- Я понимаю, отчего эту трассу называют звездной,- тихо проронила Христина.
      - Вот он, лик на скале! - воскликнул я, останавливая машину.
      Мы попрыгали на лед.
      Прекрасное женское лицо - не земное, нет, с какой-то иной планеты показалось мне в эту вторую встречу еще прекраснее.
      Какую загадку таил в себе этот лик на скале? Какую неразгаданность скрывали эти огромные, в половину лица, круглые глаза без зрачков? Угрозу, надежду, обещание, знания, которые нам пока недоступны? Чему усмехались чуть выпуклые губы? Отчего так пристально и грозно заглядывали эти нечеловеческие глаза глубоко в человеческую душу? Мне вдруг показалось, что лик на скале предупреждает меня о чем-то, как бы предостерегая: берегись!
      - Если долго смотреть, становится жутко,- произнесла Христина.
      Кирилл лишь кивнул головой.
      Молча забрались мы в уютную кабину "Татры", молча поехали дальше. Ыйдыга осталась позади, трасса пошла в горы. Вы видели горы Забайкалья? Суровый и страшный пейзаж. Неповторимый. Вряд ли где на земном шаре есть именно такой... Может, на Луне в горных областях.
      Я очень крепко держал в руках баранку (просто вцепился в нее) и так внимательно поглядывал на приборы, будто вел не грузовую машину, а самолет.
      И в том, что вдруг на крутом повороте обломилась рулевая сошка, моей вины не было. (Механики, ремонтировавшие "Татру", так и признали впоследствии.)
      "Татра" стала неуправляемой. Ее потащило прямо в пропасть. Мои спутники не издали ни возгласа, ни словечка: боялись помешать мне справиться с бедой.
      Я быстро открыл дверь кабины:
      - А ну, прыгайте оба!
      - Но как же ты?
      - Андрюшка, прыгай и ты, черт с ней, с машиной!
      - Прыгайте, скорее, черт вас дери! Я за вами. Ну!
      Когда они выпрыгнули, я захлопнул дверь: мыслимое дело, Такую новую "Татру" разбить!
      Машину тащило к пропасти. Кирилл и Христина бежали за ней и орали:
      - Андрюшка, прыгай!
      Я делал все возможное и невозможное, судорожно хватаясь за все подряд. Почему, черт побери, я не мог ее остановить, эту "Татру"? Ни повернуть. Все произошло у крутого поворота. Как я сумел ее остановить?
      Пропасть надвигалась. Видел я уже эти забайкальские пропасти - где-то на дне клубится темный туман. Пора было уже бросать машину, но что-то сильнее меня не давало это сделать, просто не мог. "Татру"-то мне доверили... Совсем новую. Черт знает почему она сломалась. Может, не выдержала мороза? Она же не человек.
      Меня спасло то, что трасса заворачивала, а машину завернуть я не мог, и она стала выходить на обочину. Снег припорошил осевшую летом землю, и она стала вровень с трассой, но едва на нее ступило переднее колесо, как оно провалилось, и "Татра" накрепко засела в капкане... метрах в трех от обрыва.
      Я открыл дверь и пригласил своих "научников" в кабину.
      - Не замерзли еще? Идите в кабину. Придется ждать попутной машины, чтоб взяли нас на буксир. Сами не выберемся.
      Но они предпочли три часа приплясывать около "Татры", никак не могли поверить, что она сидит крепко.
      А между тем "Татру" еле вытащили попутные машины, шоферы помогли наскоро подремонтировать и отбуксировали нас без особых приключений (если не считать мороза в 47 градусов с резким ветром и небольшого землетрясения).
      В поселке туннельщиков меня узнали и попросили выступить у них на катке. Я не ломался, лишь предупредил, что год уже не тренируюсь, так что заранее прошу извинения.
      Музыку я подобрал сам (пластинок у них много да еще магнитофонные записи), совсем не ту музыку, что мне находил Чешков.
      Все выступления я построил на основе юмора и импровизации. Всякие пародии, моносценки, лирические миниатюры. Это была сверхвольная программа. Чешков бы за нее меня просто-напросто убил.
      Смеялись все до упаду, хотя посинели от холода. Уговаривали меня приезжать еще. Я обещал.
      На обратном пути пришлось задержаться на пару часов в одном ущелье, чтоб помочь веснушчатому парнишке с золотым зубом. У него кончился бензин, и он, чтоб не замерзнуть, пел во все горло песни.
      У меня была запасная канистра, но, как на грех, так примерзла пробка, будто приварили ее, проклятую. Пришлось помучиться.
      Уж мы ее и ломом били, и рвали ключами, и щипцами тащили - еле открыли. Парнишка дал мне в знак благодарности жевательную резинку (я ее терпеть не могу, спрятал для Виталия) и успел рассказать свою историю.
      Он сидел за хулиганство (глаза у него были преозорные), но теперь хочет подработать на Севере и съездить на родину, купив подарки для всей деревни. Родных у него не было, а деревня всего на двенадцать двориков, и "уж такие там люди хорошие живут"... И посылки ему слали... И письма, как родные.
      - Там останешься жить?
      - Да нет, повидаюсь и уеду. Мечта у меня одна есть. Но учиться надо. Институт кончать. Что за хулиганство сидел, не помешает?
      - Думаю, нет. В случае чего...
      - Андрей! - позвал Кирилл.
      - Сейчас. Тогда сначала на заочный. Образование у тебя какое?
      - Десятилетка.
      - А мечта какая?
      - Андрей! - уже раздраженно звал Кирилл.
      - Сейчас.
      - Иди. А то разозлится. Начальник?
      - Завлабораторией. Доктор наук. Какая мечта, если не секрет?
      - Дело не в секрете. Несбыточная мечта, понимаешь. А я решил... Мечта у меня такая... - смущенно начал он,- чтоб деревья... скажем кедры, ну и дубы и другие, вырастали не за полвека, а за год-два... Понимаешь? Кто-нибудь у нас в стране работает над этой проблемой? Я бы согласился на любую работу помогать.
      - Андрей! Андрей! Андрей!
      - Может, в Москве есть такой профессор?
      - Балда. Здесь, в Зурбагане, есть. Давай твой адрес.
      - Врешь?!
      - Честное слово! Таисия Константиновна Терехова ее имя. Я узнаю насчет тебя и напишу. Адрес!
      - На конверт с моим адресом.- Он сунул мне конверт, крепко обнял, и мы разошлись по своим машинам.
      Его звали Иван Ракитин. Работал он на золотых приисках.
      - Не понимаю, о чем вы могли столько говорить? - удивился Кирилл, когда я уже вел "Татру".
      - О его мечте,- коротко ответил я.
      - Какая может быть у него мечта? Побольше заработать денег, а потом прогулять их в "жилухе"?
      - Ошибаетесь, Кирилл Георгиевич,- негодующе возразил я и рассказал о мечте Ивана Ракитина.
      - Не верю,- усмехнулся Кирилл,- это ты сам сейчас придумал. Разве я не знаю, какой ты фантазер.
      - Ты тоже не веришь, Христина? - спросил я, помолчав.
      - Разумеется, верю,- строго ответила она. Кирилл пожал плечами.
      - Да он же из колонии, разве вы не заметили?
      - Подрался и получил за это срок,- возразил я, стараясь не горячиться.Жизнь прожить - не поле перейти. Я верю в Ивана Ракитина.
      - Да ты и видел-то его пять минут.
      - Хоть пять секунд. Все равно верю. И я ему помогу.
      Мы долго молчали. Трасса разворачивалась, как на экране широкоформатного кино,- заснеженная тайга, перевалы, спуски, подъемы. Стекла от нашего дыхания замерзли - узоры, похожие на серебряные листья.
      Уже на подъезде к Зурбагану - зимник опять шел по реке - тайгу сильно тряхнуло (балла четыре). Сразу образовалась огромнейшая наледь. Мы очутились в воде. Я осторожно вел машину, чертыхаясь (до дома оставалось километров тридцать), когда "Татра" вдруг с грохотом провалилась в яму, полную воды и снега. Сидела, словно в капкане, вода плескалась у самой дверцы. Наверху горела лишь красная лампа стоп-сигнала. Лед под нами гудел, трещал и содрогался.
      - Все. Конец нам,- произнесла Христина. Кирилл угрюмо молчал.
      - Придется вылезать в ледяную воду? - спросил он меня мрачно.
      - Зачем? Подождем попутной. Вытащит нас.
      - Здесь глубоко.
      - Лед толстый. Лишь бы не вмерзнуть. Сидите спокойно. Хотите, буду читать вам стихи? - Решил я их приободрить.
      - Чьи? - поинтересовалась Христина.
      - Марины Цветаевой.
      - Читай.
      Я как раз читал им чудесное стихотворение из цикла "Бессонница", когда на залитой водой трассе показались четыре "Татры".
      Крик разлук и встреч
      Ты окно в ночи!
      Может - сотни свеч,
      Может - три свечи...
      Нет и нет уму
      Моему - покоя.
      - Машины! Машины! - закричала Христина, не дослушав Цветаеву.
      Нас вытащили через час. Помучились изрядно. Бросили нам трос и тащили, тащили... Сами чуть не провалились.
      Выехали на твердую землю. Миновали знакомый мостик.
      - Слушай, Андрей,- вдруг засмеялся Кирилл,- ты хоть понимаешь, что работаешь в экстремальных условиях?
      - Что? Ерунда какая! Кабину войлоком обили для тепла - и экстремальные условия вам? Черта с два!
      - Не понимаю. Единственный сынок у мамы, где ты мог закалиться?
      От негодования я так крутанул баранку, что чуть не съехал в кювет.
      - Ничего вы не понимаете. Я с шести лет забочусь о маме.
      Она же приходила с работы еле живая от усталости. Не она меня, а я ее баловал, сколько умел и мог. Ну, а закалку я прошел у тренера Чешкова, это почище сибирской.
      Мы расхохотались и так, смеясь, въехали в Зурбаган. Было восемь вечера, температура 52 градуса.
      Все-таки этот рейс был один из тяжелых. Я отвел "Татру" на автобазу, и Кузькин, взглянув на мое лицо, отвез на своей машине в пекарню, сказав, что по пути.
      - Прими аспирин и ложись спать,- посоветовал он.
      На другой день было воскресенье, и я проснулся аж в одиннадцатом часу. Отоспался за все эти десять суток.
      Меня ждала обильная почта: письмо от Маринки, от знакомых ребят и телеграмма для Жени.
      После завтрака я решил пойти к Скомороховым и отнести телеграмму. Потеплее одевшись, я отправился к ним.
      Аленка с радостным воплем бросилась мне на шею. Я отдал ей подарок заводного робота - и лишь тогда сообразил, что девочке больше подошла бы кукла. Но Аленка от робота была в восторге, тут же завела его ключиком и пустила расхаживать по полу. ("Надо бы два взять - и ей и себе",- подумал я с запоздалым сожалением.)
      Передав Жене телеграмму, я стал пока разговаривать с Маргаритой. Она очень благодарила меня за цветы и за то, что я помыл к их приезду пол. Соседка, у которой я брал ведро, была от меня в восторге (еще говорят, молодежь пошла плохая, врут все, сукины сыны!).
      Мы посмеялись немного, но тут нас испугал Женя.
      - Ритонька! - крикнул он. Заметно побледнев, протянул ей телеграмму. Маргарита прочла и отдала ее мне.
      В телеграмме извещали о смерти первой его жены и запрашивали насчет ребенка: заберет ли он его себе или отдать девочку родителям погибшей?
      Весьма обстоятельная эта телеграмма была от мужа... Он сообщал даже такие подробности, что Леночка попала под машину, бегая по магазинам, напоминал, что если отдать дочку дедушке и бабушке, то отобрать обратно будет довольно затруднительно, посему он советует забрать ее немедля. В конце текста он дал свой телефон и адрес.
      Одолев длиннющую телеграмму, я почему-то сначала взглянул на Маргариту. Она как-то странно смотрела на Евгения: он плакал, закрыв загорелое, обветренное лицо руками.
      По-моему, вполне естественно, что он плакал. Все же эта Лена была два года его женой, как бы они ни жили, пусть хоть и ссорились. А на Маргариту это произвело не знаю какое впечатление. Я ей показал знаками, что надо бы ей подойти к Жене, но она и с места не сдвинулась.
      Но тут Аленка вскарабкалась к нему на колени, прижалась щечкой к его мокрой от слез щеке и стала уговаривать:
      - Не плачь, папочка! У тебя кто-то умер, но ты крепись, у тебя есть мы - мама и я. Может, принести тебе лимонаду? В холодильнике есть, целая бутылка.
      - Потом,- сказал Женя. Он поцеловал Аленку и пошел в ванную умываться.
      - Ты, Андрюша, подожди меня, я скоро приду, вместе все пообедаем. А хочешь, идем со мной.
      - Лучше я с тобой,- вскочил я.
      -- Хочешь поговорить по телефону? - спросила Маргарита спокойно.
      - Да. Сначала с Москвой, затем с Кузькиным... чтобы заменил меня на завтра. Сегодня вечером вылетаю в Москву за дочкой. Будут у нас теперь две Аленки - большая и маленькая. Ты не будешь против, я думаю.
      - Конечно не буду.
      - Аленка, хочешь иметь маленькую сестренку, которую тоже зовут Аленкой? - А ты ее будешь больше любить?
      - Одинаково обеих.
      - Тогда хочу.
      - Ну, вот и молодец!
      Женя поцеловал Аленку, Маргариту, и мы вышли.
      - А Маргарите было неприятно, что ты плакал,- заметил я на улице.
      - Я ведь давно понял, что не люблю Леку, а вот, поди ж ты, заплакал! Все ж таки молодая, жить бы да жить, и на тебе - погибла так глупо. А этот, ее новый муж, сообщил даже, что по магазинам она бегала. Ленка-то хотела, чтоб он удочерил нашу Аленку... Я, конечно, согласия не дал. А теперь хочет спровадить Аленку ко мне. Ну, я этому-то рад. Заберу себе, моя дочь.
      Мы управились за час. Женя переговорил с Москвой, забежал к Кузькину тот обещал заменить его завтра и дал недельный отпуск. И купили билет на девять часов вечера - на самолет.
      Обратно мы шли уже не торопясь, и я обратился к Жене со своей просьбой привезти из Москвы небольшую картину Никольского. Она была моя, по завещанию. И я думал подарить ее Алеше в какой-либо его торжественный день, но Христина выходила замуж - за эти полгода она мне стала вроде родной сестры,- и я решил преподнести ей именно этот пейзаж Никольского, ныне прославленного, как свадебный подарок. Алеше я подарю потом другую картину. Мы зашли в кафе, и я дал Жене адрес Ефремовых, у которых хранились эти картины, и написал записку.
      - Ты, Андрюша, без меня заходи к Маргарите и Аленке,- сказал Женя, пряча адрес в бумажник. Мало ли чего может случиться. У Маргариты работа опасная... А если обещаешь заходить, я не так буду беспокоиться.
      - Обещаю. Ты не тревожься. Звони нам в пекарню, пока у вас нет телефона.
      Вечером мы с Маргаритой проводили его на аэродром, затем я проводил ее до дому и направился, грустно посвистывая, домой в пекарню.
      Что-то мне было не по себе. Очень не по себе.
      Дверь в пекарню была отперта. Раскрасневшаяся Нюра вытаскивала булочки. Взглянула на меня как-то расстроенно. Поздоровавшись (Нюра была только немая, слышала она прекрасно), я прошел в нашу квартиру при пекарне.
      В первой большой комнате, которая служила нам столовой, гостиной и часть которой, отгороженную льняным полосатым занавесом, занимал Виталий, стоял растерянный Миша, а на полу лежал, раскинув руки, Виталий.
      Я вздрогнул, испугавшись, не случилось ли с ним чего, но тут же понял, что просто он пьян.
      - Лежит на полу, никак не хочет в постель,- чуть не плача, пожаловался мне Миша.- С пола дует, простудится еще.
      - Неужели настолько пьян?
      - Не так пьян, как расстроился. Уволили его сегодня из театра, куда теперь ему деваться?
      - Уволили! - ахнул я.
      - Ну да, уволили. Может, вдвоем положим его на кровать?
      - Давай попробуем.
      Не тут-то было. Виталий стал брыкаться, как дикий бычок, при этом он громко ругался, так что могла услышать Нюра.
      Я закрыл плотнее дверь, постелил ему на его тахте, и, пообещав связать его, если не перестанет брыкаться, мы все-таки уложили его, раздели и накрыли одеялом.
      - Лежи, брат, раз напился,- сказал я.-Но пить тебе надо бросить, а то пропадешь.
      . Виталию стало жалко самого себя, и он заплакал навзрыд, кляня судьбу, отдельных людей и человечество в целом. Даже покойного отца за что-то упрекал, а также комсомольскую организацию и какого-то "чертова ректора".
      - Утоплюсь я,- решил он,- в Байкале. Поступлю работать шофером, поеду зимником. Он и сам меня заберет...
      Потом его рвало (чуть наизнанку не вывернуло), и добрая Нюра за ним убирала и мыла. Потом он снова лег на полу, раскинув руки и ноги. Затем стал в отчаянии кататься по полу, скрипеть зубами и жутко, как-то по-замогильному стонать и завывать.
      - Я вызову "скорую помощь"! - испугался я.- У него начинается белая горячка.
      - Что ты, у него каждый раз так. Алеша отхаживал его всегда, пока Женя не дал Талику в зубы.
      - А Христина дома?
      - Дома.
      - Она же врач, пусть поможет.
      - Да, но...
      - Никаких "но"! Христина! Христина!
      Я так вопил, что Христина прибежала моментально.
      - Помоги же ему! - взмолился я, кивая на бледного, как покойник, Виталия.
      - Пусть проспится,- сухо ответила Христина, однако принесла шприц, заставила нас спустить ему штаны и сделала укол в мягкое место.
      - Надо его лечить, иначе сопьется,- задумчиво произнесла Христина.- В Зурбагане нет такой возможности, придется его отправить в ЛТП.
      - Он никогда не согласится! - воскликнул я в ужасе.
      - Кто его будет спрашивать, врачи оформят, милиция отвезет. Надо же его спасать,- холодно пояснила Христина, не глядя на меня.- Сейчас он спит. Я ему снотворное ввела.
      Христина ушла. Даже разговаривая со мной, она ухитрилась не взглянуть на меня ни разу. Сердится... За что? На меня-то за что?
      Видно, эти мысли настолько явственно выразились на моем лице, что Миша решил мне кое-что разъяснить:
      - На твоего отца обиделась... Он же хотел на ней жениться, а теперь вот возвращается к первой жене.
      - А при чем здесь я?
      - Ты очень похож на отца,- рассудил Миша. Подумав, он добавил: - В Зурбагане все на его стороне. Никто не осуждает. Геологи рассказывали, какой он тогда приехал из Москвы, когда она его бросила,- краше в гроб кладут. А он любил ее всю жизнь. Хорошо, когда семья восстанавливается... Лучше поздно, чем никогда.
      Девчонки только удивляются, как он мог променять молодую на старую, да еще которая перед ним виновата.
      - Как я вижу, в Зурбагане сплетников хватает,- с горечью заметил я.
      - Нет, здесь не любят сплетников... Просто Андрей Николаевич всем по душе пришелся - душевный он человек. Большое счастье иметь такого отца, Андрюша!
      Вытащив последние булочки, Миша с Нюрой ушли домой к тете Флене, которую я никогда не видел и которая не была Нюре никакой тетей, а чужой, много пережившей женщиной, приголубившей и воспитавшей немую сироту. Они ушли, а я остался в пекарне один... если не считать усыпленного Виталия и бодрствующей, но вычеркнувшей меня из числа друзей Христины. Что я-то ей сделал?
      Но, уже лежа в постели, я вдруг понял: во-первых, я написал маме о предполагаемой женитьбе отца, чем, по убеждению Христины, вызвал ее срочный приезд. Во-вторых, ушел к Алеше жить, оставив их вдвоем, наедине друг с другом, что им, бывшим мужу и жене, безусловно, помогло примириться.
      Ну и что? Они ведь действительно были мужем и женой, почему бы им не примириться?
      Насчет Кирилла... Христина видимо, не принимала его всерьез, ей и в голову не приходило выходить за него замуж. А-а, пусть дуется сколько угодно.
      Скверно, что зурбаганцы, пусть любя, обсуждают личные дела Андрея Николаевича.
      Уснул я довольно скоро, однако ночью мне приснился страшный сон. Я увидел огромные чугунные ворота, которые медленно-медленно открывались. За ними клубились какие-то свинцово-черные тучи, и будто бы это было зло или, быть может, беда. Я так корчился и метался, что проснулся весь в поту и долго не мог уснуть, под самое утро уснул.
      Утром я решил зайти в порт и взглянуть, как там работает Маргарита на новом месте. (Все ж таки Женя поручил ее моим заботам.)
      Строительство глубоководного порта в устье Ыйдыги шло самыми буйными темпами - одна очередь входила в строй, другая начиналась - механизация по последнему слову техники... На фоне этого шума, лязга, словно колокол бам-бам-бам,- выделялся грохот гигантского молота - или это тысячи молотков сливались в один?
      Пока я разыскал Маргариту Скоморохову, я едва не оглох. Голова кружилась от суеты... Плавучий кран вбивал в грунт сотни длинных металлических шпунтов. Земснаряд, углублявший дно бухты, походил на фантастическую черепаху. Краны, закрывавшие полнеба, портальные краны, бульдозеры, автомашины, вывозившие грунт, натужно ревели на изрытом, перекопанном берегу, другие машины ссыпали камень и щебень, какие-то огромные машины укладывали массивные бетонные плиты.
      Утро было словно поздний вечер: работали при электрическом свете, огромные лампы на столбах, ослепляющий свет прожекторов.
      Вокруг длинной металлической эстакады, как в муравейнике, суетилась масса людей - устанавливали эстакаду на бетонный фундамент.
      Темные свинцовые волны с серебристым отливом злобно бились о железо и камень.
      И все же меня больше всего поразило многоцветье красок. Оранжевые краны, ярко-синие пакгаузы, светло-зеленые стойки и голубые пневмотранспортеры на них; солнечная желтизна распиленного дерева и щепы, пирамиды золотистых бочек.
      Маргариту я нашел у блока подсобных помещений. Она сидела на корточках в теплом пуховом комбинезоне, в одной руке щиток с темными стеклами, в другой электрод. Искры сыпались буйными каскадами, в шов струился металл. Это был какой-то специальный держатель для приварки высоких и толстых ребер жесткости к балкам.
      - Дай попробую,- взмолился я, подумав, что такая штука непременно понадобится на Марсе. Маргарита выключила аппарат, растолковала с улыбкой, что к чему, и передала мне шланг.
      Да, работенка у нее не легкая! Все же Маргарита нашла, что для начинающего я сделал совсем не плохой шов.
      - У тебя, Андрейка, золотые руки,- одобрительно сказала она, выключая ток.- Присядем вот здесь, передохнем.
      Мы сели на какую-то балку на площадке лесов.
      - Нравится новая работа? - поинтересовался я.
      - Мне нравится! И больше всего то, что этот порт рассчитан на следующее тысячелетие - непосредственно для будущего.
      Зурбаган - город будущего. Здесь все воздвигается, сохраняется для двадцать первого века. И потому радостно работать. А как бережно стараются сохранить, не повредив, эти лиственницы и кедры. Я ведь, Андрюша, по профессии бульдозерист. Еще в Москве, собираясь на Север, закончила курсы бульдозеристов. Но когда приехала сюда, мне отчего-то не доверили бульдозер. Послали работать в столовую. Я отказалась наотрез и уже в Сен-Маре прошла курсы сварщиков-монтажников по монтажу стальных и железобетонных конструкций. В классе я была одна женщина. Окончила курсы на "отлично"., и меня распределили на строительство моста. А теперь вот снова в Сен-Маре... Зурбагане. Женя звонил?
      - Еще нет... позвонит.
      Мы немного поболтали, и я стал спускаться по лесам вниз.
      Заметно посветлело. Я оглянулся. Маргарита помахала рукой, поправила на голове вязаную шапочку и нагнулась к своему аппарату.
      "А все-таки она красивая!.." - подумал я.
      Глава одиннадцатая
      ВЕЧЕРОМ НАПАЛА ТОСКА
      Мне показалось, что я только уснул, как меня уже разбудил Виталий - ни свет ни заря.
      - Андрей, Андрей, проснись, надо посоветоваться,- твердил он, чуть не плача.
      Я вспомнил, что Алеши нет, а Христина собирается отправлять беднягу в ЛТП, и тут же вскочил.
      Наскоро умывшись, одевшись, мы сели завтракать.
      - Что же мне делать? - спросил Виталий. Я сообразил, что он на целых пять лет старше меня, и поинтересовался:
      - Ты правда просишь совета у меня или надеешься, что я пойду просить за тебя Болдырева-старшего?
      - И то и другое.
      - Только первое. К Андрею Николаевичу я ни с какими просьбами не пойду.
      - Отчего?
      - Есть причины.
      - Ну что ж, может, сам посоветуешь что-то путное, ты малый с головой.
      Мы помолчали, подумали, допивая кофе.
      - Лучше работы, чем в театре, тебе не найти,- сказал я,- надо было держаться за нее.
      - Да... Лучше уже теперь не будет. Дурак я. Но есть-пить надо, куда теперь идти? Пекарню вспомнить не могу. Кабы не Алеша, я бы и дня в ней не выдержал. Да и занято мое место - Мишка! Куда идти?
      - К Кузькину.
      - Это на автобазу? Шофером?.. Права-то есть... Байкала я боюсь. Раз ушел от него - ты тогда меня, спас ненароком,- другой раз уж не уйдешь.
      - Ну, если подходить с этой стороны, то Байкал где хочешь до тебя доберется. Он и с тайгой договорится - телепатически,- и с молнией. А что, будешь пить - громом убьет. Разве что с Байкала уедешь.
      - А ну тебя! Может, позвонишь этому Кузькину. Все равно, жить не больно хочется.
      Я так и не понял, шутил он или всерьез говорил насчет Байкала, но Кузькину решил позвонить.
      Кузькин только что пришел на работу, мой звонок был первым, как он сам сказал.
      - Афанасий Романович, вам нужен хороший шофер? - начал я, приступая к делу.
      - Здорово, Андрюша! И где же ты нашел такого?
      - В одной квартире с Алешей живет. В самодеятельности будет участвовать, пианист классный, поет хорошо, красивый такой, образование незаконченное высшее. Славный парень!
      - Черт побери! А недостатки какие?
      - Только один, Афанасий Романович, товарищам слишком поддается... Влиянию коллектива.
      - Это как понять?
      - Коллектив порядочный - и он порядочный, если же в коллективе любят выпить, то и он с ними будет пить. Коллектив ему нужен здоровый, где бы соблюдали сухой закон, потому что как все, так и он. Возьмете?
      Я слышал, как сопел Кузькин, как он чесал себе голову, соображая какой коллектив на автобазе.
      - Ладно. Пусть сейчас же идет ко мне. Он что, из интеллигенции?
      - Точно. Сын маршала. Учился в консерватории, в университете.
      - Ну ты и врать горазд, парень. Мне как раз нужен интеллигентный паренек. Матом он не того...
      - Что вы, даже слов таких не знает. Отец же у него...
      - Ладно, ладно. Приходите сейчас оба. Ты мне тоже нужен - лады?
      - Сейчас придем.
      У Кузькина был крошечный кабинет (у нас с мамой в Москве была такая ванная комната). Я однажды спросил его, почему он отвел под свой кабинет самую маленькую комнату на автобазе, он пояснил: чтоб меньше людей набивалось.
      Принял нас он хорошо, велел секретарше никого к нему не пускать. Внимательно рассматривая Виталия, объявил, что только что спас его от ЛТП.
      Оказывается, Христина развила с утра такую активную деятельность, что за Виталием послали милиционера...
      Миша сказал, что Виталий ушел оформляться на работу в автобазу. Начались перекрестные телефонные звонки "на высшем уровне", как выразился Кузькин, и он пока отстоял Виталия.
      Виталий этого ЛТП боялся, кажется, еще больше, чем Байкала, он даже побелел весь, но то, что рассказывал Кузькин, успокоило его, и он опять порозовел.
      Кузькин рассказал нам следующее: на ближайшей железнодорожной станции дожидается, когда за ней приедут, новенькая мосфильмовская машина со всякой операторской аппаратурой.
      Киношникам нужен шофер на все время съемки документального фильма, и Кузькин решил им дать Виталия.
      Но... здесь, по его словам, "вмешались бабы"...
      Режиссер требовала шофером только сына Андрюшу, по которому она безумно соскучилась, и, главное (это имело первостатейное значение),- Андрюша Болдырев умел видеть, и без него на Байкале она просто не обойдется. Ей нужно именно его видение (здесь Кузькин посмотрел мне в глаза и почесал затылок).
      - Так. А Христина заявила,- продолжал Кузькин,- что не может выпустить из поля зрения больного Виталия Сикорского. Лечить его все равно будут. Посему решили, что зеленый фургончик будет водить (под неусыпным наблюдением врача) Виталий, а киношников будешь возить ты.
      - Но ведь я работаю на автобазе, меня что теперь, уволят? - возразил я.
      - Ты будешь работать и там и тут. Говорят, ты сам просил создать тебе условия потяжелее. Как это - экстремальные!
      - Есть же люди - сами напрашиваются,- пробормотал Виталий. Он явно с удовольствием обменял бы Христину Даль на киношников, более того - он теперь панически боялся Христины.
      После этого разговора Виталий уныло поплелся в институт "Проблемы Севера", а я... туда же, так как помещение для мосфильмовцев предоставил тот же самый институт, а если точнее - Андрей Николаевич Болдырев.
      Я довел Виталия до лаборатории Христины на втором этаже, съехал по перилам вниз (к счастью, никто не видел) и без стука вошел в комнату, на двери которой была теперь прибита дощечка - "Мосфильм". Там никого не было.
      Швейцар сказал, что все в конференц-зале, где "дым и споры". Я снова помчался наверх, тихонько вошел в конференц-зал и сел в последних рядах. В зале творилось нечто невообразимое, что торопилась запечатлеть на кинопленку Таня Авессаломова. На огромной доске с азартом писал какие-то формулы молодой ученый в очках Иван Далматов, рядом на стене было закреплено с десяток чертежей, длинный стол президиума тоже был завален рулонами чертежей.
      Всмотревшись, я понял, что это такое: дирижабль! Этот самый дирижабль с реактивным двигателем разработала молодежь в институте "Проблемы Севера", и неустанным пропагандистом его был Андрей Болдырев.
      Я стал рассматривать сидящих в президиуме: Болдырев, председатель исполкома Суханов, скуластый, коренастый мужчина в мохнатой шерстяной фуфайке, несколько заведующих лабораториями и какой-то худощавый властного вида мужчина в дорогом сером костюме, полосатой тонкой сорочке и галстуке. Он оказался первым секретарем обкома КПСС Герасимовым Александром Владимировичем.
      Я пришел к самому концу. Отец объявил заседание симпозиума закрытым. Все тут же разошлись, не переставая спорить. Я тоже встал, чтоб выйти, но меня остановила мама. Как всегда, элегантная и деловитая, она сидела в первом ряду и вроде не оглядывалась, однако увидела меня.
      - Андрей, подожди, не уходи, сейчас пойдем обедать.
      Обедали мы в ресторане "Байкал", где в честь гостя приготовили малый зал. Но едва все уселись за стол, как спор возобновился с новой силой, а я понял, что обед шеф-повар готовил не в честь гостя, а в честь гостей... целая комиссия из Москвы, и, видимо, на достаточно высоком уровне, если первый секретарь обкома явился самолично.
      Из общего разговора я, признаться, ничего не понял, что-то было знакомо, что-то нет. Начали с дирижаблей, а переключились на трехсотлетний кедровый бор, затронув по пути "комфортабельные вагончики и метеорологические предсказания насчет того, что Байкал в этом году вскрывается раньше времени и зимником надо воспользоваться, пока не поздно..."