Глава 4

В первый день работы мы с Джошуа поднялись ни свет ни заря. Встретились у колодца, наполнили водой бурдюки, которые дали нам отцы, а по пути в Сефо-рис позавтракали хлебом и сыром. По ровной дороге — хоть она и была большей частью просто утрамбованной землей — идти было легко. (Если Рим что-то и делал для своих колоний, так это следил за дорогами — войсковыми кровеносными артериями.) Каменистые холмы вокруг розовели, вставало солнце. Я вдруг заметил, что Джош дрожит, будто по его позвоночнику танцует сквознячок.

— Величие Божье — во всем, что мы видим, — сказал он. — Не грех это помнить всегда.

— Я только что ступил в верблюжью лепеху. Завтра надо будет выйти, когда рассветет.

— Я только что понял: потому старуха и не ожила. Я забыл, что не в моей власти оживить ее, а только в Божьей. Я оживил ее неправильно, из самонадеянности, поэтому она умерла вторично.

— Она мне всю сандалию обляпала. Вонять теперь до вечера будет.

— Но может, и потому, что я ее не коснулся. Когда я оживлял других, я всегда их трогал.

— А в Законе что-нибудь сказано о том, что верблюдов надо уводить с дороги, чтобы они в сторонке дела свои делали? Следовало бы сказать. Если и не у Моисея, то по крайней мере у римлян. Ведь если они без задней мысли распинают взбунтовавшегося еврея, за порчу дорог тоже должно быть какое-то наказание. Ты как считаешь? Я не говорю — распинать, но хотя бы хорошенько по сусалам или что-нибудь такое.

— Но с другой стороны: как я мог коснуться трупа, если это запрещено Законом? Мне бы скорбящие просто не дали.

— Может, остановимся, я хоть сандалию почищу? Найди мне палку, а? Там куча здоровая была, с мою голову.

— Шмяк, ты меня не слушаешь.

— Слушаю-слушаю. Знаешь, Джошуа, мне кажется, Закон не для тебя писан. В смысле, ты ж Мессия, правильно? Тебе сам Бог должен велеть то, чего ему хочется, или как?

— Я уже спрашивал, но не было мне ответа.

— Слушай, у тебя все здорово получается. Может, старуха снова жить не захотела, потому что упрямая была. Старики — они все такие. На моего деда целый кувшин воды нужно было вылить, чтоб он проснулся. Попробуй в следующий раз с молодым покойником.

— А если я не Мессия?

— То есть ты не уверен? Тебе что, ангел ничего не сказал? Или ты думаешь, Господь с тобой такие шутки шутит? Знаешь, вряд ли. Я, конечно, Тору знаю не так хорошо, как ты, но не помню, чтобы у Господа было чувство юмора.

Вот — улыбнулся наконец.

— Он же мне дал тебя в лучшие друзья, правда?

— Помог бы мне палку найти, друг.

— Как ты думаешь, из меня каменотес хороший выйдет?

— Главное, чтоб не лучше меня. Мне больше не надо.

— Ты смердишь.

— А я тебе всю дорогу о чем?

— Ты правда считаешь, что я Мэгги нравлюсь?

— Ты каждое утро так будешь? Потому что если да, на работу можешь один ходить.

Врата Сефориса походили на воронку всего человечества. Изнутри к своим полям и рощам текли крестьяне, внутрь — строители и ремесленники, по обочинам дороги торговцы всучивали прохожим товар, а в канавах стонали нищие. Мы с Джошуа остановились у ворот полюбоваться на это столпотворение, и нас чуть не затоптал караван ослов, груженных корзинами с камнем.

Нет, города-то мы и раньше видели. Иерусалим в пятьдесят раз больше Сефориса, и на праздники мы туда часто ходили, но то был еврейский город — самый еврейский город. Сефорис же — римская крепость в Галилее, и едва мы увидели у ворот статую Венеры, сразу поняли — заграница.

Локтем я ткнул Джошуа под ребра:

— Глянь — кумир. — Раньше я никогда не видел, чтобы так изображали человеческие формы.

— Грех, — ответил Джошуа.

— Голая.

— Не смотри.

— Совсем голая.

— Запрещено. Надо уйти отсюда и поискать твоего отца. — Джош поймал меня за рукав и втащил в ворота.

— И как только они такое позволяют? — спросил я. — Наши бы точно снесли.

— А они и сносили — банда зилотов. Мне Иосиф рассказывал. Римляне их поймали и распяли всех вдоль этой дороги.

— Ты не говорил.

— Иосиф не велел.

— А у нее груди было видно.

— Не думай о них.

— Как я могу о них не думать? Я никогда в жизни грудь не видал без прицепленного к ней младенца. А так они, если парами… более дружелюбные, что ли.

— Мы где должны работать?

— Отец велел прийти на западную окраину, и там увидим, где ведутся работы.

— Тогда пошли. — Он по-прежнему тянул меня, низко опустив голову, — точь-в-точь разгневанный мул.

— А как ты думаешь, у Мэгги груди тоже так выглядят?

Отца наняли строить дом для зажиточного грека. Когда мы с Джошем пришли на стройплощадку, отец уже был там — командовал рабами, которые поднимали обтесанный камень на стену. Видимо, я не этого ожидал. Наверное, удивился, что кто-то вдруг станет подчиняться распоряжениям моего отца. Рабами были нубийцы, египтяне, финикийцы, преступники, должники, военнопленные, незаконнорожденные: жилистые грязные люди в одних сандалиях и набедренных повязках. В другой жизни они бы командовали армиями или пировали во дворцах, но тут потели на утреннем холодке и ворочали камни, которые и ослу хребет переломят.

— Они твои рабы? — спросил у моего отца Джошуа. — Я разве богат, Джошуа? Нет, это рабы римлян.

Грек, который будет жить в этом доме, нанял их специально для строительства.

— А почему они делают то, что ты им говоришь? Их же так много. А ты — всего один.

Отец ссутулился.

— Надеюсь, ты никогда не увидишь, что свинчатка на римской плети делает с человеческим телом. А все эти люди видели — и одного взгляда хватает, чтобы подкосить человеческий дух. Я молюсь за них каждый вечер.

— Терпеть не могу римлян, — сказал я.

— Вот как, малец, значит, а? — раздался голос у меня за спиной.

— Привет тебе, центурион, — сказал отец, и глаза у него расширились от ужаса.

Мы с Джошуа обернулись и увидели Юстуса Галльского — центуриона с похорон в Яфии. Теперь он стоял среди рабов.

— Алфей, похоже, ты растишь целый помет зилотов. Отец положил руки нам с Джошуа на плечи:

— Это мой сын Левий и его друг Джошуа. Сегодня они поступают ко мне в ученики. Еще совсем мальчишки, — как бы извиняясь, прибавил он.

Юстус подошел, быстро глянул на меня и надолго уставился на Джошуа.

— Я тебя знаю, парнишка. Я тебя уже где-то видел.

— Похороны в Яфии, — быстро сказал я. Мои глаза просто прилипли к короткому мечу с осиной талией, что висел на поясе центуриона.

— Не-ет, — протянул центурион, как бы шаря в памяти. — Не в Яфии. Я видел это лицо на картинке.

— Не может быть, — сказал отец. — Нам вера запрещает изображать человеческие формы.

Юстус сердито посмотрел на него:

— Я знаком с примитивными поверьями твоего народа, Алфей. Но парнишка мне все равно известен.

Джошуа, задрав голову, с непроницаемым выражением таращился на центуриона.

— Так тебе, значит, рабов жалко, малец? Ты бы освободил их, если б смог?

Джош кивнул:

— Освободил бы. Дух человека должен принадлежать человеку, чтобы его можно было посвятить Господу.

— Знаешь, лет восемьдесят назад был один раб, и он говорил примерно то же самое. Собрал против Рима войско рабов, разбил две наши армии, захватил все территории к югу от столицы. Эту историю теперь должен знать каждый римский солдат.

— Почему? И что было дальше? — спросил я.

— Мы его распяли, — ответил Юстус. — У дороги. И тело его расклевали вороны. А урок, который мы все должны запомнить, — никто не смеет подняться против Рима. И тебе этот урок следует выучить, мальчик. Вместе с ремеслом каменотеса.

Тут к нам подошел еще один римский солдат — простой легионер, без плаща и красного гребня на шлеме. Юстусу он сказал что-то на латыни, посмотрел на Джошуа и замолчал. А потом сказал — по-арамейски, хоть и с сильным акцентом:

— Эй, а я ж этого парнишку на хлебе как-то видал.

— Это не он, — ответил я.

— В самом деле? А как похож.

— Не-а, на хлебе другой парнишка был.

— Это был я, — сказал Джошуа.

Я влепил ему запястьем прямо в лоб, и он брякнулся оземь.

— Не, не он. Этот ненормальный. Извини. Солдат покачал головой и поспешил вслед за командиром.

Я протянул Джошу руку и помог подняться.

— Тебе еще придется научиться врать.

— Правда? Но я чувствую, что я здесь для того, чтобы глаголить истину.

— Ну еще бы. Только не сейчас.

Трудно понять, как я представлял себе работу каменотеса, но вот что наверняка: уже через неделю Джошуа жалел, что не стал плотником. Тесать огромные валуны крохотным зубилом — работа не из легких. Но кто ж знал?

— «Оглядись, ты видишь вокруг деревья? — дразнился Джошуа. — Камни, Джош, камни».

— Трудно лишь потому, что мы толком не понимаем, что делаем. Потом станет легче.

Джошуа посмотрел на моего отца: голый по пояс, тот обтесывал камень величиной с целого осла. Дюжина рабов ждала, когда глыбу можно будет поднять на место. Отец был весь в серой пыли, а между напряженными мышцами по спине и рукам текли темные ручьи пота.

— Алфей, — окликнул его Джошуа, — а когда мы научимся, работать станет проще?

— Легкие забиваются каменной пылью, глаза начинает резать от солнца и крошки из-под зубила. Все силы и саму кровь свою вкладываешь в каменные постройки для римлян, а они отбирают твои заработанные деньги как налоги, чтобы кормить своих солдат, которые приколачивают к крестам твоих собратьев, поскольку те хотят быть свободными. Ты срываешь себе спину, кости скрипят, жена пилит, дети разевают голодные рты, будто птенцы в гнезде. Каждую ночь падаешь без сил в постель, усталый и избитый, молишь Господа, чтобы послал тебе ангела смерти и тот забрал бы тебя во сне, чтоб тебе не пришлось встречать новое утро. Но есть и свои минусы.

— Спасибо, — ответил Джошуа и посмотрел на меня, вопросительно воздев бровь.

— А мне, к примеру, нравится. Я готов камней потесать. Посторонись, Джош, у меня аж зубило горит. Перед нами вся жизнь разлеглась нескончаемым базаром, и я жду не дождусь, когда смогу вкусить всех сластей, что она сует нам прямо в рот.

Джош склонил голову набок, словно очень удивленная собака.

— Из ответа твоего отца я этого не понял.

— Это сарказм, Джош.

— Сарказм?

— От греческого «саркасмос». Кусать губы. Означает, что ты говоришь не то, что думаешь на самом деле, но люди тебя понимают. Изобрел я, назвал Варфоломей.

— Ну, если это назвал деревенский дурачок — штука стоящая, в этом я убежден.

— Вот видишь, ты все понял.

— Что понял?

— Сарказм.

— Да нет же, это я и хотел сказать.

— Ну еще бы.

— И это сарказм?

— Думаю, ирония.

— А какая разница?

— Понятия не имею.

— Так ты сейчас иронизируешь, да?

— Нет. Вообще-то не знаю.

— Может, лучше дурачка спросим?

— Во-от, теперь-то уж точно понял.

— Что?

— Сарказм.

— Шмяк, ты уверен, что тебя сюда не дьявол прислал, чтоб меня злить?

— Фиг знает. И как, у меня получается? Ты злишься?

— Ага. И руки болят от зубила и молотка. — И он дерябнул по зубилу деревянным молотком так, что нас обсыпало градом каменных осколков.

— Может, меня сюда послал Господь, чтобы я убедил тебя стать каменотесом, а тебя бы так достало камни тесать, что ты бы поскорее пошел и сделался Мессией.

Он снова ударил по зубилу, после чего долго отплевывался от каменной крошки.

— Я не умею быть Мессией.

— И что с того? Неделю назад мы не умели тесать камни, а погляди на нас теперь. Как только поймешь, что делаешь, все станет легче.

— Опять иронизируешь?

— Господи, надеюсь, что нет.

Грека, нанявшего моего отца строить дом, мы увидели только месяца через два. Низенький мягкотелый человечек в тоге такой же белой, как у жрецов-левитов, а по краю золотом выткан орнамент из сплетающихся прямоугольников. Грек прибыл на паре колесниц, за которыми своим ходом следовали два раба-прислужника и полдюжины телохранителей — похоже, финикийцев. На паре колесниц — потому что в первой с возничим ехал он сам, а к ней была прицеплена вторая, и в ней стояла десятифутовая мраморная статуя голого мужика. Грек выбрался из повозки и направился прямо к моему отцу. Мы с Джошуа месили раствор, но остановились посмотреть.

— Кумир, — сказал Джошуа.

— Вижу, — сказал я. — Но если уж речь зашла о кумирах, Венера у городских ворот мне больше нравится.

— Нееврейская статуя, — сказал Джошуа.

— Явно нееврейская. — Мужское достоинство статуи, хоть и внушительное, осталось необрезанным.

— Алфей, — сказал грек, — почему ты еще не настелил пол в гимнасии? Я специально привез эту статую, чтобы стояла в гимнасии, а вместо гимнасия только яма в земле.

— Я же тебе говорил — тут грунт непригоден для строительства. Я не могу строить на песке. Пришлось заставить рабов рыть котлован, пока не уткнулись в скальную породу. Теперь котлован нужно завалить камнями и все утрамбовать.