Славомир Мрожек
      Любовь в Крыму
      Леонард Бухов, перевод с польского
      Пьеса написана в 1993 году. Первая постановка в России -- МХАТ им. Чехова, 1995. Публикация перевода: "Иностранная литература", 1994/10.
      _____________________________________________________________________________
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА, учительница, 28 лет, Акты I, II, III
      ЛИЛИ КАРЛОВНА СВЕТЛОВА, актриса, 25 лет, Акты I, II, III
      МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА, его жена, 45 лет, Акты I, II, III
      АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА БАТЮШКОВА, прислуга, 60 лет, Акты I, III
      ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ, неясная личность, 50 лет, Акты I, II, III
      ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН, поручик, 30 лет, Акты I, II, III
      РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ, инженер-путеец, 30 лет, Акты I, II, III
      АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ, купец, 45 лет, Акты I, II, III
      ИЛЬЯ ЗУБАТЫЙ, пролетарский поэт, 22 года, Акт II
      ПЕТЯ, около 27 лет, Акт III
      ЭПИЗОДИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ
      ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ-ЛЕНИН, революционер, 40 лет, Акт I
      ФРАНЦУЗ, Акт II
      ПЕРВЫЙ, 30-40 лет, Акт III
      ВТОРОЙ, 30-40 лет, Акт III
      ГЕНЕРАЛ, Акт III
      СВЯЩЕННИК, Акт III
      ОБОРОТЕНЬ, Акт III
      ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ, 18-30 лет, Акт III
      1-й МАТРОС, 20-25 лет, Акт III
      2-й МАТРОС, 20-25 лет, Акт III
      АКТ I.
      АРХИТЕКТУРА И ОБОРУДОВАНИЕ СЦЕНЫ
      Крым, 1910 год. Особняк, в прошлом родовой, превращенный в пансионат. Декорацию образуют пять стен. Это означает, что в плане декорация представляет собой половину восьмиугольника, разрезанного пополам параллельно сторонам 1 и 5 и перпендикулярно сторонам 7 и 3. Все определения "направо", "налево" - со стороны зрительного зала.
      Две боковые стены, перпендикулярные авансцене, будут обозначаться как стена 1-я (с левой стороны) и стена 5-я (с правой стороны). Стена, противоположная зрительному залу, то есть центральная, - как стена 3-я. Скошенная стена с левой стороны, между стеной 1-й, перпендикулярной зрительному залу, и 3-й, центральной стеной, - как стена 2-я. Скошенная стена с правой стороны между стеной 5-й, перпендикулярной зрительному залу, и 3-й, центральной стеной, - как стена 4-я.
      Между л е в о й стеной, перпендикулярной зрительному залу (стена 1-я), и авансценой расположен проход за левую кулису. Этот проход - начало коридора, ведущего в комнаты для гостей, на кухню, в хозяйственные помещения и к черному ходу, предназначенному для прислуги.
      Между п р а в о й стеной, перпендикулярной зрительному залу (стена 5-я), и авансценой расположен проход за правую кулису. Этот проход является парадным входом, предназначенным для гостей пансионата. Он ведет на воображаемую лестницу, поскольку гостиная находится на втором этаже.
      В стене п р о т и в о п о л о ж н о й зрительному залу, центральной (стена 3-я), - выход на балкон, или, скорее, террасу. Выход открытый. Во избежание ненужных осложнений с дверями, они отсутствуют. Климат в Крыму теплый, действие происходит в разгар лета, да и стилистика пьесы допускает подобные отступления от натурализма. Если возникнет желание, можно допустить, чтобы двери открывались наружу. Выход должен быть широким, чтобы в нем свободно, не мешая, друг другу, могли находиться несколько человек. К тому же, это не только выход на террасу, но и обрамление небольшой сценки в глубине сцены. Такое ощущение подчеркивается плюшевыми портьерами, в данный момент раздвинутыми и подвязанными плюшевыми завязками, и ламбрекеном. Это обрамление горизонтально пересекает балюстрада террасы, состоящая из красивой ажурной решетки, каменного парапета и тонких каменных колонн. За балюстрадой видны верхушки кипарисов, далее - темно-сапфировое море, а над горизонтом ясное, голубое небо. Если при детальной сценографической разработке перспективы и композиции возникнут сложности с верхушками кипарисов, от них можно отказаться. Особняк расположен на склоне, а гостиная - как уже упоминалось - на втором этаже. Расстояние до моря произвольное, главное, чтобы оно было видно. Под балконом, параллельно берегу моря, проходит невидимая проезжая улица. Можно предположить, что балкон (терраса) тянется вдоль всего фасада здания и может служить для прохода из гостиной в комнаты гостей.
      Поскольку полезная поверхность центральной стены (3-й) невелика, - ее, почти целиком, занимает (вернее, открывает) выход на террасу, - между левым обрамлением выхода и углом, образуемым центральной стеной и стеной 2-й (скошенной), сможет, скорее всего, поместиться только один стул. То же самое относится и к промежутку между правой стороной обрамления выхода и углом, образуемым 3-й и 4-й стенами; там тоже может поместиться только один (то есть второй) стул.
      На середине сцены круглый стол на восемь персон, покрытый нарядной скатертью из темного, узорчатого материала с бахромой. На столе ваза, в которой должны находиться фрукты для гостей. Лучше всего, если ваза хрустальная, на хрустальной ножке. Важно, чтобы этот предмет был хорошо виден, а положенные в него фрукты привлекали внимание. Пока что ваза пуста.
      Вокруг стола стоят четыре стула. Эти стулья, как и два стула, стоящие у центральной стены (3-й), по одному с каждой стороны от выхода на балкон, одинаковы, то есть принадлежат к одному гарнитуру. Весь гарнитур состоит из восьми стульев. Седьмой и восьмой стулья стоят в других, произвольных местах, скорее всего у стены 2-й и (или) 4-й. Их расположение зависит от размеров сцены и режиссерского решения.
      Возле левой стены (1-й), перпендикулярной зрительному залу, стоит столик с полочками, так называемый "секретер", с письменными принадлежностями, за ним гости пансионата могут заниматься своей корреспонденцией. Возле секретера стул. По соображениям реализма, здесь необходим стул 9-й, то есть не от гарнитура. Правда, если театр не располагает лишними средствами, а сцена недостаточно велика, а также, если по каким-либо другим причинам есть опасение, что сцена может оказаться перегруженной, можно воспользоваться стулом от гарнитура. Далее, у стены 2-й (скошенной) - диван, на котором могут с удобством разместиться три человека. На стене над диваном висит гитара.
      С правой стороны сцены, возле стены 4-й (скошенной) - сервант, в котором хранится фарфоровая и стеклянная посуда, рюмки и т.п. На стене над сервантом висит ружье-двустволка. Ближе к авансцене, у стены 5-й (перпендикулярной зрительному залу) - кресло. Оно не должно иметь ничего общего с гарнитуром.
      Предлагаемая архитектура сцены, перечисленная и описанная мебель, ее расстановка - все это необходимо, как обязательный минимум, чтобы представление развивалось без помех. Возможные добавления, усовершенствования и варианты будут зависеть от режиссера, а их реализация от сценографа.
      Чем больше сцена, чем больше пространства, тем лучше для этой специфической пьесы. Стесненность, толкотня на сцене не принесут пользы пьесе. В особенности в III акте, когда произойдет "раскрытие", то есть выход из замкнутого помещения на "натуру". Во II акте декорация изменяется частично (стены, архитектура сцены остаются неизменными, зато интерьер в значительной мере трансформируется). В III акте - трансформация полная.
      Итак, настоящая пьеса требует значительного физического пространства. Как, например, поставить стол "посередине", одновременно не блокируя визуально для публики и пространственно для актеров - выход на террасу? Сделать это нелегко даже на большой сцене, а на малой проблема окажется просто неразрешимой. Другой пример: из-за многоугольности стен утратится значительная часть полезной поверхности сцены. А ведь уже в I акте на сцене будут присутствовать восемь персонажей одновременно. Не говоря уже о III акте, "натурном".
      Однако пьеса требует не только физического пространства. Есть в ней также пространство "внутреннее", иными словами - пространство воображения. Его значение особо велико, поскольку действие каждого акта происходит в другую эпоху, а вся пьеса охватывает почти сто лет.
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      I акта в порядке их появления на сцене
      ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН
      ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА
      ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ
      АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ
      МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА
      РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ
      ЛИЛИ КАРЛОВНА СВЕТЛОВА
      АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА БАТЮШКОВА
      ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ-ЛЕНИН
      ДЕЙСТВИЕ
      Занавес поднимается.
      С левой стороны, за секретером, спиной к правому входу, сидит и пишет поручик Петр Алексеевич Сейкин. На нем расстегнутый форменный китель.
      Чуть позднее с правой стороны входит Татьяна Яковлевна Бородина, высокая шатенка с темными глазами. На ней одежда в летних, пастельных тонах. В руке зонтик яркого цвета, через плечо висит несколько причудливая вязаная сумочка, возможно, с вышивкой, в "народном" духе. Блузка, застегнутая под горло, с длинными рукавами. Юбка длинная, узкая в талии и облегающая бедра. Шляпка и перчатки-митенки.
      Сейкин поворачивается к ней, но тут же возвращается к своему занятию. Татьяна Яковлевна некоторое время стоит, затем садится в кресло возле входа.
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Да, нехорошо.
      Пауза.
      Все спрашивали о вас...
      СЕЙКИН (продолжая писать). Все?
      ТАТЬЯНА. Ну, разве что мадемуазель Лили была менее любопытна. Зато вся компания... Отчего же вы не пошли с нами, Петр Алексеевич?
      Пауза.
      Такие чудесные виды! И ни облачка. А тропинка ведет все выше, выше и выше...
      СЕЙКИН (продолжая писать). На море?
      ТАТЬЯНА. Что - на море?
      СЕЙКИН. Я говорю о видах. Наверняка, виды на море.
      ТАТЬЯНА. Да! На море, на горы, на сады! Вы хоть знаете, что в эту пору они цветут?
      СЕЙКИН. Не исключаю.
      ТАТЬЯНА. Куда ни посмотришь - природа, а воздух - не надышишься.
      СЕЙКИН. Трудно возразить.
      ТАТЬЯНА. А вы тут взаперти, всегда один...
      СЕЙКИН. Совершенно верно.
      ТАТЬЯНА. Это не полезно, Петр Алексеевич, нужно выйти к людям.
      СЕЙКИН. А зачем?
      ТАТЬЯНА. Нужно жить с людьми...
      СЕЙКИН. То есть, с кем.
      ТАТЬЯНА. Ну, с людьми.
      СЕЙКИН. Со всеми?
      ТАТЬЯНА. Вдали от людей человек становится нелюдимом.
      СЕЙКИН. А с людьми не становится?
      ТАТЬЯНА. Людей нужно любить.
      СЕЙКИН (бросает перо и оборачивается к Татьяне). Вы заблуждаетесь. Либо на горы, либо на море.
      ТАТЬЯНА. Что - на море?
      СЕЙКИН. Виды. Смотреть можно только на горы, или только на море. Невозможно смотреть одновременно в две стороны.
      ТАТЬЯНА. А кто может мне запретить?
      СЕЙКИН. Законы физики, геометрия, география, оптика... В две стороны смотреть невозможно. Чтобы видеть одну сторону, необходимо быть на другой. Горы расположены на земле, а море - на море. Чтобы смотреть в сторону моря, вам необходимо быть на суше, а чтобы видеть горы - на море, и лучше всего на палубе парохода, иначе вы сразу же утонете. Ну еще, может быть, на лодке.
      ТАТЬЯНА. Вы сердитесь на меня?
      СЕЙКИН. На пароходе, на лодке, на чем угодно, только не на воде непосредственно. Ходить по воде невозможно, хотя, как утверждают, такое однажды случилось... Впрочем, не будем об этом. Под ногами должно находиться что-нибудь незыблемое, нечто, дающее опору. Если не суша, то хоть какая-то ее замена. А это означает, что в любом случае смотреть на море можно только с земли.
      ТАТЬЯНА. Вы в дурном настроении.
      СЕЙКИН. Я всего лишь мыслю логично.
      ТАТЬЯНА. Но к чему быть логичным до такой степени!
      СЕЙКИН. Ваш вопрос нелогичен. Логично мыслить можно только логично, не более, не менее. Либо логично, либо нелогично.
      ТАТЬЯНА. Вы не любите поэзию?
      СЕЙКИН. Поэтов у нас и без меня хватает. Вот, например, Иван Захедринский - он поэт.
      ТАТЬЯНА. А кто еще?
      СЕЙКИН. Ивана Захедринского вполне достаточно.
      ТАТЬЯНА. Вы знаете его стихи?
      СЕЙКИН. Нет, зато я знаю Ивана Захедринского.
      ТАТЬЯНА. Мне они не нравятся.
      СЕЙКИН. А Иван Захедринский?
      ТАТЬЯНА (не отвечая на вопрос). По-моему, они слишком... Слишком поэтичны.
      СЕЙКИН. Стихи?
      ТАТЬЯНА. Им чего-то нехватает. Им нехватает... да, я поняла, им нехватает логики.
      СЕЙКИН. Стихам?
      ТАТЬЯНА. Мне нравится логика.
      СЕЙКИН. С каких же это пор?
      ТАТЬЯНА. С недавних. А если честно - только с сегодняшнего дня. Вы так говорили о логике - необыкновенно убедительно. Я буквально увлеклась логикой.
      СЕЙКИН. Но почему?
      ТАТЬЯНА. Потому что она такая... логичная...
      СЕЙКИН. Смотрите-ка, кто бы мог подумать.
      ТАТЬЯНА. И в ней есть своя поэзия.
      Доносится кукование кукушки.
      СЕЙКИН. Должен вас предостеречь, что...
      Татьяна прикладывает палец к губам, прося Сейкина не говорить. Сейкин повинуется. Татьяна отсчитывает кукования на пальцах, после пятого кукушка умолкает.
      Должен вас предостеречь, что логика...
      ТАТЬЯНА (шепотом). Не говорите, прошу вас.
      Кукушка кукует в шестой раз.
      Шесть! Четное!
      СЕЙКИН. А какое это имеет значение?
      ТАТЬЯНА. Добрая примета.
      СЕЙКИН. И вы в это верите?
      ТАТЬЯНА. А почему нет? Лучше верить, чем не верить. Неужели вы ни во что не верите, Петр Алексеевич?
      СЕЙКИН. Как бы вам сказать... Я стараюсь.
      ТАТЬЯНА. Верить или не верить?
      СЕЙКИН. А это одно и то же.
      ТАТЬЯНА. О, нет! Все зависит от того, в чем человек нуждается.
      СЕЙКИН. Это безразлично.
      ТАТЬЯНА. Да нет же! Есть разница.
      СЕЙКИН. Никакой разницы нет.
      ТАТЬЯНА. Да есть же!
      СЕЙКИН (резко). Нет!
      Пауза.
      ТАТЬЯНА (мягко). Не надо так кричать, Петр Алексеевич.
      Короткая пауза.
      На меня, пожалуйста, кричите, но... Но, вообще-то, не надо.
      Сейкин встает, застегивает китель, одергивает его полы, щелкает каблуками, вытянувшись по стойке "смирно", коротко кивает.
      СЕЙКИН. Прошу извинить.
      Татьяна протягивает ему руку. Сейкин приближается и церемонно целует ей руку, то есть перчатку.
      Сразу же отходит, сначала делая несколько шагов назад, в знак уважения. Рука Татьяны остается на мгновение поднятой.
      Пауза.
      СЕЙКИН (ходит по сцене взад и вперед, погруженный в свои мысли, делает это бессознательно). Видите ли, когда я верю, у меня возникают сомнения, и тогда я перестаю верить, ибо чего стоит вера, которой сопутствуют сомнения. Так что я уж стараюсь не верить. Понимаете?
      ТАТЬЯНА. Пожалуйста, продолжайте.
      СЕЙКИН. Ну хорошо, итак я не верю. Но тогда меня начинают мучить сомнения - действительно ли я не верю. Ну и я снова начинаю верить. А тут опять... Словом - замкнутый круг.
      ТАТЬЯНА. Вы, наверное, очень утомлены.
      СЕЙКИН. Очень. Так или иначе, сомнения остаются, а ведь сомнения необыкновенно мучительны.
      ТАТЬЯНА. Я вам сочувствую. А можно узнать, во что вы верите?
      СЕЙКИН. Во все и ни во что.
      ТАТЬЯНА. И в логику не верите?
      СЕЙКИН. Честно говоря, нет. К черту логику.
      ТАТЬЯНА. Но это ужасно!
      СЕЙКИН. Зато честно.
      Пауза.
      Татьяна достает из сумки апельсин. Протягивает его Сейкину.
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Я принесла для вас апельсин.
      СЕЙКИН. Для меня?
      ТАТЬЯНА. Специально для вас.
      СЕЙКИН. Я... не знаю, кажется, я их не очень люблю...
      Пауза.
      Сейкин подходит к Татьяне и останавливается перед ней.
      Пауза.
      Сейкин неподвижно стоит перед Татьяной. Татьяна сидит с протянутой к нему рукой, в руке держит апельсин.
      ГОЛОС (басовитый, за сценой). Лимонада! Полцарства за лимонад!
      Доносится переливчатый женский смех.
      Сейкин отворачивается от Татьяны, идет к секретеру и закрывает лист, на котором писал, чистыми листами бумаги.
      Татьяна встает, идет к столу, кладет апельсин в вазу для фруктов.
      С правой стороны входят:
      Иван Николаевич Захедринский, статный мужчина, бакенбарды темные с проседью, лицо бритое. Мешковатый костюм из льняной ткани, просторный пиджак и мятые брюки. Белая рубаха, под горлом черный бант. На голове полотняная, стеганая шляпа-панама в форме цветочного горшка, типа "рыбачьей". В левом кармане пиджака газета.
      Лили Карловна Светлова, миниатюрная блондинка. Без зонтика, но в широкой соломенной шляпе. В руке веер.
      Александр Иванович Чельцов. Борода "лопатой", соединяющаяся с усами. Шелковая рубаха, подпоясанная кушаком, мягкие сапоги. Без головного убора.
      Матрена Васильевна Чельцова.
      Рудольф Рудольфович Вольф. Чисто выбрит, костюм хорошего покроя из бежевой альпаки. Шляпа-канотье (под шляпой набриолиненные волосы с прямым пробором). Тонкая, элегантная трость. Широкий шелковый галстук с булавкой.
      Анастасия Петровна Батюшкова с полной корзиной апельсинов.
      ЛИЛИ. Вы, Иван Николаевич, не демократ.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В этом случае - нет. Здесь вопрос стиля. "Полреспублики за лимонад" - дурно звучит.
      ВОЛЬФ. И подстрекательски.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не обязательно. Кто же отдаст лимонад за республику?
      СЕЙКИН. Я.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А, наш поручик. Куда же вы подевались?
      ЧЕЛЬЦОВА (к Сейкину, кокетливо). Прятался, как обычно.
      ЛИЛИ (глядя на Татьяну). Но не от всех.
      ЧЕЛЬЦОВ. Ну там царство или республика, а я аж взмок.
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша, что ты такое говоришь.
      ЧЕЛЬЦОВ. А как мне сказать по-другому...
      ЧЕЛЬЦОВА. Извините, господа, муж имел в виду температуру.
      ЛИЛИ. Вы говорите о температуре воздуха?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И он прав, - ну и жара! Анастасия Петровна, не найдется ли чего-нибудь попить?
      АНАСТАСИЯ (перекладывает апельсины из корзины в вазу, стоящую на столе). Сейчас принесу квасу.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но Иван Николаевич просили лимонад.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пусть будет квас, я бы даже предпочел.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но мы все слышали...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не следует понимать дословно. "Полцарства за квас" звучит даже хуже, чем "полреспублики за лимонад", а российскую жажду лучше всего утоляет квас.
      ЧЕЛЬЦОВ. Золотые слова.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Там искусство, Анастасия Петровна, а здесь жизнь. У нас всегда так. Шекспир писал: "Королевство за лимонад" и пил лимонад. А мы? Пишем "лимонад", а пьем квас.
      СЕЙКИН. Так принесите же этого самого лимонада для Ивана Николаевича.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Спасибо, поручик, но, право, не нужно.
      ВОЛЬФ. Тогда и я попробую вашего кваса.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Браво! Наш гость акклиматизируется. А что для дам?
      ЧЕЛЬЦОВА (подчеркнуто, претенциозно выговаривая "дж"). Оранджад.
      ЛИЛИ. Наверное, оранжад.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вам, Татьяна Яковлевна?
      ТАТЬЯНА. Спасибо, я не хочу пить.
      ЛИЛИ. Совсем?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, Анастасия Петровна, теперь все ясно: квасу, оранжада и ничего.
      СЕЙКИН. И лимонада.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Дался вам этот лимонад, для кого лимонад?
      СЕЙКИН. Для Шекспира.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он умер.
      СЕЙКИН. Так это не вы - Шекспир?
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич!
      СЕЙКИН. Я думал - это вы. (К Лили.) Ведь правда, Лилиана Карловна? Вы, как артистка, должны в этом разбираться.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Молодой человек, мне весьма лестно, что вы столь высоко меня цените, но не нужно дурачиться.
      Сейкин отходит и останавливается в балконной двери, смотрит на линию горизонта. Анастасия выходит налево с пустой корзиной. Чельцова, Лили и Татьяна садятся на диван, Чельцова между Лили и Татьяной. Захедринский садится на стул, поставив его напротив дивана. Вольф садится на стул, также поставив его напротив дивана, но немного сбоку и в глубине, справа от Захедринского. Чельцов садится возле секретера, предварительно повернув стул в сторону дам. На бумаги, разложенные на секретере, внимания не обращает. Так образуется кружок беседующих. Вольф снимает канотье и кладет на колено, сидит в напряженной, вежливой позе. Захедринский снимает панаму и небрежно сует ее в правый карман пиджака, усаживается поудобнее.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Попробуйте угадать, Татьяна Яковлевна, кого мы встретили по дороге.
      ТАТЬЯНА. Очень интересно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сестер Прозоровых.
      ТАТЬЯНА. Всех трех?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да. Мы зашли на вокзал, чтобы купить газету, а они там, на перроне. Уезжают.
      ТАТЬЯНА. В Москву?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда же еще.
      ТАТЬЯНА. Наконец-то.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А по-моему, это дурной знак. Пока они только собирались, в природе сохранялось какое-то равновесие. Ну, может, не в природе, но в России. Все собирались, собирались, да не уезжали. А вот теперь, когда они все же решились, это означает, что непременно что-то случится.
      ЧЕЛЬЦОВ. Что?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В том-то и дело, что никто этого не знает. Но что-то случится обязательно.
      ЧЕЛЬЦОВ. А в вашей газете что-нибудь пишут?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно. Вот в Австралии нашли необыкновенно маленькое страусиное яйцо.
      ЧЕЛЬЦОВ. Я не об этом, я - о политике.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. На Балканах ситуация ненадежная.
      ЧЕЛЬЦОВ. А что насчет кометы?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы спрашиваете о комете Галлея? Она приближается.
      ЧЕЛЬЦОВ. Не нравится мне это.
      С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся горящую керосиновую лампу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пока не нужно, Анастасия Петровна.
      АНАСТАСИЯ. А?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лампа понадобится позднее. Сейчас не то настроение.
      АНАСТАСИЯ. Вечно я все путаю. (Выходит налево.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу). Наш народ чрезвычайно одарен, но ему недостает чувства композиции. Не то, что у вас.
      ВОЛЬФ. Другая традиция.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Определение красивое, правда, татаро-монгольское иго это, скорее, несчастье, чем традиция.
      ВОЛЬФ. Разрешите, Иван Николаевич, с вами не согласиться. Вы правы, говоря, что ваш исторический путь отличается от нашего, но то, что вы называете чувством композиции, от истории не зависит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А от чего?
      ВОЛЬФ. От пространства. Мы живем тесно, а ваши пространства бесконечны. С ними трудно совладать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вам это все же удается.
      ВОЛЬФ. Должен признаться, что не всегда. Расскажу один случай. Я строил дорогу от Байкала к Забайкалью, а значит и от Забайкалья к Байкалу. Мы начали с обоих концов, рельсы должны были соединиться на полпути между Байкалом и Забайкальем, или, что то же самое, между Забайкальем и Байкалом.
      ЧЕЛЬЦОВ. И что, не соединились?
      ВОЛЬФ. Откуда вы знаете?
      ЧЕЛЬЦОВ. Ну, это же ясно.
      ВОЛЬФ. И мало того, что не соединились. Рельсы пошли в противоположном направлении.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но отчего же в противоположном?
      ВОЛЬФ. Именно это для меня непостижимо.
      ЧЕЛЬЦЛВ. Хорошо еще, что вообще пошли.
      ВОЛЬФ. Вы так считаете?
      ЧЕЛЬЦОВ. Конечно, а то могли совсем не пойти.
      ЛИЛИ. Вы чудесно выглядите, Татьяна Яковлевна, я буквально завидую вашей шляпке. У вас, в Тамбове, такие носят?
      ТАТЬЯНА. Я рада, что вам понравилось.
      ЧЕЛЬЦОВА. Я тоже нахожу, что Татьяна Яковлевна просто очаровательна. (К Лили.) Ваш веер, наверное, японский?
      ЛИЛИ. Настоящий японский.
      ЧЕЛЬЦОВА. А где вы его купили?
      ТАТЬЯНА. Неделикатный вопрос. Лили Карловна получила его в подарок.
      ЧЕЛЬЦОВА. От японца? Не знала, что они тут встречаются.
      ТАТЬЯНА. Но только в определенных кругах.
      ЛИЛИ. Да, да! (Глядя на Чельцову.) Только среди молодежи.
      ВОЛЬФ (к Татьяне). Вы из Тамбова?
      ТАТЬЯНА. Я там учительствую, в школе.
      ЧЕЛЬЦОВА. А что вы преподаете?
      Слева входит Анастасия, неся самовар.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, конечно, так и знал, что без самовара дело не обойдется. (К Вольфу.) Как вы, наверное, заметили, у нас не играет роли, что с чего начинается, поскольку все обязательно заканчивается самоваром. Мы большие любители подискутировать, но результат всегда один и тот же.
      ВОЛЬФ. Мне это не мешает.
      ЗАКЕДРИНСКИЙ. Потому что для вас это экзотика, зато для нас - сама жизнь. А знаете, что хуже всего?
      ВОЛЬФ. Только без преувеличений, Иван Николаевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Хуже всего, что нам все это нравится. Пансионат, в котором мы имеем удовольствие пребывать, носит название "Ницца", но даже в настоящую Ниццу мы ездим со своим самоваром. Никуда не денешься.
      Татьяна встает и присоединяется к Сейкину, который продолжает смотреть вдаль.
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, чай.
      СЕЙКИН. С Иваном Николаевичем?
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, я прошу...
      Анастасия ставит самовар на стол, вазу с апельсинами переносит со стола на сервант.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Анастасия Петровна, уж если вы решили попотчевать нас чаем, не забудьте тогда и про варенье.
      АНАСТАСИЯ. Будет, будет варенье. (Уходит налево.)
      ЧЕЛЬЦОВ (глядя на ружье). А почему здесь ружье висит?
      ЧЕЛЬЦОВА. Оставь, Саша, тебе, что за дело.
      ЧЕЛЬЦОВ. Если висит, значит зачем-то повесили. Здесь кто-нибудь стреляет?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Насколько мне известно, никто.
      ЧЕЛЬЦОВ. Тогда зачем?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может поручик? Ведь он военный.
      СЕЙКИН (глядя на горизонт). Любопытно.
      ТАТЬЯНА. Что, Петр Алексеевич...
      СЕЙКИН. Видите тот корабль?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Где? (Встает и присоединяется в Сейкину и Татьяне.)
      Пауза.
      СЕЙКИН. Интересно, он к нам плывет или от нас.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это же так просто, поручик. Если к нам, он будет увеличиваться, а если от нас - уменьшаться. Разве в гарнизоне вас этому не обучали?
      ТАТЬЯНА. Он не увеличивается.
      СЕЙКИН (по-прежнему глядя вдаль и не обращая внимания на Захедринского). И не уменьшается.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В самом деле.
      ЛИЛИ. Я тоже хочу посмотреть. (Встает и присоединяется к Сейкину, Татьяне и Захедринскому.)
      Вольф и Чельцов следуют за ней.
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша, ты куда?
      ЧЕЛЬЦОВ. Сейчас вернусь.
      Сейкин, Татьяна, Захедринсккй, Вольф и Чельцов, сгруппировавшись у выхода на террасу, смотрят в сторону горизонта. Чельцова встает, садится, затем снова встает и присоединяется к ним.
      ЧЕЛЬЦОВ (глядя вдаль). А чтоб его...
      ЧЕЛЬЦОВА (предостерегающе). Саша!
      ЧЕЛЬЦОВ. И ни к нам, и ни от нас, сукин сын.
      ВОЛЬФ. Из-за чего вы так переживаете, Александр Иванович?
      ЧЕЛЬЦОВ. Так ведь если он ни к нам и ни от нас, куда же он тогда?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В ваших рассуждениях что-то есть.
      ВОЛЬФ. Не вижу повода для волнений. Корабль стоит на якоре. Абсолютно рациональное явление.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разумеется, но только для вас. Не в обиду вам будь сказано, Рудольф Рудольфович, но вы лишены метафизического ощущения.
      ВОЛЬФ. Извините, но я здесь никакой метафизики не вижу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно, не видите, хотя здесь все ясно как на ладони. Александр Иванович, вы изучали философию?
      ЧЕЛЬЦОВ. Как-то не приходилось.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу) Видите? Не изучал. Но все же своим безошибочным инстинктом сумел охватить феномен в его высшем проявлении.
      ВОЛЬФ. Не понимаю.
      С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся на подносе чайник и большую банку варенья. Ставит поднос на стол рядом с самоваром. Доставляет стулья к столу, достает из серванта стаканы, блюдца, тарелочки и ложечки, накрывает стол.
      Захедринский, Лили, Чельцов, Чельцова, Татьяна, Сейкин и Вольф отходят от балкона и, продолжая беседу, полукругом располагаются за столом. Садятся, начиная от левого конца полукруга, в следующем порядке: Чельцов напротив ружья, висящего на стене, лицом к нему. Далее, слева от него, Сейкин (правым профилем к зрителям), Вольф, Татьяна (лицом к зрителям), Чельцова, Лили (левым профилем к зрителям и напротив Сейкина), Захедринский (на правом конце полукруга).
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас я вам объясню. Будем исходить из предпосылки, что ни к нам, ни от нас. Это вам, надеюсь, понятно.
      ВОЛЬФ. Нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как бы это сказать попонятней... Вот мы здесь, а они там. А он - ни к нам, ни к ним.
      ВОЛЬФ. Кто - он?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, тот корабль, разумеется! Да это и неважно, корабль всего лишь символ. Однако, поскольку мы пожелали рассматривать корабль как категорию несимволическую, напрашивается вывод, что если он не к нам, то, следовательно, есть тому некие причины. Например, что он нас не любит.
      ВОЛЬФ. А почему не любит?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто его знает. Впрочем, Бог ему судья. Коль не любит, значит не нравимся, насильно мил не будешь. Правда, поручик?
      СЕЙКИН. Это вы мне?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кому же еще, вы здесь единственный поручик.
      Анастасия Петровна выходит налево.
      ВОЛЬФ. Но это же означает, что тех он тоже не любит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Каких тех?
      ВОЛЬФ. Ну, там, тех, которые находятся в каком-нибудь другом месте. Ведь если он к ним тоже не...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы делаете успехи, но - любит, не любит, не в этом дело. А главное в том, что если он ни сюда, ни туда, тогда куда? Ну, куда, попытайтесь ответить.
      ВОЛЬФ. Не знаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно! Никуда! А ведь никуда - невозможно. Теперь сами видите, какая тут загадка.
      ВОЛЬФ. С этим я не соглашусь. Должно же быть - куда-нибудь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Должно, да только не может.
      ВОЛЬФ. Но ведь так жить невозможно!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Невозможно, но приходится.
      ВОЛЬФ. У меня, чувствую, от всего этого голова разболелась.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это у вас с непривычки. А вот мы - так и живем, болит - а мы живем.
      ВОЛЬФ. Если он - никуда, а никуда - невозможно, то куда же, в таком случае...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чудесно, еще немного, и мы сделаем из вас славянина. А не понимаете вы потому, что мудрствуете чрезмерно, как и все там у вас, на Западе. А здесь, у нас, понимать нужно не разумом, а душой.
      ВОЛЬФ. То есть как это?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот сейчас увидите. Лилиана Карловна, у меня к вам просьба.
      ЛИЛИ. Ко мне?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Будьте добры, уговорите Петра Алексеевича, пусть он нам что-нибудь споет.
      ЛИЛИ. Отчего вы сами его не попросите.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он со мной не разговаривает, а вам наверняка не откажет.
      СЕЙКИН. Интрига в духе Шекспира.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот, пожалуйста! Он уже что-то против меня имеет. Скажите ему, что это не для меня, а для Рудольфа Рудольфовича.
      ТАТЬЯНА. Да, да! Спойте что-нибудь, Петр Алексеевич, мы вас просим!
      ЧЕЛЬЦОВ. Хорошая мысль.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для Рудольфа Рудольфовича в воспитательных целях.
      ЛИЛИ. Петр Алексеевич...
      СЕЙКИН (встает). Хорошо, я спою.
      Собравшиеся издают общий возглас одобрения. Раздается: "Браво!", "Споет, споет!", Чельцов - "Вот молодец!" и т.п.
      Но не для Рудольфа Рудольфовича.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А для кого?
      СЕЙКИН. Уж это мое дело. (Отходит от стола и снимает со стены гитару. Садится на диван и подстраивает гитару.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу). А теперь будьте внимательны.
      СЕЙКИН (находит правильный тон и после короткого вступления начинает петь, аккомпанируя себе на гитаре).
      Как грустно, туманно кругом,
      Тосклив, безотраден мой путь,
      А прошлое кажется сном,
      Томит наболевшую грудь.
      Ямщик, не гони лошадей,
      Мне некуда больше спешить,
      Мне некого больше любить.
      Ямщик, не гони лошадей.
      (Между тем начинает смеркаться.)
      Как жажду средь мрачных равнин
      Измену забыть и любовь,
      Но память, мой злой властелин,
      Все будит минувшее вновь.
      Ямщик, не гони лошадей,
      Мне некуда больше спешить,
      Мне некого больше любить.
      Ямщик, не гони лошадей.
      Все было лишь ложь и обман.
      Прощай, и мечты, и покой.
      А боль незакрывшихся ран
      Останется вечно со мной.
      Ямщик, не гони лошадей,
      Мне некуда больше спешить,
      Мне некого...[1] (Внезапно замолкает.)
      Хватит. (Кладет гитару на диван.)
      ЛИЛИ (аплодируя). Еще, еще!
      Остальные молчат.
      Между тем наступили сумерки. С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся горящую керосиновую лампу. Ставит лампу на стол и выходит налево.
      ЧЕЛЬЦОВ (нарушив общее молчание). Как же это так, господа, если ничего не происходит, а все свершается.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что вы имеете в виду, Александр Иванович?
      ЧЕЛЬЦОВ. Жизнь. Вот мы сидим себе, посиживаем, чаек попиваем, а волосы у нас растут. Вроде бы, что тут такого? А ничего. Даже не замечаем... А они растут, все длиннее становятся, и не успеешь оглянуться, нужно идти к парикмахеру.
      ВОЛЬФ. А лысый?
      ЧЕЛЬЦОВ. Что - лысый?
      ВОЛЬФ. Ну, если человек лысый. У него же волосы не растут.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рудольф Рудольфович, вы бы постыдились.
      Сидящие за столом приступают к церемониалу чаепития. Наливают в стаканы кипяток из самовара, кладут в розетки варенье и т.д.
      ВОЛЬФ. Это не ответ.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы - безнадежный человек.
      ЧЕЛЬЦОВ. Если волосы не растут, растет что-нибудь еще. Так все и идет, само по себе.
      ВОЛЬФ. А, теперь понимаю, - прогресс!
      ЧЕЛЬЦОВ. Какой еще прогресс, это все помимо нас идет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рудольф Рудольфович, вы бы лучше перестали эти ваши железные дороги строить. От них вам один лишь вред.
      ВОЛЬФ. От дорог - вред?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Они вам только голову заморочили, взор помутили. Все, что вы видите - сплошные рельсы да рельсы.
      СЕЙКИН (встает и возвращается к столу). Да перестаньте вы придираться к Рудольфу Рудольфовичу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я вовсе не придираюсь, я ему добра желаю.
      СЕЙКИН. Да ведь он прав.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. С этими своими рельсами?
      СЕЙКИН. Именно с ними. Нас могут спасти только рельсы.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. От чего?
      СЕЙКИН. От метафизики.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да? А кто пел сейчас "Ямщика"?
      СЕЙКИН. Моя жизнь погублена, я не в счет.
      ЧЕЛЬЦОВ (к Вольфу). И много вы их уже построили?
      ВОЛЬФ. Две тысячи триста восемьдесят пять километров.
      ЧЕЛЬЦОВ. А сколько это будет в верстах?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какая разница, дело вовсе не в этом. Скажите, Рудольф Рудольфович, ну строите вы, строите, а вот когда уже построите, что дальше?
      ВОЛЬФ. Как это, дальше...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, дальше, то есть - потом. Вот, предположим, опояшете вы этими вашими рельсами весь земной шар. Затем сядете в поезд, допустим, в Харькове, и поедете. Едете вы, едете и думаете: вот и уехал я из Харькова. И так вам хорошо, да и разве кто-нибудь захочет оставаться в Харькове навсегда. Время летит, а вы едете и радуетесь: "Как чудесно, я еду". И тут выглядываете в окно и что же вы видите? Опять Харьков.
      ЧЕЛЬЦОВА. Как же это, если он из Харькова уехал...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Земной шар круглый, сударыня.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но не до такой же степени...
      ВОЛЬФ. Это демагогический вопрос. Я не намереваюсь ехать так долго.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но ваши внуки... Вы, надо полагать, женитесь, заведете детей.
      ЧЕЛЬЦОВ. Имел я как-то дельце в Харьковской губернии. Сошел на станции, а от станции еще два дня подводой, ну, может, полтора, если лошади добрые. Смотрю, стоят перед паровозом два мужика, первый раз в жизни паровоз увидели. А в машине поршни туда-сюда ходят, пар бухает, а мужики стоят и стоят, смотрят и смотрят. А потом один и скажи другому: "Вот это техника, железо на железо, как кобель на сучку".
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша!
      ЧЕЛЬЦОВ. А как сказать по-другому?
      ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, варенье.
      СЕЙКИН. Спасибо, не хочется.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы много ездите?
      ЧЕЛЬЦОВ. Да приходится, дела.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так вам доводится многое повидать.
      ЧЕЛЬЦОВ. Э, где там! Что у нас увидишь. Везде одно и то же.
      ЧЕЛЬЦОВА. Да мой муж больше всего любит дома сидеть. Правда, Саша?
      ЧЕЛЬЦОВ (уклончиво). Да так, иногда.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы спите хорошо?
      ЧЕЛЬЦОВ. Конечно. А что?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот я не очень. По ночам в кустах молодые офицеры стреляются, ну и будят.
      ЛИЛИ. Из-за любви?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Некоторые из-за любви, но чаще всего - из-за своего декадентства.
      ЧЕЛЬЦОВ. Знал я одного подпоручика. Его нашли в кровати, один сапог в руке, а другой на ноге. И записку оставил: "Надоело снимать и надевать". Взял и застрелился.
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша!
      ЧЕЛЬЦОВ. Но, вроде, не насмерть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, вот видите. (К Сейкину.) А вы, поручик, не испытываете такого желания?
      СЕЙКИН. Сменим тему.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Отчего же? Самоубийство - дело обычное, человеческое.
      ВОЛЬФ. Отчего вы полагаете, что Петр Алексеевич намерен застрелиться, не понимаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне вдруг так показалось. А кроме того... (К Сейкину.) Вы, кажется, что-то писали, уж не завещание ли?
      ТАТЬЯНА. Иван Николаевич!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да я так, по-дружески.
      ТАТЬЯНА. Поговорим о чем-нибудь другом.
      Продолжительная пауза.
      ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). Говорят, вы в том театре играете голую негритянку.
      ЛИЛИ. Это не я, а мой партнер.
      ЧЕЛЬЦОВА. Переодетый?
      ЛИЛИ. И не негритянку, а мавра.
      ЧЕЛЬЦОВА. Какая разница. Я слышала, что вы его душите.
      ЛИЛИ. Нет, это он меня.
      ЧЕЛЬЦОВА. Никогда бы не позволила негру себя душить.
      ЧЕЛЬЦОВ. Мне рассказывали про одного негра в Омской губернии...
      ЧЕЛЬЦОВА (резко). Саша!
      ЧЕЛЬЦОВ. Да ничего такого о нем не говорили.
      ЛИЛИ (к Захедринскому). Иван Николаевич, еще варенья?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. С удовольствием.
      СЕЙКИН (внезапно встает). Лилиана Карловна!
      Все перестают заниматься чаепитием и поворачиваются к Сейкину.
      Пауза.
      Разрешите мне просить вашей руки.
      Татьяна встает из-за стола и уходит через балкон налево.
      Пауза.
      Вы согласитесь выйти за меня замуж?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вставая со стула). Думаю, что Лилиана Карловна предпочла бы побеседовать с вами наедине.
      СЕЙКИН. Мне скрывать нечего.
      Захедринский снова садится.
      Лилиана Карловна, хотел бы обрисовать наше будущее. Обвенчаться мы можем сразу же, хоть завтра. На вас будет белоснежное платье. Деньги на платье найдутся, я одолжу. Готов заложить саблю, но одолжить сумею. А потом поедем ко мне, в гарнизон. Я служу в Заамурском полку, ехать нам придется далеко. Вам у нас понравится, там нет ничего, кроме степи - простор, полностью открытый взгляду. А квартиру снимем в пригороде, там дешевле, в самом крайнем доме, из окна только степь видна. Одну комнатку, но нам и того хватит, больше и не нужно, чтобы свить гнездышко для нашей любви. Дни я буду проводить в казармах, заниматься муштрой и прочими подобными армейскими делами, зато ночи будут принадлежать нам. Разве только иной раз в казино загляну, в карты перекинуться, вы же понимаете, с однополчанами нужно жить в ладу, а за картами коньячок. Так и полночь наступит, а если даже и до утра, так ведь вы же меня любите...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (про себя). Свинья.
      СЕЙКИН. Да вам и не придется днем сидеть дома. Некоторые из старших офицеров женаты, так что общество и для вас найдется. Супруга полковника устраивает чай для дам-офицерш, даже с фортепиано. Городок небольшой, надо признать, но люди и там живут. Будут вам рады, если приедете. Аптекарша станет заботиться о вас, как родная мать. А городничиха пригласит в Дамский Кружок Вязания На Спицах, вышьете для себя салфетку. Или шарф для меня свяжете...
      Пауза.
      Чельцов украдкой подкладывает себе на розетку варенье из банки и несколько раз стучит при этом ложечкой о розетку, поскольку варенье не отстает от ложечки.
      ЧЕЛЬЦОВА. Тихо!
      СЕЙКИН. А через несколько я лет получу повышение. Ну там через пять или десять, но получу непременно, а время быстро проходит, сами убедитесь. Дни долго тянутся, зато годы летят. А если у нас и дети появятся, так вы даже не заметите.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (отворачивается, сидя на стуле). Я не могу этого слышать.
      СЕЙКИН. Лилиана Карловна, так вы согласны?
      Продолжительная пауза.
      ЛИЛИ. Да.
      СЕЙКИН. Как это...
      ЛИЛИ. Я выйду за вас замуж.
      СЕЙКИН. Вы...
      ЛИЛИ. Я принимаю ваше предложение.
      Сейкин еще некоторое время стоит, после чего, обогнув стол со стороны авансцены, быстро, почти бегом, уходит направо.
      ЧЕЛЬЦОВА (встает и кричит ему вслед). Петр Алексеевич!
      Пауза.
      Лили встает и выбегает налево.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Знаете, из-за чего погибнет Россия?
      ЧЕЛЬЦОВ. Из-за чего?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Из-за того, что даже декадентам жить хочется.
      ЧЕЛЬЦОВА (садится). Бедная Лилиана Карловна...
      ЧЕЛЬЦОВ. Но он же сделал ей предложение.
      ЧЕЛЬЦОВА. Замолчи сию минуту!
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВА (встает). Пойду к ней. Неровен час что-нибудь над собой сделает.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, идите к ней, лучше не оставлять ее одну.
      Чельцова выходит налево. Вольф встает, берет шляпу и трость, идет налево.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы тоже?
      ВОЛЬФ (задержавшись). Нет, но хотелось бы поостыть, слишком много впечатлений. (Выходит налево.)
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что вы, Александр Иванович, на все это скажете?
      ЧЕЛЬЦОВ (достает носовой платок и вытирает лоб). Я же говорил, что слишком жарко.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, вы только посмотрите на этого Сейкина. Ничтожная фигура, не так ли?
      ЧЕЛЬЦОВ (снисходительно, даже с некоторой симпатией к Сейкину, в смысле: "Не нужно быть к нему слишком строгим"). Поручик как поручик.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не совсем. Лермонтов хоть стихи писал, а этот не посмеет даже солдату в морду дать.
      ЧЕЛЬЦОВ. Э-э, посмеет, наверное.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если и посмеет, так слишком мягко.
      ЧЕЛЬЦОВ. Все кончится по-доброму.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот я вовсе не уверен. Слишком много страстей. Вы хоть раз видели столько в этих ваших губерниях?
      ЧЕЛЬЦОВ (встает). Пойду поищу его. (Идет направо, проходя мимо ружья, останавливается.) Висит, все висит. (Выходит направо.)
      Пауза.
      Захедринский барабанит пальцами по столу. Встает, идет направо, останавливается, недолго стоит, возвращается к столу, садится.
      С левой стороны входит Татьяна, в другом костюме, на этот раз - темных тонов, и в другой шляпке. Следом за ней Анастасия несет чемодан, плащ и большой, черный зонт.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вставая). Далеко собрались, Татьяна Яковлевна?
      ТАТЬЯНА. Уезжаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Тамбов?
      Татьяна подходит к нему и протягивает руку, желая проститься.
      Вы хоть присядьте перед дорогой. Так просто не уезжают.
      Татьяна садится. Анастасия ставит чемодан на пол, стоит и ждет.
      Анастасия Петровна, прошу вас, подождите внизу.
      Анастасия берет чемодан и выходит направо.
      Неужели это так необходимо.
      ТАТЬЯНА. Скоро учебный год начинается, а я еще должна задания приготовить .
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (садится напротив Татьяны). Вы весьма добросовестная учительница.
      ТАТЬЯНА. Это мой долг.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нам будет вас недоставать.
      ТАТЬЯНА (благодарно улыбается). Ну, не всем.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато некоторым - очень. Мне, например.
      ТАТЬЯНА. Вы слишком добры.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, я человек дурной. Я тщеславен, дерзок, несолиден, много болтаю, много пью...
      ТАТЬЯНА. Вы недооцениваете себя.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я слишком хорошо себя знаю. Вам-то не все обо мне известно, а расскажи я, вы бы все равно не поверили, но это и к лучшему. И коль скоро вы не все про меня знаете, то...
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. То что?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. То, может, вы останетесь со мной...
      ТАТЬЯНА. В Крыму?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Навсегда.
      ЧЕЛЬЦОВ (голос за сценой). Петр Алексеевич!...
      ТАТЬЯНА. Боюсь, что это невозможно. Вы очень мне нравитесь, но...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вы не любите меня.
      ТАТЬЯНА. Если бы нам довелось встретиться при других обстоятельствах...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Понимаю.
      ТАТЬЯНА. Нет, вы не все понимаете, видите ли... Ах, как бы это объяснить...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Объяснять не нужно.
      ТАТЬЯНА. Я не собираюсь выходить замуж.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. За меня?
      ЧЕЛЬЦОВ (за сценой, на этот раз с большего расстояния). Петр Алексеевич!
      ТАТЬЯНА. Ни за кого. Что не означает, будто я не хочу быть счастлива, но личное счастье - это же эгоизм. На свете так много несчастья... Жить нужно ради людей...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (поняв, что он окончательно отвергнут - правда, не по социально-общественным причинам, - и что надежды для него не остается). Ах, вот как...
      ТАТЬЯНА. Помогать людям...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как помогать?
      ТАТЬЯНА. Приносить пользу. Надо жить не для себя, но для общества строить, лечить, просвещать...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Людей просвещать?
      ТАТЬЯНА. Вы ведь сами знаете, как много можно сделать. Сколько вокруг нужды, сколько невежества.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно, знаю. Я и сам нищ и невежествен.
      ТАТЬЯНА. Нужно идти в народ.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не советую.
      ТАТЬЯНА. Вы думаете, что люди злы? Неправда. Только кажется, что они злы, потому что не знают как надо жить.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И вы им расскажете.
      ТАТЬЯНА. Не знают, потому что их окружает злой мир. Нужно изменить мир, тогда изменятся люди.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве мир это не люди?
      ТАТЬЯНА. Не сразу, а через сто, двести лет... Сейчас повсюду зло и несправедливость, но через сто, двести лет человек станет лучше, прекраснее... Все зависит от нас. Только надо работать, работать, работать...
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Хочу вам кое-что предложить. Если уж вы непременно желаете жертвовать собой ради всего человечества, то, может, согласитесь начать с меня?
      ТАТЬЯНА. С вас?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, пожертвовать собой ради меня. Ведь принести себя в жертву одному человеку легче, чем всему человечеству. Или, если вам угодно, трудней. Во мне вы найдете богатое поле деятельности, я уже говорил, какой у меня характер. Для вас это станет прекрасным страданием.
      ТАТЬЯНА (встает и подает руку Захедринскому). Бог с вами.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне этого мало. (Целует перчатку Татьяны.) Я провожу вас.
      ТАТЬЯНА. Не нужно. Меня проводит Анастасия Петровна.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для меня это не одно и то же.
      Татьяна идет направо. Захедринский идет рядом с ней, потом останавливается.
      Adieu?[2]
      ТАТЬЯНА. Adieu.
      Татьяна выходит направо. Захедринский возвращается, минуту стоит на середине сцены, идет в сторону балкона, недолго задерживается в дверях балкона, смотрит в темноту. Быстро оборачивается направо, в сторону входа в гостиную. С правой стороны входит Чельцов.
      ЧЕЛЬЦОВ, Его нигде нет. Зато встретил Татьяну Яковлевну. Сказала, что уезжает. Неужели правда?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Правда.
      ЧЕЛЬЦОВ. Верно, так оно и есть, Анастасия Петровна несла ее чемодан. Иван Николаевич, что же тут творится?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ничего особенного. Все идет своим чередом.
      ЧЕЛЬЦОВ (идет к серванту, открывает его). Нету. (Переставляет фарфоровую и стеклянную посуду на полках.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что вы ищете, Александр Иванович?
      ЧЕЛЬЦОВ. Вот он! (Достает графин с вишневкой.) Я должен чего-нибудь выпить. Меня от всего этого аж колотит. (Идет к столу и ставит на него графин.) А вы?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже выпью.
      Чельцов возвращается к серванту и достает из него две рюмки. Оба садятся за стол - Чельцов на своем прежнем месте, лицом к стене, на которой висит ружье, Захедринский - напротив него, спиной к ружью.
      ЧЕЛЬЦОВ (поднимая рюмку). Здоровье Петра Алексеевича.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Обязательно?
      ЧЕЛЬЦОВ. Ему это очень нужно.
      Выпивают.
      (Чельцов с облегчением выдыхает, удобнее усаживается на стуле, расслабляется.) Со всех сторон какие-то предзнаменования, Иван Николаевич, шагу нельзя сделать, чтоб не напороться на что-нибудь диковинное. А ведь все идет вроде бы обыкновенно, но как-то так... боком.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Боком?
      ЧЕЛЬЦОВ. Да. Вперед, да не передом. Вам не приходилось видеть волка?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пожалуй, нет.
      ЧЕЛЬЦОВ. Так волки ходят. Вперед, но как бы наискосок, будто у них ноги косят. Потому и нет у меня к ним доверия.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Волков здесь нет.
      ЧЕЛЬЦОВ. Э, да вы просто не знаете. Они есть везде. Их полно. Вот, может, и сейчас под столом сидит один. А что хуже всего, так это оборотни.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам доводилось встретить?
      ЧЕЛЬЦОВ. Лично мне - нет. Боже упаси! Но, говорят, в Москве появился такой - из двух частей.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Из двух?
      ЧЕЛЬЦОВ. Да. У него голова отдельно, а туловище - тоже отдельно. Туловище в генеральском мундире, а голова - никто не знает что за голова, потому что без мундира. Туловище бродит по кремлевским залам и ищет голову, а голова летает по воздуху и ищет туловище. Так и рыскают с полуночи до рассвета, а найти друг друга не могут.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Кремле разминуться легко.
      ЧЕЛЬЦОВ. Вот именно. Влетит голова в один зал, так туловище из него только что вышло, а то туловище войдет, но головы там уже нет. Ну, они и кличут друг друга.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как?
      ЧЕЛЬЦОВ. Голова нормально, она же голова. А вот у туловища нормального голоса нет, откуда он у туловища. Головы нет и потому сверху оно молчит. Один только звук может издавать, но только снизу, то есть из... (Поворачивается на стуле и кричит в сторону левой кулисы.) Матреша!
      ЧЕЛЬЦОВА (невидимая за левой кулисой). Чего тебе?
      ЧЕЛЬЦОВ. Как мне про это сказать по-другому!
      ЧЕЛЬЦОВА. По-другому тоже не говори!
      ЧЕЛЬЦОВ. Ну, вы понимаете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Бедная Россия.
      Пауза.
      Чельцов разглядывает ружье и уже не спускает с него глаз.
      А что, если мы еще его поищем?
      ЧЕЛЬЦОВ (рассеянно, разглядывая ружье). Кого?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Петра Алексеевича.
      ЧЕЛЬЦОВ (встает, идет к ружью, останавливается перед ним). На волка еще годится, а на оборотня...
      С левой стороны входят: Лили, Вольф и Чельцова.
      Лили в другом костюме. Вольф несет трость подмышкой, плащ переброшен через плечо, в руках два чемодана.
      Захедринский встает.
      ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). Может, цыпленочка на дорогу?
      ЛИЛИ. Вы так добры, Матрена Васильевна, но я, действительно, спешу.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но как же так, не евши...
      ЛИЛИ. Спасибо вам за все.
      ЧЕЛЬЦОВА. Да не за что, не за что. Поболтали, душу отвели, только и делов. (Целует Лили в обе щеки.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы уезжаете?
      ЛИЛИ (подходит к нему). Да, вот получила ангажемент, и...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. ...и уезжаете. Как вижу, не в одиночестве.
      ЛИЛИ. Рудольфу Рудольфовичу со мной по пути.
      ВОЛЬФ. Так совпало.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, конечно. Все эти... рельсы.
      ЧЕЛЬЦОВА. Да что же это - на голодный желудок!
      ЛИЛИ (приближается к Захедринскому). Иван Николаевич, можно вас на два слова?
      Лили и Захедринский отходят в угол направо, к авансцене. Чельцова садится на диван, Вольф - на стул. Чельцов стоит перед ружьем, всматриваясь в него и не обращая внимания на присутствующих.
      ЛИЛИ. Если вы встретите Петра Алексеевича...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может, лучше подождать, дитя мое? Побегает по саду и вернется.
      ЛИЛИ. Не вернется, да и мне это безразлично. Я хотела вам сказать, что...
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так что же.
      ЛИЛИ. ...что если вы будете в чем-нибудь испытывать нужду...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, к примеру, в чем?
      ЛИЛИ. Если я смогу хоть чем-то быть вам полезна...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Милая Лилиана Карловна, не морочьте себе голову из-за старика. Я ни в чем не нуждаюсь, а если бы и нуждался, не заслуживаю ничего хорошего.
      ЛИЛИ. Но если все же...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы молоды, перед вами будущность. Театр, публика, слава... Главное, не отказывайтесь от избранного пути.
      ЛИЛИ. Иван Николаевич, все это неправда.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вас ожидает еще столько прекрасного.
      ЛИЛИ. Я вовсе не играла Дездемону.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что? Еще сыграете. Впереди у вас целая жизнь.
      ЛИЛИ. Я вообще ничего не сыграла, все только хотела.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Совсем ничего?
      ЛИЛИ. Какие-то жалкие рольки, не заслуживающие внимания. И вечно только ждать, улыбаться, делать вид, что ты великая актриса. А театр... Вы не знаете, что там за жизнь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Знаю.
      ЛИЛИ. Ждать... А чего жду я, Иван Николаевич?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все мы чего-нибудь ждем.
      ЛИЛИ. Но я, чего жду я? Петр Алексеевич человек неплохой, к жизни в гарнизоне я бы как-нибудь смогла привыкнуть. Говорил, что у нас будут дети... (Достает носовой платок и вытирает слезы.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, ну, не стоит.
      ЛИЛИ. Он был прав, дни тянутся, а годы летят. Вы хоть знаете, сколько мне лет?
      ВОЛЬФ (встает). Лилиана Карловна, мы опоздаем на поезд.
      ЛИЛИ (прячет платок). Уже иду, Рудольф Рудольфович.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда же вы отсюда поедете?
      ЛИЛИ. В одно имение, в Тульской губернии. Помещице Раневской нужен кто-нибудь, чтобы читать ей стихи.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Тульскую? Далековато.
      ЛИЛИ. Там есть вишневый сад...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же вы намерены делать в том саду.
      ЛИЛИ. Ждать, вдруг что-то произойдет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. О, да, обязательно.
      Грохот выстрела. Чельцов, сняв ружье со стены, выстрелил под стол.
      ЧЕЛЬЦОВ. Попал!
      ЧЕЛЬЦОВА (к присутствующим). Прошу вас извинить, господа. (К Чельцову.) Купец, а стреляет. Постыдился бы людей.
      ЧЕЛЬЦОВ. Кто-то, в конце концов, должен был выстрелить.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но почему же именно ты!
      ЧЕЛЬЦОВ. Потому что не смог больше терпеть.
      ЧЕЛЬЦОВА. Сию же минуту повесь, это не для тебя!
      ЧЕЛЬЦОВ (вешая ружье на стену). Висит, а зачем - неизвестно.
      С левой стороны быстрым шагом входит Владимир Ленин.
      ЛЕНИН. Что? Уже пора?
      Ленин резок, собран, энергичен, насторожен, негромок, целеустремлен, но в экспрессии сдержан и лаконичен. Движения короткие, быстрые и решительные. Любая карикатурность исключается.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Еще рано, Владимир Ильич. Вы подумали, что это "Аврора", но ошиблись. "Аврора" будет в Петербурге.
      ЛЕНИН. Что ж, я подожду. (Выходит налево.)
      ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). А может пирожков?
      ВОЛЬФ. Лилиана Карловна, пора.
      ЛИЛИ (к Захедринскому). До свиданья, Иван Николаевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Будьте счастливы.
      Лили прощается со всеми, кроме Вольфа.
      ЧЕЛЬЦОВ. Вы вернетесь, Лилиана Карловна?
      ЛИЛИ. Кто знает...
      ЧЕЛЬЦОВ. Возвращайтесь обязательно, в домино сыграем.
      ЧЕЛЬЦОВА. И берегите себя. И смородина, не забыли, что я говорила о смородине?
      ЛИЛИ. Помню.
      Вольф прощается со всеми общим, чопорным поклоном. Берет плащ, трость и чемоданы и направляется вслед за Лили направо. Проходя мимо серванта со стоящей на нем вазой с апельсинами, задерживается, ставит на пол чемоданы и набивает себе карманы апельсинами.
      ЛИЛИ. Рудольф Рудольфович, мы опоздаем на поезд.
      Вольф берет чемоданы и выходит направо вслед за Лили.
      ЧЕЛЬЦОВА. Смородина! Никогда не забывайте!
      ЛИЛИ (за сценой). Не забуду!
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВ. Какая еще смородина...
      ЧЕЛЬЦОВА. Уж она знает какая.
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВ. Ушли.
      ЧЕЛЬЦОВА. Все уезжают.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы сейчас насчет домино обмолвились.
      ЧЕЛЬЦОВ. Да, что-то говорил.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может, сыграем партию до ужина?
      ЧЕЛЬЦОВ. С вами?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вы бы с кем хотели?
      Чельцов достает из кармана кожаную коробочку, дорожный комплект домино. Отодвигает стаканы и тарелки, высыпает кости домино на стол.
      ЧЕЛЬЦОВА. Но ты-то хоть не уезжаешь?
      ЧЕЛЬЦОВ. Мне ехать некуда.
      Чельцов и Захедринский присаживаются к столу, чтобы играть в домино. Чельцова садится на диван, достает из сумки рукоделие и начинает вязать на спицах.
      Пауза.
      Чельцов и Захедринский играют в домино.
      ЧЕЛЬЦОВ. Что это вы?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве так нельзя?
      ЧЕЛЬЦОВ. Да это же сюда не идет!
      ЧЕЛЬЦОВА. Саша, господин Захедринский знает, что делает.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, может, так. (Берет кость назад, ставит другую.)
      Игра в домино продолжается. Чельцов, сосредоточившись, что-то напевает. С улицы доносится, сначала слабо, а потом все громче, цокот конских копыт по мостовой. Захедринский отвлекается от игры и прислушивается.
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВ. Чего вы ждете...
      Цокот копыт нарастает. Захедринский встает из-за стола и выходит на балкон.
      (С упреком.) Иван Николаевич, а домино!
      Цокот копыт затихает, отдаляется. Захедринский возвращается с балкона.
      Ну, и что вы увидели?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (садясь к столу). Извозчика.
      ЧЕЛЬЦОВ. Эка невидаль.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А на извозчике сестры Прозоровы. Возвращаются с вокзала.
      ЧЕЛЬЦОВ. Не уехали, стало быть, в Москву?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. По-видимому, нет.
      ЧЕЛЬЦОВА. Ну и хорошо, да с какой им стати куда-то ехать.
      ЧЕЛЬЦОВ. Ваш ход.
      С левой стороны входит Анастасия Петровна.
      АНАСТАСИЯ. Телеграмма для господина Чельцова.
      ЧЕЛЬЦОВ. Вот черт... (Встает из-за стола и берет у Анастасии Петровны телеграмму.) Матреша, еду!
      ЧЕЛЬЦОВА. Боже мой, куда же опять...
      ЧЕЛЬЦОВ. В Тульскую губернию. Продают.
      ЧЕЛЬЦОВА. Кто продает, что продают...
      ЧЕЛЬЦОВ. Вишневый сад.
      ЧЕЛЬЦОВА (с подозрением). Вправду продают?
      ЧЕЛЬЦОВ (читает телеграмму). "Раневская оставляет имение и переселяется в город. Продает вишневый сад. Выезжай тотчас". Подписано: Ермолай Алексеевич Лопахин.
      ЧЕЛЬЦОВА. А кто такой этот самый Лопахин?
      ЧЕЛЬЦОВ. Ермолка Лопахин, мой компаньон.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А на что вам этот сад?
      ЧЕЛЬЦОВ. Как на что, сад вырубим, а землю опять продадим. Дело выгоднейшее.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А не вырубать нельзя?
      ЧЕЛЬЦОВ. Рассуждаете как дитя малое. Матреша, собирай саквояж.
      ЧЕЛЬЦОВА (выходя налево). Боже ж ты мой...
      Захедринский встает.
      ЧЕЛЬЦОВ. Ну, Иван Николаевич, может когда еще свидимся.
      Троекратно обнимаются, похлопывая друг друга по спине.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Если когда-нибудь захотите...
      ЧЕЛЬЦОВ. То к вам наверняка не обращусь. В делах вы ничего не смыслите.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да не продавать, просто поболтать.
      ЧЕЛЬЦОВ. А, это другое дело. С вами - всегда готов, вы человека понимаете. (Идет налево.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Александр Иванович, а в чем я смыслю?
      Чельцов останавливается, поворачивается и в недоумении разводит руками. Поворачивается и намеревается выйти налево, но с левой стороны входит Чельцова, в плаще и шляпе. Несет большой саквояж, а также плащ и картуз Чельцова.
      ЧЕЛЬЦОВА. Уезжаем.
      ЧЕЛЬЦОВ. Мы оба?
      ЧЕЛЬЦОВА. Я еду с тобой. Хватит с меня!
      ЧЕЛЬЦОВ. Но... Но мы вдвоем не поместимся в поезде!
      ЧЕЛЬЦОВА. Мог бы придумать что-нибудь поумней. (Ставит саквояж на пол и помогает ему надеть плащ, Чельцов послушно подчиняется, она надевает ему на голову картуз.) Иван Николаевич, не простужайтесь и ешьте побольше фруктов.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Постараюсь, Матрена Васильевна.
      Чельцова подает руку Захедринскому.
      Мадам...
      ЧЕЛЬЦОВА. Ну, Саша. (Идет направо.)
      Чельцов берет саквояж и идет за ней. Они выходят направо.
      Захедринский возвращается к столу, перемешивает кости домино, садится и начинает снова их раскладывать. Играет в домино сам с собой.
      С левой стороны входит Владимир Ленин.
      Захедринский поднимает голову, но тут же возвращается к своему занятию.
      Ленин садится напротив Захедринского и пристально на него смотрит, опершись локтями о стол.
      Пауза. Захедринский, занятый игрой, не обращает внимания на Ленина.
      Ленин берет со стола банку с вареньем и ложечку.
      Вместе со стулом поворачивается так, что теперь он сидит фронтально к зрителям, а левым профилем к Захедринскому. Сев поудобнее и положив ногу на ногу, поедает варенье из банки.
      Захедринский поднимает голову и сбоку смотрит на Ленина.
      Немного спустя Ленин перестает есть варенье и поворачивает голову к Захедринскому.
      Некоторое время они смотрят в глаза друг другу.
      ЛЕНИН. А я знаю все.
      Еще минуту продолжается поединок взглядов.
      Ленин отворачивается от Захедринского и продолжает, сидя фронтально к зрителям, есть варенье.
      Захедринский не опускает голову и не перестает сбоку смотреть на Ленина, поедающего варенье.
      Занавес.
      АКТ II.
      ОБОРУДОВАНИЕ СЦЕНЫ
      Архитектура сцены та же, что в I акте. Однако цвет стен изменился, он стал грязно-желтым. Исчезли плюшевые портьеры и ламбрекен, которые обрамляли выход на балкон в I акте. Их заменил обычный, легкий, небольшой занавес, состоящий из двух половин. Сейчас он раздвинут. Вид на балкон и перспектива, до самого горизонта, те же, что в I акте. С левой стороны, у стены перпендикулярной авансцене, то есть у стены 1-й, там, где в I акте стоял секретер, теперь стоит "функциональный" столик машинистки, на нем пишущая машинка, модель первой четверти XX века. Стопка листов уже напечатанных, чистая бумага, подготовленная к работе. Все разложено очень аккуратно, что свидетельствует о педантичности машинистки. В машинке - лист бумаги с копиркой и подложенным вторым листом для копии, уже частично заполненные текстом. Перед столиком
      конторский табурет.
      На середине сцены, но не точно по центру, чтобы не перекрывать выход на балкон, а немного влево от центра, письменный стол, стоящий перпендикулярно авансцене. Это не типовой, современный письменный стол, представляющий собой столешницу, лежащую на двух тумбах с ящиками, но старинный стол на четырех ножках, из темного, благородного дерева, частично крытый зеленым сукном (не в стиле "бидермайер", а более раннем и легком). В отличие от столика машинистки, где царит строгий порядок, здесь хаос и неразбериха. Высокие стопы разнообразных папок, бумаг, документов и т.п. небрежно перемешаны. Чернильный прибор и ручка в том же изысканном стиле. Графин для воды и стакан. Воды в графине нет.
      Слева от стола стул для сотрудника, который будет называться: "стул за столом". Справа - стул для посетителей, называемый: "стул перед столом". Оба стула с мягкой обивкой, по стилю соответствуют письменному столу. У скошенной стены справа, то есть у стены 4-й, - крытый клеенкой "современный" диван, с торчащими из него пружинами и волосом. Возле правой стены, перпендикулярной авансцене, то есть возле 5-й стены, неподалеку от выхода направо и ближе к авансцене - прямоугольный столик, обращенный передней (одной из двух длинных) стороной, к зрителям. С противоположной, не видимой зрителю стороны в столе имеется выдвижной ящик. На столе большая конторская книга (или гроссбух), небольшой обгрызенный карандаш на толстой цепочке (почти цепи), не соответствующей размерам карандаша. Книжечка билетов, две квитанционных книжки, стакан с недопитым чаем и ложечкой.
      На стене, примыкающей к коридору, перед правой рамой сцены, в самом выходе за правую кулису, казенная табличка с надписью по-русски, но латинским шрифтом: "Ne kurit".
      День. Погода такая же, как в I акте.
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      II акта в порядке их появления на сцене
      ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ
      ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА
      АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ
      ИЛЬЯ ЗУБАТЫЙ
      РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ
      ЛИЛИ КАРЛОВНА СВЕТЛОВА-ВОЛЬФ
      МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА
      ФРАНЦУЗ
      ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН
      ДЕЙСТВИЕ
      Занавес поднимается.
      В балконных дверях, опершись вытянутой рукой на левую притолоку двери, стоит Иван Николаевич Захедринский и смотрит наискосок вправо на сад, расположенный под балюстрадой и не видимый для зрителя. Захедринский в том же возрасте, что в I акте, ему около пятидесяти лет. На нем - подпоясанный в талии, махровый купальный халат ярко-красного цвета длиной до половины голени, спереди два больших накладных кармана. На босых ногах домашние туфли с задником (лучше: пляжные сандалии, но в любом случае обувь не должна ограничивать свободу движений актера, навязывая ему определенную пластическую манеру).
      За столиком с пишущей машинкой сидит Татьяна Яковлевна Бородина. Она в том же возрасте, что в I акте, ей около двадцати восьми лет. Одета в военную гимнастерку защитного цвета российского постреволюционного образца, с воротником стойкой, стянутую в талии военным ремнем. Юбка синего, флотского цвета и военные сапоги. Короткая прическа "под мальчика" с пролетарским, спартанским нюансом.
      Татьяна быстро печатает на машинке. Перестает печатать и с ожиданием оглядывается на Захедринского.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Скучно, Татьяна Яковлевна.
      Пауза.
      Не вообще, разумеется. Жизнь вообще стала лучше и веселей. Но в деталях...
      Пауза.
      Вот, к примеру, идет Илья Зубатый.
      Татьяна встает, идет в сторону балкона, на мгновение задерживается, как бы изменив свое первоначальное намерение, и, не замеченная Захедринским, возвращается к столику. Садится.
      Ничего странного в том, что он идет, конечно, нет. Купил "Комсомольскую правду" и теперь возвращается, да и как он мог не вернуться? И что сейчас от ворот идет по аллейке, тоже понятно, ведь кроме, как через ворота, он и не мог вернуться. Естественно и то, что идет по аллейке. Человек он культурный и топтать газоны не станет. Какая скука.
      Пауза.
      Ну, а что будет дальше? Вам известно, товарищ Татьяна, что будет дальше?
      ТАТЬЯНА. Нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А мне известно. Аллейка приведет его к цветочной клумбе. И тут наступит конец детерминизму и возникнет альтернатива. Наш пролетарский поэт будет иметь две возможности. Обойти клумбу с левой стороны, либо обойти ее с правой. Какую сторону он предпочтет? Загадка будущего, момент неожиданности. Неужели вы не ощущаете сладостного возбуждения, которое нам дает неуверенность?
      Татьяна старательно и без видимой необходимости перекладывает на своем столике бумаги из одной стопки в другую.
      Пауза.
      Захедринский отрывается от балконной двери и оборачивается к Татьяне.
      Пауза.
      Нет, не ощущаете?
      Пауза.
      И правильно делаете, что не ощущаете. Илья Зубатый обойдет клумбу с левой стороны. Я наблюдаю за ним уже две недели и еще ни разу не было случая, чтобы с правой. Хотите пари, что с левой?
      Пауза.
      О, я не предлагаю вам большой ставки. Я хочу сказать - большой для вас. Договоримся, что если вы пари проиграете, то за ужином сегодня вечером сядете рядом со мной. Со мной, а не с Зубатым.
      Пауза.
      Я хочу вам помочь, Татьяна Яковлевна. Привнести хоть немного азарта в нашу правильную и творческую, но все же несколько монотонную жизнь. Победа пролетариата сомнению не подлежит, но разве мы не заслужили хоть чуточку риска? Тем более, что сегодня четверг, а по четвергам на ужин всегда подают рыбу с хреном. (Быстро оборачивается и смотрит на сад.) Вот, черт побери! Excusez le mot[3], Татьяна Яковлевна, но уже поздно. Заговорился с вами, а он тем временем обогнул клумбу, и я даже не заметил с какой стороны!... Не стану вас обманывать и говорить, что с левой. Хотя наверняка так оно и было... Я человек чести, пусть вас это, возможно, и удивит. (Продолжая смотреть на сад.) Уже переступил порог "Красногвардейца".
      Пауза.
      Ну вот, уже вошел. (Покинув балкон, выходит на сцену.) Так мы никогда и не узнаем, Татьяна Яковлевна, все потеряно. Как поступил Илья Зубатый, пролетарский поэт, пребывающий в доме отдыха "Красногрвардеец" в Крыму, двадцать девятого июля тысяча девятьсот двадцать восьмого года? Обошел он клумбу с левой стороны или с правой, так и останется для нас загадкой на веки вечные.
      С левой стороны входит Чельцов, уже без бороды. В картузе, сапогах и длинном, до пола, грязном фартуке. Перед собой он держит жестяной бачок, с верхом наполненный мусором и кухонными отходами.
      Чельцов в том же возрасте, что в I акте, ему около сорока пяти лет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Товарищ Чельцов, что сегодня на ужин?
      ЧЕЛЬЦОВ. Рыба с хреном. (Проходит направо.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вы бы не могли быть так любезны - через черный ход?
      ЧЕЛЬЦОВ. Любезны мы были при царе, а теперь все по-нашему.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Справедливо, просто я забыл.
      Чельцов выходит направо.
      Так на чем мы остановились, товарищ Бородина?
      ТАТЬЯНА (читает последние строчки на листе, вставленном в машинку). ...С пролетарским приветом, заместитель начальника Управления по делам зрелищ, прессы и издательств при Совете Народных Комиссаров, Захедринский Иван Николаевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но текст, сам текст.
      ТАТЬЯНА (читает весь напечатанный текст). Алексею Максимовичу Горькому, Капри. Дорогой товарищ Горький! Ваше драматическое произведение, озаглавленное - "На дне", требует обсуждения. Само произведение верно отображает народную нищету при капиталистическом строе. Однако его название вызывает возражения, поскольку может быть истолковано как намек на нашу современную действительность. В связи с чем рекомендуем название изменить. Приводим перечень приемлемых названий: "Не на высоте", "До вершины далеко", "У подножия горы", "Пока что - на дне". И все же, так как каждое из перечисленных названий, тем не менее, позволяет предположить, что ситуация наша не на высочайшем уровне, предлагаем в качестве названия для пьесы: "На вершине". Подписал...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (с недоверием). И я это продиктовал?
      ТАТЬЯНА. Лично вы.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В таком случае следует подписать. (Садится за письменный стол.)
      Татьяна вынимает лист с текстом из машинки и подает его Захедринскому на подпись.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (макает перо в чернильницу, заносит ручку над листом, намереваясь подписать, колеблется, кладет ручку на место). А знаете что, товарищ Бородина? Есть идея.
      Татьяна не реагирует.
      Не станем отправлять письмо. Чем заниматься перепиской, поеду-ка я на Капри лично. То есть - в командировку. Дело это деликатное, лучше обсудить его с Максимом наедине. Поедете со мной?
      Татьяна не реагирует.
      Я понимаю, вам неприятно ехать в капиталистическую страну. Она вам отвратительна. Мне тоже. Но это ваш долг, не могу же я ехать без секретаря. Вместе в борьбе, вместе в самопожертвовании ради пролетарской отчизны таков наш девиз. Будем испытывать отвращение вместе. Что скажете?
      Татьяна не реагирует.
      (Он поворачивается к Татьяне лицом к лицу, как человек, решившийся на окончательное объяснение.) Товарищ Бородина, если уж вы со мной спите, то почему не можете любить меня?
      ТАТЬЯНА. Вы спрашиваете официально, товарищ начальник?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Абсолютно официально.
      ТАТЬЯНА. Потому что это не входит в мои обязанности.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда почему спите со мной?
      Пауза.
      Ведь не ради карьеры. Для этого вы слишком чисты идеологически.
      ТАТЬЯНА. Я удовлетворяю мои потребности.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Значит ли это, что вы смогли бы и с кем-нибудь другим?
      ТАТЬЯНА. Смогла бы и с другим.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А как же быть с любовью?
      ТАТЬЯНА. Любовь - это предрассудок.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Буржуазный, разумеется. Вы любите Партию.
      ТАТЬЯНА. Имеете возражения, товарищ начальник?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да нет, с чего вы взяли! Я и ее люблю. А вы - только Партию?
      ТАТЬЯНА. Надеюсь, вы не ревнуете, товарищ начальник?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. К Партии? О нет.
      ТАТЬЯНА. В чем же тогда дело?
      С правой стороны входит Илья Зубатый, ему двадцать два года, атлетического сложения. В спортивной майке, широких белых брюках с заутюженной складкой, надо лбом буйная белокурая шевелюра. В руке газета "Комсомольская правда".
      ЗУБАТЫЙ. Не напечатали!
      Татьяна идет навстречу Зубатому. Тот, не обращая на нее внимания, идет прямо к Захедринскому, минуя по дороге Татьяну. Та останавливается.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что не напечатали, товарищ Зубатый...
      ЗУБАТЫЙ. Стихотворение! Мое стихотворение!
      Татьяна возвращается к своему столику.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы такое говорите, товарищ Зубатый? Ваше стихотворение не напечатали. Невозможно. А какое стихотворение, скажите-ка?
      ЗУБАТЫЙ. "Завтра".
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как вам угодно, но завтра я, возможно, буду занят.
      ЗУБАТЫЙ. Да это же название стихотворения. Не напечатали.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. "Не напечатали" - хорошее название.
      ЗУБАТЫЙ. Не напечатали - не название стихотворения, а просто не напечатали. А стихотворение называется - "Завтра".
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже неплохо. А о чем стихотворение, напомните.
      ЗУБАТЫЙ (декламирует).
      Что ж, пусть дымится Фудзияма,
      Не нужно нам японской вишни.
      Дай - домны жар, руду Урала,
      В их честь мы дружно грянем - браво,
      Ведь наше дело вечно право.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, это. Понятно, почему не напечатали. Я не разрешил.
      ЗУБАТЫЙ. Но это же о Магнитогорске!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Преждевременно. Строительство Магнитогорска начнется только через год.
      ЗУБАТЫЙ. Не может быть!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Можете проверить в энциклопедии.
      ЗУБАТЫЙ. Вот не везет!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. К тому же Фудзияма не дымится. В последний раз этот вулкан дымился в тысяча семьсот седьмом году. Ныне же он хоть и по-прежнему японский, но погасший.
      ЗУБАТЫЙ. Разрешите, я запишу, товарищ начальник. (Достает из заднего кармана брюк маленький, черный блокнот с карандашом и записывает.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Идеологически вы безупречны, товарищ Зубатый, однако вам следовало бы подтянуться по части истории и географии. Вы посещаете вечерние курсы?
      ЗУБАТЫЙ (пряча блокнот). Нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это почему же?
      ЗУБАТЫЙ. Я пишу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А не можете писать по утрам?
      ЗУБАТЫЙ. По утрам я тоже пишу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Когда же вы читаете?
      ЗУБАТЫЙ. Я не читаю, товарищ начальник, я все время пишу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, похвально, похвально. Вы ведь авангард, не так ли?
      ЗУБАТЫЙ. Так точно, товарищ начальник.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Иными словами, футурист?
      ЗУБАТЫЙ. Факт.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Теперь понятно, почему вы не читаете. Ведь читать можно лишь то, что уже написано, а все уже написанное было написано в прошлом. Пусть даже пять минут назад, но все же в прошлом. И потому вы, будучи футуристом, читать этого не можете. Правильно?
      ЗУБАТЫЙ. Факт. Извините, вы не купаться собрались?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да... А что?
      ЗУБАТЫЙ. Если вы, товарищ начальник, собрались на пляж, я бы пошел с вами.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему же именно со мной?
      ЗУБАТЫЙ. Мы бы подискутировали. И мне хотелось, чтобы вы оценили мои новые стихи.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет нужды, они наверняка очень хороши.
      ЗУБАТЫЙ. Ну, тогда за компанию.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (поглядывая на небо). Что-то, похоже, небо начинает хмуриться...
      ЗУБАТЫЙ. Да что вы, товарищ начальник, ни капельки. Погода просто сказочная.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, возможно, позднее... у меня как раз накопилось много дел.
      ЗУБАТЫЙ. Так я подожду. (Садится на стул перед письменным столом.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Или, может, только завтра. Сегодня уже вряд ли выберусь. Да и вы, как футурист, наверное, тоже предпочли бы завтра.
      ЗУБАТЫЙ. Ничего страшного. Я все равно подожду.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но лучше не здесь. Нам с товарищем секретарем нужно поработать.
      ЗУБАТЫЙ (встает). Так вы, товарищ начальник, позовите меня, когда пойдете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не премину. А вы тем временем что-нибудь напишите.
      Зубатый выходит налево.
      Уф-ф-ф...
      Татьяна встает. От суровой сдержанности и отстраненности по отношению к Захедринскому она переходит к интимной интонации, также физически.
      Приблизившись к Захедринскому, она отодвигает стопы бумаг и папок, садится на стол перед Захедринским.
      ТАТЬЯНА. Ты несправедлив, не надо с ним так обращаться. Он очень способный юноша.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разве я говорю, что это не так?
      ТАТЬЯНА. Подлинный талант, хоть и несколько неотесан.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже верно.
      ТАТЬЯНА. Он же не виноват, что жил под гнетом капитализма.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Правда, достаточно давно.
      ТАТЬЯНА. Он еще молод, всего двадцать лет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Двадцать два.
      ТАТЬЯНА. Мог быть твоим сыном.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (пораженный). Что?! Неужели похож?!
      ТАТЬЯНА. Ты должен уделять ему больше внимания.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не люблю блондинов.
      ТАТЬЯНА. Он так робок, так нуждается в заботе.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Материнская душа. (Обнимает ее.)
      Татьяна ласково прикасается к его уху.
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Что ты делаешь сегодня вечером?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Буду есть рыбу с хреном.
      ТАТЬЯНА. Могли бы поесть вместе.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Без Зубатого?
      ТАТЬЯНА. А потом погулять.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (с энтузиазмом). А сейчас нельзя?
      С правой стороны доносится грохот. Захедринский быстро выпускает Татьяну из своих объятий, она соскакивает со стола и отходит от Захедринского. Справа входит Чельцов, волоча за собой по полу пустой мусорный бак.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Товарищ Чельцов, почему вы входите без стука?
      ЧЕЛЬЦОВ (поворачивает направо, волоча по полу мусорный бак). Сейчас постучу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивая со стула и указывая налево). Проходите!
      Чельцов поворачивает налево и марширует перед Захедринским, волоча за собой мусорный бак.
      И чтобы это было в последний раз!
      ЧЕЛЬЦОВ. Ладно уж, ладно... (Выходит налево, таща мусорный бак.)
      ТАТЬЯНА. Я передумала. Еду.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда?
      ТАТЬЯНА. На Капри. С тобой.
      Захедринский приближается к Татьяне, идущей ему навстречу. Обнимает ее.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (с такой огромной радостью, что выражает ее чуть ли не шепотом, как если бы он был крайне измучен). Наконец-то... (Кладет голову ей плечо)
      Пауза.
      (Поднимает голову, в приливе энергии.) Сейчас же напишу Чапаеву. Или нет, лучше позвоню!
      ТАТЬЯНА (кладет голову на его плечо). А что, если мы возьмем с собой Зубатого?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что такое?
      ТАТЬЯНА. Зубатый мог бы поехать с нами. Встреча с Горьким будет ему полезна, ты же сам говорил, что ему необходимо расширять кругозор. А Чапаев, я уверена, согласится. Он поддерживает молодежь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (выпускает Татьяну из объятий и отступает на шаг). Товарищ Бородина, вы отдаете себе отчет...
      ТАТЬЯНА. И Горькому молодежь интересна.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Идиотом меня считаешь?
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Так что, нет?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет!
      Пауза.
      ТАТЬЯНА. Знаешь? Я, наверное, не поеду.
      Слева входит Рудольф Рудольфович Вольф. Он старше, чем в I акте, на восемнадцать лет. На нем китель а-ля Сталин, на груди несколько орденов и медалей. Вольф в сапогах, волосы набриолиненные с прямым пробором.
      ВОЛЬФ. Иван Николаевич, не заходила сюда... (Замечает Татьяну.) А, Татьяна Яковлевна, как здоровье?
      Татьяна идет налево, не отвечая на приветствие Вольфа.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (устремляясь вслед за Татьяной). Подожди!... Товарищ Бородина, постойте!
      Татьяна выходит налево.
      ВОЛЬФ (глядя вслед Татьяне). Что с ней случилось?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (поворачивая направо). Переутомилась.
      ВОЛЬФ. Здесь не было моей жены?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (садясь за письменный стол). Не замечал.
      ВОЛЬФ. Интересно, куда она опять подевалась.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В саду, должно быть, учит роль.
      ВОЛЬФ (идет направо, перед выходом оборачивается). Как раз об этом я и хотел с вами переговорить. Не мешаю вам?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (лжет, и потому отвечает преувеличенно вежливо). Что вы, нисколько!
      ВОЛЬФ. Правда, не мешаю?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы!
      ВОЛЬФ. Мне бы не хотелось вас отрывать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И правильно.
      ВОЛЬФ. Ну, тогда я только на минутку. (Садится на стул перед столом.) Я, видите ли, хотел обсудить с вами дело приватного свойства. (Привстает со стула.) Но я, наверное, мешаю вам...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да сядьте же!
      ВОЛЬФ (садясь). Всего пять минут.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сколько вам угодно.
      ВОЛЬФ. Для меня это чрезвычайно важно. Мне только не хотелось бы... (Приподнимается со стула.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (теряя самообладание). Да сядете вы или нет!
      ВОЛЬФ (садясь). Речь идет о Лилиане.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как она себя чувствует?
      ВОЛЬФ. Не в том дело, как она себя чувствует, а в том, как чувствую себя я.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Смею надеяться, что хорошо.
      ВОЛЬФ. Хорошо? Да вы, верно, смеетесь надо мной.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Грипп?
      ВОЛЬФ. Если бы! Сегодня у тебя грипп, завтра он прошел, а это... Иван Николаевич, это - уже восемнадцать лет!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если короче?
      ВОЛЬФ. Короче нельзя, ах, если бы можно было короче... Все началось в тысяча девятьсот десятом.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но хотя бы не с самого начала?
      ВОЛЬФ. С самого начала, Иван Николаевич, с самого начала! Мы ведь тогда до имения Раневской так и не доехали, сошли уже в Курске. Ну, там все и началось.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В гостинице?
      ВОЛЬФ. Сначала гостиница, а потом сразу в церковь. Сам не знаю, как это произошло. Ну, гостиница и церковь - еще полбеды, особенно гостиница. Хуже всего, что в этом самом Курске оказался театр.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же тут страшного?
      ВОЛЬФ. Это вы так считаете. А ее в тот театр сразу приняли.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Повезло.
      ВОЛЬФ. Только не мне. Вы, Иван Николаевич, когда-нибудь были женаты на артистке?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Женат не был.
      ВОЛЬФ. Что вы тогда можете знать о жизни. Так и пошло. Вы не поверите, но даже во время войны...
      С левой стороны входит Чельцов с веником, тряпкой и ведерком. Вольф умолкает и смотрит на Чельцова. Следуя за взглядом Вольфа, Захедринский поворачивается на стуле, оба смотрят на Чельцова.
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (за левой кулисой). Чельцов!
      ЧЕЛЬЦОВ (останавливается и оборачивается). Чего?
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Почему у товарища начальника еще не убрано!
      ЧЕЛЬЦОВ. Да иду я, уже иду. (Выходит налево.)
      ВОЛЬФ. Даже во время войны театры работали, не сумел царь с ними совладать. Так что у меня тогда одна надежда оставалась - на революцию, думал, придет Ленин, умный человек, уж он на театры найдет управу. И в большевистскую партию записался.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Помогло?
      ВОЛЬФ. Где там! Хуже стало. Она тоже коммунисткой заделалась и понесла культуру в массы.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Станиславский?
      ВОЛЬФ. Если бы он один! Играла беспрерывно - у него и Немировича-Данченко, у Мейерхольда, Вахтангова...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вижу, вы неплохо ориентируетесь.
      ВОЛЬФ. Я их всех знаю, негодяев. Чисто внешне, конечно. Сколько раз раскланивался с ними, когда ожидал ее у служебного входа. Зимой с шубой в руках, чтобы не простудилась, летом с мороженым, чтобы могла освежиться, а осенью и весной с зонтиком.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. По ее просьбе?
      ВОЛЬФ. Да вы что, - она в бешенство приходила, когда я ее встречал. Говорила - ее, мол, это компрометирует.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чем же?
      ВОЛЬФ. Вот именно - чем. И я первое время удивлялся. Да дело было вовсе не в компрометации, а в тех скотах, которые ей сначала на сцену цветы посылали, а потом тоже ожидали ее. Только они в тепле, в ее уборной, а я на улице. Но что я мог поделать? Она же могла простудиться, факт.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, они существа хрупкие.
      ВОЛЬФ. Как говорят у нас в Саксонии, удел женщины - это Kinder, Kьche, Kirche[4]. Вот бы им показать Лилиану. Ведь ни на грош домашнего тепла, Gemьtlichkeit[5]...Какое там! Обеды для нее и для себя на керосинке готовлю я сам, в церковь она, естественно, не ходит, а о детях даже слышать не желает. Зато с удовольствием принимает приглашения в шикарные рестораны, а я тогда ем дома в одиночестве. Даже иной раз бываю рад, она же за обедом ни о чем другом, кроме театра, не говорит. То ей пьеса не нравится, то режиссер глуп, а то партнерша стерва, или, вообще, - она уже не может всего этого выносить. А кто ее заставлял? Уж, конечно, не я, а керосинка коптит и керосин достать невозможно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. На потребительском рынке временный дефицит.
      ВОЛЬФ. А что самое скверное - так эти ее гастроли. Уезжают всей компанией, таскаются по стране и - нет ее. Иной раз - целый месяц, а то и два. Сижу дома один и думаю: где она сейчас? Что делает? Ну, что делает, это отчасти известно. На сцене красуется. Еще ничего, если пьеса о революции или о тяжкой доле крепостного крестьянина, там она хоть худо-бедно одета. Но такое играют не всегда. Есть один тип, по фамилии Шекспир, так он написал пьесу "Сон в летнюю ночь". Хорошенький сон, я из-за этого самого сна заснуть не могу. Они же в его пьесе играют в трико, то есть как бы голыми. Я бы того типа голыми руками задушил! Вы его, случайно, не знаете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.
      ВОЛЬФ. Жаль. Не то, знай я его адрес, наверняка задушил бы. Да, впрочем, что там театр! А после театра? Что она после спектакля делает?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ужинает и идет в гостиницу.
      ВОЛЬФ. С кем? Я же помню ту гостиницу в Курске.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, может, ни с кем, с коллегами.
      ВОЛЬФ. Да вы, товарищ, издеваетесь надо мной. Коллеги! Знаю я эту банду. Вроде бы артисты, искусство, всякие там Ведекинды, а у каждого только одно на уме. Нет, Иван Николаевич, я так дальше жить не могу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но ведь как-то живете.
      ВОЛЬФ. До последнего времени жил, но больше не выдержу. И знаете почему? С некоторых пор у меня расстройства начались.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нервы?
      ВОЛЬФ. Не нервы, а Лилиана. Я, товарищ, ответственный работник, спец по железным дорогам. Строю всероссийскую транспортную систему. Наградами отмечен. Вот! (Указывает на награды, перечисляя.) Это за Бурятский транзит, это за вокзал в Смоленске, за Казбар, за Вологду, за Кубань, за Перекоп, за мост через Донец...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (встает). Поздравляю от лица советской власти.
      ВОЛЬФ (встает). Служу Советскому Союзу.
      Торжественное рукопожатие, затем оба садятся.
      Ну и сижу вот так ночами, над чертежами работаю, над расчетами, а сам думаю: Где она сейчас? Что делает? С кем? И знаете что? У меня рельсы начинают путаться.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рельсы?
      ВОЛЬФ. Да, а рельсы в нашей работе - первейшее дело, им положено быть прямыми и параллельными. А я уже ничего прямого не вижу, и рельсы у меня закручиваются восьмерками. Бывает и хуже - какими-то узлами.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А что, если - голову сунуть под кран...
      ВОЛЬФ. Не помогает. От холодной воды у меня в голове уже стреляет, а узел как в ней застрял, так и сидит. Какой теперь из меня спец, Иван Николаевич. В лучшем случае - шнурки распутывать гожусь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это ужасно, Рудольф Рудольфович, поистине ужасно. А вы не пытались от нее уйти?
      ВОЛЬФ. Пытался!? Да я уже вещи не раз паковал!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что?
      Пауза.
      ВОЛЬФ. Я ее люблю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Безвыходная ситуация.
      ВОЛЬФ. Вы-то хоть меня понимаете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (взглянув налево, туда, где исчезла Татьяна). Еще как...
      ВОЛЬФ. Тогда сами представляете, каково мне.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Представляю, конечно. Нам с вами никто не поможет.
      ВОЛЬФ. Не знаю как вам, зато знаю точно человека, который сможет помочь мне.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не верю, Рудольф Рудольфович, в подобных делах помочь невозможно. Говорю вам, как брату.
      ВОЛЬФ. Вы можете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да ведь я эту путаницу из рельсов в вашей голове не распутаю. Они железные.
      ВОЛЬФ. Зато в вашей власти сделать так, чтобы она покончила с театром.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как, например?
      ВОЛЬФ. Скажите ей, что она бездарна.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Этого актрисе говорить нельзя.
      ВОЛЬФ. Почему?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Она меня убьет.
      ВОЛЬФ. У вас же есть разрешение на оружие. Возьмите в руку наган и скажите.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. К тому же - это неправда. Лилиана Карловна Светлова...
      ВОЛЬФ. Вольф.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что?
      ВОЛЬФ. Лилиана Карловна Вольф. По мужу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна Вольф - великая артистка, гордость всех наших республик.
      ВОЛЬФ (с гордостью). Моя жена.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И говорить о ней нечто подобное - значит сказать неправду.
      ВОЛЬФ. Ну, тогда, если она не покончит с театром, пусть театр покончит с ней. Сейчас вы самый главный начальник по культуре, от вас все зависит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не начальник, а всего лишь заместитель. Начальник товарищ Чапаев.
      ВОЛЬФ. Вы, товарищ, просто отговариваетесь. Каждому известно, что заместитель важнее начальника. И вы можете выгнать ее из театра.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Весьма сожалею, Рудольф Рудольфович, для вас я бы все сделал, как для брата, но это за пределами моих возможностей.
      ВОЛЬФ. Отказываете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не могу.
      ВОЛЬФ (опускается на колени). Товарищ начальник! Я же прошу только о справедливости! Кто отомстит за мужа актрисы, кто за него вступится? Никто! Все только восторгаются и бьют в ладоши, а для меня это - как по морде. Вы моя последняя надежда, вы единственный, как Георгий Победоносец! (На коленях огибает стол и хватает Захедринского за ноги.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает и прячется за стул). Да вы что?... Не нужно, не нужно... Вы же, товарищ, атеист, вы спец-железнодорожник...
      ВОЛЬФ (кланяется, ударяя лбом об пол). Спаситель мой! Только вам под силу одолеть дракона...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас же встаньте!
      ВОЛЬФ (поднимает голову и молитвенно складывает руки перед Захедринским). Если уж не хотите выгнать ее из театра, так сделайте хоть что-нибудь ей назло. Пусть почувствует, что Божьей кары за грехи не избежать, пусть ей горько станет в театре, в этом доме Вавилонском. В наказание за муку мою, за мой стыд!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Встаньте!
      ВОЛЬФ. Не встану, пока не поклянетесь, что поможете!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ни в чем я клясться не намерен! И вообще, прекратите истерику. Сию же минуту встаньте!
      ВОЛЬФ (встает и отряхивает брюки, спокойно). Это ваше последнее слово?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Последнее. Я ничего не могу для вас сделать.
      ВОЛЬФ (обойдя стол, снова садится, спокойно). Не для меня, товарищ, а для Советского Союза... Как ваша фамилия?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (ошеломленно). Захедринский.
      ВОЛЬФ. Что ж, чудесно. Я хотел сказать - для советской власти. У вас не найдется папироса?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для советской... (Старательно и нервно ищет среди разбросанных по столу бумаг и папок.)
      Вольф кладет ногу на ногу, перебрасывает руку через спинку стула и ждет в небрежной позе.
      Ах, совсем забыл, я же не курю. Но сейчас же пошлю... Вы какие предпочитаете? "Ира"? "Дукат"? "Герцеговина-Флор"? (Зовет, обратившись к левой кулисе.) Товарищ Чельцов!
      ВОЛЬФ. Не нужно, это долго, а мне некогда. Но, вообще-то, странно, что у вас нет папирос для гостей.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Досадная случайность.
      ВОЛЬФ. Возмутительное упущение. (Достает из кармана кителя серебряный портсигар, берет папиросу, закрывает портсигар, постукивает папиросой по крышке, берет папиросу в рот, портсигар кладет на стол. Пауза.) У вас, должно быть, и спичек нет? Что скажете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кончились. (Вскакивает со стула.) Но я сию же минуту!...
      ВОЛЬФ. Сидите.
      Захедринский садится. Вольф достает из кармана кителя коробок спичек, закуривает папиросу, усаживается поудобнее, кладет спички в карман.
      Пауза.
      ВОЛЬФ. Хорошая погода.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Просто сказочная, товарищ... (Обрывает, словно хотел сказать "товарищ майор", но не был уверен.) Товарищ Вольф.
      ВОЛЬФ. Купаться ходите?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, товарищ... (Обрывает, словно хотел сказать "товарищ полковник", но не был уверен.) Товарищ инженер. Работа...
      ВОЛЬФ. А следовало бы, следовало. И для здоровья полезно. Здоровье надо беречь, особенно ради работы.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Совершенно справедливо, товарищ... (Обрывает, но уже не найдя титула, повторяет.) Товарищ.
      ВОЛЬФ. Так о чем мы?...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что для советской власти.
      ВОЛЬФ. Вот именно. Вам известно, что такое вредительство?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно. Любому бдительному гражданину известно.
      ВОЛЬФ. А советские рельсы какие должны быть, ну-ка?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пере... передовые.
      ВОЛЬФ. А если передовые, то куда они ведут?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это... вперед.
      ВОЛЬФ. А если вперед, то какие они должны быть?
      Захедринский молчит.
      Пауза.
      Что-то не получается у вас, товарищ Захедринский. Вам следовало бы подтянуться по идеологической линии. Занятия посещаете?
      Не в состоянии выдавить из себя ни слова, Захедринский только утвердительно кивает.
      Значит, посещаете, да что-то не заметно. Что ж, тогда я вам подскажу. Советские рельсы должны быть прямые. Повторите.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Прямые.
      ВОЛЬФ. А вам бы хотелось, чтобы они были кривые?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.
      ВОЛЬФ. А если узлами?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.
      ВОЛЬФ. Ну, а если они все-таки будут кривые или узлами, кто за это ответит?
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я.
      ВОЛЬФ. И вам известно, чем это грозит?
      С правой стороны входит Лилиана Карловна Светлова-Вольф. Она на восемнадцать лет старше, чем в I акте, ей около сорока трех. Одета по моде того времени - "чарльстон", более уместной для женщин молодых, в особенности очень молодых, костюм подчеркивает возраст Лили, скорее всего, вопреки ее намерениям. Прическа в том же стиле, с челкой и двумя прядями по бокам, закрученными на щеки. Яркая косметика, на шее белая косынка из муслина. В руках толстая книга в кожаном переплете. На обложке золотое тиснение: "Шекспир. Сочинения".
      Вольф быстро бросает папиросу под стул и украдкой затаптывает ее.
      ЛИЛИ. Руди! Ты что здесь делаешь?
      ВОЛЬФ (встает). Да ничего, просто зашел немного поболтать с Иваном Николаевичем...
      ЛИЛИ. О чем же?
      ВОЛЬФ. А-а так, собственно, ни о чем...
      ЛИЛИ. Зачем же тогда, если ни о чем? (Подходит ближе.) Ты опять куришь?
      ВОЛЬФ. Это не я, это Иван Николаевич. (К Захедринскому.) Ведь правда, это вы?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я.
      ВОЛЬФ. Ну, тогда я пойду.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы, товарищ инженер, побудьте еще!
      ЛИЛИ. У товарища начальника, наверное, дел по горло. Тебе не следует отнимать у него время. Ведь правда, товарищ начальник?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет... То есть, да.
      ЛИЛИ (к Вольфу). Ну, чего ты еще ждешь?
      ВОЛЬФ (к Захедринскому, с покорностью). Извините, если помешал вам, товарищ начальник.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да нисколько, товарищ инженер, посидите, посидите!
      ВОЛЬФ. Ну, сидеть, это не для меня. (Идет налево, проходя возле Захедринского говорит сквозь зубы, сдавленно, но угрожающе, отчетливо.) Я на вас рассчитываю... (Проходит дальше налево.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (срываясь со стула, хватает со стола портсигар). Товарищ инженер, папиросы!
      ВОЛЬФ (подчеркнуто, предостерегающе). Это не мои. (Выходит налево.)
      ЛИЛИ. Руди очень славный, но порой бывает так назойлив. Чего он хотел?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, ничего особенного, спрашивал, не пойду ли я с ним на пляж.
      ЛИЛИ. И что, пойдете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, я уже договорился о встрече.
      Лили садится перед столом, книгу кладет на стол.
      Захедринский опускает портсигар в карман халата и садится за стол.
      А-а, вижу, у вас Шекспир...
      ЛИЛИ. Шекспир. Но дело, собственно, не в нем, а в Кузнецовой.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы о Варваре Ипполитовне?
      ЛИЛИ (с подозрением). Вы ее знаете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (уклончиво). Только по сцене.
      ЛИЛИ. Да, все дело в ней. Она хочет играть Офелию.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Очень хорошо.
      ЛИЛИ. Хорошо?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, при определенных условиях...
      ЛИЛИ. При каких таких условиях.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (сопровождая слова неопределенным жестом). Ну, амплуа... Впрочем, это зависит...
      ЛИЛИ. От чего зависит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. От режиссера. Зависит от его концепции.
      ЛИЛИ. Вот именно! У этого недоумка концепция как раз такая.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне не известны детали.
      ЛИЛИ. Детали известны каждому. Любой вам скажет, что она с ним спит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не будем сгущать краски.
      ЛИЛИ. Краски сгущает она, надо же - с этим импотентом!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Откуда вам известно?
      ЛИЛИ. Это известно всем. Вот и вся его концепция. Она же полная бездарь!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Возможно, ее талант разовьется.
      ЛИЛИ. О, еще как! Только не в театре. Чтобы сыграть Офелию, необходим жизненный опыт, это роль для опытной артистки.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. О, да! Несомненно...
      ЛИЛИ. ...А не для младенца. Гамлет не нянька, это зрелый мужчина. А что она может на сцене? Только соску сосать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вдруг заинтересовавшись). Весьма любопытно...
      ЛИЛИ. Это - роль для меня.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Однако творческая свобода...
      ЛИЛИ. Иван Николаевич, все зависит от вас.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Гм, да... (Встает, отходит от стола, прохаживается по сцене.) Вы правы, несомненно правы, абсолютно правы! Задумаемся однако, что такое Офелия? По сути дела, эпизод. Примитивное создание, лишенное собственной инициативы. И смотрите, каковы ее поступки в "Гамлете". Сначала она его ждет, потом снова ждет, потом опять-таки ждет и, наконец, сходит с ума. Сойдя с ума, немного поет и затем, исчерпав все свои психические и умственные возможности, топится. Персонаж абсолютно пассивный, постоянно на втором плане, она лишь для того существует, чтобы Гамлету было к кому обращать свои монологи, да еще, чтобы ее отец, старый дурень, возомнил себя важной персоной, а братец - любящим братом. Ни капли энергии, ни на грош фантазии, ни намека на сложный внутренний мир. Нет, эта роль не для вас, Лилиана Карловна. Жаль вас расходовать на Офелию.
      ЛИЛИ. Я, наверное, лучше знаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам следует отказаться от этой роли, если не в собственных интересах, то, хотя бы, для пользы театра. Столько прекрасных ролей, которые буквально ждут вашего таланта. Отчего вам, например, не сыграть Отелло?
      ЛИЛИ. Кого?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Отелло, - такая сложная личность. Отелло - это не только ревность, но и уязвленная гордость парвеню, терзания обманутого тирана, проблема мужчины, который... Ну, конечно же! Отелло - то, что вам нужно.
      ЛИЛИ (ледяным тоном). Вы забываете, что я женщина.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, в самом деле, извините.
      ЛИЛИ. Подобные вещи не прощают.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, тогда Титанию из "Сна в летнюю ночь".
      ЛИЛИ. Нонсенс.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но почему?
      ЛИЛИ. Она стара для меня.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (уже с некоторой горячностью). А если ночью? При свете луны? Прикрывшись ветками, мхом и лесными цветами? Никто и не заметит, что юности твоей нектар столь сладок.
      ЛИЛИ. Что с вами, Иван Николаевич?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне сегодня что-то нездоровится.
      ЛИЛИ. Заметно. У вас, верно, температура.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, просто немного душно.
      ЛИЛИ. Но, кажется, и температура поднялась.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Давайте откроем окно.
      ЛИЛИ. Оно же открыто. (Встает.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, может, откроем еще раз...
      ЛИЛИ (подходит к нему и кладет руку ему на лоб). Ясно, конечно же, у вас температура. (Снимает с шеи муслиновую косынку и с материнской заботливостью вытирает Захедринскому лоб, чему тот покорно подчиняется; затем кладет косынку в карман халата Захедринского.) Вам нужно отдохнуть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно, и, если уж об этом зашла речь, может, и вы хотели бы...
      Пауза.
      ЛИЛИ. Что?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Освободиться от театра. Нет, нет! Естественно, не навсегда, просто на какое-то время... Скажем, года на два, на три...
      ЛИЛИ. Но почему?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Могли бы провести эти годы в монастыре.
      Пауза.
      ЛИЛИ (берет его под руку). Выйдемте в сад, на вас это подействует благотворно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я бы предпочел Эльсинор или лес. Взгляни, Титания, как прекрасны...
      ЛИЛИ (мягко). Пойдем, Ванюша, посидим в беседке, в той, где мы когда-то... помнишь?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Когда-то?
      ЛИЛИ. Посидим, поболтаем, как в прежние времена.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что было, то прошло.
      ЛИЛИ. Не все.
      С левой стороны входит Зубатый в черном, цельном купальном костюме начала века, закрывающем почти все тело, на бретельках, со штанинами до половины голени. Через плечо переброшено полотенце, на голове черная, резиновая шапочка для купания, закрывающая уши и лоб и застегнутая под подбородком.
      ЗУБАТЫЙ. Уже?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что, уже?
      ЗУБАТЫЙ. Мы же договаривались пойти на пляж, товарищ начальник... А что это вы такой бледный?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, правда! Прекрасно! Идем!
      ЛИЛИ. Ванюша! В твоем состоянии?! (К Зубатому.) Товарищ начальник плохо себя чувствует.
      ЗУБАТЫЙ. Ну, тогда я подожду еще. (Делает движение, как бы намереваясь пойти налево.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (освобождаясь от руки Лили). Нет, нет! Мы пойдем! Сейчас же! Бескрайний горизонт, шум волн, стоны чаек, дыхание моря, вольный ветер! Пространство! Пространство!
      ЛИЛИ. Как угодно, Ванюша, хотя мне все это не нравится.
      Захедринский и Зубатый выходят направо.
      Только вы там за ним присматривайте!
      Пауза.
      (Стоит и смотрит вслед ушедшим, декламирует.)
      Принц Гамлет, - в незастегнутом камзоле,
      Без шляпы, в неподвязанных чулках,
      Испачканных, спадающих до пяток,
      Стуча коленями, бледней сорочки
      И с видом до того плачевным, словно
      Он был из ада выпущен на волю
      Вещать об ужасах, - вошел ко мне.
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (из-за правой кулисы). Чельцов!
      ЛИЛИ. О, что за гордый ум сражен! Вельможи,
      Бойца, ученого - взор, меч, язык;
      Цвет и надежда радостной державы,
      Чекан изящества, зерцало вкуса,
      Пример примерных - пал, пал до конца!
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Чельцо-о-ов!
      ЛИЛИ. А я, всех женщин жалче и злосчастней,
      Вкусившая от меда лирных клятв,
      Смотрю, как этот мощный ум скрежещет,
      Подобно треснувшим колоколам.[6]
      ЧЕЛЬЦОВА (входит с правой стороны). Чельцов, Чельцо-ов!
      Чельцова в том же возрасте, что и в I акте, ей около сорока пяти лет. Вид экономки, в фартуке, таком же, как на Чельцове, на ногах растоптанные домашние туфли, но прическа "перманент". На "перманенте" островерхий шлем-буденновка с большой красной звездой.
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА (из-за левой кулисы). Чего еще!
      ЧЕЛЬЦОВА. Неси товарища Ленина, товарищ француз приехал!
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА. Опять?
      ЧЕЛЬЦОВА. Не болтай, неси быстрее! (Поворачивается к правой кулисе.) Входите, товарищ месье, входите!
      С правой стороны входит мужчина в длинном, элегантном плаще-пыльнике из габардина. Желтые ботинки с крагами на шнурках. На голове твидовая фуражка джентльмена-спортсмена. Белая рубашка с высоким воротничком по моде того времени, уголки воротничка закругленные. Галстук. Через плечо висит фотоаппарат "Лейка".
      Лили выходит направо.
      ЧЕЛЬЦОВА (ведет гостя на середину сцены). Ну вот, смотрите, здесь он и пребывал. А дело было так: сидим как-то вечером, я тут...(Указывает на стул перед письменным столом.) А он там... (Указывает на стул за письменным столом.) Чельцов! Что там с товарищем Лениным!
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА. Сейчас будет!
      ЧЕЛЬЦОВА. ...А я ему и говорю: "Володя, не сиди без дела, напиши что-нибудь". "А что?" - спрашивает. "Да хоть 'Империализм как высшая стадия капитализма'". Он и говорит: "Неплохая мысль".
      С левой стороны входит Чельцов, в его руках фигура Ленина в натуральную величину, выкрашенная блестящей краской. Фигура изображает Ленина сидящим, колени и бедра согнуты под прямым углом. Чельцов сажает фигуру на стул за письменный стол и выходит налево.
      И сразу сел и написал. (Садится на стул перед письменным столом.) Такой усидчивый был, ему только надо было помогать. Как-то спрашивает меня: "Матрена Васильевна, как по-вашему, что лучше, устроить революцию во всем мире или в одной стране". Я говорю: "Лучше сразу во всем мире, а если не получится, тогда в одной стране". "Совершенно справедливо, Матрена Васильевна, просто не знаю, что бы я без вас делал".
      Турист достает блокнот и записывает.
      И до того был деликатный. О себе совсем не заботился. Не раз говорила ему: "Застегнитесь, Владимир Ильич, продует. А он - никакого внимания, будто не слышит, что ему говорю. Ну, я тогда... (Встает, идет направо, выдвигает ящик столика и достает красное кашне; возвращается к письменному столу и повязывает кашне не шею Ленина.) ...И сразу ему тепло.
      Турист убирает блокнот и подготавливает фотоаппарат для съемки. Чельцова принимает позу, стоя за спиной Ленина и положив одну руку на его плечо.
      Пауза. Снимок.
      А уж что любил больше всего, так это варенье. Все, конец осмотра. (Снимает кашне с Ленина, идет направо, Турист следует за ней; Чельцова садится за столик и убирает кашне в ящик.) С вас два рубля за вход.
      Турист достает бумажник.
      Только мелкими, сдачи у меня нет.
      Турист платит. С левой стороны входит Вольф.
      ВОЛЬФ. Товарищ заведующая...
      ЧЕЛЬЦОВА. Сейчас, не видите, - у меня экскурсия? (Отрывает от книжечки билет, ставит на нем печать и подает Туристу.) Ваш билетик.
      Турист прячет билет в карман и направляется к выходу.
      Дайте билет на контроль.
      Турист возвращается к столику. Чельцова берет у него билет, разрывает его пополам и бросает в ящик столика. Турист направляется к выходу.
      Минутку, квитанция.
      Турист возвращается к столику. Чельцова выписывает квитанцию за оплату билета. Вольф садится на стул перед письменным столом, лицом к зрителям.
      Чельцова ставит печать на квитанции, вручает ее Туристу и придвигает к нему конторскую книгу.
      Распишитесь.
      Турист расписывается и направляется к выходу.
      ...И рубль пятьдесят за воспоминания.
      Турист возвращается, платит. Чельцова принимает деньги и выписывает другую квитанцию на бланке из другой книжечки.
      ВОЛЬФ (приподнявшись со стула). Товарищ заведующая...
      ЧЕЛЬЦОВА. Не мешайте!
      Вольф садится.
      Чельцова ставит печать и подает квитанцию Туристу. Тот кладет квитанцию в карман. Чельцова придвигает к нему конторскую книгу. Турист расписывается и направляется к выходу.
      Вольф встает.
      Ой, перепутала квитанции. Та, что за воспоминания, должна быть за вход, а та, что за вход, - за воспоминания.
      Турист возвращается. Чельцова заново выписывает квитанцию за оплату входа. Вольф похлопывает по карману своего кителя, затем нервно обшаривает все карманы кителя и брюк. Их всего пять (не считая кармана, прикрытого наградами).
      Чельцова ставит печать на новой квитанции за оплату входа и подает ее Туристу, затем выписывает новую квитанцию за воспоминания.
      Тут вам не заграница, тут порядок.
      Вольф бросается к столу и перерывает все бумаги.
      Чельцова ставит печать и подает Туристу новую квитанцию за оплату воспоминаний. Тот протягивает руку за квитанцией, но Чельцова свою руку убирает.
      Сначала те верните.
      Турист шарит по карманам. Не находит.
      А побыстрее нельзя?
      Вольф опускается на четвереньки, ищет под столом и под стулом.
      Наконец Турист находит обе квитанции. Отдает их Чельцовой. Чельцова методично рвет обе квитанции на мелкие клочки и бросает их в ящик столика. Вручает Туристу квитанцию за оплату воспоминаний.
      Распишитесь. (Придвигает к Туристу конторскую книгу.)
      Вольф находит под стулом окурок, поднимает его и садится на стул.
      Не здесь! Где у вас глаза?
      Указывает пальцем место, где необходимо расписаться. Турист расписывается, стараясь сдерживать дрожь в руках.
      Вы что, неграмотный...
      Вольф достает из кармана спички и закуривает окурок. Затягивается с огромным облегчением.
      Турист, подписав, бросает карандаш и панически выбегает направо.
      Лягушатники.
      ВОЛЬФ (встает, бросает окурок на пол, растаптывает). Товарищ начальник ушел?
      ЧЕЛЬЦОВА. А что?
      ВОЛЬФ. А то, что здесь его нет.
      ЧЕЛЬЦОВА. Тогда, наверное, ушел.
      ВОЛЬФ. Один ушел?
      ЧЕЛЬЦОВА. А в чем дело?
      ВОЛЬФ. Ну, может, с гражданкой Вольф...
      Чельцова задумчиво мешает ложечкой недопитый чай в стакане, наслаждаясь ожиданием Вольфа. Бренчит ложечка.
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВА. А, может, и с ней.
      ВОЛЬФ. И куда они пошли?
      ЧЕЛЬЦОВА. Должно быть, в сад.
      ВОЛЬФ. Почему вдруг в сад?
      ЧЕЛЬЦОВА. А они всегда ходили туда.
      ВОЛЬФ. Когда?
      Пауза. Чельцова прихлебывает чай, делает это несколько раз, торжественно, задумчиво.
      ЧЕЛЬЦОВА. Так, иногда.
      Вольф выбегает направо. Чельцова отпивает глоток чаю и что-то вычеркивает в конторской книге.
      С левой стороны входит Татьяна.
      ТАТЬЯНА. Где товарищ Зубатый?
      ЧЕЛЬЦОВА. Да в своей комнате, наверное.
      Татьяна выходит налево. Чельцова вырывает страницу из конторской книги, рвет ее на мелкие клочки и прячет в ящик столика.
      С левой стороны входит Чельцов с корзиной для покупок.
      ЧЕЛЬЦОВ. Рыбы нет.
      ЧЕЛЬЦОВА. А хрен есть?
      ЧЕЛЬЦОВ. Есть.
      ЧЕЛЬЦОВА. А рыба когда будет?
      ЧЕЛЬЦОВ. Сказали, завтра.
      ЧЕЛЬЦОВА. Тогда сегодня будет хрен без рыбы, а завтра рыба без хрена.
      ЧЕЛЬЦОВ. Так завтра же баранина должна быть.
      ЧЕЛЬЦОВА. А сегодня не было?
      ЧЕЛЬЦОВ. Не знаю, я не спрашивал.
      ЧЕЛЬЦОВА (вставая). Ничего-то вы без меня не можете. (Идет налево.)
      С правой стороны входят Захедринский и Зубатый.
      Зубатый уже без полотенца. Захедринский обнимает его за шею и всем своим весом опирается на левое плечо Зубатого. Правая нога Захедринского бессильно висит.
      Чельцова выходит налево, минуя мужа.
      ЧЕЛЬЦОВ (делая несколько шагов навстречу входящим). Что с вами случилось, товарищ начальник...
      Захедринский не отвечает. С помощью Зубатого передвигается к дивану, стоящему справа. Зубатый помогает ему сесть на диван. Чельцов подходит к дивану.
      Товарищ начальник!
      ЗУБАТЫЙ (к Чельцову). Это не я виноват!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Допустим, нет.
      ЧЕЛЬЦОВ. А нога?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сломана.
      ЧЕЛЬЦОВ. Как?! Где?!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В море.
      ЧЕЛЬЦОВ. Вы упали в море?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не я, товарищ Зубатый.
      ЗУБАТЫЙ. Я тоже не упал!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато опрокинулся.
      ЗУБАТЫЙ. Меня опрокинуло!
      ЧЕЛЬЦОВ. А нога?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А нога моя.
      ЧЕЛЬЦОВ. Но ведь опрокинулся товарищ Зубатый!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже.
      ЗУБАТЫЙ (к Захедринскому). Но после меня!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В том-то все и дело.
      ЧЕЛЬЦОВ (к Зубатому). А почему вы опрокинулись?
      ЗУБАТЫЙ. Меня опрокинуло.
      ЧЕЛЬЦОВ. Что?
      ЗУБАТЫЙ. Волна.
      ЧЕЛЬЦОВ. Тогда почему нога сломана у товарища начальника, а не у вас?
      ЗУБАТЫЙ. Потому что меня бросило на товарища начальника.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот! Именно потому.
      ЧЕЛЬЦОВ. И сломало ногу?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Совершенно верно.
      ЧЕЛЬЦОВ. Но ведь вода мягкая!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато товарищ Зубатый твердый.
      ЧЕЛЬЦОВ. Значит, волна сломала вам ногу товарищем Зубатым...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. К сожалению.
      ЧЕЛЬЦОВ. Это надо же!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как бы то ни было, все логично. Товарищ Зубатый декламировал мне свои стихи, а волна среагировала.
      ЧЕЛЬЦОВ. Но ведь декламировал-то товарищ Зубатый, а не вы!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Стихия слепа. Впрочем, как я припоминаю, ногу мне сломала не волна, а товарищ Зубатый.
      ЗУБАТЫЙ. Волна!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ко мне волна никаких претензий не имела, она просто не смогла остановиться. Я не в обиде на волну. А вот на товарища Зубатого...
      ЗУБАТЫЙ. Но я же не виноват, что вы там стояли!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А кто потащил меня на пляж?
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВ. Вам надо лечь, товарищ начальник. (Помогает Захедринскому лечь на диван, ногами к авансцене, головой к балконной двери; стена, у которой стоит диван, скошенная; ощупывая ногу Захедринского.) Тут больно?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Больно.
      ЧЕЛЬЦОВ. А здесь?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже больно.
      ЧЕЛЬЦОВ. Сильнее?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сильнее.
      ЧЕЛЬЦОВ. А здесь?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Аууу!
      ЧЕЛЬЦОВ. Похоже, дело плохо.
      ЗУБАТЫЙ. А может, товарищу начальнику вовсе не больно, может, ему только так кажется.
      ЧЕЛЬЦОВ. Чем глупости болтать, мне бы помогли. (Берет Захедринского под мышки и подтягивает его вверх вдоль дивана.)
      Зубатый берет Захедринского за ноги.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Аууу!!!
      Зубатый отпускает ноги Захедринского.
      Пусть этот поэт ко мне не прикасается!
      ЧЕЛЬЦОВ. Вам бы лучше присесть, товарищ Зубатый.
      Зубатый садится на диван, придавив ногу Захедринского.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А а у у у ! ! !
      ЧЕЛЬЦОВ. Не сюда, на стульчик.
      Зубатый садится на стул перед письменным столом, лицом к зрителям.
      И не двигайтесь с места. А я пока принесу уксусной воды. Вся нога распухла.
      ЗУБАТЫЙ (вставая). А ведь и со мной могло что-нибудь случиться!
      ЧЕЛЬЦОВ. Сидеть!
      Зубатый садится.
      И не двигаться. (Выходит налево.)
      Пауза.
      ЗУБАТЫЙ. Вы на меня сердитесь?
      Захедринский молчит.
      Сами же сказали, что стихи хорошие...
      Захедринский молчит.
      Сказали: "Очень хорошие, только не слышно за шумом моря".
      Захедринский молчит.
      Так я могу их вам еще раз прочитать. (Встает.)
      Захедринский молчит.
      Пауза.
      (Садится.) Товарищ начальник, вы не донесете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. На вас?
      ЗУБАТЫЙ. Ну, что я вам ногу...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.
      ЗУБАТЫЙ. Точно, нет?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (приподнявшись на диване). Послушайте, Зубатый. Вы когда-нибудь дрались на дуэли?
      ЗУБАТЫЙ. На дуэли?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Знаете, два человека, два индивидуума, друг против друга, лицо в лицо, взгляд во взгляд, один видит другого, смотрят друг другу в глаза, видят друг друга, один против другого, напрямую.
      ЗУБАТЫЙ. Э, так - нет, не было!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. ...И тогда бьются. А вернее, сражаются. Нет, еще иначе, вступают в единоборство. Начинается испытание - кто сильнее. Не только физически. Также и психически, и даже умственно, то есть - у кого из них быстрее реакция, выше сообразительность, способность владеть собой, тоньше тактика и сильнее воля к победе. А уж если они вступили в единоборство, это означает, что борьба идет в соответствии с определенными правилами, которые никто не может преступить. И если один из них эти правила нарушит, то подвергнется дисквалификации, то есть проиграет.
      ЗУБАТЫЙ (с глуповатой усмешкой, ничего не поняв). Э, чего там...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не буду скрывать, что с удовольствием свернул бы вам голову, переломал руки и ноги, а потом повырывал бы их, выбил зубы, продырявил живот, разбил морду, а потом целиком всего закопал бы и еще землю притоптал. Но лично, а не заочно, собственными руками, сейчас, здесь!
      ЗУБАТЫЙ. Хе-хе...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чего ты смеешься, ты...
      ЗУБАТЫЙ. Так вы же не можете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему не могу?
      ЗУБАТЫЙ (радостно). Потому что нога сломана.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Факт.
      ЗУБАТЫЙ. Вы, товарищ начальник, можете только донести.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Могу.
      Пауза.
      ЗУБАТЫЙ (с беспокойством). И донесете?
      Захедринский отворачивается лицом к стене, спиной к Зубатому.
      (Вставая со стула.) Вы донесете?
      Пауза.
      ЧЕЛЬЦОВ (входит с левой стороны с бутылкой "уксусной воды", куском марли и бинтом; останавливается над Захедринским). Товарищ начальник...
      Захедринский не реагирует.
      Товарищ начальник!
      Захедринский не реагирует.
      Перевязка.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (переворачивается и ложится навзничь). Закройте шторы, мне свет глаза режет.
      Чельцов закрывает занавес на балконных дверях.
      На сцене полумрак.
      ЧЕЛЬЦОВ (смочив марлю "уксусной водой", накладывает ее на ногу Захедринского). Это только пока, на время, чтобы не распухала. А если сломана, без доктора не обойтись.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кажется, сломана.
      ЧЕЛЬЦОВ (бинтует ногу). Ходить сможете?
      Захедринский пытается встать, но тут же падает на диван.
      Нужно идти за доктором. (Встает и собирается выйти направо.)
      ЗУБАТЫЙ. Я схожу!
      ЧЕЛЬЦОВ. Знаете, где его найти?
      Обогнув Чельцова, Зубатый выбегает направо.
      (Глядя вслед выбегающему Зубатому.) Полетел как говно с самолета.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Александр Иванович...
      ЧЕЛЬЦОВ (глядя, как Зубатый выходит). Что, Иван Николаевич?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам не попадалась товарищ Татьяна?
      ЧЕЛЬЦОВ. Нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, может, поищете ее...
      Пауза. Чельцов продолжает смотреть в сторону правого выхода.
      Сделаете это для меня?
      ЧЕЛЬЦОВ. Знаете что, Иван Николаевич? Я, наверное, лучше за ним пойду.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зачем?
      ЧЕЛЬЦОВ. Не нравится мне этот ваш Зубатый.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Обыкновенный. Если случайно ее встретите...
      ЧЕЛЬЦОВ (прерывает Захедринского). Вам ничего не нужно?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Спасибо, нет. Возможно, в саду или еще где-нибудь...
      ЧЕЛЬЦОВ. Может, вам воды подать?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, не нужно. Или на пляже...
      ЧЕЛЬЦОВ. Я скоро вернусь. (Направляется к правому выходу.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Александр Иванович!
      Чельцов выходит направо. Захедринский встает с дивана, едва не падает, но превозмогает боль. Цепляясь за стены, с трудом передвигается к правому выходу, поспешность позволяет ему перебороть физическое страдание. Добирается почти до самого выхода за кулису.
      И если где-нибудь встретите, скажите ей... (Прислушивается, но Чельцов уже вышел из дома.)
      Пауза.
      Захедринский возвращается назад. Теперь он уже не спешит. Добравшись до дивана, ложится в том же положении, что прежде.
      Лежит навзничь, заложив руки за голову. Смотрит в потолок. Закрывает глаза.
      Продолжительная пауза.
      В проеме балконного занавеса появляется голова Сейкина в офицерской фуражке.
      Пауза.
      Голова поворачивается вправо (то есть влево, с позиции зрителей), затем влево, как бы желая сориентироваться в ситуации. Смотрит в сторону Захедринского.
      Пауза.
      Из-за штор (малого занавеса) выходит Петр Алексеевич Сейкин в полной форме офицера царской армии, включая ремень и фуражку, но без сабли. Подмышкой держит лошадиный череп. Возраст Сейкина и внешний вид те же, что в I акте. Осторожно, чтобы не разбудить Захедринского, который предположительно спит, Сейкин подходит к дивану и наклоняется над неподвижным Захедринским. Некоторое время остается в таком положении. Затем отворачивается и бесшумно садится на стул перед письменным столом, спиной к фигуре Ленина, лицом к Захедринскому. Лошадиный череп кладет на колени. Сидит неподвижно.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (открывает глаза и приподнимается на локте). Кто здесь?
      СЕЙКИН. Это я.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто - я?
      СЕЙКИН. Сейкин. Петр Алексеевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А-а-а, добро пожаловать!
      СЕЙКИН. Здравствуйте, Иван Николаевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что вы, как вам живется?
      Сейкин не отвечает.
      Столько лет, столько лет... Как здоровье?
      Сейкин не отвечает.
      Извините, что не встаю, но сами видите (Указывает на забинтованную ногу.)
      Сейкин утвердительно кивает.
      Издалека прибыли?
      СЕЙКИН. Издалека.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мы здесь все издалека, хоть и на том же самом месте. Вы бы здесь ничего не узнали, все теперь по-другому.
      СЕЙКИН. Ну, не все.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Справедливо, кое-что не изменилось.
      СЕЙКИН. Кое-что - нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы об этом можете знать. (Вдруг обеспокоенно.) Почему вы так говорите...
      СЕЙКИН. Чувства не меняются.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Даже у вас?
      СЕЙКИН. Даже у нас.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (еще более беспокойно). Зачем вы пришли...
      СЕЙКИН. Вас навестить.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мило с вашей стороны, Петр Алексеевич, очень мило. Я ведь не был с вами слишком любезен.
      СЕЙКИН. Да и я с вами тоже.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И вы на меня не в обиде?
      СЕЙКИН. За нелюбезность - нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. За что же тогда?
      СЕЙКИН. Вы хотели спросить: за кого.
      Захедринский падает на изголовье дивана, смотрит в потолок.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вы же могли на ней жениться.
      СЕЙКИН. Мог.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Она согласилась.
      СЕЙКИН. Согласилась.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда за из-за чего вам на меня обижаться?
      СЕЙКИН. Я не в обиде за прежнее, я в обиде за то, что стало потом.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Потом вас в некотором смысле уже не было.
      СЕЙКИН. Это правда.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А теперь вас нет в еще большей степени...
      СЕЙКИН. Тоже верно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В таком случае - неправда, что у вас есть повод быть на меня в обиде.
      СЕЙКИН. Неправда.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда из-за чего?
      СЕЙКИН. Что поделаешь, Иван Николаевич, правды нет, меня нет, а обида есть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И чего вам от меня нужно...
      СЕЙКИН. Не пугайтесь, я к вам только поболтать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (с облегчением). Ну что ж, чудесно, можем и поболтать. Мне ведь тоже не с кем.
      СЕЙКИН. Но тут же полно людей.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какие там люди. Люди были, и людей не стало. Вам, собственно, очень повезло.
      СЕЙКИН. Мне?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ушли вовремя. Разрешите спросить, что это у вас?
      СЕЙКИН. Что?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да вот это - зубастое. (Указывает на оскаленные зубы лошадиного черепа.)
      СЕЙКИН. Приятель.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Немного странный...
      СЕЙКИН. Более, чем приятель, лучший приятель, задушевный друг. Мы были вместе у Врангеля. До самого конца. Он ни разу меня не подвел.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. До самого конца?
      СЕЙКИН. И теперь я никогда с ним не расстаюсь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, так и нужно, если друг. Но если уж мы заговорили об обиде...
      СЕЙКИН. Чего уж вспоминать, Иван Николаевич, все кончилось. Виноват был я.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. ...То, скорее, я мог бы хранить обиду на вас.
      СЕЙКИН. Ну и как - сохранили?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сохранил.
      СЕЙКИН. До сих пор? Но это же было несерьезно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для вас несерьезно. Но для Татьяны... Именно за это я и в обиде на вас.
      СЕЙКИН. Ерунду говорите, Иван Николаевич. Вы бы предпочли, чтобы и для меня было важно то, что было важно для нее?
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы правы. Вообще-то нет.
      СЕЙКИН. Ну вот, сами видите, что все это ерунда.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Собственно говоря, обиды на вас во мне уже нет. Теперь я в обиде на некоего Зубатого.
      СЕЙКИН. Зубатый? Не знаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я же сказал, что вам повезло.
      СЕЙКИН. И что это за тип?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не будем о нем.
      Пауза.
      Может, вы знаете, где она сейчас?
      СЕЙКИН. Знаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (приподнимается с дивана настолько резко, что тревожит больную ногу, невольно кривится от боли, но не обращает на нее внимания). Где!
      СЕЙКИН. Зачем вам это знать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как это - зачем!
      СЕЙКИН. Непременно хотите?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (поднимаясь и садясь на диване, опустив ноги на пол). Хочу!
      СЕЙКИН. Действительно хотите?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы со мной не играйте.
      СЕЙКИН. Ну, если вам действительно этого хочется...
      Он встает, кладет лошадиный череп на стул, передней стороной к Захедринскому, идет к выходу на балкон, останавливается около его левой стороны и тянет за шнур занавеса.
      Занавес расходится на две стороны. Открывается сцена из "Сна в летнюю ночь" Шекспира. Татьяна в роли Титании, Зубатый в роли ткача Основы. Татьяна в красивом и фантастичном костюме Титании, в значительной степени демонстрирующем ее прелести. Зубатый-Основа в том же виде, как мы его видели в последний раз: в черном, цельном купальном костюме начала века, закрывающем почти все тело, на бретельках, со штанинами до половины голени, на голове черная, резиновая шапочка для купания, закрывающая уши и лоб и застегнутая под подбородком.
      Необходимо, чтобы исчезло все, что прежде просматривалось через выход на балкон: балюстрада, верхушки кипарисов, морской горизонт. Должно создаваться впечатление, что сцена разыгрывается не на балконе, но совершенно в ином измерении, в неопределенном пространстве.
      Эта малая сцена ярко освещена. Татьяна-Титания лежит на условной лесной лужайке, среди цветов. Зубатый-Основа наклоняется над ней. Вокруг них лес, представленный несколькими элементами.
      Татьяна-Титания просыпается.
      ТАТЬЯНА.
      О, что за ангел пробудил меня
      Среди цветов?
      ЗУБАТЫЙ.
      Щегленок, зяблик, воробей,
      Кукушка с песнею своей,
      Которую слышат многие, но каждый делает вид,
      Что не ему кукует она о том, чем занимается его жена.
      Да и то правда: кто захочет обращать внимание на глупую птицу?
      ТАТЬЯНА.
      Прошу, прекрасный смертный, спой еще!
      Твой голос мне чарует слух, твой образ
      Пленяет взор. Достоинства твои
      Меня невольно вынуждают сразу
      Сказать, поклясться, что тебя люблю я!
      Захедринский с трудом, но забывая о боли, поднимается с дивана.
      ЗУБАТЫЙ. Сударыня, у вас для этого не очень-то много резону.
      А впрочем, любовь с рассудком редко живут в ладу.
      Но, что бы ни случилось, оказии надо не упустить.
      ТАТЬЯНА. Ты так же мудр, как и хорош собой!
      ЗУБАТЫЙ. Ну, это, положим, преувеличение.
      Но будь у меня достаточно смекалки, чтобы выбраться из этого леса,
      Вот бы с меня и хватило.
      ТАТЬЯНА.
      Покинуть лес!... Не думай и пытаться.
      Желай иль нет - ты должен здесь остаться.
      Могуществом я высшая из фей.
      Весна всегда царит в стране моей.
      Тебя люблю я. Следуй же за мной!
      Захедринский идет к правому краю балкона-сцены. Опирается на него правой рукой и продолжает смотреть представление.
      К тебе приставлю эльфов легкий рой,
      Чтоб жемчуг доставать тебе со дна,
      Баюкать средь цветов во время сна.
      Я изменю твой грубый смертный прах:
      Как эльф витать ты будешь в облаках.[7]
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (кричит). Хватит!
      Актеры прерывают игру и выжидательно смотрят в зрительный зал.
      СЕЙКИН. Что с вами, Иван Николаевич...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (хромая, постоянно теряя равновесие и восстанавливая его, забыв о физическом страдании, идет налево вдоль малой сцены; останавливается перед Сейкиным, опершись правой рукой о стену). Ты зачем пришел? Мстить?
      СЕЙКИН. Да вы что... Неужели вам не понравилось?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ты - мерзкий Яго!
      СЕЙКИН. Это уже из другой пьесы.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да я тебе... я тебе...
      СЕЙКИН. Ну, что - ты мне?
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (спокойно). Нет, ничего. Против тебя я бессилен. (В порыве бешенства ударяет кулаком по стене.) Аууу! (Ударил слишком сильно и поранил руку.)
      СЕЙКИН. Возьмите себя в руки, Иван Николаевич. Если дело и дальше так пойдет, вы всего себя искалечите.
      ЗУБАТЫЙ. Можно продолжать?
      СЕЙКИН. Пожалуйста, но дайте другой фрагмент. Этот товарищу начальнику не понравился.
      Малый занавес закрывается сам собой.
      Захедринский отходит направо и падает на диван.
      СЕЙКИН (подходя к нему). Что с вами?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Воды!
      Сейкин идет налево и наливает в стакан воду из графина. Иными словами. делает вид, что наливает, поскольку воды в графине нет. Захедринский берет стакан и с жадностью подносит его ко рту. Начинает пить, но замечает, что не пьет. Пытается пить снова, запрокидывая голову назад, но убеждается, что утолить жажду он не может. Разглядывает стакан, переворачивает его вверх дном. Стакан действительно пуст. Возвращает стакан Сейкину.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какая-то сухая.
      СЕЙКИН (слащаво). Что - сухая, Иван Николаевич?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Эта вода.
      СЕЙКИН. Сухая вода - самая полезная. (Относит стакан и ставит его на стол.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам не следовало проделывать со мной подобные фокусы.
      СЕЙКИН (слащаво). Какие, товарищ начальник?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это, с Зубатым.
      СЕЙКИН (подходит к Захедринскому и останавливается перед ним). И еще с кем?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я знал, что вы человек несимпатичный, но не думал, что такой негодяй.
      СЕЙКИН. Ах, это со мной случается лишь изредка.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Показывать мне такое...
      СЕЙКИН. Сами пожелали посмотреть.
      За малым занавесом звучит гонг.
      Сейкин занимает место справа, в изножье дивана. Опершись о стену, он будет смотреть на малую сцену как театральный зритель. Стена скошенная, так что он не перекроет ни актеров, ни Захедринского.
      Сцена из "Отелло". В роли Дездемоны Лили Карловна Вольф. Она лежит в ночной рубашке на кровати. Костюм театральный, но прическа та же, что прежде, с челкой и прядями, закрученными на щеки. С левой стороны малой сцены входит Рудольф Рудольфович Вольф в роли Отелло. На его голове тюрбан, костюм театральный, на тунике те же награды, что прежде.
      ЛИЛИ.
      Отелло, это ты?
      ВОЛЬФ.
      Да, Дездемона.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вполголоса). Но это же не для меня, это для вас.
      СЕЙКИН (вполголоса). Вы уверены?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну... Возможно, и для меня, только не в этом составе.
      ЛИЛИ.
      Ты ляжешь, мой синьор?
      ВОЛЬФ.
      Ты помолилась на ночь, Дездемона?
      ЛИЛИ.
      Да, мой синьор.
      ВОЛЬФ.
      Когда ты знаешь за собою грех,
      Непримиренный с милостью небесной,
      Покайся в нем сейчас же.
      ЛИЛИ.
      Мой синьор,
      Что это значит?
      ВОЛЬФ.
      Слышишь? Торопись.
      Я отойду. Мне тяжко убивать
      Твой неготовый дух. Избави Боже,
      Чтоб я убийцей стал твоей души.
      ЛИЛИ.
      Ты говоришь - убить?
      ВОЛЬФ.
      Да, я сказал!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (сложив ладони рупором, кричит). Рельсы!
      ВОЛЬФ (прерывая игру, к Захедринскому). Прошу не мешать актеру!
      СЕЙКИН. Оставьте его, я тоже не люблю этого инженера, но он меня иногда выручает.
      Актеры продолжают играть.
      ЛИЛИ.
      Святое небо, сжалься надо мной!
      ВОЛЬФ.
      Аминь, всем сердцем!
      ЛИЛИ.
      Раз ты так сказал,
      Ведь ты же не убьешь меня.
      ВОЛЬФ.
      О-о!
      ЛИЛИ.
      И все же я боюсь тебя. Ты страшен,
      Когда вот так ворочаешь глазами.
      Чего бояться, я сама не знаю,
      Раз нет за мной вины; но я боюсь.
      ВОЛЬФ.
      Помысли о твоих грехах.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Только без намеков!
      ВОЛЬФ (прерывая игру, к Сейкину). Товарищ директор, что здесь происходит!
      СЕЙКИН. Продолжайте играть.
      Актеры продолжают играть.
      ЛИЛИ.
      Мой грех - любовь к тебе.
      ВОЛЬФ.
      За это ты умрешь.
      ЛИЛИ.
      Смерть, убивая за любовь, преступна.
      Как ты кусаешь нижнюю губу!
      Твой облик искажен кровавой злобой.
      Я чувствую беду, но верю, верю
      Она грозит не мне.
      ВОЛЬФ.
      Молчи! Довольно.
      ЛИЛИ.
      Молчу, но что случилось?
      ВОЛЬФ.
      Мой платок,
      Заветный дар тебе, ты подарила
      Микеле Кассьо.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какой еще платок?
      ЛИЛИ.
      Нет, клянусь душой!
      Пошли за ним, спроси его.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно!
      ВОЛЬФ.
      Не лги,
      Не лги, красотка: ты на смертном ложе.
      ЛИЛИ.
      Да, но умру не скоро.
      ВОЛЬФ.
      Нет, сейчас же.
      Поэтому признай свой грех открыто.
      Ты, с клятвой отрицая слог за слогом,
      Не отвратишь, не сломишь убежденья,
      Которым я истерзан. Ты умрешь.
      ЛИЛИ.
      Так сжалься, Боже, сжалься! (Плачет.)
      ВОЛЬФ.
      Шлюха!
      Ты предо мною слезы льешь по нем? (Указывает на Захедринского.)
      Сейкин отрывается от стены и внимательно разглядывает Захедринского. Вольф-Отелло замирает, направив на Захедринского указательный палец.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. О чем это он?
      Сейкин перестает смотреть на Захедринского и возвращается к роли зрителя, снова опершись о стену.
      Актеры продолжают играть.
      ЛИЛИ.
      О, прогони меня, но дай мне жить!
      ВОЛЬФ.
      Сгинь, шлюха!
      ЛИЛИ.
      Убей хоть завтра! Дай пожить сегодня!
      ВОЛЬФ.
      Ты борешься...
      ЛИЛИ.
      Хоть полчаса!
      ВОЛЬФ.
      Я начал, я и кончу.
      ЛИЛИ.
      О, дай прочесть мне хоть молитву!
      ВОЛЬФ.
      Поздно. (Начинает ее душить.)[8]
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает с дивана, насколько это возможно в его состоянии). Отпусти ее, хам!
      ВОЛЬФ (переставая душить). Я не могу работать в подобных условиях!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так не работай, скотина!
      ВОЛЬФ. Прошу не оскорблять меня!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас я тебе покажу - оскорблять! (C угрожающим видом двигается к нему.)
      ВОЛЬФ (отступая, задом к левой кулисе малой сцены). Я дам ход этому делу!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не успеешь, сексот!
      СЕЙКИН. Что за манеры для сотрудника, ответственного за культуру, товарищ начальник. Как бы среагировал на ваше поведение товарищ Чапаев.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нас.... мне на товарища Чапаева!
      СЕЙКИН. На кого?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (опомнившись). Ну, на него, может, и нет.
      Занавес малой сцены самостоятельно закрывается.
      СЕЙКИН. Не понимаю, для чего вы сорвали представление, товарищ Захедринский. Ведь ревность - именно ваша тема.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Всему есть предел, Петр Алексеевич. Да, я могу ревновать, страдать, устраивать сцены, но чтобы душить? Нет, это не по мне.
      СЕЙКИН. Вы, Иван Николаевич, обнаруживаете слабость в подобных делах. А идти нужно до конца.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Возможно, это вы слабы, но не я. А если уж речь зашла о том, что идти следует до конца, то именно вам лучше бы помолчать. Хороши вы были в первом акте.
      СЕЙКИН. В каком еще первом?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сразу после того, как сделали предложение Лилиане Карловне. Ничего не скажешь, красивый у вас был вид.
      Сейкин молчит.
      И характер свой прекрасный показали.
      СЕЙКИН. Я должен был явиться в гарнизон.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Без невесты?
      СЕЙКИН. Я собирался вернуться за ней.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и как-то так не вернулись.
      Пауза.
      СЕЙКИН. Мне что-то начинает казаться, что ту сцену мы закончим.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какую, с вашим предложением? А стоило бы.
      СЕЙКИН. Нет, из "Отелло".
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ага, понятно, следует идти до конца, да?
      СЕЙКИН. Именно потому.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но актеры-то ушли.
      СЕЙКИН. Ничего, закончим сами.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И я не ваша Дездемона.
      СЕЙКИН. Обойдемся без нее. (Поднимает руки, растопыривает пальцы и шевелит ими, попеременно делает гимнастику, массирует.)
      Захедринский отступает, двигаясь неловко из-за больной ноги. Сейкин идет за ним.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да вы что, Петр Алексеевич...
      СЕЙКИН. А то самое, мой дорогой, то, что и было.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (отступая). Вы же сказали, что зла на меня не держите...
      СЕЙКИН. Не держал, но возникли новые обстоятельства.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (переставая отступать, так как уже касается ногами дивана). Какие обстоятельства...
      Сейкин быстро достает косынку из кармана халата Захедринского.
      Это недоразумение!
      Сейкин отбрасывает косынку, хватает Захедринского за горло и опрокидывает на диван.
      ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА (из-за правой кулисы). Иван Николаевич!. (Ближе.) Иван Николаевич!
      Сейкин перестает душить Захедринского, берет под мышку лошадиный череп и исчезает в проеме малого занавеса.
      С правой стороны вбегает Чельцов.
      ЧЕЛЬЦОВ. Иван Николаевич... (Переводя дыхание.) Я так спешил, но... Иван Николаевич, вы где?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (лежа на диване). Здесь.
      ЧЕЛЬЦОВ. А, слава Богу, я уж подумал, с вами что случилось.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Дурной сон приснился.
      ЧЕЛЬЦОВ. Все из-за ноги. А новости плохие, доктора не будет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зубатый ему не сказал?
      ЧЕЛЬЦОВ. Зубатый? Он к доктору вовсе не ходил.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А куда?
      ЧЕЛЬЦОВ. Доносить.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рассказывайте.
      ЧЕЛЬЦОВ. Как я за ним увязался, он поначалу шел прямо, а потом смотрю сворачивает. Ну, думаю: "Ага!" Но ничего, думаю, может, он свернул, чтобы пойти другой дорогой. И только когда он опять свернул, а потом немного прошел прямо и вошел...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда вошел?
      ЧЕЛЬЦОВ. Лучше не называть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Откуда вы знаете, что он там делал?
      ЧЕЛЬЦОВ. А я зашел через сад, окно было открыто, ну я все и слышал.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вас никто не заметил?
      ЧЕЛЬЦОВ. Так ночь уже...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Донес...
      ЧЕЛЬЦОВ. Он на вас донес, что вы не донесли на него. Это правда, что вы не донесли?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не успел.
      ЧЕЛЬЦОВ. А надо бы, надо... Теперь-то уже поздно. Ну, я тогда опять садом, потом бегом через бульвар и сюда. Только вот по дороге... (Достает из-за пазухи поллитровую бутылку водки и ставит ее на пол, возле изголовья дивана.) Для вас.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это по какому же поводу?
      ЧЕЛЬЦОВ. Пока ждете. Пригодится.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Награди вас Бог.
      ЧЕЛЬЦОВ. Ох, беда, Иван Николаевич, почему не вы оказались первым.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не получилось.
      ЧЕЛЬЦОВ. Не донести, это же тяжкий грех.
      Пауза.
      Ну, тогда... Вы уж не гневайтесь, Иван Николаевич, но я лучше пойду.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно.
      ЧЕЛЬЦОВ. Может, вам еще чего нужно?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, больше я уже ни в чем не нуждаюсь.
      Чельцов идет налево.
      Может, только...
      Чельцов останавливается.
      Откройте, пожалуйста, окно, душно что-то.
      Чельцов, потянув за шнур, раздвигает малый занавес (шторы). Балюстрада и верхушки кипарисов снова там же, где они были перед показом сцен из "Сна в летнюю ночь" и " Отелло". Разница лишь в том, что теперь глубокая ночь и верхушки кипарисов выделяются на фоне ночного неба.
      ЧЕЛЬЦОВ. И еще, Иван Николаевич: я вам ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Понимаете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не беспокойтесь, Александр Иванович.
      Чельцов идет налево.
      И спасибо вам за все.
      ЧЕЛЬЦОВ. За что? Мы и знакомы-то не были. (Выходит налево.)
      Пауза.
      Захедринский в задумчивости сидит на диване, глядя перед собой. Немного спустя замечает косынку, лежащую на полу. Встает, поднимает косынку и прячет ее в карман халата.
      Берет с пола бутылку водки, идет к письменному столу, садится на стул напротив Ленина.
      Вышибает пробку из бутылки.
      Салютует бутылкой Ленину и подносит горлышко ко рту.
      Пьет, с каждым глотком все больше запрокидывая голову назад.
      Занавес начинает закрываться. Когда Захедринский максимально запрокидывает голову, а бутылка приобретает вертикальное положение, занавес полностью закрывается.
      АКТ III.
      АРХИТЕКТУРА И ОБОРУДОВАНИЕ СЦЕНЫ
      Вдоль всей сцены тянется приморская набережная. Линия горизонта и линия набережной.
      Посередине - церковь, вернее плоский макет церкви. Макет установлен близко к краю набережной, параллельно ей, по центру относительно обеих кулис, Между макетом и краем набережной должен оставаться проход, достаточный для двух человек, идущих рядом. Фасад (контур) церкви представляет собой прямоугольник, вытянутый вверх. Над фасадом три церковных купола, центральный из которых крупнее и выше двух остальных. На куполах православные кресты, сверкающие золотом. Церковь расписана в сказочно-ярких, ярмарочных тонах. В прямоугольнике фасада - высокая, сводчатая арка входа. Таким образом весь фасад и является, собственно, аркой. В проеме арки видны линии горизонта и набережной. Море, горизонт и линия набережной, проходящие вдоль всей сцены, прерываются только церковью, а точнее - церковью справа и слева от вырезанной в ней арки, продолжаясь в ее проеме. Макет плоский, и арка не имеет собственной глубины.
      Слева от церкви полная луна огромных размеров. Ночь очень светлая. Вся сцена погружена в магически интенсивный, сюрреалистический лунный свет. Рассеянное серебро. Море - светлая синева, пронизанная серебром. Небо темно-сапфировое. Вся набережная беловато каменная, с оттенком светлого гранита.
      Между церковью и левой и правой кулисами, приблизительно на половине расстояния между краем набережной и рампой, параллельно линии набережной, стоят две скамьи без спинок, одна слева, другая справа от церкви. Обе скамьи из черного мрамора. Справа от левой скамьи, на половине расстояния между скамьей и церковью, но ближе к авансцене, чем обе скамьи, - классический шезлонг, выкрашенный белой краской. Продолжением шезлонга служит табурет, также белый. Сейчас он используется как подставка для ног. Рядом с шезлонгом низкий, белый столик. На столике находятся следующие предметы:
      1. Большая пластиковая бутылка кока-колы, без колпачка.
      2. Открытая коробка сигар.
      3. Золотая зажигалка.
      4. Большая белая пепельница (в виде крупной фаянсовой
      миски).
      5. Полевой бинокль без футляра, с ремнем для того, чтобы
      вешать бинокль на шею или на плечо.
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦ
      III акта в порядке их появления на сцене
      ПЕТЯ
      ЛИЛИ КАРЛОВНА ВОЛЬФ
      РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ
      АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА БАТЮШКОВА
      ПЕРВЫЙ
      ВТОРОЙ
      ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ
      ГЕНЕРАЛ
      ОБОРОТЕНЬ
      1-й МАТРОС
      2-й МАТРОС
      ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ
      АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ
      МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА
      ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН
      ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА
      ДЕЙСТВИЕ
      Занавес поднимается.
      На шезлонге сидит, положив ноги на табурет, молодой мужчина в костюме звезды рок-н-ролла раннего периода, из ткани, переливающейся серебристо-золотистым блеском. Покрой жакета должен быть таким, чтобы актер мог свободно подвернуть рукава до локтей. Жакет спереди открытый, либо расстегнутый, либо легко расстегиваемый. Прическа под Элвиса Пресли, сзади "утиный хвост", спереди надо лбом волна по-славянски белокурых волос. Темные очки в белой пластмассовой оправе. На ногах эффектные, "барочные" кроссовки. Он курит большую сигару, ритмично, через равные промежутки времени, выпуская клубы дыма (если актер-курильщик сумеет).
      На скамье справа кто-то спит, вытянув ноги в сторону церкви. Голова прикрыта газетой (русской). Видны ноги в стоптанных валенках, ватные брюки и телогрейка. Все серо-бурого, землистого цвета.
      Пауза.
      Доносятся хлопки, подобие аплодисментов, короткими, неравномерными сериями, затем одиночные.
      Пауза.
      С правой стороны медленным, прогулочным шагом входят двое старых людей в костюмах 1910 года. Одеты изысканно, как люди из высшего общества. Это Вольф и Лили Карловна. Лили идет ближе к авансцене, слева от Вольфа. Она ведет несколько беспомощного Вольфа под руку. Тот опирается на трость, что была у него в I акте. Подойдя все тем же размеренным шагом к мужчине на шезлонге, останавливаются. Вольф приподнимает шляпу.
      ЛИЛИ. Извините, господин...
      Молодой человек выпускает клуб сигарного дыма.
      Извините, товарищ...
      Молодой человек выпускает клуб сигарного дыма.
      Do you speak english?[9]
      МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Меня зовут Петр.
      ЛИЛИ. Который теперь час?
      Петя кладет сигару на пепельницу и подворачивает левый рукав до самого локтя. На его руке несколько часов самого разнообразного вида на блестящих браслетах. Все часы современные - с измерителями кровяного давления, альтиметрами, секундомерами, калькуляторами и т.п.
      Петя опускает левый рукав и подворачивает правый рукав до самого локтя. На правой руке также несколько часов на блестящих браслетах.
      Опускает правый рукав и сует руку во внутренний карман. Достает золотые, старинные карманные часы на золотой цепочке. Открывает крышку часов.
      Смотрит на часы.
      Закрывает крышку часов, убирает их во внутренний карман.
      ПЕТЯ. Одиннадцать.
      ЛИЛИ. Большое спасибо, мистер.
      Лили и Вольф выходят налево тем же спокойным, прогулочным шагом.
      Петя снова берет сигару, выпускает клуб дыма.
      Спящий на скамейке мужчина беспокойно ворочается во сне, шелестит газетой, закрывающей голову. Затем снова замирает и продолжает спать.
      Доносятся хлопки, сериями и одиночные.
      С правой стороны входит Анастасия Петровна Батюшкова, она совсем старенькая. Одета бедно, на голове платок, внешность простенькой бабушки. На спине несет узел. Медленно идет налево. Дойдя до Пети, останавливается. Снимает со спины узел, развязывает его. Достает из узла самовар, тот самый, что она выносила на сцену в I акте.
      АНАСТАСИЯ. Не купите?
      Петя отрицательно крутит головой, куря сигару.
      Настоящий.
      Петя отрицательно крутит головой.
      Недорого.
      Петя отрицательно крутит головой. Анастасия убирает самовар в узел. Завязывает его и закидывает за спину. Медленно идет. Выходит налево.
      Доносятся хлопки, сериями и одиночные.
      С левой стороны входят двое мужчин со стремянкой. Оба квадратные, широкоплечие, походят на типичных телохранителей эпохи Сталина. Одеты одинаково в черные костюмы советского покроя начала пятидесятых годов. Широкие, мешковатые брюки, квадратные двубортные пиджаки, белые рубахи со свисающими остроконечными уголками воротников, широкие галстуки, черные, до блеска начищенные ботинки.
      Петя не обращает на них внимания.
      Мужчины подходят к макету церкви. Ставят стремянку справа от арки. Первый залезает на стремянку, достает из кармана молоток, гвоздь и начинает забивать гвоздь справа сверху от свода арки. Второй придерживает стремянку.
      После нескольких ударов молотка спящий на скамье мужчина начинает просыпаться. Сначала шевелится голова под газетой, а когда раздается следующий - более громкий, энергичный - удар молотка, он резко садится, поднявшись рывком, но ноги по-прежнему лежат на скамье. Газета падает с его лица. Это Иван Николаевич Захедринский.
      Он выглядит значительно старше. Не по возрасту, - поскольку ему, как в I и II актах, около пятидесяти лет, - но по внешнему виду. Он кажется старше потому, что очень изнурен. Бакенбарды совершенно белые, на лице, несколько дней не бритом, седая щетина, волосы длинные, нестриженые, неряшливые и тоже седые.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (к мужчине на стремянке, тоном, которым отгоняют собаку). А не пошел бы ты!...
      Мужчина на стремянке оборачивается к Захедринскому, с молотком в руке. Стоящий под стремянкой Второй также проявляет интерес.
      Петя выпускает клуб дыма, не обращая внимания на происходящее.
      Поспать не дадут, сукины дети.
      Мужчина с молотком в руке не спеша спускается со стремянки.
      Захедринский садится на скамье, опустив ноги на землю. На обоих мужчин больше внимания не обращает.
      Первый спустился со стремянки и медленно приближается к Захедринскому. Второй следует за ним. Останавливаются перед Захедринским, который между тем потягивается, зевает и чешет под мышками, не обращая на них внимания.
      ПЕРВЫЙ. Знаешь его?
      Второй отрицательно крутит головой.
      Что ж, придется познакомиться. (Наступает Захедринскому на ногу.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (медленно вставая). Ты чего?
      ПЕРВЫЙ. Вот мой друг желает с тобой познакомиться.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Передай, что мне его рожа не нравится.
      ПЕРВЫЙ (ко Второму). Слыхал?
      ВТОРОЙ. Не-а. Может он повторит?
      ПЕРВЫЙ (к Захедринскому). Мой друг желает, чтобы ты повторил.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Передай, что мне не хочется.
      ПЕРВЫЙ (передавая молоток Второму). Первым будешь?
      Второй берет у Первого молоток и приближается к Захедринскому.
      Петя кладет сигару в пепельницу и резко свистит на пальцах. Первый и Второй поворачиваются к нему.
      ПЕТЯ. Идите-ка сюда.
      Первый и Второй подходят к Пете. Тот указывает на церковь.
      Займитесь делом.
      Первый и Второй оглядываются на Захедринского.
      Петя встает с шезлонга.
      Я что сказал.
      Первый и Второй возвращаются к стремянке. Устанавливают ее слева от арки.
      Петя долго и педантично гасит сигару в пепельнице.
      Первый влезает на стремянку, Второй подает ему молоток и держит стремянку. Первый достает из карма на гвоздь и тремя ударами молотка забивает его в стену на уровне первого гвоздя.
      Петя достает из кармана расческу и причесывается.
      Первый начинает спускаться со стремянки.
      Петя убирает расческу в карман и начинает медленно идти к Захедринскому.
      Первый снова влезает на самый верх стремянки, чтобы лучше видеть то, что сейчас произойдет.
      Петя останавливается перед Захедринским.
      Пауза.
      Второй влезает на стремянку, чтобы лучше видеть.
      Петя снимает темные очки и прячет их в карман.
      Смотрит на Захедринского, Захедринский на Петю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (начинает петь, негромко).
      По железной дороге...
      ПЕТЯ (подхватывает).
      Шел петух кривоногий...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (продолжает, громко).
      А за ним восемнадцать цыплят...
      ПЕТЯ и ЗАХЕДРИНСКИЙ (вместе, в полный голос, все более живо).
      Он зашел в ресторанчик,
      Чекалдыкнул стаканчик
      И еще восемнадцать подряд.[10]
      ПЕТЯ (радостно, "не веря собственным глазам"). Дядя Ваня! (Раскрывает объятия.)
      Захедринский также. Они бросаются друг к другу, обнимаются, хлопают друг друга по спине.
      Петя отступает от Захедринского и смотрит на него так, словно не может наглядеться.
      Ну как вы, откуда...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. С северов.
      ПЕТЯ. А мы-то уж думали...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже думал.
      ПЕТЯ. Но зато живой?!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Похоже на то.
      ПЕТЯ. Здоровый?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. С этим хуже.
      ПЕТЯ. Вот мама-то обрадуется!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (указывая на тех, что стоят на стремянке). Твои тараканы?
      ПЕТЯ. А-а, нормальные подонки.
      Захедринский оборачивается к стоящим на стремянке, сгибает правую руку в локте, а ладонью левой руки ударяет по правому бицепсу. Двое на стремянке делают вид, что ничего не заметили.
      Пойдемте, дядя Ваня, встречу положено обмыть.
      Идут налево, к столику. Петя отставляет табурет от шезлонга, теперь он будет служить не как подножие, а как место для сидения. Захедринский вытягивается на шезлонге. Петя берет со столика бутылку кока-колы и замечает, что двое на стремянке продолжают на них смотреть.
      Вон отсюда!
      Двое быстро спускаются со стремянки, становятся рядом и по-военному отдают честь Пете. Затем складывают стремянку и бегом выносят ее налево. Петя садится на табурет и передает бутылку кока-колы Захедринскому.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что это?
      ПЕТЯ. А вы, дядя, попробуйте.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (пьет из бутылки). А что, ничего... Только зачем подкрашено? (Отдает бутылку Пете.)
      ПЕТЯ. Пятьдесят на пятьдесят. (Пьет из бутылки.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве чистый спирт нельзя?
      ПЕТЯ. Теперь уже нет. Европа. (Пьет из бутылки.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Понятно. Дешевле получается.
      ПЕТЯ. Для меня цена роли не играет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А в Европе цена - главное.
      ПЕТЯ. Сейчас я вам кое-что покажу. (Ставит бутылку на столик и достает из кармана несколько стодолларовых банкнот, держит их веером; берет со стола зажигалку и поджигает деньги.)
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает с шезлонга). Петя!
      ПЕТЯ. Для меня баксы - вот, смотрите!
      Оба смотрят на горящие деньги. Петя с гордостью, Захедринский с ужасом.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пусть бы хоть рубли, а то ведь доллары!?
      ПЕТЯ. Рубли лучше горят, только копоти больше.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но... И не жалко тебе?
      ПЕТЯ. У меня этого добра хватает.
      Когда Петя уже не в состоянии держать в руке горящие банкноты, он кладет их в пепельницу. Деньги горят в пепельнице как факел.
      Пауза.
      ПЕТЯ (разгребает догорающий пепел). Вот и все.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (садится на шезлонг, все еще под впечатлением от валютного костра). Ну и ну, кто бы мог подумать, что ты, Петя, простой, советский ребенок...
      ПЕТЯ. Я, дядя, уже не ребенок.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Верно. Как летит время. Но советский.
      ПЕТЯ. И уже не советский.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все так говорят, да что-то не верится.
      С правой стороны у края набережной появляется Генерал сверхъестественных размеров в форме Советской армии, без головы. Парадный мундир, на груди ряды орденов. На шее выше воротника кровавая кайма, там, где отрезана голова. На согнутой, правой руке парадная генеральская фуражка. Ступает деревянным шагом, не сгибая колен. Медленно и размеренно перемещается налево по краю набережной.
      Петя и Захедринский не видят его, как если бы его не было. Генерал существует только для зрителей. В течение всего прохода Генерала сопровождает специальный осветительный прибор.
      Доносятся хлопки. Сначала одиночные, потом короткими сериями.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А это что?
      ПЕТЯ. Что?
      Пауза.
      Захедринский слушает. Хлопки, две короткие серии.
      А-а, это. Друг друга по морде бьют.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто кого?
      ПЕТЯ. Одни других.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зачем же по морде?
      ПЕТЯ. А теперь свобода.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так, значит, и я мог бы... тоже мог бы теперь кого-нибудь?...
      ПЕТЯ. Конечно, могли бы, правда, у вас, дядя Ваня, силенок уже маловато.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, ты прав, упустил я время.
      Петя вынимает золотые, карманные часы, открывает крышку, смотрит время.
      Торопишься куда-нибудь?
      ПЕТЯ. Время еще есть. (Убирает часы.) А хотелось бы с вами...
      Слева входят Двое и останавливаются в некотором отдалении от Пети, не смея приблизиться.
      ПЕТЯ. Ну, что там?
      Первый приближается к Пете, наклоняется к нему и что-то шепчет на ухо.
      Петя встает.
      Не сердитесь, дядя, у меня кое-какие дела в офисе.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Иди, сынок, а я тут пока подремлю.
      Петя выходит направо, Двое за ним.
      Захедринский устраивается на шезлонге, закрывает глаза.
      С левой стороны входят Лили и Вольф. Лили идет со стороны авансцены, справа от Вольфа. Она ведет Вольфа под руку. Доходят до левой скамьи и садятся лицом к зрителям. Лили - слева от Вольфа. Смотрят перед собой.
      Захедринский открывает глаза, поднимает голову, подобно человеку, который задремал и теперь не может понять, где находится. Замечает Лили и Вольфа. Смотрит на них некоторое время. Узнает.
      Встает и подходит к ним.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна! Вот так встреча! (К Вольфу, любезно, но с меньшим энтузиазмом.) Рудольф Рудольфович...
      ЛИЛИ. Уже?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мы же не виделись лет пятьдесят!
      ЛИЛИ. Уже пора?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Еще бы не пора, Лилиана Карловна, ведь пятьдесят лет прошло, а то и больше!
      ЛИЛИ (к Вольфу). Руди, уже пора.
      Вольф смотрит перед собой.
      (Тряся его за руку.) Руди!
      Вольф смотрит перед собой.
      (К Захедринскому.) Мой муж плохо слышит.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не беда.
      Лили берет Вольфа под руку, помогает ему встать. Тот безвольно подчиняется. Лили ведет Вольфа к церковной арке.
      Куда вы, Лилиана Карловна...
      ЛИЛИ (останавливливаясь вместе с Вольфом). Mais... Vous etez du bateau[11]...
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна, вы, должно быть, не узнаете меня.
      ЛИЛИ (к Вольфу). Allons[12]... (Ведет Вольфа к церковной арке.)
      Захедринский преграждает им путь. Лили и Вольф останавливаются. Захедринский берет Лили за руку.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Давайте попробуем разобраться.
      Ведет Лили вместе с Вольфом, которого та поддерживает под руку, обратно к скамье. Все трое садятся, лицом к зрителям. Лили в середине, Захедринский слева от нее.
      Ведь вы Лилиана Карловна Вольф, урожденная Светлова.
      ЛИЛИ. Это моя внучка.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Артистка, не так ли?
      ЛИЛИ. В прошлом, да, артистка.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все правильно. А это ваш муж, Рудольф Рудольфович Вольф.
      ЛИЛИ. Остерман.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Инженер-железнодорожник.
      ЛИЛИ. Граф Остерман.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. По происхождению немец. Ведь так?
      ЛИЛИ. Он родился в Вестфалии, но потом поступил на царскую службу.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно. И создавал всероссийскую транспортную систему.
      ЛИЛИ. Он был министром Петра Великого.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какого Петра?
      ЛИЛИ. Великого.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (отворачивается от Лили и смотрит перед собой). Нет, что-то тут не так.
      Между тем Генерал уже достиг левой кулисы - по пути появившись в проеме церковной арки - и исчез слева. Если не исчез, то должен вскоре исчезнуть. Это зависит от ширины сцены и темпа его прохода. Высоко на небе, слева от края набережной, появляется голова Священника сверхъестественных размеров. На ней высокий цилиндрический головной убор православного духовного лица. Длинные волосы, борода. Снизу на шее, там где голова отрезана, кровавая кайма. Голова движется вправо, профилем к зрителям, очень медленно и равномерно. Так же, как Генерала, голову сопровождает специальный осветительный прибор.
      Захедринский, Лили и Вольф - все трое сидят, глядя перед собой.
      (Повернувшись к Лили.) А меня вы помните?
      ЛИЛИ (повернувшись к Захедринскому). Oui, mon capitaine[13].
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (снова глядя перед собой). Я никогда не служил в армии.
      ЛИЛИ. Когда вы нас заберете?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (повернувшись к Лили). Куда?
      ЛИЛИ. В Константинополь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (снова глядя перед собой). Час от часу не легче.
      ЛИЛИ. Вы не можете оставить нас здесь.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему же нет?
      ЛИЛИ. И вы это говорите?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но если мы не знакомы...
      ЛИЛИ. Моего мужа зовут...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Знаю, граф Остерман. Но я с ним не знаком.
      ЛИЛИ. Вы не верите мне?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я знаком только с Лилианой Карловной.
      ЛИЛИ. За нас может поручиться генерал Врангель.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (повернувшись к Лили). Но ведь он умер!
      ЛИЛИ. Месье! Генерал Врангель - наш лучший друг.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но это невозможно!
      ЛИЛИ. Месье! Я понимаю, что вы как француз не обязаны подчиняться российским военным авторитетам. Но как офицер вы должны верить слову русского генерала.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Офицер! Француз!
      ЛИЛИ. И, наверное, джентльмен, смею полагать.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но я же русский!
      ЛИЛИ. Месье, надеюсь, честь французского морского офицера не позволит вам оставить двух старых, беззащитных людей на растерзание убийцам.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Каким еще убийцам!
      ЛИЛИ. И вы не понимаете? Неужели не желаете понять? Разве только... Нет, это невозможно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (снова глядя перед собой). А что, если все возможно...
      ЛИЛИ. Разве возможно, чтобы офицер, француз и джентльмен оказался большевиком?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (про себя). Да, все возможно.
      ЛИЛИ (встает). Месье!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивая со скамьи). Нет, нет! Вы меня превратно поняли, конечно же, вы правы, это поистине невозможно! Я пошутил, то была всего лишь шутка, несколько плоская, готов признать, но ведь служба на море огрубляет нас. К тому же, мы, французы, готовы все отдать за bon mot[14]. Даже, если это не слишком bon. Прошу меня извинить, мадам, разумеется, честь офицера не позволит мне... (Галантно целует руку Лили.)
      ЛИЛИ. Значит, я могу на вас рассчитывать?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Посмотрю, что удастся для вас сделать. Но пока что... Вы мне позволите вас покинуть.
      С правой стороны слышится автоматная очередь.
      Битва призывает меня! (Быстро отходит направо.)
      Лили садится на прежнее место рядом с Вольфом.
      Оба смотрят перед собой, не двигаясь.
      С правой стороны входит Петя, за ним Двое. В руках у Пети АК-47 (автомат Калашникова).
      ПЕТЯ. Порядок! (Отдает автомат Первому.)
      Первый почтительно принимает автомат, подобно дворецкому, принимающему зонт из рук хозяина-аристократа. Петя вытягивается на шезлонге и пьет "коктейль" из бутылки. Первый и Второй выходят налево.
      Захедринский садится на табурет.
      (Между глотками из бутылки.) Ну, дядя, что слышно?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот побеседовал с господами... (Показывает на Лили и Вольфа.) Ты их знаешь?
      Петя оборачивается и смотрит на сидящих неподвижно Лили и Вольфа.
      Короткая пауза.
      ПЕТЯ (снова принимаясь за "коктейль"). Нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Говорили, что живут здесь уже давно.
      ПЕТЯ. Может, и давно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И ты не знаешь, кто они такие?
      ПЕТЯ. Тут всякие болтаются.
      Пауза.
      Между тем голова Священника проплыла через диск луны, потом над куполами церкви и, продолжая движение, исчезла справа. Если голова еще видна, то вскоре должна исчезнуть.
      С левой стороны по краю набережной входит Оборотень сверхъестественных размеров, с головой волка и телом мужчины. Одет во фрак с белой манишкой и бабочкой. Перед собой везет детскую коляску старинной модели на высоких, велосипедных колесах, черную, с опущенным тентом. Из коляски высовывается голова гуся на длинной шее, клювом обращенная к Оборотню.
      Так же, как Генерала и голову Священника, его сопровождает специальный осветительный прибор.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Петя...
      ПЕТЯ. Да.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это правда, что сюда должен прибыть какой-то корабль?
      Петя замирает с бутылкой, поднесенной ко рту.
      Пауза.
      ПЕТЯ (ставит бутылку на столик). А вам, дядя, откуда это известно?
      Захедринский движением подбородка показывает на Лили и Вольфа, неподвижно сидящих на скамье. Петя оборачивается к Лили и Вольфу, смотрит на них.
      Пауза.
      (Приняв прежнюю позу.) Правда.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что за корабль?
      Пауза.
      ПЕТЯ. Ладно. Но строго между нами.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не беспокойся. Мы ведь не чужие.
      ПЕТЯ. Из Америки.
      Захедринский тихо свистит, подразумевая: "Высоко залетел".
      Вы слышали о святой Апалагии?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. С житиями святых у меня слабовато.
      ПЕТЯ. Никакая она не святая, просто выдумала для себя такой псевдоним.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но зачем, если не святая?
      ПЕТЯ. Сейчас это модно, для рекламы. Она артистка.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Верно, шлюха какая-нибудь.
      ПЕТЯ. Конечно, шлюха, но теперь шлюхи стали артистками. Не так, как в ваше время.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что поделаешь, Петя, за вами не поспеть.
      ПЕТЯ. Ну и она приезжает к нам, а я как раз ее ожидаю.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивая). К нам?!
      ПЕТЯ. К нам. Что это вы, дядя Ваня?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (радостно, почти с недоверием). В Россию?!
      ПЕТЯ. В Россию. Да что вас так удивляет?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так это же означает, что у нас хорошая жизнь настала!
      ПЕТЯ. У нас? Да вы в своем уме, дядя Ваня?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Петя! Ты сам не понимаешь, что говоришь! Наконец-то, после долгих столетий!
      ПЕТЯ. Да не волнуйтесь вы так, не то инфаркт может случится.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так я же от радости, Петя, от радости. Дождалась светлой зари наша отчизна, я же, как-никак, патриот!
      ПЕТЯ. Какой еще зари, что вы плетете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я, Петя, сидел на Севере с одним экономистом. Валим мы с ним лес, под конвоем, само собой, а он мне все толкует: "Иван Николаевич, говорит, - знаете, когда у нас будет все хорошо?" "Когда же?" - спрашиваю. "Когда поедут к нам проститутки из-за границы. В экономике - это самый верный показатель. Что там разные Марксы или Фридмэны - все это мусор. А вот как заграничные проститутки на Россию полетят, это будет означать, что экономика встала на ноги. Они лучше всех знают, где хорошо. Это я вам говорю". Образованный был человек.
      Пауза.
      И ты не радуешься?
      ПЕТЯ. Она приезжает не по импорту.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Однако, приезжает!
      ПЕТЯ. Она за нашими путанами едет. На экспорт.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А я-то, дурень, радовался.
      ПЕТИ. У нее в Америке большой бордель, а там проститутки всегда были в дефиците. Ну вот, мы их от нас и экспортируем в Америку.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто экспортирует?
      ПЕТЯ. Мы с ней, совместное предприятие.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, не знал я, знатная у тебя фирма.
      ПЕТЯ. Работаю монопольно. Гриша взял на себя икру, Миша - нефть, а я половой бизнес.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лихо!
      С левой стороны входит Анастасия Петровна с узлом. Подходит к Пете, кладет узел на землю. Развязывает узел и достает самовар.
      ПЕТЯ (к Анастасии). Я же сказал - нет.
      Анастасия подходит с самоваром к Захедринскому.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы, случаем, не Анастасия Петровна?
      АНАСТАСИЯ. Я и есть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А меня не узнаете?
      АНАСТАСИЯ (присматривается к Захедринскому). Что-то, вроде...
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, узнаете?
      АНАСТАСИЯ. Муж мой, Батюшков.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не обижайтесь, Анастасия Петровна, но... вы еще живы?
      АНАСТАСИЯ. Да кто его знает...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А я... жив? Как вам кажется?
      АНАСТАСИЯ. Откуда мне знать...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да я и сам уже не знаю. Думал, что вы мне скажете.
      АНАСТАСИЯ. Я человек неученый.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но все же, вы-то как думаете?
      Пауза.
      АНАСТАСИЯ. Вернее всего ущипнуть себя. Будет больно, значит, пока что живы.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне и так больно, можно не щипать.
      АНАСТАСИЯ. А что у вас болит?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Душа.
      АНАСТАСИЯ. А-а, если душа, тогда тоже неизвестно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, оставайтесь с Богом, бабуся.
      АНАСТАСИЯ (показывая самовар). Не купите?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не могу, ведь я, возможно, уже не живу.
      АНАСТАСИЯ. А, тогда лучше не надо. (Прячет самовар в узел, завязывает его, идет к правой скамье, садится лицом к зрителям.)
      ПЕТЯ (достает карманные часы, смотрит время). Скоро должна уже прибыть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне начинает казаться, что тут ее все ждут.
      Пауза.
      Петя, а как называется ее корабль?
      ПЕТЯ. "Левиафан". (Убирает часы в карман.) Лишь бы погода не испортилась. (Берет со столика бинокль, встает с шезлонга, идет к церковной арке и через бинокль смотрит на море.)
      С правой стороны входят Матрена Васильевна и Александр Иванович Чельцовы. Они в том же возрасте, что в I акте, обоим около сорока пяти лет. Чельцова одета в белый жакет с очень широкими, квадратными плечами, белую, обтягивающую мини-юбку и белые пластиковые туфли на высоком каблуке. Прическа "афро". В руке пластиковая белая сумка. На Чельцове рубаха с короткими рукавами, желтого цвета, расписанная красными пальмами и зелеными бабочками. Волосы длинные, зачесанные назад и схваченные в виде "конского хвоста". Бермуды и кроссовки. Белые, теннисные носки. Чельцова идет впереди, Чельцов следует за ней, несет два чемодана. Они останавливаются. Чельцова подходит к Захедринскому.
      ЧЕЛЬЦОВА. Здесь выезжают в Америку?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.
      Чельцов ставит чемоданы на землю.
      ЧЕЛЬЦОВА (к Чельцову). Здесь.
      Чельцов берет чемоданы. Чельцова идет к шезлонгу и с удобством устраивается на нем.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Если я говорю, что не здесь...
      Чельцова берет бутылку кока-колы и делает глоток.
      ...то, наверное, знаю, что говорю.
      Чельцов ставит чемоданы на землю. Чельцова, ошеломленная содержимым бутылки - она рассчитывала на коку-колу - нюхает горлышко бутылки.
      Я вам, кажется, ясно сказал.
      Чельцова делает несколько больших глотков из бутылки.
      Мне, что, повторить?
      ЧЕЛЬЦОВА (ставит бутылку на столик перед собой). Александр!
      Чельцов поднимает чемоданы. Захедринский берет бутылку и демонстративно отставляет ее на самый край столика, как можно дальше от Чельцовой.
      Иди сюда.
      Чельцов приближается к Чельцовой и Захедринскому. Стоит с чемоданами в руках.
      Садись.
      Чельцов осматривается в поисках места, где он мог бы сесть.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (встает с табурета). Так я вам в последний раз...
      ЧЕЛЬЦОВА (тоном приказа). Александр! (Указывает на табурет.)
      Чельцов опускает чемоданы на землю и садится на краешек табурета.
      Захедринский стоит.
      Чельцова дотягивается до бутылки и делает глоток.
      Пауза.
      Захедринский отворачивается и отходит на авансцену направо. Стоит на авансцене спиной к Чельцовым.
      Чельцова ставит бутылку на столик.
      Пауза.
      Чельцов тянется к бутылке. Чельцова ударяет его по руке. Тот отдергивает руку. Чельцова достает из сумки моток шерсти и начинает вязать на спицах.
      Пауза.
      Чельцов поднимается с табурета.
      ЧЕЛЬЦОВА. Куда?
      ЧЕЛЬЦОВ. Сейчас вернусь.
      ЧЕЛЬЦОВА. Только не отходи далеко.
      ЧЕЛЬЦОВ (подходит к Захедринскому, шепотом). Иван Николаевич...
      ЗЕХЕДРИНСКИЙ (обернувшись). Это вы, Александр Иванович?
      ЧЕЛЬЦОВ (оглянувшись на Чельцову). Да, я, только говорите тише.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я не узнал вас в таком виде.
      ЧЕЛЬЦОВ. У нас перемены, большие перемены. Мы вот в Америку собрались.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Америку? А зачем?
      ЧЕЛЬЦОВ. Как - зачем? В Америку - и зачем!?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, вы - это еше можно понять, когда-то купцом были. А Матрена Васильевна?
      ЧЕЛЬЦОВ. Хо-хо, она-то в первую очередь!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что ей в Америке делать?
      ЧЕЛЬЦОВ. Профессором будет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как профессором?
      ЧЕЛЬЦОВ. В университете.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. И каким же профессором?
      ЧЕЛЬЦОВ. По искусству или по литературе, это еще будет зависеть...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. От чего зависеть?
      ЧЕЛЬЦОВ. От того, где больше станут платить. Она теперь знаменитость, во всех университетах нарасхват.
      ЧЕЛЬЦОВА. Александр!
      ЧЕЛЬЦОВ. Сейчас, Матреша.
      ЧЕЛЬЦОВА. О чем это вы там, в сторонке...
      ЧЕЛЬЦОВ. Мы тут - насчет методики преподавания.
      ЧЕЛЬЦОВА. Только недолго.
      ЧЕЛЬЦОВ. Я уже иду, Матреша.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, хорошо, это она. Но вы-то что, в таком случае...
      ЧЕЛЬЦОВ. А я буду ее ассистентом.
      Петя перестает наблюдать в бинокль за морем и идет к шезлонгу.
      ЧЕЛЬЦОВА (встает). Александр, сколько можно тебя ждать?
      ЧЕЛЬЦОВ. Мне надо идти.
      Чельцова делает несколько шагов в сторону мужа и Захедринского.
      ЧЕЛЬЦОВ. До свиданья, Иван Николаевич.
      Петя кладет бинокль на столик и за спиной Чельцовой садится на шезлонг.
      Чельцов возвращается к жене. Та оборачивается и видит, что на шезлонге сидит Петя.
      ЧЕЛЬЦОВА. Александр! Он занял мое место!
      Чельцов приближается к Пете. Останавливается перед ним. Петя отворачивает левую полу своего сверкающего пиджака и показывает Чельцову подвешенный на подкладке пистолет "Магнум 357, Смит и Вессон".
      Пауза.
      Чельцов отворачивается от Пети и поднимает чемоданы. С чемоданами в руках идет к правой скамье.
      ЧЕЛЬЦОВА. Александр!
      ЧЕЛЬЦОВ. В другой раз.
      Чельцова идет за мужем. Анастасия отодвигается к правому концу скамьи, освобождая для них место.
      Чельцовы садятся на скамью, лицом к зрителям.
      Захедринский подходит к Пете и садится на табурет.
      ПЕТЯ. Дело дерьмо.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что случилось?
      ПЕТЯ. Туман опускается.
      С левой стороны входят Двое. Первый несет флаг США без древка, Второй стремянку. Он ставит стремянку справа от церковной арки, Первый поднимается на стремянку и вешает флаг правым, верхним углом на гвоздь. Спускается со стремянки. Второй переставляет стремянку к левой стороне арки. Первый поднимается на стремянку. Второй подает ему левый верхний угол флага, Первый зацепляет его на гвозде. Флаг США теперь висит поперек церкви над аркой. Первый спускается со стремянки. Первый и Второй складывают стремянку и выносят ее налево.
      С правой стороны - издалека и постепенно приближаясь - слышится звук гармошки и "Песня о крейсере Варяге", которую поют два мужских голоса.
      Наверх вы, товарищи, все по местам!
      Последний парад наступает.
      Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
      Пощады никто не желает.
      Все вымпелы вьются и цепи гремят,
      Наверх якоря поднимают.
      Готовятся к бою! Орудия в ряд
      На солнце зловеще сверкают.
      Свистит и гремит, и грохочет кругом,
      Гром пушек, шипенье снарядов.
      И стал наш бесстрашный и гордый "Варяг"
      Подобьем кромешного ада.
      С правой стороны, распевая и немного покачиваясь, входят два матроса Черноморского флота 1905 года. Оба в бескозырках и тельняшках. Один из них играет на гармошке, другой обнимает его за шею.
      1-й МАТРОС (тот, что без гармошки). Где тут "Потемкин"?
      ПЕТЯ. А вам он на что?
      1-й МАТРОС. Мы с "Потемкина"!
      ПЕТЯ. Здесь его нет. Проходите, проходите.
      1-й МАТРОС. Как же - нет! А нам Эйзенштейн говорил...
      ПЕТЯ. Да что вы привязались с вашими евреями. Вы - черноморцы или жидовские холуи?
      1-й МАТРОС. Мы?! (К матросу с гармошкой.) Будем бить.
      ПЕТЯ. Не знаю, что он вам говорил. А я говорю, нет здесь никакого "Потемкина". Здесь бордель.
      1-й МАТРОС (к 2-му, радостно). Федя! Остаемся!
      Идут к правой скамье.
      Бабуся, подвиньтесь-ка.
      Анастасия отодвигается влево, освобождая для них место на скамье.
      Матросы садятся на скамью рядом с Анастасией Петровной, лицом к зрителям.
      На скамье теперь сидят, слева направо: Чельцова, Чельцов, Анастасия Петровна, 1-й Матрос и 2-й Матрос.
      Между тем Оборотень с коляской и гусем исчез справа. С левой стороны появляется молоденькая Екатерина Великая в короне и коронационном наряде. Актриса должна быть нормального, но лучше, если выше среднего, роста. При этом коронационный наряд, моделью которого может послужить портрет Екатерины в Санкт-Петербургском "Эрмитаже", значительно увеличивает габариты актрисы. Такой эффект желателен и может быть усилен высокой обувью. Огромный шлейф коронационного наряда также может создать весьма желательный эффект, в особенности, когда фигура Екатерины будет видна в профиль. Актриса должна играть эту роль в маске, прежде всего, чтобы обеспечить неподвижность лица и величественность персонажа.
      В том же темпе, что Генерал, голова Священника и Оборотень, Екатерина идет направо по краю набережной. Как и других призраков, ее сопровождает специальный осветительный прибор.
      ПЕТЯ. Что же вы теперь собираетесь делать, дядя Ваня?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пока не решил. Вернусь в тайгу, скорее всего.
      ПЕТЯ. В тайгу? Да вы только-только выбрались оттуда!
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато теперь вернусь как свободный человек. Здесь мне, Петя, делать нечего. Все поменялось, и все мне не по душе.
      ПЕТЯ. Тайги больше нет.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как же это возможно, - нет тайги. Что ты несешь, сынок?
      ПЕТЯ. Всю тайгу Коля вырубил.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какой такой Коля?
      ПЕТЯ. Коля - мой дружок. Вырубил и экспортировал к японцам.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не может быть! Всю тайгу? Раньше смогли только вишневый сад вырубить, а теперь всю тайгу... Ну и ну...
      Пауза.
      Екатерина Великая появляется (правым профилем) в проеме церковной арки.
      Федя играет на гармошке мелодию песни "Бублики".
      Екатерина Великая останавливается и поворачивается фронтально к зрителям. Идет вперед. Останавливается в арке.
      Короткая пауза, во время которой Федя убыстряет темп "Бубликов".
      Одним движением обеих рук Екатерина Великая распахивает коронационный наряд, под которым она совершенно нагая. Только самое стратегическое место прикрыто большим цветком подсолнуха.
      Остается в неподвижности несколько секунд.
      Закрывает коронационный наряд.
      Поворачивается кругом, идет вперед, то есть возвращается к краю набережной. Сворачивает направо.
      Продолжает движение направо вдоль края набережной. Все ее движения и перемены позиции строго рассчитаны. Она двигается подобно автомату, с мертвенно неподвижным лицом-маской.
      Федя приглушает громкость "Бубликов".
      Чельцов встает со скамьи, кладет один из чемоданов плашмя на землю, открывает его и достает бутерброд (сандвич) с ветчиной, завернутый в бумагу. Садится обратно на скамью, разворачивает бутерброд, бумагу кладет на колени и начинает есть. Чемодан остается открытым.
      ПЕТЯ. А может, вам в Америку поехать? Для вас, дядя Ваня, я бы все устроил.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как путана?
      ПЕТЯ. Ну, это не обязательно.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Стар я уже. Да, впрочем, и проституткой достаточно побыл. Пора и отдохнуть.
      Федя подбирает и затем тихо играет мелодию песни "Не слышно шума городского".
      1-й Матрос поднимает с земли газету, оставленную Захедринским.
      Екатерина Великая продолжает шествие к правой кулисе.
      С левой стороны входят Двое. У каждого букет красных роз. Они занимают места по обеим сторонам арки. Первый слева, Второй справа. Стоят неподвижно, подобно часовым, каждый держит перед собой букет роз.
      1-й МАТРОС (читающий газету). Федя! Поляки Киев взяли!
      2-й МАТРОС. Киев все равно уже не наш.
      Екатерина Великая выходит направо.
      Издалека доносится троекратный сигнал корабельной сирены.
      ПЕТЯ (вставая с шезлонга). Едет! (Достает из кармана расческу и причесывается.)
      Захедринский встает.
      Петя убирает расческу в карман и берет со столика бинокль. Смотрит через бинокль на море.
      Чельцова встает и поворачивается к арке.
      Чельцов перестает есть бутерброд, снова заворачивает его в бумагу, кладет сверток в открытый чемодан. Закрывает крышку чемодана.
      Чельцова останавливается и ждет мужа.
      Лили встает и помогает встать Вольфу. Ведет его к арке церкви.
      Чельцову никак не удается закрыть чемодан. Сидя на корточках, он возится с чемоданными замками.
      ЧЕЛЬЦОВА. Александр!
      Чельцов открывает чемодан, достает из него сверток с бутербродом, разворачивает его, бумагу кладет в чемодан, а бутерброд берет в зубы.
      Лили и Вольф проходят через арку между Двумя, неподвижно стоящими с букетами в руках, и доходят до края набережной.
      Чельцов справляется с чемоданом, который теперь легко закрывается. Берет оба чемодана.
      Чельцова отворачивается от него, идет к арке, Чельцов с чемоданами идет следом за женой.
      Лили и Вольф сходят по ступенькам (не видимым для зрителей) вниз. Постепенно спускаясь, они целиком исчезают.
      Чельцова проходит через арку и спускается с набережной.
      Чельцов с двумя чемоданами в руках и бутербродом в зубах идет за ней.
      Чельцова исчезает.
      Чельцов исчезает.
      Лили и Вольф, Чельцова и Чельцов исчезли.
      Матросы, сморенные алкоголем, прекратили всякую активность. 1-й Матрос перестал читать газету, она выпала у него из рук и соскользнула на землю. 2-й Матрос перестал играть на гармошке. Опершись друг на друга, они сидят на скамье и дремлют.
      Петя подходит к арке и смотрит через бинокль на море.
      Анастасия Петровна встает со скамьи и с узлом на спине подходит к Захедринскому.
      АНАСТАСИЯ. А тут чего дают?
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ничего, бабуся.
      АНАСТАСИЯ. Раньше, когда ничего не было, так все давали, а теперь вот все есть, а ничего не дают.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Здесь ничего не дают потому, что отсюда едут в Америку.
      АНАСТАСИЯ. А, ну так тогда и я поеду. (Идет к арке, проходит сквозь арку между Двумя, спускается к морю и исчезает.)
      ПЕТЯ (глядя через бинокль на море). Твою мать!...
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что случилось?
      ПЕТЯ. Туман! (Смотрит через бинокль на море.)
      Захедринский смотрит на Петю, стоя спиной к зрителям. Между Петей и Захедринским медленно опускается занавес. Занавес белого цвета. Опускаясь, он отделяет от Захедринского Петю и всю декорацию. На авансцене остается только Захедринский на фоне белого занавеса.
      Пауза.
      Захедринский поворачивается лицом к зрителям.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ (вытягивает руки в стороны, перебирая пальцами, подобно слепому, ищущему прикосновения) Туман... (Ощупывая воздух перед собой пальцами вытянутых рук, осторожно ступая, идет налево.)
      Вдруг он останавливается.
      Слева входят Двое со штыками в руках. Подобно Захедринскому, они двигаются как люди, которые ничего не видят. Не видят и друг друга.
      ПЕРВЫЙ. Он где-то здесь.
      Захедринский опускается на четвереньки, туловищем параллельно рампе, головой к левой кулисе, и в такой позе замирает. Второй спотыкается о Захедринского.
      Ты где?
      ВТОРОЙ. Здесь. (Согнувшись, левой рукой - в правой он держит штык ощупью натыкается на спину Захедринского.)
      ПЕРВЫЙ. Ну что там?
      ВТОРОЙ. Камень. (Садится на спину, а точнее, на крестец Захедринского, лицом к зрителям.)
      Первый приближается к нему, не зная, что Второй рядом, и левой рукой в правой он держит штык - натыкается на ухо Второго. Убежденный, что нашел Захедринского, заносит штык, чтобы нанести удар.
      Все их движения замедленны.
      Ничего не видно.
      ПЕРВЫЙ (узнав Второго по голосу). А-а, это ты... (Опускает руку со штыком.)
      Ощупывая Второго вдоль руки и от плеча вниз, натыкается на спину Захедринского. Несколько раз прикасается к спине Захедринского, будто у него завязаны глаза и он проверяет незнакомую поверхность прежде, чем на нее сесть. Садится на Захедринского, как на камень, рядом со Вторым, слева от него, лицом к зрителям.
      ВТОРОЙ. Перекурим?
      ПЕРВЫЙ. Лучше не сейчас.
      ВТОРОЙ. Курить охота.
      ПЕРВЫЙ. Когда его найдем, перекурим.
      Встают. Проверяя пространство перед собой пальцами вытянутых рук и остриями штыков, идут направо. Выходят.
      Пауза.
      Захедринский поднимается с четверенек. Поворачивается через правое плечо на полный оборот и идет вперед, то есть направо. Когда он доходит до середины авансцены, справа доносится голос.
      ГОЛОС. Фе-е-е-дя!
      Захедринский падает на четвереньки, параллельно рампе, головой к правой кулисе.
      Пауза.
      Справа входит 1-й Матрос. Ощупью идет налево. Минует Захедринского. Слева входит 2-й Матрос с гармошкой. Минует Захедринского.
      2-й МАТРОС. Гри-и-и-ша!
      Оба останавливаются. Теперь 1-й Матрос находится слева от Захедринского, а 2-й Матрос - справа от него.
      1-й МАТРОС. Федька, ты где?
      2-й МАТРОС. Здесь!
      1-й Матрос поворачивается вправо и начинает идти направо. 2-й Матрос поворачивается влево и начинает идти налево.
      Проходят возле Захедринского, минуя друг друга.
      2-й Матрос проходит между Захедринским и рампой.
      1-й Матрос проходит между Захедринским и белым занавесом.
      Выходят туда, откуда пришли, то есть 1-й Матрос направо, а 2-й Матрос налево.
      Пауза.
      Захедринский поднимается с четверенек и через правое плечо поворачивается лицом к зрителям.
      Пауза.
      Захедринский поворачивается через правое плечо спиной к зрителям и идет вперед, то есть к белому занавесу.
      Белый занавес начинает перед ним подниматься.
      По мере поднятия белого занавеса появляется линия набережной, линия горизонта и церковь.
      Две скамьи из черного мрамора по бокам церкви, шезлонг, табурет, столик, флаг США над церковной аркой - исчезли. Исчезла также луна. Небо по-прежнему темно-сапфировое, а море светло-синее. Как небо, так и море стали на один тон темнее, чем прежде.
      На линии набережной, слева от церкви - стол-секретер из I акта. За секретером, левым профилем, сидит и пишет Сейкин, так же, как в начале I акта, в расстегнутом кителе и без ремня. На коленях Сейкина лошадиный череп. Справа от церкви, на линии набережной - кресло из I акта, повернутое влево, то же кресло, в которое села Татьяна, когда вошла в гостиную пансионата "Ницца" в Крыму в начале I акта. Перед креслом небольшой круглый столик на одной ножке-колонке с широким основанием, на столике ваза для фруктов, та же, что в I акте. В вазе пирамидой лежат апельсины.
      Кресло пусто.
      Захедринский проходит еще несколько шагов вглубь сцены и останавливается. Стоит спиной к зрителям.
      Пауза.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. А где Татьяна Яковлевна?
      Сейкин кладет перо, берет лошадиный череп подмышку, встает и приближается к Захедринскому.
      СЕЙКИН. Пойдемте, Иван Николаевич.
      ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда?
      СЕЙКИН. К ней. (Берет Захедринского за руку, ведет его налево.)
      Оба выходят.
      Из моря, то есть из-за края набережной, поднимаясь по ступеням невидимой лестницы, появляется Татьяна, в том же возрасте и в том же костюме, с тем же зонтиком, что в начале I акта. Входит в церковную арку. Одновременно освещаются окна церкви и звучит православный церковный хор, мощные басы и баритоны. Окна церкви пылают пурпуром, как через пурпурные витражи. Татьяна останавливается в церковной арке.
      Стоит лицом к зрителям.
      Пауза.
      Сцена постепенно затемняется и приглушается церковный хор. Только окна церкви по-прежнему ярко освещены.
      Темнота и тишина. В темноте - лишь светло-пурпурные прямоугольники окон.
      Пауза.
      Окна церкви внезапно гаснут, все одновременно.
      З а н а в е с
      ПОСЛЕСЛОВИЕ
      Переводы фрагментов "Гамлета", "Отелло" и "Сна в летнюю ночь" (в польском оригинале пьесы. - Прим. перев.) сделаны мной. Подобная самостоятельность не является проявлением недоверия к переводам уже существующим, но произволом по отношению к Шекспиру, прилаживанием его текстов к ситуации настоящей пьесы (введение в действие фрагментов пьес Шекспира, пропуски в его текстах, перестановки, упрощения), и даже, в одном из случаев, изменение смысла (несколько строк в фрагменте "Сна в летнюю ночь"). Естественно, что я не мог бы допустить подобное своеволие, если бы воспользовался одним из широко известных переводов.
      Шекспировские фрагменты необходимо играть всерьез, то есть так, как играли бы актеры в самих этих пьесах. Любая пародия недопустима.
      Призыв к постановщикам и актерам: прошу быть весьма осторожными с комизмом. В некоторых ситуациях он желателен, в других допустим, в третьих же - ни то, ни другое. Комизмом не следует пользоваться механически и монотонно. Если же говорить о представлении в целом - претенциозная напыщенность, равно как и глуповатое паясничанье будут катастрофической ошибкой.
      При изготовлении копий пьесы, а также в публикациях желательно сохранить то же графическое расположение текста (и, как следствие, лишний расход бумаги), которое выбрано мной в машинописном варианте. Такое расположение может помочь читателю ощутить те же ритмы, паузы, ускорения и пространственные особенности, которые зритель должен ощутить в театре. Подобный перенос сцены на бумагу не всегда может оказаться да конца успешным, но попробовать стоит. Ведь каждый, кто читает пьесы как профессионал или обычный читатель, знает, насколько раздражают тексты, предназначенные для сцены, когда они напечатаны экономно, скученно и без пробелов.
      С.М.
      1 Музыка Я. Фельдмана, слова Н. Риттера.
      2 Прощайте? (франц.)
      3 Простите за выражение. (франц.)
      4 Дети, кухня, церковь. (нем.)
      5 Уюта. (нем.)
      6 У. Шекспир "Гамлет", перевод М. Л. Лозинского.
      7 Перевод Т.Л.Щепкиной-Куперник. В приведенный фрагмент внесены незначительные смысловые изменения, в соответствии с сюжетом настоящей пьесы (см. послесловие автора).
      8 Перевод М.Л.Лозинского.
      9 Вы говорите по-английски? (англ.)
      10 Поется на мелодию песни "По военной дороге...", музыка братьев Покрасс.
      11 Но... Вы с корабля... (франц.)
      12 Пойдем. (франц.)
      13 Да, капитан (франц.)
      14 Да, капитан (франц.)