Глава 21

— Из тебя вышла очень симпатичная женщина, — изрек Руми, нежась в роскоши своей ямы. — Я рассказывал, что жена моя перешла в следующую инкарнацию и я теперь один и ничем не связан?

— Да, ты упоминал. — Похоже, он уже смирился с тем, что дочь ему не вернуть. — А что вообще с твоей семьей случилось?

— Утонули.

— Соболезную. В Ганге?

— Нет, дома. У нас был сезон дождей. Мы с малюткой Витрой пошли на рынок купить немного помоев, и вдруг как хлынет. А когда вернулись… — Он пожал плечами.

— Я не хотел бы выглядеть бесчувственным, Руми, но велика вероятность того, что потерю твою вызвал… ну, не знаю… скорее всего, тот факт, что ты ЖИВЕШЬ В КОПАНОЙ ЯМЕ!

— Это ему не поможет, Шмяк, — сказал Джошуа. — Ты говорил, у тебя есть план.

— Есть. Руми, верно ли я понял, что в этих ямах — то есть когда в них никто не живет — дубят шкуры?

— Да, это работа, которую могут выполнять только неприкасаемые.

— Оттого и аромат. Я предполагаю, в дублении вы пользуетесь мочой, верно?

— Да, моча, толченые мозги и чай — основные компоненты.

— Покажи мне яму, где выпаривают мочу.

— Там живет семья Раджнеш.

— Все в порядке, мы принесем им подарок. Джош, у тебя в котомке не завалялось пыли?

— Ты чем собрался заниматься?

— Алхимией, — ответил я. — Искусные манипуляции элементами. Смотри и учись.

Когда ямой не пользовались для мочи, ее населяло семейство Раджнеш. Они были только рады оделить нас целой кучей белых кристалликов, из которых состояло половое покрытие дома. В семье было шестеро: отец, мать, почти взрослая дочь и трое малюток. Еще одного младшего сына забрали в жертву богине Кали. Как Руми и остальные неприкасаемые, Раджнеши скорее походили на мумифицированные бурые скелеты, а не на людей. Неприкасаемые мужчины разгуливали между ямами в чем мать родила или в одних набедренных повязках, и даже их дамы носили рвань, что едва прикрывала остатки тел. Полный контраст со стильным сари, которое я приобрел на рынке. Господин Раджнеш заметил, что я — очень симпатичная женщина, и пригласил заходить в гости после ближайшего муссона.

Джошуа мелко растолок белые кристаллы, а мы с Руми собрали древесный уголь в красильной яме с подогревом (топку там выдолбили прямо в каменном полу). Неприкасаемые в ней превращали цветы индиговых кустов в краску для тканей.

— Руми, мне нужна сера. Знаешь серу? Желтенький камень, горит синим пламенем, а дым воняет тухлыми яйцами.

— О да, им торгуют на рынке, это лекарство. Я дал неприкасаемому серебряную монету:

— Иди и купи, сколько унесешь.

— Ой, мама родная, да здесь денег больше чем достаточно. Можно, я на остаток соли куплю?

— Покупай что хочешь, только быстрее.

Руми испарился, а я отправился помогать Джошуа готовить селитру.

Для неприкасаемых концепция изобилия — абстракция во всем, что не относится к двум категориям: страданию и всякой требухе. Если вам требуется приличная еда, жилье или чистая вода, среди неприкасаемых вас ожидает жестокое разочарование. Если же вы ищете клювы, кости, зубы, шкуры, жилы, копыта, волосы, желчный камень, плавники, перья, уши, рога, глаза, мочевые пузыри, губы, ноздри, заднепроходные отверстия или какую угодно несъедобную деталь практически любого существа, что ходит по Индийскому субконтиненту, плавает под ним или летает поверху, у неприкасаемых скорее всего где-нибудь отыщется запас искомого — будет удобно храниться под толстым одеялом из черных мух. Чтобы соорудить требуемое оборудование, мне приходилось мыслить в категориях животных запчастей. Это, конечно, прекрасно, если не нужна, скажем, дюжина коротких мечей, луков и стрел или кольчуги для тридцати солдат, а у вас в наличии пачка ноздрей и три ануса в недокомплекте. Но я принял вызов, и все завертелось. Пока Джошуа бродил среди неприкасаемых и лечил исподтишка их многочисленные недомогания, я раздавал приказы. — Мне нужно восемь овечьих мочевых пузырей — сравнительно сухих, — две горсти крокодильих зубов, два куска сыромятной кожи длиной с мою руку и шириной с ее половину. Нет, мне все равно, от какого животного, только чтоб не слишком выдержанная, если можно. Мне нужен волос из слоновьего хвоста. Мне нужна растопка или кизяк, если угодно, восемь бычьих хвостов, корзинка пряжи и ведро топленого жира.

И сотня доходяг неприкасаемых толпилась рядом, глаза размером с блюдца, и на меня таращилась, а Джошуа ходил и врачевал их раны, болячки и безумия, и никто даже не заподозрил, что вообще творится. (Мы договорились, что это — самая разумная тактика. Нам вовсе не светило, если по Калигхату вдруг атлетически поскачет толпа цветущих неприкасаемых, вопя во всю глотку, что их от всех напастей исцелил какой-то чужестранец, и тем самым привлечет к нам лишнее внимание и сорвет все мои планы. С другой стороны, смотреть, как эти люди мучаются, мы тоже не могли, зная, что мы — то есть, конечно, Джош — в силах им помочь.) Кроме того, мой друг взял себе за правило всякий раз, едва кто-нибудь произнесет слово «неприкасаемый», тыкать его пальцем в руку. Впоследствии он мне рассказал, что не мог устоять перед возможностью продемонстрировать осязаемую иронию. Меня всего перекосило, когда я заметил, как он трогает прокаженных: я поймал себя на том, что после стольких лет вдали от Израиля крохотный фарисейчик взгромоздился мне на плечо и вопит: «Нечистый!»

— Ну? — спросил я, покончив с заказами. — Так вы хотите, чтобы ваших детей вернули?

— Хотим, но у нас нет ведра, — сказала одна женщина.

— И корзинки, — добавила другая.

— Ладно. Налейте топленый жир в овечьи пузыри, а пряжу увяжите в какую-нибудь шкуру. Только шевелитесь, у нас не так много времени.

Тем не менее они стояли и пялились. Здоровенные глазищи. Болячки вылечены. Паразиты изгнаны. Стояли и пялились.

— Послушайте, я знаю, что на санскрите говорю с акцентом, но вы понимаете, о чем я прошу, или нет?

Один юноша выступил вперед.

— Нам не хочется гневить Кали и отнимать у нее законные жертвы.

— Ты ведь пошутил, да?

— Кали несет уничтожение, без которого не бывает возрождения. Она разрушает узы, а мы привязаны ими к материальному миру. Если ее прогневить, она лишит нас божественного разрушения.

Я посмотрел на Джоша в толпе.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Страх? — спросил он.

— Поможешь? — спросил я по-арамейски.

— Страх не очень хорошо мне удается, — ответил Джошуа на иврите.

Я на секунду задумался, а две сотни глаз пригвоздили меня к песчанику, на котором я стоял. Я вспомнил кровавые борозды на ногах деревянных слонов. Для этих несчастных, значит, смерть — избавление? Ну хорошо.

— Как тебя зовут? — спросил я молодого человека.

— Нагеш, — ответил он.

— Высунь язык, Нагеш. — Он повиновался, а я откинул с головы капюшон сари и ослабил складки ткани. Затем коснулся его языка. — Уничтожение — дар, который вы цените выше всего, так?

— Так, — подтвердил Нагеш.

— Тогда я стану орудием божьего дара.

С этими словами я выхватил из ножен на поясе обсидиановый кинжал и продемонстрировал его толпе. Нагеш стоял передо мной — покорный, лупоглазый, — а я большим пальцем повыше задрал ему подбородок, голова откинулась, и я полоснул черным стеклянным лезвием Нагешу по горлу. На песчаник брызнула красная жидкость, и я медленно опустил обмякшее тело наземь.

Потом выпрямился и обвел взглядом толпу, воздев над головой кинжал, с которого еще капало.

— Вы передо мной в долгу, неблагодарные ебучки! Я принес вам дар Кали, а теперь тащите мне все, о чем я вас просил.

Кто бы мог подумать, что люди на грани голодной смерти способны так быстро двигаться.

Неприкасаемые разбежались выполнять мои указания, а мы с Джошем остались над окровавленным телом Нагеша.

— Фантастика, — сказал Джош. — Совершенно изумительно.

— Спасибо.

— И ты это все время репетировал, пока мы жили в монастыре?

— Значит, ты не заметил, как я ему болевую точку на шее надавил?

— Когда ты успел?

— Школа Гаспара. Остальное, разумеется, — от Валтасара и Радости.

Я наклонился и разжал Нагешу челюсти, снял с шеи пузырек инь-яна и капнул на язык противоядием.

— Так он теперь нас слышит? Как ты, когда тебя Радость отравила? — спросил Джошуа.

Я приподнял Нагешу одно веко и посмотрел, как медленно пульсирует на свету зрачок.

— Нет. Мне кажется, он еще без сознания — я надавил на болевую точку. Я не рассчитывал, что яд быстро сработает. Ядом на палец я смог капнуть, лишь когда распустил сари. Я знал, что это его наверняка вырубит, только не был уверен, что свалит.

— Ты поистине волхв, Шмяк. Весьма впечатляет.

— Джошуа, сегодня ты исцелил человек сто. Половина из них, вероятно, была при смерти. А я просто фокус показал.

Но с моего друга нелегко сбить восторженность.

— А красное — это что? Сок померанца? Где ты умудрился его спрятать?

— Нет, как раз об этом я собирался тебя попросить.

— О чем?

Я протянул руку и показал взрезанное запястье, из которого хлестала кровь на спектакле. Руку я все время прижимал к бедру, но теперь кровь забила снова. Я жестко хлопнулся задом на песчаник, и в глазах у меня потемнело.

— Я надеялся, ты мне поможешь вот с этим, — успел вымолвить я перед тем, как потерять сознание.

— С этой частью фокуса тебе нужно еще поработать, — назидательно сказал Джошуа, когда я пришел в себя. — Знаешь, я не всегда буду рядом, если тебе понадобится запястья чинить.

Говорил он на иврите, а это означало, что разговор — не для чужих ушей. Джош стоял передо мной на коленях, а за его спиной полнеба кляксами пятнали любопытные смуглые физиономии. В первых рядах толпы стоял недавно убиенный Нагеш.

— Эй, Нагеш, как прошло воскрешение? — спросил я на санскрите.

— Должно быть, в прежней жизни я отбился от своей дхармы, — ответил он. — Поэтому опять возродился неприкасаемым. И у меня та же самая уродина в женах.

— Ты бросил вызов учителю — левиту по прозванью Шмяк, — сказал я. — Естественно, ты не пошел на повышение. Повезло еще, что ты не жук-вонючка или еще какая дрянь. Видишь? Уничтожение — вовсе не такая большая услуга, как вы думаете.

— Мы принесли тебе все, о чем ты просил.

Я вскочил на ноги, чувствуя себя невероятно отдохнувшим.

— Приятно, — сказал я Джошу. — Ощущение такое, словно я крепкого кофе выпил, что ты варил у Валтасара.

— Кофе очень не хватает, — вздохнул Джошуа. Я посмотрел на свежевоскресшего Нагеша:

— Вряд ли у вас найдется…

— У нас есть помои.

— Не стоит об этом. — И я произнес фразу, которая и не помстится мальчику, выросшему в Галилее: — Ладно, неприкасаемые, теперь тащите мне овечьи мочевые пузыри!

Руми рассказал, что богине Кали прислуживает целая бригада чернокожих демониц, которые на празднестве иногда затаскивают мужчин на алтарь и там с ними совокупляются, а сверху на них из пасти богини льются потоки крови.

— Так, Джош, ты — демоница, — сказал я.

— А ты кем будешь?

— Богиней Кали, ясное дело. В последний раз богом был ты, теперь моя очередь.

— В какой еще последний раз?

— Все последние разы. — Я повернулся к неустрашимым соратникам. — Неприкасаемые, раскрасьте его!

— Они же не поведутся на извозюканного еврейского мальчика в роли своей богини уничтожения.

— О маловерный! — ответил я.

Через три часа мы снова притаились за деревом у храма богини Кали. Теперь уже мы оба переоделись в женщин, и нас с головы до пят окутывали сари, но я в своем выглядел пухлее: под ним скрывались дополнительные конечности богини и ожерелье отрубленных голов — сегодня их роли исполняли и дублировали овечьи мочевые пузыри, набитые взрывчаткой и подвешенные за косички из слоновьих хвостов мне на шею. Любопытных наблюдателей, желавших приблизиться и поглазеть на наши с Джошем пышные формы, без сомнения, быстро отпугнул бы исходивший от нас смрад. Жижей со дна квартиры Руми мы вымазались черным. Ну не хватило мне мужества интересоваться, чем эта слякоть была при жизни, однако я в общем знал, что Руми называет домом такое место, где дохлым стервятникам позволяют дозревать до кондиции перед тем, как размолоть их в однородную пасту и смешать с нужным количеством буйволиного помета. Вокруг глаз Джошуа неприкасаемые намалевали огромные красные круги, на голову нахлобучили растрепанный парик из бычьих хвостов, а к торсу присобачили шесть дерзких грудей, вылепленных из смолистого вара.

— Только к огню не подходи. У тебя сиськи взорвутся, как вулканы.

— Почему у меня шесть, а у тебя только две?

— Потому что я богиня, и мне еще нужно таскать на себе гирлянду черепов и лишние руки.

Руки мы сделали из сыромятных кож, моделями послужили мои настоящие конечности, а вылепленные копии мы высушили над костром. Женщины изготовили мне сбрую, на которую протезы цеплялись мне подмышки, затем мы выкрасили их в черный цвет той же самой жижей. Получилось не очень прочно, но руки легкие и в темноте вполне сойдут за настоящие.

До полуночной кульминации, когда детей изрубят в куски, оставалось еще несколько часов. Но нам хотелось быть на месте вовремя, чтобы не дать минист-рантам оттяпать им пальчики. Если получится, то есть. Пока деревянные слоны одиноко стояли на своих вертушках, но алтарь Кали уже заполнялся жуткими подношениями. Перед богиней выложили тысячу козлиных голов, и по камням густо стекала кровь, заполняя громадные медные котлы по углам. Прислужницы втаскивали эти котлы по узкой лесенке за огромной статуей и сливали в некий резервуар, открывавшийся прямо в пасть. А ниже, при свете факелов, поклонники плясали под этим липким ливнем.

— Смотри, тут все женщины одеты, как я, — сказал Джошуа. — Только у них по две груди.

— Технически говоря, они не одеты, а раскрашены, — уточнил я. — Из тебя вышла очень привлекательная демоница, Джош, я тебе говорил?

— У нас ничего не получится.

— Еще как получится.

Я прикинул, что на храмовой площади собралось уже тысяч десять — они танцевали, распевали гимны и колотили в барабаны. По главной аллее шествовала процессия из тридцати мужчин, и у каждого на сгибе локтя висела корзина. Достигнув алтаря, мужчины вываливали содержимое корзин на ряды козлиных голов.

— Что это у них? — спросил Джошуа.

— Ровно то, что ты думаешь.

— Но это же не детские головы, правда?

— Правда. Мне кажется, это головы иностранцев, которые попались им на той дороге.

Распределив отрубленные головы по алтарю, прислужницы выволокли из толпы обезглавленный мужской труп и уложили его на ступени. Затем по очереди изобразили с ним пантомиму совокупления, после чего каждая потерлась гениталиями о кровавый обрубок шеи и, пританцовывая, удалилась. С их бедер капали охра и кровь.

— Тут у них некая тема в развитии, — заметил я.

— Меня, по-моему, сейчас стошнит, — сказал Джошуа.