Славомир Мрожек
      Любовь в Крыму
      Леонард Бухов, перевод с польского
      Пьеса написана в 1993 году. Первая постановка в России -- МХАТ им. Чехова, 1995. Публикация перевода: "Иностранная литература", 1994/10.
      _____________________________________________________________________________
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА, учительница, 28 лет, Акты I, II, III
      ЛИЛИ КАРЛОВНА СВЕТЛОВА, актриса, 25 лет, Акты I, II, III
      МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА, его жена, 45 лет, Акты I, II, III
      АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА БАТЮШКОВА, прислуга, 60 лет, Акты I, III
      ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ, неясная личность, 50 лет, Акты I, II, III
      ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН, поручик, 30 лет, Акты I, II, III
      РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ, инженер-путеец, 30 лет, Акты I, II, III
      АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ, купец, 45 лет, Акты I, II, III
      ИЛЬЯ ЗУБАТЫЙ, пролетарский поэт, 22 года, Акт II
      ПЕТЯ, около 27 лет, Акт III
      ЭПИЗОДИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ
      ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ-ЛЕНИН, революционер, 40 лет, Акт I
      ФРАНЦУЗ, Акт II
      ПЕРВЫЙ, 30-40 лет, Акт III
      ВТОРОЙ, 30-40 лет, Акт III
      ГЕНЕРАЛ, Акт III
      СВЯЩЕННИК, Акт III
      ОБОРОТЕНЬ, Акт III
      ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ, 18-30 лет, Акт III
      1-й МАТРОС, 20-25 лет, Акт III
      2-й МАТРОС, 20-25 лет, Акт III
      АКТ I.
      АРХИТЕКТУРА И ОБОРУДОВАНИЕ СЦЕНЫ
      Крым, 1910 год. Особняк, в прошлом родовой, превращенный в пансионат. Декорацию образуют пять стен. Это означает, что в плане декорация представляет собой половину восьмиугольника, разрезанного пополам параллельно сторонам 1 и 5 и перпендикулярно сторонам 7 и 3. Все определения "направо", "налево" - со стороны зрительного зала.
      Две боковые стены, перпендикулярные авансцене, будут обозначаться как стена 1-я (с левой стороны) и стена 5-я (с правой стороны). Стена, противоположная зрительному залу, то есть центральная, - как стена 3-я. Скошенная стена с левой стороны, между стеной 1-й, перпендикулярной зрительному залу, и 3-й, центральной стеной, - как стена 2-я. Скошенная стена с правой стороны между стеной 5-й, перпендикулярной зрительному залу, и 3-й, центральной стеной, - как стена 4-я.
      Между л е в о й стеной, перпендикулярной зрительному залу (стена 1-я), и авансценой расположен проход за левую кулису. Этот проход - начало коридора, ведущего в комнаты для гостей, на кухню, в хозяйственные помещения и к черному ходу, предназначенному для прислуги.
      Между п р а в о й стеной, перпендикулярной зрительному залу (стена 5-я), и авансценой расположен проход за правую кулису. Этот проход является парадным входом, предназначенным для гостей пансионата. Он ведет на воображаемую лестницу, поскольку гостиная находится на втором этаже.
      В стене п р о т и в о п о л о ж н о й зрительному залу, центральной (стена 3-я), - выход на балкон, или, скорее, террасу. Выход открытый. Во избежание ненужных осложнений с дверями, они отсутствуют. Климат в Крыму теплый, действие происходит в разгар лета, да и стилистика пьесы допускает подобные отступления от натурализма. Если возникнет желание, можно допустить, чтобы двери открывались наружу. Выход должен быть широким, чтобы в нем свободно, не мешая, друг другу, могли находиться несколько человек. К тому же, это не только выход на террасу, но и обрамление небольшой сценки в глубине сцены. Такое ощущение подчеркивается плюшевыми портьерами, в данный момент раздвинутыми и подвязанными плюшевыми завязками, и ламбрекеном. Это обрамление горизонтально пересекает балюстрада террасы, состоящая из красивой ажурной решетки, каменного парапета и тонких каменных колонн. За балюстрадой видны верхушки кипарисов, далее - темно-сапфировое море, а над горизонтом ясное, голубое небо. Если при детальной сценографической разработке перспективы и композиции возникнут сложности с верхушками кипарисов, от них можно отказаться. Особняк расположен на склоне, а гостиная - как уже упоминалось - на втором этаже. Расстояние до моря произвольное, главное, чтобы оно было видно. Под балконом, параллельно берегу моря, проходит невидимая проезжая улица. Можно предположить, что балкон (терраса) тянется вдоль всего фасада здания и может служить для прохода из гостиной в комнаты гостей.
      Поскольку полезная поверхность центральной стены (3-й) невелика, - ее, почти целиком, занимает (вернее, открывает) выход на террасу, - между левым обрамлением выхода и углом, образуемым центральной стеной и стеной 2-й (скошенной), сможет, скорее всего, поместиться только один стул. То же самое относится и к промежутку между правой стороной обрамления выхода и углом, образуемым 3-й и 4-й стенами; там тоже может поместиться только один (то есть второй) стул.
      На середине сцены круглый стол на восемь персон, покрытый нарядной скатертью из темного, узорчатого материала с бахромой. На столе ваза, в которой должны находиться фрукты для гостей. Лучше всего, если ваза хрустальная, на хрустальной ножке. Важно, чтобы этот предмет был хорошо виден, а положенные в него фрукты привлекали внимание. Пока что ваза пуста.
      Вокруг стола стоят четыре стула. Эти стулья, как и два стула, стоящие у центральной стены (3-й), по одному с каждой стороны от выхода на балкон, одинаковы, то есть принадлежат к одному гарнитуру. Весь гарнитур состоит из восьми стульев. Седьмой и восьмой стулья стоят в других, произвольных местах, скорее всего у стены 2-й и (или) 4-й. Их расположение зависит от размеров сцены и режиссерского решения.
      Возле левой стены (1-й), перпендикулярной зрительному залу, стоит столик с полочками, так называемый "секретер", с письменными принадлежностями, за ним гости пансионата могут заниматься своей корреспонденцией. Возле секретера стул. По соображениям реализма, здесь необходим стул 9-й, то есть не от гарнитура. Правда, если театр не располагает лишними средствами, а сцена недостаточно велика, а также, если по каким-либо другим причинам есть опасение, что сцена может оказаться перегруженной, можно воспользоваться стулом от гарнитура. Далее, у стены 2-й (скошенной) - диван, на котором могут с удобством разместиться три человека. На стене над диваном висит гитара.
      С правой стороны сцены, возле стены 4-й (скошенной) - сервант, в котором хранится фарфоровая и стеклянная посуда, рюмки и т.п. На стене над сервантом висит ружье-двустволка. Ближе к авансцене, у стены 5-й (перпендикулярной зрительному залу) - кресло. Оно не должно иметь ничего общего с гарнитуром.
      Предлагаемая архитектура сцены, перечисленная и описанная мебель, ее расстановка - все это необходимо, как обязательный минимум, чтобы представление развивалось без помех. Возможные добавления, усовершенствования и варианты будут зависеть от режиссера, а их реализация от сценографа.
      Чем больше сцена, чем больше пространства, тем лучше для этой специфической пьесы. Стесненность, толкотня на сцене не принесут пользы пьесе. В особенности в III акте, когда произойдет "раскрытие", то есть выход из замкнутого помещения на "натуру". Во II акте декорация изменяется частично (стены, архитектура сцены остаются неизменными, зато интерьер в значительной мере трансформируется). В III акте - трансформация полная.
      Итак, настоящая пьеса требует значительного физического пространства. Как, например, поставить стол "посередине", одновременно не блокируя визуально для публики и пространственно для актеров - выход на террасу? Сделать это нелегко даже на большой сцене, а на малой проблема окажется просто неразрешимой. Другой пример: из-за многоугольности стен утратится значительная часть полезной поверхности сцены. А ведь уже в I акте на сцене будут присутствовать восемь персонажей одновременно. Не говоря уже о III акте, "натурном".
      Однако пьеса требует не только физического пространства. Есть в ней также пространство "внутреннее", иными словами - пространство воображения. Его значение особо велико, поскольку действие каждого акта происходит в другую эпоху, а вся пьеса охватывает почти сто лет.
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      I акта в порядке их появления на сцене
      ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН
      ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА
      ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ
      АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ
      МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА
      РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ
      ЛИЛИ КАРЛОВНА СВЕТЛОВА
      АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА БАТЮШКОВА
      ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ-ЛЕНИН
      ДЕЙСТВИЕ
      Занавес поднимается.
      С левой стороны, за секретером, спиной к правому входу, сидит и пишет поручик Петр Алексеевич Сейкин. На нем расстегнутый форменный китель.
      Чуть позднее с правой стороны входит Татьяна Яковлевна Бородина, высокая шатенка с темными глазами. На ней одежда в летних, пастельных тонах. В руке зонтик яркого цвета, через плечо висит несколько причудливая вязаная сумочка, возможно, с вышивкой, в "народном" духе. Блузка, застегнутая под горло, с длинными рукавами. Юбка длинная, узкая в талии и облегающая бедра. Шляпка и перчатки-митенки.
      Сейкин поворачивается к ней, но тут же возвращается к своему занятию. Татьяна Яковлевна некоторое время стоит, затем садится в кресло возле входа.
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Да, нехорошо.
      Пауза.
      Все спрашивали о вас...
      СЕЙКИН (продолжая писать). Все?
      ТАТЬЯНА. Ну, разве что мадемуазель Лили была менее любопытна. Зато вся компания... Отчего же вы не пошли с нами, Петр Алексеевич?
      Пауза.
      Такие чудесные виды! И ни облачка. А тропинка ведет все выше, выше и выше...
      СЕЙКИН (продолжая писать). На море?
      ТАТЬЯНА. Что - на море?
      СЕЙКИН. Я говорю о видах. Наверняка, виды на море.
      ТАТЬЯНА. Да! На море, на горы, на сады! Вы хоть знаете, что в эту пору они цветут?
      СЕЙКИН. Не исключаю.
      ТАТЬЯНА. Куда ни посмотришь - природа, а воздух - не надышишься.
      СЕЙКИН. Трудно возразить.
      ТАТЬЯНА. А вы тут взаперти, всегда один...
      СЕЙКИН. Совершенно верно.
      ТАТЬЯНА. Это не полезно, Петр Алексеевич, нужно выйти к людям.
      СЕЙКИН. А зачем?
      ТАТЬЯНА. Нужно жить с людьми...
      СЕЙКИН. То есть, с кем.
      ТАТЬЯНА. Ну, с людьми.
      СЕЙКИН. Со всеми?
      ТАТЬЯНА. Вдали от людей человек становится нелюдимом.
      СЕЙКИН. А с людьми не становится?
      ТАТЬЯНА. Людей нужно любить.
      СЕЙКИН (бросает перо и оборачивается к Татьяне). Вы заблуждаетесь. Либо на горы, либо на море.
      ТАТЬЯНА. Что - на море?
      СЕЙКИН. Виды. Смотреть можно только на горы, или только на море. Невозможно смотреть одновременно в две стороны.
      ТАТЬЯНА. А кто может мне запретить?
      СЕЙКИН. Законы физики, геометрия, география, оптика... В две стороны смотреть невозможно. Чтобы видеть одну сторону, необходимо быть на другой. Горы расположены на земле, а море - на море. Чтобы смотреть в сторону моря, вам необходимо быть на суше, а чтобы видеть горы - на море, и лучше всего на палубе парохода, иначе вы сразу же утонете. Ну еще, может быть, на лодке.
      ТАТЬЯНА. Вы сердитесь на меня?
      СЕЙКИН. На пароходе, на лодке, на чем угодно, только не на воде непосредственно. Ходить по воде невозможно, хотя, как утверждают, такое однажды случилось... Впрочем, не будем об этом. Под ногами должно находиться что-нибудь незыблемое, нечто, дающее опору. Если не суша, то хоть какая-то ее замена. А это означает, что в любом случае смотреть на море можно только с земли.
      ТАТЬЯНА. Вы в дурном настроении.
      СЕЙКИН. Я всего лишь мыслю логично.
      ТАТЬЯНА. Но к чему быть логичным до такой степени!
      СЕЙКИН. Ваш вопрос нелогичен. Логично мыслить можно только логично, не более, не менее. Либо логично, либо нелогично.
      ТАТЬЯНА. Вы не любите поэзию?
      СЕЙКИН. Поэтов у нас и без меня хватает. Вот, например, Иван Захедринский - он поэт.
      ТАТЬЯНА. А кто еще?
      СЕЙКИН. Ивана Захедринского вполне достаточно.
      ТАТЬЯНА. Вы знаете его стихи?
      СЕЙКИН. Нет, зато я знаю Ивана Захедринского.
      ТАТЬЯНА. Мне они не нравятся.
      СЕЙКИН. А Иван Захедринский?
      ТАТЬЯНА (не отвечая на вопрос). По-моему, они слишком... Слишком поэтичны.
      СЕЙКИН. Стихи?
      ТАТЬЯНА. Им чего-то нехватает. Им нехватает... да, я поняла, им нехватает логики.
      СЕЙКИН. Стихам?
      ТАТЬЯНА. Мне нравится логика.
      СЕЙКИН. С каких же это пор?
      ТАТЬЯНА. С недавних. А если честно - только с сегодняшнего дня. Вы так говорили о логике - необыкновенно убедительно. Я буквально увлеклась логикой.
      СЕЙКИН. Но почему?
      ТАТЬЯНА. Потому что она такая... логичная...
      СЕЙКИН. Смотрите-ка, кто бы мог подумать.
      ТАТЬЯНА. И в ней есть своя поэзия.
      Доносится кукование кукушки.
      СЕЙКИН. Должен вас предостеречь, что...
      Татьяна прикладывает палец к губам, прося Сейкина не говорить. Сейкин повинуется. Татьяна отсчитывает кукования на пальцах, после пятого кукушка умолкает.
      Должен вас предостеречь, что логика...
      ТАТЬЯНА (шепотом). Не говорите, прошу вас.
      Кукушка кукует в шестой раз.
      Шесть! Четное!
      СЕЙКИН. А какое это имеет значение?
      ТАТЬЯНА. Добрая примета.
      СЕЙКИН. И вы в это верите?
      ТАТЬЯНА. А почему нет? Лучше верить, чем не верить. Неужели вы ни во что не верите, Петр Алексеевич?
      СЕЙКИН. Как бы вам сказать... Я стараюсь.
      ТАТЬЯНА. Верить или не верить?
      СЕЙКИН. А это одно и то же.
      ТАТЬЯНА. О, нет! Все зависит от того, в чем человек нуждается.
      СЕЙКИН. Это безразлично.
      ТАТЬЯНА. Да нет же! Есть разница.
      СЕЙКИН. Никакой разницы нет.
      ТАТЬЯНА. Да есть же!
      СЕЙКИН (резко). Нет!
      Пауза.
      ТАТЬЯНА (мягко). Не надо так кричать, Петр Алексеевич.
      Короткая пауза.
      На меня, пожалуйста, кричите, но... Но, вообще-то, не надо.
      Сейкин встает, застегивает китель, одергивает его полы, щелкает каблуками, вытянувшись по стойке "смирно", коротко кивает.
      СЕЙКИН. Прошу извинить.
      Татьяна протягивает ему руку. Сейкин приближается и церемонно целует ей руку, то есть перчатку.
      Сразу же отходит, сначала делая несколько шагов назад, в знак уважения. Рука Татьяны остается на мгновение поднятой.
      Пауза.
      СЕЙКИН (ходит по сцене взад и вперед, погруженный в свои мысли, делает это бессознательно). Видите ли, когда я верю, у меня возникают сомнения, и тогда я перестаю верить, ибо чего стоит вера, которой сопутствуют сомнения. Так что я уж стараюсь не верить. Понимаете?
      ТАТЬЯНА. Пожалуйста, продолжайте.
      СЕЙКИН. Ну хорошо, итак я не верю. Но тогда меня начинают мучить сомнения - действительно ли я не верю. Ну и я снова начинаю верить. А тут опять... Словом - замкнутый круг.
      ТАТЬЯНА. Вы, наверное, очень утомлены.
      СЕЙКИН. Очень. Так или иначе, сомнения остаются, а ведь сомнения необыкновенно мучительны.
      ТАТЬЯНА. Я вам сочувствую. А можно узнать, во что вы верите?
      СЕЙКИН. Во все и ни во что.
      ТАТЬЯНА. И в логику не верите?
      СЕЙКИН. Честно говоря, нет. К черту логику.
      ТАТЬЯНА. Но это ужасно!
      СЕЙКИН. Зато честно.
      Пауза.
      Татьяна достает из сумки апельсин. Протягивает его Сейкину.
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Я принесла для вас апельсин.
      СЕЙКИН. Для меня?
      ТАТЬЯНА. Специально для вас.
      СЕЙКИН. Я... не знаю, кажется, я их не очень люблю...
      Пауза.
      Сейкин подходит к Татьяне и останавливается перед ней.
      Пауза.
      Сейкин неподвижно стоит перед Татьяной. Татьяна сидит с протянутой к нему рукой, в руке держит апельсин.
      ГОЛОС (басовитый, за сценой). Лимонада! Полцарства за лимонад!
      Доносится переливчатый женский смех.
      Сейкин отворачивается от Татьяны, идет к секретеру и закрывает лист, на котором писал, чистыми листами бумаги.
      Татьяна встает, идет к столу, кладет апельсин в вазу для фруктов.
      С правой стороны входят:
      Иван Николаевич Захедринский, статный мужчина, бакенбарды темные с проседью, лицо бритое. Мешковатый костюм из льняной ткани, просторный пиджак и мятые брюки. Белая рубаха, под горлом черный бант. На голове полотняная, стеганая шляпа-панама в форме цветочного горшка, типа "рыбачьей". В левом кармане пиджака газета.
      Лили Карловна Светлова, миниатюрная блондинка. Без зонтика, но в широкой соломенной шляпе. В руке веер.
      Александр Иванович Чельцов. Борода "лопатой", соединяющаяся с усами. Шелковая рубаха, подпоясанная кушаком, мягкие сапоги. Без головного убора.
      Матрена Васильевна Чельцова.
      Рудольф Рудольфович Вольф. Чисто выбрит, костюм хорошего покроя из бежевой альпаки. Шляпа-канотье (под шляпой набриолиненные волосы с прямым пробором). Тонкая, элегантная трость. Широкий шелковый галстук с булавкой.
      Анастасия Петровна Батюшкова с полной корзиной апельсинов.
      ЛИЛИ. Вы, Иван Николаевич, не демократ.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В этом случае - нет. Здесь вопрос стиля. "Полреспублики за лимонад" - дурно звучит.
      ВОЛЬФ. И подстрекательски.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не обязательно. Кто же отдаст лимонад за республику?
      СЕЙКИН. Я.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А, наш поручик. Куда же вы подевались?
      ЧЕЛЬЦОВА (к Сейкину, кокетливо). Прятался, как обычно.
      ЛИЛИ (глядя на Татьяну). Но не от всех.
      ЧЕЛЬЦОВ. Ну там царство или республика, а я аж взмок.
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша, что ты такое говоришь.
      ЧЕЛЬЦОВ. А как мне сказать по-другому...
      ЧЕЛЬЦОВА. Извините, господа, муж имел в виду температуру.
      ЛИЛИ. Вы говорите о температуре воздуха?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И он прав, - ну и жара! Анастасия Петровна, не найдется ли чего-нибудь попить?
      АНАСТАСИЯ (перекладывает апельсины из корзины в вазу, стоящую на столе). Сейчас принесу квасу.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но Иван Николаевич просили лимонад.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пусть будет квас, я бы даже предпочел.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но мы все слышали...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не следует понимать дословно. "Полцарства за квас" звучит даже хуже, чем "полреспублики за лимонад", а российскую жажду лучше всего утоляет квас.
      ЧЕЛЬЦОВ. Золотые слова.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Там искусство, Анастасия Петровна, а здесь жизнь. У нас всегда так. Шекспир писал: "Королевство за лимонад" и пил лимонад. А мы? Пишем "лимонад", а пьем квас.
      СЕЙКИН. Так принесите же этого самого лимонада для Ивана Николаевича.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Спасибо, поручик, но, право, не нужно.
      ВОЛЬФ. Тогда и я попробую вашего кваса.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Браво! Наш гость акклиматизируется. А что для дам?
      ЧЕЛЬЦОВА (подчеркнуто, претенциозно выговаривая "дж"). Оранджад.
      ЛИЛИ. Наверное, оранжад.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вам, Татьяна Яковлевна?
      ТАТЬЯНА. Спасибо, я не хочу пить.
      ЛИЛИ. Совсем?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, Анастасия Петровна, теперь все ясно: квасу, оранжада и ничего.
      СЕЙКИН. И лимонада.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Дался вам этот лимонад, для кого лимонад?
      СЕЙКИН. Для Шекспира.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он умер.
      СЕЙКИН. Так это не вы - Шекспир?
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич!
      СЕЙКИН. Я думал - это вы. (К Лили.) Ведь правда, Лилиана Карловна? Вы, как артистка, должны в этом разбираться.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Молодой человек, мне весьма лестно, что вы столь высоко меня цените, но не нужно дурачиться.
      Сейкин отходит и останавливается в балконной двери, смотрит на линию горизонта. Анастасия выходит налево с пустой корзиной. Чельцова, Лили и Татьяна садятся на диван, Чельцова между Лили и Татьяной. Захедринский садится на стул, поставив его напротив дивана. Вольф садится на стул, также поставив его напротив дивана, но немного сбоку и в глубине, справа от Захедринского. Чельцов садится возле секретера, предварительно повернув стул в сторону дам. На бумаги, разложенные на секретере, внимания не обращает. Так образуется кружок беседующих. Вольф снимает канотье и кладет на колено, сидит в напряженной, вежливой позе. Захедринский снимает панаму и небрежно сует ее в правый карман пиджака, усаживается поудобнее.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Попробуйте угадать, Татьяна Яковлевна, кого мы встретили по дороге.
      ТАТЬЯНА. Очень интересно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сестер Прозоровых.
      ТАТЬЯНА. Всех трех?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да. Мы зашли на вокзал, чтобы купить газету, а они там, на перроне. Уезжают.
      ТАТЬЯНА. В Москву?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда же еще.
      ТАТЬЯНА. Наконец-то.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А по-моему, это дурной знак. Пока они только собирались, в природе сохранялось какое-то равновесие. Ну, может, не в природе, но в России. Все собирались, собирались, да не уезжали. А вот теперь, когда они все же решились, это означает, что непременно что-то случится.
      ЧЕЛЬЦОВ. Что?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В том-то и дело, что никто этого не знает. Но что-то случится обязательно.
      ЧЕЛЬЦОВ. А в вашей газете что-нибудь пишут?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно. Вот в Австралии нашли необыкновенно маленькое страусиное яйцо.
      ЧЕЛЬЦОВ. Я не об этом, я - о политике.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. На Балканах ситуация ненадежная.
      ЧЕЛЬЦОВ. А что насчет кометы?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы спрашиваете о комете Галлея? Она приближается.
      ЧЕЛЬЦОВ. Не нравится мне это.
      С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся горящую керосиновую лампу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пока не нужно, Анастасия Петровна.
      АНАСТАСИЯ. А?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лампа понадобится позднее. Сейчас не то настроение.
      АНАСТАСИЯ. Вечно я все путаю. (Выходит налево.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу). Наш народ чрезвычайно одарен, но ему недостает чувства композиции. Не то, что у вас.
      ВОЛЬФ. Другая традиция.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Определение красивое, правда, татаро-монгольское иго это, скорее, несчастье, чем традиция.
      ВОЛЬФ. Разрешите, Иван Николаевич, с вами не согласиться. Вы правы, говоря, что ваш исторический путь отличается от нашего, но то, что вы называете чувством композиции, от истории не зависит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А от чего?
      ВОЛЬФ. От пространства. Мы живем тесно, а ваши пространства бесконечны. С ними трудно совладать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вам это все же удается.
      ВОЛЬФ. Должен признаться, что не всегда. Расскажу один случай. Я строил дорогу от Байкала к Забайкалью, а значит и от Забайкалья к Байкалу. Мы начали с обоих концов, рельсы должны были соединиться на полпути между Байкалом и Забайкальем, или, что то же самое, между Забайкальем и Байкалом.
      ЧЕЛЬЦОВ. И что, не соединились?
      ВОЛЬФ. Откуда вы знаете?
      ЧЕЛЬЦОВ. Ну, это же ясно.
      ВОЛЬФ. И мало того, что не соединились. Рельсы пошли в противоположном направлении.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но отчего же в противоположном?
      ВОЛЬФ. Именно это для меня непостижимо.
      ЧЕЛЬЦЛВ. Хорошо еще, что вообще пошли.
      ВОЛЬФ. Вы так считаете?
      ЧЕЛЬЦОВ. Конечно, а то могли совсем не пойти.
      ЛИЛИ. Вы чудесно выглядите, Татьяна Яковлевна, я буквально завидую вашей шляпке. У вас, в Тамбове, такие носят?
      ТАТЬЯНА. Я рада, что вам понравилось.
      ЧЕЛЬЦОВА. Я тоже нахожу, что Татьяна Яковлевна просто очаровательна. (К Лили.) Ваш веер, наверное, японский?
      ЛИЛИ. Настоящий японский.
      ЧЕЛЬЦОВА. А где вы его купили?
      ТАТЬЯНА. Неделикатный вопрос. Лили Карловна получила его в подарок.
      ЧЕЛЬЦОВА. От японца? Не знала, что они тут встречаются.
      ТАТЬЯНА. Но только в определенных кругах.
      ЛИЛИ. Да, да! (Глядя на Чельцову.) Только среди молодежи.
      ВОЛЬФ (к Татьяне). Вы из Тамбова?
      ТАТЬЯНА. Я там учительствую, в школе.
      ЧЕЛЬЦОВА. А что вы преподаете?
      Слева входит Анастасия, неся самовар.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, конечно, так и знал, что без самовара дело не обойдется. (К Вольфу.) Как вы, наверное, заметили, у нас не играет роли, что с чего начинается, поскольку все обязательно заканчивается самоваром. Мы большие любители подискутировать, но результат всегда один и тот же.
      ВОЛЬФ. Мне это не мешает.
      ЗАКЕДРИНСКИЙ. Потому что для вас это экзотика, зато для нас - сама жизнь. А знаете, что хуже всего?
      ВОЛЬФ. Только без преувеличений, Иван Николаевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Хуже всего, что нам все это нравится. Пансионат, в котором мы имеем удовольствие пребывать, носит название "Ницца", но даже в настоящую Ниццу мы ездим со своим самоваром. Никуда не денешься.
      Татьяна встает и присоединяется к Сейкину, который продолжает смотреть вдаль.
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, чай.
      СЕЙКИН. С Иваном Николаевичем?
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, я прошу...
      Анастасия ставит самовар на стол, вазу с апельсинами переносит со стола на сервант.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Анастасия Петровна, уж если вы решили попотчевать нас чаем, не забудьте тогда и про варенье.
      АНАСТАСИЯ. Будет, будет варенье. (Уходит налево.)
      ЧЕЛЬЦОВ (глядя на ружье). А почему здесь ружье висит?
      ЧЕЛЬЦОВА. Оставь, Саша, тебе, что за дело.
      ЧЕЛЬЦОВ. Если висит, значит зачем-то повесили. Здесь кто-нибудь стреляет?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Насколько мне известно, никто.
      ЧЕЛЬЦОВ. Тогда зачем?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может поручик? Ведь он военный.
      СЕЙКИН (глядя на горизонт). Любопытно.
      ТАТЬЯНА. Что, Петр Алексеевич...
      СЕЙКИН. Видите тот корабль?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Где? (Встает и присоединяется в Сейкину и Татьяне.)
      Пауза.
      СЕЙКИН. Интересно, он к нам плывет или от нас.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это же так просто, поручик. Если к нам, он будет увеличиваться, а если от нас - уменьшаться. Разве в гарнизоне вас этому не обучали?
      ТАТЬЯНА. Он не увеличивается.
      СЕЙКИН (по-прежнему глядя вдаль и не обращая внимания на Захедринского). И не уменьшается.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В самом деле.
      ЛИЛИ. Я тоже хочу посмотреть. (Встает и присоединяется к Сейкину, Татьяне и Захедринскому.)
      Вольф и Чельцов следуют за ней.
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша, ты куда?
      ЧЕЛЬЦОВ. Сейчас вернусь.
      Сейкин, Татьяна, Захедринсккй, Вольф и Чельцов, сгруппировавшись у выхода на террасу, смотрят в сторону горизонта. Чельцова встает, садится, затем снова встает и присоединяется к ним.
      ЧЕЛЬЦОВ (глядя вдаль). А чтоб его...
      ЧЕЛЬЦОВА (предостерегающе). Саша!
      ЧЕЛЬЦОВ. И ни к нам, и ни от нас, сукин сын.
      ВОЛЬФ. Из-за чего вы так переживаете, Александр Иванович?
      ЧЕЛЬЦОВ. Так ведь если он ни к нам и ни от нас, куда же он тогда?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В ваших рассуждениях что-то есть.
      ВОЛЬФ. Не вижу повода для волнений. Корабль стоит на якоре. Абсолютно рациональное явление.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разумеется, но только для вас. Не в обиду вам будь сказано, Рудольф Рудольфович, но вы лишены метафизического ощущения.
      ВОЛЬФ. Извините, но я здесь никакой метафизики не вижу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно, не видите, хотя здесь все ясно как на ладони. Александр Иванович, вы изучали философию?
      ЧЕЛЬЦОВ. Как-то не приходилось.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу) Видите? Не изучал. Но все же своим безошибочным инстинктом сумел охватить феномен в его высшем проявлении.
      ВОЛЬФ. Не понимаю.
      С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся на подносе чайник и большую банку варенья. Ставит поднос на стол рядом с самоваром. Доставляет стулья к столу, достает из серванта стаканы, блюдца, тарелочки и ложечки, накрывает стол.
      Захедринский, Лили, Чельцов, Чельцова, Татьяна, Сейкин и Вольф отходят от балкона и, продолжая беседу, полукругом располагаются за столом. Садятся, начиная от левого конца полукруга, в следующем порядке: Чельцов напротив ружья, висящего на стене, лицом к нему. Далее, слева от него, Сейкин (правым профилем к зрителям), Вольф, Татьяна (лицом к зрителям), Чельцова, Лили (левым профилем к зрителям и напротив Сейкина), Захедринский (на правом конце полукруга).
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас я вам объясню. Будем исходить из предпосылки, что ни к нам, ни от нас. Это вам, надеюсь, понятно.
      ВОЛЬФ. Нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как бы это сказать попонятней... Вот мы здесь, а они там. А он - ни к нам, ни к ним.
      ВОЛЬФ. Кто - он?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, тот корабль, разумеется! Да это и неважно, корабль всего лишь символ. Однако, поскольку мы пожелали рассматривать корабль как категорию несимволическую, напрашивается вывод, что если он не к нам, то, следовательно, есть тому некие причины. Например, что он нас не любит.
      ВОЛЬФ. А почему не любит?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто его знает. Впрочем, Бог ему судья. Коль не любит, значит не нравимся, насильно мил не будешь. Правда, поручик?
      СЕЙКИН. Это вы мне?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кому же еще, вы здесь единственный поручик.
      Анастасия Петровна выходит налево.
      ВОЛЬФ. Но это же означает, что тех он тоже не любит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Каких тех?
      ВОЛЬФ. Ну, там, тех, которые находятся в каком-нибудь другом месте. Ведь если он к ним тоже не...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы делаете успехи, но - любит, не любит, не в этом дело. А главное в том, что если он ни сюда, ни туда, тогда куда? Ну, куда, попытайтесь ответить.
      ВОЛЬФ. Не знаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно! Никуда! А ведь никуда - невозможно. Теперь сами видите, какая тут загадка.
      ВОЛЬФ. С этим я не соглашусь. Должно же быть - куда-нибудь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Должно, да только не может.
      ВОЛЬФ. Но ведь так жить невозможно!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Невозможно, но приходится.
      ВОЛЬФ. У меня, чувствую, от всего этого голова разболелась.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это у вас с непривычки. А вот мы - так и живем, болит - а мы живем.
      ВОЛЬФ. Если он - никуда, а никуда - невозможно, то куда же, в таком случае...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чудесно, еще немного, и мы сделаем из вас славянина. А не понимаете вы потому, что мудрствуете чрезмерно, как и все там у вас, на Западе. А здесь, у нас, понимать нужно не разумом, а душой.
      ВОЛЬФ. То есть как это?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот сейчас увидите. Лилиана Карловна, у меня к вам просьба.
      ЛИЛИ. Ко мне?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Будьте добры, уговорите Петра Алексеевича, пусть он нам что-нибудь споет.