Это был не самолет, не вертолет, не ракета - наполовину прозрачный шар. И я вел его над залитым светом Земли пространством Луны,как неприветливо и холодно мерцали острые лунные пики и кратеры. А потом я увидел полуокружность залива Радуги, где раскинулся космодром в обрамлении причудливых, изъеденных солнцем и холодом скал. Там, в укрытии скал, была наша база, обсерватория и сам лунный городок. А потом я увидел... Но это уже была не Луна. Может, Марс? Ветер гнал облака в лилово-красном небе. На горизонте угрожающе высились горные гряды. На огромной равнине подрастали деревья, и это были земные деревья!
      Машина, которую я вел, была уже иного типа, нежели на Луне. Открытая. Мой товарищ позади меня распылял и раскидывал удобрения. Мы оба в скафандрах. Я оглянулся, чтоб взглянуть на улыбающееся веснушчатое лицо друга (за сорок лет, и все веснушки!). Милый мой Ванька Ракитин!
      - Просто не верится, что этим кедрам всего, полтора года,- прокричал он в микрофон восторженно.-- Через пятилетку они будут как вековые. Скоро на Марсе будет свой кислород.
      - Не так скоро, лет через сто. Раньше скафандр не снимешь.
      - Полвека - самое большое. Придумают что-нибудь еще.
      - Не понимаю, значит, ты стал космонавтом? - спросил Женя.
      - Не знаю. Пока я курсант летного училища.
      - Андрей! Этого не было? - спросила Христина с ударением.
      - Прямо словами Биче Сениэль,- усмехнулся я,- что же, отвечу всем словами Гарвея из этого же романа Александра Грина:-Христина, это было. Простите меня. Было. Пусть вы не верите, не так уж это важно. Мне верит мама, мой друг Алеша и девушка в Москве, которую зовут Марина! Я еще не рассказал ей, но знаю, что она поверит. Она скажет: "Это правда, потому что это сказал Андрей Болдырев, который не лжет". Это почти по Грину. А вот цитата из романа Грина "Бегущая по волнам": "Человека не понимают. Надо его понять, чтобы увидеть, как много невидимого".
      Не верьте, вы - врач, но не психолог, скажу я вам, Христина.
      - А я верю, Андрюша! -задиристо воскликнул Кирилл.
      - Лауреатом Нобелевской премии хочется стать? - добродушно подмигнул ему отец.
      - А кто из ученых не согласится? Но я не потому верю. Дело в том, что со мной было что-то подобное. Очень похожее...
      Все удивились, стали просить рассказать. Но Кириллу Георгиевичу почему-то не захотелось углубляться в эти воспоминания.
      - Однажды один бандюга хотел убить меня... Была клиническая смерть... В последний миг я испытал нечто очень похожее на то, что нам рассказывал Андрюша.
      Христина пожала плечами.
      - Мне, как ординатору, не раз приходилось наблюдать клиническую смерть и беседовать потом с возвращенными к жизни. Ничего похожего я не слышала.
      - Не каждый пожелает рассказать, не каждый и сможет,- возразил Кирилл.Со мной было так.
      - И вы увидели будущее всех своих знакомых? - насмешливо переспросила Христина.
      - Несколько иначе... разные будущие. Свои.
      - Н-не понимаю.
      - Я увидел сразу множество своих будущих. Они изменялись в зависимости от обстоятельств, от того, как я поведу себя в заданных обстоятельствах.
      - Ох! - Я был потрясен.- Вот это да! И все эти будущие не были похожи одно на другое?
      - По обстоятельствам не были (разные дороги мы выбираем), но по дорогам-то шел один и тот же человек и действовал он, как подсказывала его личность в любых обстоятельствах.
      - Кирилл Георгиевич,- взволнованно допрашивал я,- вы видели всю жизнь до конца, по каждой дороге?
      - Нет, Андрей, видимо, узловые пункты. Ну, если говорить языком драматургии, кульминационные моменты.
      - Пример, пример! - закричала мама в полном восторге.
      - Пожалуйста, несколько примеров. Например, я сразу увидел, как я уезжал из Звездного городка со смутным чувством сожаления, раскаяния и освобождения. Не сработался. Одновременно видел себя спускающимся по лестнице в здании Академии наук, раздумывая над тем, не слишком ли я хлопнул дверью, уходя от президента, и что именно я ему наговорил... Сознавая: мне этого не простят, но испытывая явное удовольствие от нервной разрядки, хотя знал, что это мне дорого обойдется. Кажется, я все же радовался.
      Видел, как уходила от меня навсегда любимая женщина, хотя, чтоб удержать ее, достаточно было только солгать. Но я не смог.
      - А Нобелевскую премию? - спросил Виталий. Кирилл лукаво рассмеялся.
      - Это за меня видел Андрюша.- Он посмотрел на свои часы.- Пора идти, Ксения Филипповна. Извините.
      Маме он поцеловал руку, меня расцеловал в обе щеки. Я пошел проводить Алешу и Христину.
      - Скорее возвращайся! - сказала мама вдогонку.
      - Ладно.
      Не сговариваясь, мы пошли к набережной Космонавтов, туда, где на высоком обрывистом мысу высилась над Байкалом ретрансляционная телевизионная станция "Орбита". Мы обошли круглую кирпичную башню и сели на скамейке у обрыва.
      - Плохо я себя чувствую, Алеша,- сказал я. Он понял, что я говорю не о здоровье.
      - Это - что оставляешь меня здесь?
      - Да.
      __ Я знал, что ты будешь переживать. Напрасно, Андрей!
      Во-первых, у меня здесь жена и... моя пекарня. Ведь я люблю выпекать свой хлеб. Я тебе говорил, что пекарню оставляют, хотя хлебозавод входит в строй?
      - Знаю. Отец говорил, что твоя пекарня будет делать лишь одно изделие "Алешин хлеб". А во-вторых, Алеша?
      - Во-вторых, расстаемся мы на время. Все равно придется расстаться, ты ведь уедешь, когда окончишь летное училище.
      - Я буду уезжать всю жизнь, но я всегда буду возвращаться домой, в Москву. Это мой самый любимый город - навсегда! Я ведь с детства много ездил с мамой на ее съемки, но мы всегда возвращались в Москву. Домой. Ты вернешься когда-нибудь в Москву?
      - Конечно. Если захочет Христина пожить в столице. В моей комнате пока живет старшина милиции с семьей... Пока ему дадут квартиру. Комната ведь все равно пустовала. Ключ я оставил Максимовой. Помнишь, инспектор детской комнаты милиции?
      - Помню, Алеша, она хорошая.
      - Да. Очень.
      Мы помолчали. Нам, как всегда, было так хорошо друг с другом. И Христина нам нисколько не мешала.
      - Ты веришь тому, что я рассказывал?
      - Верю.
      "А Христина не верит",- подумал я, но вслух не сказал ничего. Я невольно усмехнулся.
      - Вот такие дела, друг Андрей!
      Мы посидели еще с часок. Солнце скатывалось с раскаленного неба прямо в Байкал, но было еще жарко.
      Я простился с друзьями и пошел домой. Мама уже, наверно, нервничала. И вот...
      - Присядем перед дальней дорогой,- сказала мама, как говорила всегда, когда мы с ней уезжали из дома или возвращались домой. Сегодня я уезжал один.
      Что ж, мама оставалась с мужем, которого обрела вновь, которого любила всю жизнь.
      Вещи сложены, советы выслушаны, поручения тоже. Мы поужинали вместе, втроем, присели перед дальней дорогой.
      Все же отец не выдержал, спросил:
      - Андрюша, скажи честно, ты действительно все это видел под водой? Все эти премии, награды... Это правда?
      - Правда. Я все это видел, когда раскололось время. Насчет наград... я малость приврал. Мама догадывалась, но ей было смешно и чем-то даже нравилось. Но, кроме этого... второстепенного, все было, как я рассказал. Галлюцинация от удушья или еще что там, но был о! Пусть такие рационалисты, как Христина, не верят. Было!
      Едем в Зурбаганский аэропорт. Виталий с маленьким чемоданчиком уже там.
      - Это все твои вещи? - удивляется мама, оглядывая его.
      - Я решил все же учиться на заочном. Как поступлю на четвертый курс, Андрей Николаевич зачислит меня младшим научным сотрудником. Ему нужны кибернетики. Жаль оставлять здесь всех. Привык. Даже к Христине. Не знаю, что ждет меня в Москве.
      Но ведь Света написала тебе.
      - Да, написала, спасибо тебе, Андрей! (Я послал суровому полковнику письмо и вырезку из зурбаганской газеты, где красочно описывалось, как Виталий спасал меня. Ну, он и дал адрес дочери.)
      - Если Света меня полюбит,- продолжал Виталий,- так поедет за мной на Байкал. Ей тоже полезно.
      Мама оглядывает Виталия, он очень возмужал, похорошел, стал спокойнее, увереннее в себе.
      - Смотри, идут Алеша и Женя! - обрадовался Виталий.- Я знал, что придут проводить.
      Увидев нас, они пускаются бегом. Уже объявлена посадка. На красивом обветренном лице Жени лежит тень от невидимой тучи.
      - Что-нибудь случилось, Женя? - спрашивает Андрей Николаевич, всматриваясь в лицо своего любимца.
      - Да ничего особенного...
      - А все же?
      - Поссорился с Маргаритой.
      Кроме меня, все укоризненно качают головами. Я один знаю, в чем дело,сам догадался. По-моему, Женя не создан для семейной жизни. Как бы он ни любил женщину, он быстро устает от нее, ему хочется побыть одному. А поссорились они из-за комнаты. Маргарита разместила так: в одной комнате она с Женей, в другой - девочки. А Женя потребовал себе отдельную комнату (меньшую), а большую, чтоб для Маргариты и девочек. Маргарита не согласилась. Женя переставил вещи, когда она была на работе. Теперь у него отдельная комната, но его жена дуется. И напрасно. Человека надо принимать таким, каков он есть. Жене нельзя без отдельной комнаты. Почему-то я это понимаю, а Маргарита нет. Странно!..
      Женя так и сказал мне (и ей):
      - Иногда просто хочется побыть одному. Кабы не рейсы, не выдержал бы!..
      Ездит он обычно без напарника. Едет и слагает свои песни. Поет. У Маргариты нет потребности в одиночестве, ей бы никогда не надоело находиться все время с Женей.
      А может, Женя слишком свободолюбив, недаром профессию себе избрал шофер дальних рейсов. Может, гены скоморохов виноваты? Откуда-то произошла его фамилия...
      Посадка. Прощаемся. Зеленая площадь аэродрома залита прожекторами. Бетонная дорожка к самолету...
      Всех перецеловал. Еще раз -маму. Еще. Мама, не плачь!
      Тоненькая якутка-стюардесса ведет нас к самолету.
      Поднимаемся по трапу. Машем рукой, и нам машут, конечно, но не видно их в темноте.
      Садимся в самолет, я и Виталий, а те, кого я сманил так или иначе на Байкал: Алеша, Женя, мама,- они остаются. Ох и жук ты, Андрюшка! Почему мне мама этого не сказала? Обрадовалась, что еду учиться, хотя бы и не кинематографии. Но учиться надо, и как следует, если хочешь стать мастером своего дела.
      Ничего. На практику я буду ездить только сюда. Это я решил точно.
      Самолет бежит, взлетает с разбега. Место Виталия у окна, но он предпочел сесть с краю, уступил мне.
      Зурбаган салютует огнями. Скрылся. Байкал как огромное овальное зеркало, в нем отражаются звезды.
      - Не грусти, дружище! - успокаивает меня Виталий.- Знаешь, я так рад, что еду с тобой, а не один. Боюсь один. Спасибо!
      - Так ведь только до Иркутска...
      - Ничего. В Москве меня встретит Света. Обещала. Я один боюсь.
      Все-таки он псих! Такой здоровенный парень боится ехать в Москву один... Думаю, что постепенно это у него пройдет. Он уже стал спокойнее, уравновешеннее. Христина хороший врач. Но пить он бросил не от ее лечения. Душевное удовлетворение - вот что! Так бояться Байкала, как он, и броситься в ледяные волны разводья, искать подо льдом, в сущности, чужого ему парня и спасти его. Если бы меня спас Женя, я принял бы это как должное, но Виталий... какую глыбу страхов, смертельных ужасов пришлось ему сбросить с души, чтоб броситься за мной. Молодец! Теперь он найдет себя. Хорошо бы ему жениться. Вот уж он не будет тосковать по свободе и одиночеству, не потребует себе отдельной комнаты. Дружно будут жить.
      Впрочем, может, в этом случае отдельная комната станет потребностью его жены? Гм.
      Байкал скрылся. Под нами темная тайга, освещенная взошедшей луной. Под нами облака.
      А детство давно кончилось, как-то незаметно, даже не знаю, когда именно.
      Детство позади и никогда больше не вернется, даже если затоскуешь и позовешь его. Бывает ностальгия по стране детства?
      Позади год блужданий, поисков вслепую. Искал отца, а он был рядом, в одном городе, и тосковал по сыну. (Зачем мама запретила ему к нам приходить? Надо было ему помочь в трудный час, и он бы, как Виталий, бросил пить. Эх, отец, отец!..)
      Много мне, много дал этот год... Обрел отца, увидел Байкал, Забайкалье, тайгу. Знакомство с Кириллом сколько мне дало. Хлебнул жизни.
      Виталий задремал. Большинство пассажиров уже спали полулежа в креслах. Ночь. Далеко внизу облака, земли не видно. А я все думал.
      Может, я несправедлив в чем-то (во многом) к матери. Не опекала она меня, пожалуй, никогда. Всегда относилась как к равному (скорее, уж я ее с детства опекал, мою мать-антидушечку). И ее вправду позвали в дорогу мои описания Байкала. Такая эмоциональная, загорается она быстро. А тут еще разбередил ей душу встречей с ее любовью и тем, что он меня признал сыном (поняла так, что ради нее). Уж не такой я опытный шофер, а мне доверяла сначала Христина, затем мама с Таней.
      Сколько их повозил по рудникам и поселкам, с сопки на сопку - а они мне доверяли, как опытному шоферу. И советовались со мной, как со взрослым. Это я сам где-то в глубине души еще продолжал считать себя мальчишкой. Однажды в феврале я вез режиссера и оператора на Вечный Порог. Река буйная, порожистая, еле дала себя сковать льдом, а тут очередное землетрясение. Началась подвижка льдов... грохот, как из орудий.
      Мама с Таней побледнели, как бумага, но и возгласа не издали: боялись помешать мне. Огромные льдины яростно, словно допотопные чудовища, наползали друг на друга.
      До сих пор не понимаю, как я не разбил машину. Остановил, когда вывел на твердую землю.
      Женщины поспешили выйти. Ожидал истерики, а они... стали восторгаться пейзажем.
      Немало шоферов погибли на этих скользких поворотах из-за неисправности тормозов, трансмиссии, рулевого управления. Каким-то чудом меня это миновало ("кому суждено утонуть, того не повесят", говорит старинная пословица), но я понял одно: управлять автомобилем нисколько не легче, чем самолетом или кораблем. Так уж лучше водить самолет или космический корабль.
      У меня редкая мать. Умница, красивая, добрая, талантливая, да еще антидушечка!
      А отец... Милый Андрей Николаевич. Как его уважают сибиряки и любят.
      Не мудрствуя лукаво, надо быть в жизни такими, как они, как тот же Кирилл, чуждый всякого карьеризма и расчета.
      Мама приехала искать здесь людей из будущего, редких и прекрасных, сияющих, как солнечные блики на коре дерева. А она сама, ее муж, друзья и есть люди будущего. Даже мой родной отец Евгений Никольский... Пусть он оказался хрупок духом и не смог простить и примириться с непризнанием, но он много трудился, размышлял, мечтал. Создать столько полотен!.. Теперь же в Москве большая выставка его картин, этюдов-эскизов. Тот критик, что не желал писать о нем рецензии, утверждая - "он же не в фокусе", и он теперь вынужден признать его труд посмертно и сказать: картины Никольского так чисты и одухотворенны, так необычны, словно пришли к нам из Будущего.
      Теперь Никольский в фокусе... после смерти. Бедный отец мой!
      Я вдруг вспомнил одного шофера с нашей автобазы. Он ездил по тем же дорогам, что и я (других-то еще не настроили), попадал в те же пургу, дождь, гололед и сказал, увольняясь: "Хватит, дураков нет, ишачить в таких условиях я больше не могу". Он уехал. Бежал от трудностей... А мне почему-то кажется, что настоящих трудностей я так и не дождался. Почему? И вдруг, поняв, я зашелся смехом, затыкая себе ладонью рот, чтоб не будить никого. Мой милейший тренер Чешков!.. Готовя нас к международным соревнованиям, он создал нам с Мариной поистине экстремальные условия. Ну да, в этом все дело. Мне после его тренировок (под открытым небом в любую погоду) все кажется под силу.
      Тому парню, что бежал от трудностей, пройти бы курс тренировок у Чешкова.
      Ну, что же, кажется, и ему я должен сказать спасибо. Но не за Марину. И конечно, Чешков отнюдь не человек из Будущего, с которого надо брать пример.
      Я вытащил из кармана последнее письмо Маринки и записку мамы в запечатанном конверте, которую она мне сунула уже на аэродроме: "Прочтешь, когда почувствуешь себя одиноким..." Я еще не почувствовал, но любопытство взяло верх, и я прочел.
      Вот что писала мама:
      "Милый сын мой, Андрюша! Прости, что я тебя не сразу поняла, а должна была бы... но после раздумья поняла: ты - художник! Ты родился художником, унаследовав талант от родного отца (вину перед ним я буду ощущать всю свою оставшуюся жизнь).
      Возможно, из тебя выйдет более крупный художник... Меня смущает, что едешь ты учиться отнюдь не в художественный институт. Но может, так и надо?..
      Ты прошел такую закалку у Чешкова, после которой работу в экстремальных условиях принял как что-то самое обычное ("Как работается, сынок?" "Нормально" ), и это все оказалось так надо.
      Ты знаешь, я верю в тебя, сын. Может, ты захочешь стать космонавтом. И в это верю - станешь!
      Я никогда не увлекалась фантастикой, но я верю, что ты, если захочешь крепко, будешь еще работать на Луне или на Марсе.
      Или полетишь в звездном корабле на один из спутников Юпитера. Всему верю, потому что однажды ошиблась в тебе: признаюсь, думала, что ты не выдержишь в Забайкалье, сбежишь.
      А ты не только не сбежал, но заслужил в свои семнадцать лет уважение таких людей, как Виринея Егоровна, Кузькин, Алеша, Кирилл Дроздов, Христина и твои товарищи шоферы.
      Желаю тебе радости. Пусть сбудется твоя самая заветная мечта!.. Целую крепко, твоя мама".
      Славная моя мама, милая антидушечка. С мамой мне повезло. А перед отцом я тоже чувствую себя виноватым. Интересно, чувствуют ли себя виноватыми те, кто не пожелал его признать при жизни?
      А вот что писала Маринка:
      "Дорогой Андрей! Спасибо за твое доброе письмо. Читаю его и перечитываю. Дала его прочесть и маме, и дяде, и девчонкам. Ведь в письме не было ничего такого особенного, чего нельзя было бы прочесть всем.
      Какие там в Зурбагане интересные люди. Хотелось бы мне познакомиться с Кириллом Дроздовым. А сколько лет Таисии Константиновне Тереховой?
      Дядя Яша собирается побывать на Байкале, повидать своих друзей, супругов Болдыревых (до чего же он радовался, что они опять вместе!), познакомиться с Кириллом Дроздовым, он его очень заинтересовал. Меня тоже!
      У дяди Яши большая радость: выходит собрание сочинений в пяти томах. Он хочет путешествовать и меня с собой возьмет в Зурбаган. И... вдруг я останусь в Зурбагане тренером по фигурному катанию? Там же нужны тренеры, ты сам писал об этом. Буду учить детей фигурному катанию, раз мне самой это уже невозможно...
      До свидания, Андрюша, целую, твоя Марина".
      Пряча письмо в карман, подумал, что от Маринки станется приехать в Зурбаган. Да смысла ей нет сюда ехать, раз я уезжаю учиться на летчика.
      А Маринке что-то грустно... Почему? Милая, славная моя Маринка, я непременно должен ее полюбить! Я выглянул в иллюминатор.
      Там внизу под облаками еще клубилась, стлалась темная ночь, а мы в самолете уже видели в иллюминаторы зарю, захватившую полнеба.
      Нежные, чистые краски - синие, сиреневые, лиловые, розовые, золотистые, оранжевые, желтые. Еще только рассвет, но какая же насыщенность светом. Какое огромное небо, полное цвета и света. Так бы схватил кисти, краски и нанес бы это все на холст.
      По совету мамы я вез с собой краски, кисти, полотна, мои две незаконченные картины (все Байкал), может, будет время поработать.
      Я стану летчиком, быть может, даже космонавтом, но всю мою жизнь я буду художником, подобно Алексею Архиповичу Леонову. Два любимых художника есть у меня, у которых я буду очень долго учиться: пейзажист Евгений Никольский (мой родной отец!) и художник-фантаст Андрей Соколов.
      До чего же славно, когда ты нашел призвание!
      Я не спал ночь, но мне не хотелось спать, я был слишком счастлив. И еще я думал, что, куда бы ни забросила меня судьба, я никогда не смогу заблудиться, потому что отныне всегда буду слышать позывные Зурбагана, чистые, нежные, влекущие, торжественные, прекрасные, как утренняя заря над Байкалом, и они мне укажут путь.
      Глава четырнадцатая, неожиданная
      СВЕТ И ЦВЕТ
      (Обретение себя)
      Вот бы и поставить на этом точку: как я лечу через Байкал на самолете, чтобы стать летчиком, а может, и космонавтом. Такой счастливый, что нашел свое призвание - небо. Летать в самое небо, жадно всматриваться в его краски, чтоб перенести на холст это чудо. Но когда я вспоминал, что из кабины управления современного самолета не увидишь неба, а только сложные приборы, меня передергивало. Я отгонял эти мысли, как мух.
      В Иркутск мы прибыли рано утром... Утро, как известно, мудренее вечера, но это утро было самое мудрое и... самое холодное. Утро отрезвления, будто меня обливали ледяной водой...
      А тут еще Виталий... В Иркутске на него напал страх. Он боялся отойти от меня, как маленький, который боится потерять в толпе маму.
      - Ты меня не бросай, Андрюша,- лепетал этот рослый, красивый парень,ты меня хоть в самолет посади.
      Но по дороге на аэродром начал убеждать проводить его до Москвы.
      - Подумай, Марину свою увидишь! - соблазнял он меня.- А по Москве разве не соскучился? Это же твоя родина...
      - У меня же послезавтра начало занятий!
      - Каких еще занятий?
      - Ты что, с луны свалился? Не знаешь, что я курсант летного училища?
      - Нет, это ты свалился, откуда уж не знаю. Ни с того ни с сего летчик! Ты же художник! Ну, посмотри на себя со стороны. Собрался в летное училище. Кто ж так снаряжается в летное? Это мольберт, да? А эта штука для чего?
      - Тубус это, там этюды, картины...
      - Ага. А это что - дипломат, что ли?
      - Этюдник! - заорал я.
      - Если там умные люди, попрут они сдавать тебя в художественный, понял? Художник ты. В Москву надо.
      - Иди к черту! Там меня ждут не дождутся, в художественном. Как же!.. И... поздно уже. У меня здесь документы. Приняли меня. Понимаешь, приняли! Назад хода нет.
      - Ерунда, а если был ошибочный ход?
      - Ну тебя!
      Он убеждал меня всю дорогу и так разбередил душу, что хоть плачь.
      На аэродром мы приехали рано и, позавтракав, устроились в зале ожидания в уютном уголке, где уже сидел красивый сероглазый мужчина лет за шестьдесят, гладко выбритый, в модном, явно зарубежном костюме. Багаж почти как у меня... чемоданчик, правда, подороже, из настоящей кожи, мольберт, тубус, этюдник через плечо.
      Я сразу уставился на него, раздумывая и не решаясь заговорить. Он, кажется, тоже не прочь был поговорить. Первым осмелился Виталий:
      - Простите, вы художник?
      Незнакомец представился: художник Михаил Михайлович Протасов, москвич, но родом из Иркутской области. Регулярно ездит навещать мать и сестру-агронома, а также писать этюды. Сейчас работает над серией портретов: "Сибиряки конца двадцатого века".
      - Молодой человек тоже художник? - любезно поинтересовался он мною, кивнув на мольберт.
      Тоже, как вам это понравится! До чего славный!
      - Я не художник, я курсант летного училища. Еду на занятия.
      - А это? - снова кивнул он на этюдник и прочее.
      - Это... просто я уже не могу не писать, вот и взял с собой. Виталий вертелся, будто сидел на раскаленной сковороде, и с ходу выпалил Протасову всю мою биографию, не зажмешь ведь ему рот.
      Михаил Михайлович посмотрел на часы.
      - Покажи, пожалуйста, свои работы,- обратился он ко мне.
      - Да они не закончены...
      - Ничего, покажи наброски.
      Что поделаешь, откровенно говоря, мне было любопытно, что скажет этот столичный художник, специалист.
      Особенно Протасова поразила картина "Байкал священный". Байкал с высоты... Помните, я стоял на краю высоченного обрыва и впервые понял, почему Байкал в народе называли священным. Как я был тогда душевно потрясен, и как мне потом отчаянно хотелось перенести на холст это пронзившее меня ощущение тайны и благоговения.
      - Ну, парень...- сказал художник.- Да у тебя же талант божьей милостью, как говаривали в старину наши учителя. Думаю, нет, уверен, что твоя встреча с Байкалом была для тебя редкой удачей, которая может обернуться творческим счастьем. А теперь познакомимся вплотную...- Он назвал училище, в котором вел отделение живописи. И заявил, что он меня не отпустит, заберет в Москву, билеты возьмем на ночной рейс.
      - Но меня приняли в летное... неловко.
      - Я сам объясню им все и заберу твои документы.
      И так как я еще мялся в нерешительности, Протасов спокойно и веско сказал:
      - Искусство требует человека целиком. Ни с кем делить его не любит. И самый большой грех - зарыть свой талант в землю. Пошли, ребята, пора.
      Так я не стал ни летчиком, ни космонавтом, потому что меня приняли на отделение живописи.
      Мама ожидала от меня телеграмму из летной школы, вместо того получила из Москвы. Представляю, как она всплескивала руками и кричала: "Это, конечно, очень хорошо, что он будет художником, он же так талантлив, но... так молниеносно принимать решения?! Нет бы сесть, подумать, посоветоваться... Легкость в мыслях необыкновенная. Ну и жук!"
      Виталий восстановился на третьем курсе.
      Был я, конечно, у Марины, уже на Кутузовском проспекте: ее родители вернулись из дальнего плавания. Маринка готовится к поступлению в университет на биологический. Хочет стать генетиком.
      Но у Маринки я был уже потом. Первым долгом я навестил жену своего покойного отца художника Никольского. Жил Никольский на набережной Мориса Тореза, на пятом этаже. Из окон было видно небо, Москву-реку, в которой отражались небо и Кремль - его каменные стены, древние храмы и темно-зеленые деревья.
      Квартира была двухкомнатной: большую угловую комнату с балконом занимал когда-то Никольский. Все сохранилось, как при нем,- и это была мастерская.
      - Он здесь и жил и работал? - удивился я.
      - Дали ему мастерскую, одну на двоих, но напарник мешал ему работать: чересчур говорливый был... Выпьешь кофе?
      - Спасибо. С удовольствием.- За кофе Мартина Яновна сказала, запинаясь:
      - Тебе до сих пор не сообщили... Евгений Сергеевич ведь был... твоим отцом.
      - Я знаю, теперь уже знаю. Жаль, что мне не сказали раньше. А я ведь поступил учиться в художественное... Отделение живописи. Он был бы доволен, мой отец.
      - Да, он очень бы обрадовался. И я рада. Будет два художника, отец и сын, как два Рериха - Николай Рерих и Святослав Рерих. Если бы ты еще его фамилию взял... как псевдоним. Художники тоже иногда берут псевдонимы, как и артисты.
      - Подумаю,- сказал я, чтобы не обидеть ее.
      - Эти все картины твои, Андрюша, все этюды, и краски, и кисти. Все твое. Я предлагала Ксении Филипповне, но она отказалась наотрез, квартиру, мол, захламлять...
      - Теперь у мамы большая квартира. Я возьму все, что отец хотел мне оставить. А вы отберите все, что вам дорого.
      Когда я собрался уходить, Мартина Яновна несмело произнесла:
      - Ты будешь меня навещать иногда? Я совсем одна осталась. Я тебе много расскажу о твоем отце.
      - Спасибо. Я буду к вам заходить.
      Я шел домой по опустевшей Москве - было уже поздно, кончились последние, сеансы в кино - и думал о маме, об Андрее Николаевиче, Алеше, Христине, Тасе, Дроздове, Кузькине, моих приятелях-шоферах, с кем я работал целый год.
      На первую же практику я поеду в Зурбаган. Протасов обещал мне это твердо. Он сказал: "Каждую практику будешь ездить на Байкал, ты с ним связан духовно".
      А когда будут осваивать Марс (или Луну) - художники ведь тоже понадобятся. В двадцать первом веке без них никак не обойдутся!..
      ...Время летит, о как стремительно, словно космический корабль. Уже разменяли последнее десятилетие XX века...
      Мы живем по-прежнему вдвоем с мамой. Мама уже давно закончила свой документальный фильм. Он выходит на экраны. А сейчас она рвется поставить художественный фильм на тему освоения Сибири.
      Отец обещал, еще в позапрошлом году, что переедет в Москву вслед за мамой, но... Видимо, не в силах расстаться со своим НИИ "Проблемы Севера", уж очень интересные разворачиваются там работы.
      А я заканчиваю институт... С отличием. Моя дипломная работа "Утро Зурбагана" вместе с двумя картинами (как ни странно, ведь я тогда еще не был художником, среди них моя первая картина "Байкал священный"). Практику я всегда проходил в Зурбагане.
      В этот вечер Марина была у нас. Я угостил ее вкусными пончиками собственного изготовления (научился у Алеши).
      Утром мы с Мариной отнесли заявление в загс и теперь с азартом строили планы на будущее.
      Мама, красивая, элегантная, молодая, не без грусти смотрела на нас.
      Все-таки я не пойму, где вы собираетесь работать? - спросила мама.
      - Марина - в НИИ "Проблемы Севера", генетиком в отделе Христины Даль, а я хочу написать серию картин о Забайкалье.
      - Но это не оплачивается, насколько мне известно. Конечно, мы всегда согласны тебе помочь материально, но при твоей гордыне...
      - Понимаю, мама, тебя беспокоит мой денежный заработок. Конечно, над этой серией я могу работать и два, и три года. Ни на чьем иждивении я жить не собираюсь. Могу работать художником в театре, учителем рисования, дизайнером.
      В тот вечер мы еще не знали, что ректорат института добьется мне заказа на серию картин о Байкале.
      Марина с тревогой смотрела на меня, ей очень хотелось сказать: "Подумаешь, в случае чего проживем на мою зарплату", но она не посмела. С детства я привык читать ее мысли по глазам как по книге.
      - Андрей,- спросила Марина,- а где та запись на кассете - "Позывные Зурбагана"? Я давно ее не слушала.
      - Она в секретере. Вот.
      - Поставь, пожалуйста.
      Я поставил кассету, включил магнитофон и сел возле мамы. Марина стояла у магнитофона, хрупкая, тоненькая, с огромными синими, необычайно светлыми глазами, как у ее матери и дяди.
      Вот она эта потрясающая мелодия... Одна музыкальная фраза и так много вместила в себя: щемящую грусть, ликование радости, торжественность и торжество. Воистину Байкал Священный.
      Мы долго молчали.