В переднюю выскочили Алеша и Женя, мама расцеловала их обоих, спросила, как живут.
      С момента, как мама вошла в комнату, мы, трое друзей, стояли затаив дыхание у дверей и смотрели на моих родителей. А они... эти двое, не видели уже никого и ничего. Просто стояли и молча смотрели, смотрели и не могли насмотреться друг на друга. Оба побледнели. Мама вдруг пошатнулась. Она бы упала, но отец подхватил ее и бережно посадил в кресло. И сам сел возле.
      Я понял, что он забыл про Христину. Поняли это и ребята, и сама Христина. Она сделала попытку подняться и уйти, но силы ей отказали. Я заглянул ей в глаза: да это же пытка какая-то!
      - Мама,- сказал я и еще громче: - Мама! Познакомься, это Христина Петровна Даль. Научный работник из института "Проблемы Севера". Я ее шофер. Христина Петровна, это моя мама Ксения Филипповна Болдырева.
      Мама пожала ей руку и улыбнулась.
      - Рада познакомиться. Андрюша мне много писал о вас.
      - Хочешь кофе? - спросил я маму.
      - Очень даже.
      - Мы все выпьем кофе, не уходите пока,- попросил я ребят. Надо было дать время Христине прийти в себя.
      Я пошел на кухню и сделал на всех яичницу, нарезал еще окорока, благо был, холодной оленины и "Алешиного хлеба". Приготовил кофе. Когда я на подносе принес все, что нужно к ужину, все сидели у стола и спокойно беседовали.
      - Мама, как ты здесь очутилась? - спросил я, разливая дымящийся кофе по чашкам.
      - Приехала снимать фильм.
      - Какой? - поинтересовались мы вразнобой. Мама рассмеялась.
      - Могу рассказать. Это будет документальный фильм, но очень поэтический. Само название фильма говорит за себя: "Солнечные блики на коре дерева".
      - О чем? - осведомился отец, уже овладев собой.
      - О чем?.. О советских людях в экстремальных условиях.
      - И ты...- удивился я,- какое совпадение!
      - Черта с два совпадение! Меня поразили твои письма, сыночек. Взяла два-три и с ними в дирекцию. И хотя перед этим мы крепко поругались из-за очередного отклоненного мною сценария на производственную тему, но тут мы сразу примирились. Мне выделили командировочный фонд. Заключили договор на сценарий. Да, сценарий я буду писать сама. Вот так-то.
      - На сколько ты приехала?
      - Как сниму. Год, полтора... Со мной оператор, ассистент, прочие сотрудники. Кстати, хотя мы забронировали номера, их почему-то поместили в коридоре. Даже оператора-женщину.
      - До завтра,- пробормотал отец,- сегодня в гостинице иностранцы.
      - Какие иностранцы?
      - Свои. Входящие в СЭВ. Из Болгарии, Венгрии, ГДР. Завтра уедут дальше.
      - Как они сюда попали, зачем? - удивилась мама.
      - В Зурбагане создается лесопромышленный комплекс...
      - Я хотела сюрприз Андрейке сделать...- тихо произнесла мама.
      Мама обоим Андреям сделала сюрприз. Поняв кое-что, Женя первый поднялся, за ним Христина и Алеша. Когда они ушли, папа тоже было схватился, хотел переночевать в институте в кабинете. Но мама категорически возразила.
      - Нет уж, мы поживем втроем. Самые интересные разговоры бывают перед сном. А ты можешь рассказать много интересного об этом крае, о его людях, о своих приключениях. Не забывай, я приехала ставить фильм о Севере, на котором отродясь не была. Раскладушка для Андрюшки найдется?
      - Найдется,- смущенно пробормотал отец. Я не стал настаивать на пекарне, уж очень соскучился по маме.
      Они говорили долго, я так и уснул под их разговор.
      Засыпая, я думал, что никакой свадьбы у Христины через две недели не будет. Куда же наш Женя привезет Маргариту с Аленкой? Мне было по-человечески жаль Христину, но я, как маленький, радовался, что у меня теперь, наверно, будут папа и мама.
      Утром я проснулся рано, быстренько оделся, отварил картошку к окороку, напек блинчиков (мама любит их с клубничным вареньем, но печь ей некогда, а может, лень), сварил кофе. Накрыв на стол, я вместо будильника поставил им пластинку Поля Мориа.
      - Разве плохой у меня сын? - спросила мама, потягиваясь.
      - Славный парень,- серьезно похвалил отец.
      Мама накинула халатик, выбрала платье и пошла в ванную комнату переодеваться. Отец поспешно оделся. Он стеснялся своего протеза, может, думал, что мама не знает... Она знала. Я ей писал.
      Мы весело позавтракали. Какое все-таки счастье, когда семья вся в сборе, когда семья нормальная: папа, мама и сын!
      Мама уже знала о всех наших достопримечательностях. От секретаря обкома, из подшивки зурбаганской газеты, брошюр и моих писем. Первое, что она захотела посмотреть,- это наскальные рисунки эпохи неолита. Боялась, что зимой так занесет снегом, что ничего не увидишь.
      Хорошо, что мне на радостях не спалось, и я разбудил их довольно-таки рано. Отец проявил оперативность и нам быстро подготовили вертолет. К истокам Ыйдыги летели отец, мама, оператор Мосфильма Таня Авессаломова, Кирилл, два кандидата наук из института "Проблемы Севера".
      Кузькин меня охотно отпустил, Христина наотрез отказалась, сославшись на неотложный опыт (не было у нее никакого опыта).
      Погода была солнечная, морозная, видимость прекрасная, но замерзшие стекла мешали видеть ту красоту, что проплывала под нами далеко внизу.
      Я сидел рядом с Таней Авессаломовой. Когда она успела выучиться на оператора? На вид ей было не более девятнадцати. Худенькая, длинноногая, подвижная, хорошенькая, смуглая, с глубоко посаженными яркими серыми глазами, полными лукавства и задора, курчавая, как негритенок. Славная девушка! Мы с ней как-то сразу сдружились.
      Вчера я спросил маму:
      - А почему ты взяла с собой какую-то Авессаломову, а не Дениса Попова? Ведь он всегда ездил с тобой во все командировки...
      - Как оператор он меня больше не устраивает,- вздохнула мама. Лицо ее омрачилось.
      - Почему?
      - Работает по шаблону, по старинке. А Татьяна Авессаломова - талант. Будет лучший оператор, если не вздумает заняться режиссурой. Надо дать ей шанс найти себя, как художнику.
      - Жаль, что зима, летом мы бы больше увидели! - сетовала Таня, пытаясь протереть замерзшее стекло.
      Вертолет опустился на песчаный берег Ыйдыги, слегка припорошенный снегом. Дул ветер и сдувал снег.
      Мы попрыгали на землю раньше, чем спустили лесенку. Отец сошел последним. Мама хотела поддержать его, но он на какое-то мгновение опередил ее помощь.
      - Какая красота! - воскликнули мама и Таня. Летчик, видимо нанаец, улыбаясь, смотрел на них. Только он да отец были в этих местах, и не раз.
      Оледенелая, промерзшая чуть не до самого дна Ыйдыга в лучах невысокого солнца сверкала словно серебряная дорога. Дремучий заснеженный лес непроходимо высился за рекой, а перед нами поднимались высочайшие базальтовые скалы, круто обрывающиеся к Ыйдыге.
      - Вот и роспись,- показал отец на скалы и тихо ахнул.
      Каждый выражал свои чувства, как ему диктовали его выдержка и темперамент. Одна Таня не смотрела на изумительные наскальные изображения (знала, что они от нее не уйдут), а торопилась заснять на пленку непосредственность наших эмоций.
      Лишь затем она приступила к снимкам наскальных изображений, чертыхаясь и возмущаясь.
      Здесь среди первобытной природы вырезанный тысячелетия назад на древнем базальте человекообразный лик выглядел еще более потрясающим и прекрасным, нежели на фотографии. Мягкий, сердцевидный овал лица, широкий лоб, огромнейшие, в половину лица, круглые глаза без зрачков, чуть выпуклые губы, тронутые улыбкой (за ним два ряда острых зубов), и непропорционально узкий подбородок.
      Я смотрел и не мог оторвать взгляда от изображения прекрасного существа (марсианка?). Мне вдруг показалось, что лицо отделяется от камня и движется нам навстречу. Я невольно отступил назад, и видение исчезло, но глаза продолжали пристально и грозно смотреть прямо тебе в душу. Какой же гениальной выразительностью обладал древний мастер... Рядом были выбиты лоси, олени, птицы.
      Но страшно сказать, тысячелетняя базальтовая скала с ее гениальными росписями вся была испещрена сотнями имен и фамилий, а какой-то Жоржик Кривоносое расписался с помощью зубила поперек щеки и глаза прекрасного лица.
      - Мерзавцы! - глухо проговорил отец.
      - Ничтожества,- отозвался Кирилл.
      А я сказал убежденно, что, если бы застал этого Кривоноса за осквернением наскального изображения, залез бы к нему и столкнул вниз.
      - Это надо было охранять! - возмущенно заявила мама.
      - Не можем же мы здесь выставить милицейский пост? - расстроенно отозвался отец.
      - Построили бы лесной кордон, объявили эти места заповедными.
      - Насчет заповедника давно хлопочем. На Байкале уже есть заповедник. Считают, что хватит.
      Таня снимала еще более часа, но сказала, что придется еще раз добираться сюда - весной, и с более мощной аппаратурой.
      Внезапно погода стала резко меняться к худшему, и пилот заторопил нас. На обратном пути нас изрядно мотало и трепало, все же мы благополучно приземлились в Зурбагане. "Демократы" все уехали, гостиница освободилась, и для Тани удалось достать крохотный, но отдельный номер. А папа, мама и я направились домой и весь вечер слушали старшего Болдырева - отец очень интересно рассказывал о приключениях первопроходцев.
      На следующий день мама с Таней осматривали институт "Проблемы Севера", Таня кое-что снимала, кое-что брала на заметку, обещала прийти сюда еще не раз.
      Мама долго беседовала с Кириллом (Таня не дождалась ее, и мы с ней ушли на строительство порта). Затем мама отправилась на автобазу и, между прочим, выпросила для меня отпуск за свой счет - ей хотелось, чтобы я с ними всюду побывал, да и соскучилась она по мне сильно. Кузькин разрешил. Он бы маме что угодно разрешил, в таком был от нее восторге. Она всем понравилась.
      Мама просидела часа полтора у секретаря райкома, о чем они говорили не знаю!
      Но обедали мы с ней в столовой вместе с отцом, после чего мама попросила меня проводить ее к Христине Даль.
      Отец и глазом не моргнул, а я занервничал. По дороге в институт я не выдержал и напомнил маме, что Христина - невеста отца и, наверно, очень сейчас переживает.
      - Но ведь я это знаю... из твоих писем! -удивилась мама.
      - Я только хотел, чтоб ты с ней помягче.
      - Плохо мы с тобой друг друга знаем,- вздохнула мама. Мы застали Христину одну, она что-то писала, сверяясь с какими-то таблицами. Она заметно осунулась. Мама, одетая, как всегда, элегантно (черное с белым), села на диван и предложила Христине сесть рядом. Христина, будто не слышала, чуть подвинулась к маме, прямо со стулом. Я хотел спросить, не помешаю ли, но, боясь услышать утвердительный ответ, присел с рассеянным видом у окна.
      - Мне необходимо очень серьезно поговорить с вами,- начала мама.
      Христина побледнела, я даже испугался, не упадет ли она, чего доброго, в обморок.
      Но мама моментально привела ее в чувство.
      - Это будет разговор режиссера, впервые выступающего в документальном жанре, и молодого ученого, работающего над темой, которая лежит в основе полнометражного фильма, тема которого: советский человек в экстремальных условиях. Понимаете меня, Христина Петровна? Одним разговором здесь, к сожалению, не ограничишься. Это будет постоянное общение, рассчитанное не менее чем на год, не бабий разговор двух "соперниц". Мне очень жаль, что мы обе любим одного и того же человека... Чтоб раз и навсегда покончить с этой темой, напомню, что тот, кого вы любите, мой бывший муж, мы разведены семнадцать лет, вы чуть ли не вдвое моложе меня... Все шансы на вашей стороне, и об этом - все! Государство выбросило на эту затею с фильмом огромнейшие деньги, и мы обе просто не имеем права при встрече думать о чем-либо, кроме как о деле. Вы согласны со мной?
      - Конечно,- слабо улыбнулась Христина.- Каким вы мыслите себе этот фильм?
      - Как ни странно, началось с названия: "Солнечные блики на коре дерева". Это, собственно, не мои слова. Слышала их от одного рабочего, наладчика,- муж нашей актрисы. Он сказал так: "Мы живем в особое время. Время, на которое третье тысячелетье уже бросает свой отблеск,- словно солнечные блики на коре дерева". Мечтатель, конечно, но мне так понравились его слова, что я сразу занесла их в свою записную книжку. Мне хотелось бы сделать свой фильм поэтичным, светлым и мужественным, как те люди, которые осваивают сейчас Крайний Север, океан и космос.
      - Но почему именно я...- начала было Христина. Мама прервала ее возражения:
      - Потому что ваша научная тема - человек в экстремальных условиях. Это же и тема моего будущего фильма.
      - Этой темой увлекся и Кирилл Георгиевич.
      - У Кирилла Дроздова в науке лишь одно требование: "Нет уж, позвольте мне, как ученому, делать то, что я хочу".
      - Разве это плохо?
      - Отнюдь нет. У меня лично такое же требование к кинематографу. Просто это уже другая тема. Болдырев будет фигурировать в фильме как директор института "Проблемы Севера", Кирилл как заведующий лабораторией, а вы как научный работник. Я надеюсь, вы поможете мне найти главных героев фильма, тех, кто созидает в этих условиях.
      - Конечно. Располагайте мною и моим временем, сколько понадобится.
      - Вот и хорошо. Спасибо! Вы уведомите меня, когда выедете на мостостроительство или другой какой объект.
      - Андрюша скажет. Без него я не выезжаю.
      Они вежливо попрощались.
      В последующие дни я всюду сопровождал маму и Таню. Иногда они тотчас приступали к съемкам, иногда ограничивались предварительными разговорами. У них была своя машина.
      Эти две женщины - режиссер и оператор - понимали друг друга с полуслова, даже, казалось, с одного взгляда.
      Вечером мама все гнала меня на каток, так как она привезла мне мои коньки, но меня на каток отчего-то совсем не тянуло - даже удивительно, если вдуматься. В свободное время я писал маслом на холсте.
      Маме мои картины очень нравились, она нашла их современными и даже более чем современными: "Будто они переброшены к нам из Будущего",- сказала она как-то раз.
      Мама, наверно, преувеличивала, но мне было приятно это слышать от нее.
      Глава девятая
      УДАР
      Мела поземка, ночь скрыла небо, я изрядно продрог, пока дошел до пекарни. Мне открыл Миша.
      - У нас такое делается,- шепнул он мне расстроенно.
      Вот что я увидел... Упав головой на стол, безнадежно и горько рыдала Христина. Возле нее растерянно переминался Алеша. Женя, как был в оленьей полудошке (купил по случаю, и она ужасно лезла), только пыжиковую шапку снял, сидел на стуле насупившись и вздыхал.
      У меня похолодело под ложечкой, я тоже остановился, не раздеваясь.
      - Что случилось? - спросил я, переводя взгляд с одного на другого.
      - Мне дали двухкомнатную квартиру в новом доме,- сумрачно ответил Женя.
      Я сразу понял ситуацию. Двухкомнатная квартира со всеми удобствами в только что отстроенном доме, безусловно, лучше, чем старенькая мансарда над пекарней, как было обещано вначале.
      Но это означало одно: мансарда не освобождается, то есть Христина остается в ней жить, значит, не выходит замуж и не переезжает к своему мужу - моему отцу.
      Свадьба не состоится. Понятно почему: приехала жена.
      - Все! Все!.. Конец! - всхлипывала Христина.- Я предчувствовала что-нибудь помешает. Разве бывает такое огромное счастье? Ему казалось, что он меня любит... просто казалось. Когда мужчина так долго один и на пути... молодая женщина, которая так преданна... так любит. Но Андрей Николаевич однолюб. Всю жизнь ее одну любил. Она вдруг приехала, и Андрей Николаевич все простил. Понял, что любил всю жизнь только ее одну, свою жену. Оттого больше и не женился. Всегда был один. Она вдвое старше меня, а для него она самая молодая, самая красивая, потому что... любит. Как же я буду теперь жить? Как жить?..
      И Христина заплакала еще горше..
      Надо было бы успокоить, утешить ее, но как, если каждый из нас сознавал, что она права. Я знал это с первого дня: приехала мама, и все пошло по её сценарию.
      И все-таки я первый нашелся.
      - Христина, слушай меня. Потерпи немного, не отчаивайся, кончится мамина командировка, снимут фильм, киношники уедут, и все пойдет по-старому.- Мама не останется ведь жить в Зурбагане, а папа не переедет обратно в Москву.
      - Мы все будем на твоей свадьбе слушать новую песню Жени,- сказал тихо Алеша,- потерпи немного.
      - Немного? - Христина истерически рассмеялась.- Ксения Филипповна сама сказала мне, что съемки фильма продлятся не менее года. А если он будет двухсерийным, то и два... или три. БАМ растянулся от Лены до Амура, почему же она приехала именно сюда! Андрейка написал ей, что папа женится, вот она сразу и приехала. Из-за Андрея Николаевича она приехала... И больше не расстанутся они никогда.
      Андрея Николаевича давно уже приглашали работать в Москву... Теперь он согласится.
      Я тихонько спросил, когда приезжают Маргарита с Аленкой.
      - Завтра,- шепнул Женя, оглянувшись на задумавшуюся Христину.
      Вообще беседа не вязалась, и я, посидев немного, попрощался. Алеша меня не удерживал. Вид у него был утомленный и подавленный.
      Какой-нибудь эгоист на его месте, любя Христину, только бы радовался, что свадьба не состоится. Не таков был Алеша. Для него любить - значит желать счастья ей, пусть с другим.
      Когда я вышел на улицу, ветер чуть не сшиб меня с ног - холодный, колючий, резкий. Я от души обрадовался, когда добрался до дома.
      В вестибюле я хорошо отряхнулся, обмел снег с башмаков и, не торопясь, поднялся на третий этаж. У меня был теперь свой ключ.
      Дверь, правда, не скрипела, но только взволнованным, громким разговором родителей можно объяснить то, что они не слышали, как я вошел.
      А я... меня просто стеганула, как плетью, мамина фраза, и я застыл посреди передней...
      - Но почему... почему ты принял Андрейку как сына? Не понимаю. Ведь перед всеми признал его за сына. Все так и думают, что ты его отец. Для чего это? Объясни хоть мне...
      __ Черт побери! Если бы ты видела его глаза в тот момент...
      Сказать, что никакой он мне не сын - это было бы все равно что ударить его по лицу, плюнуть ему в душу. Я этого не смог бы сделать никогда, уволь! А вот почему ты проводила его ко мне, даже денег дала на дорогу... А обидеть парнишку я просто не смог,
      Мама фыркнула:
      - Вот она, мужская логика! Сначала бросает жену из-за этого самого несчастного ребенка (как же, это не его сын!), а шестнадцать лет спустя признает этого же самого ребенка своим сыном. Больше того, искренно привязывается к нему. Логика! Все эти годы я думала: если бы я не оставила ребенка, ты был бы со мной.
      - Только не это! - испуганно вскричал отец (значит, не отец?!).- Если бы ты как-то подготовила меня к случившемуся. Написала бы об этом художнике. О ребенке. А то ведь ни слова. Я скитался по горам и тайге с теодолитом... Среди товарищей по работе были и женщины. Но я хранил тебе верность. Попросту помнил всегда, что я женат, что в Москве меня ждешь ты!.. Два года не видел тебя, но был чист перед тобой, потому что любил...
      - Но в художника Никольского я тогда влюбилась, да еще как! Видишь ли. Я уж очень тосковала по тебе. Нестерпимо! А он, представь, очень похож на тебя. Ну, словно твой младший брат. Мы стали видеться почти каждый день. Он очень любил меня. А ты так далеко...
      - Он знал, что Андрей его сын?
      - Разумеется!
      - Почему вы не поженились, когда мы с тобой развелись?
      - Он стал уже пить. Его упорно не признавали как художника. За непохожесть, видимо.
      - Ксения... Тебе не было его жаль, когда он катился вниз?
      - Было жаль. Но я не терплю пьяниц и неудачников.
      - И он знал, что Андрюша его сын!..
      - Я просила его не говорить мальчику. Он согласился, что отец первопроходец и геолог представляет более яркий пример для подражания, чем спившийся художник. Перед смертью Евгения я по его просьбе приводила Андрюшу к нему в больницу проститься.
      - Никольский... В Москве сейчас организована выставка его картин?
      - Да. И очень хорошая пресса. При жизни его ни разу не порадовали,подтвердила мама.- Подожди, кто-то вошел. Андрюша, ты?
      - Где коньки? - спросил я хрипло. Но я знал, где коньки, и в следующую минуту уже доставал их из встроенного шкафчика.
      Мама вышла в переднюю и шарила выключатель.
      - Иду на каток,- сказал я и выскочил на лестницу как раз тогда, когда мама зажгла в передней свет.
      Я быстро поднялся на следующий этаж, и вовремя: на площадку выбежал Болдырев.
      - Андрюша! - позвал он испуганно.- Андрюша!
      Он перегнулся через перила, удивленный моим быстрым исчезновением, постоял, осмотрелся, но вверх посмотреть не догадался.
      - Андрюшка мой...- протянул он уже тихо и вернулся в квартиру.
      Самый добрый человек, которого я встречал в своей жизни! Он мог быть моим отцом... Впрочем, тогда это уже был бы не я, а кто-то другой - лучше, наверное.
      Я вышел на улицу. В ночь. В снег. Не знал я, куда мне идти, где ночевать. Где ночевать? Ни за что на свете не вернусь я к этому чужому, как оказалось, человеку, чтоб воспользоваться его добротой.
      "Если бы ты видела его глаза... Не смог обидеть парнишку" и принял за родного сына.
      А ведь вначале я ему был определенно неприятен, я же чувствовал это. Я должен был понять, догадаться сам. Какой же я, однако, дурак!
      Чего бы ради мама повезла меня прощаться к умирающему Никольскому, которого знать не хотела столько лет. А мама перед ним виновата. Как это славно сказано у Сент-Экзюпери: "Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил". А мама, волевая и сильная, приручила Евгения Никольского, а потом не захотела его знать за то, что он слаб.
      Зачем она не сказала мне, кто мой настоящий отец, может, я сумел бы помочь ему. Не знаю как, но помог бы.
      Отчего он пил? Может, ему не хватало душевного тепла, или признания, или он чувствовал себя одиноким среди людей?
      Я бы не стал заниматься спортом - тратить столько времени,- я бы лучше попытался спасти того, кто дал мне жизнь, чьи гены во мне. А я... Даже теперь, зная, кто мой отец, Андрея Николаевича люблю больше, потому что полюбил его, привык считать отцом. А он не отец мне совсем. Он только из жалости... "Если бы ты видела его глаза в тот момент". То есть мои глаза, когда я пришел к нему в гостиницу. Как же я был жалок, наверно. Ох!
      Поземка мела все сильнее, а я не знал, куда мне идти ночевать. К Алеше не мог из-за Христины. Пришлось бы всем рассказывать, что он мне не отец сейчас я еще не мог говорить об этом. Только не хватало расплакаться. Они черт знает что могли подумать. Нет. Нет.
      До чего же мне было горько, до чего тошно, просто жить не хотелось.
      И вдруг я вспомнил ребят с "Баклана". Они работают теперь на строительстве порта, живут в общежитии где-то возле порта, не раз приглашали заходить. На одну ночь можно попроситься переночевать. Ребята устроят.
      А завтра Женя переберется на новую квартиру, а я снова к Алеше. Сегодня я не в силах давать никаких разъяснений. А завтра будет видно. Может, попрошусь у Кузькина куда-нибудь в дальний рейс.
      Запахнувшись плотнее от пронизывающего ветра, я отправился искать общежитие. Не так-то легко, оказалось, его найти. Когда я поравнялся с рестораном "Байкал", оттуда вышел, пошатываясь, пьяный вдрызг Виталий. Его бережно поддерживали два парня весьма подозрительного вида.
      Я бросился к Виталию и сказал, чтоб он немедленно шел домой, так как Алеша его искал и очень расстроился.
      Если бы я не упомянул Алешу, то Виталий просто послал бы меня куда подальше, но Алеша... Если был на свете человек, который имел на него хоть какое влияние, так это был Алеша. Его одного он как-то стеснялся и потому растерянно захлопал глазами.
      - Иди, я провожу тебя домой,- сказал я твердо, беря его за руку.
      - Э, какой ты прыткий, откуда такой взялся? - запротестовали парни.Виталик идет с нами. Нечего ему делать в пекарне, он артист. Усек?
      - Но не пьяница, не алкаш. Пьяница не может быть артистом. Поняли? Пошли, Виталий!
      Я стал тянуть Виталия в одну сторону, парни в другую. Виталий упирался, пытаясь устоять на месте, невнятно бормоча какие-то извинения (перед кем?). Я его немного тряхнул, и мы направились к пекарне. Собутыльники шли где-то позади, пока было светло от электрических фонарей; как только мы углубились в более темные улицы, они сразу приблизились.
      Драки было не миновать. Только бы у них не было ножа, подумал я, если ножа нет, то их ожидает неприятный сюрприз. Дело в том, что тренер на всякий случай обучил меня боксу. Сам Чешков начинал свой трудовой путь в рядах славной милиции, откуда его, впрочем, почему-то отчислили...- несмотря на отличное знание силовых приемов.
      Не пришлось мне эти самые приемы пустить в ход и на этот раз. Только начали драться, нас задержала милиция, и всех четверых доставили в отделение. Там было тепло и пусто. Скучающий дежурный мигом разобрался в ситуации и моментально рассортировал нас: артиста отправили спать в один из кабинетов, обоих собутыльников задержали, а меня отпустили с миром домой. И я снова очутился на улице, где мело еще сильнее.
      Общежитие я не нашел, оно словно провалилось сквозь землю. Я уже готов был зареветь, как маленький, когда вдруг вышел на каток. Там было много света и музыки - может, я уже давно слышал музыку и машинально шел на ее зов. Я зашел в крытое помещение, где дежурила пожилая женщина в валенках, тулупе и шапке-ушанке, и надел коньки. Хороший, удобный каток. (Ребята постарались.)
      На катке не так уж мало любителей покататься, принимая во внимание погоду. В основном молодежь, я из них никого не знал, да мне было не до них.
      Занятый своими чувствами, я свободно понесся вперед, импровизируя, вспоминая фигуры из одиночного катания. Где-то кто-то менял пластинки, громкоговоритель усиливал мелодию. Здесь никто не оценивал мое выступление по шестибалльной системе. Все исчезло, только лед и музыка. Радость тела, радость души, окрашенной печалью, горем.
      Внезапно зазвучала сюита из "Пер Гюнта". Григ.,, та самая мелодия, под которую я когда-то выступал.
      Помню, сколько мне пришлось спорить с Чешковым из-за этой сюиты. Чешков хотел что-нибудь современное - джазовое переложение, я настаивал на Григе.
      - Пора наконец найти себя,- орал на меня Чешков,- лирика или характерность. Ты создан скорее для характерного танца...
      - И то и другое. Но от Грига я не отрекусь.
      - Так это лирика!..
      - Пусть будет лирика...
      Давно я не вставал на коньки, не упражнялся, но, видно так в меня въелись все эти туры, многоскоки, двойные, тройные лутцы, сальховы, пируэты, что я даже после такого перерыва ни разу не споткнулся, не упал. Ничего не забыв, я носился по льду, словно летал по воздуху! Наконец смутно до меня дошло, что я один на ледяном поле, все отошли к барьеру и жадно, смотрели на меня.
      Когда я остановился, запыхавшись,- меняли пластинку,- раздались аплодисменты, восторженные крики и уже не смолкали до конца.
      - Это же фигурист Болдырев, я говорил, что он оставил спорт и приехал сюда! - выкрикнул кто-то с горячностью.
      Потом меня окружили - разрумянившиеся, благожелательные, восхищенные лица.
      - Ты Андрей Болдырев, фигурист? Почему никогда не приходишь на каток? Приходи. Скажи, какая тебе нужна музыка,, мы подберем диски.
      Кто-то, не растерявшись, уже совал мне авторучку и записную книжку для автографа.
      Черт знает что, и отказаться неловко: подумаешь, знаменитость. Мое замешательство поняли, как должно. Любителей автографов оттеснили.
      - Отдохнул? Может, еще что-нибудь?.. А?
      - Ладно?
      - Какую музыку?
      Я не успел ответить, как зазвучал оркестр Поля Мориа. Я исполнял это вдвоем с партнершей Мариной Шалой. Теперь импровизировал.
      Я носился по льду до полного изнеможения - произвольная программа, каждый мой прыжок вызывал, словно эхо, гул аплодисментов и криков. Откуда-то набралось столько народа... Наконец музыку выключили, каток закрывался.
      Меня целой толпой проводили до дома... где я теперь не жил.
      Когда все, разошлись, взяв с меня слово приходить на каток, я потоптался внизу около батареи и снова вышел на улицу.
      Куда же все-таки идти? Я пошел "куда глаза глядят". Шел, пока не подкосились ноги, все же я очень устал за сегодняшний день. Я остановился, беспомощно озираясь. Уже не поземка мела, а вьюга начиналась... Я был близок к слезам, как мальчишка, когда на меня налетел высокий мужчина в дубленке. Свет фонаря осветил характерное, худощавое лицо. Это был Кирилл Дроздов.
      - Болдырев... Андрюша? - неуверенно спросил он.- Почему ты стоишь здесь, так поздно, в такую погоду?
      - Мне негде ночевать,- выпалил я в полном отчаянии,- понимаете, так сложилось, что сегодня мне негде ночевать. Искал общежитие, где знакомые ребята живут... не нашел. Забыл, как оно называется. Там живут трое ребят с судна "Баклан". Никто не знает их. Завтра я вернусь в пекарню к Алеше Косолапову, но сегодня этого нельзя делать...
      - Из-за Христины?
      - Да. Как вы догадались?
      - Ну, что же, переночуешь у меня. Пошли. Вот в эту дверь. Все-таки тесен мир, и слишком много в нем странных совпадений.
      Когда мы вошли в квартиру, ему пришлось помочь мне снять пальто, так как у меня пальцы не гнулись, до того я промерз. Он быстро вскипятил воду и напоил меня кофе.
      - Телефон на письменном столе,- сказал он мне.
      - Надо позвонить домой?
      - А как ты думаешь, они же беспокоятся.
      А так как я нерешительно смотрел на него, он сам набрал номер и передал мне трубку. У меня сжалось сердце, когда я услышал милый голос отца... Андрея Николаевича.
      Я сказал, что заночую у знакомых, и хотел повесить трубку, но неожиданно для себя рассказал ему, в каком состоянии Христина. Болдырев-старший чертыхнулся, а мне почему-то стало легче.
      Я осторожно положил трубку и обернулся - Кирилл, сдерживая улыбку, закуривал, удобно устроившись в кресле. Фотография мамы стояла на прежнем месте.
      - Бедняжка Христина,- сказал он с искренним сочувствием,- если бы я знал, что она так переживает приезд Ксении Филипповны, я бы ее успокоил...