-- Исрафил!
      -- Что?
      -- Неужели ты еще не выспался? Он что-то промычал в ответ.
      -- Ну, и соня же ты! О чем мы с тобой договаривались?!
      -- А? О том, что будем друзьями.
      -- Тогда поговори со мной.
      -- Сейчас,-- сказал он, повернулся ко мне, закрыл глаза и захрапел.
      Я выпил прихваченный из буфета коньяк в надежде на то, что это поможет мне уснуть, иначе бы я не решился на такую вольность на виду у ученых мужей ислама. И без того они посматривали косо на мое курение, на мою шевелюру, на фотоаппарат. Черт бы побрал эту бессонницу! Если бы я не сдал чемоданы в багаж, принял бы снотворное. Хартум не тетин город, чтобы по прибытии туда я мог бы свернуться калачиком и выспаться.
      -- Исрафил!
      -- А?
      -- Взгляни на пустыню.
      -- Ну и что?
      -- А то, что собеседник стал теперь такой же редкостью, как перо жар-птицы. Поговори со мной, прошу тебя! Ты читал когда-нибудь Хайяма? Послушай:
      Во сне сказал мне пир: { старец, здесь в смысле мудрец.}
      "Покинь свою кровать, Ведь розу радости нельзя во сне сорвать.
      Ты лежебок, все спишь, а сон подобен смерти.
      Встань! Ведь потом века тебе придется спать!"
      Как мог я перевел рубай на русский язык. Исрафил сказал:
      -- Стало быть, и во сне можно услышать мудрые вещи. Спи, дорогой.
      Я думаю о болезни, а тот кто лечит меня, думает о красоте моих глаз, говорила как-то одна больная женщина...
      ЖИЛИЩЕ НА НИЛЕ
      В Хартумском аэропорту нас встретил посол СССР в республике Судан и сотрудники нашего посольства. Это было, по сути дела, свидетельством того официального уважения, которое наше правительство проявляет к религиозным убеждениям.
      -- Оказывается, мы тоже не баран чихнул,-- по привычке, беря меня под руку, на ходу проговорил Исрафил.
      -- После паломничества твоя цена поднимется еще выше и тебя будет встречать сам раис {председатель; здесь в смысле главы государства},--шутливо ответил я.
      Исрафил вздохнул.
      Хартумский аэропорт меньше каирского, не столь великолепен, однако так же нов и красив. На балконы и на террасу, протянувшуюся вдоль крыши аэровокзала, высыпало много суданцев. Они с интересом рассматривали нас. Мы вошли в зал. Работники посольства, забрав наши паспорта, авиабилеты и медицинские
      свидетельства, куда-то ушли, чтобы проделать необходимые формальности.
      Посол и Кори-ака уселись в креслах в глубине зала. Мы устроились вокруг. Принесли чайник. Один из буфетчиков принялся разливать по пиалам чай и класть сахар, а другой с кувшином в руках ходил за ним следом и доливал в пиалы молоко.
      -- Это местная традиция -- первым долгом угощать гостя чаем,-- объяснил посол.
      Похожа на нашу, таджикскую, подумал я. Зря только забелил мой чай молоком. Хоть и плешивый, а разборчивый, говорит пословица. Я не могу пить молоко когда и как попало.
      -- Вас поселят в крупнейшей гостинице в городе, в "Гранд-отеле", --сказал посол.
      Мы заговорили о продолжении нашего путешествия в Саудовскую Аравию. Советские самолеты из Хартума возвращаются в Москву. В Саудовскую Аравию вас доставят либо суданские, либо аравийские самолеты. Как бы то ни было, накануне Курбан-байрама мы должны быть в Мекке, иначе нарушится условие хаджжа и все наши труды пойдут насмарку. Правда, до начала праздника оставалось еще пять дней, но было бы хорошо попасть в Мекку на день-два раньше, чтобы устроиться. Хотя Мекка и считается священной у мусульман и зовется Умм-уль-кура, то есть матерью городов, все же это маленький городок, а перед праздником в нем собирается около миллиона паломников, торговцев, купцов. Найти там крышу над головой, задача не из легких.
      Из самого Судана в Хиджаз едет много людей. Только в хартумском аэропорту записано на очередь пять тысяч человек. Большинство из них забронировало места в самолетах еще год назад. Нам пообещали содействовать, чтобы мы своевременно достигли цели нашего путешествия.
      Мы отправились в "Гранд-отель".
      Да, действительно, солнце питает особую любовь к этому континенту. Даже, если смотреть на безоблачное небо или на выжженную солнцем землю через черные очки, начинается резь в глазах. Ветровые стекла машины раскалены, словно печь. Иногда кажется, что пахнет горелым.
      Мне досталось место в "Победе" секретаря посольства Тауфика. Это симпатичный молодой человек лет двадцати семи-двадцати восьми.
      Движение здесь левостороннее. Поэтому руль в машинах находится справа. Нам это несколько непривычно, да и привыкнуть трудно. Действительно, в "Победе" водитель сидит с левой стороны, а дорожные знаки на дорогах расположены по правой. В городе одноглазых стань и ты одноглазым, говорит пословица, но сказать легко, а попробуйте-ка сами...
      "Гранд-отель" оказался большим двухэтажным домом. Почти во всю длину фасада тянулся навес, под ним -- множество плетеных кресел и столов.
      Отель расположен на берегу Нила. Синяя-пресиняя вода древней реки величаво, с достоинством катила свои воды. От реки гостиницу отделяла асфальтированная дорога. Сотни машин, а больше всего желтых такси производства Западной Германии, сновали взад и вперед. Напротив гостиницы у берега стояли два пассажирских судна, крепко-накрепко принайтовленных бортами друг к другу.
      В кувшинах принесли воду со льдом, разлили по высоким конусообразным бокалам. Благословенная вещь вода, но только когда ты сыт. А мы после легкого
      раннего завтрака еще ничего не ели. В ресторане при гостинице время обеда уже прошло, и нам нужно было набраться терпения до вечера.
      Прошел час. Мест нам еще не предоставили. Опять принесли воду со льдом.
      -- Пей! -- усмехнулся Исрафил.-- Нил рядом.
      Наконец выяснилось, что в отеле есть места только на четырех человек --для Кори-ака, двух стариков и переводчика. Остальных разместят в филиале гостиницы -- в каютах тех самых двух пароходов, пришвартованных к берегу.
      Кое-кто из паломников взгрустнул от этого сообщения. А я обрадовался, как дитя. Много дней и ночей провел я в разных гостиницах, но жить в корабельной каюте мне еще не приходилось.
      -- Какие наши каюты?
      -- Выбирайте любую, большинство пустует.
      Тем лучше, но сперва надо найти удобную каюту для муллы Наримана и устроить его. К сердечной недостаточности муллы прибавилась дорожная усталость, и глаза его бессильно закатываются. Мулла должен принять вот эти две таблетки -- одну сейчас же, а другую вечером. До завтра никуда не ходить, отдыхать. Если он проявит непослушание, вопрос о продолжении путешествия будет возобновлен, на этот раз очень строго и со всей решительностью. Таково мое последнее слово.
      -- Хорошо, сударь, хорошо,-- ответил мулла Нариман.-- Я, сударь, из истинных ходжи, и не подобает мне, сударь, извиняться перед каждым встречным, не подобает, нет, не возражайте, сударь, не подобает. Но у вас я прошу извинения. То, что было в Москве, больше не повторится, сударь, не возражайте, не повторится.
      Встретив меня в коридоре парохода-отеля, Исрафил удивился:
      -- Где ты пропадал?
      -- Слушал речи истинного ходжи в его опочивальне.
      -- Жаль, я хотел поселиться с тобой, но подумал, что ты остался там, с начальством.
      -- Если бы места распределялись по чину, остаться там следовало бы тебе. Ведь ты вице-глава нашей артели.
      Я снес чемоданы в одну из кают, напоминавших купе старых железнодорожных вагонов. В каюте четыре койки, по две, одна над другой, с каждой стороны, книжный шкаф. По углам -- два умывальника с зеркалами, над ними довольно большие вентиляторы, похожие на те, которые у нас на родине используются на кухнях больших столовых. Но горячий воздух, проникавший в каюту извне, выгонял пот из тела, свидетельствуя о том, что даже и эти огромные вентиляторы недостаточно велики.
      Казначей нашей группы хаджи Абдухалил-ака известил, что через полчаса мы отправимся на прогулку по городу, но сперва зайдем в соборную мечеть для вечерней молитвы. Была пятница, и паломники горевали, что им не удалось совершить полуденную молитву в какой-либо из хартумских мечетей. Полуденная молитва в пятницу считается у мусульман самой важной и почетной. Поэтому они хотели бы вечером помолиться в мечети и тем самым заслужить милость всевышнего.
      Мы не зря титулуем Абдухалила-ака хаджи. Еще три года назад он совершил хаджж. Именно поэтому его, человека, повидавшего мир, избрали казначеем и все деньги -- в американских долларах -- вручили ему. Я направился в каюту Исрафила, чтобы передать ему слова хаджи Абдухалила. Исрафил и его земляк мулла Зульфикар совершали послеполуденную молитву.
      В ожидании я оперся о поручни. В прозрачной воде Нила плавали стаи рыб. Примерно в полукилометре от нашего плавучего жилища, ниже по реке сливались воды Голубого и Белого Нила, образуя собственно Нил. Да, именно здесь рождается старый труженик великий Нил и отсюда несет свои воды до Средиземного моря.
      На песчаных отмелях противоположного берега отдельными купами растут финиковые пальмы и акации. На небе ни облака. Время от времени над железным мостом, хорошо видным отсюда, снижаются на посадку самолеты.
      Справедливо изречение, что идущий человек похож на дарье (реку), а сидящий -- на бурье (циновку). Справедливы слова, что кто движется, тот видит, кто сидит, тот так и просидит век на одном месте.
      Еще вчера я был с Искандаром в одной из шашлычных Москвы. "Будь осторожен, не купайся в Ниле,-- наставлял он меня.-- Не приведи господь, проглотит крокодил и мы будем лишены возможности бросить на твою могилу горсть земли".
      В свою очередь я порекомендовал приятелю не относиться легкомысленно к своему здоровью, побольше гулять на свежем воздухе, ибо одиннадцатимесячное в году сидение сиднем в темном рентгеновском кабинете не очень-то благоприятно отражается на его умственных способностях, если судить по его шутке.
      Из каюты вышел Исрафил.
      -- Ты не молился? -- спросил он.
      -- Я? Я... молился.
      -- Однако и шустрый же ты! Или ты пользуешься при молитве каким-нибудь передовым методом?
      -- Потерпи, узнаешь.
      -- Ну, терпеть мне придется недолго.
      -- Что ж, тем лучше.
      Мы пошли в город. Программа экскурсии объявлена заранее:
      а) совершить вечернюю молитву в соборной мечети;
      б) найти и купить специальные чувяки для хаджжа;
      в) часть долларов обменять на суданскую валюту,чтобы, если, не дай бог, наш отъезд в Аравию задержится, у нас были бы деньги на карманные расходы.
      Пешеe хождение здесь требует особого искусства. Ни многих улицах нет тротуаров. Прохожие жмутся к домам и заборам. Движение, повторяю, левостороннее. По какой стороне улицы ни шагай, постоянно думаешь, что либо оставишь своих детей сиротами, либо окажешься виновником того, что жена какого-нибудь шофера станет вдовой при живом муже, посаженном и тюрьму.
      Но даже если кое-где и имеется тротуар, он покрыт толстым слоем крупного красного песка. Я вынужден останавливаться через каждые двадцать-тридцать шагов и, стоя на одной ноге, вытряхивать песок из сандалет.
      -- Молодой месяц! -- воскликнул кори Тимурджан.
      Все задрали головы к небу. Один из стариков протянул вперед руки и прочитал молитву: "О Аллах, помилуй нас, грешных, укрепи веру всех мусульман, ниспошли миру мир и покой, осени наше путешествие, сделай его безопасным..."
      Тонкий рог месяца, словно детская люлька, спокойно висел в небе. Хотя в этих широтах такое положение нашего естественного спутника вполне обычно, паломники были очень взволнованы.
      И мне в детстве твердили, что если новый месяц покоится на небе, словно чаша на столе,-- не иметь покоя рабам божьим, и в течение этого месяца нагрянет какое-нибудь бедствие или случится хоть какая-нибудь неприятность. При виде молодого месяца в таком положении, взрослые заставляли нас вместе с ними возносить к вратам божьего дома мольбы о милосердии.
      Мы испуганно пялили глазенки в небо, обуянные страхом, беззвучно читали известные нам молитвы, моля о благополучии для дома, для отца и для матери.
      Если же месяц поднимался в небе стоймя, это являлось поводом для радостных криков, шума, гама, ликования.
      Месяц, батюшка, дай лепешечку,
      Нет, не лепешечку, а братишечку,-
      распевали мы и с воплями и визгом переворачивали вверх тормашками дом и всю улицу.
      Мне кажется, что у моих спутников этот страх перед лежащим месяцем сохранился со времен детства. А может быть, и нет? Может быть, страх этот пришел к людям со времен детства человечества, из глубин десятков тысяч лет развития человеческого общества?
      Я всем сердцем желал, чтобы сейчас совершилось чудо. Да, чудо, чтобы на полутемной улице Хартума вдруг очутился огромный телескоп, и эти люди увидели бы на поверхности луны вымпел с гербом СССР, с пятиконечной красной звездой и воочию убедились, что могущество человека оставило след даже на светильнике Аллаха.
      В другое время я пошел бы со всеми вместе в мечеть, а сейчас не мог этого сделать, даже через силу.
      Я беспартийный, если и совершу намаз, никто не попрекнет меня за это. Когда умирает кто-нибудь из родственников или знакомых, то всю первую неделю после похорон, а затем в двадцатый, в сороковой день и в годовщину смерти в доме покойного устраиваются
      поминовения и моления. Хотя я уверен, что все эти россказни о переселении душ, о том свете, о рае и аде, и так далее, и тому подобное --чистейший вымысел, все-таки вместе со всеми вздымаю руки. Хотя умом я дошел до определенного вывода, мои руки порой подчиняются обычаям.
      Мальчиком я раза два или три убивал змей. Кетменем или тешой {род мотыги} разрубишь змею надвое, и две змеи самостоятельно двигаются в разные стороны. Чувство отвращения и брезгливости закипает в тебе, и ты разрубаешь гадину на десять, на двадцать, на сорок частей, и все они продолжают извиваться. Кажется, что даже и в таком состоянии змея грозит тебе смертью.
      Недаром говорят в народе, хоть бычок и умрет, но пугающий взгляд его глаз не умрет никогда.
      Паломники свернули в узкую улочку, ведущую к мечети. В этом городе высокие минареты видны издалека и найти по ним мечеть не представляет труда.
      Я пошел дальше и очутился на вечернем базаре. По-видимому, здесь апрель -- самый разгар лета. Базар полон арбузов и дынь, бананов и апельсинов, яблок и груш, различных местных фруктов, не ведомых мне ни на вкус, ни по названию.
      Торговцы разложили свои товары на длинном прилавке, разделенном перегородками и освещенном керосиновыми лампами. В сторонке сидела на циновке женщина с мальчиком и на железном переносном очаге готовила кофе. Чуть поодаль на такой же жаровне молодой человек варил что-то вроде густой мучной похлебки. Едоки, усевшись вокруг прямо на земле, ужинали.
      Такую картину можно было наблюдать в начале тридцатых годов и на моей родине. Советская власть была еще молодой, а в нашей Средней Азии и того моложе, и пока не взяла в свои руки все отрасли производства и бытового обслуживания народа, каждый вечер на пустыре в нашем квартале собирался обжорный ряд. Женщины, старики и старухи на мангалах, сколоченных из старых ведер, варили домашнюю лапшу, манты, начиненные почти одним луком, или же торговали распаренным горохом. Приехавшие из кишлаков дехкане поодиночке, по двое приходили из караван-сарая на этот пустырь, покупали каждый себе по вкусу то или иное блюдо, и тут же, усевшись на корточки, ели. И затем расходились по своим делам или возвращались в караван-сарай.
      Позже обжорные ряды исчезли, приезжие привыкли к чистым, опрятным столовым. Однако во время войны переносные жаровни опять задымили на улицах и площадях, опять появились уличные творцы плова, лишь издали показывавшие котлу масло и придававшие шафраном и другими приправами своим творениям только внешний блеск взамен вкуса и питательности.
      Наверно, уличные ужины суданцев тоже преходящая картина. Посмотришь на открытые лица, на натруженные руки жителей Хартума и поймешь, что они только начинают пользоваться первыми плодами свободы и независимости.
      Мои спутники вышли из мечети, и я пустился догонять их.
      Большинство ларьков, лавок и магазинов сегодня закрыты. Купцы и ремесленники-мусульмане не работают по пятницам. Редкие открытые магазины принадлежат грекам, армянам и другим представителям христианской религии. Изрядно побродив по городу, мы наконец отыскали обувной магазин. Наш казначей купил всем по паре резиновых чувяк и, сменив на суданские деньги некоторое количество долларов, ссудил каждому по три фунта на карманные расходы.
      Мы не зря пустились на поиски специальных чувяк. По правилам хаджжа, паломник должен ступить на землю Саудовской Аравии в особом одеянии, к которому не прикасалась бы машинная или ручная игла. Чувяки, которые мы купили, были целиком литые и не имели ни единого стежка.
      От длительного хождения мы очень устали и проголодались и поэтому чье-то предложение взять такси было поддержано единогласно.
      На трех такси мы подъехали к "Гранд-отелю". Я достал из кармана трехфунтовую бумажку и протянул водителю. Сдачи он дал мне горсточку серебряных монет.
      Возле второго такси собралась толпа. Шел шумный спор. У меня давнишняя привычка -- как увижу толпу, непременно спешу туда. Не дай бог, что-то случилось и нужна врачебная помощь. Выяснилось, что водитель не мог разменять три фунта. Восклицая: "В чем дело? Что тут происходит?" -- я вошел в круг. Шофер, увидев в руках у меня серебряные монеты, обрадовался и, взяв серебро, сунул мне взамен горсточку меди. Мы разошлись.
      -- Что там случилось? -- спросил Исрафил, ждавший на другой стороне улицы.
      -- Так, ничего, притчи рассказывают...
      -- Притчи? Прямо на улице?
      -- Да, про Насреддина Афанди. Однажды, когда он спал, с улицы послышался шум. Жена разбудила его: "Выйдите на улицу, господин, узнайте в чем дело!" Афанди накинул на себя халат и вышел. На улице три вора делили награбленное. Один из них был недоволен дележом. При виде Афанди главарь сорвал с него халат и отдал вору, который считал себя обделенным. Грабители пришли к соглашению и ушли восвояси, а Афанди вернулся домой. "О чем там спорили?" -- спросила жена.-- "Э, не спрашивай, ответил Афанди.--Оказывается, спор шел о моем халате".
      ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, СУФИИТИЙ!
      Вчера мы вернулись поздно и в ресторане при "Гранд-отеле" кроме нас не было никого. Сегодня утром нас проводили сквозь три переполненные зала в четвертый, расположенный в самой глубине ресторана. Посетители кидали на нас пытливые взоры. Мы шли цепочкой мимо столиков, за которыми сидели иностранцы. Большинство шагало степенно, уверенно, с достоинством, словно прогуливаясь по парку, только Алланазар-кори походя ковырял в носу.
      Не дай бог, чтобы у кого-нибудь создалось впечатление, будто все советские люди такие, подумал я. Ну, нет, не свихнулись же они, чтобы думать так про всех! Должны же они понимать, что те, кого они видят, далеко не являют собой образец советского человека.
      После завтрака Кори-ака разрешил нам совершить прогулку по городу, посоветовав, однако, чтоб к полуденной молитве все собрались в отеле, потому что, возможно, нам дадут самолет, и мы полетим в Аравию. Кроме того, Кори-ака просил нас ходить всем вместе, чтобы, избави Аллах, не приключилось чего-нибудь.
      Я слыхивал, что за границей с нашими соотечественниками происходили разные разности. Случалось, их выкрадывали всеми правдами и неправдами, понуждая отречься от родины. Не помню в каком это году, чанкайшисты задержали наш танкер "Туапсе" и около двух месяцев пытали наших моряков, добиваясь от них отречения от родины.
      М-да, странные люди живут на свете. По поступку одного-двух людишек судят обо всех. Какой человек в здравом уме отречется от своей родины?! Если у тебя нет родины, что же есть у тебя?! Какой смысл может иметь семья, дом, работа и все прочее без родины?
      Несмотря на предупреждения Кори-ака, пока я ходил в каюту за фотоаппаратом, моих паломников и след простыл. Исрафил вместе с переводчиком еще раньше отправился в аэропорт по делам. Он не оставил бы меня одного. Или они ошиблись в счете, пересчитывая людей, или же в глазах ученых мужей ислама мое присутствие или отсутствие было равнозначным.
      Ничего страшного. Сказать по правде, - не люблю ходить стадом. Что касается возможности неприятных осложнений, то это во многом зависит от самого человека. Да и кроме того, подобные казусы случаются в странах, где к нам питают неприязнь. А если что и произойдет, я ведь живой человек и в обиду себя не дам.
      Набережная Нила очень красива и утопает в тени густых деревьев. Пройдя километра два, я наугад повернул направо. Хартум состоит из трех, в прошлом
      самостоятельных городов: из города Омдурмана, собственно Хартума и Северного Хартума. Я гуляю по Северному Хартуму, который считается новейшей частью города. Одежда прохожих состоит из белой длинной рубахи, чалмы и легких чувяк. Рубахи достигают щиколотки, но, несмотря на это, люди с удивительной ловкостью и проворством ездят на велосипедах. Чалма повязывается не жгутом, как у нас, а широкими полосами тонкой материи. Государственные служащие в легких европейских одеяниях.
      Узнать суданского араба нетрудно. У женщин и мужчин на щеках или на лбу родовые или племенные знаки -- полукружия, прямые или кривые линии, вырезанные ножом. Видимо, это проделывается еще в раннем детстве, так как с годами надрезы становятся похожими на рубцы от старых шрамов, нанесенных холодным оружием.
      В чужом краю чувствуешь себя деревенщиной, впервые попавшим в город. Взор перебегает с вывески на вывеску, с одного здания на другое. Некоторые надписи сделаны прямо на асфальте. Читаю и понимаю. Ведь в нашем таджикском литературном языке много арабских слов. Да и из таджикско-фарсидского языка в
      течение веков немало слов перекочевало в арабский.
      Я очутился в торговых рядах. Как и у нас в старинных городах, по обеим сторонам улицы протянулись ларьки, продуктовые лавки, мастерские кустарей и ремесленников. В одном ларьке торговали лекарствами. Цены по сравнению с нашими аптеками очень высокие.
      Владелец палатки с канцелярскими принадлежностями заговорил со мной, но я не понял его. На лице торговца появилось выражение сожаления. Несколько минут мы молча глазели друг на друга.
      -- Фарси? {персидский; здесь подразумевается: "Говорите по-персидски?"}
      -- Ла, { нет (араб.)} -- был ответ.
      -- Турки?
      -- Ла.
      -- Инглизи? {английский.}
      -- Ла,-- ответил он, поморщившись.
      -- Что же делать? -- произнес я вслух по-русски, и от этого сам рассмеялся.-- Руси? -- спросил я, и на этот раз без всякой надежды.
      -- Эйва, руси, руси! Билад Русийя, аль-итти-хадас-суфиитий? { Да, Родина Россия, Советский Союз,} -- забросал он вдруг меня вопросами и восклицаниями.
      -- Да, билад Русийя. Я -- суфиитий!
      -- Машалла, машалла! Аль-хамдулилла { Бог вас послал, славу богу.} ! Суфиитий, мархабан{Добро пожаловать (араб.).} , -- сказал торговец и, поддерживая под руку, ввел меня на крылечко своей лавки и крикнул внутрь помещения:
      -- Абдульмаджид!
      Мгновение спустя юноша с едва пробивающейся бородкой вынес нам на подносе чай и сахар. Наша беседа протекала то с помощью мимики, то с помощью арабских слов, знакомых каждому грамотному таджику. Наконец я начал прощаться и купец, несмотря на мои возражения, подарил мне толстую тетрадь и цветной карандаш. Я отдарил его нагрудным значком с изображением голубя --символа мира -- на фоне глобуса.
      Проходя вдоль ряда ремесленников, я обратил внимание на работу мастерового, который сноровисто и быстро плел из тонких прутьев спинку стула. Заглядевшись, я невольно остановился перед входом в мастерскую. В глубине помещения двое других кустарей делали изящные корзинки. Через внутреннюю дверь в мастерскую вошел человек, судя по одежде -- хозяин и приблизился ко мне. Я поздоровался. Он ответил на приветствие и улыбнулся. Он понимал, что перед ним чужестранец, и спросил, откуда я.
      Узнав, что перед ними суфиитий, все прекратили работу. Некоторое время меня разглядывали с ног до головы, разглядывали с таким доброжелательным любопытством, словно я свалился с неба. Кто-то поставил посередине мастерской новый стул и пригласил меня сесть.
      -- Чай? Кахва? Кукола? -- предлагал хозяин мастерской, желая выяснить, какой из этих напитков предпочитает гость. Кукола, по-видимому, было арабское произношение американского кока-кола.
      -- Ла, ла, -- отнекивался я. -- Шукран, благодарю. Но вопреки моим отказам откуда-то появился поднос с чашками чая и кофе. Не прошло и нескольких минут, как вход в мастерскую был забит людьми. Из соседних мастерских и палаток пришли кустари посмотреть на советского путешественника. Юноша, принесший поднос с напитками, привел средних лет человека в европейском костюме. Он должен был переводить то, что ваш покорный слуга мог выразить на английском языке.
      У меня спрашивали, откуда я родом, как здоровье Юрия Гагарина, как меня зовут, сколько у меня жен и детей, сколько зарабатывают у нас врачи, сколько паломников в нашей группе. Люди постарше задавали вопросы о рынках, мечетях; молодежь интересовалась школами, просвещением, климатом и, конечно, нашими космонавтами.
      То, что в Советском Союзе существует свобода религии и действуют религиозные учреждения, некоторых радовало, а некоторых удивляло.
      После получасовой беседы я устал так, как может устать только хирург после самой сложной операции. Искать и находить в тайнике мозга, превратившегося от жары в какую-то кашу, слова чужого языка, который знаешь весьма посредственно, не такое уж легкое дело. Добровольный толмач выглядел не лучше меня.
      Я попрощался и хотел было продолжать путь, но переводчик, портной по профессии, силком потащил меня в свою мастерскую.
      До этого путешествия я был весьма уверен в своих познаниях иностранных языков. Ведь в течение несколь-ких лет я изучал английский в средней школе и в институте. Но сейчас, после серьезного испытания моих лингвистических способностей, в результате которого я взмок от пота, моя самоуверенность дала здоровую трещину. К тому же я вспомнил о людях, которые всего за один месяц осваивали чужой язык настолько, что могли свободно переписываться и разговаривать, и это еще больше ущемляло мое самолюбие.
      И все-таки я был рад, что пошел гулять по городу: я и не предполагал, что встреча с простым человеком из Советской страны может представить для жителей этого края столь волнующее событие.
      Признаться, быть центром внимания и объектом уважения множества людей весьма приятно. И я еще яснее понял, почему порядочные люди, даже весьма мудрые, не могут долго сопротивляться культу своей личности. Передохнув, я снова отправился на прогулку.
      Я побрел наугад и вышел на просторную площадь, куда сходилось несколько улиц. Над площадью возвышалось треугольное здание, которое оказалось национальным банком Судана. Под длинным навесом сидели в ряд мальчики. Один чистил обувь прохожим, другой разложил на лист бумаги куски мыла и зазывал покупателей, третий застеклял какую-то картинку, чтобы ее можно было повесить на стенку.
      Юный торговец мылом пронзительно выкликал "Сабун! Сабун!" Завидев меня, он сразу же протянул два куска иракского мыла. Жестом я объяснил, что в мыле не нуждаюсь. "Тогда сфотографируй!" -- тоже жестами потребовал мальчик, поставил мыло на место {Иракское мыло имеет форму конуса.} вытянулся во весь рост и осклабился. Я сфотографировал его, чтобы не обидеть.
      Узнав, что я из Советского Союза, мальчишки подняли неописуемый галдеж, и я испуганно оглянулся на полицейских, стоявших у входа в банк.
      Молодой окантовщик картин усадил меня на крошечную табуретку и стал показывать свои богатства, состоявшие из стопки цветных гравюр, изображавших отдельные сцены из классических английских и индийских драм и опер.
      -- Квайс, квайс { Хорошо (араб.)} , -- говорил я. -- Баракалла, молодец.
      Услышав арабские слова, ребята пуще прежнего принялись исторгать возгласы одобрения и радости.
      Да, дети, хотя у них еще нет жизненного опыта, всегда были и остаются чутким зеркалом искренности. В мире существуют государства, для представителей которых стало правилом либо гордиться своей мощью, либо бахвалиться перед бедными странами своей толстой мошной. Но даже самый простодушный мальчуган сразу почувствует это. Такого человека они никогда и не подумают одарить дешевым мылом или во что бы то ни стало в знак уважения и гостеприимства навести блеск на его и без того чистые туфли.
      Внимание и любовь, которыми меня окружили в торговых рядах хартумского рынка, на всю жизнь останутся в моей памяти. То, что ваш покорный слуга является суфиитием, стало известно сперва в мясном ряду, а затем с быстротой молнии облетело весь огромный рынок. Торговцы, покупатели окружали меня плотным кольцом и засыпали вопросами. Тотчас находился и толмач. Но не проходило и двух минут, как кто-нибудь со словами "Суфиитий, мархабан!" тащил меня за руку, усаживал на табуреточку перед своей лавкой, просил окружающую толпу податься назад, чтобы не загораживать гостю доступ воздуха. Кто-то протягивал чашку горячего ароматного чая, другой всовывал в руку стакан воды со льдом, третий угощал очищенным апельсином или бананом. А четвертый, взрезал огромный арбуз, говорил, что обидится, если я не отведаю кусочек. Не успевал я опомниться, как какой-то феллах { Крестьянин, земледелец (араб.)} вел меня за руку в свой ряд, усаживал с почетом и принимался потчевать всем, чем торговал.
      Когда я оказался гостем торговца маслом, один из покупателей попросил, чтобы советский врач отвесил и перелил масло в его посуду. На ручных весах, у которых одну из чашек заменял тыквенный кувшин с приделанным носиком, я взвесил полхукки { Хукка -- мера веса в некоторых арабских странах, равная тысяче двумстам сорока граммам} масла и перелил в бутылку покупателя. Тот был счастлив без меры.
      Отвечая на расспросы, я говорил о том, что в СССР лечат бесплатно, о том, что у нас много школ, училищ, институтов и университетов. Рассказывал о республиках Средней Азии. На лицах слушателей отражалось то удивление, то восторг и добрение. Многие стояли в глубоком, задумчивом молчании.