Фазлиддин Мухаммадиев
      Путешествие на тот свет или Повесть о великом хаджже
      Авторизованный перевод с таджикского ЮРИЯ СМИРНОВА
      Читатель повести знакомится и событиями, казалось бы, немыслимыми и невероятными для второй половины XX века. Это в самом деле рассказ о путешествии "на тот свет". Вместе с автором повести проходим мы по всем кругам "того света", и перед нашими глазами возникают одна за другой картины, ошеломляющие разгулом варварства и невежества, нелепостью суеверий и жестокостью фанатизма.
      17+1
      На турбовинтовом воздушном гиганте мы направляемся в паломничество.
      Нас восемнадцать человек. Семнадцать священнослужителей -- мулл, имамов, мударрисов, хатибов, мутавалли, и восемнадцатый -- я, ваш покорный слуга, врач-терапевт, как говорит пословица, покойник среди мертвецов.
      Ежегодно на праздник Курбан-байрам в Мекку и Медину отправляется из Советского Союза группа мусульман, чтобы на родине пророка очиститься от грехов, обрести саваб{благость (араб.)} и возвратиться в высоком звании хаджи {паломничество в Мекку называется "хадж" (лучше хаджж), мусульманин, совершивший хаджж, получает титул "хаджи". (Примечания переводчика)}.
      Паломников обычно сопровождает врач, который наблюдает за их здоровьем, но на этот раз, подобно кровельщику, который чужую кровлю кроет, а своя течет, он заболел, и честь сопровождения наших выдающихся мусульман на землю пророка пала на меня. Нашими попутчиками были артисты китайского цирка, летевшие на гастроли в Судан, много
      иностранцев, среди которых были и суданцы, а также советские специалисты, направлявшиеся в Каир.
      ИЛ-18 поднялся с Шереметьевского аэродрома поздней ночью и вскоре набрал высоту в десять тысяч метров. В иллюминаторы видно только черное небо, усеянное звездами. Рядом со мной сидит мутавалли из Башкирии Исрафил. За пять дней, проведенных будущими хаджи в Москве в ожидании вылета, мы с Исрафилом сблизились.
      -- Как вас звать, доктор? -- в первый же день спросил он.
      -- Курбан,-- ответил я.
      -- Курбан... Курбан... Хорошее вам дали имя. В честь праздника. Легко запоминается. А меня зовут Исрафилом.
      -- Тоже знаменитое имя,-- любезностью на любезность ответил я.-- В честь почтеннейшего архангела Исрафила, который в одно прекрасное утро пробудит трубным гласом всех рабов божьих и оповестит о начале судного дня.
      Мутавалли закивал и улыбнулся.
      "Оказывается, и в небесной канцелярии разбухшие штаты,-- подумал я.--Почтеннейший архангел слоняется миллионы лет без дела ради того, чтобы один единственный раз в день страшного суда подуть в свой карнай " {труба (тадж.)}
      Монотонно гудят могучие моторы. Приветливые стюардессы, покончив с делами, отправились на отдых. Плафоны выключены. В салоне царит полумрак. Пассажиры мирно дремлют в своих креслах. Глава нашей группы вместе с переводчиком находится в другом салоне, который считается более комфортабельным. Скажу, не преувеличивая, что я летал на ИЛ-18 и ТУ-104 не менее сотни раз, но на внутренних авиалиниях места не делились на лучшие и худшие. Лишь женщинам с детьми и больным предоставлялись места поудобнее. А сейчас, хоть мы и летим на нашем советском самолете, салоны разделены на первый и второй классы. Первый класс, конечно, стоит дороже. Там меньше слышен гул моторов, да и пассажиры его имеют право взять с собой чемоданы потяжелее, чем мы, второклассники. Ничего не поделаешь. Рейс зарубежный, и это, по-видимому, уступка иностранным традициям.
      Гудят, гудят моторы. Пассажиры, откинув спинки кресел, спят. Исрафил некоторое время вглядывается в забортную темноту, но вскоре тоже засыпает. У меня дурная натура -- не могу спать в воздухе, хоть убейте. Хорошо, что самолеты стали летать быстро. Лет семь -- восемь назад рейс из Душанбе в Москву занимал около двух суток, включая сюда частые посадки для заправки горючим и смены экипажа. Прибыв в Москву, ваш покорный слуга вместо того, чтобы сразу заняться делами, навестить друзей, по которым истосковалась душа, или просто побродить по любимым улицам и скверам, сворачивался калачиком в номере гостиницы, чтобы освежить одуревшую от бессонницы голову.
      Что ж, теперь это к лучшему. Мне поручено следить за здоровьем своих спутников. Правда, они прошли тщательный медицинский осмотр, им были сделаны прививки против всех и всяческих эпидемий -- оспы, холеры, чумы, тропической малярии, которые все еще иногда вспыхивают за рубежом, но тем не менее нужно быть начеку.
      С давних пор известно, что каждый последователь Мухаммада мечтает хоть разок в течение земной жизни повидать своими глазами священные места, и тот, кто по нездоровью или из-за истощения испустит дух на пороге божьего храма {божий храм --Кааба --священная мечеть в Мекке, где происходят основные культовые церемонии хаджжа} , почитается как особо отмеченный Аллахом раб божий и чуть ли не святой
      А вдруг, думал я в те дни, когда еще не повстречался со своими будущими спутниками, кто-нибудь из них обвел врачей вокруг пальца и за здорово живешь, не будучи здоровым, прошел медкомиссию?! Разве не случается в нашей практике, что мы ставим свою высокочтимую печать на больничном листе или на путевке в санаторий людям, которые одним ударом кулака могут превратить в песок каменную гору?!
      Двумя рядами впереди меня с присвистом и бульканьем, вторя гулу моторов, спит, поблескивая лысиной, почтенный мулла Нариман. Будь я врачом в том городе, где живет этот досточтимый служитель Аллаха, я бы не только в Саудовскую Аравию, но и в обыкновенную туристскую поездку по родному краю не подпустил бы его на пушечный выстрел. Сердце у муллы Наримана напоминает переспелый помидор -- тронь его кончиком мизинца, и...
      Можно не объяснять, что произойдет дальше.
      В Москве все мы жили в гостинице неподалеку от ВДНХ, по правой стороне проспекта Мира. На второй день, признав друг друга по бородам, чалмам и халатам и познакомившись, семь или восемь будущих хаджи собрались в чьем-то номере побеседовать о недугах, перенесенных каждым из них... Воспользовавшись этим, ваш покорный слуга приступил к исполнению обязанностей -- по внешнему виду определял состояние здоровья своих подопечных, заносил в блокнот первые впечатления, а также имена, возраст и краткие сведения о возможных недугах каждого из них.
      Вдруг вбежала дежурная по этажу и, задыхаясь от волнения, спросила:
      -- Где врач? Вашему товарищу плохо... Он там, в номере, бедняга...
      На кровати в полубессознательном состоянии распластался этот самый мулла Нариман. Его слабое сердечко трепетало, словно сердце голубки. Я велел прибежавшим следом за мной паломникам настежь растворить окна. Один из них, помоложе, пока я осматривал больного, сбегал и принес чемоданчик с моими медицинскими атрибутами. Через полчаса после инъекции душа муллы Наримана вернулась в тело и, приподнявшись в постели, он принялся произносить речь.
      -- Уважаемые господа,-- изволил сказать почтеннейший мулла. Несколько секунд он разглядывал нас, прикидывая, можно ли вести речь в таком же духе и, решив наконец, что можно, продолжал: -- Господа, от радости я не знаю, что и говорить. Нет, не возражайте, не знаю. Дух мой вознесся на седьмое небо при виде моих спутников по этой святой поездке. Рабы божьи неисчислимы, но честь такая выпадает на долю не каждого. Нет, не возражайте, не каждому выпадает.
      Я обомлел. Неужели этот человек с таким слабым сердцем всерьез намерен совершить трудное и утомительное путешествие?!
      -- Господин доктор,-- обратился ко мне он, прочитав недоумение на моем лице,-- вы должны знать, я происхожу из духовного рода, из рода истинных ходжи {почетное звание у мусульман. Звание ходжи имеют люди, претендующие на происхождение от одного из четырех арабских халифов. Не путать с хаджи --почетной приставкой -- титулом к имени мусульманина, совершившего хаджж, т. е. паломничество к святым местам} , то есть семьдесят поколений моих предков являлись ходжи. Верьте слову, Нариман крепок, как конь, и здоров, как бык! Нет, не возражайте, как бык!
      Я хотел было запротестовать против обращения ко мне со словом "господин", но манера муллы изъясняться до того ошарашила меня, что я позабыл о своем намерении.
      В тот день будущим паломникам вкратце рассказали об Объединенной Арабской Республике, {в те годы Египет и Сирия то сходились, то разводились и, сходясь, называли себя именно так} о республике Судан и о Саудовской Аравии, куда мы держали путь, и во время беседы дали понять, что все отъезжающие за границу, в том числе и представители духовенства, отправляющиеся в паломничество, не должны забывать, что они является гражданами Советского Союза, и вести себя достойно этого звания.
      Я счел нужным сообщить о состоянии здоровья муллы Наримана, выразив удивление, что такому больному человеку разрешили предпринять столь трудное путешествие. Кори-ака, руководитель нашей группы, поддержал меня, предложив, пока еще есть время, чтобы московские врачи осмотрели почтеннейшего муллу и высказали свое мнение. Но тут мулла, вскочив с места и потрясая в воздухе длиннющими ручищами, и вращая во все стороны огромными глазищами, пылко сообщил, что он происходит из древнейшего и знаменитейшего рода, что семьдесят поколений его предков являются ходжи и что мулла Нариман в силах совершить не только одно путешествие в названные страны, но и сто раз обойти вокруг света. И тот, кто захочет помешать его высоким помыслам и благородным намерениям, пусть не увидит ни одного мало-мальски хорошего дня и на этом и на том свете и во веки веков испытывает неслыханные мучения. Нет, нет, не возражайте, закончил он свою речь, неслыханные мучения...
      ...Кто-то тронул меня за плечо и прервал мои раздумья.
      -- Дохтур-джан, давайте закурим.
      Этот толстый мужчина, Урок-ака, хатиб {мулла соборной мечети, читающий хутбу -- публичную проповедь перед верующими, собравшимися на пятничную молитву} мечети города М. вот уже пять дней делит со мной мои сигареты.
      Из кармашка в спинке кресла я достал пачку сигарет, спички и протянул ему.
      -- Благодарю, спички у меня имеются,-- сказал он, закурил, пустил клубы дыма к потолку салона и, одарив меня ласковой улыбкой, отправился на свое место.
      ДА ОСЕНИТ АЛЛАХ НАШЕ ПУТЕШЕСТВИЕ!
      Проснулся Исрафил, ткнул меня пальцем и показал в иллюминатор. Восточный подол неба уже стал синим. Близился рассвет.
      Интересно, где мы сейчас пролетаем?
      Еще в аэропорту кто-то из паломников поинтересовался, сколько мы будем лететь.
      -- До Каира пять с половиной часов лета, а оттуда еще три до Хартума,--ответил служащий аэропорта.
      Один из знатоков русского языка так перевел это старику:
      -- Если великий Аллах смилостивится, то пролетев пять с половиной часов, мы, иншалла { если бог пожелает;- формула постоянно произносимая мусульманами }, достигнем великого города страны ислама -- священного Каира. И если щедрый творец соизволит сделать наше путешествие счастливым, то, пролетев еще три часа, иншалла, мы достигнем цели нашего путешествия, да осенит наш путь всемогущий Аллах, да хранит всех нас в благоденствии и добром здравии.
      Все произнесли "аминь" и благоговейно провели руками по лицу и бороде.
      Если бы полет совершался днем, стюардессы объявляли бы, над какими местами мы пролетаем, информировали о температуре за бортом и сообщали тому подобные сведения. Сейчас все спят. По моим расчетам мы летим над Грецией.
      Я впервые отправляюсь за рубеж и предвкушаю много необычного и интересного. Мир, который я увижу, будет отличаться от того мира, который много лет был мне близок, был моим миром. Я хорошо представляю себе это, но все же то, что ожидает меня впереди, вызывает какое-то смутное беспокойство. Что встречу я там? Какие испытания выпадут на мою долю?
      Сказать по правде, неожиданности начались для меня еще на нашей земле. В аэропорту впервые в жизни досматривали содержимое моего багажа. У меня с собой два небольших чемодана. В одном одежда, запас сигарет, сахар и зеленый чай. В другом медикаменты и самые необходимые инструменты. Молодой таможенник тщательно проверял каждый сверток. Он ощупывал пакеты с бинтами и ватой. Из первого чемодана достал сигареты, взвешивал каждый блок на руке, надорвал одну пачку рафинада и словно удивился, что там сахар. Я терпеливо наблюдал за всем этим и, хотя прекрасно понимал, что процедура эта необходима, сердце у меня щемило. Всегда ощущаешь неловкость в доме, где что-нибудь пропало. Подобное чувство овладело мною сейчас.
      Таможенник взял в руки мой фотоаппарат, расстегнул футляр, внимательно осмотрел аппарат со всех сторон и положил на место. Затем принялся за катушки пленки, завернутые в черную бумагу.
      -- Пленка?
      -- Да.
      -- Новая?
      -- Да.
      Задумчиво ощупав их, он спросил:
      -- Заснятой нет?
      Словно злой джин { черт, злой дух (араб.)} дернул меня за язык. Терпение мое лопнуло. Кровь бросилась в голову и, побагровев, я вскричал дрожащим от негодования голосом:
      -- Я же сказал, что новая! За кого вы меня принимаете?! Я врач! Советский врач! Понятно?
      Очевидно, таможенник не впервые был свидетелем подобного взрыва. Он укоризненно на меня посмотрел и перешел к следующему пассажиру.
      Наш ИЛ-18, мерно гудя моторами, плывет по воздушному океану. Время от времени через салон проходит кто-нибудь из экипажа, скользя взглядом по рядам мирно спящих пассажиров, и мне кажется, что моих спутников в чалмах и халатах рассматривают с особенным любопытством.
      Мулла Нариман поднялся с места. Встав в проходе между креслами, он потянулся, но потолок салона слишком низок для его роста. Природа не поскупилась при его создании. Такого высокого человека я видел только однажды лет пять назад во время розыгрыша первенства по баскетболу среди игроков одной из прибалтийских команд. Я подошел к нему.
      -- Как самочувствие, мулла Нариман?
      -- Хорошо, благодарю вас, сударь, благодарю.
      Мулла Урок-ака засеменил ко мне
      -- Давайте, братец, подымим.
      Я принес сигареты.
      -- Простите, я оставил спички на кресле.
      Я принес и спички.
      Небо посветлело и можно было различить землю. Правда, внизу была не земля, а море. Его ртутная гладь казалась с такой высоты боком огромной рыбы.
      Проснулся Исрафил:
      -- Ты не спал, Курбан?
      -- Нет.
      -- Почему?
      -- Не получается.
      Исрафил хмыкнул и уставился в иллюминатор.
      Уже второй день, как мы на "ты". Я весьма рад этому. В течение пяти дней до отлета в обществе своих новых знакомых я часто чувствовал себя одиноким и всеми покинутым. В Москве в гостинице у выставки меня поселили в одном номере с бухгалтером кубанского колхоза и с механизатором из Эстонии. До полуночи мы играли в шахматы и разговаривали. Люди с открытой душой, они были хорошими собеседниками. Но уже на следующий вечер, вернувшись из города, я увидел в номере двоих из будущих моих пациентов, которые, расстелив у окна молитвенные коврики и обратив взоры к западной стене, совершали вечерний намаз{молитва}. Я вышел в коридор и спросил у дежурной, куда девались мои вчерашние соседи, ведь они собирались прожить здесь целую неделю. Выяснилось, что по чьему-то распоряжению всех будущих хаджи поместили вместе в нескольких номерах, чтобы создать им наилучшие условия для молений.
      Когда я вернулся, мои новые сожители все еще сидели на ковриках и перебирали четки. Я тихонько присел на краешек койки. В окно виднелись высокие здания на проспекте Мира. Словно зеленый изумруд, сверкал неоновыми огнями новый кинотеатр "Космос". Трудно было оторвать взгляд от больших, наклоненных вправо букв, сверкающих и подрагивающих в чистом весеннем воздухе. Через силу я отвернулся от окна и посмотрел на потолок. Ничего не вышло. Назойливым шепотом проникало мне в уши это слово: "Космос"... "Космос"... Оно словно скреблось у меня в мозгу, унося мысли далеко-далеко...
      Молящиеся поднялись и сложили коврики. Я сорвался с места, подбежал к окну и задернул шторы...
      На рассвете меня разбудил голос Тимурджана-кори, нараспев читавшего суры Корана {глава Корана; каждая сура состоит из аятов (стихов)}.
      Рядом с ним сидел, поджав под себя колени, Алланазар-кори, в такт качая головой и шевеля губами.
      Тимурджан-кори -- статный и крепкий двадцатитрехлетний красавец. Он учится на девятом курсе медресе Мири-Араб {мусульманская средняя духовная школа в Бухаре.}, в том самом, в котором в конце прошлого века обучался Садриддин Айни {классик таджикской советской литературы}. Тимурджан стал кори, то есть выучил Коран и мог читать его наизусть, еще два года назад. В этом году, совершив хаджж и окончив обучение, он получит назначение на какую-нибудь духовную должность.
      Алланазар-кори окончил это медресе пять лет назад и является имамом одной из крупней-ших мечетей Средней Азии.
      Иногда просыпаешься и не поймешь, что происходит вокруг. Вот и сейчас мне казалось, что я еще сплю. Я в Москве, в гостинице, твердил я себе... Я врач из Таджикистана, Курбан Маджидов... Ну и что из того, что я врач?.. Не сегодня-завтра отправляюсь в паломничество, а это мои соседи совершают молитву...
      Несколько лет я провел в Москве в лабораториях и клиниках этого города, среди опытных врачей, знатоков медицины. С завязанными глазами я найду в Москва любой театр, музей, концертный зал. Сколько раз в родном Таджикистане мне чудился специфический запах московского метро, слышался шум выходящего из туннеля поезда... Но сейчас... Хотя я отдавал себе отчет в том, какая жизнь ожидает меня в поездке к святым местам, заунывное чтение Корана в номере московской гостиницы казалось чем-то нереальным.
      Мой брат работает на радио. Однажды я зашел к нему в студию. Должна была начаться трансляция послеобеденного концерта для тружеников сельского хозяйства. Участники концерта, певцы и музыканты, оживленно беседовали. Разыскивая брата, я открыл одну из дверей и увидел знакомого певца, человека средних лет. Среди новейшей звукозаписывающей аппаратуры, постелив на полу газету, он совершал намаз. Так же, как и сейчас, я был ошеломлен представившимся мне зрелищем.
      Тимурджан-кори и Алланазар-кори снова улеглись в постели. Я оделся и вышел на улицу. Машина подметала мостовую. Редкие прохожие спешили по своим делам. Стая грачей кружила над куполами церкви. Лет десять-двадцать назад здесь была еще деревня. Теперь тут выросли кварталы большого современного города. Только зеленая церквушка напоминает о прошлом.
      Я зашагал по проспекту. Было 22 апреля, день рождения Ленина. В Душанбе пионеры школы No 7 примут сегодня в свои ряды моего старшего сына.
      Когда я вернулся в гостиницу, мои соседи уже завтракали. На румоле{ поясной платок}, который Алланазар расстелил на столе, стоял чайник, лежали куски рафинада и несколько небольших лепешек домашней выпечки.
      Все пять дней пребывания в Москве будущие хаджи завтракали и ужинали у себя в номерах лепешками, запивая их чаем. Лишь обедать ходили в ресторан "Узбекистан" или "Баку". По их уверениям, только в этих мусульманских ошхона {cтоловые} можно получить дозволенную шариатом пищу.
      Я принес из буфета простоквашу и крутые яйца. Беседа за завтраком не клеилась.
      Да, пока я не сблизился с Исрафилом, я чувствовал себя одиноким среди этих семнадцати человек. Вот почему обращение на "ты" муллы из Башкирии было мне приятно.
      Взошло солнце и море приобрело сине-зеленый оттенок. Впереди показалась западная оконечность Азии. Еще десяток-другой минут, и мы полетим в африканском небе. Выходит, что даже не будучи космонавтом, можно за полчаса увидеть три великих континента.
      И вот внизу под нами Суэцкий канал. Будто на желтый лист бумаги положили синюю линейку. Кое-где на линейке виднеются белые и черные точки. Это, по-видимому, суда, которые египтяне проводят через свой канал. Если бы не наше вмешательство несколько лет назад, то из-за этого канала разразилась бы война и кровь тысяч, а может быть, и миллионов людей пролилась на этой земле. Дотошные ученые подсчитали, что за историю человечества произошло пятнадцать тысяч войн, в которых погибло два с половиной миллиарда людей. Сильный всегда притеснял слабого, а правда была на стороне того, у кого потолще мошна. Сколько раз за последнее десятилетие миролюбивое вмешательство советского правительства удерживало руку какого-нибудь хищника, занесенную для кровопролития.
      О СНЕ, О ВЕЧНОСТИ И ПРОЧИХ НЕМАЛОВАЖНЫХ ВЕЩАХ
      Еще до того, как ступить на каирскую землю, наш руководитель предупредил, чтобы мы не разбредались и все время находились вместе.
      Служащий аэропорта провел нас в просторный зал. Кори-ака, красивый рослый мужчина с одухотворенным лицом, шел впереди. Голова его была повязана белой шелковой чалмой, он был в новом, шитом золотом халате, светло-кремовых брюках и лакированных модельных полуботинках. Все это очень гармонировало друг с другом и придавало нашему руководителю величественный и несколько франтоватый вид.
      За Кори-ака следовал переводчик группы, знаток арабского языка, литературы и истории Абдусамад-ака, затем четыре старца в чалмах и халатах, а за ними -- паломники помоложе, одетые по-разному, и в самых разных тюбетейках -- чустских, вышитых шелком и в бархатных -- казанских.
      Здесь я впервые увидел столько разноязычных иностранцев одновременно. Осведомленные о посадке советского самолета, они бросали на нашу группу испытующие и удивленные взгляды. Лишь на вашего покорного слугу никто не обращал внимания: только у меня из-под тюбетейки выбивалась шевелюра, а через плечо висел фотоаппарат и одет я был так же, как обычно одевался в Душанбе.
      Мы уселись вокруг Кори-ака. Он в третий раз совершает паломничество, хорошо знает Египет, Ливан, Сирию и Саудовскую Аравию. Он принялся рассказывать об Аль-Азхаре -- высшем религиозном университете Каира, в котором обучается около сорока тысяч человек. Аль-Азхар -- крупнейшее медресе мира и готовит кадры священнослужителей для всех стран ислама.
      Наш переводчик Абдусамад-ака получил образование и стал мударрисом, т. е. учителем в Мири-Арабе.
      Мулла Урок-ака толкнул меня в бок и кивком отозвал в сторону.
      -- Давайте-ка насладимся табачком,-- сказал он, когда мы отдалились от наших спутников.
      Закурили.
      -- Мне неудобно курить в присутствии Кори-ака,-- объяснил он,-- а вам можно, вы доктор.
      Опять помолчали.
      -- А аэропорт у них неплохой, -- проговорил Урок-ака.
      -- Да, недурной.
      Снова наступило молчание. К счастью, подошел Исрафил. Он взял меня под руку и повел осматривать помещение аэровокзала. Хотя Кори-ака предупредил, чтобы мы не расходились, но вместе с Исрафилом можно. Ведь он помощник руководителя нашей группы. Еще в Москве его единогласно избрали по предложению Кори-ака. Раз начальник с тобой -- не возбраняется нарушать кое-какие установления.
      В одном киоске продавались сувениры, в другом газеты, цветные открытки и брошюры. За стеклянной перегородкой видны люди в форме гражданского воздушного флота Объединенной Арабской Республики. У буфетной стойки сидели на высоких табуретках европейцы, азиаты и африканцы, попивая кофе и коктейли. У нас с.Исрафилом не было ни гроша местных денег, чтобы, выпить хотя бы по стакану фруктовой воды. Рядом с буфетом киоск менялы. Смуглый долговязый человек пересчитывал деньги, укладывал в пачки и перевязывал. На прилавке стояла табличка с курсом различных валют в переводе на египетские фунты. Меняла поднял голову и поздоровался с нами.
      -- Русийя?
      -- Да,-- ответили мы,-- Советский Союз.
      -- You are nice people {вы хорошие люди (англ.} ,-- сказал меняла и, улыбнувшись, приветствовал нас, поднеся правую руку сперва к губам, затем к глазам, а потом к макушке, тем самым как бы говоря: добро пожаловать, гостя мы считаем светом наших очей и готовы голову положить за него.
      К счастью, в свое время я приложил много усердия и стараний, чтобы до некоторой степени овладеть английским языком, и теперь, коль скоро разговор не выходил за рамки обычных житейских тем, мог, хотя и с трудом, поддерживать беседу.
      Мы поблагодарили менялу за теплые слова и в свою очередь дали понять, что и нам симпатичны жители Арабской Республики; сказали, что жаждем дружбы и хотим иметь здесь побольше друзей.
      -- Хороший человек,-- резюмировал Исрафил, когда мы отошли.
      -- Почему ты так решил?
      -- По его обходительности. У него на лбу написано, что он родился под ласковой звездой.
      Может быть, он и хороший человек, подумал я, но явный чудак. Словно средневековая невеста, украсил себя драгоценностями. Цепочка на животе золотая, несколько перстней, нанизанных на толстые пальцы, тоже золотые, даже запонки золотые и зажим для галстука золотой. И все эти запонки, кольца и цепочки усыпаны драгоценными камнями -- бриллиантами, сапфирами, зумрудами, жемчугом. Если бы их обратить в деньги, можно построить хорошую современную больницу.
      -- О чем задумался? -- спросил Исрафил.
      Я сказал.
      -- Тебе бы только одно -- весь мир покрыть больницами.
      -- Больница -- дело полезное. От больницы пользы, представьте, не меньше, чем от туморов {ладанка с заговорной молитвой (тадж.)} и амулетов.
      -- Никогда в жизни не писал туморов.
      -- Не беда. После хаджжа начнешь.
      -- Может быть, но в таком случае первый тумор я напишу для тебя.
      Объявили посадку. Мы вышли из здания. Известно, что солнце питает к Африке особую любовь. От бетонных площадок аэропорта поднимался огненный жар. Раскаленный воздух волновался и дрожал. У нас в Вахшской долине в иные дни жара доходит до сорока пяти-пятидесяти градусов, а я недели и месяцы проводил там без всяких жалоб и недовольства. Здесь я едва не задыхался. А впереди еще Хартум, который на полторы тысячи километров ближе к экватору.
      Солнечные лучи настолько ярки и ослепительны, что самый неблагодарный раб божий и тот не поскупился бы на слова благодарности изобретателю черных очков,
      В воздухе стюардессы угощали нас завтраком. Артистам китайского цирка и нескольким европейцам, продолжавшим полет, принесли по рюмке коньяку. Нам коньяка не принесли. Кори-ака предупредил девушек, что паломники не пьют.
      Что ж, ладно. Семнадцать хаджи не будут пить, это их дело, а восемнадцатый выпьет. Может быть, удастся заснуть.
      Я пошел в буфет.
      -- Красавица, налейте-ка мне.
      Мне налили рюмку коньяку и на закуску предложили холодное мясо и что-то зеленое, похожее на фасоль,
      -- Можете выпить и за своих друзей,-- рассмеялась одна из девушек.
      -- Спасибо, но у меня не луженый желудок, чтобы выпить три бутылки коньяку.
      -- Вы разве не паломник?
      -- Паломник. Вернее, врач группы паломников.
      -- А если я наябедничаю вашему руководителю, что вы пьете? -- шутливо спросила девушка.
      -- Не советую. Первое Мая на носу. Если ваше начальство узнает, что вы наушничаете и ссорите между собой пассажиров, вас лишат праздничной премии,-- отшутился я.
      Внизу расстилалась Ливийская пустыня. Через час начнется Нубийская пустыня. Пустыня за пустыней. Ни деревца, ни озерка, ни речки. В прежнее время можно было увидеть внизу караваны верблюдов. Пустыни эти в течение тысячелетий были ареной кровопролитных битв. Египтяне, эфиопы, суданские племена, войска пророка, а позднее англичане, огнем и мечом прошли эти места, оставляя за собой реки крови. Воевали за землю, за власть. Внедряли новую религию, сражались ради утверждения своих толкований религиозного учения, ради того, чтобы сменить одного султана другим, и так далее и тому подобное. Здесь возникали и гибли государства, появлялись и бесследно исчезали города и оазисы.
      Когда мысли отправляются гулять по бесконечным просторам истории, они обязательно ринутся на дороги еще более длинные, имя которым Вечность. Потом вдруг очнешься и увидишь, что мысли твои зашли в темный тупик и, не находя выхода, отчаянно бьются, как выброшенная на берег рыба. Но у меня есть друг и коллега Искандар, который находит ответ на любой вопрос. Летом прошлого года он потащил меня путешествовать по Гиссарскому хребту. Я впервые оказался у безлюдных подножий уходящих в поднебесье гор, среди нагромождения скал в миллионы раз больше и старше меня, и все мое существо охватила робость. Меня, человека родившегося и выросшего в долине, поразила и подавила мощь гигантских гор, картина этого таинственного музея природы. А Искандар, которому все это было нипочем, восторженно говорил о бесконечности вселенной, о вечности.
      -- Ораторствуешь впустую,-- заметил я.
      -- Ты, как всегда, откровенен,-- громко захохотал он.-- За это тебя и люблю.
      -- Не болтай. Я много читал и слушал немало разговоров на эти темы, но все в одно ухо входят, а из другого выходят. Ничего не остается в голове.
      -- Почему?
      -- Общие слова. Ни капельки конкретного представления.
      -- Бедняга! Ты не можешь представить себе вечность? -- произнес он тоном учителя, утомленного долгим рабочим днем и оставшимся провести дополнительные занятия с отстающим учеником.-- Хорошо, скажи, какой отрезок истории, сколько веков ты можешь себе представить?
      -- Сколько веков? Пять-шесть тысяч лет, скажем.
      -- Молодец. Это еще ничего,-- сказал Искандар.-- Отложи в сторону эти пять-шесть тысяч лет и представь себе какой-нибудь хауз {резервуар, искусственный водоем, бассейн для воды (тадж.)}. Нет не хауз, представь себе стадион на сто тысяч мест...
      -- При чем здесь стадион?!
      -- Говорят, представь, значит, представь!
      -- Ладно, представил.
      -- А теперь представь, что этот стадион до краев заполнен просом. Представил? Теперь вообрази, что раз в сто тысяч лет на стадион приползает один муравей и из этого огромного хирмана {хранилище, гумно (тадж.)} уносит одно-единственное зернышко. Вообразил?
      -- Да.
      -- Вот и подсчитай. Срок, за который муравей перетащит все просо, по сравнению с вечностью все равно, что одна песчинка по сравнению со всей пустыней Кара-Кум или капля воды по сравнению с Тихим океаном. Дошло?
      -- Да,-- у меня перехватило в горле. Я чувствовал, что все эти дипломы, аттестаты и свидетельства, которые хранятся у меня дома, будто добыты мной не
      честным трудом, а как-то иначе, не подобающим порядочному человеку путем... Как жаль, что нет сейчас со мной Искандара! С ним мне не было бы так тоскливо.