13

«Злобишься да шипишь, – думал Коньков о Зуеве, выходя из чайной. – Ну, погоди, касатик… Я тебя еще успокою, ткну носом в твои шкодливые дела. И синяк на виске у Насти тобой посажен. Тобой, голубчик. И ты у меня не отвертишься…»

Первым делом он зашел к председателю райпотребсоюза, чтобы запретить вывоз отловленных птиц впредь до решения райисполкома и поразведать насчет заготовителей.

Плотный, упитанный Коркин в сапогах и диагоналевых галифе, с квадратными плечами, еще увеличенными ватными подкладками темно-синего кителя, стоял возле аквариума и кормил красновато-золотистых японских рыбок. Кабинет у него был просторный, с кожаным старинным диваном и двумя массивными креслами, множество стульев возле стен, огромный стол, обтянутый зеленым сукном, – хоть в бильярд играй на нем, и во весь кабинет индийский ковер, голубоватый, с красными павлинами.

– Здорово, Василий Федорович! – нарочито бодрым тоном приветствовал от порога его Коньков.

– Здорово, здорово!.. – Коркин медленно, как бы нехотя, подошел к нему, протянул свою короткую, как обрубленную, но увесистую ладонь и спросил, глядя исподлобья, не то с обидой, не то с укором: – Что ж ты наших птицеловов притесняешь?

– А ты об этом спроси председателя райисполкома или прокурора. – Коньков только руками развел – я, мол, тут ни при чем.

– Спрашивал, – сухо ответил Коркин и нахмурился.

– Ну вот… Они распорядители, а я – простой исполнитель, обыкновенный гражданин участковый.

– Ну, чего мы тут стали? Давай к столу! – Коркин пошел первым, поскрипывая хромовыми сапогами.

Он сел за стол в вертящееся кресло, отчего плечи его поднялись еще выше и лысеющая круглая, как глобус, голова оперлась прямо на плечи.

Коньков сел на стул сбоку, и Коркин, точно каменный идол, повернул к нему все тело сразу. Его широкое красное лицо с белыми бровями было все еще сердитым.

– Между прочим, обыкновенный участковый занимается своими делами, – сказал Коркин назидательно и даже палец поднял.

– А это все и есть мои дела. По обязанности.

– По какой это обязанности?

– По гражданской.

– И ко мне пришел по этой обязанности?

– Точно!

– Ну, говори!

– Птицеловов задержите до решения райисполкома. То есть не самих птицеловов, а грузовик с птицами.

– А если они не послушаются?

– Грузовик будет задержан, а птиц выпустим на волю.

– Но они же из края, из охотоуправления! – зашевелил бровями Коркин.

– Ну и что? В нашем районе есть Советская власть. Вот и пускай получат у нее разрешение на отлов певчих птиц. Мы находимся рядом с заповедником, а птицы, как известно, живут не на привязи.

– Да я, собственно, ни на чем таком не настаиваю. Пусть оформляют все как надо.

– И слава богу! – улыбнулся Коньков. – Есть и повыше нас люди. Пускай они разбираются.

– Ну и жох ты, лейтенант. – Коркин тоже улыбнулся, но как-то кисло. – Ты ведь, чай, не за этим пришел? Это можно было бы и по телефону сказать, из милиции.

– Да и ты не простачок, Василий Федорович. Отгадал. Хорошо иметь дело с умными людьми!

– Чем могу быть полезен?

– Откровенностью, как говорится.

– Перед тобой – как перед господом. Исповедуй!

– Помоги нам разобраться. Кто из ваших потребсоюзовцев держит связь с Бурунгой на Верее?

– Какую связь?

– Ну, заготовители… Кто там еще обитает?

– А-а! Кузякин и Рыбаков. Они у меня клепку там заготовляют и кору бархатного дерева.

– А изюбрятину они там, случаем, не заготовляют?

– Изюбрятину? – Коркин пожевал губами, помедлил. – Вообще-то было время… Когда шел отстрел изюбрей, брали, кажется, в артели у Дункая. Ну, дней десять – пятнадцать тому назад.

– А три дня тому назад они ничего не привозили?

Коркин пожал плечами, подумал, наконец произнес:

– Не знаю.

– Они знакомы были с Калгановым?

– Да кто с ним не был знаком? – оживился Коркин. – Конечно, о покойниках не принято плохо говорить. Но, откровенно сказать – он был живодер. Просто житья никому не давал.

– Как не давал?

– Да так. И охотников огульно всех обвинял. И лесников. Поклепы писал на целые учреждения. Сплошное очернительство. Работать мешал.

– И вам тоже?

– Было и с нами. Он у нас весной всю кору бархатного дерева арестовал. Как раз там, в Бурунге.

– За что же?

– Да пустяки. Придрался, будто мы нарушаем возрастной ценз. Нашел, может быть, одно-два деревца, с которых сняли кору до срока. И поднял шум.

– Что значит – до срока?

– Пробковую кору заготовляем. Значит, диаметр установлен для взрослого дерева, толщина то есть. Вот он и придрался – что, мол, тонкомер обдираем. Дак у нас же лесничество следит за этим. И лесник там контролирует, Зуев.

– Зуев Иван?

– Он самый. Ну вот… Вызывали нас на исполком из-за этого поклепа. И Зуев, и сам лесничий показали в нашу пользу, сказали, что отдельные случаи, издержки производства. Ну, Калганов и остался с носом. А сколько мы времени потеряли на эту волокиту? План сорвали… По его милости.

– Значит, никаких нарушений технологии не было? Одни издержки… Так – чепуха? – усмехнулся Коньков.

– Не в том дело, – сказал Коркин, нахмурившись. – У меня что тут, частная лавочка? Я себе в карман прибыль-то деру, а? Для кого мы пробку заготовляем? Для государства! Мы ее вон куда, аж в Москву да на Кавказ отправляем. Ее ждут, просят, требуют! Это ж понимать надо.

– Значит, валяй, дери кто во что горазд? Поскольку для государства, оно, мол, все и спишет.

– Ну, зачем же так упрощать, Леонид Семенович? Тут дело тонкое: все мы по своей специальности работаем, каждый на своем участке. Тут лезть в чужие рамки – только делу общему вредить. Ведь и мы понимаем, что к чему, не для себя стараемся. План-то надо выполнять.

– А что, если при этом природе вредите, земле?

– Дак ведь есть же люди, которые приставлены специально следить. У них инструкции… на случай, если нельзя иначе. А он – просто ученый, и больше ничего. Посторонний человек, можно сказать. Так по какому праву он совался?

– А по праву совести!

– Совести? А как ее понимать, эту совесть? Для нас совесть в том, чтобы выполнить задание. Вот я тебе приведу еще один конфуз с тем же Калгановым. По осени он запретил леспромхозу трелевать лес к Теплой протоке. Нельзя, мол, по ней сплавлять лес: это нерестилище. В край звонил, в Москву! Приказали разобраться. Вот собрались все производственники на исполком. Что же мы будем делать? Спрашивают его. Значит, сплавлять нельзя, а вывозить – дороги нет. Может, лесозаготовки прекратить, а? Так смех поднялся!

– Тут не смеяться, а плакать надо. Калганов был прав.

– Ну, ты дал!.. – Коркин аж привстал и шею вытянул. – По-твоему, мы занимаемся личной выгодой?

– Насчет выгоды судить не берусь… пока. Но что тут пахнет государственной растратой – это факт.

– Вон как! Значит, и ты туда же, за говорунами? Тогда я тебе вот что скажу… – Коркин встал и, опираясь на стол руками, багровея, подался резко на Конькова, точно сшибить его хотел своим увесистым телом. – У нас одни люди работают, а другие саботируют. Хорошо рассуждать о рыбке да о лесной красоте, стоя в стороне. А ты поработай директором леспромхоза! План выполни! Или вот, садись на мое место… Тяни этот воз!..

– Эге, давай махнемся! – усмехнулся Коньков. – Бери мою сотню и свисток… А я на твоем кресле вертеться буду. Оно же у тебя вращается, как шар земной. И притяжение имеет.

– Да иди ты со своими дурацкими шутками!

– Во, во! Вроде бы мы и в самом деле пошутили. Значит, изюбрятиной у тебя не торговали в последние дни?

– Я не продавец… И вообще, говорить нам больше не о чем.

– Как знать. Может, и придется.

– До свидания! – Не подавая руки, Коркин пошел к своему аквариуму.

14

«Ну что ж! Расшевелили парадный подъезд, – твердил про себя Коньков, выходя от Коркина, – а теперь попробуем зайти с черного хода».

Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный дым.

Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и бросал в большой костер, разложенный посреди двора.

– Что, гвардеец, добро сжигаешь? – сказал Коньков, подходя к старику и здороваясь за руку.

– Не говори, парень… Его накопилось вон – ноги не протащишь.

– Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь.

– Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал образовался.

– А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. – Коньков присел на чурбан и протянул раскрытый портсигар старику.

Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом.

– А что у тебя за дело?

– Собрался посылочку отправить, хвать – ящика нет. Дай, думаю, к Ивану Корнеевичу зайду. У него этого добра много.

– Тебе под чего ящик-то?

– Рыбы вяленой хочу послать.

– Кому? – допытывался дед.

– Братану, в Кемерово.

– Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то?

– Килограмм на шесть.

– Ну что ж, подберем… Не то сам собью – лучше нового будет.

Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в карман и сказал, как бы в оправдание:

– Ты много дал.

– Два сколоти. Один впрок будет.

– Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку.

– Смотри, от старухи влетит.

– Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В жисть не поверит, что милиционер дал.

Коньков рассмеялся.

– Боишься хозяйки-то?

– Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого – пьют и прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая… руководящая струна ослабла.

– И как же ее подтянуть? – усмехнулся Коньков.

– А очень просто – назначить баб. Они нам враз сухую конституцию пропишут.

– Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем магазине, поди, и закусить нечем?

Сторож покачал головой и языком причмокнул:

– Э-э, парень! Была закуска добрая… Да ты опоздал.

– Да ну? Что ж это за закуска?

– Изюбрятина.

– В магазине?

– Около прошла. – Дед сделал выразительный жест рукой. – Вчера целый день тащили – и все черным ходом.

– Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может, осталось у кого? Кто хоть привез-то?

– Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А то давай я схожу.

– Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому?

– Только обо мне ни слова!..

– Ну, что ты!

– Пусть сходит к Кузякину. Небось даст.

– Где он живет?

– Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки.

– Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки.

– Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков?

– На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров!

– Спасибо! – Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил Конькова до ворот.

«А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!» – весело думал Коньков, идя к дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на язык строчку: «То ли еще будет! То ли еще будет!»

Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от времени прорехи в заборе.

Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз.

– Вы – Кузякин Михаил Емельянович?

– Ну, я, – неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек.

– Я участковый уполномоченный, – Коньков показал свою книжку.

– Да знаю, – сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ.

– Мне поговорить с вами надо.

– Пожалуйста. – Хозяин указал на здоровенный чурбак, сел сам и вынул пачку папирос.

– Да что ж мы здесь? – Коньков глянул на серое небо. – Вон и дождь накрапывает. Пошли в избу!

– Пошли.

Коньков пропустил вперед себя хозяина и сам нырнул через порог в темноватые сени, потом прошли в избу. Изба как изба, ничего подозрительного: полы чистые, крашеные, стены обклеены обоями. Над кроватью с никелированными шишечками висит дробовик и патронташ. Коньков прошел к столу, сел напротив хозяина.

– Вы заготовителем работаете, в Бурунге?

– Так живу-то здесь. Работаю в потребсоюзе. Бываю, конечно, и в Бурунге… Изредка.

– Ну как изредка? Последний-то раз когда там были?

– Да уж недели две прошло.

– Ага!.. А что вы там делали?

– Пробковую кору сплавляли.

– Дробовичок-то с собой берете? – Коньков кивнул на ружье.

– Берем… Так, по уткам ежели.

– А если что покрупнее? Карабина-то разве нет?

– Как видите. – Кузякин указал на стену.

Вошла хозяйка, приветливо улыбнулась.

– А у нас во-он кто! Гости, оказывается.

– Гостей угощать надо, – сказал Коньков, здороваясь с хозяйкой.

– И правда! – встрепенулась она. – Миша, ну-к, сбегай за бутылкой.

– Спасибо! – остановил Коньков приподнявшегося было хозяина. – Рад бы с душой, как говорится, да нельзя. Служба! А вот кваску бы я испил.

– Дак я сейчас! – метнулась к дверям хозяйка.

– Не беспокойтесь! – Коньков подошел к скамье на кухне, над которой висел ковш, снял его. – Проводите, а я по пути и напьюсь.

И, направляясь к двери, спросил:

– Где у вас погреб-то?

Хозяин как-то съежился, а хозяйка, все еще не понимая, что к чему, защебетала:

– Дак, на двор выйдете – тут вам будет налево хлев, а туточки пряменько и погреб.

– Ну, хозяин меня и проводит, – обернулся Коньков к Кузякину. – Там и напьемся за компанию.

Они вышли во двор. Здесь, за дровосеком, под тенью ильма, стоял бетонный погреб, вернее, виден был только вход в погреб – окованная дверь под козырьком.

Растворилась она со скрежетом. Коньков, пригибаясь, вошел первым. В сумрачном погребе на мощной матице висело два окорока.

– О-о! Да тут и закусить есть чем, – весело сказал Коньков. – Кабаньи?

– Да, – выдавил из себя хозяин.

– Попробовать-то можно?

Кузякин только плечами пожал. Коньков вынул охотничий нож, отрезал небольшой кусочек, пожевал.

– Свежего копчения. Еще дымком припахивает. А говоришь – в тайге давно не бывал?

В ответ раздался только тяжелый вздох.

– Ну, что? Остальное сам покажешь или будем искать? – спросил насмешливо Коньков.

– Вон там в кадке изюбрятина. И больше ничего нет.

Коньков подошел к кадке, открыл рядно, там лежало мясо. Коньков пощупал его, отрезал кусочек, взял на язык.

– Даже просолеть не успело. Сами убили?

– Нет.

– Когда привезли? Третьего дня?

– Да.

– С кем везли?

– Один.

– У кого брали мясо?

– Охотники продали.

– Кто именно?

– Да они все там на одно лицо… не то нанайцы, не то удэгейцы.

– Вы покупали в Бурунге?

– Нет, возле артели. До Бурунги бензина не хватит.

– А сколько сдали мяса в сельповский магазин?

Кузякин, застигнутый врасплох, помолчал…

– Так чтобы в магазин сдавать… этого не было. Приезжала Настя, продавец. Ну, пуда два взяла для своих… знакомых там, друзей.

– Понятно! Промысел налажен.

– Да это случай… Просто подвернулись мне охотники. Я ж на рыбалку ездил. Какой там промысел!

– Разберемся… – Коньков вышел на двор и сказал хозяину, запиравшему дверь: – Вы погреб-то не закрывайте. Сейчас понятых вызовем. Придется мясо конфисковать, и протокол составим…

15

В приемной прокуратуры, куда пришел Коньков, чтобы доложить Косушке насчет конфискации убоины, он неожиданно столкнулся с Дункаем.

– Семен, ты чего здесь делаешь? Тебя снова вызвали? – Коньков с настороженностью и недоумением глядел на Дункая.

– Да нет, не вызывали, – ответил тот улыбаясь и протягивая руку. – Сам приехал.

– По какому делу?

Дункай взял Конькова под руку и отвел к порогу, подальше от сидевших на диване посетителей.

– Понимаешь, какая история… Тот шалый тигр, которого замечали возле Бурунги, теперь на Улахе ходит.

– Ну и что? А где эта Улахе?

– Улахе по-вашему Медвежий ключ. Распадок.

– Постой! Про Медвежий ключ и у Калганова написано, но его нет на карте.

– На карте есть Улахе. А русские охотники, из Воскресенского, звали это место Медвежьим ключом.

– Что ж ты предлагаешь? Поймать этого тигра и допросить – съел он свидетеля или нет? – усмехнулся Коньков.

– Да погоди ты!.. – Дункай опять потянул к себе Конькова и сказал тише: – Там же, наши люди говорят, будто скрывается какой-то человек. Понимаешь, чепуха получается: тигр слопал человека на Бурунге и живет в распадке рядом с другим человеком. И ничего! – Он зашептал Конькову на ухо: – А может, этого свидетеля-кашевара никто не съел? Может быть, он и скрывается там?

– Семен Хылович, ты гений! – Коньков ткнул его в бок и шепнул на ухо: – Ты про эти свои догадки никому не говорил еще?

– Никому! – покачал головой Дункай.

– Молодец! Ты один приехал?

– Со мной еще Сольда. Он на завалинке сидит, на солнышке греется.

– Зови его сюда! А я сейчас следователю скажу – и мы вас вызовем.

Как только вышел от Косушки прокурор, Коньков сразу прошмыгнул в дверь.

– Чего это «сам» тебя навещал? По нашему делу?

– Да. Вот принес заключение экспертизы насчет пули, убившей Калганова. – Косушка указал на бумагу, лежавшую сверху в раскрытой папке. – Только что от криминалистов получил.

– Ну и что?

– Говорит, пустыми поисками занимаетесь. Это он насчет твоих пуль… Ну, тех, что врачиха в бадью всадила. Вы можете, говорит, перебрать все карабины, которые зарегистрированы в республике, и ни один из них не будет искомым. Пуля эта выпущена из нестандартного ствола. Скорее всего – самоделки.

– Дак как же его искать?

– А это, брат, наша с тобой забота. Какие новости?

– Накрыл одного охотника с убоиной.

– Какой убоиной?

– Все той же!.. Изюбрятина, кабанина… свежая!

– Изюбрятина? Что за человек?

– Заготовщик из потребсоюза.

– Где он взял?

– Темнит. Говорит, что купил у охотников возле села Красного.

– А ты что думаешь?

– Не верю я ему. Охота в артели прекратилась еще дней десять назад. Значит, либо сам добыл, либо есть где-то запасы. Кто-то орудует умело.

– Сколько у него убоины?

– Пудов пять будет. Да пуда два, говорит, сдал в магазин сельпо. По-моему, врет. Там целый день шла торговля… через черный ход. Коркина надо спросить. Он поточнее скажет.

– При чем тут Коркин?

– При том. Это его заготовитель. Две недели назад этот самый Кузякин с Балабиным привозили много изюбрятины. Это Коркин признает. А то, что вчера шла торговля изюбрятиной, об этом – ни слова.

– Во-первых, он мог не знать – торговали или нет. Он же не продавец.

– Вот и давай установим, знал он или нет. И почему продавец не докладывает ему о поступлении в магазин убоины от частного лица? То бишь, извините, от заготовителя Коркина.

– Постой! Ты что предлагаешь, еловая голова, Коркина вызвать на допрос?

– Ну и что? Вызовем и Кузякина, и продавца, и Коркина, сделаем перекрестный допрос. Ведь это же не первый случай.

– Ну при чем тут Коркин? Ему же сдали готовый продукт, да и то через магазин. Он – государственное заведение, а не частная лавочка.

– Дункай тоже не частную лавочку держит. Но мы же его допрашивали. Теперь давай Коркина допросим.

– Дункай – заготовитель, а Коркин – потребитель, то есть распределитель! Это ба-альшая разница! Понимать надо, еловая голова.

– Вот именно, потребитель, – усмехнулся Коньков и с ехидцей спросил: – Что-то я не слыхал, чтобы в сельпо изюбрятину продавали в этом месяце. Кто же ее потреблял, кроме Коркина? Любопытно бы узнать…

– Ну, знаешь! Ты, кажется, того, божий дар путаешь с яишницей.

– Эге, божий дар! А ты, случаем, не приложился к этому дару? Тебе не продавали изюбрятину по дешевке?

– Леонид Семеныч, не забывайся! – вспыхнул Косушка, и на залысинах его стали проступать мелкие бисеринки пота. – Ты что, в кастрюли мои хочешь заглянуть?