- Нельзя мне сейчас браться. А ну-ка погоды не будет в уборочную? Чего я на нем заработаю? А у меня вон ртов-то сколько.
      - Так ведь не вы же один сядете на комбайн, - сказал Песцов.
      - Оно конечно. Только у других комбайнеров тракторы есть. А мой отобрали. Я бы теперь сколько трудодней на нем заработал! Мне бы и простой не страшен был.
      - Как же это у вас отобрали трактор? - спросил Песцов.
      - Я ремонтировал комбайн в РТС. Но комиссия с приемкой комбайна запоздала. А тут посевная началась. Приезжаю в колхоз, а мой трактор "Беларусь" уже другому отдали - Петру Бутусову.
      - Это брат Ивана? - спросил Песцов Надю.
      - Да.
      - И вместо "Беларуси" дают мне старый "ДТ-34", - продолжал Лесин. - А мне на "ДТ" работать нельзя: у него тормозные муфты под правую ногу... А у меня, видите, - нога-то правая не годится. Чего ж вы мне, говорю, даете? А не хочешь этого, отвечают, ничего не получишь. Так я и остался без трактора.
      - Но вы должны были требовать, настаивать, - сказал Песцов.
      - Он у нас не говорок, - махнула рукой Лесичиха, добродушно посмеиваясь. - Где уж ему!
      - Не мне тягаться с Бутусовыми, - сказал Лесин.
      - А если вам предложат гарантийный минимум в случае непогоды, согласны? - спросила Надя.
      Лесин медленно улыбнулся.
      - Да кто ж со мной так разговаривает? Мне твердят: садись на комбайн, не то плохо будет. Срывать, мол, уборочную решил!.. Под суд отдадим. Чудаки!..
      - Садитесь на комбайн. И трактор вам возвратим, - сказал Песцов.
      - Где уж там! У Бутусова не отберешь...
      Лишь только вышли за порог лесинской избы, как Матвей заговорил возмущенно:
      - Что это за Бутусовы? Что за сила у них? То они бездельников покрывают, этих Бочагова и Треухова, то трактор отобрали у инвалида... Почему же вы молчите?
      - Формально Бутусовы всегда правы, - сказала Надя. - Начался сев, а трактор простаивает. К тому же новый. Непорядок. Вот и отобрали.
      - Вы говорите так, словно оправдываете их.
      - Нет, просто я их хорошо знаю.
      Уже вечером, возвращаясь домой вместе с Песцовым, она оглянулась назад, словно боясь, что их подслушают, и тихо сказала:
      - Они меня все за девчонку принимают, а ведь мне двадцать шесть лет... - И, немного помедлив, вздохнув, добавила: - Трудно, когда тебя в расчет не берут... Не та, мол, сила.
      - Вы по желанию сюда или назначение получили?
      - Родина моя здесь... Родители намаялись - в город сбежали. А мне запало в душу деревенское детство... И все сюда тянуло, как в сказку. Метель послушать зимним вечером... при лампе, а еще лучше - совсем погасить свет. И сидеть у окошка. А то сходить во льны... Хорошо звенят они в жаркий полдень. Словом, у каждого есть свои глупости.
      - А на целину не хотелось? - с улыбкой спросил Песцов.
      - Нет. Я знала, куда еду. Предвидела все...
      - И это одиночество?..
      - Ну?! Знать бы, где упасть...
      - А что? Мужа прихватили бы с собой?
      - Брак по нужде... - рассмеялась Надя. - На это храбрость нужна.
      Они шли по вечерней пустынной улице. В небе истаивало чистое сияние лимонной зари. Некоторые избы тускло светились сквозь лиственные заслоны палисадников освещенными окнами. Стояла тишина, и где-то далеко-далеко, как на краю вселенной, раздавался одинокий собачий брех.
      Песцов невесело усмехнулся.
      - А я знаю одного чудака, который однажды женился с благими помыслами: хотел воспитать из нее своего двойника... духовного, так сказать.
      - И не смог?
      - Просто она оказалась сильнее и упрямее. И потом, всегда была уверена в своей правоте.
      - Я понимаю. Значит, по уставу жила...
      - Вроде бы!
      Песцов взял ее впервые под руку и проводил до крыльца.
      - Пойдемте завтра утром рожь посмотрим?
      Надя согласилась и быстро пошла к двери, стуча каблуками о деревянные ступени.
      20
      На другой день их отвез Лубников на дрожках верст за пятнадцать, к речке Су, - "в степя", как говорили в Переваловском.
      - Вот вам и рожь. Только любоваться нечем, - сказал он и укатил.
      Рожь оказалась жидкой, малорослой, с огромными черными плешинами. Надя срывала тоненькие серо-зеленые стебли и, подавая Песцову, говорила:
      - Видите, как вытянулась? Это от зимы, морозная худоба.
      - По-моему, от озимой ржи надо отказаться.
      - Но она в плане. Вы же сами его утверждали... Заставляли... - Надя засмеялась.
      - Допустим, я лично не заставлял...
      - Ну какая разница - кто именно? От вас писали, что посев озимых - это нечто новое в здешних краях. Все за новым гоняемся, да старое забываем. А вы знаете, как занимались наши предки скотоводством, ну - тысячу лет назад?
      - Летом пасли скот, а зимой - в стойле... Вроде бы так, - улыбнулся Песцов.
      - А мы все по-новому норовим - и беспривязное содержание и зеленый конвейер... Но, между прочим, у наших предков мясо было, а у нас его мало. Почему? Ведь все эти новшества разумны?!
      - Значит, мы плохо стараемся.
      - О, нет! Порой мы очень стараемся, да пропадают наши старания... Уходят, как вода в песок. Надо, чтоб они старались, колхозники. Они с землей связаны. Все дело в них. Надо сделать так, чтобы они сами хватали эти новшества. А не навязывать их.
      - Послушайте, Надя, а что бы вы сделали, если б вас назначили председателем?
      Она внимательно посмотрела на него и сказала с чуть заметной усмешкой:
      - Во-первых, сделала бы вас заместителем. Вы человек покладистый.
      - Ну что ж, я согласен, - Матвей подал ей руку. - Похвастайтесь, чем богаты.
      Надя весело улыбнулась.
      - Пойдемте!
      Взявшись за руки, они поднялись на пологий откос сопки, густо поросшей лещиной и высокой травой с яркими вкраплинами цветущих огненных саранок и синих касатиков. Отсюда далеко-далеко видны были синеватые холмы, распадки и поблескивающая на солнце серебристая спираль реки. Совсем крошечные лепились где-то внизу, у речного берега, бревенчатые бараки станов, а еще дальше видны были стада.
      - Это наши отгонные пастбища, - сказала Надя. - Здесь и работают и живут... Особый мир.
      Возле реки, в небольшом укромной озерце, Песцов увидел огромный розовый цветок - он поднимался на высокой ножке, как журавель над водой. А под ним распластались по воде два зеленых плотных листа с чуть загнутыми краями, величиной с добрый поднос каждый. Песцов засучил штаны, снял туфли и пошел в воду. Но вода оказалась глубокой. "Ух ты, черт! Вот так болото..." Песцов погрузился по пояс, вскинув от неожиданности руки кверху. Вылез он мокрый, но счастливый:
      - Лотос... наш, дальневосточный.
      - У нас его зовут нелюмбией, - сказала Надя.
      - Чудесно! - Песцов положил сорванный цветок на громадный лист и подал ей, как на блюде.
      Откуда-то из-за прибрежных зарослей тальника и жимолости донесся плеск воды и заразительный девичий хохот. Надя и Песцов вышли к берегу и увидели стайку купающихся доярок.
      - Надюша, в воду! Девочки, хватайте ее! - закричали со всех сторон, но, увидев Матвея, на мгновение смолкли, придирчиво разглядывая его.
      Наконец одна, маленькая, конопатая девчушка, находившаяся ближе всех к Песцову, разглядев его мокрые брюки, закричала:
      - Девочки, а будущий председатель-то ухажеристый!
      - И храбрый, - заметила другая, - штанов не побоялся замочить.
      - Черт знает что, - смущенно пробормотал Песцов, оглядывая свои брюки.
      - А вы не обращайте на них внимания, - сказала Надя. - Давайте купаться.
      Она непринужденно сняла через голову кофточку, потом расстегнула юбку и не опустила, а как-то вылезла из нее, вышагнула... Вместе с этой кофточкой, с юбкой куда-то исчезла и ее худоба. И вся она стояла ослепительно-белой в черном купальнике; и длинные ноги ее, неожиданно сильные в бедрах, и открытая гладкая спина, и плечи, и шея - все теперь выглядело совершенно иным, волнующим. Песцов опустил глаза и тяжело засопел, развязывая шнурок.
      - Что же вы? Скорее! - нетерпеливо покрикивала она, стоя возле самой воды.
      Наконец Песцов разделся и в трусах, длиннорукий, поджарый, как волк, побежал за Надей.
      В воде на него тотчас налетели со всех сторон девчата с визгом и хохотом и начали обдавать его тучей брызг. Он неуклюже отмахивался, наконец вырвался из кольца и поплыл на глубину, шумно отфыркиваясь.
      Купались долго. Потом побывали в стаде, заходили на станы, пили холодное, поднятое со дна реки молоко.
      Возвращались поздно. Молоковоз подбросил их под самое село, до протоки. Извилистая тропинка, раздвигая высокие, кустистые заросли пырея и мятлика, привела их к переходу. Через протоку было перекинуто неошкуренное бревно ильма. У невысокого, но крутого берега Матвей с Надей остановились.
      - Не боитесь? - спросил он.
      - Нет.
      - Дайте мне руку! Так будет лучше.
      - Нет! - Она отступала от него, смеясь, и быстро побежала по бревну.
      Но на середине протоки Надя оступилась, отчаянно закрутила руками и упала в воду. Матвей спрыгнул к ней. Протока была неглубокой, чуть выше колен. Он взял мокрую, испуганную Надю за руки, вывел ее на берег и почему-то продолжал стоять, не выпуская ее рук. Мокрая юбка облепила ее ноги. Лицо ее, чуть запрокинутое, было близко, и синие глаза смотрели на Матвея удивленно. Он притянул ее к себе.
      - Ой, что вы! - вдруг Надя словно очнулась. - Пустите меня. Что вы! Надя оттолкнула Матвея и пошла по тропинке торопливо, молча до самого села.
      Песцов шел за ней и против воли смотрел на ее ноги, облепленные мокрой юбкой. На краю села Песцова и Надю остановил Бутусов. Он стоял у калитки своего пятистенного дома, обнесенного высоченным забором, щурил зеленоватые глаза, приветливо улыбался. Белый, сетчатый тельник обнажал его волосатую грудь.
      - Привет завтрашнему председателю! - Бутусов развел руками, словно хотел обнять Песцова. - Слыхал? Стогов к нам собирается на твои выборы. Уж выберем тебя, никуда не уйдешь теперь.
      - А я и не хочу уходить, - ответил Матвей в тон Бутусову. - Мне здесь нравится.
      Из сеней вышла Мария Федоровна, жена Бутусова, директор семилетки. Внешне она мало походила на педагога: широкоплечая, дюжая, с крупным обветренным лицом, в какой-то белесой кофте с закатанными по локоть рукавами и в клеенчатом переднике, - она скорее смахивала на повариху.
      - Уж нет, так вас не отпустим, - говорила она ласково, нараспев. - В гости не заходите - на дороге словим.
      Со двора выбежала тощая легавая сука. Извиваясь всем телом, словно приветствуя Матвея, она подошла к нему и уткнула в колени коричневую, угловатую, точно вырезанную из полена, морду.
      Песцову тоже захотелось сказать что-либо приятное хозяевам.
      - Хорошая собака у вас, но больно худа.
      Бутусов усмехнулся.
      - Собака не поросенок, что ж ее кормить.
      - Проходите в избу, - пригласила Мария Федоровна. - Что это вы все обходите нас?
      - Да нет уж, не стоит, - возразил Песцов. - Мы, знаете, рожь вот осматривали.
      - Оно и прогуляться не грешно, - подхватила Мария Федоровна.
      - Конечно, дело молодое. - Бутусов внимательно осмотрел Надю, цветок нелюмбии в руках и растворил калитку. - Проходите хоть во двор.
      Песцову подали ящик из-под улья. Бутусов сел на чурбак, Мария Федоровна - на маленькую скамеечку. Надя осталась стоять возле калитки и чувствовала себя крайне неловко под косыми многозначительными взглядами хозяев. От смущения она теребила глянцевитые лепестки лотоса.
      - Значит, к нам, председателем, - говорила весело Мария Федоровна. Это хорошо, и нам легче будет. Вы свой человек, школьные нужды знаете. А то мне приходится самой дрова заготавливать и рабочих держать.
      - Это кого же? Треухова с Бочаговым? - спросил Песцов.
      - Да, их. Это опора моя.
      Песцов слышал, что директорша школы дружно живет с Торбой, и простодушно спросил об этом.
      - Мы все здесь дружим, - уклончиво ответила Мария Федоровна. - Село что семья большая.
      - Вот и надо заготовкой дров заниматься всей семьей, - сказал Песцов. Кстати, как вы оплачиваете Треухова с Бочаговым?
      - По нарядам.
      - А осенью и зимой что они делают?
      - Охотятся, рыбу ловят.
      - Кто же они? Колхозники или рабочие?
      - А шут их знает! Да мало ли таких ходит здесь. Это дело не мое.
      Мария Федоровна беспокойно задвигалась на скамейке и неожиданно предложила:
      - Может, медку хотите?
      - С градусами?
      - Самая малость.
      - Ну, тогда давайте.
      Хозяйка ушла в избу.
      - А я, знаете, давно к вам собирался, - признался Песцов Бутусову. Потолковать хотел.
      - Это можно, - с готовностью отозвался Бутусов, но в его умных зеленоватых глазах застыла настороженность.
      - Как же это вы трактор отобрали у инвалида Лесина?
      - Я не отбирал. Так правление решило.
      - Почему?
      - Потому что трактор простаивал.
      - Да-а... Кажется, у вас среднее образование?
      - Автодорожный техникум окончил.
      - А почему же по специальности не работаете?
      - Война помешала. Сразу по окончании техникума на фронт попал. За пять лет войны да службы все позабыл. Теперь хоть снова берись за книжки, да уж старость подходит. Проживу и так.
      - А я для вас место подходящее подыскал...
      Из избы вышла Мария Федоровна с кринкой в руках.
      - Из подполья. Хороший медок! - говорила она, наливая мутновато-желтый медок в алюминиевый ковш. Ковш покрылся снаружи, словно бисером, мелкими капельками - запотел.
      - Пейте на здоровье! - подала она ковш Наде.
      Та отказалась. Песцов, не отрываясь, выпил терпкий медок.
      - Хороша мальвазия, хозяйка! - шутливо воскликнул он и, подмигнув Бутусову, сказал: - Хватит на пасеках отсиживаться. Берите-ка строительство.
      - Нет, я не смогу, - мрачно отрезал Бутусов.
      - Что вы, какой он работник! - сказала хозяйка. - Он больше лечится...
      - А что у вас?
      - Желудком маюсь. Катар.
      - Беда невелика. Вместе его изгонять будем. Значит, приготовьтесь к собранию. Буду предлагать.
      В зеленоватых глазах Бутусова блеснул огонек раздражения. Он покосился на Надю и холодно произнес:
      - Ну что ж, приготовлюсь.
      Когда они отошли от Бутусова, Матвей спросил:
      - Какого черта они стерегли нас? Зазывали... Зачем?
      - Не знаю... не нравится мне эта встреча.
      Бутусов стоял возле калитки и долгим взглядом провожал Песцова и Надю.
      Они шли рядом, плечо в плечо. Их ноги погружались в мягкую глубокую дорожную пыль. Она поднималась золотистыми клубами и повисала в густом и вязком вечернем воздухе. Повсюду на холмах, на берегу протоки, тяжело опустив ветви, застыли настороженные ильмы, словно в ожидании чего-то важного и значительного. И даже вечно беспокойный маньчжурский орех замер в оцепенении, как слепой, растопырив свои чуткие длинные, точно пальцы, листья.
      21
      - Ну, видела? Она уже к рукам его прибрала, - сказал Бутусов жене, отойдя от калитки. - Это ж не человек, а ехидна. Тихой сапой действует. И удовольствие справляет и к власти добирается.
      Бутусов понимал, что с приходом нового председателя налаженная спокойная жизнь, катившаяся, точно хорошо смазанная телега, без стука, без скрипа, могла свернуть на кочки и ухабы. Легко сказать - идти в строители! По утрам людей расставлять на работу. День-деньской топором махать... Спорить до хрипоты в правлении. А заработок? Какой, к черту, у них в колхозе заработок! Нет, эта статья не для него. Он доволен своей судьбой: сидит возле меда. Как-никак - бригадир пчеловодов... И член правления!
      Конечно, если председатель окажется толковым, он не станет рубить сплеча свою же опору - членов правления. Но в том-то и беда, что этот Песцов уже теперь сквозь Надькину кофту смотрит. А она давно бы всех порасшвыряла, дай ей только верх. Известно, Батманов выкормыш. Раньше с таким разговор другой был: скрытая контра - и точка! А теперь распустились...
      "Надо к Семакову сходить, - решил Бутусов. - Тут первым делом линию выработать... Что ж это выходит? Просчитались мы! Хотели Волгина убрать, а Семакова поставить. Хоть и дурак, да свой... надежный. А вылезает Селина с дружком. Эти не чета Волгину. С ними запоешь не тем голосом. Да, метили мы в галку, а попали в ворону... Впору хоть переигрывать..."
      Бутусов верил, что в райкоме выдвинут именно Семакова. Человек он политически подкованный. И прислан был когда-то райкомом, поди, не просто, а с прицелом. Но нашелся козырь повыше.
      Да и сам Семаков надеялся наверняка на свой партийный авторитет, на стаж. Уж в чем ином, а в партийной работе Семаков не видел себе равных. До пятьдесят шестого года ходил капитан Семаков в инструкторах политотдела бригады. Мечтал до полковника дослужиться, до начальника политотдела... И вдруг все рухнуло - расформировали бригаду. И пришел капитан запаса Семаков в райком по месту службы, к Стогову: "Трудоустройте!" Куда? Образования нет, ни профессии, ни ремесла... "Возьмите в инструкторы". "Всех не можем". Инструктором взяли Бобрикова, бывшего секретаря партбюро дивизии. А Семакову предложили парторгом в колхоз, да вот завхозом по совместительству. Поехал. Куда ж деваться? Правда, Семаков мечтал еще выбиться в председатели. Волгин долго не протянет, свалится. Он ждал этого дня, надеялся... Но и тут его обошли. Последние недели Семаков ходил глубоко обиженным, и разговор с Бутусовым пришелся как нельзя кстати.
      Бутусов застал его на огороде, он мотыжил картошку.
      - Отдохни, труженик! Чай, не на бога работаешь.
      - Присаживайся. - Семаков бросил мотыгу в густую высокую траву и сел, приваливаясь спиной к плетню.
      Закурили.
      - Ты замечаешь, как агрономша спарилась с этим кандидатом в председатели? - спросил Бутусов с наигранной веселостью.
      - Еще бы! - Семаков жадно затянулся дымом. - Вчера уже водила его к одному обиженному.
      - Это к кому же?
      - К Лесину. Наверно, всласть наговорились там. Пока молчат...
      - Уже проговариваются. Заходили ко мне. Я вот о чем, Петро, - ходят они везде в обнимку. Нынче возвращаются с поля, а у нее спина-то мокрая. Стыдок!
      Семаков едко усмехнулся.
      - На любовной основе колхоз хотят строить... Ни стыда, ни совести! Что за люди?
      - Это твое дело, - сказал Бутусов. - Ты парторг.
      - Твое! Все должны смотреть за этим... Это наше, общее дело...
      - Да, мы можем остаться на бобах, - Бутусов бросил окурок и вдавил его каблуком в землю. - Понимаешь, Петро, по-моему, такого председателя она может к рукам прибрать... А потом все здесь вверх дном поставит. Председатель нужен не ей, а нам - колхозу.
      - С Кругловым поговорить надо. С другими членами правления. Как бы она его в свою земельную авантюру не вовлекла.
      - Все может быть...
      - Одного я не понимаю, - угрюмо сказал Семаков. - Неужто из нашего огромного села нельзя было кандидата в председатели подобрать?
      - Сами-то мы не понимаем, что к чему, - сострадательно улыбнулся Бутусов. - Нам подавай варягов. А они плюют на нас. Блудом занимаются у всех на глазах. Видать, и за людей нас не считают.
      - Ладно, я займусь этим.
      - А я с народом поговорю. Пока!
      Вечером Бутусов зашел к Треуховым и, посмеиваясь, рассказал, что видел Песцова с агрономшей.
      - С поля возвращались... В обнимку. А у Надьки спина-то была мокрая.
      - Да ну? Что ты говоришь? - подхватила Торба. - Эх ты, не побереглись, сердечные! Вот так приспичило!
      И она хохотала, сотрясаясь всем телом.
      А на следующий день в магазине Бутусов уже сам слушал, как маленькая конопатая бабенка Чураева, работавшая на ферме телятницей, торопливо рассказывала сельским девчатам гульнувшую с его легкой руки забавную историю про любовь Нади с Песцовым.
      - Пусть глаза мои лопнут, если вру! - поминутно восклицала она под прысканье и хохот девчат.
      - И спина была у нее мокрая? - торопливо переспрашивали ее.
      - И спина, и все как есть отпечаталось, - отвечала Чураева, помаргивая от удовольствия своими круглыми куриными глазками. - И следы на спине от травинок, все зелененькие да в елочку... Глаза лопнут, если вру!..
      Надю с того дня стали встречать многозначительными улыбками, то притворными вздохами, то игривыми частушками да песенками. Особенно старались девчата. Но эти намеки были безобидными, произносились они в шутку и с легкой завистью. Однажды возле школьной ограды Надю остановили бабы. Они сидели на скамейке, грызли семечки. Среди них были Фетинья Бочагова и Торба. По красным пятнам на остром птичьем лице фельдшерицы Надя определила: пьяные.
      - Что мимо проходишь? Присядь, потолкуем, - пропела Фетинья.
      - Некогда, тороплюсь очень.
      - Девка скорая, - сказала Торба, - быстро ты отыскала себе полюбовника. Хоть бы место посуше выбирала, а то вся любовь на твоей спине отпечаталась.
      - Как вам не стыдно!
      - А то рази! Твой грех - наш ответ, - и загоготала.
      Слышал эти россказни краем уха и Песцов, да не придал им особого значения. Как-то под вечер, подходя к правлению, он остановился возле палисадника, чтобы прикурить. За оградой на скамейке сидел звеньевой тракторист Михаил Еськов в серой, пропитанной пылью длинной рубахе навыпуск. Его окружило человек пять парней. Еськов увлеченно рассказывал, потряхивая головой; его пропыленные, отдающие солнечной подпалиной волосы дыбились, как прошлогодняя трава.
      - И сказала она ему: "Вот что, мальчик, на язык ты крепок. А как на ноги?" А что язык? Язык, скажу тебе, в любовном деле - последняя деталь. Ты силу покажи.
      - Ну, а Песцов что? - спрашивали Еськова.
      - Мужик не промах... Взял ее на руки...
      Тут кто-то заметил Песцова, рассказчика толкнули, и тот закашлялся.
      - Дочь у меня родилась... Вот и выходит, что старался я, братцы, даром, - продолжал как ни в чем не бывало Еськов. - Когда я узнал, у меня аж руки опустились; а сын мне и говорит: "Не горюй, папка, мы на нее все равно штаны наденем и Володькой назовем".
      Все захохотали, довольные этой бесхитростной мужской выдумкой, и кто-то ворчливо заметил:
      - А что же вы хотели: баба - она и родит бабу, - причем сказал он это с непостижимой уверенностью, будто не знал ничего о собственном происхождении.
      "Ну и артисты!" - подумал Песцов, отходя от палисадника.
      - Где косишь завтра?
      - Возле поля Егора Иваныча, - ответил Еськов.
      - А свое поле обработал? - спрашивал тот же голос.
      - На своем полный порядок.
      Песцов уже побывал на закрепленных полях вместе с Волгиным. Отличные поля! Но звеньевые, как на грех, все были на сенокосе. Песцов ждал, когда схлынет сенокосная горячка. Тогда взять Надю и вместе нагрянуть к одному из них на поле... и докопаться до самых корешков.
      Сидя в правлении, Матвей сквозь раскрытые окна наблюдал, как вечереет, как отходит, готовится ко сну село, - славная это пора!
      Вечер приходит в Переваловское из-за речных плесов, по мягким округлым купам береговых талов, по отбушевавшему за день и теперь никлому разнотравью. Лишь только солнце нырнет за горбатый заслон переваловской сопки, как посвежеет, потянет прохладой от таежных проток, и на дальних кустистых увалах появляется густая вечерняя просинь, подбеленная сединой невыпавшей росы. Тут и там на разных концах села протарахтят запоздалые тракторы. По широкой травянистой ложбине сельского выгона пробежит легкой рысцой конский табун, подгоняемый частыми похлопываниями кнута Лубникова да пронзительными голосами подпрыгивающих в седлах мальчишек. И вот наконец плетется ленивое стадо коров; их зазывают в растворенные околицы, загоняют во дворы... А там уж разводят дымокуры, чтоб отогнать от скотины злые, ошалелые от крови комариные стаи. И вот потянутся со дворов в темнеющее небо высокие белесые столбы от кизячных дымокуров, примешивая к ночной свежести тревожный запах гари.
      В этот вечер Надя пришла раньше обычного и не в белой кофточке, а в клетчатой рубашке и в спортивных шароварах. Возле ограды она оставила свой велосипед.
      - А я с поля... У Егора Ивановича была.
      Надя кивнула головой, не подавая руки, прошла мимо Песцова, села к окну и стала смотреть в него. Песцов с недоумением постоял посреди комнаты, с минуту молчал: "Что это на нее наехало?"
      - Возвратился Егор Иванович с сенокоса? - спросил наконец Песцов.
      - Да, в поле работает.
      - А я давно ждал его. Давайте сходим к нему, побеседуем. Это очень важно.
      - Нет, я не могу, занята. - Надя вдруг засмущалась и стала прощаться.
      - Подождите, я провожу вас.
      Матвей захлопнул раскрытую папку и бросил ее в стол.
      - Нет, спасибо. Мне надо по делу зайти... Тут недалеко. И потом, я на велосипеде. До свидания!
      Она быстро пошла вдоль ограды, не оглядываясь. Там виднелся ее велосипед с зеркалом на руле. Матвей вдруг вспомнил: "Сенькин любовный подарочек". И подумал невесело: "Стесняется все еще, как девочка".
      22
      Недолго отдыхает село в короткие летние ночи. Сначала в том краю, откуда бегут прохладные, отдающие таежной хвоей воды Бурлита, вспыхнет брусничная полоска зари и начнет растекаться по горизонту, будто не в силах поднять ночное тяжелое небо. Но вот постепенно блекнет, словно истаивает, густота небесной сини, и уже мягкая нежная прозелень потихоньку ползет все выше и выше и растворяет в себе блестящие кристаллы звезд. А на это просветленное небо вдруг разом хлынет рассветное пламя, и покроются тихие таежные протоки отблеском зари цвета надраенной меди. А там начнут перекликаться деревенские петухи с летящими спозаранку чибисами, и наконец расколют утробным грохотом утреннюю тишину отстоявшиеся за ночь тракторы.
      Песцов проснулся рано; в рассветном полумраке оделся, накрыл постель и тихонько вышел из избы, стараясь как можно осторожнее ступать на скрипучие половицы. На улице было свежо. Песцова охватило ознобом, и он долго бежал через весь выгон. Поле Егора Ивановича лежало за лугами, километрах в семи от села, и Песцов, чтобы не прийти туда слишком рано, завернул на ближние станы. Бывал он там уж не в первый раз, и молодые доярки встретили его шутками, как старого знакомого.
      - Что-то к нам Матвей Ильич зачастил?
      - Может, он в молочные инспекторы хочет пойти?
      - А что ж к нам не идти? Выбор у нас богатый.
      - Он уже выбрал...
      - Кого же?
      - Во поле березоньку.
      Песцов не умел отшучиваться. Он смущался от этих прозрачных намеков и сердился на себя: "Черт возьми! Дяде под сорок, а он отбрехиваться не научился".
      Потом Песцова поили парным молоком. Девчата в белых халатах, в белых косыночках окружили его, и он чувствовал себя среди них как больной в кольце докторов.
      - Покажите, как пройти на поле Егора Ивановича.
      - Вон через тот ложок ступайте. Потом протока будет - обогните ее справа. А там по лугам. А вы бы взяли кого-нибудь из нас в провожатые. Говорят, вы на пару уверенней ходите по полям.
      - Спасибо. В вожаках не нуждаюсь, - сердито ответил Песцов.
      - Смотрите не заблудитесь!
      - А то агронома на розыски пошлем, - кричали ему вслед доярки и смеялись.
      Песцов и в самом деле заблудился. Он перешел ложок, обогнул протоку, долго ходил по лугам, и снова попадались ему и протоки, и ложки, и болота. А поля так и не видно было. Наконец он услышал за кустарником грохот трактора. Он единым духом проскочил малорослый лесок и вышел прямо к зарослям высокой, шелестящей на ветру кукурузы.
      - Ах, черти! Ах, дьяволы! Ведь могут... Все умеют, - бессвязно вслух произносил он, идя по дороге, и трогал, оглаживал рукой кукурузные листья, словно волосы малого ребенка.
      Под высоким тальниковым кустом на обочине дороги сидел Степан в выгоревшей добела майке. Перед ним лежали на брезенте культиваторные лапки, окучники, тракторные запчасти, резиновые камеры.
      Поздоровались.
      - Наша семейная мэтээс, - усмехнулся Степан, указывая на все это добро.
      С увала прямо на них шел "Беларусь". За рулем, часто подпрыгивая, потряхивая головой, сидел Егор Иванович. Поравнявшись с кустом, он заглушил мотор и, кинув обычное приветствие в сторону Песцова, спросил Степана:
      - Ну как, подобрал культиваторные лапки?
      - Подобрал.
      - Ну и добре.
      Егор Иванович слез с трактора. На нем была такая же выгоревшая добела майка, рубаху он скрутил жгутом и повязал через плечо.
      - Вот оно дело какое: хватились было окучивать, да земля не пускает. У нее свои законы, - заговорил он с Песцовым.
      - А у вас?
      - Наше дело - приноравливаться. Неволить землю нельзя.
      Песцов смотрел на его небольшую сутуловатую фигуру, припорошенную золотистой пыльцой, на пыльные сапоги, на выгоревшие, землистого цвета волосы, и казалось ему, что Егор Иванович сам вышел из этой горячей земли и, как вещун, знает все ее повадки.
      - Земля - дело живое, - говорил Егор Иванович, присаживаясь. - Вот она, видишь, травка выросла, - указал он на высокий мятлик. - А на другой год здесь все по-другому вырастет, и метелки будут не те. А наше дело чувствовать, как оно растет, и способствовать этому.
      Он скрутил толстую цигарку и долго курил ее до самого основания, прикапчивая пальцы, курил, как человек, знающий цену табаку.
      С пригорка, от куста, далеко, куда хватает глаз, видны картофельные грядки, в которые глубоко врезается клин шелестящей на ветру кукурузы.
      - Это все ваше? - спросил Песцов.
      - И тут наше, и там, за увалами, тоже наше. А скажите мне, у американского фермера, такого, что в средних ходит, больше земли?
      - Меньше. - Песцов улыбнулся.
      - Вот так и запиши, что фермер Никитин рабочих не держит, все делает своими руками.
      - Правда, племянница помогает... спасибо ей, - добавил он после паузы, испытующе глядя на Песцова.
      - А кто она?
      - Надя... агрономша.
      - Она ваша племянница?! - удивился Песцов.
      - Да.
      - Вот оно что! Тогда все ясно.
      - Что ж это у вас прояснилось, если не секрет, извиняюсь? - Егор Иванович прищуркой смотрел на Песцова.
      - Это я так, свое.
      - Ну да, свое - не чужое.
      Песцов отвел глаза и стал оглядывать поле.