Шура уже переехала из гостиницы в комнату тети Попова. Комната была чудесная: просторная, светлая, с балконом. Только, одно "но" - в общей квартире. Зато там проживали одни артисты.
      Шура еще не повесила объявление, сколько раз ей звонить, я позвонила наобум.
      Мне отперла симпатичная интеллигентная старушка (наверно, бывшая инженю).
      - Не знаю, примет ли вас Александра Прокофьевна, - замялась инженю, она, гм, заболела.
      - Знаю. Я и пришла за ней ухаживать, - сказала я и, не постучавшись, ворвалась к Шуре.
      В комнате было темно, и я, пошарив у дверей, включила свет.
      Вот что я увидела: на полу валялись черепки от битой посуды, в том числе сахарницы, - едва я сделала шаг, сахар захрустел под ногами, как снег в лютый мороз. Стулья были повалены, словно после бурана. Сама Шура лежала ничком на постели и горько-прегорько рыдала. (Ничего себе, папа лепит макеты, а с Шурой творится эдакое. Ну и ну!)
      Я сбегала на кухню и спросила у артистки (уже другой, видимо на характерные роли) веник и совочек. Мне их тотчас вручили с понимающим видом. Прибрав в комнате, я присела к Шуре на кровать и обняла ее.
      - Это реакция: слишком много счастья! - пояснила я сама себе вслух и громко.
      - Счастья!!! - Шура расхохоталась.
      Она была в хорошеньком халатике, который ей не шел. Она и на деревенскую была не похожа, и на городскую. Она ни на кого не была похожа, только на самою себя.
      - Счастье! - повторила она с горечью.
      - Как, ты уже не ценишь свое невиданное, сказочное счастье?
      - Владя, я ценю. Я очень ценю все, что ты для меня сделала, что делает для меня Попов: не жалеет ни времени, ни сил. Это я ценю. Но... я люблю Сергея, а он... Ты еще ребенок, что ты в этом понимаешь. Стоило ей поманить его пальцем, и он уже все простил.
      - Слушай, Шура... Сядь и слушай. Ну? - Она послушно села и поправила задравшийся халат. - Папа тебя любит. Это "го единственная, за всю его жизнь, любовь. На маме он женился не разобравшись - только пришел с фронта. Он просто мечтал о семье - жена, дети. Слишком был измучен. Дети у него были, не совсем удачные, но были, жены, по существу, не было. Он несчастлив в браке. Не расторгал его лишь из-за детей.
      - Из-за тебя, Владя.
      - Может, больше из-за меня. Валерий - мамин сынок. Затем отец встретил тебя и полюбил. Не артистку Мосфильма, а тебя - Александру Прокофьевну Скоморохову. Ему все равно было: артистка или колхозница - он полюбил тебя. И, насколько я знаю своего отца, он не разлюбит тебя никогда. Ты слушай. А мама его вовсе и не манила. У нее большая беда - смертельная болезнь. А второй муж оказался негодяем. Не захотел принять ее из больницы. Так куда же ей возвращаться, как не домой? Ну, скажи по совести.
      Шура вздохнула и пошла умываться.
      - Твой отец не придет ко мне больше?
      - С чего ты взяла? Как ходил, так и будет ходить.
      - Ты меня еще не возненавидела, Владя?
      - Почему я тебя возненавижу?
      - Ну, все-таки... Разлучница. За мать, наверно, обидно.
      - Мне слишком долго было обидно за отца. Мама сама оттолкнула от себя отца... но, учти, она очень больная. И вообще, хватит об этом. Лучше расскажи, как у тебя дела на Мосфильме.
      - Съемки еще не скоро, а работы по горло. Хочешь посмотреть сценарий?
      Шура подала мне напечатанный на машинке сценарий. В двух сериях!
      - Шура, дай почитать.
      - Возьми. На два дня. Шура совсем успокоилась.
      Я рассказала ей о Зине - о судьбе и гибели. Шура опять поплакала, но уже не о себе. Потом она пошла меня провожать до метро.
      - Это он тебя прислал? - спросила она, прощаясь.
      - Конечно! - пришлось мне соврать.
      Так все вошло в свою колею. Мама лежала молча, словно обиделась на весь белый свет, и смотрела перед собой невидящим взглядом. Утром к ней приходила медицинская сестра делать уколы. Я приносила ей интересные книги, ее излюбленные журналы, но она не читала ничего, даже газет. Это нас встревожило. Я съездила к дяде Александру посоветоваться - он только вздохнул. Мы сидели втроем в кухоньке и пили чай. Близнецов не было дома. Тетя Аля подала такие вкусные пироги, что пальчики оближешь. Я снова заговорила о маминой апатии.
      - Что же ты хочешь, она потерпела жизненный крах - еще до того, как заболела. Возможно, потому и заболела,- сказал дядя.- Сначала бесславный конец ее карьеры, какой-то там конфликт. Встал вопрос о переводе ее на периферию. Ты не знала об этом? Второй брак был неудачен с самого начала. Знакомы они давно, но он закоренелый холостяк. Однако человек слабовольный, и, когда Зинаида Кондратьевна поднажала, он сдался - против воли. Но больше того, он ей был не нужен. Ибо Зинаида любила всю жизнь (по-своему, насколько способен любить эгоист) лишь одного человека - твоего отца.
      - Дядя, ну что ты говоришь!
      - Она и сейчас его любит. - Странная любовь!
      - Зинаида Кондратьевна властная, самоуверенная женщина. Разве она могла простить мужу критическое к себе отношение? Она легче пережила бы обычную банальную измену, но измены, как мне известно, как раз и не было... Пока она сама не ушла от брата. А вот неприятие ее как личности - это было. Чем больше Сережа узнавал ее, тем менее принимал, и вот это ему не простили. Так потерпела крах ее семья. Затем - времена меняются, жизнь идет вперед потерпела крах вся ее деятельность.
      - Владенька, ты хочешь гоголь-моголь, я живо тебе собью! - вмешалась тетя Аля, укоризненно посмотрев на мужа"
      - Спасибо, тетя Аля, с удовольствием съем.
      - Что же теперь делать? - снова обратилась я к дяде.- Ведь при таком подавленном состоянии никакие лекарства не помогут.
      - Постарайся как-нибудь расшевелить ее.
      - Но как?
      - Понятия не имею. Если бы ей предложили какой-нибудь пост, она нашла бы в себе силы бороться с болезнью. Ее хватило бы еще на несколько лет.
      - А если... побольше нежности как к матери. Может, ей не хватает любви детей? - робко проговорила тетя Аля.
      Дядя Александр задумчиво посмотрел на жену. По его лицу пробежала тень.
      - Маме никогда не была нужна моя любовь (когда-то меня это удручало). Разве съездить к Валерке? Поговорить с ним... Можно, я позвоню?
      Уходя, я крепко расцеловала дядю и тетю: им-то мои поцелуи нужны, они меня всегда любили.
      Валерий жил на Ботанической улице, в высоком, как башня, доме на десятом этаже. По счастью, лифт ходил. Брат мне обрадовался и спросил, не вымою ли я заодно у него полы. Ведро с тряпкой ждали наготове. Я быстро вымыла ему пол.
      - Вчера мыли из бытовых услуг,- пояснил он,- но вечером нагрянула компания конструкторов, и все затоптали.
      У Валерия уютная однокомнатная секция. Мама обставила ее по своему вкусу, так и осталось. У брата своего вкуса не было.
      Мы сели с ним в небольшие изящные кресла. Валерий поставил передо мной бананы, предупредив, чтобы я все не ела. (Я очень люблю бананы и однажды съела целый килограмм.) Но сегодня мне было не до бананов.
      Я рассказала ему о подавленном настроении мамы и о совете тети Али (я сказала, что это совет дяди).
      Валерий почему-то густо покраснел. Я взглянула на него с подозрением.
      - Она говорила тебе...- спросил Валерий. (О чем, интересно?)
      - Да. Говорила! - вздохнула я.
      Валерий взял со стола папиросы и нервно закурил.
      - У матери просто начинается заскок! - Он красноречиво повертел пальцем у виска.- Ну как я могу взять ее к себе? Одна комната... И как бы я стал за ней ухаживать? Это долг дочери, а не сына.
      Вон оно что.
      - Может, мама испытывала тебя?
      - Ничего не испытывала, ей не хотелось возвращаться домой... Боялась, что отец будет торжествовать. Надо совсем не знать папу!
      - Валерий, не сможешь ли ты чаще навещать ее и... быть с ней поласковее?
      - Не умею, не приучай,- буркнул Валерий.- И навещать некогда. Ты, поди, думаешь, вчера были друзья, посидели за бутылкой? Черта с два! До двух ночи говорили о новом проекте Терехова. У них жены не дадут сидеть до двух за проектом, а я холостяк, так они все ко мне.
      - Ты, прежде всего, начальник КБ.
      - Все еще только исполняющий обязанности. Если бы не это...
      - А во-вторых, кто тебе мешает жениться?
      - Боже упаси! Никогда в жизни.
      - Ты что, женоненавистник?
      - Отнюдь нет, но жениться не собираюсь. Попадет такая, как наша мама. Разберешь их. Потом разводись. Да еще алименты придется платить. Нет уж, спасибо!
      Я еще раз перевела разговор на маму, попыталась убедить Валерку, но... Он действительно не умел быть ласковым с матерью.
      Однако, когда я уходила, он довольно нежно чмокнул меня в щеку. "Вот так бы и маму",- хотела сказать я, но поняла, что это бесполезно. К тому же его прилив нежности объяснялся тем, что я помыла ему полы.
      Когда я подходила к дому, меня догнало такси. Это был Миша Дорохов.
      - Садись, Владя, покатаю тебя по Москве,- предложил он обрадованно.
      Я начала отнекиваться: было уже поздновато, но Миша сказал:
      - Садись, Владя, последние дни работаю на такси. Он открыл дверцу, и я села рядом с ним.
      - Куда поедем? Только подальше.
      - Можно вокруг Мосфильма?..
      Машину он вел легко и непринужденно, почти автомата чески, лавируя среди потока других машин.
      - Ухожу из автопарка,- сообщил Миша. Я удивилась:
      - Но ты же хороший водитель! Думаешь, будущему философу не подобает?
      - Ухожу с философского,- тем же тоном сказал он.
      - Мишка! Да ты что? Год проучился... Отличник!
      - Это не мое призвание, Владя.
      - Какое же твое призвание?
      - Ты знаешь. Цветы выращивать.
      Мне стало не по себе. Это верно: Миша Дорохов с детства увлекался цветами. Дома он выращивал изумительные кактусы, еще с четвертого класса. Строил всякие оранжереи на балконе, подсвечивал зимой свои растения. И в школе он всегда первым кидался разбивать клумбы, сажать цветы и ухаживать за ними. И книжек по цветоводству у него было много. И теперь, работая таксистом, он выписывал журнал "Цветоводство" и еще что-то по ботанике.
      Но ведь мало ли кто увлекается домашним цветоводством! Все думали, что это просто хобби.
      - Как же это ты...- начала было я, пораженная, и в растерянности умолкла.
      Миша, улыбаясь, вел свое такси. Он был доволен.
      - Миша, как же ты так вдруг?
      - Не так уж вдруг, Владя. Это пришло ко мне постепенно. Но я понял, что делаю не свое дело - будь это вождение машины или даже философия. Я всю жизнь буду интересоваться философией всех времен, всех стран и народов читать в свободное время. Может, будет у меня когда-нибудь и своя машина, в которой буду катать ребятишек - своих и чужих. Но дело моей жизни выращивать цветы, каких еще никто не выращивал.
      Когда я окончательно это уразумел, пошел в ботанический сад к академику Цицину... Слышал, что очень он отзывчивый человек. Объяснил ему все. Он выслушал внимательно и спросил, со мной ли моя зачетка. Хотел посмотреть отметки. Может, просто запустил занятия и ищу куда бы пристроиться.
      - Ну, ну? - торопила я.
      - Посмотрел мою зачетку и удивился. Но у вас же, говорит, одни пятерки! Значит, вы любите философию? Я говорю, что люблю, конечно, но это не мое дело. Мое дело - сажать цветы. А после работы буду читать.
      Цицин подумал и сказал, что мне надо в Тимирязевку идти учиться. Я объяснил, что у меня на иждивении братишка, сестренка, бабушка, Родители умерли.
      В общем, Цицин попросил кого-то за меня, и... в понедельник выхожу на работу в ботанический сад. По совету Цицина первый курс философского закончу. А потом перейду учиться по специальности... На заочный или вечерний.
      - Ты доволен?
      - Я счастлив, Владя. Любимая работа - это главное. Мы объехали вокруг Мосфильма - такой огромный круг,
      что кажется прямой линией. Постояли на возвышенности под звездами. Там росли деревья, пахло сырой землей. Уже никого не было. Мы медленно поехали обратно. Миша довез меня до нашего подъезда.
      - Ты мне звони, Миша,- сказала я,- летом приду к тебе в ботанический сад.
      В подъезде я обернулась. Миша стоял у машины и смотрел мне вслед. Хороший парень! Мы с ним учились в одном классе целых десять лет и стали словно родные. Он мне ближе, чем мои двоюродные близнецы. Но я с ним никогда по кокетничала, как это порой бывает у нас, девчонок. Я слишком его уважаю. Славный, славный Миша Дорохов! От всей души желаю ему успеха на новом светлом поприще: выращивать прекрасные цветы для людей, чтобы люди, любуясь ими, становились чище душою.
      Но что же нужно было сделать для мамы? Теперь ока и уколов не хотела делать, и лекарств пить, и гулять, и читать, и встречаться с людьми. Она мне твердила, что никого не хочет принимать, кроме Калерии, инспекторши из гороно, ее закадычной подруги, которой она всегда командовала. Но дело в том, что ее, кроме Калерии, никто и не навещал.
      Тогда я решила съездить в корпус, где она лежала, и проконсультироваться у лечащего врача.
      Договорилась по телефону и пришла в точно назначенное время. Мамин врач - худенькая пожилая женщина с большими, умудренными Жизнью глазами, серьезно выслушала все, что я ей рассказала о маме.
      - Является ли такая апатия проявлением болезни и как с ней бороться? спросила я в заключение.
      - Нет, причина не в болезни. У больной Кондаковой, как я слышала, достаточно личных причин... Но если апатия эта не пройдет, бороться с болезнью будет затруднительно.
      - А какая причина болезни?
      - Целый комплекс факторов. У вашей мамы хронический лимфолейкоз. Болезнь эта прогрессирует, как правило, медленно. Не скрою от вас: она обречена. Но она довольно долго, несколько лет еще, вполне может работать, оставаясь достаточно активной и трудоспособной. Даже не страдая, а испытывая некоторые неудобства в связи с увеличением лимфатических узлов. Узлы, у нее не очень плотны, безболезненны.
      - А чем ее лечить?
      - При медленно прогрессирующем течении болезни специальной терапии не назначают. Применяют витамины группы "Б", гемостимулин, аскорбиновую кислоту. При выписке это ей все назначили.
      - Мама даже витамины бросила принимать. Что же делать?
      - Что делать...
      Врач задумчиво рассматривала свои отмытые руки с гигиеническим маникюром.
      - Ей надо работать. Только работа продлит ее жизнь. Вот кончится бюллетень, больная начнет работать, и все войдет в норму. Не волнуйтесь.
      Я горячо поблагодарила врача и вышла в больничный сад.
      Рабочие зелентреста, весело балагуря и переругиваясь, готовили клумбы. Остро и терпко пахло влажной землей. Весна. Я вернулась домой и, сбросив пальто, вбежала к маме. Она лежала на спине, закинув руки за голову, и о чем-то думала...
      - Мамочка! - я стала ее целовать.
      - Как ты любишь лизаться,- усмехнулась она,- и в, детстве любила. Вечно лезла с поцелуями.
      Немного обескураженная, я присела на постель у нее в ногах.
      - Мама, я сейчас была у твоего лечащего врача, что в больнице.
      - Кто тебя просил?
      - Знаешь, что она сказала?
      - Ерунду какую-нибудь. Очень слабый врач. Будь я главным врачом...
      - Ты бы "наладила" ее из больницы. Слушай, она сказала, что с твоим заболеванием можно работать еще много лет и быть практически здоровой.
      - Лет пять-шесть я еще поработаю нормально.
      - Ты когда думаешь выйти на работу? - поинтересовалась я.
      - Никогда. Я уволилась по собственному желанию. Я растерянно заморгала глазами.
      - Не беспокойся, Владлена, ни на твоем и ни на чьем иждивении я быть не собираюсь. Мне подыскать себе должность не трудно. Так что не беспокойся...
      - Эх, мама! - только и могла сказать я и выскочила из комнаты.
      В субботу и в воскресенье мама занялась своим туалетом: просмотрела все платья, пальто, шляпки. Что-то отпарывала, что-то пришивала, гладила. Я предложила ей помочь - не доверила.
      В понедельник мама куда-то отправилась.
      Вернувшись с завода, мы с папой застали ее уже дома. Мама ходила по всей квартире очень довольная и торжествующая. Когда я разогрела вчерашние щи и поджарила отбивные, мама села с нами обедать и поела почти с аппетитом.
      - Какие-то хорошие новости? - поинтересовался с улыбкой отец.
      Мама иронически взглянула на него.
      - Особенно для тебя. Весьма хорошие новости.
      - Какие же? - спросила я.
      - Еще рано говорить об этом,- уклонилась мама. Мы поняли: что-то обещано, но не утверждено. Утвердили довольно скоро, через неделю. Мама получила назначение на периферию, в Саратов. Когда я узнала об этом, то всплеснула руками.
      - Ой, мама, кем именно?
      - Не все ли равно?
      - Конечно, не все разно.
      Мама взглянула на нас и ушла в сбою комнату, но не заперлась... Наоборот, оставила дверь открытой. Она уезжала через две недели: хотела покончить с разводом.
      По просьбе папы я в суд не ходила. Ему было бы неприятно, если бы судья разбирал их неудавшуюся жизнь при мне. Валерий тоже не ходил.
      Их развели. Насильно ведь не удержишь, если люди разлюбили друг друга... Что поделаешь?!
      На другой день мы провожали маму в Саратов. Валерий, я, Калерия Ивановна и еще одна старая дева, которая всегда восхищалась мамой безмерно.
      Мама очень эффектно выглядела в новом черно-белом костюме, широкополой черной шляпе и модных лаковых туфлях на широком каблуке.
      Она все так же - иронически - простилась с отцом, с Валеркой. К моему великому удивлению, она заплакала, прощаясь со мной.
      - Ты простушка, но сердечная,- сказала она сквозь слезы.- Пиши мне, я тоже буду писать. Переходи обратно в мою комнату. Я выписалась... навсегда. К Сергею я больше не вернусь. Пусть женится на своей... актрисе. Это правда, что именно ты ухитрилась перетащить ее из деревни в Москву?
      - Она очень талантлива, мама. Ока будет исполнять главную роль в двухсерийном фильме. Режиссер от нее в восторге.
      - Да? Как странно, твоему отцу нужна ведь совсем простая жена, чтобы она его обстирывала, готовила, убирала стружки из-под его верстака, а ему вторично попадается женщина не совсем обыкновенная.
      - Тише, мама, пожалуйста!
      - Надеюсь, что ты поступишь на свой психологический...
      Она еще раз поцеловала меня и, когда я разревелась, с довольным видом потрепала меня по плечу. Кажется, и ей было приятно, что я о ней плачу.
      - Провожающие, пожалуйста, из вагона,- бросила нам проходящая мимо кондукторша.
      - Прощайте! - сказала нам мама.
      Валерку она поцеловала, папе пожала руку. Я еще раз обняла ее... Мы вышли на перрон.
      Поезд набирал скорость, гудел, грохотал. Поезд уносил мою мать. Сколько она проживет на белом свете? "Она обречена" - эхом донеслись до меня слова врача.
      Я никогда не принимала маму такой, какая она есть. Я осуждала ее, возмущалась ее поступками и образом мыслей.
      Но она была моя мама, и просто невозможно было вырвать ее из сердца.
      Возвращаясь в тот день с вокзала, я почему-то чувствовала, что больше не увижу свою мать никогда.
      Глава двадцать первая
      ДАНИИЛ ДОБИН И ЕРМАК
      Я все-таки подала на заочное, так как уходить с завода не собиралась. Сижу занимаюсь. Папа лепит макет. Окна раскрыты настежь - конец апреля,- и в них плывут запахи и шумы весенней Москвы.
      Звонок. Не пожар ли - так звонят? Я кинулась отпирать. Кто бы вы думали? Даниил Добин собственной персоной!
      - Владька!
      Я очутилась в его объятиях, и он целовал меня, пока не заметил в дверях папу. Тогда он кинулся обнимать его. А потом мы с отцом удивленно разглядывали Даниила. Тот, кто на него смотрел, несомненно получал огромное эстетическое удовольствие. Даниил еще вырос, раздался в плечах, возмужал и похорошел неимоверно. Только, наверно, в открытом океане можно так похорошеть - на соленых брызгах, на морских ветрах. До чего же красивый моряк стоял, смеясь, перед нами! Румянец, пробивавшийся через бронзовый загар, яркие, дерзкие серые глаза, тонкие темные брови, крепкая высокая шея, густые блестящие волосы...
      Я сразу тогда подумала, что его наружность сначала поможет ему в театре, а потом будет мешать.
      Чаю он не хотел, мать его накормила и напоила на радостях (видимо, и винца припасла). Даня жаждал наговориться с нами. Мне было приятно, что он так явно соскучился по нас.
      - Значит, решил с морской профессией расстаться? - не совсем одобрительно спросил отец. Он был в домашней куртке, старых лыжных брюках. На ногах шлепанцы.
      Я все-таки подала чай. И мы все трое сели у стола.
      - Я люблю море и все морские специальности, начиная с капитана и кончая матросом,- просто и серьезно ответил Даня,- но без театра я не могу жить.
      - Сколько ты времени потерял! - крякнул отец.
      - Не терял я времени,- решительно возразил Дан,- плавание в Атлантике и даже учеба в высшем морском училище - все это мне пригодится как актеру.
      - Что же ты решил... сдавать в театральное училище?
      - Еще не знаю. Пока надо поступить на работу в театр... кем возьмут, хоть рабочим сцены.
      - Вот проконсультируйся у нее,- лукаво кивнул в кою сторону отец.
      Я коротко рассказала о своем хождении по режиссерам. К моему удивлению, Даню это нисколько не заинтересовало. Он надеялся на самого себя. А в гениальность Шуры просто не поверил. Я рассказала Дане все наши новости печальные нерадостные. Зину Рябинину он очень хорошо помнил и сказал, что всегда почему-то думал, что она тем кончит: пырнет кто-либо из "своих" ножом. Зато он очень порадовался за Геленку, что она получила первую премию на. международном конкурсе, и решил, что непременно завтра же навестит ее.
      - Конечно, сходи к ней...- сказала я рассеянно и задумалась.
      Дело в том, что я никак не могла заставить себя встретиться с Геленкой... Она это понимала и огорчалась ужасно. Мы говорили только по телефону.
      - Конечно, я виновата в ее гибели,- сказала Геленка упавшим голосом.Ты больше не хочешь меня знать, Владя?
      - Что ты, Геля!
      Я заверила ее, что нисколько не считаю ее виноватой. Виновата я сама, что не пыталась всеми силами отвлечь Зину от морлоков. Но встретиться теперь с Геленкой не могу... Потом, позже.
      - Я... понимаю,- медленно сказала она и положила трубку.
      Мне было очень жаль. Дружбой с Геленкой я гордилась. Но я ничего не могла с собой поделать. Слишком уж несправедливо разной была их судьба. Одной - все, и - на тебе еще, еще и еще! У другой - все отнято и - даже самая жизнь.
      - Идем пройдемся, Владя,- позвал Даня,- а то голова болит.
      Я надела пальто, расчесала перед зеркалом волосы. Папа как-то озабоченно посмотрел мне вслед.
      Мы сбежали, держась за руки, по лестнице, и Даня уволок меня в беседку во дворе, которая оказалась пустой - обычно ее занимают парочки. Только мы сели, как Даня ринулся меня целовать.
      - Не целуй меня больше, Даня,- сказала я не без внутреннего сожаления, но твердо.
      - Это почему?
      - Я люблю другого.
      - Не выдумывай, пожалуйста!
      - Я не выдумываю. Я действительно люблю одного человека.
      - Но я же решил, что мы с тобой поженимся. Я писал тебе об этом. Правда, сейчас я еще не устроен...
      - При чем здесь - не устроен? Ты через несколько лет будешь известным артистом. Но я люблю другого, Даня.
      - Это серьезно? - недоверчиво переспросил он.
      - Очень серьезно. Я люблю его ровно год и буду любить...
      - Всю жизнь! - упавшим голосом договорил Даня.- Но это же невозможно, Владя! - закричал он.- Ты мне нужна. Владька моя! Ты же всегда была в меня влюблена! Ты с третьего класса глаза на меня пялила. Разве нет?
      - Ты незаурядная личность, Дан. Это меня всегда привлекало в тебе, в людях. Но полюбила я другого.
      - Кто он?
      - Инспектор угрозыска.
      - О боги! Он что, так красив?
      - Нет, Даня. Зачем сотруднику угрозыска красота? Хватит ума и сердца. Вот ты очень красив. Поклонниц у тебя будут тысячи. Учти, что это будет тебе очень мешать в великом твоем труде.
      Дан даже не огрызнулся. Он, кажется, приуныл.
      - И когда свадьба?
      - Понятия не имею. Он еще в меня не влюбился. Не объяснялся мне в любви... Может, в одно прекрасное время сообщит, как и ты, что решил жениться на мне, а может, женится на какой-нибудь нахальной, противной девчонке. Откуда я знаю...
      - Значит, между вами ничего нет? Я только вздохнула.
      - И даже не целовались?
      - Он мой друг.
      - Он дурак! - безапелляционно изрек Даня.
      Он заметно повеселел. И даже попытался на радостях снова заключить меня в объятия.
      Самое удивительное во всем этом то, что Даниил мне очень нравился, поцелуи его кружили голову, были "слаще меда и вина", и я даже пожалела чуть-чуть, что люблю Ермака, а не Дана.
      Даниил, конечно, станет актером, и мне завидовали бы все московские девчонки. Черт побери!
      Ермак по сравнению с Даном был неказист, невысок, профессия отнюдь не выигрышная, но... что поделаешь, я его любила. Может, без взаимности. Будет у меня неразделенная любовь. Почему именно его я любила! Тайна сия велика есть. Так говорится в Евангелии, которого я еще не читала. Выписала из какого-то романа. Как хорошо сказано: тайна сия велика есть! Да. Великая тайна - любовь человеческая.
      - Владенька, но ты не порвешь нашей дружбы? -спросил Даниил не без тревоги.
      - Нет, конечно.
      Он окончательно успокоился, решив, что время покажет. Все равно ему сейчас не до женитьбы.
      - В какой театр ты думаешь идти? - спросила я.
      - В какой надо, в такой и пойду. Когда устроюсь, скажу.
      - Даня, иди к режиссеру Гамон-Гамана. Отзывчивый и честный человек. Он сразу поймет...
      - Он устарел...
      - Ничего не устарел. Устареть может только бездарность. Талант всегда немного впереди своего времени. Даня, у меня легкая рука. Может, проводить тебя...
      - Еще чего! Обойдемся без сопливых.
      И это в первый день приезда! Так он мне говорил, когда я училась еще в пятом классе и осмеливалась советовать ему. Я встала со скамейки.
      - Я пойду, Даня. И ты иди домой. Мама твоя ведь соскучилась по тебе.
      - Владя! Как я по тебе скучал, такой дурехе. Как мечтал о тебе... Владька ты, Владька!
      Я не успела убежать, и Даня целовал меня еще около часа.
      - Больше не пойду с тобой в эту беседку! - сказала я, рассвирепев, и, рванувшись, вышла на пустынный наш двор.
      - В следующий раз пойдем на ту скамеечку... Она еще цела? На которой сидели год назад.
      - Никуда я с тобой не пойду.
      Когда я вернулась, отец покачал головой.
      - Моряк времени не теряет, - заметил он.
      Я скорее проскользнула в свою комнату. В зеркале мелькнуло круглое пунцовое лицо с сияющими глазами. И чему я, собственно, радуюсь?
      - И в кого ты такая уродилась? - с искренним изумлением сказал отец.
      Не знаю, сколько театров обошел Даниил, пока его приняли. Сообщил он мне об этом в середине мая. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что его взял тот самый режиссер, который побросал Шурины фотографии на пол.
      Беседуя с Даней первый раз, режиссер воскликнул: "Какой бы Ричард Даджен из него вышел, будь к такой внешности еще и талант. А какой Петруччио!!! Просто боюсь прослушивать!"
      - Прочесть из "Ученика дьявола"? - спросил Даня.
      Он и сам знал, что Дик из него получился бы отменный. Он прочел несколько сцен из Бернарда Шоу. Затем стихи, басни, монологи.
      Режиссер хотя и нашел, что Даня читает не так, то есть не по его, но в общем-то остался доволен и зачислил Даню в труппу... На самые маленькие роли. По существу, статистом. Но главное было зацепиться, а там уже все зависело от самого Дани, от того, есть ли у него талант.
      Забегая вперед, скажу, что в этом театре Дан потерял время. Потому что этот режиссер не терпел ярко выраженной индивидуальности в актере. Короче, это был не театр актера, а театр режиссера, где только одна личность определяла своеобразие спектакля - личность главного режиссера. Сколько Дану пришлось пережить, пока он понял это и ушел! Сколько потерянного времени!
      Познакомились Даниил и Ермак в конце мая. У нас. Случайно пришли оба в одно время - в ясный, летний вечер.
      Ермак был знаком со многими моими товарищами и подругами. Он знал Алика Терехова, Мишу Дорохова (Миша уже работал в ботаническом саду) и многих других. Он так их и воспринимал: Владины друзья.
      Но в данном случае Ермак сразу почувствовал что-то иное... Странно, почему?
      Я держалась, как всегда. Даня, поняв, кто это, тоже отнюдь не собирался вызывать ревность. Он понимал, что это могло как раз ускорить кое-какие события, чего он не хотел. Даня держал себя с Ермаком спокойно, доброжелательно, заинтересованно. Ко мне относился как к подруге детства. И все же Ермак понял... Может, не совсем, но как в детской игре: холодно, тепло, горячо, совсем горячо!
      Папы не было дома, уехал к Шуре. Они уже подали заявление в загс. В июне должна быть их свадьба.
      Я накрыла на стол. Пока в кухне готовила чай, они дружелюбно беседовали. Потом пили чай и разговаривали. Но разговор наш оставлял все более тяжелый осадок двойственности. Мы говорили о театре, заводе, трудных подростках, международных событиях и даже о погоде, но в то же самое время кто-то внутри нас вел предельно искренний разговор совсем о другом...
      И к моей великой досаде, оба они были неверно информированы этим голосом. Карты смешали самоуверенность одного и чрезмерную скромность другого.
      Даниил думал так: "Вот, оказывается, какой у меня "соперник". Никогда не отдам ему Владьку. И чего я, дурак, переживал?"
      Ермак думал в унисон: "Так вот каков этот Даниил Добин! Обаятелен, талантлив - такие нравятся женщинам. Конечно, Владя любит его. И в этом нет ничего удивительного. Каждый бы удивился, избери она из нас двоих меня. Так в жизни не бывает!"
      Я видела их обоих насквозь. Непонятно, почему они не видели меня. Мало того, Ермак вдруг решил, что он нам мешает. Ни с того ни с сего он поднялся, поблагодарил за чай и, не глядя на меня, сказал, что ему пора в угрозыск, там его ждет срочная работа.