Я сел рядом и прижался лбом к ее теплому плечу. Я чувствовал себя таким счастливым. И вдруг рассказал ей о том, какое впечатление произвела на меня Таисия Константиновна.
      Мама немного удивилась.
      - Она тебе нравится? Жена Чугунова...
      - Нравится - не то слово.
      - А какое слово нужно?
      - Не знаю даже. Она меня потрясла. А от Чугунова она уйдет, вот увидишь. Ее прежняя фамилия Терехова.
      - Ну и ну!
      - Об Андрее Николаевиче беспокоишься?
      - Да.
      - Ты думаешь, его снимут? Ерунда. Его же все здесь уважают и любят.
      - Я знаю, но... секретарь обкома тоже его уважает, знает давно, он и выдвинул его кандидатуру на пост директора... однако теперь, когда здесь эта комиссия из Москвы, настроенная против, он помалкивает. Пойми, что мне лично было бы по душе, если бы его сняли. Без работы не останется. Уже предложили ему заведование отделом в институтах Иркутска, Улан-Удэ. Консультант нашего документального фильма "Солнечные блики на коре дерева". Работы хватит. Но ему будет тяжело и обидно, а я не хочу, чтоб у него были отрицательные эмоции. Я его люблю.
      - Мама, не забывай, что за папу там сейчас борются сибиряки.
      - Ну и что?
      - А то, никакие посторонние соображения их не отвлекут от главного. Короче, они все равно отстоят Болдырева, пусть комиссия хоть кол им на голове тешет. Я уже их понял, сибиряков. Отец-то ведь тоже сибиряк. В Москве он лишь учился.
      Мама задумалась. Раздался звонок в дверь. У отца был, конечно, свой ключ, но, когда ему было что рассказать, он всегда звонил.
      Я бросился отпирать, мама вышла в переднюю за мной, включила яркий свет.
      Андрей Николаевич смущенно и радостно улыбался: сибиряки его не предали, как я и ожидал. Досталось-то Чугунову.
      - Андрей! - испуганно вскричал Виталий. Перед нами дымилась темная узкая трещина; она медленно увеличивалась.
      Машины, идущие впереди, все прошли, лед треснул только что. Но трещина была менее полуметра, можно еще проскочить...
      Виталия трясло, он, задыхаясь, что-то бормотал. Я разобрал лишь одно полное ужаса "Байкал!"...
      Я быстро открыл дверь:
      - Прыгай на лед и отбегай подальше. Быстрее!
      Он не заставил меня просить дважды и тотчас выпрыгнул, захлопнув за собой дверь (по-моему, он это сделал уже бессознательно). Я увеличил скорость, и машина благополучно перескочила через разрыв во льду. Мельком я увидел, что грузовик, следовавший за мной, остановился.
      Идущие впереди уходили все дальше, они еще не обнаружили катастрофу. Может, в этот момент никакой катастрофы еще и не было, а произошло все через минуту-две.
      ...Лед как бы расступился с грозным протяжным гулом, и тяжелая машина мгновенно ушла под воду. Провалилась. Это было нереально, это было как очень страшный сон.
      В кабине еще был воздух, а за стеклом вода, и так жутко было бы открывать дверь и впускать столб воды. Но пока я дышал, в оцепенении глядя сквозь стекло, машина быстро погружалась в воду. Каждые сотые доли секунды она стремительно уходила вниз, и я вспомнил, как глубок Байкал - самое глубокое озеро на нашей планете.
      Я взял себя в руки, сбросил с плеч кожаную куртку на меху, пиджак и стал торопливо открывать дверь, но масса воды прижимала ее, не давая открыться. Тогда я схватил гаечный ключ и изо всей силы ударил по стеклу. Вода хлынула в кабину, но дверь теперь открылась. Выбравшись из машины, я постарался отплыть от нее подальше, что далось с трудом: машина, уходя на дно, увлекала меня за собою. Все. Грузовик Виталия ушел на дно. Я был один в сумрачном пространстве.
      Вода была так холодна, что обжигала, как кипяток, Я отлично плавал, умел нырять, но... сколько я мог протерпеть не дыша? Сколько еще осталось мне минут, секунд?
      Страх рванулся во мне и повис тяжелыми гирями, от которых руки и ноги сразу стали ватными...
      Страх был смертелен, и я решительно оборвал тяжелые гири.
      Глаза у меня были широко раскрыты, и я понял, что посветлело. А в следующую минуту я ударился головой о лед, как о потолок. Подо льдом было свое течение, и оно отнесло меня - куда, в какую сторону?
      Я бился о лед, как птица, залетевшая в комнату, бьется об оконное стекло. Но я подавил в себе страх, зная, что тогда мне конец.
      Начались муки удушья. Я знал, что мне осталось сознавать самое большое - две-три минуты, затем придет мрак.
      - Спокойно, Андрей! - приказал я себе.- Спокойно.
      Я медленно повернулся вокруг своей "оси", всматриваясь в толщу воды, ища, где светлее. Мне показалось, что слева вроде посветлее, и я поплыл туда, стукаясь головой и плечами о толстый лед. Я задыхался. Удушье сжимало горло, раздирало грудь, в глазах потемнело, ноги свело судорогой, рук я не чувствовал. Сколько я уже был в воде - минуту, три, пять, больше? Больше человек не выдержит, я об этом знал.
      И вот в эти последние мгновения, перед тем как время исчезло совсем, оно вдруг взорвалось, ослепив меня ярчайшей, ослепительной вспышкой образов.
      Это трудно объяснить, но мне хочется, чтоб меня поняли... Мысли тысячи образов - работали сразу по множеству каналов одновременно - никогда не представлял даже, что такое возможно. Одновременно "вспоминалась вся моя жизнь, все, что я пережил, перечувствовал, передумал за мои семнадцать лет. И то, какой могла бы быть моя жизнь, мое будущее, останься я жив. Вот когда я вдруг явственно осознал свое призвание, для чего я родился на свет и какими путями идти к нему - к своему призванию. И в то же время я как бы охватил целиком жизнь мамы, отца, Алеши, Таси, Виталия, Жени, Маргариты, Марины, Кирилла и еще многих-многих людей, которых я знал совсем немного. И одновременно я видел свою родину - Россию - от Ледовитого океана до песков Кара-Кума. Не Марс, не какие-то неведомые планеты, не пустой космос (зачем он мне сдался?) а мою Россию, для которой так страстно хотелось жить и которую, расставаясь с ней навечно, я любил, как мать,- нет, еще больше, любил до исступления, до страсти и понимал всю ее историю (даже будущее ее) со всеми ее взлетами и падениями, ошибками, недостатками и победами. Уже не потрудиться для нее, не поплакать и не порадоваться. Уже не жить для нее... уже не жить!
      И вдруг, все перекрывая, всплыло впервые то, что я не помнил до этого совсем,- как я, маленький, стою в кроватке и протягиваю руки к отцу родному отцу, Евгению Николаевичу, а он берет меня на руки и крепко прижимает к себе. Мама что-то делает у стола, спиной к нам, вот она вышла.
      - Сыночек! - шепчет Никольский.- Мой сыночек! Больше я не видел воды, льда над головой, это все исчезло, осталось лишь лицо Никольского - не таким, каким я видел его в больнице - умирающим, но молодым и прекрасным.
      Он ждал меня. Это было последнее, что я видел. Все померкло, исчезло, сначала пространство, затем время. Я уже умирал. Или уже умер?
      Кому - память,
      Кому - слава,
      Кому - темная вода!
      Мне досталась темная ледяная вода, и даже не на войне.
      Но не в ледяных водах Байкала мне суждено было умереть (признаться, мне вообще не верится, что я когда-нибудь умру). Жизнь дала о себе знать болью, тошнотой, ознобом - суровое пробуждение.
      Я лежал животом на чьем-то колене, голова и ноги на льду, кто-то решительно хлопал меня по спине. Ветер нес тысячи острых иголок.
      - Хватит,- послышался чей-то знакомый голос,- вода уже вся вышла. Ребята, он дышит! Не надо никакого искусственного дыхания.
      - Он пришел в себя. Андрюша!!!
      - Мы его простудим.
      - Одевай его скорее.
      - В машину сначала.
      Вокруг меня столпились шоферы - испуганные, сочувственные, суровые, обветренные, но какие ласковые, добрые лица.
      - Где Виталий? - спросил я, и меня вырвало остатками воды.
      - Нахлебался парень! - вздохнул кто-то.
      Меня перенесли в кабину вездехода - я порывался идти сам,- мельком я видел бледное с закушенной губой лицо Тани Авессаломовой, она... она снимала мое спасение. С меня стащили все мокрое, набросили сухое и укутали в тулуп. В кабине я увидел заплаканную маму и Виталия в одеяле.
      - Ты разве тоже тонул? - спросил я.
      - Он нырял, чтоб найти тебя,- сказал шофер Евдокимов, заворачивая вездеход назад в Зурбаган. Это был головной тягач, проводники вместе с оператором Таней сели в грузовик. Машины уходили в обход разводья. Кто-то, кажется, шел впереди, осматривая лед. Я это видел боковым зрением - смотрел на Виталия.
      - Ты нырял, чтоб спасти меня... в Байкал?! - несказанно изумился я.
      - На длинной веревке, петлю надели под мышки,- неловко усмехнулся Виталий.- Хорошо, что веревка такая, подходящая, нашлась.
      - Ни за что без веревки не выезжаем,- сказал Евдокимов и подергал себя за рыжий ус.- Байкал, он коварный, мало ли что случится. Вы согрелись, ребята?
      Я все никак не мог избавиться от удивления, очень поразил меня Виталий. Поняв мое удивление, он коротко объяснил:
      - От своей машины уже бежал Алеша. Чего доброго, бросился бы в разводину, с температурой-то. Ну, я и заторопился.
      - Он там самый молодой оказался,- пояснил Евдокимов.- У кого радикулит, у кого ревматизм или почки больные. Ну, они ему петлю под мышки затянули, договорились, что в случае немоготы два раза дернуть веревку. Он и прыгнул в Байкал. Молодец парень! Э нами старый ненец был, он коренной байкалец, родился тут, из рыбаков. Так он указал, куда течение тебя понесет... Кабы не он, не Кузьмич значит, тыкался бы Виталий, как щенок, в разные стороны, а так он быстро, однако, тебя нашел. Все же после второго ныряния.
      - Страшно было? - тихо спросил я.
      Виталий улыбнулся. Какой же ясной была эта улыбка, без примеси каких-либо смутных чувств.
      - Некогда было бояться, Андрей. Если я чего и боялся, так чтоб ты не потонул и чтоб Алеша в воду не полез тебя искать... тогда хана ему была бы грипп ведь.
      Хорошо все, что хорошо кончается.
      - Ты герой, Виталий! - сказала мама.- Наш оператор сняла тебя для документальной ленты, о твоей храбрости узнает весь Союз.
      Виталий тихонько толкнул меня локтем. Он был смущен.
      - Ничего,- шепнул я ему,- пускай Света с полковником посмотрят.
      Однако это был еще не конец. К вечеру мы оба лежали в больнице с температурой под сорок: крупозное воспаление легких на почве переохлаждения.
      У обоих кашель, потрясающий озноб, боль в боку и прочие "прелести".
      У обоих начались осложнения, но Виталий заболел гораздо серьезнее, хотя и находился в воде меньше. Поражение сердечно-сосудистой системы, застой крови... вплоть до отека легких. Врачи испугались за его жизнь. Еле отходили беднягу.
      Мое осложнение (на центральную нервную систему) не так бросалось в глаза: резкие головные боли, возбужденное состояние и кошмары - мучительные кошмары, едва я забудусь сном.
      Я не знал еще тогда, что это надолго, быть может, навсегда. До сих пор мне снится, как я бьюсь снизу о толстый непробиваемый лед в синеватой воде, борясь с подводным течением, которое тащит меня все дальше и дальше в глубину... Все толще лед, все темнее вода, и бьются в мозгу привязавшиеся слова Твардовского:
      Кому - память,
      Кому - слава,
      Кому - темная вода.
      И мама, дежурившая ночью, осторожно будит меня... не спрашивает: и так знает, что мне снится что-то очень страшное. Она и за Виталием ходила, как мать, я даже не ожидал от нее.
      Наконец мы стали выздоравливать, медленнее, чем можно было ожидать от двух здоровых парней.
      Теперь ночью никто не дежурил возле нас (в тяжелые дни они сменяли друг друга: мама, отец, Алеша, Женя), зато днем кто только не навещал нас. Все шли с передачами и новостями.
      Приходили водители с автобазы, рассказывали, что о нас написали в стенной и районной газете, как о героях. (Ведь я пытался спасти машину, когда, высадив Виталия, перескочил через полуметровую трещину. Я не мог знать, что Байкал вдруг разверзнется и машина уйдет на дно.)
      Зашел отец, расцеловал нас обоих. Похвастался тем, что ему удалось заполучить в НИИ "Проблемы Севера" молодого доктора наук из Москвы и что он добился для него однокомнатной секции во вновь отстроенном доме. Он предлагал Алеше место лаборанта, но Алеша отказался наотрез оставить свою пекарню.
      - Когда окончу институт,- сказал он.
      Пожалуй, я должен был начать с новостей мамы. Она зарегистрировала свой брак с Андреем Николаевичем, не ожидая моего выздоровления.
      Они зарегистрировались и поспешили ко мне в больницу.
      Через неделю мама пришла сияющая и сообщила, что они поменяли свою однокомнатную квартиру в центре Зурбагана на трехкомнатную, тоже в центре, и уже перебрались. Меня ждала отдельная комната. А Алеша?
      - Какой же дурак сменял три на одну? - вяло поинтересовался я.
      Мама усмехнулась.
      - Совсем не дурак, а очень умная женщина, которая тебе весьма нравится. Я даже побаиваюсь, что ты в нее влюбишься.
      - Таисия Константиновна? Но как же это согласился Чугунов?
      Оказывается, Чугунова забрали работать в Москву в трест. Квартира у него в Москве была. Четырехкомнатная. Там воспитывались двое его детишек от первой жены, под присмотром Тасиных родителей.
      Таисия Константиновна подала на развод, а пока поменяла три комнаты на одну.
      Это неудивительно, я сразу понял, что больше с Чугуновым она жить не будет. Меня удивляло, что мама устраивается так... основательно.
      Впрочем, она всегда устраивалась как следует, даже если в гостинице, даже если на несколько дней. Я вспомнил, как, едва войдя в номер гостиницы или в Доме творчества, мама начинала с перестановки мебели, иногда - к великому возмущению уборщицы и администратора.
      Отец приносит свои новости. Он остался директором НИИ и, по моим наблюдениям, стал как-то более уверен в себе, более настойчив и тверд.
      На алюминиевом заводе открыли новый цех, где будут делать... дирижабль. Ледовую дорогу через Байкал собираются постепенно закрыть: хватит ежегодных жертв (меня спасли каким-то чудом). С Байкалом шутки плохи.
      Вот именно. Когда я вспоминаю, как ветер нес лодку "Ча-ча-ча", словно воздушный корабль, и как он оставил от нее мокрое пятно на скале... Да...
      Я спросил у отца, а дирижабль не может отнести и стукнуть о гранитный утес?
      - А метеорология на что? - возразил отец.
      Началась постройка Дворца спорта, секция фигурного катания будет функционировать круглый год. Таково желание родителей. Отец уверен, что руководство секцией я возьму на себя. Я охотно согласился.
      Пришел Женя. Он собирался ехать в Тынду на конкурс исполнителей песен и гитаристов. Пока мы болели, конкурс прошел в Зурбаганском районе. Женя занял первое место.
      Мы с Виталием его от души поздравили.
      - Как дочка, привыкает? - спросил я. Красивое лицо его омрачилось.
      - На все кричит: мое! На игрушки, на сласти, на одежду - на все буквально. Приучили! Такая собственница растет, ужас!
      - Подожди, сколько этой "собственнице" лет?
      - Два года на днях будет.
      - Отучится. Лучше скажи, как к ней относится твоя жена?
      - Маргарита хорошо к ней относится, Аленка тоже. Добрые они обе. А моя нет...
      - И твоя дочка будет доброй. Она еще просто мала.
      - Надеюсь. А пока... глаза завидущие, руки загребущие. Аленка лучше.
      - Не любишь ты свою дочку.
      - Пока нет.
      - Ой, Женя!
      - Я же ее не обижаю.
      - Женя,- вдруг вмешался Виталий,- если так и не полюбишь, лучше отдать деду с бабкой. Они же в ней души не чают.
      - Никогда. Они сделают ее моральным уродом, как свою дочь, жену мою покойную. Ну, ребята, поправляйтесь...
      Приходил каждый день Алеша, какой-то грустный, я не мог понять почему. Занятия его шли успешно, он уже отослал несколько контрольных работ. О работе в пекарне и говорить нечего, "Алешин хлеб" славился по всему Забайкалью, к Алеше приезжали пекари за рецептом и советом. Я поправлялся, а он становился все печальнее.
      Мне показалось, я все понял, когда меня навестили Кирилл Дроздов и Христина Даль. Что ж... Видно, добрый и милый Алеша не существовал для нее как мужчина. Конечно, прежде ей мешал Андрей Николаевич, которого она любила, еще будучи студенткой, когда ездили с ним вместе в экспедицию. Теперь она потеряла его навсегда, тягостно пережила эту потерю, может, примирилась с мыслью, что навсегда останется одинокой.
      Кирилл сумеет влюбить ее в себя, это не Алеша с его вечной неуверенностью в себе.
      И конечно, Кирилл был красивее Алеши, тоньше, изящнее.
      Когда они ушли, тепло попрощавшись и тоже оставив обильную передачу, пришел Алеша. Долго сидел в палате и все как-то присматривался ко мне.
      - Что-то в тебе изменилось, Андрей,- произнес он задумчиво.- Если бы это могло быть, я бы сказал, что с тобой что-то произошло там, в озере...
      - Заглянул смерти в глаза,- глубокомысленно заметил Виталий.
      В начале апреля меня выписали из больницы. Виталия оставили еще на недельку. В больнице ему нравилось, и он отнюдь не спешил выписываться.
      За мной приехали отец и мать. Отвезли на новую квартиру. Мне отвели чудесную солнечную комнатку с балконом, какой у меня не было и в Москве. Четвертый этаж. Вид на Ыйдыгу и синеющую вдали тайгу. И до чего мама мне все уютно устроила... Хотя надеялась, что я уеду летом в Москву учиться.
      Она уже подговаривалась насчет кинооператорского факультета. Отцу хотелось, чтоб я шел на геологический, но он-то, конечно, давления не оказывал. Кирилл советовал на физический, Христина - на медицинский. Алеша с интересом ожидал, что я выберу.
      Никто не знал, что я уже выбрал. Выбрал перед смертью, когда бился головой и плечами о ледяной потолок, а ледяная байкальская вода захлестывала мне легкие. Именно в этот момент я вдруг понял, в чем состоит мое призвание.
      Меня поражало одно: как я не понял этого раньше?
      Это же надо, коньки, когда летишь со скоростью ветра с простертыми вперед руками, освоение Марса, Луны - увлекался всем этим, бродил вокруг да около и не понимал. Ощущать свое призвание и не осмыслить его...
      Завтра же узнаю точно условия приема и никому ни слова, пока меня не примут.
      Вечером я позвонил Алеше, что иду к нему, и, несмотря на протесты мамы (тебе надо полежать еще несколько дней), отправился в пекарню.
      Открыл мне Миша. Круглое лицо его сияло неописуемым блаженством. На радостях он обнял меня.
      - Ты что, женишься? - догадался я. Миша не то удивился, не то обиделся.
      - Я же тебе еще месяц назад сказал.
      - А чего же ты сияешь? Миша махнул рукой:
      - Тебе Алешу? Иди наверх, он у Христины. Оба тебя ждут. Я поднялся по узкой лесенке. Дверь была приоткрыта. Я стукнул разок-другой и вошел.
      Сказать, что я изумился, значит ничего не сказать. Я просто-напросто обалдел (по-моему, очень выразительное слово): на тахте сидели Алеша и Христина и целовались...
      - Если эт-то с-серьезно, п-поздравляю!..-- от волнения я вдруг стал заикаться. Уж очень мне хотелось счастья для моего друга.- В-вы п-по-ж-женитесь?
      - Надо полагать, если у Алеши не обнаружится какая-нибудь первая жена.
      - У н-него н-нет ж-жены! - заверил я.
      - Очень рада,- серьезно сказала Христина и чмокнула Алешу в щеку.
      - У м-меня есть для вас свадебный подарок,- сообщил я поспешно.
      - Ой, Андрюшенька! Какой? - полюбопытствовала Христина.
      - Полагается сюрприз или как?
      - Это все равно ведь. Скажи!
      - Пейзаж художника Никольского.
      После я узнал от Алеши, как Христина отказала Кириллу Дроздову. Она сделала это по возможности мягко, не ущемляя его болезненно обостренного самолюбия.
      - Ведь вы не любите меня, Кирилл,- сказала она ему.- Не надо спорить. Это у вас брак по рассудку. Ничего нет обидного, я не сказала "по расчету", а по рассудку. Вы рассудили: давно пора жениться. Она сибирячка, как я и хотел. Здоровая, красивая, характера спокойного, уравновешенного. Прекрасная наследственность. Будет хорошая мать для моих детей. Врач. Научный работник. Будет помогать мне в работе. Лучше не подберешь. Но вы меня не любите, как любит, к примеру, Алексей Косолапов. А я... я просто боюсь полюбить вас. И еще, простите, по-моему, вы не добрый.
      Алешу-то она не боялась полюбить, и уж Алеша-то был добрый. Это говорю я, Андрей Болдырев.
      Свадьбу Алеши и Христины праздновали в ресторане "Байкал". Приглашенных было много: сотрудники НИИ, медики, шоферы, всякие знакомые ребята. Христина очень приглашала моих отца и мать. Когда мама заикнулась о том, чтоб не идти, я неодобрительно покачал головой:
      - Зачем лишать ее этого удовольствия? Нехорошо как-то. Она и замуж-то выходит поскорее для того, чтоб Андрей Николаевич Болдырев присутствовал при том, как будут кричать "горько".
      - В надежде, что ему и вправду станет горько? - сразу поняла мама.Тогда надо идти.
      Отец заметно расстроился.
      - Ты что, Андрюша, думаешь, она выходит замуж не любя?
      - Где-то я вычитал, что глубина влюбленности определяется предыдущим состоянием человека. А перед этой свадьбой она пережила потерю любимого, одиночество, душевный холод, да и уязвленную гордость, конечно. Алешу она хочет полюбить, но тебя она любила, как никогда, быть может, в жизни не полюбит. Может быть, она будет счастлива.
      - Ты так думаешь? - обескураженно переспросил отец.
      - Уверен в этом.
      Мама обеспокоенно взглянула на мужа.
      - А не будет ли тебе действительно горько, Андрей?
      - Мама, ты же режиссер кино, тебе лучше знать психологию человека! воскликнул я укоризненно.
      Мы отправились на свадьбу втроем. Синеглазая невеста в длинном до пола белом платье была чудо как хороша.
      Свадьба как свадьба. Таня снимала вовсю, бедняжке и поесть было некогда: хотела сделать подарок новобрачным.
      Папе, по-моему, не было горько. Одному Кириллу было действительно грустно и горько.
      Мой свадебный подарок привел всех в восторг.
      Глава тринадцатая
      ВЫБОР
      Прошел год, как началось мое путешествие в тысячи верст. Сегодня вечером я снова делаю шаг по неведомой дороге - куда-то приведет она меня? "
      Выбор сделан. Летчиком - вот кем я буду! Вечером друзья меня провожают в летное училище.
      Когда мама узнала о моем решении, она так расстроилась, что ей впервые в жизни стало плохо с сердцем. Отец хотел вызывать врача, но мама рассердилась:
      - Не надо никакого врача, дайте чего-нибудь сердечного, поскорее.
      Я побежал к соседям, и они даже позавидовали: вот счастливцы- живут, и никаких сердечных средств в квартире нет. Дали валидол, изоланид и кордиамин.
      Мама велела все отнести назад.
      - Я уж лучше элениум,- сказала она.- Не могу понять, в кого ты такой уродился? - поражалась мама.- У него же всегда скоропалительные решения. Нет - сесть и поразмыслить, посоветоваться. Так молниеносно принимает решение! Как ты будешь жить на белом свете?
      - Вовсе нет, я долго обдумывал.
      - Он долго обдумывал!!! Ну, только честно, когда тебе пришло в голову стать летчиком? Где и когда? Отвечай немедленно.
      - В воде подо льдом, в тот день, когда я чуть не погиб.
      - Значит, когда ты тонул, то выбирал себе профессию?
      - Ничего я не выбирал, просто мне открылось вдруг мое призвание. Перед смертью всегда открывается истина.
      - Фантазер ты, Андрюшка!
      - Меня всегда тянуло к себе небо. Я потому и пейзажи Никольского так люблю, что у него семь восьмых картины небо и лишь одна восьмая - земля. Его тоже звало небо, и он тоже не знал. Его отвлекла живопись - его талант. У нас в России никто не писал так потрясающе небо, как художник Никольский, А я... я буду нырять в небо.
      - Не пущу я тебя в летное! - категорически заявила мама.
      - В летное училище не требуется согласия родителей. Я узнавал.
      - Ну и жук ты, Андрюшка! - невольно улыбнулась мама. Отцу я шепнул:
      - Буду водить ваши дирижабли с реактивными двигателями...
      Когда я ездил сдавать экзамены, они меня проводили, как добрые родители. А теперь провожали на учебу. К прощальному обеду мама пригласила наших друзей. Они все пришли: мой друг Алеша с Христиной, Женя Скоморохов с Маргаритой, Виталий, который летел со мной до Иркутска (он твердо решил закончить образование), и, конечно, Таня Авессаломова.
      После обеда мы все перешли в папин кабинет (он так назывался, на самом деле там больше работала мама).
      Посуда осталась немытой, так как обычно мою я, если не в рейсе, а сегодня я был в центре внимания и меня не допустили мыть посуду. Женщины обещали сами вымыть, потом (есть некоторая надежда на Таню и Маргариту).
      Все уселись кто где, поудобнее. Мама принесла чайник с кипятком, растворимый кофе, сгущенное молоко, печенье моего изготовления (рецепт Алеши) и чашку с блюдечком, для себя, остальным сообщила, где находится посуда.
      За посудой отправились два оператора, то есть Таня и я, остальные не шелохнулись: привыкли, что гостям все подают. Ничего, мама скоро заставит их отвыкнуть.
      В Москве, посидев со зваными гостями часок, она обычно заявляла, что умирает с голоду, еда в холодильнике и там что-то такое есть: "надо, кажется, жарить".
      Когда у всех в руках оказались чашки с горячим, как огонь, кофе, мама попросила меня рассказать друзьям, что я "видел и слышал", когда тонул в Байкале и время вдруг взорвалось. (Маме и Алеше я уже рассказывал.)
      - И как ты понял свое призвание, не забудь рассказать,- напомнил Алеша.
      Все, добро улыбаясь, смотрели на меня - да, это были друзья, но я замялся...
      - В чем дело, Андрей? - спросила Христина, не выпуская руки мужа.
      - Терпеть не могу, когда мне не верят,- сказал я,- а то, что произошло, всем покажется невероятным.
      - У тебя полно недостатков, но ты никогда не врешь,- заверила мама.
      - Какие у него недостатки! - покачал головой Алеша.
      - Это у тебя нет! - вздохнула мама.
      - Конечно, полно недостатков, как и у большинства людей, но врать я просто не люблю. И лгунов не жалую,- согласился я с матерью.
      - Мы поверим, скорее начинай рассказывать,- произнес нетерпеливый Женя.
      Я вздохнул и объяснил, как сумел, свое состояние в тот последний миг, перед смертью...
      - Но ты же не умер! - вмешался Виталий.
      - Да, потому что за долю секунды до смерти ты вытащил меня на воздух и вы сразу стали выливать воду из моих легких. Но я умирал, уже время исчезло...
      - Понятно, Андрей, не томи. А вы не перебивайте его! - сказал заинтересованный Кирилл.
      - Ладно, продолжаю. Все детство я мечтал о космических странствиях Луна, Марс, космические орбитальные станции, звездные корабли. И вдруг понял, что ничего этого мне не надо, что мне это теперь даже неинтересно. Что мне дорога только планета Земля, а на ней, по существу, лишь одна шестая часть суши - Россия. Я русский и люблю все русское и свою родину Россию. И одновременно я понял свое призвание. В этот миг я как бы увидел Землю глазами художника, у которого свое видение мира. И я должен был показать это все людям. Я даже увидел себя в будущем, и всех вас, и еще многих, кого вы не знаете. Но... вот теперь уже начинается неправдоподобное...
      - Говори,- приказала мама,- о себе можешь не говорить - нескромно, а о нас расскажи. Начинай со старших.
      Я покраснел, мне было неловко, все же я продолжал:
      - Мама и Таня так радовались. Они получили Ленинскую премию за тот фильм, что сейчас снимают. И мама приступала к многосерийному фильму "Север"... Отец принимал участие в создании этого грандиозного фильма. Он хотел, чтобы непременно засняли все те места, по которым он когда-то проходил с теодолитом,- горы, тайга, болота, побережья рек. И еще я их увидел уже старых... в Москве. Они были вместе и казались влюбленными, как молодые, я видел их ясно.
      - А меня ты видел? - поинтересовался Кирилл, не отрывая от меня заинтересованных, как у ребенка, глаз.
      - Да, именно вас, Кирилл Георгиевич... Вам вручали - Нобелевскую премию. Король Швеции. Вы радовались, как мальчишка, но весь этот парад вас смешил, и вы еле удерживались от смеха.
      - А за что я получил Нобелевскую премию?
      - За что-то... чем теперь еще не занимаетесь.
      - Черт побери!
      - А как ты видел Алешу, ведь ты его видел? - спросил Виталий.
      Алеша испуганно моргнул мне, чтоб помалкивал. Я успокаивающе кивнул ему.
      - Видел, конечно, уже пожилым, таким красивым, осанистым. Он был уже академик, дети... несколько. Близнецы. Не пересчитал. Внуки.
      Алеша облегченно перевел дух. Я его действительно видел. А женой его была Христина...
      Виталий сделал было движение ко мне, он тоже хотел спросить, но чего-то испугался. И хорошо сделал, что не спросил: я видел Христину и Алешу у его могилы.
      - Видел еще Женю,- продолжал я несколько смущенно (нелепо выступать в роли оракула),- Евгений Скоморохов стал известным эстрадным артистом. Маргарита инженером. Ее две дочки выросли. Старшая, Аленка, стала известной фигуристкой... Фигурное катание на льду. Видел ее в одиночном катании. А Виталий стал кибернетиком. Работал в зурбаганском НИИ "Проблемы Севера". Привез с собой любимую жену, знакомство с которой началось трагично.
      - А Мишу видел? - улыбнулся Алеша.
      - Да. Он заведовал этой самой пекарней, на которой выпекали лишь одно изделие - "Алешин хлеб", навсегда пришедшийся по вкусу сибирякам. Он был женат на своей немой, детей у них не было.
      - А Христина? - спросил Виталий.
      - Она была женой академика, я ж сказал, и сама довольно крупным ученым, доктором наук. За свой труд "Человек в экстремальных условиях" она получила Государственную премию.
      Все ошалело глядели на меня.
      - Однако звания ты раздаешь щедро,- рассмеялся не без неловкости отец.
      - А про себя?
      - А ты?
      - А себя как видел? - загалдели гости.
      - Мама говорит: нескромно.
      - Ничего.
      - Валяй, рассказывай.
      - Но я не понимаю маму... Я видел себя отнюдь не лауреатом, никто меня не чествовал. Никакой славы. Я видел себя работягой. Просто усталым работягой. Будто я вел какую-то странную яркую машину, не похожую ни на одну из машин Земли.