеюсь.

– А ты можешь напрячь всю свою силу воли и вернуть его сюда – пока мы не выясним, действительно ли подсвечники до сих пор у Аманды.

– Я пробовал. Но я не больше вашего понимаю, как это действует.

– Ладно, мне нужно выпить, – сказал Рассол. – В доме что-нибудь найдется?

– Сомневаюсь. Дженни говорила, что не держит ничего из-за мужа. А все вино она выпила вчера вечером.

– Даже кулинарный шерри сгодится. – Рассол чувствовал себя опустившимся пьянчугой.

Трэвис полез в буфет.

– Если изыщешь небольшое количество соли, буду тебе очень признателен, – сказал джинн.

Трэвис отыскал пакет с солью среди специй и протянул джинну. И тут зазвонил телефон.

Все замерли, прислушиваясь к записанному приветствию Дженни. После гудка наступила пауза, потом женский голос произнес:

– Трэвис, сними трубку. – Это была не Дженни.

Трэвис посмотрел на Рассола:

– Никто не знает, что я здесь.

– Теперь знают. Ответь.

Трэвис снял трубку, и автоответчик щелкнул.

– Трэвис слушает.

Рассол заметил, как от лица демоновода отливает краска.

– С ней все в порядке? – спросил Трэвис. – Дайте мне с ней поговорить. Кто вы? Вы вообще знаете, во что ввязались?

Рассол даже представить себе не мог, о чем идет речь.

Неожиданно Трэвис завопил в трубку:

– Он не Дух Земли – это демон! Господи, ну почему вы такая дура?

Потом послушал еще минуту, взглянул на Августа Рассола и прикрыл трубку рукой:

– Вы знаете какие-нибудь пещеры к северу от города?

– Да. Старая грибная ферма.

Трэвис сказал в трубку:

– Да, я смогу их найти. Буду там в четыре. – Потом тяжело опустился на табурет и уронил трубку на аппарат.

– Что случилось? – спросил Рассол.

Трэвис качал головой.

– Какая-то женщина взяла в заложники Дженнифер и Аманду с мужем. С ними Цап, подсвечники тоже у них. И вы были правы – там три заклинания.

– Не понимаю, – ответил Рассол. – Чего она хочет?

– Она считает, что Цап – некий добрый Дух Земли. И хочет завладеть его силой.

– Люди так невежественны, – вздохнул джинн.

– Но чего она хочет от тебя? Ведь и подсвечники, и заклинания уже у нее.

– Заклинания написаны по-гречески. И они с Цапом хотят, чтобы я перевел их на английский. Иначе они убьют Дженни.

– Пускай, – сказал джинн. – Быть может, тебе удастся вернуть власть над демоном, как только женщина умрет.

– Да они уже это предусмотрели, глупый гоблин! – взорвался Трэвис. – Если я не появлюсь там в четыре, они убьют Дженни и уничтожат заклинание. И тогда никто и никогда не сможет отправить Цапа в ад.

Август Рассол посмотрел на часы:

– На разработку плана у нас есть ровно полтора часа.

– Давайте же удалимся в салун и рассмотрим все варианты, – предложил джинн.

32

“Пена дна”

Август Рассол вошел в “Пену дна” первым, Трэвис – за ним. Сзади шаркал Джан Ген Джан. Салун был почти пуст, только у стойки сидел Роберт, да за столиком в темном дальнем углу кто-то еще. За стойкой царила Мэвис. Они вошли, и Роберт обернулся, увидел Трэвиса, соскочил с табурета и, сжав кулаки ринулся навстречу.

– Ах ты похотливый урод!

Роберт успел сделать лишь четыре шага. Август Рассол выбросил вперед огромную ручищу и попал ему точно в лоб. В воздухе мелькнули теннисные тапочки – Роберт на собственной шкуре испытал, что такое третий закон Ньютона. В следующий миг он он бездыханно распростерся на полу.

– Кто это? – удивился Трэвис.

– Муж Дженни, – ответил Рассол, склоняясь над Робертом, чтобы проверить, не торчат ли у бедняги из шеи переломанные позвонки. – С ним все нормально.

– Может, пойдем куда-нибудь в другое место?

– Нет времени, – отмахнулся Рассол. – Кроме того, он может нам пригодиться.

Мэвис Сэнд, взгромоздившись на пластиковый ящик из-под молока, перегнулась через стойку.

– Хороший удар, Асбест, – сказала она. – Ох, и нравятся мне мужчины, умеющие себя вести.

Рассол проигнорировал комплимент.

– У тебя соль ароматическая есть?

Мэвис сползла с ящика, пошарила под стойкой и извлекла галлонный пузырь нашатыря.

– Хватит? – Она повернулась к Трэвису и джинну: – Вам чего-нибудь налить, мальчики?

Джинн шагнул к стойке:

– Не мог бы я обеспокоить вас, испросив небольшое количество...

– “Соленого пса” и разливного, пожалуйста, – перебил его Трэвис.

Рассол подхватил Роберта под мышки и подтащил к столику. Усадив тело на стул, он взял со стойки бутыль нашатыря и помахал горлышком у Роберта перед носом. Фотограф пришел в себя, и его чуть не вырвало.

– Принеси мальчонке пива, Мэвис, – распорядился Рассол.

– Он у нас сегодня не пьет. Я ему с самого полудня только “кока-колу” наливаю.

– Тогда “кока-колу”.

Трэвис с джинном взяли стаканы и подсели к столику. Роберт озирался так, точно столкнулся с реальностью впервые в жизни. На лбу его наливалась огромная шишка. Он потер ее и поморщился.

– Чем это в меня попало?

– Мной, – ответил Рассол. – Роберт, я знаю, что ты сердишься на Трэвиса, но злость сейчас надо придержать. У Дженни неприятности.

Роберт хотел было возмутиться, но Рассол поднял руку, и он умолк.

– Раз в жизни, Роберт, сделай хоть что-нибудь правильное. Выслушай.

Краткое изложение истории Цапа заняло у Рассола пятнадцать минут. Рассказ прерывал только визг слухового аппарата Мэвис, который она выкрутила на максимальную громкость, чтобы комфортнее было подслушивать. Замолчав, Рассол выпил пиво и заказал кувшин.

– Ну? – спросил он.

– Гас, ты самый здравый человек, которого я знаю, – ответил Роберт. – И я верю, что Дженни в беде, но я не верю, что этот человек – джинн. В демонов я тоже не верю.

– Я видел демона, – раздался голос из темного угла. Фигура, сидевшая там, поднялась и направилась к ним.

Все повернули головы: из тьмы приближался изрядно помятый Говард Филлипс. Он был пьян.

– Я видел демона вчера ночью у собственного дома. Мне показалось, что это одно из тех существ, что прислуживают Древним.

– Говард, что, к чертовой матери, вы мелете? – спросил Роберт.

– Не важно. Важно то, что эти люди говорят правду.

– И что теперь? – спросил Роберт. – Что нам теперь делать?

Говард вытащил из жилетного кармана часы на цепочке.

– У вас ровно час на то, чтобы выработать план действий. Если я могу быть вам полезным...

– Сядь, Говард, пока не упал, – посоветовал Рассол. – Давайте разберемся. Мне кажется, всем уже ясно, что демон неуязвим.

– Верно, – согласился Трэвис.

– Следовательно, – продолжал Рассол, – единственный способ остановить демона и его новую хозяйку – изъять заклинание из второго подсвечника. Письмена либо отправят Цапа обратно в преисподнюю, либо дадут больше силы Джан Ген Джану.

– А почему не напасть на них и не забрать заклинание, а Трэвис их тем временем отвлечет? – спросил Роберт.

Трэвис покачал головой:

– Цап расправится с Дженни и Эллиотами, не успеем мы и близко подойти. Даже если мы получим заклинание, его нужно будет перевести. На это уйдет время. Я уже много лет ничего не читал по-гречески. Цап прикончит вас всех, а потом просто найдет себе другого переводчика.

– Вот еще что, Роберт, – добавил Рассол. – Мы не сказали тебе, что в нормальном состоянии Цап невидим для всех, кроме Трэвиса.

– Я бегло читаю по-древнегречески, – вдруг произнес Говард. Все посмотрели на него.

– Нет, – ответил Рассол. – Они ждут, что Трэвис будет один. От входа в пещеру до ближайшего укрытия – по меньшей мере пятьдесят ярдов. Как только Говард выйдет наружу, все будет кончено.

– А может, и следует со всем этим покончить? – задумчиво спросил Трэвис.

– Нет. Секундочку, – произнес Роберт. Из кармана Говарда он вытащил ручку и принялся писать на салфетке какие-то цифры. – Вы говорите, что ближайшее прикрытие – в пятидесяти ярдах от пещеры, так? – Рассол кивнул. Роберт что-то царапал на салфетке. – Хорошо. Трэвис, насколько крупный шрифт в этих заклинаниях?

– Какая разница?

– Разница есть, – настаивал Роберт. – Так насколько?

– Откуда я знаю? Все это было так давно. Написано там все от руки, а свиток довольно длинный. Буквы, наверное, – полдюйма высотой.

Роберт яростно царапал салфетку, потом бросил ручку.

– Если ты вытащишь свитки из пещеры и повернешь их заклинанием к нам – ну, например, скажешь, что тебе требуется больше света, – я пристрою на штативе телеобъектив, и Говард по-быстрому переведет.

– Думаю, они не дадут мне свиток надолго. Говард просто не успеет все перевести. Они что-нибудь заподозрят.

– Нет, ты не понимаешь. – Роберт подтолкнул салфетку к Трэвису. Вся она была исчеркана какими-то дробями и пропорциями.

Трэвис озадаченно посмотрел на листок.

– Что это значит?

– Если я подцеплю к своему “Никону” мыльницу “Поляроид”, а ты поднимешь свитки, то я их щелкну, и через тридцать секунд у Говарда будут моментальные снимки. Расчеты показывают, что на карточках шрифт должен отчетливо читаться. Мне нужно только время, чтобы навести резкость и поставить выдержку – секундное дело. – Роберт оглядел присутствующих.

Первым заговорил Говард Филлипс:

– Звучит возможным, хоть и чреватым непредвиденными обстоятельствами.

Август Рассол улыбнулся.

– А ты как думаешь, Гас? – спросил Роберт.

– Знаешь, я всегда считал тебя безнадежным случаем, но похоже, пора изменить мнение. Хотя Говард тоже прав – слишком много всяких “если”. Но может и получиться.

– Он по-прежнему безнадежный случай, – подал голос джинн. – Заклинание бессильно без серебряной Печати Соломона, а она – в одном из подсвечников.

– Все это бестолку, – вздохнул Трэвис.

– Нет, толк есть, – сказал Рассол. – Хотя это и трудно. Мы должны забрать у них подсвечники, пока они не смекнут про печать. Используем отвлекающий маневр.

– Снова хочешь взрывать муку? – испугался Джан Ген Джан.

– Нет. Приманкой на сей раз будешь ты. Если Цап ненавидит тебя так, как ты утверждаешь, он тут же кинется на тебя, а Трэвис схватит подсвечники и сбежит.

– Мне это не нравится, – сказал Трэвис. – Сначала нужно вывести оттуда Дженни и Эллиотов.

– Согласен, – поддержал его Роберт.

– У вас есть предложение лучше? – осведомился Рассол.

– Рэчел, конечно, – редкая сука, – задумчиво произнес Роберт, – но не думаю, что она хладнокровная убийца. Может, Трэвису удастся отослать из пещеры Дженни с подсвечниками – как условие того, что он переведет заклинание?

– Все равно остаются Эллиоты, – возразил Рассол. – А кроме этого, неизвестно, знает ли демон о печати. Мне кажется, отвлекающий маневр все-таки лучше. Как только Говард переведет заклинание, Джан Ген Джан выйдет из леса – и приступим.

– Но даже если у вас будет и печать, и заклинание, – сказал Говард, – слова-то все равно нужно прочесть до того, как демон нас всех прикончит.

– Точно, – согласился Трэвис. – И процесс должен пойти, как только Рэчел начнет читать слова, которые я переведу, иначе Цап поймет – что-то не так. Со своей стороны в переводе я блефовать не могу.

– А тебе и не придется, – сказал Рассол. – Просто не спеши.

– Секундочку. – Роберт вскочил с места и метнулся к стойке, за которой стояла Мэвис. – Мэвис, дай мне свой диктофон.

– Какой еще диктофон? – кокетливо спросила та.

– Не компостируй мне мозги! У тебя под стойкой диктофон с микрокассетой, чтобы ты могла подслушивать разговоры клиентов.

Мэвис неохотно извлекла из-под стойки машинку и вручила Роберту.

– Вот решение задачи, – сказал тот, возвращаясь к столу. – Сначала мы запишем заклинание сюда, а потом джинн выйдет из леса. Когда и если подсвечники окажутся у нас, прокрутим запись. У этой штуки есть двойная скорость – специально для секретарш.

Рассол посмотрел на Трэвиса:

– Получится?

– Здесь не больше риска, чем во всем остальном.

– Чей голос будем записывать? – спросил Роберт. – На ком ответственность?

– Это должен быть Август Рассол, – ответил джинн. – Он избран.

Роберт посмотрел на часы.

– Нам осталось полчаса, а я еще должен забрать аппаратуру из трейлера Сквозняка. Давайте встретимся у вывески “Сам-Собирай” через пятнадцать минут.

– Погоди – нужно все повторить еще раз, – подал голос Трэвис.

– Потом. – Рассол швырнул на стол двадцатидолларовую бумажку и направился к дверям. – Роберт, возьми машину Говарда. Я не хочу, чтобы успех операции зависел от того, заведется твой грузовик или нет. Трэвис, Джан Ген Джан – вы едете со мной.

33

Ривера

Всю дорогу до Хвойной Бухты Риверу грызла мысль: он что-то забыл. Дело не в том, что он не доложил начальству, куда отправился, – именно так он и планировал. Пока у него не появится доказательства, что в округе орудует серийный убийца, он никому и не пикнет о своем открытии. Только толкнув незапертую дверь Эллиотов, Ривера вспомнил, что пуленепробиваемый жилет остался висеть в шкафчике управления.

Он крикнул и подождал ответа. Тишина.

Только полицейским и вампирам требуется приглашение войти в дом, подумал Ривера. Однако сейчас, похоже, повод имеется. Включилась та часть головного мозга, что играла у Риверы роль окружного прокурора:

– Итак, сержант Ривера, – заговорил прокурор, – вы вторглись в частное владение на основании компьютерных данных, которые могли оказаться просто списком почтовой рассылки?

– Я полагал, что присутствие в этом списке Эффрома Эллиота представляет для него прямую и явную угрозу, поэтому проник в его жилище.

Ривера вытащил револьвер правой рукой. В левой он сжимал полицейскую бляху.

– Мистер и миссис Эллиот, это сержант Ривера из окружного полицейского управления. Я вхожу в дом.

Он двинулся по комнатам, выкрикивая эти слова каждый раз, прежде чем распахнуть очередную дверь. Спальня была закрыта. В двери Ривера увидел отверстие от пули, и уровень адреналина в его крови скакнул вверх.

Вызвать подкрепление?

– Итак, вы вошли в дом только на этом основании? – поинтересовался окружной прокурор.

Ривера с разбегу вломился в спальню, упал на пол и перекатился. Не вставая, он осмотрел совершенно пустую комнату и почувствовал себя идиотом.

И что теперь? Позвонить в управление и доложить о пулевом отверстии он не может, поскольку не имел права входить в этот дом – особенно находясь в самоволке.

Не все сразу, сказал он себе.

Ривера вернулся к своему автомобилю без опознавательных знаков и сообщил в управление, что находится в Хвойной Бухте.

– Сержант Ривера, – сказал диспетчер. – Вам сообщение от технического сержанта Гвоздворта. Он просил передать, что Роберт Мастерсон женат на внучке Эффрома Эллиота. Он не знает, что значит эта информация, но считает, что она пригодится.

Итак, нужно найти Роберта Мастерсона. Ривера подтвердил прием сообщения и отключился.

Через четверть часа он уже стоял у трейлера Сквозняка. Старого пикапа на месте не было, на стук никто не ответил. Он вызвал по рации управление и попросил соединить непосредственно с Пауком.

– Гвоздодер, ты можешь дать мне адрес жены Мастерсона. И дай мне адрес ее работы.

– Секунду, сейчас поищем.

Ривера закурил. Не успел он сделать вторую затяжку, как Гвоздворт продиктовал адрес и самый короткий маршрут.

– Чтобы выяснить, где она работает, надо повозиться. У меня нет доступа к файлам социального страхования.

– Сколько?

– Минут пять-десять.

– Я еду к ней домой. Может, и не понадобится.

– Ривера, сегодня утром по этому адресу вызывали пожарную команду. Это важно?

– Мне уже ничего не важно, Гвоздворт.

Через пять минут Ривера подъехал к дому Дженни. Весь двор был покрыт грязным клейстером – смесью пепла, муки и воды из пожарных насосов. Когда Ривера выходил из машины, его вызвал Гвоздворт.

– Дженнифер Мастерсон в настоящее время работает в кафе “Г. Ф.” недалеко от Кипарисовой улицы в Хвойной Бухте. Телефон нужен?

– Нет. Если ее здесь нет, я туда съезжу. Это рядом.

– Тебе еще что-нибудь надо? – Голос Гвоздворта звучал так, точно он сдерживается, чтобы не спросить о чем-то другом.

– Нет, – ответил Ривера. – Если понадобится, я тебя вызову.

– Ривера, не забудь о том другом деле.

– О каком еще деле?

– Роксанна. Проверь ее.

– Как только смогу, Гвоздворт.

Ривера швырнул микрофон на пассажирское сиденье. Уже подходя к дому, он услышал, как в рации кто-то кошмарным фальцетом запел “Роксанну” группы “Полис”. Гвоздворт показал свою слабую сторону на открытой частоте, и теперь полицейское управление похоронит эту жирную тушу под градом насмешек.

Когда все закончится, дал себе слово Ривера, он придумает какую-нибудь историю, чтобы реабилитировать Паука. Он ему обязан, в конце концов. Но, разумеется, все зависит от того, насколько ему удастся реабилитировать самого себя.

По дороге к двери ботинки его покрылись серым клейстером. Он подождал – дверь никто не открыл. Ривера вернулся к машине, вполголоса матерясь по-испански. Его ботинки прекратились в комки теста.

У кафе “Г. Ф.” он выходить из машины не стал. По темным окнам было ясно – внутри никого нет. Оставалась последняя надежда – салун “Пена дна”. Если Мастерсона нет и там, исчезнет последняя зацепка. Придется докладывать капитану о том, что он знает, но унизительнее всего – о том, чего он не знает.

Ривера нашел место для машины перед салуном – прямо за грузовиком Роберта, – повозился несколько минут, отклеивая правый ботинок от педали газа, и вошел в бар.

34

“Сам-Собирай”

“Вегетарианцы-язычники за мир” называли их Священными Пещерами, поскольку верили, что индейцы-олоны проводили когда-то в этих пещерах свои религиозные обряды. На самом деле, это было не так – олоны обходили пещеры десятой дорогой: внутри обитала колония летучих мышей. Их нельзя было выкурить из истории подземелий никакими ритуалами.

Первые люди появились в пещерах в 60-х годах, когда один опустившийся фермер по имени Гомер Стайлз решил использовать влажные подземелья для разведения грибов. Бизнес свой Гомер начал с пяти сотен деревянных ящиков, в которых обычно возят стеклотару, и полугаллонной коробки с грибными спорами, заказанной по почте. Общая сумма инвестиций составила шестнадцать долларов. Ящики Гомер спер с заднего двора “Экономичного Гипермаркета” – один за другим он таскал их несколько недель, которые потребовались ему для изучения популярной брошюры “Грибы на радость и выгоду”, изданной Министерством сельского хозяйства США.

Наполнив ящики влажным торфом и расставив их по полу пещеры, Гомер рассыпал сверху споры и стал ждать, когда из них вырастут денежные знаки. Не учел он только одного – скорости роста грибов (эту часть брошюры он пролистнул). Через несколько дней он оказался в пещере, набитой грибами, без рынка сбыта и денег для того, чтобы нанять сборщиков.

Решение проблемы Гомеру подсказала другая правительственная брошюра под названием “Ферма самообслуживания”, по ошибке попавшая в тот же конверт, что и “Грибы на радость”. Гомер истратил последнюю десятку на объявление в местной газете: “Грибы. 50 центов за фунт. САМ-СОБИРАЙ. Тара ваша. Дорога на Старый Ручей, с 9 до 17 каждый день”.

Изголодавшееся по грибам население Хвойной Бухты повалило в пещеры толпами. Грибы вырастали снова, не успевали их собрать. Деньги потекли рекой.

Первую прибыль Гомер потратил на покупку генератора и гирлянды освещения для пещер, прикинув, что продлив рабочее время до вечера, пропорционально увеличит и доходы. Стратегия бизнеса оказалась бы очень разумной, если б летучие мыши в знак протеста не подняли свои мохнатые головы.

В дневное время мыши спокойно висели вверх тормашками на потолке, пока внизу Гомер управлял своим предприятием. В первый вечер продленного рабочего дня они проснулись и обнаружили, что родной дом залит светом, и всюду хозяйничают ярко освещенные грибники. И тут мышиное терпение лопнуло.

Когда зажгли свет, в пещере оставалось еще человек двадцать. Через секунду все пространство над ними превратилось в один сплошной ураган визжащих, мохнатых летучих грызунов. Спасаясь бегством, одна женщина упала и сломала себе бедро, а другая попыталась извлечь мышь из прически, и та ее покусала. Туча тварей вскоре растворилась в ночи, а на следующий день их сменила такая же туча тварей наземных – адвокатов.

И эти твари выиграли суд. Бизнес Гомера был уничтожен, летучие мыши теперь могли спать спокойно.

Гомер Стайлз впал в депрессивный запой в “Пене дна”. Четыре дня он не вылезал из тумана ирландского виски, потом у него кончились деньги, и Мэвис Сэнд отправила его на заседание Общества анонимных алкоголиков. (Мэвис могла на взгляд определить, когда человек опускается на самое дно, – ей не было нужды черпать воду из пересохших колодцев.)

Гомер пришел в себя в конференц-зале Первого национального банка – он стоял перед всем честным собранием и рассказывал свою историю. Так случилось, что среди публики находился некий юный сёрфер, называвший себя Сквозняком, – он попал сюда по приговору суда за то, что в дымину пьяным въехал на “фольксвагене” 62-го года прямо в полицейский крейсер и оперативно изверг содержимое своего желудка на ботинки производившего задержание офицера.

История фермера пробудила в юном сёрфере дух предпринимательства, и после собрания он зажал Гомера в углу в деловым предложением.

– Гомер, а как насчет срубить тугую капусту и повыращивать волшебные грибы?

На следующий день фермер с сёрфером уже таскали в пещеры мешки навоза, заваливали им дерн и разбрасывали споры совершенно иной разновидности.

По уверениям Сквозняка, их урожай должен был разлетаться по десять-двадцать долларов за унцию, а не по пятьдесят центов за фунт, которые Гомер получил за свои последние грибы. Гомер пришел в восторг от такой перспективы разбогатеть. И он бы разбогател. Если бы не летучие мыши.

День сбора урожая приближался, и Сквозняку пришлось взять на плантации отпуск без содержания, чтобы отсидеть выходные в окружной тюрьме (это был его первый срок из пятидесяти – судью совершенно не развлекли заблеванные ботинки офицера полиции, представленные в суде как доказательство). Перед тем, как отбыть, Сквозняк заверил Гомера, что в понедельник обязательно вернется и поможет ему с сушкой и сбытом продукции.

Тем временем, у покусанной дамы началось бешенство. В пещеры отрядили агентов по надзору за дикими животными, чтобы они уничтожили колонию летучих мышей. Агенты прибыли на место и обнаружили Гомера Стайлза – тот сидел на корточках над грядкой с психеделическими грибами.

Агенты предложили Гомеру просто встать и выйти из пещеры, но фермер отказался, и агенты связались по рации с шерифом. Гомера увели из пещеры в наручниках, агенты по надзору за дикими животными ушли самостоятельно, набив карманы грибами, а летучие мыши остались в тишине и покое. Когда Сквозняка в понедельник выпустили, он понял, что пора поискать другую аферу.

Через несколько месяцев заключенный тюрьмы штата Калифорния в Ломпоке Гомер Стайлз получил письмо от Сквозняка. Листок бумаги был покрыт тончайшей желтоватой пылью. Письмо гласило: “Мне жаль, что тебя замели. Надеюсь, мы похороним топор войны”.

Гомер похоронил вместо этого письмо – в коробке из-под обуви, которую держал под своими нарами, – и последующие десять лет провел в относительной роскоши, живя на прибыли, получаемые от продажи психеделических грибов другим заключенным. Свой урожай Гомер попробовал только однажды – и поклялся ни за что в жизни больше не притрагиваться к грибам. В галлюцинациях ему привиделось, что он тонет в океане летучих мышей.

35

Плохие парни, хорошие парни

Рэчел кинжалом рисовала какие-то знаки на земляном полу пещеры, когда услышала, как что-то прошелестело у нее над ухом.

– Что это? – спросила она.

– Летучая мышь, – ответил Цап. Он был по-прежнему невидим.

– Пошли наружу, – сказала Рэчел. – Вытащи их отсюда.

Эффром, Аманда и Дженни со связанными руками и ногами сидели под стенкой. Рты у них были заткнуты кляпами.

– Я не понимаю, почему нельзя было подождать у тебя в хижине, – буркнул Цап.

– Есть причины. Помоги мне вытащить их отсюда. Ну?

– Ты боишься летучих мышей? – спросил Цап.

– Нет, просто я чувствую, что этот ритуал нужно провести на открытом воздухе.

– Если у тебя с летучими мышами проблема, тебе очень понравится, когда ты увидишь меня.

В четверти мили от пещеры Август Рассол, Трэвис и Джан Ген Джан поджидали на дороге Говарда и Роберта.

– Думаете, получится? – спросил Трэвис.

– Почему ты меня спрашиваешь? – отозвался Рассол. – Я знаю меньше, чем вы двое. Получится у нас или нет, зависит, главным образом, от твоей убедительности.

– Давайте все еще раз повторим?

Рассол посмотрел на часы.

– Давай дождемся Роберта и Говарда. У нас еще есть несколько минут. И мне кажется, не вредно будет немного опоздать. Для Цапа и Рэчел ты – единственная добыча в этом городе.

В тот же миг послышался скрежет сцепления; они повернулись и увидели, как старый черный “ягуар” Говарда сворачивает на грунтовку. Машина остановилась за грузовиком Рассола. Парочка вылезла, и Роберт начал подавать Рассолу и Трэвису разные штуки с заднего сиденья: сумку с камерой, тяжелый штатив, длинный алюминиевый тубус с объективом и, наконец, охотничье ружье с оптическим прицелом. От ружья Рассол отказался.

– Это еще зачем?

Роберт выпрямился с ружьем в руке.

– Если мы увидим, что ничего не получается, то выведем оттуда Рэчел, пока она не получила власть над Цапом.

– И чего мы добьемся? – спросил Рассол.

– Так ведь власть над демоном останется у Трэвиса.

– Нет, – ответил Трэвис. – Так или иначе, но все закончится сейчас, и стрелять мы ни в кого не будем. Мы здесь для того, чтобы убийства прекратились. Кто может поручиться, что власть Рэчел над Цапом будет меньше моей?

– Но ведь она не знает, во что впуталась. Ты же сам сказал.

– Если Рэчел получит над ним власть, Цап должен будет ей обо всем рассказать, как рассказывал мне. Но я, по крайней мере, от него освобожусь...

– А Дженни погибнет, – перебил Роберт.

– Ружье остаётся в машине, – веско сказал Август Рассол. – Будем действовать, исходя из уверенности, что у нас все получится. И точка. В других условиях я бы предложил сомневающимся уйти сразу, но сейчас, чтобы все получилось, нам нужны все.

Рассол оглядел группу. Все ждали.

– Ну, что – сделаем?

Роберт швырнул ружье на заднее сиденье.

– Тогда – за работу. Трэвис, ты должен выманить их из пещеры. Потом берешь заклинание и держишь его на виду, чтобы Роберт успел сфотографировать. Кроме этого, ты должен доставить нам подсвечники – лучше всего, если их принесут Дженни и Эллиоты.

– Цап и Рэчел на это никогда не согласятся. Зачем мне переводить им заклинание, если у них не будет заложников?

– Тогда выставь им такое условие. Сыграй, как только можешь. Может, хотя бы кого-то одного удастся услать вниз.

– Если я выставлю условием подсвечники, они что-нибудь заподозрят.

– Блин! – простонал Роберт. – Ничего не выйдет. Вообще не понимаю, как я мог подумать, что из этого что-то получится.

Пока они спорили, джинн помалкивал, но теперь шагнул в кружок.

– Отдай им то, чего они желают, – сказал он. – Как только женщина получит власть над Цапом, им будет не до подозрений.

– Но Цап убьет заложников и, вероятно, всех нас, – сказал Трэвис.

– Секундочку, – вдруг подал голос Роберт. – А где фургон Рэчел?

– А он тут при чем? – спросил Рассол.

– Они же не пешком сюда пришли, волоча заложников на веревке. А здесь фургона нет. Значит, ее машина – где-то у пещеры.

– И что? – не понял Трэвис.

– А то, что если мы берем их штурмом, то можем поехать на грузовике Гаса. Дорога выходит из рощи и делает петлю вокруг холма к пещере. Диктофон у нас уже есть, поэтому заклинание получится включить очень быстро. Гас обогнет холм, Трэвис швырнет подсвечники в кузов, а Гасу тогда останется только нажать на кнопку и включить запись.

Все на мгновение задумались, потом Рассол сказал:

– Все – в кузов. Останавливаемся в роще как можно ближе к пещере, чтобы только не заметили. Плана лучше у нас все равно нет.

Выйдя на поросший травой склон, Рэчел сказала:

– Он опаздывает.

– Давай убьем кого-нибудь из этих, – предложил демон.

Дженни, ее дедушка и бабушка сидели спина к спине на земле.

– Как только ритуал завершится, я не потерплю от тебя таких разговоров, – ответила Рэчел.

– Слушаюсь, повелительница. Я жажду твоих указаний.

Рэчел мерила шагами склон, изо всех сил стараясь не смотреть на заложников.

– А если Трэвис не придет?

– Придет, – ответил Цап.

– Мне кажется, машина едет. – Рэчел всматривалась в то место, где дорога выходила из рощи. Когда стало ясно, что ничего оттуда не появится, она сказала: – А если ты ошибаешься? Что, если он не придет?

– Вот он, – ответил Цап.

Рэчел повернулась и увидела, как из леса вышел Трэвис и зашагал к ним по пологому склону.

Роберт накрутил телеобъектив на штатив, проверил устойчивость, затем щелчком подсоединил к объективу камеру. Из сумки достал упаковку пластинок “Поляроид” и подцепил к “Никону” сзади кассету.

– Я никогда таких камер не видел, – сказал Август Рассол.

Роберт наводил резкость.

– Камера-то – обычная 35-миллиметровка. Я просто купил к ней поляроидную приставку, чтобы сразу можно было отсматривать контрольки в студии. Но так ни разу и не воспользовался.

Говард Филлипс стоял рядом с блокнотом и авторучкой наизготовку.

– Проверь батарейки в диктофоне, – сказал Рассолу Роберт. – У меня в сумке есть новые, если нужно.

Джан Ген Джан вытягивал шею, стараясь разглядеть сквозь подлесок поляну, на которой стоял Трэвис.

– Что происходит? Я не вижу, что там творится.

– Пока ничего, – ответил Рассол. – Ты готов, Роберт?

– Готов. – Роберт не отрывался от камеры. – У меня в кадре – все лицо Рэчел. Морщинки видно. Поэтому пергамент тоже легко прочтется. Ты готов, Говард?

– Если не считать маловероятной возможности того, что меня в самый ответственный момент поразит писательский спазм, я ко всему подготовлен.

Рассол воткнул четыре тонкие батарейки в диктофон и проверил его.

– Теперь все зависит от Трэвиса, – сказал он.

Трэвис поднялся до середины склона.

– Ладно, вот он я. Теперь отпустите их, и я переведу вам заклинание.

– Не торопитесь, – ответила Рэчел. – Как только мы свершим ритуал – а мы его свершим, – вы все будете свободны.

– Вы не соображаете, о чем говорите. Цап прикончит всех нас.

– Я вам не верю. Дух Земли окажется в моей власти, и я не позволю этому произойти.

Трэвис саркастически расхохотался.

– Вы ведь его еще не видели, правда? Вы что – думаете он похож на пасхального кролика? Он убивает людей. Именно поэтому он здесь.

– Я вам все равно не верю. – Но решимости у Рэчел заметно поубавилось.

Трэвис смотрел, как Цап приближается к заложникам.

– Ладно, Трэвис, начинай, а не то старухе конец. – И демон занес над головой Аманды когтистую лапу.

Трэвис взбежал по склону, остановился перед Рэчел и тихо проговорил:

– Знаете, вы заслуживаете того, что получите. Я никогда не думал, что мне захочется натравить Цапа на кого-нибудь. Но вы это заслужили.

Он посмотрел на Дженни – глаза ее умоляли объяснить хоть что-нибудь. Трэвис отвернулся.

– Давайте заклинания, – сказал он Рэчел. – Надеюсь, бумагу и карандаш вы захватили? Я не могу по памяти.

Рэчел залезла в сумку какой-то авиакомпании и вытащила подсвечники. Один за другим она развинтила их, извлекла свитки, а детали подсвечников бросила обратно в сумку. Пергаменты она протянула Трэвису.

– Положите подсвечники поближе к Дженни, – сказал он.

– Это еще зачем?

– Потому что ритуал не получится, если они останутся слишком близко к свиткам. На самом деле, лучше будет, если вы вообще развяжете людей и отпустите – вместе с подсвечниками. Чтобы их здесь вообще не было. – Ложь казалась настолько очевидной, что Трэвис испугался – не испортил ли он все, столь явно подчеркивая значение подсвечников.

Рэчел уставилась на него, пытаясь сообразить, что к чему.

– Я не понимаю...

– Я тоже, – перебил ее Трэвис. – Но вся это – сплошная мистика. Не вам мне рассказывать, что демоны не особо подчиняются логике, – а тем паче если для того, чтобы их вызвать, брать заложников.

– Это Дух Земли! Он не демон. И я буду использовать его силу во благо.

Трэвис хотел было разубедить ее, но передумал. Жизнь Дженни и Эллиотов зависит от того, что Цап разыгрывает из себя доброго Духа Земли. Пока не окажется слишком поздно, то есть. Он свирепо взглянул на демона, и тот радостно осклабился в ответ.

– Ну? – повторил Трэвис.

Рэчел взяла сумку, отнесла ее вниз по склону и положила в нескольких футах от заложников.

– Нет. Еще дальше.

Она закинула сумку на плечо и прошла еще ярдов двадцать, затем обернулась к Трэвису:

– Сюда?

– В чем дело? – спросил Цап.

Трэвис, боясь спугнуть удачу, кивнул, и Рэчел поставила сумку на землю. Теперь подсвечники оказались на двадцать ярдов ближе к дороге, огибавшей холм, – к той дороге, по которой поедет Август Рассол, когда тут фонтаном забьет дерьмо.

Рэчел поднялась по склону.

– Теперь мне нужны бумага и карандаш, – сказал Трэвис.

– Они остались в сумке. – Рэчел снова спустилась к сумке.

Пока она ходила, Трэвис один за другим поднял пергаменты на вытянутых руках, считая до шести прежде, чем опускать их на землю. Он надеялся, что камера Роберта стоит под нужным углом, и заклинания видно хорошо.

– Вот. – Рэчел протянула ему карандаш и блокнот для стенографии.

Трэвис уселся по-турецки на траву и разложил перед собой пергаменты.

– Теперь сядьте и расслабьтесь, это займет некоторое время.

Он начал с пергамента из второго подсвечника, надеясь выиграть чуть больше времени. Греческие слова он переводил по одной букве – сначала рылся в памяти, вспоминая, как они читаются, затем – что значат слова. Закончив первую строку, он вошел в ритм и постарался притормозить.

– Прочти, что он написал, – потребовал Цап.

– Но здесь же только одна строчка, – возразила Рэчел.

– Читай.

Рэчел взяла у Трэвиса блокнот и прочла:

– Обладая Властью Соломона, я взываю к расе древних, что ходила по земле до человека... – Она остановилась. – Пока все.

– Это не тот пергамент, – сказал Цап. – Трэвис, переводи другой. Если и на этот раз окажется не тот, девчонка умрет.

– Это последний раз, когда я покупал тебе комиксы про Монстра-Печенюшку, чешуйчатый урод.

Трэвис неохотно пошелестел пергаментами и принялся переводить то заклинание, что семьдесят лет назад произнес в часовне Святого Антония.

Перед Говардом Филлипсом на земле лежали два моментальных снимка пергамента. В блокноте он записывал перевод, а Август Рассол и Джан Ген Джан заглядывали ему через плечо. Роберт не отрывался от объектива.

– Его заставили поменять пергаменты. Видимо, он начал переводить не тот.

– Говард, а ты какой переводишь? – спросил Рассол.

– Пока не знаю. У меня готово только несколько строчек. Этот кусок на латыни сверху, должно быть, просто обращение к читателю, а не само заклинание.

– Ты не можешь просто пробежать по нему глазами? У нас нет времени делать ошибки.

Говард прочел написанное.

– Нет, это не то. – Он вырвал листок из блокнота и начал заново, глядя на второй снимок. – На этом, кажется, – два заклинания покороче. Первое – то, что дает силу джинну. Здесь говорится о расе древних. Которая ходила по земле еще до человека.

– Это оно, – сказал джинн. – Переводи тот, на котором два заклинания.

– Давайте быстрее, – шепнул Роберт. – У Трэвиса готово уже полстраницы. Гас, я поеду в кузове, потом соскочу и заберу сумку с подсвечниками. Они ярдах в тридцати от дороги, а я двигаюсь быстрее тебя.

– Я закончил. – Говард отдал блокнот Рассолу.

– Записывай на обычной скорости, – сказал Роберт. – А воспроизведем на ускоренной.

Рассол поднес к лицу диктофон, держа палец на кнопке “запись”.

– Джан Ген Джан, а так получится? То есть, записанный голос подействует так же, как живой, или нет?

– Лучше всего допустить, что да.

– Так ты не знаешь?

– Ну откуда мне знать?

– Роскошно, – вздохнул Рассол. Потом нажал кнопку и прочел в микрофон перевод Говарда. Закончив, перемотал кассету. – Ладно. Поехали.

– Полиция! Никому не двигаться!

Все повернулись на голос. На дороге у них за спинами стоял Ривера с 38-м калибром в руках. Стволом он водил по всей группе.

– Всем на землю, лицом вниз!

Все замерли на месте.

– На землю, живо! – Ривера взвел курок.

– Офицер, должно быть, это какая-то ошибка, – произнес Рассол, чувствуя, насколько глупо это звучит.

– Лечь!

Рассол, Роберт и Говард медленно и неохотно улеглись на траву. Джан Ген Джан остался стоять, матерясь по-арабски. Глаза Риверы расширились – над головой джинна замелькали голубые всполохи.

– Прекрати, – велел Ривера.

Джинн не обратил на него внимания и продолжал ругаться.

– Брюхом вниз, ебучка!

Роберт приподнялся на руках и огляделся.

– В чем дело, сержант? Мы просто решили пофотографировать на пленэре.

– Ага – именно поэтому у вас в машине лежит крупнокалиберная винтовка.

– Так это же ерунда, – ответил Роберт.

– А по-моему, это явно больше, чем просто ерунда. И никто из вас не двинется с места, пока я не получу ответа.

– Вы делаете ошибку, офицер, – сказал Рассол. – Если мы не закончим то, что начали, погибнут люди.

– Во-первых, не офицер, а сержант. Во-вторых, я большой мастер делать ошибки, и одной больше, одной меньше – роли не играет. А в-третьих, погибнет здесь только один человек – вот этот маленький араб. Если сейчас же не шмякнется жопой о землю.

Ну почему же они так долго? Трэвис затягивал перевод как только мог, то и дело спотыкаясь о слова, но было ясно – Цап теряет терпение. Если тянуть дольше, Дженни может пострадать.

Он вырвал два листка из блокнота и протянул Рэчел.

– Это все. Теперь можете их развязать. – Он показал рукой на Дженни и Эллиотов.

– Нетушки, – протянул Цап. – Сначала поглядим, что получилось.

– Прошу вас, Рэчел, – я выполнил все, чего вы хотели. Незачем держать здесь этих людей.

Рэчел взяла у него листки.

– Я воздам им за все, как только ко мне придет сила. Ничего страшного, если они задержатся здесь еще на несколько минут.

Трэвис подавил желание обернуться к роще. Он только схватился руками за голову и глубоко вздохнул. Рэчел начала громко читать заклинание.

Августу Рассолу наконец удалось убедить джинна лечь на землю. Было ясно – Ривера не станет ничего слушать, пока Джан Ген Джан не уступит.

– Так, Мастерсон. Где ты взял этот металлический чемоданчик?

– Я же вам говорил. Я его украл из “шевроле”.

– Кто хозяин этого “шевроле”?

– Этого я вам сказать не могу.

– Можешь. Иначе загремишь по статье за преднамеренное убийство.

– За убийство? Кого убили?

– Похоже, около тысячи человек. Где хозяин чемодана? Один из вот этих парней?

– Сержант, я расскажу вам все, что знаю, через пятнадцать минут. Но теперь вы должны дать нам закончить то, что мы начали.

– И что же вы здесь начали?

– Сержант, меня зовут Август Рассол, – заговорил хозяин магазина. – Я бизнесмен из этого городка. Я ничего плохого никогда не делал, поэтому мне нет причины вас обманывать.

– И что с того?

– То, что вы правы. Убийца есть. И мы здесь для того, чтобы его остановить. Если мы не сделаем кое-чего именно сейчас, он ускользнет, поэтому прошу вас – пожалуйста, отпустите нас.

– Вы мне мозги не парьте, мистер Рассол. Где этот убийца, и почему вы не вызвали полицию? Излагайте медленно и доходчиво – и ничего не скрывайте.

– У нас нет времени, – упорствовал Рассол.

И тут все услышали тупой удар, а за ним – звук падающего тела. Рассол обернулся. Над рухнувшим детективом стояла Мэвис Сэнд с бейсбольной битой в руках.

– Привет, красавчик, – подмигнула она Рассолу.

Все вскочили на ноги.

– Мэвис? Ты что тут делаешь?

– Он грозился закрыть мое заведение, если я не скажу ему, куда вы упылили. А когда он отчалил, мне стало так паршиво оттого, что я проболталась, – и вот я здесь.

– Спасибо, Мэвис, – с чувством сказал Рассол. – Поехали. Говард, ты остаешься здесь. Роберт – в кузов. Вы готовы, Повелитель? – обратился он к джинну.

Рассол прыгнул в кабину и врубил привод на все четыре колеса.

Рэчел прочла последнюю строку заклинания, величественно взмахнув рукой:

– Во имя Царя Соломона приказываю тебе – явись!.. Ничего нет, – растерянно добавила она.

– Ничего нет, Трэвис, – эхом отозвался Цап.

– Подождите минутку – сработает. – Трэвис почти отчаялся. Что-то кошмарно не так. Теперь он вынужден либо сказать им о подсвечниках, либо остаться привязанным к демону. Заложники обречены в любом случае.

– Прекрасно, Трэвис, – проскрежетал Цап. – Старик пойдет первым.

Цап обвил лапой шею Эффрома. На глазах у Рэчел и Трэвиса он принял свой истинный облик и оторвал жертву от земли.

– О Господи! – взвыла Рэчел, сунув в рот кулак чуть ли не целиком. – Нет! Нет!

Трэвис попытался сконцентрировать волю.

– Поставь его на место, Цап, – скомандовал он.

Откуда-то снизу, из-за холма донесся звук двигателя.

Из рощи выступил Джан Ген Джан.

– Цап! – заорал он. – Ты что, еще не наигрался? – И джинн зашагал вверх по склону.

Цап отшвырнул Эффрома в сторону, и тот приземлился, как тряпичная кукла, ярдах в десяти от демона. Рэчел неистово трясла головой, точно пыталась избавиться от наваждения. По ее щекам струились слезы.

– Так, значит, кто-то выпустил эту старую вонючку из горшка, – проревел Цап и двинулся вниз по склону навстречу джинну.

Мотор грузовика взревел, пикап Августа Рассола вылетел из-за деревьев и запрыгал по грунтовке, оставляя за собой шлейф густой пыли. В кузове, держась за стальную раму, стоял Роберт.

Трэвис кинулся мимо Цапа к Аманде и Дженни.

– До сих пор трусишь, Повелитель Джиннов? – Цап лишь на миг скользнул взглядом по грузовику.

– Я все еще старше тебя по званию, – ответил джинн.

– Именно поэтому ты без боя сдал свое войско в преисподнюю?

– На этот раз ты проиграешь, Цап.

Цап развернулся к грузовику – тот миновал последний поворот дороги, съехал с нее и теперь прыгал по траве к сумке с подсвечниками.

– После поговорим, джинн. – И Цап рванулся к грузовику огромными прыжками. Он обогнул холм и миновал Трэвиса и женщину за считанные секунды.

Август Рассол увидел, как на них надвигается демон.

– Держись, Роберт! – успел крикнуть он, выкручивая руль в сторону, чтобы избежать лобового столкновения. Грузовик занесло.

Цап пригнулся и плечом ударил в правый угол бампера. Роберт заметил движение, но не успел сообразить, держаться ему крепче или прыгать. В следующую секунду решение приняли за него – бампер смяло ударом, грузовик встал на два колеса, а потом перевернулся вверх тормашками.

Роберт оказался на земле – дух из него вышибло основательно. Он пошевелился, и руку опалило болью. Сломана. В воздухе висела туча пыли – ничего не разглядеть. Где-то за спиной ревел демон и со скрежетом рвал металл.

Пыль оседала, и Роберт смог различить силуэт перевернутого грузовика. Демона прижало к земле радиатором, и он рвал металл когтями, пытаясь освободиться. В кабине на ремнях безопасности висел Август Рассол. Роберт заметил, что он шевелится.

Он с трудом встал на ноги, оттолкнувшись от земли здоровой рукой.

– Гас!

– Подсвечники! – донеслось в ответ.

Роберт пошарил взглядом по земле. Сумка – вот она, в двух шагах. Роберт потянулся к ней обеими руками и чуть не грохнулся в обморок от боли в сломанной руке. Упав на колени, он подхватил тяжелую сумку здоровой рукой.

– Быстрее! – орал Рассол.

Цап перестал грызть железо. Взревев, он приподнял грузовик и стряхнул его с себя. Встав во весь рост, он закинул голову и испустил такой рык, что Роберт чуть не выронил подсвечники.

Каждая косточка в теле фотографа ныла: беги отсюда, беги отсюда, к чертовой матери. Но Роберт словно примерз к месту.

– Роберт, я застрял. Тащи их сюда. – Рассол пытался выпутаться из ремней. Услышав его голос, демон подскочил к дверце водителя и впился в нее когтями. Обшивка подалась после первого же рывка. Рассол в ужасе смотрел на дверцу – вот-вот в окно влезет чешуйчатая когтистая лапа. Но когти демона царапали опорную стойку дверцы.

– Гас, я здесь. Ай! – Роберт попытался протолкнуть сумку поближе к Рассолу. – Кнопка, Гас. Жми кнопку.

Рассол полез в карман фланелевой рубашки. Диктофон Мэвис по-прежнему был пристегнут. Он нашарил кнопку воспроизведения и нажал. В тот же миг коготь острым клинком вонзился ему в плечо.

В сотне миль к югу, на военно-воздушной базе Ванденберг техник по обслуживанию радаров доложил о том, что в запретную зону со стороны Тихого океана вторгся неопознанный летающий объект. Когда летательный аппарат отказался реагировать на радиопредупреждение, в воздух подняли четыре перехватчика. Трое из четверых пилотов позже доложили об отсутствии визуального контакта. У четвертого после возвращения на базу взяли анализ мочи и приказали не покидать жилого отсека, пока с ним не побеседует офицер из Департамента ВВС по управлению стрессом.

Привидение впоследствии официально объяснят радарными помехами, вызванными необычайно высокой океанической зыбью у побережья Калифорнии.

Из тридцати шести рапортов, поданных в трех экземплярах командованиям различных подразделений военного комплекса, гигантская белая сова с размахом крыльев 80 футов не упоминалась ни в одном.

Тем не менее, по некотором размышлении Пентагон выделит грант в семнадцать миллионов долларов Массачусеттскому институту технологии на изучение вопроса о возможности постройки летательного аппарата в форме совы. После двух лет создания компьютерных моделей и испытаний в аэродинамических трубах разного диаметра, команда исследователей придет к заключению, что летательный аппарат в форме совы может действительно оказаться эффективным видом вооружения. Но только в том случае, если вероятный противник мобилизует бронетанковые части из машин, сконструированных в форме полевых мышей.

Август Рассол понял, что сейчас умрет. В тот же миг он сообразил, что ему нисколько не страшно и даже наплевать. Чудовище, впившееся в него когтями, не имело значения. Голосок бурундучка – его собственный голос, лопотавший на удвоенной скорости из диктофона, – тоже не имел значения. Не имели значения крики Роберта, а чуть позже – Трэвиса, раздававшиеся у самой машины. Август Рассол отчетливо все осознавал, он был частью происходящего, но значения это не имело. Даже на выстрелы ему было глубоко плевать. Он принял все и освободил все.

Ривера пришел в себя, когда Рассол завел двигатель. Над полицейским стояла Мэвис Сэнд с его револьвером в руке, но и она, и Говард смотрели в другую сторону – наблюдали за тем, что происходит на склоне холма. Ривера повернул голову и увидел Цапа. Монстр держал за горло Эффрома Эллиота.

– Санта Мария! Что это за чертовщина?

Мэвис направила на Риверу оружие:

– Лежи тихо.

Не обратив на нее внимания, Ривера вскочил и кинулся к своей машине. Он откинул крышку багажника и выхватил из стойки винтовку со слезоточивым газом. Пробегая мимо “ягуара” Говарда, он притормозил, открыл заднюю дверцу и прихватил охотничье ружье Роберта.

К тому времени, как он снова увидел склон, грузовик был уже перевернут, а чудовище рвало когтями дверцу. Ривера отбросил полицейскую винтовку и вскинул ружье. Ствол он укрепил в развилке дерева, передернул затвор, дослал патрон, склонился к прицелу и поймал морду чудовища в перекрестье линий. И стараясь не закричать от ужаса, нажал на спуск.

Пуля попала демону прямо в открытую пасть и отбросила его на фут от кабины грузовика. Ривера быстро дослал еще один патрон и выстрелил снова. И еще раз. Когда боек сухо щелкнул по пустому патроннику, монстра отнесло уже на несколько футов от грузовика, но он по-прежнему рвался к машине.

– Санта Мария, твою мать! – только и вымолвил Ривера.

Джан Ген Джан взобрался по склону к тому месту, где Трэвис склонился над Амандой и Дженни.

– Свершилось, – сообщил джинн.

– Так сделай же что-нибудь! – рявкнул Трэвис. – Помоги Гасу.

– Без его приказаний я могу выполнять распоряжения только своего предыдущего повелителя, – ответил джинн и показал на небо.

Трэвис заметил, как из облаков спускается к земле нечто белое, но было далеко, и он не разглядел, что именно.

Цап оправился от попаданий охотничьих пуль и снова бросился на грузовик. Подцепив когтями опорную стойку, он вырвал дверцу и отшвырнул ее куда-то за спину. В кабине на ремнях безопасности по-прежнему висел Август Рассол. Он повернул голову и спокойно посмотрел на демона. Цап уже замахнулся, чтобы нанести смертельный удар, который отделил бы голову Рассола от туловища.

Рассол улыбнулся демону. Цап замер.

– Ты что – псих? – спросил он.

Рассол не успел ответить. От пронзительного совиного визга ветровое стекло грузовика разлетелось на мелкие осколки. Цап только поднял голову – гигантские когти схватили его поперек туловища и рывком подняли в воздух. Он взмыл в небо, колотя кулаками по птичьим лапам.

Сова удалялась от земли так быстро, что через секунду превратилась в крохотную точку в лучах солнца. Точка двигалась к горизонту.

Когда Трэвис расстегнул пряжку ремня, Август Рассол все еще улыбался. Рухнув вниз, он ударился раненым плечом о потолок кабины и потерял сознание.

Придя в себя, Рассол увидел, что все собрались вокруг него. Дженни прижимала голову Аманды к плечу. Старушка рыдала.

Рассол переводил взгляд с одного лица на другое. Кого-то не хватало.

Первым заговорил Роберт:

– Скажи Джан Ген Джану, чтобы вылечил тебе плечо. Он не сможет этого сделать, пока ты ему не скажешь. А потом попроси срастить мне руку.

– Сделай, – произнес Рассол. Боль из плеча тотчас же ушла.

Рассол сел.

– Где Эффром?

– Он не выдержал, Гас, – ответил Роберт. – Сердце остановилось, когда демон швырнул его на землю.

Рассол посмотрел на джинна.

– Оживи его.

Джан Ген Джан сокрушенно покачал головой:

– Этого я не могу.

– Прости меня, Аманда, – сказал Рассол и повернулся к джинну: – Куда делся Цап?

– Он на пути в Иерусалим.

– Не понял?

– Я солгал тебе, Август Рассол. Извини меня. Я был связан последним приказанием своего бывшего хозяина. Соломон велел мне вернуть демона в Иерусалим и приковать его к огромному камню перед входом в великий храм.

– Но почему же ты мне не сказал?

– Я думал, ты никогда не дашь мне силы, если узнаешь об этом. Я – трус.

– Не смеши меня.

– Все было так, как сказал Цап. Когда ангелы спустились, чтобы согнать мой народ в преисподнюю, я не позволил своей расе сражаться. Битвы не было, это я говорил тебе. Мы все пошли, как ягнята на бойню.

– Джан Ген Джан, ты не трус. Ты – созидатель, ты же мне сам говорил. Разрушать и воевать – не в твоей природе.

– Но я воевал. Стремясь остановить Цапа, я пытался оправдаться. Мне хотелось сделать для людей то, чего я не сделал для своей расы.

– Уже не важно, – ответил Рассол. – Все кончено.

– Нет, не кончено, – возразил Трэвис. – Не получится приковать демона к скале посреди Иерусалима. Вы должны отослать его назад, в преисподнюю. Прочесть последнее заклинание. Говард перевел его, и мы ждали, пока вы придете в себя.

– Но, Трэвис, – ты же не знаешь, что станет с тобой. Ты можешь умереть на месте.

– Я до сих пор связан с демоном, Гас. Это все равно не жизнь. Я хочу освободиться. – Трэвис протянул ему заклинание и подсвечник с Печатью Соломона внутри. – Если его не прочтете вы, это сделаю я.

– Ладно уж, – проворчал Рассол.

Трэвис посмотрел на Дженни, и та отвернулась.

– Прости меня, – сказал он.

Роберт подошел к жене и обнял ее, а Трэвис направился вниз по склону. Когда он скрылся с глаз, Август Рассол начал читать слова, призванные отправить демона Цапа в ад.

Трэвиса они нашли на заднем сиденье “ягуара” Говарда. Первым до машины добежал Август Рассол.

– Я все сделал, Трэвис. Ты как?

Тот поднял голову, и Рассол сделал над собой усилие, чтобы не отпрянуть в ужасе. Лицо демоновода избороздили глубокие морщины, темные волосы поседели. Если бы не глаза, яростные и молодые, Рассол бы его не узнал. Трэвис улыбнулся. Во рту у него еще оставалась пара зубов.

Голос его прозвучал по-прежнему молодо:

– Было совсем не больно. Я думал, что превращусь, как какой-нибудь Лон Чейни[7], но все произошло не так. Я вдруг состарился. И только.

– Хорошо, что хоть не больно, – вздохнул Рассол.

– И что мне теперь делать?

– Не знаю, Трэвис. Мне нужно подумать.

36

Дженни, Роберт, Ривера, Аманда, Трэвис, Говард и Паук

Ривера отвез Роберта и Дженни домой. Они сидели сзади, обнявшись, и за всю дорогу не произнесли ни слова – только поблагодарили, когда Ривера их высадил. По пути в управление Ривера попытался придумать какую-нибудь историю, которая спасла бы его карьеру. Но любая версия стала бы верной дорогой к увольнению по психической непригодности. В конце концов, он решил рассказать все до того момента, как исчез Сквозняк.

Через месяц Ривера наливал посетителям кока-колу в “7-11”. То было прикрытие – на самом деле, он шел по следу банды грабителей, уже полгода терроризировавших окрестные гастрономы. Когда банду арестовали, Ривере присвоили звание лейтенанта.

Аманда и Трэвис поехали с Говардом. По просьбе старушки, Джан Ген Джан превратил тело Эффрома в камень и поместил его в пещеру. Когда Говард остановил “ягуар” перед домом Эллиотов, Аманда пригласила Трэвиса зайти и чего-нибудь выпить. Тот поначалу отказался, чтобы не мешать горю вдовы.

– Неужели ты так ничего и не понял, Трэвис? – спросила она.

– Наверное, нет.

– Тебе не приходит в голову, что Цап и Джан Ген Джан уже доказали – Эффром не покинул нас? Мне будет его не хватать, но он остался со мной. И сейчас я не хочу быть одна. Я же помогла тебе, когда ты об этом попросил. – И она открыла дверь.

Трэвис вошел в дом.

А Говард отправился к себе сочинять новое меню для ресторана.

Главный технический сержант Гвоздворт так никогда и не выяснил, ни что стало с Роксанной, ни кем она была на самом деле. Сердце его было разбито. От горя он не мог ничего есть, сбросил сто пятьдесят фунтов, познакомился с девушкой на собрании заядлых компьютерных пользователей и женился на ней. Компьютерным сексом он больше никогда в жизни не увлекался – во всяком случае, за пределами своего дома.

37

Хорошие парни

Август Рассол отказался ехать. Ему хотелось пройтись пешком. Ему нужно было подумать. Рядом шагал Джан Ген Джан.

– Я могу починить тебе грузовик. Он будет летать. Хочешь? – предложил джинн.

– Зачем он мне? Я даже не уверен, хочется ли мне идти домой.

– Ты можешь поступать, как пожелаешь, Август Рассол.

– В магазин мне тоже не хочется. Подарю, наверное, свой бизнес Роберту и Дженни.

– Мудро ли сажать пьяницу в винную бочку?

– Он больше не будет пить. Дом я тоже хочу оставить им. Утром оформлю все бумаги.

– Готово.

– Что – и только-то?

– Ты сомневаешься в слове Повелителя Джиннов?

Некоторое время они шли молча. Потом Рассол заговорил снова:

– Как-то неправильно, что Трэвис прожил так долго, а ни жизни, ни любви у него не было.

– Ты хочешь сказать – как ты сам?

– Нет, не как я. У меня была хорошая жизнь.

– Ты хочешь, чтобы я сделал его снова молодым?

Рассол задумался.

– А ты можешь сделать так, чтобы он старился наоборот? С каждым прожитым годом становился на год моложе?

– Это можно.

– И она тоже.

– Она?

– Аманда. Ты можешь сделать так, чтобы они оба молодели?

– Могу, если прикажешь.

– Приказываю.

– Готово. Сам им скажешь?

– Не сейчас. Пусть будет сюрпризом.

– А ты сам, Август Рассол? Чего желаешь ты сам?

– Не знаю. Я всегда считал, что из меня получится неплохая мадам.

Джинн не успел ответить. Рядом с лязгом притормозил фургон Рэчел. Она опустила стекло и спросила:

– Тебя подбросить, Гас?

– Он думает, не мешай, – рявкнул джинн.

– Не груби, – сказал Рассол. – А ты куда едешь?

– Пока не решила. Домой не хочется. Может, и никогда не захочется.

Рассол обошел фургон и открыл дверцу грузового отсека.

– Залезай, Джан Ген Джан.

Джинн забрался в фургон. Рассол захлопнул дверцу и сел на переднее сиденье рядом с Рэчел.

– Ну? – спросила она.

– На восток, – ответил Рассол. – В Неваду.

Это место называется Озеро Джиннов. Возникнув посреди пустыни, оно одновременно появилось и на всех картах, напечатанных человечеством. Те, кто проезжал по этим местам, клялись, что никогда его тут раньше не видели, однако на картах озеро имелось.

На лесистом берегу озера возвышается дворец с сотней комнат. На крыше сияет огнями огромная вывеска: “МОРСКОЙ РАССОЛ: НАЖИВКА, СНАСТИ И ОТБОРНЫЕ ЖЕНЩИНЫ”.

Всех посетителей встречает прекрасная темноволосая женщина. Она принимает у них деньги и ведет в покои. На выходе крохотный смуглый старичок деньги им возвращает и желает всего хорошего.

Возвратившись домой, посетители рассказывают друзьям и знакомым о седовласом мужчине, который целыми днями сидит в позе лотоса на конце пирса перед дворцом. Он ловит рыбу и курит трубку. Они рассказывают, что в конце дня темноволосая женщина приходит к нему, садится рядом, и они вместе смотрят, как заходит солнце.

Посетители никогда толком не понимают, что именно произошло с ними в том дворце с сотней комнат. Да это, кажется, и неважно. Но, уехав из дворца, люди почему-то начинают ценить те простые наслаждения, которые им предлагает жизнь, и чувствуют, что они счастливы. И хотя они рекомендуют съездить в “Рассол” всем своим друзьям, сами никогда больше туда не возвращаются.

А что происходит в комнатах – это уже совершенно другая история.