На окраине Зурбагана мы нашли улицы времянок - щитовые дома и даже утепленные палатки, а у строящейся станции жилые вагончики на рельсах. И все это был новый город. А старый город спускался ниже к самой реке Ыйдыге, впадающей в Байкал. Бревенчатые одноэтажные и двухэтажные дома (каменных совсем мало), огороды возле домов, где заботливо возделывалось все, что успевало вызреть за жаркое, но короткое лето.
      За Ыйдыгой сразу начиналась темная, дремучая тайга. После мы узнали, что еще в прошлом году из тайги выходили медведи, но, когда стали строить пирс, они ушли подальше от шума и грохота.
      И шли люди, больше молодые. Одни веселые, другие не очень, счастливые и несчастные - у каждого ведь свое, но было у них у всех что-то одно общее, роднящее их: сила, решительность, спокойствие, та уверенность, которая отличала моего отца. Печать Севера!.. И какой-то четкий налет современности, что не всегда уловишь в москвичах.
      Мы вернулись в центр, прошли мимо только что отстроенной школы женщины, напевая, мыли окна, ребята окапывали деревья во дворе. Вышли на площадь. Наше внимание привлекло своеобразной архитектуры красивое каменное здание. Я не сразу понял, сколько в нем этажей.
      - Похоже на корабль, правда?! - воскликнул Алеша.
      Мы подошли ближе к дверям, захотелось прочесть вывеску. На черной мраморной доске золотыми буквами ярко выделялось: Научно-исследовательский институт "Проблемы Севера".
      Женя и Алеша удивились, что в таком маленьком городке, по существу еще только строящемся, уже имеется научно-исследовательский институт. Значит, отец был его директором...
      На этой же площади был и театр, там готовились к открытию сезона, что-то спешно ремонтировали, мыли, чистили. Кто-то приколачивал большой щит с объявленными на сентябрь спектаклями.
      На площади перед театром раскинулся чудесный сквер - тоже островок тайги, заботливо расчищенный и ухоженный. Дорожки посыпаны белым песком, яркие цветы на клумбах, фонтан - огромный серебряный шар воды (фонтан действовал!). Мы присели на скамеечку.
      Я уже передал ребятам, что мы должны позвонить насчет работы. Но решили посидеть минут десять в сквере. Мы еще раз обсудили предложение капитана.
      - Что-то не манит меня Байкал после того, как он так жестоко расправился с теми ребятами,- откровенно высказался Женя.
      - Так они же надругались над природой! - возразил я.- Такие подонки способны захламить всю тайгу!
      - Я понимаю. Все же люди. Так казнить...
      - Вы оба так рассуждаете об этом, будто Байкал имеет разум и приговорил их к смерти,- удивленно заметил Алеша и добавил: - Ребята, надо навестить Талика. Он ведь здесь один, и в больнице.
      - Навестим,- согласился Женя.- Интересно, какую мне машину здесь дадут? - Он размечтался о новой, с конвейера машине, которую он поведет через горы и тайгу.
      Мы задумались. Женя думал о работе, которую ему могут предоставить в Сен-Маре, Алеша о подонке Виталии, который лежал больной один-одинешенек в чужом городе, а я вспомнил маму.
      Только расставшись с ней, я понял почему-то, как трудна ее жизнь. Не то что славой, но даже успехом судьба ее лишь подразнила, а на самом деле ей не довелось поставить ни одного выдающегося фильма.
      Сценарии ей навязывали бесцветные, бездарные, отчего-то всегда на производственную тему. Мама даже подумывала стать документалистом, потому что сама жизнь была куда ярче и неожиданнее этих утвержденных (по блату, что ли?) сценариев.
      И личная жизнь ее не удалась. Мне стало жалко маму до слез. Я-то знал, что мама талантлива.
      - Пошли-ка звонить! - сказал я зло, поднимаясь.
      Мы позвонили папе, оказалось, что все трое должны идти к "самой Виринее Егоровне Бесфамильной", секретарю райкома. Она хочет с нами поговорить сама. После я узнал, что она почти все предпочитала делать сама, благо энергии хватало. Она родилась и выросла в Сен-Маре и была вначале против его переименования в Зурбаган. Райком находился на этой же площади. Старое двухэтажное здание, построенное лет сорок назад, когда здесь еще был захолустный сибирский городок Сен-Мар. Никто не помнил, почему он так назывался. Может, его основал какой-либо ссыльный француз или потомок француза, осевшего в России после разгрома Наполеона (но как его занесло на Байкал?).
      Нас сразу пропустили в кабинет. Там сидело двое посетителей, и мы, смутившись, попятились было назад, но Виринея Егоровна приветливо пригласила нас, показав на стулья. Мы чинно уселись рядом у стены.
      Перед письменным столом сидел атлетического вида загорелый, обветренный парень, одетый щегольски. (Впрочем, присмотревшись, я увидел, что ему уже за тридцать.) И пожилая женщина лет пятидесяти в коричневом костюме. Бледно-серые глаза ее смотрели колюче и настороженно, волосы она подстригала совсем коротко, как носили в тридцатых годах.
      Как я после понял, это были заведующая организационным отделом райкома Полина Осиповна Корякина и заведующий автобазой Кузькин.
      - Вопрос о Кузькине надо поставить на бюро и исключить его из партии,безапелляционно заявила Корякина,- пусть тогда едет на все четыре стороны.
      Кузькин от возмущения даже подскочил.
      - Меня? Из партии? Руки коротки.
      - За что исключить? - спокойно спросила Виринея Егоровна.
      - Как это "за что"? Вы разве не понимаете, товарищ Бесфамильная?
      Та покачала головой: "Нет, не понимаю".
      - Он же дезертировать хочет. Спрашивается, чего ему не хватает. Где он еще заработает столько? Это жена его мутит. Мещанка чистой воды: в очереди на ковер, цветной телевизор, холодильник, мебель. Только о вещах и думает. Демагог! Почему мебели нет современной? Почему трикотин ей на платье не привезли? Почему ателье еще нет? И Кузькин с ней обмещанился. Иждивенческие настроения. В прошлом году сделали ребятам каток, так требует, чтоб их дочку, которой десять лет всего, фигурному катанию учили. И другие мамаши за ней. Она же директор школы, вот и мутит всех. Квартиру им дали, машину себе купили. Какого черта на самом-то деле? Летун!..
      Кузькин буквально задохнулся от негодования. Кровь так бросилась ему в голову, что даже толстая шея побагровела.
      - Нашли летуна! - фальцетом (горло перехватило) произнес он.- Всю сознательную жизнь по Забайкалью мыкаюсь. Два раза тонул, когда шоферил, чудом спасся. Машиной попрекнула!.. Хороша машина, слов нет, так куда поедешь на этой машине? Дорог-то нет - ну, одна-единственная пока есть на стройку моста. К вертолету, что ли, ее подвесить, машину-то? Ждать, когда Байкал в январе замерзнет? На легковушке не очень-то по нему покатаешься.
      Решили мы с женой в Иркутск переехать, что тут плохого? И в Иркутске люди нужны, не за границу же едем. Там теща живет одна в трехкомнатной квартире. Муж у нее умер, дети выросли и разъехались кто куда. Нас зовет. А насчет дочки... Уж очень Оленьке хочется учиться фигурному катанию. Способности у нее к этому имеются, опять - что тут плохого?
      И разве детей учить фигурному катанию мы одни хотим? И никакая моя жена не мещанка - член партии. Хочется ей деньги потратить на мебель, на платье, не копить же нам деньги? Хотим тратить деньги там, где живем, и на то, что хотим. И не хочу, чтоб меня оскорбляли ни в райкоме, ни где - не позволю.
      - Подумаешь, разошелся! - пробурчала Корякина.
      Бесфамильная со вниманием выслушала Кузькина.
      - Если получите цветной телевизор, современную мебель и тренера по фигурному катанию, то останетесь?
      - Не так в лоб, Виринея Егоровна,- поморщился Кузькин.- Интересно, где вы тренера возьмете?
      - Есть у меня один на примете. Надо его еще уговорить. Кстати, забыла представить этих ребят из Москвы: Евгений Скоморохов - механик, слесарь, шофер-гонщик. Автогонщик, понял?
      Кузькин понял. Он аж присвистнул от удовольствия.
      - Где работал? - спросил он, пожимая Жене руку.
      - На автозаводе имени Лихачева.
      - Виринея Егоровна, я его себе беру?
      - Ну конечно.
      - Как вот только с квартирой...
      - Будет в свое время. Пока мы его устроим, не беспокойтесь. Но я представила еще не всех: Алеша Косолапое. Пекарь. Хлебом вкусным будет нас кормить. Учтите. А это Андрей Болдырев. Чемпион по фигурному катанию. Усекаешь?
      Кузькин усек. Теперь он и на меня глядел с той же жадностью, что и на Женю. Алеше он просто пожал руку. Время Алеши еще не пришло! (Кажется, Кузькину уже не так хотелось сейчас ехать к теще.)
      - Сын Болдырева? - спросил он насчет меня. Виринея Егоровна кивнула головой и обратилась к Алеше:
      - Значит, так, Алеша, насчет тебя я договорилась. Будешь работать на хлебозаводе, когда его,- она смущенно кашлянула,- построят. А пока примешь заведование пекарней. Не очень механизированная, правда, но есть там тестомешалка и еще что-то. Полагается тебе помощник-подручный. Это на твое усмотрение. Возьмешь, кого хочешь. К работе приступишь с завтрашнего дня. Теперь насчет жилья... При пекарне есть квартира - две комнаты. Надеюсь, ты не будешь возражать, если с тобой поселится пока и Женя?
      Оба приятеля просияли. Кузькин тоже.
      - Вот что, Женя,- сказал заведующий автобазой, весьма довольный оборотом с квартирой.- Выделяю тебе машину "Ураган". Она дожидается тебя на станции. Завтра тебе день на всякие устройства, а послезавтра выедешь за ней с нашим водителем. Оформишь машину и пригонишь ее, а кстати прихватишь муку для своего друга. Лады? Жду тебя на базе.
      На этом Кузькин попрощался и поспешил на свою автобазу.
      Едва он вышел, Полина Осиповна, сидевшая с поджатыми губами,раздражение ее еще не утихло,- стала жаловаться на молодежь. И такие-то они, и сякие, и что им еще надо? Общежитие строим, батареи горячие, души. "Мы не такие трудности переносили и не требовали себе всяческих удобств".
      - Напрасно! - не выдержала Виринея Егоровна.- Нерадивые, бесхозяйственные люди играли на вашем патриотизме, а вы вместо того, чтобы у них потребовать, обходились. Да еще гордитесь этим. Зачем привычку к труду заменять привычкой к искусственно создаваемым трудностям? Хватит трудностей стихийных: необжитый, суровый край, вечная мерзлота, бездорожья, метели и морозы, высокая сейсмичность. Да что говорить!..- Ока пренебрежительно махнула головой.
      Полина Осиповна покраснела, вернее, покрылась багровыми пятнами.
      - Как хотите, Виринея Егоровна, но строить театр раньше, чем построена дорога, а ретрансляционную телевизионную станцию прежде моста... Мы все здесь живем и работаем лишь для БАМа...
      - Ошибаетесь, прежде всего мы осваиваем край, обживаем его и должны добиться, чтоб люди не разъехались кто куда - все построено, после нас хоть потоп. Мы отвечаем за воспитание этих людей, их духовное, моральное и физическое состояние. Не одним хлебом жив человек, нужна ему и духовная пища - вот для чего театр.
      Поджав губы, Полина Осиповна поднялась.
      - Пойду, товарищ Бесфамильная. Вы не правы, и я верю, что вам это еще укажут свыше.
      - Перечитайте то место у Чернышевского, о котором я вам не раз напоминала,- невозмутимо ответила секретарь райкома.- Хорошо сказано: "Важнейшим препятствием к развитию производства надобно считать те формы, которые неблагоприятны умственному развитию работника".
      Полина Осиповна вышла, еле удержавшись, чтоб не хлопнуть дверью.
      Виринея Егоровна, нахмурившись, посмотрела ей вслед:
      - Бывшая бетонщица, электросварщица. До сих пор убеждена, что лишения, которые она переносила на стройках, ускорили строительство. Думать, что за большинство ее лишений кое-кого следовало бы судить, для нее непереносимо. Театр ее доконал. Отныне все жалобы на меня строчит в обком, в ЦК. Жаль ее. Ну, а теперь ты, Алеша, иди оформляйся.- Она растолковала, куда и к кому идти.- А затем перебирайтесь с Женей в пекарню. Ты, Андрей, наверно, пойдешь им помочь? Но сначала пообедайте, у нас неплохая столовая.
      Мы, все трое, стали ее благодарить. Она улыбалась с довольным видом, скуластенькая, черноглазая, черноволосая, загорелая, явная примесь якутской крови, а прапрадед был наверняка бродяга без фамилии. Одета она была модно, со вкусом, но не молодилась, пятьдесят лет выдавались честно "на-гора".
      Мне она понравилась.
      Когда мы уходили, она как бы стала оправдываться перед Алешей за устаревшую пекарню. Просила потерпеть около года, пока отстроят и пустят в эксплуатацию хлебозавод.
      - Да я, наоборот, рад,- сказал Алеша, лукаво улыбнувшись.
      - Рад? Но почему, ведь тяжелее...
      - Рецепт у меня есть один. Бывшего флотского хлеба. Давно мечтал такой хлеб людям испечь. Уговаривал мастера, главного инженера, директора, в партком ходил - куда там. Не стандартный. Знал рецепт от одного старого пенсионера-севастопольца. Все жалел он, что теперь такого вкусного ржаного хлеба не выпекают. Боялся, умрет, так и не передав никому способ приготовления. Приходил к нам в ГПТУ, но никто, кроме меня, не заинтересовался. Меня на дачу к себе приглашал - он там круглый год живет один: все родные у него умерли. Вот мы с ним несколько раз выпекали тот хлеб в русской печи... Он даже на другой день такой свежий, будто после выпечки, и так пахнет, и до чего вкусный! Вот увидите. Так вот, я этот флотский хлеб буду выпекать - пусть люди поедят пока... Может, и когда хлебозавод построят, потребуют...
      - Спасибо, Алеша! - от всей души сказала Виринея Егоровна. Она была тронута.
      Глава шестая
      АЛЕШИН ХЛЕБ
      Пекарня находилась на берегу Ыйдыги - своенравной таежной реки, впадающей в Байкал. Мы спустились к ней по крутой тропе (мальчишки показали, где поближе пройти). Это был старый бревенчатый дом с надстройкой над серединой дома и крытой галереей вокруг надстройки.
      Рядом лепились по сопке такие же бревенчатые дома, потемневшие от времени, почти черные. Старый город, серый, обомшелый Сен-Мар,- не таким быть Зурбагану!
      Под пекарню, видимо, отвели один из таких сибирских домов прошлого столетия.
      -Дверь открыла крепкая чернобровая женщина лет сорока, в цветастом платке. Алеша представился.
      - Наконец-то! - воскликнула она обрадованно.- Сижу на вещах, жду нового пекаря. Вышла замуж и никак не могу уехать к мужу - уж он осерчал на меня. Да что ж я, проходите, пожалуйста.
      Мы прошли просторные сени с прорезанным в наружной стене маленьким окошком - через него, наверно, отгружали хлеб - и очутились в самой пекарне. Узенькая лесенка в глубине вела в мезонин. Дверь налево в две жилые комнаты с видом на реку. Хозяйка провела нас в первую, проходную комнату, и мы с облегчением поставили там тяжелые вещи (книги!).
      - Меня звать Васса Григорьевна. Я сегодня в ночь и уеду. Чемоданы давно собраны. Вещи эти не мои - казенные, вам останутся,- она показала на большой квадратный стол, деревянный диван, испорченную фисгармонию, стулья. В соседней комнате еще были деревянные кровати, полки для книг, старомодная стеклянная горка для посуды, на тумбочке возле двери стоял телефон.
      - Мне уж звонили насчет вас,- сказала бывшая завпекарней Алеше.- В этих комнатах будете жить. Вы, механик Женя и подручный, если возьмете его из общежития либо из палатки. А верхнюю светелку для приезжей врачихи определили. Научный работник она, что ли. В институте будет работать, как его - "Проблемы Севера".
      - Христина! - вскричал в полном восторге Алеша. Женя быстро взглянул на него - грустно и неодобрительно.
      - Вот-вот, Христина. Фамилия у нее какая-то чудная - Даль, но она из здешних, не то что мы, понаехали бог знает откуда. Вы ее знаете?
      - Знаем! - весело ответил Алеша, а Женя смотрел на него сочувственно, чуть нахмурив тонкие темные брови.
      - Мне уж в горсовете наказывали, чтоб никого не пускала в мезонин-то. Для начальника орса берегли. Он третий месяц в гостинице проживает. В командировке сейчас. Проездил комнату, сердешный.
      - Покажите, пожалуйста, пекарню,- попросил Алеша. И мы вернулись в пекарню.
      - Вот, конечно, печь. В отличном состоянии теперь,- начала Васса Григорьевна,- а уж помучилась я с ней, не приведи господи! Сверху хлеб печется, снизу - сырой. Спасибо, в отпуск на родину хороший печник приезжал, так потрудился для людей и сделал. Вот тестомешалка. Опять же шефы помогли из мостоотряда. А то ведь одни бабы работали, просто без рук оставались. Теперь же чудо, а не тестомешалка! Уж так довольна! - Васса Григорьевна подвела нас к неуклюжему, безобразному сооружению, на которое она взирала с восхищением.
      - Вы только взгляните, круглая квашня! Может на колесиках передвигаться, тесто месится трехлапчатым рычагом, ну словно три руки, правда? Содержать в чистоте гораздо легче, чем эти дежи.
      - А чем нагревается печь? - озабоченно спросил Алеша.
      - Дровами. Уже заготовлены на зиму. Под полом сложены. Прежде ведь дом-то на сваях стоял. А мы отгородили их, получился внизу дровяник. И дрова сухие, и брать их легче зимой.
      - Сколько дней пекарня простаивает?
      - Как одна осталась - четвертый день.
      - А как же?..
      - В Сен-Маре ведь две пекарни.- Она посмотрела на часы.
      Скоро машина за мной придет. Дай-ка я пока самовар вздую да напою вас, ребятки, чайком. Время еще есть.
      За чаем словоохотливая Васса Григорьевна рассказала нам жуткую историю.
      Дом этот когда-то принадлежал зверолову и золотоискателю. Он жил в нем с женой, матерью и тремя маленькими детьми. И вот в ноябрьскую ночь 1929 года бандиты вырезали всю семью, перерыли все вещи, видно, золото искали...
      - И детей?! - ахнул я.
      - И деток. Родных у них не было, и дом отошел в горсовет. Жить в нем никто не захотел. Отвели под пекарню.
      - Привидения не водятся? - в шутку поинтересовался Женя.
      - При нас не бывало. А при вас не знамо, как будет. Может, и черти появятся...
      Васса Григорьевна фыркнула. Скоро за ней пришла машина, мы погрузили чемоданы, узлы, подсадили ее в кабину, пожелали семейного счастья и остались одни.
      Медленно вошли в дом. Почему-то вздохнули. Надо было разбирать вещи. Устраиваться. Хорошо, хоть везде было выскоблено, чисто. Бывшая завпекарней сдала все в образцовом порядке.
      - Ну что же, давай, Алеша, устраиваться,- сказал Женя. Но Алеша уперся.
      - Сначала мы должны навестить Виталия. Уступчивый, кроткий Алеша если упрется, то уж все... Мы с Женей переглянулись и отправились вслед за Алешей в больницу. Мы еще застали палатного врача, полную седую женщину, обратились к ней с расспросами.
      - Значит, вы его друзья?
      Мы с Женей с возмущением переглянулись, но смолчали.
      - Друзья,- подтвердил Алеша спокойно.
      Врач пытливо и внимательно разглядывала нас. Разговаривали мы в вестибюле больницы.
      - Что у него, собственно? - спросил я, отнюдь не питая к этому подонку нежных чувств.
      - Давайте сядем и поговорим,- предложила врач и завела нас в какую-то приемную, пустую в этот час.
      - У больного Виталия Сикорского сильнейший стресс, юношеская гипертония, неврастения. Он потрясен гибелью товарищей, но главное, у него непереносимый страх перед жизнью вообще, и это, по-моему, накапливалось у него давно. Я осторожно расспросила его о прошлом. Он единственный сын военного. Отец держал его в строгости, мать необузданно баловала. Родители оба - погибли в автомобильной катастрофе. Виталий тогда учился на третьем курсе факультета вычислительной математики и кибернетики. Но после смерти отца, который заставлял его заниматься, мальчика отчислили за неуспеваемость.
      Врач вздохнула.
      - Как я понимаю, решающим обстоятельством послужило то, что инфантильный, слабовольный юноша оказался хозяином отдельной квартиры. Он поменял родительские четыре комнаты на однокомнатную (видимо, с доплатой). Все, кому не лень, шли к нему с бутылкой. Собирались компаниями. Ни на одной работе он дольше испытательного срока не удерживался. Жил на то, что продавал отцовы вещи, мебель, книги... Кончилось плачевно: видимо, его выселили из Москвы. Не узнала, был ли он выслан или сам забрался в наши края. И что именно он здесь пережил? Молчит об этом, только трясется. О погибших товарищах без ужаса не может вспоминать. Он их боялся, но не хватало воли уйти. Как я понимаю, вы его случайные попутчики?.. В больнице он чувствует себя хорошо. При одной мысли о выписке у него поднимается давление. Трудный больной. Даже не знаю, как его спасать... Вы помягче с ним... Кстати, у него сегодня день рождения. Всего доброго.
      Врач ушла, а мы, надев белые халаты, стали искать Виталика.
      Он лежал довольный, успокоенный (пока не выписывают, а докторша жалеет по-матерински) и читал. Нам не очень-то обрадовался, скорее, испугался. Смотрел настороженно. Мы передали ему яблоки, конфеты, банку меда (взяли по пути в магазине) и присели возле кровати на табуретки.
      - Как себя чувствуешь? - спросил Женя. Виталий страдальчески скривился.
      - Плохо. Не знаю, что буду делать, когда выйду из больницы. Пропал я!.. Из милиции приходили... Спасибо докторше... пока не пустила ко мне.
      Я поздравил его с днем рождения.
      - Есть с чем поздравлять,- остановил он меня.- И почему я не погиб вместе с родителями!
      - Ну, зачем же так! - укоризненно попенял ему Алеша.
      - Жить не хочется,- уныло пояснил Виталий.- Отвращение к жизни у меня. Тэдиум витэ по-латыни.
      - Может, работать не хочется? - добродушно предположил Женя.
      - Да нет, отчего же... смотря какая работа.
      - Профессия у тебя есть?
      - Нет никакой профессии.
      - Но что-то умеешь делать?
      - Ничего не умею.
      - У отца была машина?
      - Была, конечно.
      - И не научился ее водить?
      - Это я умею. У меня даже водительские права есть.
      - Вот чудак человек, так поступай на автобазу. Шофера знаешь как нужны.
      На лице Виталия выразился неподдельный ужас.
      - Да ты что, друг! Зимой трасса проходит прямо по Байкалу - по льду.
      - Ну и что?
      - А то, приберет меня Байкал, раз уж нацелился.
      - Ну, это, брат,- мистика!- усмехнулся Женя.
      - То говоришь - жить не хочется, а то боишься утонуть,- удивился я.
      - Жить не хочется, но тонуть в ледяной воде тоже что-то не поманывает...
      - А где бы ты хотел работать? - сочувственно спросил Алеша.
      - Сам не знаю. Все равно, какая работа, никуда от нее не денешься... В тепле чтоб, и народа поменьше. Не надо об этом говорить. Успею еще... когда выпишут из больницы. Чего заранее расстраиваться. Вы сами-то где устроились?
      Мы рассказали. У несчастного парня вдруг заблестели потускневшие глаза. Он с завистью уставился на Алешу.
      - Вот бы мне в пекарню. Тихий уголок. Хлебом пахнет. Помощник тебе не нужен?
      Алеша внимательно посмотрел на него.
      - Нужен. Как раз мне нужен помощник. Но... работа не легкая. Тяжелая, прямо скажу, работа. Если ты будешь отлынивать, одному мне не справиться. Никак.
      - А жить где?
      - При пекарне две комнатки. Там и будем жить. Вот и Женя с нами.
      Виталик аж задохнулся от волнения.
      - Ребята! Возьмите меня к себе! - взмолился он.- Честное слово, не буду отлынивать!
      Очень ему захотелось работать в теплой пекарне. Да и мы все, видно, не внушали ему больше страха. Он прямо-таки уцепился за эту мысль.
      - Придется тебе тогда завтра выписываться из больницы,- строго сказал Женя.- Один Алеша не справится. Я бы помог, но еду на станцию за машиной. А как получу, меня сразу пошлют на ней куда-нибудь.
      - Выпишусь, что же делать. Завтра попрошу меня выписать,- заверил нас разволновавшийся Виталий.
      Алеша пробовал его разубедить, все же парню не мешало хоть недельку полечиться после всех его испытаний, но Виталий только мотал головой. Он действительно панически боялся жизни, а пекарня представлялась ему, видимо, кельей, где он укроется от жестоких людей, Байкала, непогоды, напастей и страха. Он чуть не заплакал, умоляя Алешу укрыть его в пекарне.
      И мне вдруг стало жалко этого несуразного парня. С детства мне было присуще одно свойство: я почему-то легко ставил себя на место другого человека, даже совсем не похожего на меня, проникаясь его настроением и ощущениями.
      - Вот что мы сделаем,- предложил я.-Ты, Алеша, оформляй его с завтрашнего дня на работу, а я за него неделю поработаю, пусть он лежит в больнице. Я пока свободен, занятия на курсах начнутся недели через две-три.
      Виталий сначала даже не поверил, а когда понял, что я это всерьез, умилился до слез. На этом мы распрощались - куда теплее, чем встретились.
      На высоком крыльце пекарни нас ждала с вещами Христина. Она была в восторге, что мы опять все вместе. Мы внесли в мансарду ее тяжелые чемоданы и отправились за моими вещами. Отец вроде бы даже огорчился, пытался уговорить меня остаться, но я решительно ушел: чувствовал, что мешаю ему, да и Алешу не мог оставить. Затем Алеша послал меня в больницу за документами Виталия.
      Посоветовался и с лечащим врачом, она не возражала...
      Через неделю Виталий был уже в пекарне. Устроились мы отлично. В меньшей угловой комнате - Алеша и я, в большой проходной - Женя и Виталий. Очень даже уютно!
      Для Алеши начались страдные дни. От волнения он даже похудел, будто перенес тяжелую болезнь. Никогда не думал, что выпечка хлеба -такое канительное дело.
      Опару Алеша готовил сам, будто священнодействовал (на 100 килограммов муки - 80 литров воды, нагретой до 42 градусов Цельсия, 1,25 килограмма дрожжей).
      Когда смесь была готова, Алеша включал электромотор, и "руки" деловито месили опару ровно восемь минут. Расстойка - три часа десять минут, потом тесту бродить еще целых два часа. Потом перебивка и так далее - утро, день, вечер... Семь часов на сон. По существу, работали две смены подряд - это, конечно, черт знает что!
      Я не успел выразить возмущение, как Алеша заранее попросил меня не жаловаться отцу.
      - Все придет в свое время,- пояснил он,- мы несколько расширили ассортимент изделий, а навыков еще не приобрели. И просить подмоги с первых дней неловко. Понял?
      Я понял и дал слово пока помалкивать. Но я отвлекся. При всем этом надо было следить, чтоб не было непромеса (комочки муки), закала (прослойки сплошной массы без пор). Забота о накоплении в хлебе ароматических веществ и еще множество всяких важных "мелочей". Например, если хлеб сразу подвергается действию слишком высокой температуры, стремительно расширяющиеся газы могут разорвать корку или испортить мякиш, образуя в нем толстостенные пещеры, а то и совсем оторвать корку от мякиша.
      На московском хлебозаводе, где Алеша работал бригадиром смены (мастер-пекарь), он отвечал лишь за свой участок; за работу тридцати человек, за каждый килограмм хлеба из сорока тонн, выпекаемых за смену, и все же это был лишь один участок. Здесь он отвечал за все.
      Виталий просто очумел от работы, но командовать он мог лишь своими руками и ногами. Полы он мыл по-матросски: выливал несколько ведер воды и тер шваброй. Надо было просеять соль, развести ее в воде. Опрятно держать инвентарь и посуду. И топка печи - дело далеко не простое - целое искусство.
      Учитывая, что парень все же преждевременно выписался из больницы, а у Алеши и так дел по горло, я заявлялся в пекарню ежедневно, как на работу, благо жил в соседней комнате. У меня даже появились свои личные обязанности: каждое утро я промывал кипятком бак для заварки, дежи, всякие мелкие принадлежности для хлебопечения - лопаты, кисти из щетины, деревянные веселки для размешивания муки с водой, сито для просеивания муки. И уж совсем неожиданностью для всех оказалось то, как я наловчился плести халы, чуть ли не быстрее, чем Алеша.
      За этим делом и застал меня отец. Он стоял в дверях и, улыбаясь, смотрел, как ловко и споро формую я на столе халы. Хватаю кусок теста, расплющиваю в лепешку, растягиваю, приминаю, превращаю лепешку в батончик, раскатываю его ладонями (концы полученных жгутиков должны быть гораздо тоньше, чем середина). Шесть готовых жгутиков заплетаются, словно коса, оставшиеся кончики сводятся вместе и сплющиваются пальцами. Вот!.. Готовую халу кладу на доски, посыпанные мукой. Перед посадкой в печь халы смазываются яйцом.
      - Помогает? - кивнул на меня отец.
      - Золотые руки у Андрея,- серьезно сказал Алеша.- Проходите, Андрей Николаевич, в комнату и раздевайтесь. Сейчас посадим халы в печь и освободимся минут на сорок пять.
      На верху лестницы показалась Христина в платье лимонного цвета из тонкой шерсти. Чудеса, только что видел ее во фланелевом халатике.
      - Андрей Николаевич! - радостно воскликнула она и сбежала вниз. Большие глаза ее сияли, как обрызганные росой фиалки. Волосы, которые она носила подобранными, чтоб не мешали, она успела распустить - цветущая рожь!..
      Христина даже не скрывала свою радость - зачем? - она любила моего отца и готова была отстаивать свою любовь перед целым светом. Не знаю (тогда не знал), любил ли он ее, но, во всяком случае, восхищался ею. А кто не восхищался?
      Христина провела отца в комнату ребят, первую, проходную, где они отдыхали, коротали свободное время, там же стоял телевизор.
      Отец с Христиной присели у стола и оживленно заговорили. Я невольно взглянул на Алешу. Он старательно подгребал жар печи наперед, готовя печь для посадки хал. Широкое, добродушное лицо его раскраснелось, глаза смотрели грустно. Бедный друг мой...
      Покончив с последней халой, я включил электрический чайник и стал накрывать на стол.
      - Подождите горячую булку,- посоветовал Виталий, присоединяясь к нам. За ним скоро вошел Алеша и устало опустился на стул у окна.
      Христина еще вчера рассказала, что директор института "Проблемы Севера", то есть мой отец, достал для нее автобус, так, маленький фургончик зеленого цвета. Но сама она водить не умеет, а постоянного шофера ей предоставить не могли, так как фургончик будет простаивать то здесь, в Зурбагане, то на участках, куда она будет выезжать на несколько дней для медицинских обследований.
      - Мне бы такого шофера, чтоб он и за лаборанта или даже медбрата при необходимости сошел. Я б его обучила всему, что требуется,- сказала она, взглянув на меня.
      - Трудное дело подыскать такого,- усмехнулся отец.- Разве вот наш Андрейка... Когда освободится от пекарни. Кстати, тебе, Алеша, выделили второго помощника - только ищи его сам. Ребята помогут.