До чего же здесь дико! Ни одного еще селения не встретили на берегу. Река считается не сплавной. Закончится строительство плотины на Вечном Пороге, и лес будут сплавлять по Ыйдыге. А пока - безлюдье, девственный первобытный лес.
      Однажды мы услышали женские голоса... Не забуду ужаса, охватившего меня. На сотни километров ни одного человека - и вдруг эти голоса купающихся женщин, странные, неприятные: не то громко хохотали, не то бранились... Потом раздался громкий плач и опять брань, хохот. Эхо язвительно и зловеще передразнило. Оказалось, что это гагары!
      Никогда мне так не работалось легко, так радостно.
      Все время хочется петь - и я пою, хочется смеяться - и я смеюсь по всякому поводу и без повода. Хочется говорить людям только доброе, чтоб и им тоже было весело на душе.
      До чего же я счастлива! Так мне хорошо, что не хочется думать о причине этого. Может, это не надолго, а потом придут заботы, обиды, разочарования... Пусть! Я всей душой благодарна за эти дни радости. Слишком было бы прекрасно, если б такое вот ощущение радостной приподнятости над обыденным сохранилось надолго, на всю жизнь. Наверно, так не бывает?
      С самого начала я знала, почему мне так хорошо. Марк! Не знаю только, любовь ли это или что? И уж во всяком случае не знаю, будет ли эта любовь взаимной. Потому что Марк ни словом, ни взглядом не показал этого. Но он мой друг... Это не мало.
      Я счастлива, что есть на свете такой человек, как Марк Александрович Лосев, и что он мой друг. И не хочу думать о том, как мы расстанемся, когда я осенью возвращусь в Москву. Расстанемся, очевидно, на всю жизнь... В Москве нет такого человека. Нигде нет. Он один такой во всем мире. И пока я вижу его два-три раза неделю. Ура!!!
      Вертолет всегда показывается неожиданно. Пока ждешь - его и нет, и нет, и нет. А только забудешься, отвлечешься чем-нибудь - как уже доносится издали его рокот. Все посмотрят на меня и улыбнутся. Я не смущаюсь и не краснею, просто делаюсь еще счастливей - если это возможно.
      Вертолет покружится над лесом, как гигантская фантастическая стрекоза, пролетит над плотом, вперед - назад, пока Марк выберет место для посадки и приземлится где-нибудь на островке или песчаной отмели. Мы торопливо гребем к нему.
      - Сушить гребь! Пошел! - Я кое-как закрепляю свою гребь, спрыгиваю с плота и бегу изо всех сил к вертолету. Все идут за мной. Марк уже улыбается нам из стеклянной кабины. Еще момент - и он выпрыгивает на песок.
      Это маленький учебный вертолет (для стрекозы он большой, для вертолета - маленький!) Ми-1- на одном трехлопастном несущем винте. Но Марк очень его любит. Поздоровавшись со всеми за руку, Марк, словно дед-мороз, начинает выкладывать гостинцы из мешка: письма, газеты, журналы, свежий хлеб, мясо или молоко.
      Довольный Стрельцов (он у нас и за повара) уносит продукты и тут же начинает готовить обед. Раз Марк - значит, стоянка, пока он не улетит. А мы не отпустим его, пока он не пообедает с нами. В ожидании обеда Марк сидит на плоту и тихо - у него негромкий голос - рассказывает новости или мы ему рассказываем про свои происшествия. Их немало. Что ни день - приключения. То мы чуть не перевернулись на шивере, то был очередной порог, и мы спустили плот порожним, а сами тащили на спине вещи, приборы и продукты в обход, по каменистому берегу. А плот потом пониже порога вылавливал Стрельцов на резиновой лодке. Марк сердится, почему не подождали его. Он уже несколько раз переносил нас через трудные барьеры.
      - Пришлось бы сутки ждать! - поясняет Мария Кирилловна. Марк очень смеялся, что мы с Кузей испугались гагар.
      - Что-то сатанинское было в их хохоте! - уверяю я.
      - Ничего похожего,- возражает Марк.- Вот я был в отпуске в Дагестане. Шакалы - да! Поистине смех дьявола. Сначала мне показалось, что смеются дети... много детей. Но сразу стало жутко - поистине сатанинский смех!
      - Можно подумать, что вы с Тасей не раз встречали сатану,- замечает Мария Кирилловна. Подбородок ее вздрагивает, она от души смеется. Все начинают смеяться, будто невесть что остроумное сказали. Кажется, не только я, но и все в нашей маленькой группе чувствовали себя счастливыми.
      Иногда вместе с Марком из вертолета появляется сам Брачко-Яворский. Профессора надо угощать его любимой ухой из хариусов. А несколько раз Марк захватывал с собой и Даню. То-то было шуму, смеху, радости. Только отправлять его назад было не легко. Он вцепился в плот и слезно умолял оставить его "хоть на день!..". Но Мария Кирилловна неумолима. Единственный сын!
      Час-полтора - и вертолет улетел. Машина нужна лесхозу. Последние отзвуки моторов угасают за лесом. Какая-то особенная тишина опускается на тайгу. Очень грустно. Светлая грусть. Еще целых два дня. А может, и три...
      Однажды Марк остался ночевать. С ним прилетели Андрей Филиппович и Даня. Мы долго-долго сидели в тот вечер у костра и беседовали. А утром они улетели: пилоты имели выходные дни, вертолеты - никогда, их еще мало.
      Мария Кирилловна каждый раз спрашивала, нашли ли Харитона. И каждый раз Марк отвечал: "Нет, не нашли..."
      Значит, Харитон еще бродит где-то по тайге. Как пуганый зверь, скрывается от людей. И все же я вздыхала с невольным облегчением. Мне хотелось, чтоб он сам пришел с повинной. Понял, на какой путь он встал...
      Последние, самые поразительные, новости привез профессор.
      Организуется новый лесхоз: территория - с добрую страну, а то и две (Голландия плюс Дания, например!), правление - на Вечном Пороге (там живут Марк и его отец!). Директором лесхоза назначена Пинегина (вот правильно!). Главным лесничим - Владимир Афанасьевич Корчак.
      Ефрема Георгиевича назначают помощником лесничего. Лесничих пока не хватает. Будут просить в министерстве.
      Мария Кирилловна настолько была взволнована, что ночью не могла уснуть, ворочалась с боку на бок. Наконец, смотрю, не выдержала: встала, оделась, перешла с плота на берег (мы с ней спим в шалаше на плоту) и села у тлеющего костра. Через минуту костер ярко вспыхнул - подкладывает валежник. Мне тоже что-то не спалось, лезли в голову всякие мысли... Надев прямо на ночную рубашку старенькое свое демисезонное пальто, я тоже подсела к костру.
      - А вы почему не спите? - улыбнулась Пинегина.
      - Из солидарности.- Мы посмеялись и подвинулись ближе друг к другу.
      - Вот удивится Ефрем, как узнает,- вполголоса, чтоб не разбудить мужчин, заговорила Мария Кирилловна,- такая неожиданность. Поразительно.
      - Что ж тут особенного? - возразила я.- У вас высшее образование, научные труды, огромный опыт в лесоводстве, вы член партии, наконец, кого же тогда и назначать?
      Мария Кирилловна усмехнулась.
      - Поразительно то, что люди, назначавшие меня на пост директора лесхоза, в разное время имели от меня всякие неприятности. И притом крупные. Всего лишь год, как я работаю спокойно: с появлением Жарова. Пока был прежний директор, я бомбардировала и Москву, и область письмами, телеграммами, телефонными звонками. Отпуск я проводила в хождении по соответствующим учреждениям. Ну, иногда рассердишься, наговоришь много лишнего. Обзовешь высокостоящего товарища бюрократом, варваром, которому будущие поколения не простят. Один такой деятель даже сострил: "А вас, что, эти будущие поколения уполномочили?" Да, говорю, я действую от их имени. Я думала, мне этого не простят.
      Сколько мы - работники лесничества - потратили сил и здоровья, пока научили лесозаготовителей беречь лес, думать не только о сегодняшнем дне, но и о будущем! Смотришь, такой высокий, хороший подрост, а его нещадно губят. А ведь чтоб посеять и вырастить такой подрост, надо лет пять-шесть, а то и больше. Ведь что было: у лесозаготовителей своя технология, как бы "кубиков" побольше дать, а там буквально хоть трава не расти. А у нас своя: как сохранить подрост, семенные деревья, красивые урочища, древние кедровые рощи, не оголить берега рек. Взываешь к совести, справедливости, благородству, а в ответ слышишь: "Вы нам морали не читайте, с нас план спрашивают. Нам надо рубить, где поближе да получше, скорее и больше!"
      Бросаешься к директору леспромхоза, ко всякому другому, власть имеющему... Да что говорить! Боролись и победили! Конечно, много не вернешь. Был чудесный сосновый бор за Кенжой... Теперь там осинник, кустарники. А ведь будут города! Уже открыты месторождения киновари, олова, свинца. Два-три поколения пройдет, пока вырастет такой сосновый бор.
      Мария Кирилловна зябко повела плечами. Я подбросила в костер валежника.
      - Теперь деревья валят на узких полупасеках вразвал и трелюют по двум волокам вершиной вперед,- снова заговорила Мария Кирилловна о подросте.- А на других участках, в иных условиях, лесозаготовки ведутся поперечно ленточным способом. Валку деревьев ведут с двух узких просек вершиной на волок, трелевку - вершиной вперед. Это позволяет сохранить подрост. Теперь лесорубы трудятся на совесть. Лозунг у них: "срубил дерево - посади два!". Но чего это стоило новому директору... В соседнем лесничестве до сих пор лесорубы подроста не сохраняют, волоки заранее не подготавливают, деревья трелюют за комли, валят как попало. Какая уж там передовая технология! Теперь на новом месте, с новыми людьми, все начинать сначала. Люди здесь разные... Многие из заключения - уголовники. К каждому свой подход... Справлюсь ли я?
      - Конечно, справитесь!
      - Начинать, как говорится, на пустом месте...
      - Это еще интереснее, Мария Кирилловна!
      - Да, пожалуй...
      Мария Кирилловна посмотрела на меня, усмехнулась, хотела что-то сказать, но промолчала. Я почувствовала, что краснею.
      - Это вы подумали: легко ей говорить, а сама уедет к осени в Москву... Ведь подумали, правда?
      - Подумала, Тася, простите!
      - Ну, вот! - Я наклонила пылающее лицо к костру.- А мне, Мария Кирилловна, как раз хотелось бы работать на Ыйдыге. Берите меня лесничим!
      Пинегина живо обернулась ко мне.
      - Это вы серьезно, Тася?
      - Вполне серьезно.
      - Но как же так вдруг...
      - Совсем не "вдруг"! Наоборот, для меня и моих родных было неожиданностью, что меня оставили при кафедре. Для моих товарищей тоже. Студенты не считали меня особенно умной...
      - А вы сами тоже так думаете?
      - Конечно, нет! Я гораздо умнее, чем кажусь. Не смейтесь! Профессор-то это знает. Он думает, что из меня выйдет настоящий ученый.
      - Что вы под этим понимаете?
      - Настоящий ученый? Ну, который не может не заниматься наукой! Не ради научных степеней, званий, зарплаты и тому подобного, а ради самого узнавания. Настоящий ученый остается ученым в любых условиях. У нас был знакомый биолог, так он в ссылке экспериментировал на тараканах. Ему хотелось разобраться, кто прав в вопросе о наследственности, ведь есть несколько точек зрения. Он развел в избе целое скопище тараканов. И жена терпела его и тараканов - ради науки! Ни одного таракана нельзя было задавить: они все были меченые.
      - О! И что же с ними потом сталось?
      - С тараканами?
      - Нет, с этим биологом и его женой.
      - Когда его вызвали в министерство и восстановили на прежней работе, он еще года четыре жил в Казахстане, так как надо было довести опыт с тараканами. Вот что значит настоящий ученый. На всякие жертвы способен ради науки. Я тоже способна на жертвы (кроме тараканов). По-моему, ученому-лесоводу полезно лет десять-пятнадцать поработать в лесу. Разве не так?
      - А потом?
      - Время покажет, что из меня выйдет... И где я буду тогда нужнее - в лесу, или на кафедре, или в научно-исследовательском институте. Лесничество же не монастырь; если уж постричься, то навеки. Впрочем, Ярышкин наш из монастыря и то ушел!
      Мария Кирилловна рассмеялась:
      - С вами, Тася, не соскучишься. А если серьезно... У вас есть своя научная тема, которая вас лично интересует?
      - Есть. Меня многое интересует. Во-первых, лесная гидрология. В частности, отепляющее влияние рек на климат. В Сибири это особенно интересно проследить. Водоохранная роль леса... У меня ведь и дипломная работа была на эту тему. Я тогда изучила чуть ли не всю литературу по этому вопросу. Еще далеко не все сказано о гидрологической роли леса. Вообще, как это ни странно, глубокого познания природы леса еще нет ни в нашей науке, ни за рубежом. Затем... Ну, это уже мечта... Все равно, как если бы я мечтала полететь на Марс!
      - Что ж, полететь на Марс - это уже реальный план. Мы еще будем читать об этом в газетах. Какая же у вас мечта, Тася?
      Я с минуту помедлила. Говорить или нет? Даже Михаилу Герасимовичу я еще не говорила. Никому. Скажут: фантазерка! Но Марии Кирилловне я почему-то рассказала.
      - Эта тема пожизненная. Коллективная в самом широком смысле, как содружество ученых всего мира. А если наше поколение не успеет... передадим, как эстафету, следующим поколениям. Проблема преодоления времени в лесоводстве!! Добиться, чтоб кедр вырастал не за сто лет, а за год-два. Вы только подумайте! У меня даже дух захватывает.
      Мария Кирилловна пристально посмотрела на меня.
      - Когда-то этой проблемой увлекся Василий Чугунов. Он мне писал.
      - Вы разве переписываетесь?
      - Редко. Одно-два письма в год. Мы же однокурсники. Так вот... Василий охладел к этой теме.
      - Я не Василий! - резко возразила я.- Ему нужна выигрышная тема для диссертации. А мне - цель на всю жизнь. Для души!
      - Не представляю... Как же вы приступите к этой теме? С чего начнете?
      - Ну... еще не знаю. Мне кажется, при изучении стадийных изменений древесных пород можно найти способы управления ростом деревьев. В институте, где работает Василий, пошли по пути селекции. По-моему, это не тот путь.
      Мария Кирилловна долго сидела задумавшись. Пламя костра отражалось на ее круглом ясном лице, опаленном солнцем.
      - Конечно, вы найдете время для научной работы, но это будет нерегулярно, предупреждаю вас. Иногда у лесничих не хватает времени даже на то, чтоб сварить обед.
      - Я понимаю. Но я сильная. И сумею найти время. Буду меньше спать.
      - Вы... интересный человек, Тася!
      Я невольно покраснела: не привыкла к похвалам. Мы еще долго разговаривали у костра. Мужчины крепко спали. Лес тоже задремал. Даже ветер где-то улегся спать.
      - Надо хоть немножко поспать,- спохватилась Пинегина и зевнула. Мы перешли на плот и стали укладываться спать.
      Я уже засыпала, когда Мария Кирилловна окликнула меня:
      - Тася, я очень хочу, чтоб вы остались с нами. Но ваше заявление ни к чему вас не обязывает. До осени еще есть время подумать. И обдумайте, как следует. Ладно?
      - Ладно! Только я все равно останусь.
      - А ваша аспирантура? Михаил Герасимович огорчится.
      - В аспирантуре можно учиться заочно. Михаил Герасимович поможет с литературой. Но вы пока ему не говорите, а то все лето будет убеждать возвратиться в Москву.
      - Я ничего от вас не слышала, Тася. Выбирать - вам.
      8. ЗАБРОШЕННЫЙ РУДНИК
      На топографической карте района Ыйдыги был помечен заброшенный рудник "Синий камень". Стрельцов рассказывал, что в двадцатых годах там были богатые россыпи золота, но за какие-нибудь пять лет россыпи были выработаны, и с рудника все ушли. Теперь, конечно, дороги туда заросли лесом, а бревенчатые избушки, в которых жили старатели, наверно, разрушились от дождей и снегов.
      - Вы были на "Синем камне"? - спросила я Марию Кирилловну.
      - Нет, не довелось.
      - А в первую экспедицию по Ыйдыге?
      - Надо было потерять целый день, а мы спешили. Начальник экспедиции Петров не разрешил.
      - Ну вот, а теперь вы сами - начальник экспедиции. Давайте его рассмотрим. Ладно?
      Мария Кирилловна охотно согласилась. Я была в восторге и с нетерпением ждала, когда мы подойдем к "Синему камню". Он был расположен на мелкой речонке Забияке, впадающей в Ыйдыгу повыше устья километров на шесть.
      Но Забияки мы достигли поздно вечером и сразу после ужина улеглись спать. Проснулась я от нетерпения раньше всех, наскоро искупалась в ледяной Ыйдыге и стала разводить костер. Едва я нажарила оладий (Мария Кирилловна еще с вечера поставила тесто) и сварила крепкий кофе со сгущенным молоком, как все уже проснулись. За завтраком было решено, что в лагере останется Ярышкин, он не протестовал. Решили по пути поохотиться. Стрельцов и Пинегина захватили с собой ружья. Набрали еды и двинулись в путь. Но сразу же натолкнулись на непроходимые заросли жимолости, голубики, шиповника и синей смородины-охты.
      - За ягодой недалеко ходить,- пошутила Мария Кирилловна,- сварим чудесный кисель из охты, но пройти здесь без топора невозможно.
      Стрельцов тут же вернулся и захватил топор. Заткнул его за пояс. Признаться, с ружьем и топором он походил на атамана разбойников или, выражаясь более современно, на главаря банды. Все-таки прошлое кладет свой отпечаток. На Стрельцове были кирзовые сапоги, ситцевая рубаха, видавшая виды фуражка.
      - Можно пройти по ручью,- предложил он.
      Действительно, Забияка оказалась мелководной - в самых глубоких местах по колено,- струилась неторопливо и добродушно и совсем не оправдывала свое название. Вода была хорошо прогрета солнцем, совсем не то, что в Ыйдыге.
      Пошли по песку, вдоль ручья. Солнце только что взошло. Трава и кусты еще сверкали росой, а в воздухе уже мерцала голубоватая дымка: опять необычайно жарким будет день. В небольшой усыхающей протоке прыгали длинноногие кулики. Отовсюду слышалось гоготанье гусей, кряканье уток, крики множества птиц. Над нами парили в воздухе белоснежные чайки. На песчаных отмелях темнели влажные следы сохатых, росомахи, оленей, рыси. Безлюдная тайга эта была перенаселена зверьем и птицами, которые, кажется, чувствовали себя без человека превосходно.
      Среди могучих - в два-три обхвата - кедров и лиственниц ярко выделялись высокие скалы. Никогда я не видела в природе такой яркой расцветки: красные скалы, синие скалы с зелеными, синими, желтыми натеками, чистоты и блеска драгоценных камней. Вдоль ручья валялись огромные синие, желтые, черные камни с вкрапленными в них кристаллами свинцово-серого цвета. Кузя все время ахал от восторга и то и дело щелкал фотоаппаратом. Мария Кирилловна с удивлением рассматривала камни.
      - На обратном пути надо взять образцы,- сказала она,- да послать геологам. Все эти синие и зеленые налеты - признаки руды!
      - Золотишко все тут повыбрали! - заметил Стрельцов, оборачиваясь. Он шел впереди, выбирая путь.
      - Кроме золота, могут быть другие металлы, которыми тогда, сорок лет назад, не заинтересовались,- возразила Пинегина.
      Вначале мы оживленно переговаривались, но постепенно как-то примолкли, подавленные дикостью и безлюдьем. Уже месяц, как мы были в самом сердце тайги, и я все не могла ее разгадать, потому что она бесконечно менялась. И если она была чем-то живым, то это живое обладало неисчислимым множеством душ - многоликая, разная, непонятная и прекрасная. Но еще ни разу тайга не представала передо мной вот такою: первобытной, непокоренной, свободной и страшной.
      Все было в движении, все трепетало, жило, сверкало, источало аромат и тянулось к небу. Горячий сухой ветер раскачивал вековые деревья... Нет. Неохватные, массивные, потрескавшиеся стволы их, ушедшие глубоко в землю, стояли неподвижно, как мощные колонны, на глубоком фундаменте, подпирающие голубой свод небес, но ветви извивались, хлестали друг друга, сыпалась в воду хвоя, а в вершинах что-то гудело протяжно и низко, как орган. Вода звонко журчала, цепляясь о старые обомшелые коряги и странной расцветки камни. Мы шли молча, следуя извивам ручья и косясь на темные заросли, откуда веяло холодной прелью.
      Лес неохотно расступался перед нами и сразу смыкался за спиной. И был непонятен, как если бы мы шли по неведомой планете. Нет, мы шли, конечно, по нашей, русской земле, но будто много веков назад. Мне вдруг вспомнилось одно предание, читанное еще в детстве. Когда татары разгромили и обезлюдили древний Киев, он зарос дремучим лесом, заросли все дороги к нему, и долгих триста лет только зверь мог продраться сквозь колючие заросли, чтоб пробежать по древним улицам, где даже дома заросли мощными дубами. Помню, на меня это произвело неизгладимое впечатление... И вот теперь я была свидетелем, как лес поглощал заброшенный рудник.
      Мы подошли к руднику в полдень. Кое-где еще сохранились по берегам ручья следы труда старателей - отвалы промытой породы. Вот старая обрушенная штольня, рядом окаменевшие отвалы, остатки шлихов. Потемневшие избы из бревен лиственницы по полтора метра в поперечнике стояли несокрушимо, даже стекла в окнах кое-где сохранились, но разросшиеся кустарники и травы загородили вход в двери, а на крышах выросла трава. Синие скалы светлели среди темных зарослей. Высокая каменистая гора - потухший вулкан,- поросшая редким стлаником, вздымалась неподалеку, загораживая собой добрых полнеба. Пустынно и дико было вокруг.
      - Змей здесь не водится? - шутливо спросила я.
      - Как будто нет,- нерешительно ответила Мария Кирилловна.
      Кузя стал опять щелкать аппаратом. А заметно разволновавшийся Стрельцов разглядывал избы.
      - Вон в той я жил! - кивнул он на избушку под скалой.- Я первым пришел. Сезона два здесь старался. Жизнь тогда здесь кипела. Кабаков одних сколько было! Все золото там и оставляли. Это было в 1923 году!
      - Нэп! - глубокомысленно покачал головой Кузя.
      Мы нашли подходящее место и сели немного отдохнуть и подкрепиться, так как уже проголодались. Потом запили водой из холодного родничка.
      - Я тогда жил с одной женщиной, Василисой ее звали... Впрочем, это, кажется, кличка! - вспоминал Стрельцов. Он даже помолодел, голубые глаза его блистали, морщины от возбуждения разгладились.
      - Василиса Прекрасная! - подсказала я.
      - Она была красивая, но непутевая. Бродяжка!! Ушла от меня к китайцу Ван-Хай-лину. Он держал зимовье и торговал опиумом - за чистый золотой песок. Оба плохо кончили, когда сюда добралось ГПУ.
      После завтрака мы заглянули в избушку Стрельцова, изрядно исцарапавшись о колючий кустарник. Распахнутая дверь покосилась и вросла в землю. Черные пауки свили здесь гнездо. Огромная русская печь зияла черным жерлом. На шестке еще стояли чугуны, рядом в углу,- ухваты и сковородник. Стол, топчаны, табуреты, грубо сбитые, но прочные, казалось, ожидали, чтоб их помыли и снова ими пользовались. Мы в нерешительности постояли на пороге. Только Стрельцов с грустным видом походил по избе. Все же она была крепка, даже пол не провалился. Здесь мог бы жить медведь со своим семейством! Скоро мы вышли на воздух.
      Марию Кирилловну интересовал лес, она делала какие-то пометки в записной книжке. Кузю - пейзаж, он то и дело перезаряжал фотоаппарат. Григорий Иванович весь ушел в воспоминания и казался рассеянным.
      - Давайте поднимемся на эту гору! - предложил Кузя.
      - Наверное, такой вид!
      Мария Кирилловна кивнула головой. Они направились к горе.
      - Я похожу здесь! - крикнула я вдогонку.
      - Только осторожнее! - на всякий случай сказала Пинегина. И они ушли, все трое. Скоро и голосов их не стало слышно.
      Оставшись одна, я, очень довольная, пошла по улице, обходя кусты и камни. Я с детства любила блуждать одна по незнакомым местам, наслаждаясь ощущением открытия. Сколько я таких "открытий" сделала в Подмосковье! Я знала, что с горы вид изумительный, но рудник влек меня заброшенностью и предчувствием тайны. Когда-то здесь жили люди. Они трудились, любили, ненавидели, мечтали, надеялись, сомневались и верили, плакали и смеялись, женились и умирали. Неужели ничего от них не осталось? А когда рудник вновь оживет после сорокалетнего сна, здесь будут другие люди, другие нравы, другие мечты и сомнения. И любовь их будет другая, и ненависть, и дружба, и самый труд. И новые песни будут звучать на этих улицах... Я подошла к одной избе... не знаю до сих пор, почему я выбрала ее. Ничем она не выделялась среди других бревенчатых изб. Дверь была в исправности. Я открыла ее и вошла. Уже открывая, я ощутила дрожь во всем теле - мне стало страшно... Но я уже вошла. Посреди избы стоял Харитон и настороженно смотрел на меня.
      Как он изменился! Я едва узнала его. Оброс русой бородой, исхудал, оборвался. Но главное - глаза!!! Если бы вы только видели эти одичавшие, почти безумные глаза! Они странно посветлели, будто выгорели. Зрачок был узок, как у кошки...
      От ужаса я закричала. Он сразу заткнул мне рот шершавой горячей рукой.
      - Таиска! Не ори. Слышь!
      Я замолчала, и он выпустил меня.
      - Кто еще здесь, кроме Григория Ивановича? Я узнал его голос.
      - Наш студент Колесников и Мария Кирилловна.
      - Лесничиха?
      Лицо его исказилось: не то страхом, не то еще каким-то смутным чувством.
      - Она... не войдет сюда?
      - Не знаю, сейчас они на горе. Их видно отсюда.
      - Крепкая! Только похоронила мужа и...
      - Харитон! Разве ты не знаешь? Ты же его не убил, только ранил. Зачем ты это сделал? Ефрем Георгиевич уже поправился. Он уехал в санаторий.
      Да, Харитон не знал... Так я и думала: он жестоко раскаялся в своем преступлении. С минуту он широко открытыми светлосерыми глазами смотрел на меня - еще не верил. До чего же он был похож на Василия! Василия, жалкого, одинокого, ошибающегося. А таким я видела его в тот день, когда он отказался от меня и вернулся к жене, которую не любил.
      Харитон пошатнулся. Как слепой, он нащупал стол, скамью рядом и не сел - упал на нее. Он заплакал, не закрывая лица, не стесняясь облегчающих слез.
      - Не убил! Не убил! - бормотал он сквозь слезы. Мощные плечи его вздрагивали.
      Не знаю, может, не пристало комсомолке жалеть хулигана и браконьера, покушавшегося на убийство, но я, не раздумывая, бросилась к Харитону, обхватила его лохматую, нечесаную голову и крепко прижала к себе. Он выплакался у меня на плече, потом благодарно и смущенно посмотрел на меня.
      - Не брезгаешь? Спасибо! Значит, любишь Ваську-то.
      Он улыбнулся сквозь слезы. Вытер лицо рукавом. Не время было объяснять ему мое отношение к его старшему брату. Пусть думает, что я его невеста, так для Харитона лучше.
      - Харитон! - сказала я.- Идем с нами! Он испуганно взглянул на меня.
      - Там же лесничиха? Как можно! Когда я ее мужа...
      - Я ей все объясню. Скажу, что ты раскаялся! Я ведь видела...
      - Не поверят. Мало ли что раскаялся. Так бы каждый: нашкодил, а потом раскаялся. Я, Таиса, не хотел его убивать. Хотел только попугать малость. Я сильно рассерчал на него. Давно уже серчал. Он хотел вести меня к начальнику милиции. А тот предупредил меня: если еще раз попадешься - засудим. Теперь все равно засадят меня в тюрьму,- закончил он упавшим голосом.
      - Да нет же, Пинегин ведь жив!
      - Ну и что? Слава богу, что жив. Я так рад, так рад! Ох, тяжко, когда человека убьешь. Совесть, она, знаешь... Особенно ночью. Страшно! Не раз думал руки на себя наложить. Значит, жив?! Только все равно будут судить меня за убийство. Покушался на человека - никуда не денешься.
      Застукал меня Ефрем на месте. Лося я как раз свежевал... Разозлился он, будто из его хлева увел. Аж позеленел весь, Ефрем-то. Думаю, что ты за человек, больше всех тебе надо - тайги, что ли, мало на всех? Хотел припугнуть, я ведь меткий, стрельнул мимо него, а он как раз в эту сторону отшатнись... Смотрю - упал бездыханный... Ну, думаю, конец! И Ефрему конец, и мне конец!.. Бросил того лося, а Ефрема отнес на опушку... Под сосной положил... Жалко мне стало Ефрема. Он был мертв. Не понимаю, как он оживел? Посмотри, не идет лесничиха?
      Я вышла взглянуть. На вершине горы стояли три крохотных человечка все-таки далеко! Я снова вернулась в избу и тоже села на скамью. У меня ноги подкашивались.
      - Что я за парень? Изварначился весь,- снова заговорил Харитон.- Сижу тут один, как волк, и маракую, как быть? По кривой дороге я пошел. Теперь не свернуть. Тюрьма - неминучее дело. Мать-то похоронили?
      - Похоронили. А откуда ты знаешь, что она умерла?
      - Люди добрые сказали. Помог мне тут один кореш, на моторной лодке подбросил.
      - Василий приезжал...
      - Братуха, да ну? Эх, не довелось встретиться!
      - Хочешь, напиши ему письмо... у меня есть карандаш и бумага.
      - Не могу... Сама напиши ему.
      - Напишу. Но что же ты будешь делать дальше?
      Я стала уговаривать этого непутевого парня ехать с нами, добровольно явиться в милицию. Но он отказался ехать. Из-за Марии Кирилловны...
      - Что ж ты будешь делать? - упавшим голосом спросила я. Харитон задумчиво смотрел на меня.
      - Нет ли у тебя хлебца? - неожиданно попросил он. У меня, что называется, сердце перевернулось.
      - Есть. Там остался. Сейчас принесу.- Я бросилась к месту нашего привала и забрала все, что у нас было с собой из провизии: хлеб, жареная рыба, вареные яйца, оладьи, кусок копченого медвежьего окорока. Харитон стал с жадностью есть.
      - Чем же ты питался все это время? - с острой жалостью спросила я.
      - Охочусь. Соли-то я с собой взял, пока тянется, а вот хлеб давно вышел.
      Пока он ел, я опять выскочила на улицу. На горе уже никого не было: наши спускались. Я сказала ему об этом.
      - Спрячусь в кусты! - заторопился он. Я даже разозлилась.
      - И долго ты в кустах будешь сидеть?
      - Нет... Пока вы уйдете.
      - А потом?
      - Буду пробираться на Вечный Порог. Там объявлюсь.
      - Почему не домой?
      - Тут же ближе!
      - А-а!
      Я заторопилась. Прощаясь, я велела ему прийти ночью к устью Забияки и ждать моего сигнала - два раза свистну.
      - А ты умеешь свистеть? - Первый раз улыбнулся Харитон.
      - Еще как! Жди меня, когда все уснут, вынесу тебе хлеба, муки, масла и сахара.
      - А как же вы?
      - Марк еще привезет.
      - Марк Александрович?
      - Да. Ну, я иду!
      - Хороший он человек...- задумчиво сказал Харитон.
      И так странно прозвучала эта похвала в устах злостного браконьера.
      - Он - хороший. А ты, Харитон?
      - Я, должно быть, плохой.