- Сейчас расскажу. А где папа?
      - Он спит, - сказала мама.
      - Я не сплю, - отозвался отец из своей комнаты и вышел заспанный, застегивая на ходу домашнюю куртку.
      Он выглядел очень молодо. У него уже давно не было приступов. Он сел в кресло, а я возле него на низкой скамейке и с жаром рассказал о собрании.
      - Какие у вас на заводе хорошие люди! - растроганно заметила Ата.
      Утром Ата еще спала, и мы завтракали втроем на кухне. Мама сообщила мне тихонько, что звонил Анатолий Романович и сказал, что его отстранили от следствия. Дело Зайцева поручено старшему следователю прокуратуры. Мама спросила, не знает ли он, что это за человек. Толя сказал, ч:о совсем его не знает, так как перед этим товарищ работал в органах госбезопасности. А перевели его для усиления борьбы с преступностью...
      В этом было все дело. Усиление борьбы с преступностью. Конечно, давно надо было усилить эту борьбу, укрепить милицию и так далее. Но Ермак попал как нельзя некстати. Каждому, кто стал бы сейчас бороться за него, пришлось бы идти против течения.
      Вот в чем была суть. Уяснив это себе, я немедля написал заявление о предоставлении мне отпуска за свой счет и, ни с кем не посоветовавшись, пошел к директору завода.
      Павел Федорович Липендин был как раз у себя в кабинете и беседовал с инженерами. Там сидел, развалясь в кресле и вытянув длинные ноги в полосатых носках, Родион Евграфович. На сукне стола матово белели листы кальки.
      Директор узнал меня.
      - В чем дело, Дружников? Заходи. Извините, товарищи. В кабинете было накурено, но светло. Перламутровый дым переливался в солнечных лучах. Воздушное течение влекло его к раскрытому окну. Липендин - типичный "русак" : нос картошкой, карие глаза, русые волосы, мягкий подбородок, румянец на щеках, широкие плечи, высокий рост. Он производил впечатление очень мягкого человека, но на самом деле был "кремень".
      В кабинете всюду модели кораблей. На полках, шкафах, письменном столе сияли металлом и лаком модели лайнеров, ледоколов, паровых машин, котлов, якорей.
      Я протянул директору заявление. Как я и ожидал, он удивился.
      - Ты же недавно отдыхал?
      -Не отдыхал, а ездил в Ленинград сдавать экзамены. Но, я Павел Федорович, не для отдыха. Надо спасать Зайцева!
      - Но это дело юристов. Что ты можешь сделать?
      Я объяснил насчет ситуации. Как сейчас юристам может помешать обратное течение. Помянул "Голого короля" из сказки Андерсена.
      Липендин поднял брови.
      - При чем здесь "Голый король"?
      - Ну, юристы не доверяли своим глазам: раз король, должен быть в мантии. А мальчишка взглянул непредубежденным взором и увидел другое. Ермакова история - тонкое дело... То, что иные-некоторые скажут мне, юристу могут не сказать. Но мне нужно время - утро, день, вечер, может, и ночь. В случае чего, я должен знать, что сделал все, что мог.
      - Ты советовался с дедом?
      - Он одобрит. Павел Федорович, я все равно не могу сейчас работать. Тогда мне придется уволиться...
      - А ты хороший друг, Санди!
      - Ермак давно сделал бы это для меня. Пожалуйста, подпишите, товарищ Липендин!
      И он подписал - дал отпуск на неделю.
      Я пошел проститься с кораблем. Без меня его могут спустить со стапеля. Нашу бригаду обещали включить в спусковую команду.
      Долго я бродил по кораблю. Спускался в тесные машинные отсеки, гулкие трюмы, ждущие своих грузов. Облазил душные, темные коридоры гребных валов. Сколько таинственных, любопытных уголков! Моряки, плавающие на корабле, не всегда о нем так знают. А мы строили сами, потому и знали.
      Потом зашел к своим и предупредил бригадира об отпуске.
      - Думаешь чего-нибудь добиться? - с сомнением спросил Иван. - И вспомнил свое давнишнее: -Туда ворота широкие, обратно - узкие.
      - Как для кого, - уклончиво заметил я.
      Майка смотрела на меня с восторгом. Должно быть, видела во мне второго Шерлока Холмса.
      Никто не понимал, чего я надеялся добиться и для чего мне нужен был отпуск. Ни одной минуты я не воображал, что сумею лучше квалифицированного юриста идти по следам. И не собирался разбираться в этих "следах".
      Просто я хотел, когда настанет час, воззвать к с о в е-с т и. Этому учил Ермак. Он был убежден, что у самого пропащего, самого подлейшего человека все разно есть совесть. Только надо суметь ее пробудить.
      Глава двадцать первая
      ЧТО ЖЕ ТАКОЕ СОВЕСТЬ?
      С чего начать? Уходя с завода, я на всякий случай взял адрес работницы из кузнечного цеха. Не она была мне нужна - ее Олежка.
      Я вернулся домой, надеясь застать Ату одну. Так и было. Грустно напевая, она вытирала пыль.
      - Почему ты не на работе? - удивилась Ата.
      Я объяснил. Она подошла и села рядом со мной на диване. Мне понравилось, как она на меня смотрела. Но ее лучистые зеленоватые глаза словно потускнели.
      - Ты сходи к доктору! - вырвалось у меня.
      - А мне как раз завтра идти к Екатерине Давыдовне.
      - Слушай, Ата,- начал я серьезный разговор,- постарайся вспомнить, у кого Ермак бывал последние дни перед... Это очень важно.
      Ата подперла смуглым кулачком подбородок.
      - Всех перечислять?
      - Всех. Ну, у нас был. Еще у кого?
      - У Ляльки Рождественской. Он к ним часто ходит. Они говорят о тебе...
      - Обо мне?
      - Единственная тема их разговоров - Санди Дружников. Это их и объединяет.
      - Хм, а я давно у них не был. Надо навестить Петра Константиновича и Ляльку.
      - Я вчера была у них. Теперь я часто к ним хожу.
      - Как Петр Константинович?
      - Очень расстраивается из-за Ермака. Он ведь несколько раз ходил и к Недолуге, и везде... Только это... хуже.
      - Почему хуже?
      - Ты же сам видишь... Все встали на защиту Ермака: завод, комсомол, ремесленное училище, бывший директор школы, товарищи, даже детская комната милиции. А получается хуже. Разве ты не видишь, что вмешательство общественности их только раздражает.
      - Да кого раздражает? Одного Недолугу?
      - Не только. Петр Константинович рассказывал, что, когда он показал председателю областного суда депутатское удостоверение, тот воскликнул: "Ох уж эта общественность!"
      - Ну и понятно. Брали на поруки всякую дрянь, теперь и не верят, когда вступаются за порядочного человека. Так у кого еще Ермак бывал?
      - У Гришки. В библиотеке. К этим своим трудновоспитуемым заходил. Он мне никогда не говорил, куда идет.
      - Ладно, Ата, я пошел...
      - Куда?
      - Не надо спрашивать.
      Мы оба улыбнулись. До сих пор я не отличался суеверием.
      - Ата! Только не падай духом. Вот увидишь, все будет хорошо. Мы не отдадим Ермака. Недолуга поймет, что он не виновен. Перед ним положат "дело", и он сразу разберется. Ну, я пошел.
      Закрывая за мной дверь, Ата вдруг чмокнула меня в щеку.
      - Спасибо, Санди! Я узнала тебя в трудные дни. Смущенный, я дернул ее шутя за волосы, как в детстве, и убежал. Восторг, бродивший во мне, как виноградное вино в бочке, искал выхода. Я скатился по перилам вниз. Соседка Зинаида Владимировна поднималась навстречу с полной авоськой (будет удача!). Она изумленно уставилась на меня.
      - Добрый день! - крикнул я, жгуче покраснев, и хлопнул входной дверью.
      Когда я опомнился окончательно и стал осматриваться по сторонам, чтобы узнать хоть, куда я иду, оказалось, что я на Большой Морской. Где-то неподалеку жила потерпевшая. У меня был ее адрес. Ну что же, начнем с нее...
      Потерпевшая Ольга Константиновна Андронова, бухгалтер Госбанка, готовила обед. Обычно она в эти часы была на работе, но после ограбления заболела гипертонией.
      - Я по поводу ограбления, - пояснил я, опасаясь, что она сейчас потребует документы, но она не потребовала и пригласила садиться.
      - Один моложе другого приходит! - вздохнула она, садясь в кресло.Неудивительно, что до сих пор не найдут вещей. Вернули совсем малую часть, и наименее ценное.
      - У вас, наверное, был Анатолий Романович?
      - И он был. Какие еще данные вам нужны, я все рассказала, что знаю.
      Я сначала огляделся. Обычная квартира: сервант, телевизор на тумбочке, два кресла, диван, шесть стульев, шкаф с книгами.
      - Я очень вас прошу внимательно меня выслушать! - попросил я.
      Она сонно кивнула головой. Тогда я все рассказал ей про Ермака, как возвращали Гришкин долг, про угрозы Великолепного. Она удивленно посмотрела на меня:
      - Вы хотите сказать, что грабитель - не грабитель?
      - В том-то и дело. Это все инсценировано, чтобы запрятать его в тюрьму, озлобить, сделать из него преступника. Это дело рук Великолепного. Нам неясно только одно: как вы могли видеть их у себя на квартире. Вы действительно их видели?
      - Ничего я не видела! Я же была тогда в командировке. Понадобилась срочная ревизия в детдоме, и я выехала на два дня. Приезжаю - и такое несчастье. Обокрали! Их видела моя племянница.
      - Вот как?
      - Они втолкнули ее в спальню и заперли. Там и сидела, пока я не вернулась. Как ее еще не убили! Бывает и такое.
      - Конечно, бывает. Я должен видеть вашу племянницу...
      - Леночка скоро придет. К обеду. Сейчас она потеряла работу - не ужилась. Теперь ищет новую. Она фотограф. Извините, я выключу газ.
      В ожидании Леночки мы мирно беседовали. Я напряженно размышлял, как эта Леночка могла видеть Ермака и Гришу, если они здесь не были и не могли быть. А Ольга Константиновна рассказывала, как Леночка осиротела и ей пришлось взять ее к себе. Больше родни нет. Хорошо, хоть покойный брат дал дочери в руки профессию. Сам был фотограф и Леночку с детства научил.
      - У вас своих детей нет? - полюбопытствовал я.
      - Нет. Мужа похоронила давно.
      - Тогда вы должны радоваться племяннице? Ольга Константиновна замялась.
      - Племянница не доставляет вам радости?-догадался я.
      Ольга Константиновна горько махнула рукой. Я внимательно посмотрел на нее, она на меня. Женщина глубоко задумалась. Я видел, как подозрение нарастало в ней с каждой минутой. Уж она-то знала свою племянницу!
      Леночка влетела с разбегу.
      - Ой как я хочу есть! - закричала она еще из передней и осеклась, увидев меня.
      Она нисколько не изменилась с того вечера, как я видел ее в ресторане. Та же взбитая прическа, платье рубашечкой, туфельки на каблучках-шпильках.
      - Лена, это из угрозыска! - угрюмо сказала Ольга Константиновна.
      Я шагнул к растерявшейся девушке. Надо было не дать ей опомниться.
      - Как вам не стыдно! - накинулся я на нее. - Оболгать честных людей! Почему вы не признались во всем Ольге Константиновне, если уж так боялись Жоры Великолепного? Тетя вас воспитала, а вы отплатили ей злом. Не смейте отпираться, милиции все известно. Нашли себе компанию: воры, тунеядцы, преступники! Где остальные вещи, ну? Вот получите десять лет тюрьмы!
      Леночка схватилась за голову, рот ее некрасиво перекосился, она заплакала.
      - Я не виновата! Неужели меня посадят в тюрьму? Меня заставили"! Что я могла сделать?
      - Где вещи? - басом спросила тетка.
      - Они все себе взяли. Не знаю. Ой! Ой! Мне дали сто рублей, и все, тетечка! Я же, правда, ничего больше не знаю.
      Тетя начала с того, что закатила ей оглушительную пощечину. Я поспешно смылся. Отнюдь не собирался заступаться за эту девицу. Хорошая порка ей безусловно необходима.
      Из первой телефонной будки я позвонил Анатолию Романовичу, рассказал последние новости и посоветовал нагрянуть немедля, пока Леночка в растерзанных чувствах. Он очень обрадовался. Сказал, что сделает это немедля.
      Чтобы больше не упоминать об этой самой Леночке, скажу здесь. Конечно, она дала все показания, которые потребовались. Когда ее спросили (мне рассказывал потом Семенов): "А вам не жаль было этих двух ни в чем не повинных парней?", Леночка ответила: *Ни капельки. Я же их не знаю!"
      Откуда этот цинизм у девятнадцатилетней девушки? Вы скажете: влияние Великолепного. Но что заставило ее общаться с подобными грязными типами? Ведь для ребенка было ясно, что это растленный негодяй. Неужели ей так был нужен- ресторан, куда он ее водил? Не понимаю.
      Но продолжаю дальше. Окрыленный первым успехом, я решил идти до конца. Сделаю, что смогу. Для того и отпуск дали. На другой день я отправился к Олежке.
      Он мне понравился. Живой вихрастый мальчишка с черными озорными глазами и плутовской улыбкой. Он был в форме - собирался идти в школу, хотя для второй смены было немножко рано, а для первой поздно.
      Объяснив ему без обиняков, кто я такой и для чего пришел, я без ложного самолюбия стал советоваться с этим пацаном.
      Олежка так любил Ермака, что даже не был польщен доверием. Принял как должное.
      - Они с Гришей ходили к дяде Васе...- сказал он, подумав.
      Что-то во мне дрогнуло: это было то, чего я ждал.
      - Откуда ты знаешь?
      - Костик ходил к Ермаку позвать его. Дядя Вася болеет. Вот он его и позвал, Ермака. Мы с Костиком сидим на одной парте. Костик рассказывал, что они по дороге встретили Гришу и тот пошел с ними.
      Вот оно что! Я все время предполагал что-то такое... Но почему Ермак не рассказал об этом Анатолию Романовичу? Но, не успев задать себе этот вопрос, я уже знал почему. Потому что Ермак никогда бы не поверил, что дядя Вася способен на вероломство. Ермак судил по себе. А Гришка? А может, он говорил, но следователь не сумел использовать это его показание?
      - Олег, ты знаешь, где живет этот дядя Вася?
      - Знаю. Во дворе у Костика.
      - Веди меня туда.
      Олежка торопливо запер квартиру, сунул ключ в щель, и мы отправились "пробуждать совесть". Сказать по правде, я не очень надеялся. Вряд ли у Клоуна была совесть. Может, лучше отправиться немедля к новому следователю и попросить, чтоб он вызвал Клоуна на допрос? Но мало шансов, что тот сразу "расколется" (чтоб их черт побрал, я уже на их жаргоне стал говорить!) и выложит следователю, как было дело. Они же все панически боятся Великолепного. Но почему же я надеюсь, что мне удастся то, что может не удаться старшему следователю? Я и сам не знал почему. Но шел. По дороге купил папирос и винограда.
      Мы прошли кварталов восемь и остановились перед ветхими домишками, из тех, что обречены на снос. Двор был, как улица, длинный и узкий. Долго мы по нему шли, а по обе стороны лепились друг к другу, как соты, подслеповатые домишки, палисадники, сараи, курятники.
      - В самом конце, вон сороковой номер, - показал Олежка. - А вот и Костик!
      Отличительной особенностью Костика были огромные разлапистые уши (поистине, бог шельму метит!) и хитрый, настороженный взгляд. Как внимательно оглядел он меня с ног до головы! Олежка думал с ним поговорить, но Костик пустился наутек. Куда? Я поблагодарил Олежку, сунул ему кисть винограда и постучал.
      Дядя Вася лежал на кровати, укрытый по пояс лоскутным одеялом. Голова его была в пуху, должно быть, наволочка порвалась. Линючая заплатанная пижама была когда-то великолепна, и я понял, после кого он ее донашивает. И сам он точно облинял. Он сильно исхудал.
      - Санди! - узнал меня больной. - Вот ты и пришел... Я так и думал, что придешь. Ермак прислал? Да ты садись...
      Он решил встать с постели. Спустил голые ноги - до чего худые! - и стал шарить ногами шлепанцы. Я подскочил и подал этому ворюге шлепанцы - все же он больной.
      - Как он там... Ермак? - мрачно спросил дядя Вася.
      С момента ареста Ермака я его ни разу не видел, но, видимо, надо было сказать, что видел. Дальше я лгал вдохновенно. Когда я вспоминаю эту сцену... Психологически в ней было все наоборот: вор и подонок был предельно искренен и правдив, а Санди Дружников, отличавшийся правдивостью, лгал, как последний сукин сын. Даже сейчас краснею, когда вспоминаю этот странный день.
      - Ермак меня просил сходить... - соврал я, нащупывая ход к его сердцу.Вы болеете? Там Ермаку причиталось немного денег, завод выплатил его сестре. Ермак просил снести вам виноград и папирос.
      Дядю Васю словно дернули за веревочку. Он даже покачнулся, сидя на кровати. Лицо его исказилось безобразной гримасой.
      - Как там Ермак? - хрипло спросил он и весь сжался, словно его прибили.
      - Плохо Ермакове дело, - сказал я. - Сами понимаете - отпечатки пальцев...
      - Вышли отпечатки?
      - Вышли, дядя Вася... Гришкины и Ермаковы.
      - Жорка, сволочь, колдовал над этой бутылкой и графином. Кроме них, никто до нее не касался. Потом... Они не хотели пить... Я попросил Ермака налить мне, просушить глотку. А потом Гришка себе налил.
      - Вы знали для чего? - тихо спросил я, невольно отведя глаза.
      - Знал.
      - Как же вы? Ермак так хорошо к вам относился! Все мечтал, что вы будете с ним работать на морзаводе.
      - Хорошо откосился... Я ж... не человек! А он - как к человеку.
      А он действительно был болен, тяжело. Он встал, чтобы подложить под хлопавшую дверь чурку, и пошатнулся. Чуть не упал.
      - Он... знает, Ермак-то? - вдруг спросил дядя Вася.
      - Да, он догадался, кто его посадил. А следователю не говорит. Ждет, когда вы сами...
      - Ждет?
      Мы долго молчали. Странное ощущение, будто я во сне, что сейчас начнется страшное, пронизало меня. Вдруг я понял, куда ушел Костик. Он же приведет Великолепного или кого-нибудь из их компании. Они могли не доверять Клоуну, зная его слабость к Ермаку.
      - Я уже не гожусь никуда,- проговорил дядя Вася.- Ни в дело, ни работать. Если бы не Жора, умерли бы мы с матерью с голода. Пенсии ведь мне не дадут. Не заработал. На трудный день ничего у меня не отложено. Не из чего было и откладывать. На мою долю много не приходилось. Больше на стреме стоял.
      Я задумался. Почему мне, неопытному юнцу, с самого начала было очевидно, как все произошло. Я только не предполагал, что произошло это через Клоуна.
      - Ермак никогда не оставит вас! - убежденно сказал я.- И я буду помогать по мере возможности... Может, сумеем выхлопотать вам пенсию? Но вы должны рассказать все как было.
      - Там?
      - Ну да... Мне же не поверят без вас.
      - Жорка меня порешит... Предупреждение от него было. Сильно он зол на Ермака. Поперек дороги ему стал.
      - Да. Поперек дороги. Дядя Вася, что же делать? Как спасти Ермака? Помогите его спасти.
      Дядя Вася задумался. Я смотрел в окно. Хоть бы не нагрянул кто-нибудь, не помешал... Я чувствовал: близится решающая минута. Но только ребятишки одни играли во дворе, да женщина стирала в корыте у своих дверей.
      Дядя Вася поднял голову и как-то отрешенно посмотрел на меня. Лицо его изменилось. Так меняется лицо после смерти - стало строже и красивее.
      - Ладно, - сказал он. - Поможете матери... в случае чего. У нее есть пенсия. Сорок рублей.
      Он тяжело поднялся с кровати и мелкими шажками прошел в темный угол к ветхому шкафу со стеклами - горке. Долго возился там. Когда он повернулся, в его руках был запечатанный конверт. Он. поманил меня пальцем. Я подошел.
      - На, Санди, спрячь подальше, чтобы не отняли.
      Красными, как у кролика, глазами он наблюдал, как я прятал конверт.
      - На конверте написано: "Начальнику угрозыска Бурлакову Ефиму Ивановичу". Ему и передай. Он был добр ко мне. Это он устроил меня тогда на морзавод. Передавай привет от Василия Ивановича Скоморохова. Он знает. Такое мое настоящее фамилие. Да, на конверте написано: "После моей смерти". Ты это зачеркни. Я бы мог прожить еще лет десять... Ермак бы полностью отсидел. Негоже это. Ермаку скажи, что я с а м... написал. Только не мог сразу решиться отдать. Может, так и не решился бы, кабы он тебя не прислал. Значит, ждет...
      - Спасибо. До свидания, Василий Иванович!
      - Прощай, Санди. Иди!
      Я крепко пожал ему руку и ушел какой-то смущенный. Почему-то я даже радости не мог испытывать в этот час. На улице меня ждал встревоженный Олежка.
      - Скорее, Санди, бежим за угол! - Он схватил меня за руку и потянул за собой.
      Я понял, что дорога каждая минута, и не брыкался. Он затащил меняв какой-то переулок. И вовремя: в конце улицы показались хулиганы из шайки Великолепного.
      - Скорее, скорее! - торопил Олежка.
      Мы прошли через овраг, застроенный серенькими домишками. Там проходил трамвай. Мы вскочили в первый попавшийся вагон.
      - Как мне увидеть товарища Бурлакова? - спросил я пожилую секретаршу в роговых очках.
      - Проходите. Он у себя.
      Товарищ Бурлаков сосредоточенно рассматривал какие-то снимки на пленке и курил. В пепельнице горкой вздымалась груда окурков. Он не сразу поднял голову. Но, когда поднял, я сразу узнал инспектора. Он нисколько не изменился с того дня, когда приходил в интернат для слепых, - такой же рыжий, кареглазый, веселый и доступный.
      - Это вы? - изумился я.
      - Наверно, я! А ты, собственно, кто? Лицо знакомое.
      - Санди Дружников. Помните, вы угощали троих ребят шоколадом? Ату, Ермака и меня. На Приморском бульваре.
      - А-а! Санди, который делает корабли! Прекрасные корабли. Сколько раз я любовался ими в витрине Дворца пионеров.
      - Я уже давно настоящие делаю. Вот скоро сойдет со стапеля. Как я рад, что это вы! Вот удача Ефим Иванович...
      И вдруг неожиданно для самого себя я всхлипнул. Это было отвратное зрелище: высокий, широкоплечий парень восемнадцати лет плакал, как девчонка.
      - Ну-ну, Санди! - Бурлаков даже сконфузился. Стыдно стало за меня.
      Он сунул мне в рот папиросу и дал закурить. Я вытер слезы надушенным платочком, так как у мамы ужасная привычка отдушивать все белье (вот бы меня сейчас видел дедушка Рыбаков!), неловко закурил, не затягиваясь, и кое-как овладел собой.
      - Попал в беду? - сочувственно полюбопытствовал Бурлаков, отодвигая снимки.
      Черт побери, кажется, он принял меня за стилягу, попавшего в дурную компанию. Невольно я ухмыльнулся.
      - Нет? Тогда чем обязан визитом?
      Волнуясь, торопясь, перескакивая с пятого на десятое я рассказал все, что надо было ему знать. Под конец рассказа я совсем успокоился: доброжелательно и честно меня слушали. Я еще не закончил рассказа - не успел про письмо, - как он вызвал по телефону троих сотрудников. Одним из них оказался Анатолий Романович. Он довольно сухо кивнул мне головой. Двое других сначала показались мне похожими друг на друга. Оба в форме, подтянутые, мужественные, подчеркнуто серьезные. Но потом понял - не похожи. К тому же майор Зимин постарше и попроще. Цельный - весь тут. Лейтенант Сенчик был чем-то уязвлен. Гонорист и любил, кажется, подкалывать. В общем, все трое славные парни!
      - Они занимаются делом Великолепного...- пояснил мне Бурлаков и, чем-то весьма довольный, велел мне снова все рассказать по порядку.
      - И не торопись, не упускай ни одной детали,- добавил он.
      Я снова рассказал все, уже увереннее, напирая на те места, которые, как я заметил, особенно заинтересовали Бурлакова. Вчерашняя история с Леночкой вызвала бурные одобрения. Все оживились. А потом я передал сегодняшнюю встречу с Василием Ивановичем.
      - Показание?!- недоверчиво воскликнул Ефим Иванович. - Ты мне ничего про него не сказал.
      - Я еще не дошел до него...
      - Где же это показание?
      - Вот.
      Я вытащил письмо из внутреннего кармана пиджака и передал по назначению.
      Бурлаков мельком взглянул на адрес и аккуратно вскрыл конверт. Он читал, а мы все трое смотрели на него. У Ефима Ивановича было выразительное лицо. Чувства и ощущения проходили по этому лицу, как волны: деловая заинтересованность, удивление, гнев, отвращение, сочувствие, удовлетворение, радость, торжество, перешедшее сразу в озабоченность и тревогу.
      - Это должны были узнать мы сами, - не без досады буркнул он и передал письмо майору.
      Тот стал читать и удовлетворенно хмыкнул. Сенчик прочел молча, без выявления чувств. Анатолий Романович даже просиял. Мне не предложили прочитать.
      Только они было, увлекшись, начали профессиональный разговор, вставляя словечки на жаргоне Великолепного, вроде: "раскололся", "перо" и тому подобнее, как я прервал их:
      - Ефим Иванович, я-то не читал письма. Теперь Ермака выпустят или надо еще что-нибудь добывать?
      Бурлаков усмехнулся, вышел из-за стола и обнял меня за плечи:
      - Спасибо, друг Санди! Ты добре поработал. Молодец! Насчет Ермака больше не беспокойся. Сейчас мы займемся его освобождением. А из тебя вышел бы хороший сыщик! Может, надумаешь идти к нам работать? В угрозыске нужны такие...
      Он уточнил какие. Из скромности- не повторяю, как-то неловко. Я был польщен и удивлен.
      - Какой из меня сыщик? Вот Ермака возьмите к себе. Он как раз мечтал о работе в угрозыске. Сдавал на юридический, не прошел по конкурсу. Возьмете?
      Все четверо рассмеялись от души, особенно раскатисто майор Зимин.
      - Нет, вы только полюбуйтесь на этого парня,- сквозь смех проговорил он,- его друг еще сидит в тюрьме за ограбление, а он уже подыскивает ему работу, и где - в угрозыске!
      Они опять расхохотались, но я не улыбнулся.
      - Что тебя еще тревожит? - осведомился Ефим Иванович.
      - Скоморохов! - ответил я растерянно"!- Боюсь за него. Ведь эта письмо, или там показание, было написано как завещание, на случай, если дядя Вася умрет от болезни. Но, прежде чем он решился отдать этот конверт теперь, он мысленно примирился со смертью от ножа. Ради Ермака. Теперь он лежит там один и ждет расплаты. Разве вы не поняли?
      - Поняли, Санди, еще раз тебе спасибо, и не только за Ермака. Это письмо - последнее недостающее звено. В нем ценные факты, и не только об инсценировке ограбления. Как мы и предполагали, Великолепный - идейный вожак и идейный руководитель огромной воровской шайки, филиалы которой во многих городах. Сам он "в дело" уже не ходит. Осуществляет верховное руководство. Мерзавец! Теоретик преступного мира. А теперь, Санди, иди домой и отдыхай. Ты хорошо поработал. Не вздумай больше вмешиваться в эту заваруху. Теперь каждый шаг должен быть согласован, а то вспугнем...
      - Как бы эта Леночка не предупредила...
      - Сидит под домашним арестом. Там милиционеры. Вот так. О Скоморохове не беспокойся. Для начала мы переведем его в клинику. Ему надо полечиться. До свидания, друг Санди! Иди.
      Товарищ Бурлаков крепко пожал мне руку.
      И вот мы сидим с Ермаком в лодке, мотор выключили, море тихое-тихое. Город амфитеатром спускается к воде. Над широкими улицами, залитыми солнцем, летают тонкие, как платиновая проволока, паутинки. Ветер заносит их даже сюда, в море. Чудесная осень!
      Мой друг исхудал, опять появились морщинки у рта и на переносице. На лице его "тюремная" бледность, и он нарочно поворачивается, как подсолнух, к солнцу, чтобы скорее загореть.
      По-прежнему открыто и доверчиво смотрят на мир его серо-зеленые глаза, резко обведенные черными ресницами, но в глазах моего друга появилось и что-то новое. След перенесенного? Преждевременное знание теневых сторон жизни? Обида? Будет ли еще меняться Ермак? Изменюсь ли я сам? Когда стану взрослее, мужественнее?
      Бурлаков сдержал свое обещание и предложил Ермаку поступить в угрозыск. Ермак согласился. На семейном совете было решено, что Ермак отдохнет с месяц и тогда уже пойдет работать.
      Ему выплатили зарплату за вынужденный прогул - местком достал было ему путевку в санаторий, но Ермак категорически отказался. Решил отдыхать дома. Слишком он соскучился по дому, чтобы уезжать. Вот мы с ним и "шалберничаем" - чаще всего катаемся на дедовой лодке. Когда море тихое, заезжаем далеко от берега. Мы соскучились друг по другу и болтаем наперегонки.
      Сегодня с нами вздумали поиграть дельфины. Они несколько раз обернулись вокруг лодки, потом начали под нее нырять, показывая огромные блестящие спины. Наверно, им было очень весело! Я испугался, что они опрокинут нас, но дельфины были осторожны. Просто им стало скучно и захотелось пошутить. А может, они хотели войти с нами в общение, а мы не поняли их "неземного" языка.
      Когда они уплыли, мы обсудили последние новости. Шайка Великолепного наконец обезврежена. Теперь станет немного чище на земле. Такие, как Родион Баблак, тоже оскверняют землю. Но его час еще не пробил. Ничего, пробьет!
      Поговорили о дяде Васе. Он умирал в больнице: у него оказался рак. По-человечески было его жаль, но рассудок говорил: для него лучше умереть. Не умел он жить на земле.
      Открылось во время следствия, что готовилась расплата с Иваном Баблаком. Теперь он может работать спокойно.
      Ермак с улыбкой передал, что Бурлаков в восторге от моих сыскных способностей и еще не потерял надежды заманить меня в угрозыск. "Какие способности пропадают!" - сожалел он. Немного посмеялись. Для меня было очевидно, что никаких способностей у меня не было, просто я из-за любви к своему другу сделал, что мог. Не так уж много!
      - Знаешь, Санди, о чем я все время думал там? - сказал Ермак.
      - О чем? - Я сразу очень заинтересовался.
      - Нет, Санди, ты думаешь, что-нибудь очень мудрое? Нет. Просто я почему-то и днем, и ночью представлял себе ту тропу, по которой, помнишь, мы прошлый год шли. Серая тропа вилась и вилась, то вверх по-над морем, то спускалась вниз, в долину, заросшую кустарником и травой. Все-таки самая большая радость в общении с природой. Это радость особенная! А еще я вспоминал детство...
      - Не так-то давно оно было.
      - Недавно, Санди. Только вчера. И я видел тебя, себя, Ату, соседских ребят, помнишь, они всегда увязывались с нами, когда мы отправлялись на старый бастион. Рвы осыпались и заросли травой. Там много камней. Помнишь, они всегда так нагревались на солнце, что обжигали?.. Среди камней росли красные маки. Много-много маков. Одни облетали, другие только распускались. Мы играли среди камней и ужасно кричали и смеялись. Правда, мы были тогда очень счастливы? И даже не догадывались об этом. Разве в детстве понимают, когда счастливы? В детстве могут понять только горе, и то быстро осваиваются и снова играют... Если, конечно, горе посильное.
      Я долго растерянно смотрел на моего друга.
      - Ермак! Разве ты сейчас... не счастлив?
      - Не знаю, Санди,- честно признался он.- Понимаешь, я как-то словно разучился радоваться. Странно, да?
      - Нет, нисколько не странно. Еще бы! Но ты научишься снова. Иван и то научился. Без радости жизни не бывает.