Кори-ака, воздев руки к небу, возгласил:
      -- О, Аллах, прими свиток наших деяний! О творец, укрась наш последний день, как ты украшаешь его любимым рабам твоим, отдавшим жизнь за твое правое дело! Аминь.
      -- Аминь, Аллах акбар!
      Неимоверный шум и гвалт поднялись в долине Арафата. Мало того, что одновременно затарахтели моторы всех автомобилей, их водители принялись сигналить все разом. Седоки на ишаках и верблюдах пытались перекричать друг друга, пробивая себе дорогу.
      Именно в долине Арафата я понял, как это много, миллион человек. Черная туча песка и пыли в одно
      мгновение заволокла небо. Завеса была такой плотной, что даже приблизительно нельзя было определить, с какой стороны светит солнце.
      Видимо, в этой бешеной гонке автомобилей, наездников и пешеходов есть что-то благостное для Аллаха, думал я. Ведь расстояние до Муздалифы можно пройти и спокойно. Но ни водители не остерегались того, что могут раздавить в начавшейся толчее какого-нибудь немощного старца, ни пешеходы не думали об опасности превратиться в лепешку под тяжелыми колесами автомобилей. Матери с маленькими детьми на спинах бежали за своими мужьями, падали, вставали и вновь бежали по обочинам дорог, по вязкому песку междорожья. Ослы и верблюды в пестрых сбруях, обвешанные колокольчиками и побрякушками, обезумев от шума и криков, неслись во весь опор, брызгая пеной по сторонам.
      .На больших скоростях мчались тяжелые, длинные автобусы и грузовики из Турции. На крышах автобусов, по бортам грузовиков грохотали привязанные там железные бочки с водой и бензином. Спереди и сзади турецких автобусов латинскими и арабскими буквами красовалась надпись -- "РАИС ОГЛУ", Очевидно, господин Раис оглу хозяин какой-нибудь большой транспортной фирмы.
      Шагать по песку через колючие заросли янтака и полыни трудно, и Исрафил ежеминутно стремился выйти на обочину шоссе, а я тянул его назад.
      -- Дорогой, с точки зрения медицины, лучше быть истоптанным копытами верблюда, чем раздавленным колесами автобуса, даже принадлежащего высокочтимому господину Раис оглу.
      -- Верно говоришь, хаджи. Но еще лучше невредимыми вернуться домой.
      Смеркалось. За плотным облаком пыли и песка неба по-прежнему не видно. Мы пришли в какое-то ущелье, одни паломники спешились, другие вылезли из машин, и все разбрелись по ущелью. Нам велели собрать камешки для завтрашнего обряда. В святой Мина находятся три каменных истукана, олицетворяющие проклятого шайтана. По законам хаджжа именно в этом ущелье паломники собирают по шестьдесят три камешка каждый и, разделив их на три части, в течение трех дней пребывания в Мина должны швырять их в дьявола.
      Наощупь в темноте я собирал камни, как вдруг услышал голос Искандара:
      -- Эй, заслуженный врач, разрешите побеспокоить вас вопросом?
      -- Пожалуйста, о затворник темных рентгеновских кабинетов, несравненный знаток человеческого скелета! Спрашивайте!
      -- Сделайте одолжение, скажите, пожалуйста, почему вы бороздите своим святым носом эту священную землю?
      -- Ошибаетесь, о великий исследователь камней в печени и почках. Я ощупываю землю руками, а не носом. Ваш покорный слуга должен собрать на этой земле шестьдесят три камешка, чтобы завтра, послезавтра и послепослезавтра бить ими подлого дьявола.
      -- Так чего же ты мешкаешь? Неужели так трудно найти горсть камней в этом каменистом ущелье?
      -- О тончайший знаток человеческих ребер, сколько уже дней ваш покорный слуга обращает ваше просвещенное внимание на тонкости обрядов хаджжа? Выходит, что труды мои пропадают зря?
      -- Надеюсь, вы простите меня. Если не ошибаюсь, высокий титул хаджи будет теперь обязывать вас более милостиво, чем прежде, относиться к грехам и недостаткам простых смертных, особенно своих товарищей.
      -- Что поделаешь, простил. Так знайте, что для побиения шайтана годится не всякий камешек. Муджтахи-ды, то есть мудрейшие из ученейших знатоков ислама, а также святые и духовные отцы прошлого и настоящего изволили указать, что камешек этот должен быть не меньше горошины и не больше финиковой косточки. Поэтому дело, которым я сейчас занят, требует чрезвычайного внимания и точности. Желаю вам радостей в жизни.
      -- А я вам желаю удачи. Если будет возможность, соберите несколько камешков сверх нормы и от имени вашего далекого товарища швырните их в темя великого провокатора шайтана, ибо все мои прегрешения рождены его интригами.
      -- Хорошо. Если хотите, я все шестьдесят три камешка швырну в голову дьявола, мстя за вас.
      -- Безгранично благодарен. Еще раз убеждаюсь, как много добрых людей на земле...
      Исрафил, рядом со мной ковырявшийся в земле, тронул меня за локоть:
      -- Ты что-то сказал?
      -- Нет.
      -- Мне показалось, ты что-то бормочешь.
      -- Молюсь.
      -- Вот оно что!
      Через минуту он снова спросил:
      -- Собрал?
      -- Собрал, но еще не сосчитал.
      -- Посчитай.
      -- Ничего если будет меньше или больше?
      -- Нельзя. Посчитай.
      Завязав камешки в подол ихрама, мы пустились в дальнейший путь.
      В полночь показалась долина Муздалифы. Так же, как и долина Арафата, она была освещена керосиновыми фонарями. Паломники, усевшись прямо на землю или на паласы, занимались запоздалым ужином и молитвами.
      И тут у меня подвернулась нога, и я вывихнул лодыжку. С трудом, прихрамывая, добрался я до места, которое занял для нас сеид Абдуль Керим.
      Состояние муллы Урок-ака после этого длительного перехода было не лучше, чем у меня. Тучный мужчина, не привыкший ходить пешком на дальние расстояния, он вторую половину пути передвигался, как беременная на сносях. Его растертые в кровь ляжки превратились в живую рану. Я дал ему марганцовки, велел растворить в воде и хотя бы приложить намоченную вату, если нет возможности сделать ванну. Сам же я, смастерив мазь из различных порошков и вазелина, туго забинтовал распухшую лодыжку.
      Нам дали по куску лепешки. Кое у кого в термосах оставался чай.
      Боль в ноге и жажда мучили меня. К тому же в эту ночь нам не на чем было спать. На семнадцать паломников, на гида и меня нашелся всего один старый узкий палас. Мне достался пятачок, на котором мог бы уместиться только среднего размера котенок. Но и того я лишился, когда вернулся после бесплодных поисков воды.
      По одну сторону от места нашего ночлега стоял грузовой автомобиль из Ирака, по другую -- машина неотложной помощи из Сомали. { На большинстве автомобилей, пришедших своим ходом в Саудовскую Аравию, сбоку или сзади, мелом или краской были написаны названия государства, компании или имя владельца этих машин (Ф. М.)}
      Опершись спиной о кузов неотложки, я раздумывал о том, как проведу с больной ногой ночь на острых камнях. Ничего, убеждал я себя, когда станет невмоготу и голым уснешь на камнях, а на тебе еще есть ихрам.
      Что-то коснулось моих волос.
      Шофер неотложки, который устроился на крыше машины, знаками звал меня к себе. В машине спали две толстенные сомалийки, видимо, из состоятельных семей. Ту ночь я провел на покатой крыше автомобиля, рядом с душевным малым, водителем из Сомали. Он спросил, откуда я, и, узнав, что я суфиитий, спустился на землю и исчез, а спустя полчаса принес мне резиновую надувную подушку и полбутылки кока-колы.
      "Сделай добро и брось его в реку. И добро воздастся тебе в пустыне",--говорит поэт.
      Мои соотечественники строят в Сомалийской пустыне госпитали, ирригационные сооружения и различные промышленные предприятия. Сомалийцы питают симпатию к советским людям за бескорыстную помощь, за поддержку их стремления к независимости и прогрессу. И вот благодарностью сомалийцев к Советскому Союзу в третьей стране пользуюсь я. Великий век, великое время все-таки XX век! Жители самых отдаленных
      уголков земного шара поняли, что их судьбы неразрывно связаны с судьбой всего мира. Люди, жившие в джунглях, в пустынях, на вершинах целующих небо гор, столетиями не ведали ни друг о друге, ни о мире. Теперь они вышли из узкого круга прошлого на великую арену всех шести континентов...
      На рассвете, едва мои спутники кончили молитву, из-за минаретов мечети у подножия святой Муздалифы грянул орудийный залп.
      Оказалось, что мои старательные паломники начали молиться раньше времени. Пришлось им помолиться еще раз вместе со всеми.
      Да, наши муллы так ревностно соблюдают все религиозные правила и ритуалы, что зачастую оставляют намного позади себя самых правовернейших собратьев по вере.
      Долина Муздалифы пришла в движение. Подхватив свой скарб, паломники взяли направление к долине Мина.
      Однако наша группа осталась на месте. Сеид Сайфи Ишан обещал прислать за нами автобус. Водитель неотложки предложил подвезти меня до Мина, но я отказался, хоть и хромал. Разве найдешь потом своих в этом столпотворении?! Как и в Арафате, в долине Мина у них не будет точного адреса.
      Муздалифа опустела. Один из слуг Сайфи Ишана принес известие, что автобуса не будет -- на дорогах Мина такие пробки, что до самого вечера автомашины не смогут сделать и метра.
      Воспользовавшись правами вице-главы группы, Исрафил поручил мой чемоданчик с медикаментами кому-то из молодых кори. Затем достал где-то бамбуковую палку и, соорудив мне подобие костыля, взял под руку не ко времени охромевшего врача.
      ПОБИЕНИЕ ШАЙТАНА
      Часов в одиннадцать утра мы добрались до святой долины Мина. В чайхане, в углу, завешенном циновкой от солнца, остановились на отдых. Наш руководитель велел мне остаться здесь, пока другие сходят на скотный базар, купят овец и баранов и, после обряда жертвоприношения, отправятся бить шайтана. Кори-ака отдаст, мол, распоряжение, чтобы кто-нибудь из слуг пришел попозже за мной и за старым паласом, который мне оставили.
      Все ушли. Вдруг появился Исрафил.
      -- Ты почему вернулся?
      -- Пойду попозже,-- сказал он, потупившись. Видимо, мой приятель устыдился, что оставил меня
      одного.
      -- Спасибо, друг, но не приведи господь, чтобы ты из-за меня опоздал на обряд жертвоприношения.
      -- Не опоздаю. У тебя утихнет боль и мы пойдем вместе. Скотный базар и место жертвоприношения недалеко отсюда. Мне показали где.
      На дорогах стояли нескончаемые ряды автомобилей. Время от времени они продвигались на несколько шагов и вновь надолго застывали на месте. Водители, не удовлетворяясь пронзительными гудками, высовывали из кабин головы и нещадно крыли всех и вся на чем свет стоит.
      По обеим сторонам дороги -- ряды временных харчевен, ларьков, менял, бакалейных и галантерейных лавчонок, чайхан и киосков с водой. Торговля шла бойко. Торговцы, у которых не хватило средств поставить себе отдельный ларек, находили свободный клочок земли, растягивали над головой тент и, разложив товары прямо на земле, зазывали покупателей.
      Арабский мальчонка лет двенадцати торговал фруктовой водой, а старик поодаль от него варил в медном кувшине над переносным очагом жидкую халву.
      -- Ишриб барид! {Пей холодное (араб.)} -- звонко кричал мальчик, но прохожие не обращали внимания на его зазывные крики.-- Куко-ла! Пепси-кола, маринда! -- перечислял он названия вод.
      -- Эй, сынок,-- по-башкирски обратился к нему Исрафил.
      Мальчик оглянулся.
      -- На тебе риал, дай пепси-колу.
      Взяв у мальчика открытую бутылку, он спросил:
      -- Имя?
      -- Ибрагим,--ответил тот таким тоном, будто сообщал, что его отец является по крайней мере фельдмаршалом.
      -- Мактаб? { По-татарски школа, однако мальчик не понял, так как по-арабски это слово означает бюро, рабочий кабинет}
      Мальчик, не понимая, пожал плечами.
      -- Медресе? Учение? -- повторил Исрафил. Мальчик снова не понял, хотя эти арабские слова известны всем мусульманам. По-видимому, у Исрафила было плохое произношение.
      Тогда мой товарищ сложил ладони корабликом, показывая, будто читает книгу, а затем жестами изобразил процесс письма. Мальчик безразлично ответил:
      -- Ла,--тут же отвернулся и громче прежнего закричал:-- Маринда, маринда, маринда! Ишриб барид!
      Видимо, жертвоприношения на площади возле рынка были в разгаре. Неимущие паломники и местные жители из бедняков тащили оттуда зарезанных, но еще не освежеванных овец и баранов. Наиболее алчные волокли целых баранов, однако раскаявшись на полпути, отрезали от своей добычи задние ноги, а тушу бросали позади какого-нибудь ларька или прямо на дороге под колеса замершего на месте автомобиля.
      Эта картина увела мои мысли далеко-далеко. В одной из книг по истории древнего мира я видел изображения полураздетых первобытных людей, которые с блестящими от вожделения глазами волочили по земле тушу какого-то допотопного животного. Чего только не увидишь, каких обычаев и нравов не насмотришься, путешествуя по белу свету!
      Исрафил обмахивался подолом ихрама.
      -- Теперь можно потихонечку двинуться,-- сказал я.
      Исрафил прошел за чайхану и через несколько минут принес мне новую трость, подлиннее и покрепче первой, на которую можно было опираться, не опасаясь, что она сломается.
      Оставив старый палас Сайфи Ишана и сумки с термосами у чайханщика, мы отправились на скотный рынок. В толчее покупателей и торговцев трудно было пробиться даже здоровому человеку. Исрафил ушел один, я раскрыл зонтик и уселся в сторонке.
      Паломники приводили купленных на базаре овец и баранов на площадь жертвоприношений. В несколько параллельных рядов здесь были выкопаны длинные и глубокие рвы. Специально назначенные на дни праздника мясники, стоя возле рвов, принимали овец и баранов у ждущих очереди правоверных и за мзду, величина
      которой зависела от щедрости паломника, резали животных. Кто хотел, мог взять мяса сколько угодно. В первой половине дня желающих попользоваться бесплатным мясом было много, но теперь, по-видимому, все уже нахватались и возле мясников за короткое время выросли такие горы туш, что мясникам пришлось передвинуться на свободное место.
      Пройдя таким образом вдоль одного рва, мясники переходили к другому, и тогда американский бульдозер, ждущий поодаль с незаглушенным мотором, подъезжал и сгребал в ров эти груды мяса. Второй бульдозер засыпал заполненный ров землей.
      По свидетельству священных книг, скот, принесенный в жертву, сослужит своим жертвователям в день Страшного суда добрую службу. Зарезанные бараны узнают своих благодетелей среди множества мусульман, которые предстанут перед троном господним, и перевезут их на себе прямо в рай через мост Сират, протянувшийся над огненными языками адского пламени.
      Тоньше волосинки, острее лезвия сабли и горячее огня, вот какой он, мост Сират. В подобных условиях физическая сила и моральное состояние транспортного барана играют немаловажную роль. Мало того, что мост Сират, как видите, довольно узок, а под ним в преисподней кишмя кишат змеи и скорпионы, драконы, разевающие пасти в ожидании лакомого кусочка, он к тому же бесконечно длинный. Мусульманин, умудрившийся остаться целым и невредимым после дубины Мункара и Накира, после тумаков и пинков тысячи ангелов, состоящих при весах, на которых измеряют тяжесть грехов, должен тридцать тысяч лет ехать верхом на баране по мосту Сират: десять тысяч лет карабкаться вверх, десять тысяч лет плестись по ровному месту и еще десять тысяч лет -- под уклон. В "Мираджноме" { Книга мираджа -- мусульманская легенда о чудесном путешествии Мухаммеда в небо к Аллаху} , этой интереснейшей поэме о странствиях пророка и мучениях Судного дня, указывается, что один день на том свете равен тысяче лет на этом..
      Своим костылем я нацарапал на земле цифры и перевел 30 000 лет, то есть время, которое занимает у правоверного путешествие через Сират на баране, на наши земные дни. Получилось, что бедняга мусульманин едет через мост Сират 3 996 750 000 000 дней. Три триллиона девятьсот девяносто шесть миллиардов семьсот пятьдесят миллионов суток, день в день!
      Я позавидовал неграмотным и полуграмотным людям, которым неведомо, что означает эта цифра. Знай человек, что, даже не согрешив в этом мире, он все равно на том свете будет десять миллиардов девятьсот пятьдесят миллионов лет ехать верхом на баране, он бы еще до появления на свет воскликнул бы: "Не нужно мне твоих миров, ни того, ни этого!"
      Пришел Исрафил. Я спросил:
      -- Твой баран был сильный, здоровый?
      -- Пуда на два мяса и сала, -- Тогда ничего.
      -- А что?
      -- Просто так, интересуюсь.
      После полудня заторы на дорогах рассосались. Шоссе, обочины, все окрест было завалено шкурами, голо- вами, внутренностями зарезанного скота. Время от времени какая-нибудь машина наезжала на взбухший желудок барана и нечистоты с треском обрызгивали пешеходов. Начиналась брань, крики, шум. В воздухе стояло тяжелое зловоние, от которого казалось, вот-вот остановится сердце. Однако никто не ударял палец о палец для очистки дорог. Лишь изредка встречались люди в военной форме с каким-то аппаратом, похожим на миномет, который изрыгал дезинфицирующий дым на людей, харчевни и чайханы. Единственная польза от такой поверхностной дезинфекции состояла, видимо, лишь в том, что она служила кому-то успокоением.
      Побиение шайтана являло собой довольно грустное зрелище. Такое же чувство, наверное, испытывает человек, видя судорожные подергивания знакомого, внезапно потерявшего рассудок.
      Белый каменный столб, якобы олицетворяющий дьявола, огорожен белой каменной стеной в рост человека. Собравшаяся вокруг ограды толпа человек в пятьсот забрасывает истукан сатаны камнями. Часть паломников, швырнув семь камешков, деловито переходила ко второму истукану, другие же, войдя в раж, как это случается со свихнувшимися заклинателями, исступленно хватали валявшиеся под ногами камни и забрасывали ими шайтана. Но и этого им казалось мало; срывая с ног чувяки, они швыряли и их. Стоящие впереди колотили по ограде ногами, кулаками и даже локтями и головой, изливая на каменный истукан весь свой запас проклятий и ругательств. Время от времени приближались солдаты и оттаскивали в сторону наиболее рьяньх правоверных.
      Истукан был завален камнями. Они пересыпались через ограду, а обезумевшие паломники подбирали их и вновь метали в дьявола. Среди навала камней красными, белыми, зелеными, синими пятнами выделялись чувяки пилигримов.
      Второй истукан отстоял от первого примерно на пятьдесят шагов и на столько же от второго -- третий Маленькие крепости-ограды вокруг второго и третьего истукана имели соответственно форму треугольника и квадрата. Собравшиеся вокруг них толпы с такими же воплями и проклятиями исполняли святой обет.
      Во времена хазрата Ибрагима здесь не было ни этих шайтанских истуканов, ни оград вокруг них. По священным преданиям, в те времена тут бродил сам шайтан и, как говорится, развивал бурную деятельность.
      Хазрат Ибрагим халилульллах хотя и выпроводил свою молодую жену матушку Агарь в раскаленную пустыню, но не смог вычеркнуть ее из сердца. Время от времени втайне от матушки Сары он уходил в пустыню и, отведя душу с матерью хазрата Исмаила, возвращался домой. Что ни говори, хоть он и халилульллах, а все-таки человек и не был лишен человеческих слабостей,
      В один прекрасный день раздался голос с неба:
      -- Эй, наш искренний друг, ответствуй, кто из твоих сыновей наиболее близок отцовскому сердцу? Исхак, Исмаил или кто-нибудь другой?
      -- Исмаил,-- ответствовал искренний друг Аллаха.
      -- В таком разе принеси его нам в жертву.
      -- Пожалуйста, мой владыка,1--сказал халилульллах и, быстренько отыскав юного хазрата Исмаила, потащил его в долину Мина на то самое место, где ныне огромные рвы заполняются тушами принесенных в жертву овец и баранов.
      Исмаил, смекнув о намерении отца, бесконечно обрадовался. В самом деле, разве это не удача, если родной отец хочет принести тебя на алтарь милостивого бога?
      Но не дремал неуемный шайтан. Приняв человеческий образ, он стал подстрекать отрока.
      -- Батюшка,-- обратился юный хазрат к искреннему другу Аллаха,-- за мной по пятам ходит один дядя. "Не будь дураком,-- говорит он,-- скорее беги отсюда, а то пропадешь ни за грош".
      -- А ты не слушай его,-- наставил сына хазрат Ибрагим.
      Но шайтан продолжал свое шайтанское дело, трижды появившись в различных обличиях, он всякий раз провоцировал хазрата Исмаила, и тот камнями отгонял шайтана прочь.
      В конце концов халилульллах положил сына на землю и резанул ножом по горлу. Однако нож не резал, потому что как раз в это время незаметно прилетел архангел Джабраил и, ударив своим крылышком по лезвию ножа, затупил его. Халилульллах трижды провел ножом по горлу сына, но все без толку. И тогда искренний друг Аллаха, осерчав, швырнул нож оземь.
      -- Ты говоришь, режь, Аллах говорит, не режь,-- вспылив, крикнул нож. От гнева он чуть не добавил: "Только голову морочите" ,-- но тут же сообразил, какое высокое положение занимают те, о ком он говорит, и осадил свой гнев. { Пусть уважаемый читатель не подумает, что говорящий нож плод фантазии нашего доктора. Нет, этот случай дотошно, слово в слово рассказан в книге прославленного ученого ислама XIV века хазрата Рабгузи "Кисас-уль-анбио". {Ф. М.)}.
      Вот почему ныне, мясники-мусульмане, собираясь зарезать какое-нибудь живое существо, сперва трижды легонько проводят ножом по горлу и лишь в четвертый раз нажимают на лезвие. Поэтому-то здесь, в святой долине Мина, в трех местах установлены истуканы, воплощающие распроклятого шайтана, чтобы мусульмане ежегодно приезжали сюда и в течение трех дней мстили за оскорбление чувства своего халилульллаха и его до-стойного отрока.
      Историки утверждают, что побиение шайтана камнями стало обычаем не случайно. Эта традиция существовала еще в первобытном обществе. И тогда чертей забрасывали камнями, комками земли или даже пометом животных. Арабка, например, после смерти мужа в течение года соблюдала траур, выполняя обет ифтидад { Обет воздержания}.
      . В годовщину смерти мужа, стоя у своего шатра, она швыряла помет в сторону кладбища. Да, такие обычаи существовали. Книг тогда не было, не было и наук, и бедная вдова верила, что дух ее мужа продолжает кружиться над ее шатром и что его надо прогнать, чтобы он не творил зла новому ее мужу и ей самой.
      Честное слово, ваш покорный слуга чрезвычайно рад, чго с течением времени люди все-таки забывают кое-какие былые обычаи.
      Когда-то у древних племен существовала мода проводить нечто вроде экзамена на зрелость. Юноше делали обрезание, затем выбивали три-четыре зуба, чтобы убедиться в том, может ли он как мужчина мужественно переносить боль.
      Но обычай выбивания зубов, слава Аллаху, забыт, оx-ox, представьте себе, что было бы, существуй этот обычай и поныне! Может быть, зубные техники и не рады тому, что он канул в прошлое, но ваш покорный слуга, будучи терапевтом, нисколько этим не опечален.
      Исрафил, перебирая четки, шел молча, опустив подбородок на грудь. Я поинтересовался, почему он кидал камни только в два первых образа шайтана, а в третий нет. Он не ответил. Решив, что он не расслышал меня, я повторил вопрос.
      -- Ни о чем не спрашивай сейчас, дорогой,-- грустно отозвался Исрафил, просительно глянув на меня.
      Мы понуро брели дальше, пока не достигли своего нового обиталища у подножия горы.
      Теперь мы избавлены от житья в палатках. Для нашей группы выделили одну комнату с навесом. В остальных комнатах, выходящих на тот же двор, живут другие гости Сайфи Ишана.
      Мои спутники принялись брить головы, совершать полное омовение, снимать ихрамы и переодеваться. Мулла Нариман, разоблачившись прежде других, надел на себя длинную арабскую рубаху и, приблизившись ко мне, по привычке начал произносить речь.
      -- Уважаемый сударь, обо мне не беспокойтесь, самочувствие у меня отменное. Знайте, сударь, что мой отец, ходжа Кахрамон, до последнего своего дыхания носил такое же одеяние, нет, не возражайте, носил, да предоставит Аллах ему место в раю. Носить такое одеяние, сударь, весьма богоугодное дело. Обязательно купите, сударь. Всего двадцать пять риалов, нет, не возражайте, всего двадцать пять.
      -- Спасибо, возможно и куплю. Кто может знать, что сделает человек в следующую минуту.
      -- Да, да, сударь, именно, никто не может знать. Не возражайте, не может.
      Бреясь, я увидел на своих висках несколько седых волос, которых прежде не замечал. До тридцати пяти лет я прожил без единого седого волоса, вызывая этим зависть сверстников.
      Что же, теперь они успокоятся.
      Подошла наша очередь за водой, и мы с Исрафилом, поливая друг другу, смыли священную пыль святого Арафата.
      Возвращение к обычной человеческой одежде нашего времени явилось для меня большой радостью.
      НОВАЯ ПРОФЕССИЯ
      На рассвете пятого мая меня разбудил сеид Абдулла:
      -- Скорее, доктор, человек помирает.
      От нашего дома до самой дороги раскинулись разноцветные шатры. У одного из них на циновке лежал мужчина. Над ним, всхлипывая, сидела женщина в черной чадре. Сердце мужчины давно уже не билось. Увидев, что я быстро встал, женщина испустила душераздирающий крик. В предрассветной тишине ее одинокий вопль был страшен.
      -- Что с ним? -- спросил сеид Абдулла. Я развел руками:
      -- Поздно.
      -- Да осенит его Аллах,-- отозвался Абдулла.
      Состояние кори Мушаррафа с вечера было неважным. Рези в желудке за два дня истощили старика. Увидев смерть чужого паломника, я забеспокоился и поспешил к старому кори. К счастью, сегодня ему стало лучше. Я строго предупредил его, чтобы он продолжал соблюдать диету и упросил сеида Абдуллу готовить старику пищу отдельно.
      Мы теперь щеголяли в своей обычной одежде и паломники из других стран, признав нас по тюбетейкам, вступали с нами в беседы. Мы бродили по торговым
      рядам, когда один из наших бывших соотечественников, поздоровавшись и расспросив о здоровье и самочувствии, поманил нас в сторонку:
      -- Я купил часы, прошу вас, посмотрите, пожалуйста.
      -- Но мы не разбираемся в часах,-- удивленно ответил я.
      -- Досконально разбираться незачем, взгляните, и на том спасибо.
      Он вынул из внутреннего кармана халата золотые часы и протянул нам. Исрафил с видом знатока стал рассматривать их со всех сторон.
      -- Отменные часы. У моего сына такие же, хорошо ходят,-- сказал он и, как это случалось с ним и прежде, вспомнив о сыне, насупился и взгрустнул.
      -- Я сам вижу, что хорошо ходят. Вы только скажите, это настоящее золото или нет. Иностранные буквы мы не можем читать.
      Часы были марки "Полет". Мы объяснили незнакомцу, что часы эти выпускает московский завод, что корпус из чистого золота, пусть он успокоится.
      Нас позвал в гости один из эмигрантов, Абу-Саадул-ла Ферганский. Мы отправились в его шатер. Перед нами расстелили дастархон, принесли фрукты, лепешки.
      Саадулла Ферганский познакомил нас со своими братьями. Кори-ака в свою очередь представил каждого из нас. Один из братьев хозяина, сидевший рядом со мной, горделиво сообщил, что его старший сын летчик, а младший в этом году кончает полицейское училище. Я сказал, что отец таких способных сыновей должен чувствовать себя счастливым.
      -- Аль-хамдуллила! Слава всевышнему! --воскликнул он и, помолчав, без всякой связи с тем, что говорилось до этого, спросил: --Ну, а как в вашей стране идет борьба с пережитками?
      -- Неплохо. Там, где строят новый дом, непременно выметают остатки старого.
      -- А разве следует выметать такие "остатки", как поэзия Низами и Бедиля, Саади и Навои?
      -- Простите, но ваши слова откровение для меня. Кто вам сказал, что поэзия Саади и других классиков--- это ненужные пережитки прошлого? Кто вам это сказал?
      -- Так уж повелось в вашей стране,..
      -- У таджиков есть поговорка: "С мельницы пришел я, а ты утверждаешь, что там закрома пусты". Можно очутиться в паутине лжи, но ведь за десятки лет не так уж трудно узнать правду о своей бывшей родине.
      Я шепотом передал Кори-ака вопрос брата хозяина. Поскольку среди них я один не был муллой, мне хотелось, чтобы этот мужлан услышал ответ из уст человека, который является для него бесспорным авторитетом.
      Кори-ака с улыбкой ответил, что у нас в стране никогда не запрещали произведений классиков, напротив, изучение их введено в программу обязательного обучения в школах.
      Я добавил, что диваны поэтов и мыслителей прошлого издаются и переиздаются нашими крупнейшими издательствами во многих тысячах экземпляров и продаются по доступным ценам не только на языке оригинала, но и в переводах на языки народов Советского Союза.
      Впрочем, только теперь я вспомнил, что самая хлопотливая часть паломничества завершалась со снятием ихрама. Теперь хаджи и их хозяева имели много времени для разговоров. Беседы с моими спутниками завязы
      вались прямо на улицах и рынках, им задавали разные вопросы и рассказывали разные новости. Тимурджана-кори, например, вчера спросили:
      -- Говорят, в вашей стране жены обобществлены. Как терпят это положение джигиты-мусульмане?
      Молодой кори рассказал нам, что он едва не схватился с этим пустобрехом, но, сообразив, что такой дурацкий вопрос тот мог задать только с чужих слов, сдержал гнев и спокойно разъяснил, как обстоят дела в действительности.
      Другого нашего паломника известили о том, будто на родине мы питаемся из общего котла махаллы, то есть, взяв миски и чашки, дважды в день бегаем к
      квартальному котлу, где Советская власть варит суп из капусты для всех жителей квартала.
      Догадываюсь, что источником подобных сведений является "Голос Америки" или радио "Свободная Европа". От их информации несет плесенью обветшалой
      антисоветской пропаганды. Некоторое время тому назад в Москве были опубликованы протоколы юридической комиссии сената Соединенных Штатов Америки. Еще в феврале и марте 1919 года эта комиссия пыталась вынудить прогрессивного литератора Джона Рида и его жену Луизу Брайант, Раймонда Роббинса и других американцев выступить в печати с заявлением о том, что жены в Советской России обобществлены, все питаются из общего котла, спят под одним одеялом и так далее.
      Вся эта трепатня давно осточертела, но примечательно, что в своих передачах на русском языке "Голос Америки" остерегается сообщать такие идиотские сведения, зато на персидском продолжает то же самое и, как выяснилось в последние дни, делает это и на арабском.